На страже самодержавия

Глава 1. 1. Тайны престолонаследия

Сердце царя в руке Господа,
как потоки вод.
(Притч. 21:1)

В 1797 году император Павел своим Указом установил твердые и непреложные основы престолонаследия, вернув прежний порядок престолонаследия, когда власть передавалась старшему сыну, а в его отсутствие — брату. К моменту коронации семья Павла I состояла из пяти дочерей и трех сыновей — Александра, Константина и Николая (двое из них были уже женаты); четвертый сын, Михаил, родился в 1798 году. Согласно Акту, наследником императора Павла являлся его старший сын Александр. Однако, не понятно почему, но Павел своим указом от 28 октября 1799 года пожаловал титул цесаревича также и своему второму сыну — Великому князю Константину Павловичу, в качестве отличия за «подвиги храбрости и примерного мужества», выказанные им во время итало-швейцарской экспедиции 1799 года, под общим командованием Александра Суворова: «Видя с сердечным наслаждением, как Государь и Отец, каковые подвиги храбрости и примерного мужества во все продолжение нынешней кампании против врагов царств и веры оказывал любезнейший сын наш Е. И. В. великий князь Константин Павлович, в мзду и вящее отличие жалуем мы ему титул Цесаревича».
При вступлении на престол императора Алек­сандра Павловича в 1801 году в тексте присяги не указывалось имя конкретного наследника. Это было вызвано тем, что сохранялась надежда на рожде­ние у нового императора сыновей в буду­щем. Однако от брака с императрицей Елизаветой Алексеев­ной у Александра были только две дочери, скончавшиеся в детском возрасте. Таким образом, к началу 1820-х гг. у императора Александра Павловича не было прямых наследников.
У его следующего по старшинству брата, цесаревича Константина Павловича от брака с великой княгиней Анной Федоровной, урожденной принцессой Юлианой-Генриеттой- Ульрик- Саксен-Кобург-Заальфельдской также не было детей. Более того, великая княгиня, воспользовавшись семейным предлогом, в 1801 году покинула Россию и отказывалась возвращаться назад. Фактически брак распался.
20 -го марта 1820 года император Александр I издал Манифест о расторжении брака цесаревича Константина Павловича с великой княгиней Анной Федоровной, в котором официально объявлялось, что цесаревич Константин Павлович принесенную императрице Марии Федоровне и государю просьбою «обратил внимание наше на его домашнее положение в долговременном отсутствии супруги его великой княгини Анны Федоровны, которая еще в 1801 году удалилась в чужие края по крайне расстроенному состоянию ее здоровья, как до ныне к нему не возвращалась, так и впредь, по личному ее объявлению, в Россию возвратиться не может, и в следствие сего изъявил желание, чтобы брак его с нею был расторжен».
«Вняв сей просьбе, — сказано далее в Манифесте, — с соизволения любезнейшей родительнице нашей, мы предавали дело сие в рассмотрение Святейшего Синода, который по сличении обстоятельств оного с церковными узаконениями, на точном основании 35 Правила Василя Великого, положил: брак цесаревича и великого князя Константина Павловича с великою княгинею Анною Федоровною расторгнут, с дозволением ему вступить в новый, если он пожелает».
В 1815 году Константин Павлович, назначенный Александром главой войска Царства Польского, знакомится с Жанеттой (Иоанной) Грудзинской на балу у генерала Юзефа Зайончека, которая сначала жила с матерью в Париже, а затем переехала в Польшу.
Князь Петр Андреевич Вяземский так описывает Жанетту Грудзинскую: «Жанетта Антоновна не была красавица, но была красивее всякой красавицы. Белокурые, струистые и густые кудри ее, голубые выразительные глаза, улыбка умная и приветливая, голос мягкий и звучный, стан гибкий и какая-то облегающая ее нравственная свежесть и чистота. Она была Ундиной. Все соединялось в ней и придавало ей совершенно особенную и привлекающую внимание физиономию в кругу подруг и сверстниц ее». [П.А. Вяземский. Полное собр. Т. 2. СПб., 1878 ].
Ухаживания Константина Павловича постепенно перешли в горячую любовь, и Жанетта согласилась стать его женой.
В связи с предполагавшимся вторым браком великого князя Константина Павловича на графине Грудзинской, которая не принадлежала ни к какой монаршей династии, император Александр дополнил правила престолонаследия требованием о равнородности брака как необходимом условии для наследования престола: «…если какое лицо из императорской фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царственному или владетельному дому, в таком случае лицо императорской фамилии не может сообщить другому прав, принадлежащих членам императорской фамилии и рождаемые от такового союза дети не имеют права на наследование престола». Другими словами, супруги неравного статуса и их потомство лишались прав членов императорской фамилии и, соответственно, права наследования престола Российской империи. Таким образом, с принятием указанного Манифеста вводилось правило равно­родного брака и устранялось из состава Российского Императорского Дома возможное потом­ство от морганатических браков. Дети, родившиеся в неравнородном браке, теряли право на престол.
12 -го мая 1820 года Константин Павлович без всякой торжественности обвенчался в королевском замке в Варшаве с графиней Грудзинской сперва по православному обряду, затем по католическому. Официальное положение новой супруги цесаревича определялось манифестом от 8 июля 1820 года, который, однако не был обнародован. Этим манифестом ей был пожалован титул княгини Лович и присвоен в России титул светлости. После вступления Константина Павловича в морганатический брак с Жанеттой (Иоанной) Грудзинской он сам лично не утратил права на престол, но его супруга и возможные дети от нее членами императорской фамилии уже не считались. Принимая в расчет это обстоятельство и другие личные мотивы цесаревич Константин Павлович 14-го января 1822 года письмом на имя императора Александра формально отрекся от права на российский престол, передав его, согласно закону 1797 года, своему младшему брату, Николаю Павловичу. Вот это письмо:

«Всемилостивейший Государь!
Обнадежен опытами неограниченного благосклонного расположения Вашего Императорского Величества ко мне, осмеливаюсь еще раз прибегнуть к оному и изложить у ног Ваших, Всемилостивейший Государь! всенижайшую просьбу мою.
Не чувствуя в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтоб быть, когда бы то ни было, возведено на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь просить Вашего Императорского Величества передать сие право тому, кому оно принадлежит после меня, и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего Государства. Сим могу я прибавить еще новый залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно, при случае развода моего с первою моею женою. Все обстоятельства нынешнего моего положения меня наиболее к сему убеждают и будут пред Государством нашим и светом новым доказательством моих искренних чувств.
Всемилостивейший Государь! Примите просьбу Мою благосклонно; испросите на оную согласие всеавгустейшей родительницы нашей и утвердите оную Вашим Императорским словом. Я же потщусь всегда, поступая в партикулярную жизнь, быть примером Ваших верноподданных и верных сыновей любезнейшего Государя нашего Есмь с глубочайшим высокопочитанием,Всемилостивейший Государь!

