На закат от Мангазеи

Глава 1

— Что ты знаешь об этих местах, дьяк? — внезапно, после долгого молчания спросил зверолов. — Читал ли чего, купцов ли расспрашивал, прежде чем отправиться сюда? Или так просто, собрался в путь-дорогу, а там лихая сама вывезет?

По берегам тянулись заросли низких, корявых деревьев, и казалось, что какая-то неведомая сила скрючила их, заставила страдать, так что напоминали они теперь скелеты замученных давным-давно людей.

— Холодно здесь, говорили, — ответил Макарин, подождав немного. — Зимой люди замерзают так, что кровь льдом становится. Правда это?

Зверолов хмыкнул, ерзая на своих тюках с товаром.

— Льдом или не льдом, но дух вышибает, да.

Они сидели впереди, у носовой корги, рядом с древним облезлым якорем. Над их головами хлопал грязный парус. Ветра почти не было, и коч медленно полз вдоль низкого берега, старательно огибая то и дело попадающиеся песчаные языки. Солнце уже садилось, окуная в темноту и без того мрачный лес на противоположной стороне.

— А еще рассказывали, что здесь на сотни верст сплошная пустошь, которую поморцы называют тундрой, и где нет ничего кроме мхов с болотами. А теперь смотрю — лес. Стало быть, врали?

— Это дальше, — зверолов махнул неопределенно. — За лесом. Там тебе и мхи, и болота. Но туда лучше не соваться.

— Почему? Дикий народ гуляет?

— И дикий тоже, — уклончиво ответил зверолов. — Времена сейчас тяжелые.

Он достал из мешка толстую сермягу, накинул на плечи. Холодало. Немногочисленные гости, что сидели весь день вдоль бортов, подтягивались теперь к середине, где двое из команды раздували печку, покрытую дырчатым чугунным колпаком. Кутались в кафтаны, тянули руки к разгорающемуся красному зареву. Макарин задумчиво разглядывал их, как делал это на протяжении всех последних дней. Дородный купчина из Тобольска с грузом зерна. Несколько приказчиков из центральных уездов с тюками различного товара. Парочка пугливых оборванцев, невесть что забывших на торговом судне.

— Скоро прибудем, — сказал зверолов. Он жевал кусок вяленого мяса, задумчиво разглядывая темные берега. — Вон у того камня повернем и, считай, почти на месте.

Макарин посмотрел на чернеющий впереди утес, за которым река делала резкий поворот. Лес взбирался на утес корявыми приземистыми сучьями, а на самой вершине торчала голая, будто обожжённая пожаром сосна.

— В лесах зверя полно, — сообщил зверолов. — Пушнина в руки сама идет. А в пустоши делать нечего. Одни топи. И дикие на санках с собаками. Да олени. Из нашенских туда почти никто не ходит. Разве что поморцы.

— И много здесь поморцев?

Зверолов пожевал губами, прежде чем ответить.

— Сейчас немного, но есть. Раньше больше было. А как новый острог поставили, так делись куда-то. Небось дальше ушли.

— Я думал, дальше Мангазеи ничего нет.

Зверолов внимательно глянул на Макарина.

— Дальше Мангазеи, дьяк, власти нет. А остальное есть.

Макарин хмыкнул. Зверолов, жилистый бородач, не вылезавший из лесов и живущий лишь своим промыслом, был единственным человеком на корабле, который за все долгие недели пути перекинулся с ним больше, чем парой слов. Остальные улыбались, желали здравствовать, но на любые вопросы отвечали односложными междометьями. Даже у толстого хлеботорговца при виде дьяка Семена Макарина начинали бегать глазки и дрожать руки. Не собери Макарин заранее про него сведения, то наверняка бы взял на заметку, чтобы поговорить с пристрастием. Сейчас этот сидящий у печки купчина поймал взгляд, судорожно поклонился, сделав вид, что пытается привстать. Давыд, Степанов сын, в Тобольске лет двадцать, поднялся из приказчиков, когда женился на дочери старосты, первые деньги сделал на торговле с сибирской татарвой, может поэтому и глазки до сих пор бегают. Нет, ничего он не знает о нынешнем деле. И знать не может. Не было его здесь год назад. Сидел у себя в Тобольске, дворовых девок щупал.

Макарин отвернулся. Впереди на берегу, среди гнилых плавней тускло горел костер. Вокруг огня сгрудились неподвижные тени. То ли кусты и корявые деревья. То ли люди в звериных шкурах. То ли звери в человеческом обличье. Из тех, что выходят по ночам на берега рек, сидят и ждут, когда мимо них проплывет лодья с добычей. Было нечто дьявольское в этих красных отсветах, что плясали на воде и ветвях деревьев. Коч поравнялся с костром и стало ясно, что никаких зверей нет, а есть сидящий на берегу рыбак. Он поднял руку и приветственно помахал.

— Всегда здесь сидит, — сказал зверолов. — Сколько не ходил, каждый раз, на том же месте. Верная примета, что уже прибыли.

— Ты с полудня твердишь, что скоро прибудем. А Мангазеи все нет и нет.

— Как так нет, дьяк. Вот же она, — зверолов развел руками. — Мангазея. Все что видишь, все она, богатая. Все леса, все пустоши. На многие дни езды отсюда. Мангазея это не город, дьяк. Это целая страна. Острог что. Сегодня он есть, завтра его нет. И посад его сгорит. И люди уйдут. А Мангазея всегда будет. Пришлый московский люд вроде тебя этого не понимает.

— Больно разговорчив ты, зверолов, — повысил голос Макарин, выпрямляясь.

Тот ухмыльнулся в бороду, стащил шапку, мелко поклонившись.

— Прощения просим, государев человек. Не хотел обидеть. Но ты же сам меня расспрашивал о здешних землях. О караване том пропавшем. Как ты узнаешь, что с ним случилось, ежели не будешь знать, куда тебя ветром занесло?

Да, караван. Три малых коча, груженых пушниной и еще чем-то непонятным, но достаточно важным, чтобы послать за тридевять земель целого дьяка из Разбойного Приказа. Трое купцов, тобольских и верхотурских, десяток сопровождения. Приказчики, слуги. Четверо стрельцов, возвращающихся в Тобольск к постоянному месту службы. Они вышли с Мангазеи год назад, спустились в море и должны были повернуть на юг к обскому устью. Их видели встречные лодьи вплоть до малой казацкой заставы у Собачьего озера. А потом их не видел никто. До Обдорской заимки они уже не добрались, и тамошние казаки, прождав положенный месяц, сообщили тобольским властям о пропаже. Тобольский воевода написал в Москву. И Москва отчего-то всполошилась. Простые купцы, малые суда, пушнина, ни одного значимого человека. Макарин даже имена не смог запомнить. А в Москве дело дошло до боярской думы, вызвали приказного судью и спросили его, кто в Разбойном лучший сыскарь. Макарин не считал себя лучшим. Откровенно говоря, лучшим его не считал и сам судья, окольничий Иван Карпов. Да и само положение дьяка обязывало скорее сидеть в избе за бумагами, а не бегать по далеким землям в поисках невесть чего. Но время стояло непонятное, не было на Москве государя, зато за пределами Москвы государей было сразу много, и дьяк Семен Макарин, знакомец свергнутого царя Василия, оказался явно не ко двору. Судья Карпов был человеком боязливым и заранее избавлялся в Приказе от всех, кто мог ему создать неудобство хотя бы гипотетически. «Имей в виду, Сёмка, — сказал он тогда. — Дело важное. Исполнишь, как полагается, и все забудут, что тебя в Приказе Шуйский двигал. Боярам тебя представлю, как вернешься. Авось и царю понравишься...». Судья запнулся, видно подумав, что еще неизвестно кто к тому времени царем станет и станет ли вообще. По самым скромным расчетам поездка на дальний северный край должна была отнять год-два жизни. Никаких толковых разъяснений, что такого вез караван, ради чего всполошились московские бояре, Макарин так и не дождался, и на пути к Тобольску уже начал думать, что на его место позарился очередной малолетний боярский родственник и никакого дела о пропавшем караване на самом деле нет, а если и есть, то оно гроша ломаного не стоит. Три малых коча, пушнина, два десятка черного люда, и всё. Но даже унылый долгий путь был лучше, чем пораженная гнилью безголовая, голодная и наполовину сожженная Москва, где хозяйничали пьяные ляхи и каждую ночь приходилось просыпаться в холодном поту от того, что где-то рядом скрипнули ворота. Макарин отправил детей на спокойную Оку в поместье их деда, отца покойной супруги, просидел полдня в старой церквушке Трифона Мученика, принял благословение на дальний путь и уехал, стараясь десятой дорогой объезжать как заставы ляхов, так и осаждающих Москву казаков и ополченцев. В сопровождающие ему дали только двух стрельцов, да и тех забрали уже в Березове. В Мангазею он прибывал сейчас один, после четырех месяцев бесконечного пути сперва реками и волоком чердынского тракта через Камень до Тобола, потом на север, через совсем уж дикие дебри, по разветвленным протокам, где вдоль берегов стоял нескончаемой стеной черный лес, простирающийся до горизонта, и только отроги древних рассыпающихся гор иногда разрывали чащу, сужали реку, заставляя ее нестись быстрее. Неделями они не видели ничего человеческого, кроме редких встречных лодий. Ни заставы с острогом, ни избы, ни даже пристани. Только рассказы о кроющихся в лесных дебрях вогульских городках заставляли Семена пристальнее вглядываться в небо в поисках еле приметного дыма от дикарских костров. После Березова был мелкий Обдорский острожек, пара дворов, обнесенных частоколом, где казаки снабдили их запасами на последний отрезок пути, и выход на несколько дней в море, где дикий ветер кидал тяжело груженый коч так, что Макарин уже успел попрощаться с жизнью. По пути в Мангазею моря было никак не миновать. Вот уже второй день как они из моря свернули в устье реки, а Макарин до сих пор вспоминал бешеную воду с содроганием. Если путь каравана пролегал там же, то ничего удивительного, что от него ничего не осталось. А значит и искать нечего. А значит нужно просто заехать, показать воеводам сопроводительные письма, расспросить первых попавшихся свидетелей, написать отчет, переждать зиму и первым же караваном обратно, к семье. Времена тяжелые, разбой всюду, а дед старый и челядь у него не воинственная.