Вашего Императорского Величества Вернейший подданный и Брат КОНСТАНТИН ЦЕСАРЕВИЧ

Глава 1. 2. Тайны престолонаследия

Желание Александра Павловича отречься от престола еще тогда, когда российский трон не принадлежал ему и даже тогда, когда он уже правил Россией, как самодержец, было известно в империи и за границей.
«В России и в остальной Европе давно утвердилась мысль, что Император Александр, до последних дней своих, имел тайное намерение отречься от престола и перейти к жизни частной. Обыкновенно думали, что это намерение родилось в нем после низложения Наполеона, когда восстановитель законных царств и умиритель Европы, утомленный славою величия, разочарованный в мечтах о благодарности и привязанности человеческой, сосредоточился более в самом себе и от помыслов земных воспарил к небесным. «Пожар Москвы, — говорил он в 1818-м году прусскому епископу Эйлерту, — просветил мою душу, а суд Божий на обледенелых полях битв наполнял мое сердце такою теплотою веры, какой я до тех пор не ощущал. Тогда я познал Бога, как открывает Его Св. Писание; с тех пор только я понял и понимаю волю и закон Его, и во мне созрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование Его имени и славе». Но желание оставить престол жило в нем, даже поверялось от него лицам близким, еще гораздо ранее этого апогея его величия» ( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
В юные годы он желал, чтобы в стране была провозглашена республика. В конце царствования, устав от власти, хотел сбросить с себя ненавистную корону, чтобы полностью посвятить себя служению Богу.
«В дни юности, — замечает историк и военный деятель Н.К. Шильдер, — император Александр, как известно, мечтал не раз о том, чтобы удалиться в частную жизнь; он, подобно цесаревичу Константину Павловичу, имел природное отвращение к тому месту, которое ожидало его в будущем по праву рождения. Стоит припомнить, какие мысли высказывал великий князь Александр Павлович в царствование императрицы Екатерины в переписке с Лагарпом, а затем с Виктором Павловичем Кочубеем, чтобы уяснить себе душевное настроение внука Екатерины. Всемирная история не представляет другого подобного примера полного отсутствия в юноше, родившемся на подножии престола, всяких честолюбивых стремлений и решительного отвращения к неограниченной» (Император Николай Первый, его жизнь и царствование / [соч.] Н. К. Шильдера. - СПб. : А. С. Суворин, 1903).
У Лагарпа видели письма, относящиеся к самым первым годам царственного пути бывшего его питомца. 21 февраля 1796 года он пишет своему воспитателю Лагарпу первое письмо. Вот выдержка из этого письма:
« ... Дорогой друг! Как часто я вспоминаю о вас и обо всем, что вы мне говорили, когда мы были вместе! Но это не могло изменить принятого мною намерения отказаться впоследствии от носимого мною звания...Оно с каждым днем становится для меня все более невыносимым по всему, что делается вокруг меня... Я же хотя и военный, жажду лишь мира и спокойствия и охотно уступаю свое звание за ферму подле вашей, или по крайней мере, в окрестностях. Жена разделяет мои чувства, и я в восхищении, что держится моих правил» (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.1).
«Когда Провидение, — писал Он своему воспитателю, — благословит Меня возвести Россию на степень желаемого Мною благоденствия, первым Моим делом будет сложить с Себя бремя правления и удалиться в какой-нибудь уголок Европы, где Я стану безмятежно наслаждаться добром, утвержденным в отечестве». Мысль об отречении проявлялась даже у юноши, почти у ребенка, при жизни Императрицы Екатерины; когда между Ним и престолом стоял еще Его родитель. У нас в руках документ, которого содержание в высшей степени любопытно, как первый, по всей вероятности, гласный проблеск этого намерения, было ли оно тогда следствием минутного раздражения или плодом романической настроенности, свойственной иногда молодым летам. Документ этот не менее любопытен и как свидетельство того возвышенного образа мыслей, той нежности чувств, которые представляют Александра явлением таким поэтическим в нашей истории. Это — письмо 18-летнего Великого Князя от 10-го мая 1796-го года к Виктору Павловичу Кочубею, тогдашнему посланнику нашему в Константинополе и одному из любимейших друзей его. Вот оно, от слова до слова:
«Настоящее письмо, мой любезный друг, вручит вам г. Гаррик, о котором я уже писал вам прежде. Это дает мне случай поговорить с вами откровенно о многом.
Сознайтесь, дорогой друг, что вы действительно дурно поступаете, не извещая меня ни о чем лично вас касающемся; только теперь я узнал, что вы взяли отпуск и едете лечиться в Италию, а оттуда на некоторое время в Англию. Отчего вы мне об этом не написали ни слова? Я начинаю думать, что вы или сомневаетесь в моей дружбе к вам, или не имеете достаточного ко мне доверия, которое, смело могу сказать, вполне заслуживаю моею беспредельною к вам дружбою. Во имя ее умоляю вас, передавайте мне все, что до вас относится, чем, верьте, доставите мне самое большое удовольствие. Впрочем, признаюсь, я восхищен, что вы расстались с местом, которое приносило вам только одни неприятности, не вознаграждая за них никакими наслаждениями.
Г. Гаррик очень милый малый. Он провел здесь несколько времени и едет теперь в Крым, откуда отправится в Константинополь. Считаю его очень счастливым, потому что он будет иметь случай видеть вас, и даже в некотором отношении завидую его положению, тем более, что отнюдь не доволен своим. Я чрезвычайно рад, что речь об этом зашла сама собою, без чего очень затруднился бы завести ее. Да, милый друг, повторю снова: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоющих, в моих глазах, медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями; а, между тем, они занимают здесь высшие места, как напр., З., П., Б., оба С., М. и множество других, которых не стоит даже называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого боятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом.
Вот, любезный друг, важная тайна, которую я уже давно хотел передать вам; считаю излишним просить вас не сообщать о ней никому, потому что вы сами поймете, как дорого я мог бы за нее поплатиться. Я просил г. Гаррика сжечь это письмо, если бы ему не удалось лично вам его вручить, и никому не передавать для доставления его к вам.
Я обсудил этот предмет со всех сторон. Надобно вам сказать, что первая мысль о нем родилась у меня еще прежде, чем я с вами познакомился, и что я не замедлил придти к настоящему моему решению.
В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а Империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять Государством, а тем более исправить укоренившиеся в нем злоупотребления; это выше сил не только человека, одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения, а я постоянно держался правила, что лучше совсем не браться за дело, чем исполнять его дурно. Следуя этому правилу, я и принял то решение, о котором сказал вам выше. Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения), поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастие в обществе друзей и в изучении природы.
Вы вольны смеяться надо мною и говорить, что это намерение несбыточное; но подождите исполнения и уже тогда произнесите приговор. Знаю, что вы осудите меня, но не могу поступить иначе, потому что покой совести ставлю первым для себя законом, а могла ли бы она оставаться спокойною, если бы я взялся за дело не по моим силам? Вот, мой милый друг, что я так давно желал сообщить вам. Теперь, когда все высказано, мне только остается уверить вас, что где бы я ни был, счастливым или несчастным, богатым или бедным, ваша дружба ко мне будет всегда одним из величайших для меня утешений; моя же к вам, верьте, кончится только с жизнию.
Прощайте, мой дорогой и истинный друг; увидеть вас было бы для меня, пока, самым счастливым событием.
Жена моя вам кланяется; ее мысли совершенно согласны с моими» ( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
Через некоторое время, весной 1796 года, в разговоре со своим другом юности Адамом Чарторыйским (Чарторижским), он опять высказал мысль об отречении от престола: «Весной 1796 года Александр Павлович пригласил князя Адама Чарторижского посетить его в Таврическом дворце, и здесь произошла достопамятная их беседа, продолжавшаяся без перерыва в продолжение трех часов. «Он сознался мне, что ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют право все люди; что он с живым участием следил за французской революцией, что, осуждая ее ужасные крайности, он желает республике успехов и радуется им... Этот великий князь ненавидит основные начала своей бабки и отрекается от них и от ненавистной политики России!..» (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.1).
27 сентября 1796 года, Александр Павлович пишет другое письмо своему воспитателю Лагарпу, которое должен был вручить ему один из его друзей, Николай Николаевич Новосильцов. Цесаревич решил не просто отказаться от престола, а принять активное участие в разработке конституции и провозглашении республики. В этом письме, написанном в Гатчине, Александр выражает надежду устроить судьбу России на новых основаниях, или, как выражались тогда, даровать ей политическое бытие, и затем, по достижении уже иной великой цели, кончить жизнь частным человеком, наслаждаясь процветанием своей родины: «...Письмо это вам передаст Новосильцов; он едет с исключительною целью повидать вас и спросить ваших советов и указаний в деле чрезвычайной важности — об обеспечении блага России при условии введения в ней свободной конституции (constitution libre)... Мне думалось, что если когда либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя, я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких либо безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образом революции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль» (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.1).