Глава 2

Город был большой. Конечно Макарин читал описание и теперь припоминал слова про несколько сотен душ постоянного населения, пятибашенный кремль, таможенный и гостиный двор, собор и три церкви, но тогда, в Москве, это прошло мимо сознания. На далекой северной окраине, где на тысячи верст в округе встречались только зимовья промышленников да мелкие острожки с парой десятков казаков, увидеть большой город, выстроенный по всем правилам государева уложения, с кварталами, дощатыми мостовыми, церквями и даже кабаком... Это казалось чем-то нереальным.

Амбары кончились и вдоль мостовой потянулись большие северные избы с маленькими затянутыми слюдой оконцами. Жилые дома сменялись закрытыми на ночь лавками и мастерскими. Только в кузнице горел тусклый свет и раздавались тяжелые удары молота. Макарин шел прямо, к видневшейся вдали проезжей Спасской башне, где располагались единственные ворота, ведущие из посада в кремль. В ее бойницах горели факелы и плясали тени часовых.

Питейная изба старого Угрюма располагалась на небольшой площади у ворот, куда стекались сразу три улицы. Широкая, двухэтажная, с массивным основанием, она была украшена резьбой и обвешана лентами. У входа шатались в обнимку несколько забулдыг. Макарин брезгливо обошел их стороной и толкнул тяжелые двери с неумело вырезанным змеем. По глазам резанул слоистый дым, в нос ударило чем-то кислым и противно-сладким, уши заложило от гула множества голосов. В длинном низком помещении тянулись заставленные медом, брагой и хлебным вином тяжелые столы, сидело, стояло, лежало сразу несколько десятков пьяных и трезвых, меж которыми сновала парочка служек с кружками и ковшами. Когда глаза привыкли к дымному полумраку, Макарин нашел свободное место и присел. Завсегдатаи не обратили внимания. Только сидящий по соседству купец в богатом кафтане с меховым воротником не по погоде, осоловело глянул, возложил лапищу ему на плечо, проворчал еле понятно заплетающимся языком:

— Тебя-то я и жду, — и придвинул Макарину огромную деревянную кружку с чем-то вонючим. — Будем?

Макарин отодвинулся.

— Спасибо. Но ты обознался, купчина.

Купец попытался собрать в кучу разбегающиеся глаза, у него это не получилось, он рыгнул и уронил голову на стол. Макарин огляделся. Напротив, у низкого дверного проема стоял грузный старик в заляпанном фартуке и смотрел на него. У старика не было бороды и даже не было волос на голове. Зато был длинный шрам, тянущийся от виска до подбородка, из-за чего тонкогубый рот кривился вниз, придавая всему лицу траурное выражение. Старик медленно подошел к нему, вытирая руки полотенцем и умело лавируя между посетителями.

— Новое лицо, — сообщил он низким, похожим на медвежий рык голосом, — мне всегда интересно. Что пить будешь?

Макарин стащил с пальца перстень, положил на стол. Хозяин поднял его толстыми пальцами, пригляделся к собачьей голове на печатке. Вернул обратно.

— Слепой стал. Не узнаю людей с Разбойного приказа. Давно вас не было.

— Дел нет, и нас нет, Угрюм.

— А теперь стало быть, дела появились?

— Стало быть.

Угрюм покивал задумчиво. Мельком указал служкам на почерневший потолок. Наклонился к Макарину.

— Наверху комнатка тихая. Еду там накрою. Позднее сам приду. Не надо, чтобы нас вместе долго видели.

Лестница, ведущая на второй этаж, была узкой, с закопченными стенами и продавленными ступенями. Тихая комнатка оказалась каморкой с маленьким закрытым оконцем и несколькими коваными сундуками вдоль бревенчатых стен. Почти всю ее занимал огромный тяжелый стол из рассохшихся дубовых досок.

Пока Макарин ждал хозяина, ему успели принести кувшин хмельного меда, немного хлеба и кусок жареной оленины.

Угрюм явился, когда меда уже не было, а от мяса оставались одни кости. Поставил на стол маленький графин мутного стекла и две маленькие деревянные чарки.

— На, испробуй. Берегу для особых гостей. Водка, финиколевая. Прямо из Аптекарского приказа. Всю усталость как рукой снимает. Старый воевода привез, да помер, а ее мне отписал.

Угрюм плеснул темную жидкость по чаркам, подвинул одну Макарину, проворчал «С прибытием», опрокинул в рот, не дожидаясь дьяка. Макарин отпил медленно, на франкский манер, как учили еще в Посольском приказе. Водка была сладковатой, и на вкус напоминала какие-то давно позабытые привозные фрукты.

— У нас тут еды не очень много, — сообщил Угрюм, — но если хочешь, харчевня неподалеку. Говори, челядь сбегает.

Макарин помотал головой.

— Не до еды. Давай ближе к делу. Утром к воеводе, а еще бы выспаться не мешало.

— К делу, так к делу. Но навряд ли я тебе сильно полезен буду. Как занялся кабаком, так и времени никакого не осталось. К тому ж от вас последний подъячий аж при Борисе приезжал. Лет шесть прошло. Я решил, что и не нужен вам больше.

— Работа у тебя такая, что и делать ничего не надо. Знай, держи уши раскрытыми.

— Я и держу. Но судя по серебру на печатке, ты не последний человек в Приказе? Что привело в наши края аж целого дьяка?

— Пропавший караван.

— Их здесь много пропадало за последние годы. Ты о каком?

— Три малых коча. Ушел прошлой осенью.

Угрюм задумался.

— Прошлой осенью пропало два каравана. Один на обской излучине, но его вогульские князьки приняли, это еще тогда стало известно. Воевода с Березова, помню, целый месяц за ними гонялся. А второй чуть позже. Степан Варза у них был за главного.

— Этот. Что знаешь?

Угрюм помялся, почесал лысину. Макарин наблюдал за ним искоса, стараясь не пялиться в упор, но примечать все детали.