Миновали годы. Тот, кто в первой юности мечтал о частной жизни на берегах Рейна, перешагнул его дважды с лаврами победы и с ветвью мира, отомстив за истребление Москвы сохранением Парижа. Россия сияла славой своего Монарха; коленопреклоненная Европа звала его своим избавителем, своим земным провидением.
После заграничного похода он уже не столь восторженно мечтает о республике. Более того, он теперь убежден, что в России еще не созрели для нее условия. Его также пугает пагубный пример французской революции.
Первая мысль об отречении после заграничного похода была высказана им еще в сентябре 1816 года и записана его адъютантом Данилевским: «В день отъезда государя в Белую Церковь, 8 сентября 1816 года, за обедом, когда разговор коснулся обязанностей людей различных сословий, равно и монархов, Александр неожиданно произнес твердым голосом следующие слова, за точность которых, пишет Данилевский, он ручается, потому что записал их тотчас после обеда: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого государства, как наше, он должен в момент опасности первым становиться лицом к лицу с нею. Он должен оставаться на своем месте лишь до тех пор, пока его физические силы будут позволять это или, чтобы сказать одним словом, до тех пор, пока он в состоянии садиться на лошадь. После этого он должен удалиться».
При этих словах на устах государя явилась выразительная улыбка, пишет Данилевский. И он продолжал: «Что касается меня, то в настоящее время я прекрасно себя чувствую, но через десять или пятнадцать лет, когда мне будет пятьдесят, тогда...»
Тут несколько присутствующих прервали императора и, как не трудно догадаться, уверяли, что и в шестьдесят лет он будет здоров и свеж. Данилевский в то время, конечно, ничего не знал о юношеских мечтах императора Александра...» (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.4).
Но среди блеска всего величия, какое только доступно человеку, Александр — как бы исполнилось уже Его призвание — не чувствовал себя счастливым на престоле... В Нем таилась прежняя мысль и — вскоре она выразилась еще положительнее.
Император Александр решил ознакомить Николая Павловича со своими тайными намерениями и открыть брату ту будущность, которую он ему готовил. 13 июля 1819 года император Александр присутствовал в Красном Селе на линейном учении 2-й бригады 1-й гвардейской дивизии, которой командовал великий князь Николай Павлович. Государь лично присутствовал при сделанном ей перед выступлением из лагеря линейном учении, остался доволен и был чрезвычайно милостив к своему брату. После учения император с братом и великой княгиней Александрой Феодоровной обедали втроем. Это свидание ознаменовалось разговором, получившим историческое значение. Между императором Александром и и его братом, Николаем, происходил чрезвычайно важный и интересный разговор по вопросу престолонаследия. Вот как его передает присутствовавшая при разговоре великая княгиня Александра Федоровна,
По рассказу Александры Федоровны, император Александр, сидя после обеда между ними и дружески беседуя, вдруг переменил тон, и сделавшись серьезным, начал в следующих приблизительно выражениях говорить своим слушателям, что он остался доволен утром тем, как брат исполняет свои обязанности, как начальник бригады, что он вдвойне обрадован таким отношением в службе со стороны Николая, так как на нем будет лежать со временем большое бремя, что он смотрит на него, как на своего заместителя, и что это должно совершиться ранее, чем предполагают, а именно при жизни его, императора. «Мы сидели как окаменелые, широко раскрыв глаза, не будучи в состоянии произнести ни слова». Государь продолжал: «Кажется, вы удивлены; так знайте же, что мой брат Константин , который никогда не заботился о престоле, решил ныне более, чем когда либо, формально отказаться от него, передав свои права брату своему и его потомству. Что же касается меня, то я решил отказаться от лежащих на мне обязанностей и удалиться от мира. Европа теперь более, чем когда-либо, нуждается в монархах молодых и обладающих энергией и силой, а я уже не тот, каким был прежде, и считаю долгом удалиться вовремя. Я полагаю, что-то же самое сделает король Пруссии, назначив на свое место Фрица».
«Видя, что мы были готовы разрыдаться, он постарался утешить нас, успокоить, сказав, что все это случится не тотчас, что, может быть, пройдет еще несколько лет прежде, нежели он приведет в исполнение свой план. Затем он оставил нас одних. Можно себе представить, в каком мы были состоянии. Никогда ничего подобного не приходило мне в голову даже во сне. Нас точно громом поразило; будущее казалось мне мрачным и недоступным для счастья. Это был достопамятный момент в нашей жизни» (Император Николай Первый, его жизнь и царствование / [соч.] Н. К. Шильдера. - СПб. : А. С. Суворин, 1903).
«Разговор кончился. Государь уехал. Но молодая чета чувствовала то же самое, что мог бы ощущать человек, который идет спокойно по ровной дороге, в прекрасной местности, между цветов, если бы вдруг у него под ногами открылась страшная пропасть и его увлекало бы туда неодолимою силою, так что он не мог бы ни отступить, ни воротиться. Никогда до тех пор Великий Князь не был ни приобщаем к участию в государственных соображениях, ни вводим в дела высшего управления. До 1818-го года Он не имел даже никаких служебных занятий, и все Его знакомство со светом ограничивалось впечатлениями, которые уносил Он в душе, проводя каждое утро, по часу и более, в дворцовых передних или в секретарской комнате, посреди шумного собрания военных и других лиц, которые имели доступ к Государю и до приема развлекали себя большею частию шутками и насмешками, иногда и интригами. Часы эти, конечно, не были для молодого человека совершенно потеряны, представляя ему случай к изучению людей: Он постоянно наблюдал, многое видел, многое понял, многих узнал и — в редком обманулся. Но все это служило более уроком для частной жизни, нежели приготовлением к престолу. Только осенью 1818-го года Великий Князь был назначен командиром Гвардейской бригады, а за несколько времени перед тем вступил в управление Инженерным корпусом, по возложенному на Него в июле 1817-го года, в один день с назначением шефом лейб-гвардии Саперного баталиона, званию генерал-инспектора. На сан Императорский Он смотрел не иначе, как с благоговейным страхом, особенно при живом примере брата, который отдавал всего себя в жертву своему долгу и, между тем, так мало успел стяжать благодарности — по крайней мере, от современников. И вдруг, вместо призвания, предопределенного Великому Князю порядком рождения, исполнять ревностно одни скромные обязанности подданного, вместо тихих радостей едва начавшегося семейного счастия, перед Ним открывалась столь неожиданная будущность — нести тяжкое, грозно-ответственное перед совестью и Богом бремя владычества над огромнейшею державою в мире!..» ( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
Результатом разговора с Александром, однако, оказались одни намеки, которые делал государь. Это тем более странно, что разговор происходил после целого ряда обсуждений и решений, как со стороны императора, так и со стороны его наследника, Константина.
В 1821 году Константин Павлович высказал свои мысли по вопросу престолонаследия своему брату Михаилу Павловичу. Это случилось в Варшаве, когда последний гостил у наследника. Во время прогулки, Константин вдруг обращается и говорит: «Ты знаешь мою доверенность к тебе, — сказал вдруг Цесаревич, — теперь хочу еще более доказать ее, вверив тебе великую тайну, которая лежит у меня на душе. Не дай Бог нам дожить до величайшего несчастия, какое только может постичь Россию, потери Государя; но знай, что если этому удару суждено совершиться еще при моей жизни, то я дал себе святое обещание отказаться, навсегда и невозвратно, от престола. У меня два главные к тому побуждения. Я, во-первых, так люблю, уважаю и чту брата Александра, что не могу без горести, даже без ужаса, вообразить себе возможность занять Его место; во-вторых, жена моя не принадлежит ни к какому владетельному дому и, что еще более, она — полька; следственно, нация не может иметь ко мне нужной доверенности и отношения наши будут всегда двусмысленны. Итак, я твердо решился уступить мое право брату Николаю, и ничто, никогда не поколеблет этой здраво обдуманной решимости. Покамест она должна оставаться между нами; но если бы когда-нибудь брат Николай Сам заговорил с тобою об этом, заверь Его моим словом, что я буду Ему верный и ревностный слуга до гроба везде, где Он захочет меня употребить, а когда б и Его при мне не стало, то с таким же усердием буду служить Его сыну, может быть, еще и с большим, потому что Он носит имя моего благодетеля» (Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).