— Да ничего особенного и не знаю. Варза этот — мелкий кряжистый мужичонка, из поморцев. Малые кочи, да. Числом три штуки. Помню, еще удивился, почему они выбрали малые кочи вместо обыкновенных торговых. Но подумал, раз главный поморец, значит и кочи малые. Эти полудикари любят все мелкое, — Угрюм засмеялся.

— И много ли было в этом караване поморцев?

Глава 3

- Погоди, Макарин, - старший воевода Троекуров снова прошелся от окна к столу, заложив руки за спину. – Я правильно понял, пьяный Гришка снес башку своему же человеку?

- Получается так.

- Всегда знал, что у него бардак в ватаге, но, чтобы до такой степени… Где он сейчас?

- У старого Угрюма, отсыпается.

- И что делать будем?

Макарин пожал плечами.

- Пока ничего. Был бы Кокарев бунтовщиком, тогда дело понятное. Но бунтовщику не к месту спасать государева дьяка. И тем более убивать собственных людей. Бардак у него судя по всему знатный. Но у меня пока мало знаний на этот счет. Буду собирать.

Воевода шагнул ближе.

- Это все хитрость его, Гришкина. Это он специально подстроил, своих разбойных тебе послал, а потом сам явился в виде спасителя.

Макарин вспомнил еле стоящего на ногах Кокарева.

- Не думаю. Мертвецки пьяным на такие дела не ходят. Но возможно его авторитет подорван у собственных людей, и они делают что хотят. А значит он не может исполнять свои обязанности.

- Он их давно не исполняет, - буркнул Троекуров.

Старший воевода был сед, широк в кости, ходил переваливаясь, как подбитая утка.

- Я поговорю с Кокаревым. Но меня не за этим сюда прислали.

- Да, - Троекуров отошел обратно к столу, где были разложены бумаги, карты и где еще нераспечатанным лежала привезенная Макариным из Москвы грамота. – Конечно. Я тебя не тороплю, дьяк. Твое дело прежде всего.

Он повертел в руках грамоту.

- Хотя я и не понимаю, зачем ради какого-то каравана присылать сюда дьяка Разбойного Приказа… - Он присмотрелся к печати. – Мне этот караван еще при сборе много крови попортил. Веришь ли, перекрестился, когда услышал о его пропаже. Все к этому шло.

- Почему?

- Да не бери в голову. Слухи какие-то, сказки. Будто бы Варза притащил что-то из лесов такое, из-за чего рядом с караваном после заката опасно было находиться. Какое-то колдовство. Люди боялись за ворота выйти. Пара детей пропала. По ночам в ту сторону вообще никто не ходил. А однажды от того холма, где они караван собирали, вдруг такой вой донесся… Сам слышал. Незадолго до восхода, темно еще было. Вышел во двор до ветру, а тут… – Троекуров тряхнул головой. – Ладно. Глупости все это. Наверное, это больной волк был. Да и слухам со сказками тоже веры никакой. Тут у нас поморцев много в то лето было, они любят по вечерам жуть наводить рассказами. Я так решил, что Варза с компанией сами эти слухи специально распускали. Чтобы никто к каравану не совался. Даже самому стало интересно, пошел к ним. Не ночью конечно.

- И что?

- Да ничего. Караван как караван. Три малых коча, набитые пушниной. Ящики какие-то с добром. Ничего особенного. Люди вот только…

Троекуров замялся, поколупал печать.

- Что люди?

- Варза нанял для охраны откровенных головорезов. Я таких даже на Дону в свое время не видел. Какие-то оборванцы с промыслов, казаки непонятные, наемные вогулы в шкурах. Сборная солянка, где каждый соседу глотку перегрызет и даже не задумается. Я его еще спрашиваю тогда, Варзу, а ты, купец, не боишься с такой командой в поход идти? Он только посмеялся. Сказал, как раз с такими не боится. В общем, ты считай как хочешь, но эти его охранники караван и грабанули. Добычу по вогульским городкам запрятали, а сам Варза уже давно рыб кормит. Вот такое мое, дьяк, мнение.

Троекуров продолжал мять в руке письмо и до Макарина вдруг дошло, что воевода не хочет его вскрывать. То ли боится, то ли хочет прочесть в одиночестве, то ли еще что.

- Кстати, один из варзовских охранников мне до сих пор помнится. Здоровенный мосластый детина. Рожа длинная, заросшая, глаза водянистые на выкате, в драке однажды пятерых рыбаков изувечил в одиночку. Стрелял, говорят, без промаха, саблей лучше крымчака махал. Рассказывали, что был стрельцом у самозванца, но что-то с кем-то не поделил и подался сюда. Варза его назначил кем-то вроде начальника над своей охраной. Мы его Хоэром звали.

- Как?

- Хоэром. Он шибко девок любил, и как схватит какую, так и приговаривает «пошли со мной, хоэр, хорошо будет, хоэр». Вроде как рыгает так или ругается. Вот его Хоэром и прозвали.

Макарин долго молчал, переваривая информацию. То, что с караваном в качестве главного охранника ушел некто, употреблявший слово «хоэр», меняло разом всю картину, делая ее слишком невероятной. Даже невероятнее колдовства и жуткого воя на рассвете.

- Ты уверен, что этот детина говорил именно «хоэр»? Может похожие слова есть у здешних дикарей? Или поморцев?

Троекуров замялся.

- Да не знаю. Вроде «хоэр». Может и нет. А это что, важно?

- Может и нет, - повторил за ним Макарин. – Ты, воевода, скоро из государевой грамоты мятую тряпку сделаешь. Если хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Мешать не буду.

Троекуров натужно рассмеялся.

- Да нет. Не думаю, что там тайну какую не для твоих глаз написали.

Он сломал печать и развернул плотную бумагу. Руки у него мелко дрожали. Макарин наблюдал, как он читает и как меняется выражение его багрового лица в мелких трещинах и темных пятнах. Когда воевода добрался до конца, весь его бугристый лоб покрывали бисеринки пота.

- Значит так… - Наконец произнес Троекуров. – Так… Все как я и думал. Дело, дьяк, серьезное. Если что пойдет неправильно, и ты головы не сносишь.

Он протянул Макарину письмо.

Это было стандартное послание московской власти своим наместникам. Разве что подписанное не царем и великим князем, и даже не патриархом, чьим именем с недавних пор прикрывались все действия сидящей на Москве боярской власти. Макарин уже видел такие письма, лаконичные по духу времени, без витиеватых прошлых регалий и оборотов.

«От первого боярина князя Федора Ивановича Мстиславского воеводе Мангазейского города Троекурову Ивану Михалычу.

Дошло до нас от знающих людей, что рядом с вверенными тебе землями был найден предмет, важный для нашего государства и его спокойствия. Что это за предмет мы в точности сказать не можем, ибо человек поведавший нам о нем, скончался у дознавателя, не успев рассказать обо всем подробно. Известно лишь, что к его находке имеет отношение некий поморский ватажник Степка Варза, а оный Степка ушел с людьми на Тобольск, но пропал по дороге. Сообщаем тебе, что предмет этот должен быть найден, за что отвечаешь головой. Для розыска посылаем дьяка Разбойного Приказа Макарина Семена, оказывай содействие ему во всем. Буде не справитесь оба, висеть будете на одной дыбе. А еще сообщаем, что, по заверениям наших европейских посланников, есть немецкие люди, заинтересованные в том, чтобы отдельно от нас найти дорогу к твоему Мангазейскому городу, для чего в дальней Неметчине да в Соединенных Провинциях уже готовят корабли к плаванию в ледяных водах. А также набирают в команду людей с боевым опытом. Людей тех насчитывают от двух до трех сотен. Когда ты читаешь это письмо, плавание их уже началось. Помощи прислать не можем, ибо сил в государстве нашем недостаточно, о чем ты без сомнения и так знаешь. Но не сомневаемся, что ты справишься своими силами. И ежели справишься, быть тебе воеводой там, где пожелаешь.

Глава 4

Днем угрюмова питейная изба была пустым и мрачным заведением. Брагой на вынос торговали с другой стороны двора, где даже ранним утром толпилось около десятка местных завсегдатаев. В чарочной ни посетителей, ни служек не было, и только сам Угрюм сидел за длинным столом и жевал краюху хлеба, макая ее в блюдо с молоком. Он поднял лысую голову и печально посмотрел на Макарина.