Глава 1.3. Тайны престолонаследия

30-го августа 1825-го года, в день своего тезоименитства, Александр посетил, по обыкновению, Невскую Лавру. его сопровождал, и туда и назад, великий князь Николай Павлович. Государь был пасмурен, но между тем особенно благосклонен к своему брату и сказал ему, что думал купить для него дачу Мятлевой, однако остановился за невероятно высокою ценою и жалует ему, по его желанию, другое место, также близ Петергофа. Ни одно слово в этой беседе не коснулось разговора 1819-го года. В тот же день освящали отстроенный дворец великого князя Михаила Павловича, где был потом обед. Здесь Николай Павлович, отправлявшийся вечером на инспекцию в Бобруйск, впоследние простился с тем, к которому всегда питал чувства облагодетельствованного, и с императрицею Елисаветою Алексеевною. Михаил Павлович с своей стороны отправился в Варшаву, куда часто ездил навещать цесаревича.
В июле 1825 года здоровье императрицы Елизаветы Алексеевны, давно уже расстроенное, продолжало внушать опасения. Доктора высказали мнение, что предстоящую зиму она не сможет провести в Петербурге и предлагали провести зиму в Италии, либо на острове Мальта.
Однако императрица решительно отказалась от поездки за границу. «Я совершенно здорова, — сказала она, — да ежели бы действительно болезнь моя усилилась, то жене русского императора следовало бы умереть в России» (Богданович М.И. История царствования императора Александра I и России в его время : сочинение автора Истории Отечественной войны 1812 г. : [в 6 т.] . Тип. Ф. Сущинского , 1869-1871. Т.6).
Выбор остановился на Таганроге. Государь объявил, что он отправится туда же, изъявил намерение посетить южные военные поселения, Крым и Кавказ и возвратиться в Петербург к новому году.
«Признаюсь, не понимаю, — писал князь Волконский своему другу А.А. Закревскому, — как доктора могли избрать такое место, как бы в России других мест лучше сего нет». (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.4).
Незадолго перед отъездом в Таганрог, император Александр поручил А.Н. Голицыну привести в порядок бумаги в его кабинете. Во время этой работы завязался разговор и князь Голицын, изъявляя несомненную надежду, что государь возвратится в столицу в полном здоровье, позволил себе, однако, как неудобно акты, изменяющие порядок престолонаследия, оставлять при продолжительном отсутствии необнародованными, и как от этого может родиться опасность в случае внезапного несчастия. Александр, сперва, казалось был поражен справедливостью замечаний Голицына, но после минутного молчания, указав рукою на небо, тихо сказал: «Положимся в этом на Бога: Он устроит все лучше нас слабых смертных» (Шильдер Н.К. ).
Государь решил выехать на два дня раньше императрицы, чтобы лично позаботиться об удобствах в пути для больной супруги.
28 - го августа Карамзин последний раз беседовал с императором Александром от 8 до 11 1/2 часов вечера и сказал, расставаясь со своим высоким покровителем: «Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а нам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был бы достоин его прекрасного начала» (Шильдер Н.К. ).
30-го августа 1825-го года, в день своего тезоименитства, Александр посетил, по обыкновению, Невскую Лавру. Его сопровождал, и туда и назад, великий князь Николай Павлович. Государь был пасмурен, но между тем особенно благосклонен к своему брату и сказал ему, что думал купить для него дачу Мятлевой, однако остановился за невероятно высокою ценою и жалует ему, по его желанию, другое место, также близ Петергофа. Ни одно слово в этой беседе не коснулось разговора 1819-го года. В тот же день освящали отстроенный дворец великого князя Михаила Павловича, где был потом обед. Здесь Николай Павлович, отправлявшийся вечером на инспекцию в Бобруйск, впоследние простился с тем, к которому всегда питал чувства облагодетельствованного, и с императрицею Елисаветою Алексеевною. Михаил Павлович с своей стороны отправился в Варшаву, куда часто ездил навещать цесаревича
(Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
1-го сентября император Александр покинул свою столицу уже навсегда; ночная тишина и мрак царствовали над городом, когда он выехал один без всякой свиты из Каменноостровского дворца. В 4 часа с четвертью пополуночи коляска, запряженная тройкой остановилась у монастырских ворот Невской лавры. Здесь ожидали государя, предупрежденные о его посещении митрополит Серафим, архимандриты и вся братия. Войдя в собор, государь остановился пред ракою святого Александра Невского, и началось молебствие. Когда наступило время чтения святого Евангелия, император, приблизившись к митрополиту, сказал: «Положите мне Евангелие на голову и с сими словами стал на колена под Евангелие» (Шильдер Н.К. ).
По окончании молебна государь положил три земных поклона пред мощами благоверного князя, приложился к его образу и раскланялся с бывшими при молебствии, затем посетил митрополита в его покоях, откуда, уступая просьбе схимника, согласился зайти и к нему в келью.
Когда двери кельи растворились, мрачная картина предстала глазам императора. Весь пол и стены до половины были обиты траурным сукном. У левой стены виднелось большое распятие; напротив — длинная деревянная скамья, вся черная. Горевшая лампада тускло освещала это суровое жилище аскета. При входе схимник пал пред распятием, читая молитву, и оборотясь к императору, сказал: «Государь молись! и государь положил три земных поклона. Схимник взял потом крест, прочел отпуск и осенил его крестом. Разговаривая с митрополитом, Александр тихо спросил, где спит схимник, ибо постели не было видно. Митрополит указал на место перед распятием Но схимник, услыхав ответ митрополита, поправил его: «Нет, государь, и у меня есть постель, пойдем я покажу тебе ее» — и, встав, провел государя за перегородку. Там на столе Александр увидел черный гроб, в коем лежали схима, свечи, ладан и все погребальные принадлежности. «Смотри, сказал схимник, Государь! указывая на гроб, вот постель моя, и не моя только, а постель всех нас; в ней все мы, государь, ляжем, и будем спать долго!... Государь! я человек старый и много видел на свете, благоволи выслушать слова мои. До великой чумы нравы в Москве были чище, народ набожнее, но после чумы нравы испортились, в 1812-м году наступило время исправления и набожности; но после войны нравы еще больше испортились. Ты, Государь наш, должен еще больше бдеть над нравами. Ты сын православной Церкви и должен любить и охранять ее. Так хощет Господь Бог наш!»... Засим взявши у него благословение вышел из его кельи вместе с митрополитом (Подробное описание путешествия государя императора Александра Павловича в Таганрог, Крым, по Кавказским горам... - М., 1829).