- Ушел воевода. Как проспался, так к нему налетели его казаки, он на них наорал и ушел. И на меня наорал. Сказал, что ты, дьяк, меня в острог запрешь.

- Если будет за что, запру. Где его искать?

Угрюм пожал плечами.

- Не знаю. Он мне не докладывает. Но возможно, он ушел разыскивать своего Одноглазого. Он же не помнит ничего спьяну. Мне пришлось рассказать. Как узнал про вчерашнее, так пообещал Одноглазому голову отгрызть. Сходи на гостиный двор, там у него изба стоит, казаки вечно пасутся. Может кто чего расскажет.

Макарин тяжело опустился на скамью. С утра его заселили в отведенную Троекуровым избу, которая оказалась добротным шестистенком, сложенным из толстенных бревен. Внутри была новая обстановка и вкусно пахло свежей древесиной, как в любом новом доме. После недолгой бани и обильной еды двое служек принесли с корабля сундук с его вещами. Теперь у Макарина под кафтаном была защитная стеганка, а на поясе висели короткий самопал и длинный нож в хорасанских ножнах. В последний раз при таком параде он ходил в Москве в пору драк с поляками.

- Скажи мне, Угрюм, только честно. Что ты знаешь о чужаках на Мангазее?

Угрюм пожевал губами.

- Смотря каких чужаках. Самоядь сюда редко заходит, обычно в пустоши остается. А если и заходит, то ясак сдаст и сразу обратно. Добиралась парочка вогулов, но они еще прошлым летом куда-то делись. Ничего предосудительного не знаю, хотя говорят, что местные дикари не прочь нам огненного петуха пустить. Ты об этом?

- Нет. Я о чужаках с далекого заката. Немцах. Фрязях. Англах. Слышал чего? Добирались они сюда? Может с караваном каким? Или еще как?

- Им сюда путь закрыт, дьяк, ты об этом не хуже меня знаешь. Если кто и забредет, то в остроге жизнь закончит. Зачем им это?

- А если тайно? Выдал себя за нашего и пробрался? Может слухи о ком были или подозрения какие?

Угрюм прищурился.

- Я тебя, дьяк, меньше дня знаю, а уже чую, когда ты чего не договариваешь. О ком ты спрашиваешь?

- С варзовым караваном ушел некий Хоэр. Может купец, может охотник. Длинный, мосластый, глаза белесые. Знал его?

Угрюм расхохотался.

- Конечно знал. О его подвигах вся питейная изба неделями говорила. То пятерым бошки расквасит, то десятерых уложит. Сильный бугай. А с чего ты взял, что он из немцев? Он рязанский, как я. Мне ли этот говор не узнать. Да и не купец он никакой с такими то ручищами. Весь в шрамах, с боевым топором не расставался, а он у него был тяжеленный. Если он купец, то я боярыня. Рассказывал, будто воевал с десяти лет. Такому немцу в наших краях делать нечего. Ему сейчас у Москвы самое место. Вот он туда, вроде бы и направился.

- Прозвище у него странное. Чужое. Как его на деле звали?

Угрюм нахмурился.

- А вот этого я, дьяк, не знаю. Все Хоэр, да Хоэр. Это у него, говорят, так в горле бурчало, когда он бабам юбки задирал. А так как задирал он их часто, то и прозвище прицепилось. Ты о нем не меня спрашивай. Здесь есть люди лучше его знающие. Вон, со двора пьянчуги стоят, среди них наверняка найдется парочка тех, кто с Хоэром частенько цапался. Или хотя бы Плехана спроси, поморца. Единственный, кстати, кто бился с ним на равных. Однажды оба чуть богу душу не отдали после такого. Сильно, помню, друг друга не любили, уж не знаю за что. Вот ему наверняка есть что рассказать. Он обычно все по лесам сидит, да к себе в Поморию ходит. Но сейчас вроде тут, в городе. Поспрошай на пристани, где его найти, вдруг поможет.

Но на пристани о поморце Плехане никто не знал.