Перед выездом из Петербурга государь остановился у заставы, привстал в коляске, и обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним.
13-го сентября император Александр приехал в Таганрог. По прибытии, его первые заботы состояли в том, устроить помещение для императрицы как можно для нее удобнее. Своим приездом на юг Александр был доволен. «Здесь мое помещение мне довольно нравится, — писал он, — воздух прекрасный, вид на море, жилье довольно хорошее».
30- го сентября государыня Елизавета Алексеевна прибыла в Таганрог. Приехавшую императрицу государь окружил самой нежной заботливостью, стараясь доставлять ей развлечения. Они вели здесь жизнь тихую, уединенную, свободную от всякого придворного этикета. Елизавета Алексеевна, под влиянием этой нежной любви стала оживать, здоровье ее видимо поправлялось; через несколько дней она окрепла и физически и морально. Радостная перемена в здоровье императрицы произвела ощутительное впечатление на самого монарха, он хотел уже отложить предлагаемое путешествие в Крым, но прибытие новороссийского генерал-губернатора графа Воронцова, имевшего там знатные поместья, переменило его решение.
20 - го октября император выехал в Крым; маршрут был рассчитан на семнадцать дней. Александра сопровождали генерал-адъютант Дибич, Виллие, Тарасов и вагенмейстер полковник Саломка. Во время путешествия, по целому ряду свидетельств, Александр Павлович был всегда весел, чувствовал себя бодро.
Путешествие продолжалось благополучно до 27 -го октября. В этот день, по пути из Балаклавы, Александр захотел посетить Георгиевский монастырь. День, сначала ясный и теплый, сменился холодным вечером. Отпустив свиту, государь уже в темноте и при довольно сильном ветре верхом поехал в монастырь с одним только проводником, приказав Дибичу с коляскою дожидаться его возвращения. Поездка продолжалась более часа. Император все время оставался в одном мундире, не взяв от проводника ни шинели, ни бурки. По-видимому, именно во время этой поездки он и получил простуду.
5-го ноября в шесть часов вечера император прибыл в Таганрог. Войдя в свою уборную он на вопрос князя Волконского о здоровье отвечал:«Я чувствую маленькую лихорадку, которую схватил в Крыме, несмотря на прекрасный климат, который нам так восхваляли. Я более чем когда - либо уверен, что, избрав Таганрог местопребыванием для моей жены, мы поступили в высшей степени благоразумно» (Шильдер Н.К. ).
Во всяком случае, это путешествие таинственно начатое и вызвавшее странное предание, легенду о тождестве императора Александра со старцем Федором Кузьмичем, было роковым для государя Александра Павловича и для России.
12-го ноября генерал Дибич, сопровождавший императора в поездке, счел долгом сообщить генералу Куруте, адъютанту Константина Павловича, о болезни Александра, «чтобы слухи, дошедшие стороной, не возбудили более серьезного беспокойства со стороны великого князя относительно здоровья августейшего монарха» . Последний, по словам Дибича, чувствовал себя отлично во все время поездки по Крыму, но последние дни появилась легкая лихорадка, вследствие которых император принужден был не выходить из комнат, и которая, по мнению врачей, перешла, по видимому, в перемежающуюся лихорадку; не смотря на надежды врачей и не смотря на то, что болезнь временно приняла менее острый характер, Дибич, однако, не рассчитывал на благоприятный исход. Действительно, через два дня, 14-го ноября, «надежды на скорое выздоровленье» не только не оправдались, но желчная лихорадка усилилась еще больше. Наконец, 16-го утром «лихорадка перешла в самый злокачественный тиф» и Александр «впал в какое-то совершенно бесчувственное состояние», а 19-го ноября, в 10 часов 50 минут дня, он скончался. Дибич поспешил уведомить об этом событии Константина Павловича, как официального наследника престола. «С сердечным прискорбием, читаем в рапорте Дибича Императору Константину, имею долгом донесть В.И.В., что Всевышнему угодно было прекратить дни всеавгустейшего нашего государя императора Александра Павловича, сего ноября 19 дня в 10 часов и 50 минут по- полуночи здесь, в г. Таганроге» (Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).
Опочивший император не открыл своего царственного завета и на смертном одре. В минуту его кончины из трех находившихся при нем в Таганроге доверенных сановников — генерал-адъютанты князь Волконский, барон Дибич (начальник Главного Штаба) и Чернышев — ни один не знал, что права старшего брата в наследовании престола перенесены на второго. В таком же неведении находилась и императрица Елисавета Алексеевна. На вопрос Волконского, не осталось ли после государя какого-либо изъявления последней его воли, Она отвечала, что ничего не знает положительного, и советовала обратиться в Варшаву. Родилась мысль: не найдется ли чего-нибудь в пакетике, который — как известно было всем близким — покойный носил всегда при себе. По просьбе Волконского пакетик был вскрыт императрицею, в его присутствии; но тут оказались только две молитвы и заметки нескольких глав Священного Писания. Тогда Волконский и Дибич признали долгом донесения свои о кончине Александра послать — в тот же день, 19-го ноября — в Варшаву, к Константину Павловичу, как тому лицу, которое было теперь, по закону о престолонаследии 1797-го года, Императором Всероссийским. Тогда же Дибич написал о сем и в Петербург, к императрице Марии Феодоровне, прибавя, что «с покорностию ожидает повелений от нового законного государя, императора Константина Павловича»( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
Семейная династическая коллизия стала прологом к кризису власти и поводом к междуцарствию.

Глава 2. 1. Междуцарствие

Корона для нас священна,
и мы, прежде всего,
должны исполнить свой долг.

М. А. М и л о р а д о в и ч

В Варшаве, со второй половины ноября, приближенные начали замечать, что цесаревич Константин не в обыкновенном расположении духа и чрезвычайно мрачен. Он даже часто не выходил к столу, а на расспросы брата отвечал отрывисто, что ему не совсем здоровится. Прошло еще несколько дней, и Михаил Павлович заметил, по дневным рапортам коменданта, что приехало два или три фельдъегеря из Таганрога, почти вслед один за другим. «Что это значит?» — спросил он. — «Ничего важного, — отвечал цесаревич с видом равнодушия. — Государь утвердил награды, которые я испрашивал разным дворцовым чиновникам за последнее его здесь пребывание» . В самом деле, на другой день награжденные явились благодарить; но цесаревич казался еще грустнее, еще расстроеннее ( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
Оказывается, что до 25-го ноября, когда в 7 часов вечера было получено донесение о смерти, в Варшаве никто не знал о болезни императора; о ней не знали ни родной его брат Михаил, гостивший в Варшаве, ни жена Константина. Правда замечали уже несколько дней дурное и мрачное его настроение, знали, что из Таганрога прибывает ежедневно по 2-3 фельдъегеря, но успокоились выдумкой великого князя, что они будто привезли награды чиновникам. К чему же понадобилось Константину скрывать болезнь императора даже от своих ближних? Больше того, для чего ему нужно было разыграть комедию с благодарностью якобы награжденных чиновников?
Между тем им было написано в Таганрог до 25 ноября 5-6 писем и ни в одном ни словом не упомянуто о приемнике умирающего императора, а необходимость этого прямо вытекала из его слов, сказанных своей супруге и брату при известии о смерти Александра.
25-го числа он опять не вышел к столу, и великий князь, отобедав с княгинею Ловицкою, прилег отдохнуть. Вдруг его будит цесаревич. «Приготовься, — сказал он, — услышать о страшном несчастии!» — Ч«то такое? Не случилось ли чего-нибудь с матушкою?» — «Нет, благодаря Бога; но нас, целую Россию посетило то ужасное несчастие, которого я всегда и более всего боялся. Мы потеряли нашего благодетеля — не стало Государя!»... Тогда только открылась причина загадочной грусти цесаревича( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
«Теперь, добавил он, настала торжественная минута доказать, что весь прежний мой образ действия не был личиною, и кончить дело с тою же твердостью, с которою оно было начато. В намерениях моих, в моей решимости ничего не переменилось и моя воля отказаться от престола более чем когда - нибудь непреложна!» (Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).
Призвав к себе приближенных лиц и объявив им об утрате, постигшем Россию, цесаревич прочел им переписку свою с императором Александром в 1822 году и велел приготовить в соответственность ей письма к императрице Марии Федоровне и великому князю Николаю Павловичу, которых сказано, что он уступает право свое на наследие престола младшему брату в силу рескрипта императора Александра от 2-го февраля 1822 года. Цесаревич употребил здесь выражение, что он уступает престол великому князю Николаю Павловичу, так как ему ничего не было известно о существовании государственного акта, еще в 1824 году облекшего эту уступку в силу закона. Вот какими недоразумениями сопровождался таинственный и уклончивый образ действий императора Александра в вопросе престолонаследия (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.4).
Цесаревич Константин Павлович присягнул великому князю Николаю Павловичу как императору и подтвердил свое отречение в письмах к нему и матери – вдовствующей императрице Марии Федоровне, отправленных с младшим братом – великим князем Михаилом Павловичем.
Императору Николаю по присяге в Варшаве, наследник писал:
«Любезнейший брат! С неизъяснимым сокрушением сердца получил вчерашнего числа вечером в 7-м часов горестное уведомление о последовавшей кончине обожаемого государя императора Александра Павловича, моего благодетеля.
Спеша разделить с Вами постигшую нас тягчайшую скорбь, я поставлю долгом вас уведомить, что вместе с сим отправил письмо к Ее Императорскому Величеству вселюбезнейшей родительнице нашей, с изъявлением непоколебимой моей воли в том, что по силе Высочайшего собственноручного Ре скрипта покойного государя императора от 2-го февраля 1822 года ко мне последовавшего, на письмо мое к Его Императорскому Величеству об устранении меня от наследия императорского престола, которое было предъявлено родительнице нашей, удостоилось, как согласие и личного Ее Величества мне о том подтверждение, уступаю вам право мое на наследие Императорского Всероссийского Престола и прошу любезнейшую родительницу нашу о всем том объявить где следует, для приведения сей непоколебимой моей воли в надлежащее исполнение.
Изложив сие, непременною за тем обязанностью поставляю всеподданнейше просить Вашего Императорского Величества удостоить принять от меня первого верноподданническую мою присягу и дозволить мне изъяснить, что не простирая никакого желания к новым званиям и титулам, ограничиться тем титулом Цесаревича, коим удостоен я за службу покойным нашим родителем» (Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).
Кроме того, он написал еще Николаю Павловичу письмо, носящее более частный характер. Эти письма повез сам Михаил Павлович вместе с письмом к Марии Федоровне, почти одинакового содержания.
Посланные цесаревичем в то же самое время ответы Волконскому и Дибичу были совершенно одинакового между собою содержания; но, сверх того, к Волконскому было еще особое письмо, с надписью: «Секретно».
«В первых, после изъяснения чувств своей горести, цесаревич прибавлял: «Спешу вас уведомить, что я остаюсь при теперешнем моем месте, товарищем вашим (т. е. в звании генерал-адъютанта) и потому ни в какие распоряжения войти не могу, а получите вы оные из С.-Петербурга, от кого следует... Впрочем, ежели угодно будет при сем случае принять мой дружеский совет, я полагаю, что о всяких делах, разрешения от Высочайшей власти требующих, должно вам относиться в С.-Петербург, а ко мне подобных представлений не присылать». Секретное письмо к князю Волконскому было следующее: «Для собственного вашего и барона Ивана Ивановича сведения посылаю при сем, в засвидетельствованной копии, собственноручный покойного Государя Императора Александра Павловича ко мне рескрипт от 2-го февраля 1822-го года, с присовокуплением, что по воле Его же, покойного Государя, хранился оный у меня в тайне до кончины Его Императорского Величества и что вследствие таковой же Высочайшей воли утвержденное в нем непоколебимое решение мое просил я вселюбезнейшую родительницу мою Государыню Императрицу Марию Феодоровну привести ныне в надлежащее исполнение, с каковым распоряжением брат мой, Великий Князь Михаил Павлович, здесь находившийся, изволил сего числа отправиться в С.-Петербург. Полагаясь совершенно на дружеское ко мне ваше и барона Ивана Ивановича расположение, я остаюсь в полной мере удостоверенным, что сей рескрипт останется между вами в глубокой тайне, до надлежащего в свое время по оному действия» ( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
В это время в Петербурге секретарь императрицы Марии Федоровны Григорий Иванович Вилламов получил 25-го ноября письмо от генерал-адъютанта барона Дибича от 15 ноября, в котором начальник главного штаба, описывая усиления болезненного состояния государя, сообщал, что его величество по совету окружающих его лиц причастился Св. Тайн. В заключение своего письма барон Дибич присовокупил, что хотя медики еще не теряют надежды, но они, тем не менее, находят положение государя весьма опасным. Подобные же печальные сообщения из Таганрога получили граф Милорадович, князь Лопухин и дежурный генерал Потапов.
С этими известиями граф Милорадович явился к великому князю Николаю Павловичу в Аничковский дворец и вручил его высочеству письма князя Волконского и барона Дибича.
Великий князь Николай Павлович в собственноручной записке брату Константину Павловичу так описывает получение этого рокового известия:
«25 ноября вечером, часов в шесть, я играл с детьми, у которых были гости, как вдруг пришли мне сказать, что военный генерал-губернатор граф Милорадович ко мне приехал; я сейчас пошел к нему и застал его в приемной комнате живо ходящим по комнате с платком в руке и в слезах; взглянув на него, я ужаснулся и спросил: «Что это, Михаил Андреевич? Что случилось?» — Он мне отвечал «Есть ужасная новость» (Перевод с французского) — Я ввел его в кабинет, и тут он, зарыдав, отдал мне письма от князя Волконского и Дибича, говоря: «Император умирает. Нет практически никакой надежды» (Перевод с французского). — У меня ноги подкосились; я сел и прочел письма, где говорят, что хотя не потеряна всякая надежда, но что государь очень плох...
Было другое письмо от тех же лиц к г. Вилламову, ему пришлось повестить о сем матушке, и только что успел я объявить о том же жене и хотел ехать к матушке, как она за мною прислала; я застал ее в тех ужасных терзаниях, которых опасался; положение было столь ужасно, что не решился ее покидать и остался всю ночь с адъютантом моим Адлербергом в камердинерской комнате сидящим» (Император Николай Первый, его жизнь и царствование / [соч.] Н. К. Шильдера. - СПб. : А. С. Суворин, 1903).
Таким образом, в то самое время, как в Варшаве Константин Павлович получил давно ожидавшее им известие о смерти Александра, в это время в Петербурге совершенно неожиданно узнали лишь об опасности, угрожавшей императору.
В то время как в Варшаве Константин Павлович писал всю ночь отказ от престолонаследия в пользу Николая Павловича, в то же время последний обсуждал планы на случай смерти Александра Павловича, решил первым принести присягу Константину: «Если Бог определит испытать нас величайшим из несчастий, кончиною Государя, то по первому известию надобно будет тотчас, не теряя ни минуты, присягнуть брату Константину».
Этим создалось новое междуцарствие в России.

Глава 2. 2. Междуцарствие

Утром 27-го ноября в пятницу было назначено молебствие о здравии императора Александра в большой церкви Зимнего дворца. Здесь находились члены императорской фамилия и некоторые приближенные особы; прочие знатнейшие военные и гражданские чины собрались в Александро-Невской лавре. Во дворце императрица Мария Федоровна стояла возле алтаря, в ризнице, откуда вела стеклянная дверь в переднюю. Великий князь Николай Павлович стал там же и приказал старому камердинеру императрицы, Гримму, в случае, если бы приехал новый фельдъегерь из Таганрога, подать ему знак в эту дверь.
«Дверь в переднюю была стеклянная, — пишет Николай Павлович, — и мы условились, что буде приедет курьер из Таганрога, камердинер сквозь дверь даст мне знак. Только что после обедни начался молебен, знак мне был дан камердинером Гриммом. Я тихо вышел, и в бывшей библиотеке, комнате прусского короля, нашел графа Милорадовича; по лицу его я уже догадался, что роковая весть пришла. Он мне сказал: «Все кончено, Ваше Высочество... Покажите теперь пример мужества» (фр.), и повел меня под руку; так мы дошли до перехода, что был бывшего за кавалергардскою комнатою. Тут я упал на стул — все силы меня оставили». Действительно из Таганрога прибыл фельдъегерь с письмами от князя Волконского и генерал-адъютанта Дибича, извещавшими императрицу Марию Федоровну о кончине императора Александра, последовавшей 19-го ноября (1 декабря). В заключении письма Дибича сказано было несколько слов о приемнике Александра в следующих выражениях: «С покорностью ожидаю повелений от нового законного нашего государя, императора Константина Павловича. Отправив к его императорскому величеству курьера, я не осмелился замедлить сим донесением вашему величеству, по обязанности службы, на меня налагаемой» (Император Николай Первый, его жизнь и царствование / [соч.] Н. К. Шильдера. - СПб. : А. С. Суворин, 1903).
Молебен еще продолжался; но от императрицы не укрылось продолжительное отсутствие ее сына: Она стояла, на коленях, в томительной тревоге ожидания. Войдя в ризницу, великий князь безмолвно простерся на землю. По этому движению сердце матери все поняло, и страшное оцепенение сковало ее чувства: у нее не было ни слов, ни слез. Великий князь прошел через алтарь остановить службу и привел к своей родительнице совершавшего молебен духовника ее, Криницкого, с крестом. Тогда только, приникнув к распятию, она могла пролить первые слезы. «Вдруг, — пишет один из свидетелей этого события [поэт В. А. Жуковский], — когда, после громкого пения певчих, в церкви сделалось тихо и слышалась только молитва, вполголоса произносимая священником, раздался какой-то легкий стук за дверями — отчего он произошел, не знаю; помню только то, что я вздрогнул и что все, находившиеся в церкви, с беспокойством оборотили глаза на двери; никто не вошел в них; это не нарушило моления, но оно продолжалось недолго — отворяются северные двери: из алтаря выходит великий князь Николай Павлович, бледный; он подает знак рукою к молчанию; все умолкло, оцепенев от недоумения; но вдруг все разом поняли, что императора не стало; церковь глубоко охнула. И через минуту все пришло в волнение; все слилось в один говор криков, рыдания и плача. Мало-помалу молившиеся разошлись, я остался один; в смятении мыслей я не знал, куда идти, и наконец машинально, вместо того, чтобы выйти общими дверями из церкви, вошел северными дверями в алтарь. Что же я увидел? Дверь в боковую горницу отворена; там императрица Мария Феодоровна, почти бесчувственная, лежит на руках великого князя; перед нею, на коленах, великая княгиня Александра Феодоровна, умоляющая ее успокоиться:
«Маменька, дорогая маменька, ради Бога успокойтесь!» (фр.)). В эту минуту священник берет с престола крест и, возвысив его, приближается к дверям; увидя крест, императрица падает пред ним на землю, притиснув голову к полу почти у самых ног священника. Несказанное величие этого зрелища меня сразило; увлеченный им, я стал на колена перед святынею материнской скорби, перед головою Царицы, лежащей в прахе под крестом испытующего Спасителя. Императрицу, почти лишенную памяти, подняли, посадили в кресла, понесли во внутренние покои; двери за нею затворились...» ( Корф М.А. Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
«Что прибавлю к моему рассказу? — пишет поэт-романтик. Я со своей стороны не знаю ни в истории народов, ни в истории души человеческой ни одной более возвышенной минуты. Великому князю известно было отречение брата его от престола; он знал, что вследствие этого отречения престол неоспоримо принадлежит ему; он предвидел, что через несколько минут всенародно откроется тайна отречения, и что ему предложено будет воспользоваться правом, ему уступленным; но в то же время он в душе свое признавал неприкосновенное право законного наследника и не мог знать, на что решится этот наследник (бывший тогда далеко), подтвердит ли, уничтожить ли тайное свое отречение. Чего же требовала от него совесть, то было для него явно; но он страшился, чтобы воля его не поколебалась в выборе между самоотвержением и самодержавием; он не поверил одной силе души своей, он поспешил подкрепить ее силою Бога, поспешил явиться пред лицом этого Бога, дабы во храм его, к подножию престола, на котором совершается жертва бескровная, положить свою жертву земного величия» (Цит. по: Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).
Совершив, таким образом «самоотвержение», Николаю нисколько не мешало тут же проявить и свое «самодержавие». Выйдя из церкви, он направился к внутреннему дворцовому караулу — в тот день от роты Его Величества лейб-гвардии Преображенского полка и объявил , что Россия лишилась отца; что теперь на всех лежит обязанность присягнуть законному государю Константину Павловичу и что он, великий князь, сам идет принесть ему присягу. Повторив точно то же двум другим внутренним караулам, Кавалергардскому и Конногвардейскому, он велел дежурному генералу Потапову принять присягу от главного дворцового караула, а адъютанту своему Адлербергу — от Инженерного ведомства, которого, был главным начальником. Затем великий князь Николай Павлович, с графом Милорадовичем и генерал-адъютантами князем Трубецким, графом Голенищевым-Кутузовым и другими, тут находившимися, пошел в дворцовую церковь, где еще оставалось духовенство после молебствия, и здесь присягнул императору Константину и подписал присяжный лист.
Из трех лиц, знавших о существовании акта, назначавшего великого князя Николая Павловича наследником престола при жизни Александра, в Петербурге находился один князь А.Н. Голицын; узнав в Александро-Невской лавре о кончине императора Александра, он немедленно отправился в Зимний дворец. Узнав о присяге Николая, он тот час поспешил к великому князю.
Об этом в записке так пишет Николай Павлович : «В исступлении, вне себя от горя, но и от вести во дворце, что все присягнули Константину Павловичу, он [Голицын] начал мне выговаривать, зачем я брату присягнул и других сим завлек, и повторил мне, что слышал от матушки, и требовал, чтобы я повиновался мне неизвестной воле покойного Государя. Я отверг сие неуместное требование положительно, и мы расстались с князем. Я очень недовольный его вмешательством, он — столь же моею неуступчивостью» (Цит. по соч. Н.К. Шильдера).
Между тем, к двум часам дня того же 27 ноября возвещено было чрезвычайное заседание Государственного Совета. Известие о совершившейся присяге первый принес туда рыдающий князь Голицын. Пока собирались члены, он передавал приезжавшим разговор свой с великим князем и порицал напрасную поспешность его присягнуть, потому что в Совете есть особая бумага о порядке наследия. К этому Голицын присоединил еще другие, приведенные выше подробности: что вся бумага переписана его рукою; что экземпляры ее находятся также в Синоде и в Сенате. Наконец, что подлинный акт положен на престоле Московского Успенского собора, с приказанием по кончине государя конверт, в котором лежит акт, вскрыть военному генерал-губернатору и епархиальному архиерею.
Вслед за этим на заседании Государственного Совета был вскрыт пакет с копией Манифеста 1823 года и содержимое прочтено. Но едва только была выслушана последняя воля императора Александра, как граф Милорадович, который с должностью военного генерал-губернатора Петербурга соединял и звание члена Совета, объявил, что «Его Императорское Высочество великий князь Николай Павлович торжественно отрекся от права, предоставленного ему упомянутым Манифестом, и первый уже присягнул на подданство Его Величеству Государю Императору Константину Павловичу».
По воспоминаниям литератора Р.М. Зотова, когда он находился у драматурга А. А. Шаховского, к нему вошел граф Милорадович прямо из дворца, и рассказал о случившемся там историческом событии, сказав, что он убедил Николая Павловича присягнуть императору Константин: «Николай Павлович несколько поколебался и сказал, что, по словам его матери императрицы Марии Фёдоровны в Государственном совете, в Сенате и в московском Успенском соборе есть запечатанные пакеты, которые в случае смерти Александра повелено было распечатать, прочесть и исполнить прежде всякого другого распоряжения... Мог ли я допустить, чтоб произнесена была какая-нибудь присяга, кроме той, которая следовала? Мой первый долг был требовать этого и я почитаю счастливым, что Великий князь тотчас же согласился на это. Признаюсь, граф, возразил князь Шаховской — я бы на Вашем месте прочел бы сначала волю покойного Императора. — Извините — ответил Милорадович — корона для нас священна, и мы, прежде всего, должны исполнить свой долг. Прочесть бумаги всегда успеем, а присяга в верности прежде всего. Так решил и Великий князь. У кого шестьдесят тысяч штыков в кармане, тот может смело говорить — заключил Милорадович, ударив себя по карману. — Разные члены Совета попробовали мне говорить и то, и другое, но сам Великий князь согласился на мое предложение, и присяга была произнесена… » (Н.К. Шильдер).
Несмотря на переданное Николаю Павловичу содержания Манифеста, он призвал Совет принести присягу Константину Павловичу «для спокойствия Государства». Следуя этому призыву Государственный Совет, Сенат и Синод, а также центральные государственные учреждения и Санкт-Петербургский гарнизон принесли присягу на верность Константину I. Сенат разослал по стране указы с предписанием присягать императору Константину I. В Москве присяга прошла в Успенском соборе 30 ноября. На Санкт-Петербургском монетном дворе начаты работы по подготовке к чеканке константиновского рубля с изображением Константина и отпечатаны его портреты с надписью «Император Всероссийский Константин Павлович».
«Николай тотчас же присягнул императору Константину. Совет делал ему представление, указывал ему на волю императора Александра, но Николай не изменил решения;он знал что делал...» (Из дневников великой княгини Александры Федоровны).
28-го ноября Николай Павлович направил генерал-адъютанту барону Дибичу письмо, в котором он ознакомил начальника штаба с событиями, происходившими в Петербурге по получении известия о кончине императора Александра:
«После постигшего нас бедствия одним могли мы заплатить последний долг тому, кто наше счастие чинил, покуда он был в живых. Его именем, видя, чувствуя как бы перед его лицом, я принес присягу моему законному государю императору Константину Павловичу. Теперь моя совесть спокойна и перед тем, которого всю жизнь оплакивать будем, и пред законным моим государем, а потом да будет воля Твоя!
С искренним душевным удовольствием должен я вам донести, что все последовало моему примеру; гвардия, город, все присягнуло; я сам привел присяге при себе. Все спокойно и тихо, одни мы несчастные, безутешные остались сироты!» (Цит. по соч. Н.К. Шильдера).
Но тут началось самое странное. Вся страна присягнула Константину. Теперь император — Константин, но он молчит и не объявляет о себе. Ни одного манифеста, ни одного заявления, ни одного публичного выступления, ни одного выезда к войскам — ничего. И это совершенно естественно, потому что Константин не считает себя
Николай Павлович направил Константину Павловичу собственное послание с предложением принять престол. Однако цесаревич Константин отказался, ответив вторым письмом брату, написанным 2 декабря, в котором настаивал, что все должно быть сделано в соответствии с волей императора Александра I. В ответ на первое письмо Константина Павловича от 3 декабря Николай Павлович отправил в Варшаву второе послание с согласием занять престол лишь после приезда Константина в Санкт-Петербург, повторного отказа брата от престола и с его благословения.
Константин Павлович в своем третьем письме от 8 декабря, полученном Николаем Павловичем 12 декабря, заверил брата в своей преданности, но в Санкт-Петербург приехать отказался, настаивая на том, что для вступления Николая на престол достаточно обнародования Манифеста 1823 года.
Николай Павлович в последствии в своих записках отмечает: «Как было изъяснить наше молчание пред публикой? Нетерпение и неудовольствие были велики и весьма извинительны. Пошли догадки, и в особенности обстоятельство неприсяги Михаила Павловича навело на всех сомнение, что скрывают отречение Константина Павловича. Заговорщики решили сие же самое употребить орудием для своих замыслов. Время сего ожидания можно считать настоящим междуцарствием, ибо повелений от императора, которому присяга принесена была, по расчету времени должно было получать – но их не приходило; дела останавливались совершенно; все было в недоумении...» (Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи / Подгот. к печати Б. Е. Сыроечковский. - М. ; Л. : Гос. изд-во (Тип. Печатный двор), 1926).