Макарин до полудня бродил вдоль берега, заглядывая в склады, мастерские, расспрашивая приказчиков и купцов, спускался к причалам, где грудились плоские лодчонки рыбаков и промышленников, пытался разобрать десятки говоров с разных концов страны, то новгородские, то вятские, то южные пограничные. Остановил пару ранних гулящих девок, но те только хихикали, прикрывая рты платками. У корчмы с гордым названием «Речной змей» Макарин натолкнулся на бой кокаревских казаков с Троекуровскими стрельцами. Двое катались в грязи, мутузя друг друга пудовыми кулаками так, что кровавые сопли летели в разные стороны. Еще трое отмахивались саблями от четырех палашей, а один уже лежал в сторонке, пытаясь зажать рану в ноге. Макарин разнял дебоширов, строго пообещав в следующий раз посадить на хлеб и воду. Но ни те, ни другие ничего не знали о Плехане. Зато казаки сообщили, что их воевода меньше часу назад двинулся на восточный край города, где вроде бы видели Одноглазого.

Вскоре Макарин вышел на стрелку, там, где мелкая речушка, которую местные называли Мангазейкой, вливалась в широкую большую реку. Шумная работящая и праздная толпа осталась позади. Здесь было тихо, только скрипела оснастка пришвартованных кочей.

Борта большинства из них, почерневшие от времени и ледяной воды, были сильно ниже и выпуклее, чем корпус корабля, с которого сошел прошлым вечером Макарин. Их размеры были раза в два меньше, не было кормовой надстройки, была только одна мачта, и Макарин понял, что перед ним как раз тот вариант коча, который называли «малым». Некоторое время он рассматривал особенности этих судов, на подобных которым ушел год назад и не вернулся караван Степана Варзы. Отмечал круглый, почти яйцеобразный корпус, толстый накат многослойной обшивки, мощные для таких мелких кораблей системы крепления мачт и спущенных сейчас парусов. Он не заметил, как сзади к нему подошел какой-то старик и тихо сказал:

- Некрасивые корабли, правда?

- Почему? – не согласился Макарин. – Все что хорошо исполняет свое предначертание, всегда по-своему красиво.

Глава 5

Внутри изба выглядела еще более древней чем снаружи. От почерневших бревен воняло гнилью, белесый мох покрывал углы и даже потолок. Из обстановки здесь были только большой стол и две скамьи. У дальней стены были свалены медвежьи шкуры.

- Он здесь жил?

- Кто его знает, - ответил воевода. – Возможно. Обычно казаки живут у меня на гостинке, но Одноглазый с дружком вот уже месяц как шлялись отдельно. В караул ходили, приказы выполняли. Так что никаких нареканий. Но вот эта его самоедская болтовня… Как сходил тогда в дозор год назад с другим своим дружком к каравану Варзы, так и двинулся постепенно.

Макарин подошел к груде шкур, отодвинул носком сапога ближайшую. Взвились, зажужжали несколько толстых мух.

- Теперь нам надо обязательно поймать его убийцу, - сказал он.

- О, на это, дьяк можешь не надеяться! – рассмеялся воевода. – Я хоть и послал в лес десяток казаков, но убийцу они точно не поймают. Убийца – ярган. Только они в этих краях такие стрелы используют. Тройное оперение из хвоста филина и костяной наконечник в виде вилки. Я тут чуть больше года, но такие вещи наизусть выучил. Ярган это. Мои остолопы не успели на холм подняться, а он уж наверняка к реке подбегал.

- Зачем же тогда их посылать?

- Политика, дьяк. Если б не послал, уважать бы перестали. Экое дело – подчиненного при воеводе как белку подстрелили, а воевода стоит и глазами хлопает. Пусть побегают.

- А если в лесу еще десяток таких… ярганов? Без казаков останешься, воевода.

Кокарев нахмурился:

- Это возможно, но навряд ли. Ярган в здешних местах – чужак. Ярганские городки далеко на юге, сюда они редко забираются и обычно в одиночку. Если б целый отряд наведался, местная самоядь об этом бы на всю округу растрезвонила. Нет, ярган был один и приходил он по душу Одноглазого.

- Зачем дикарю с далекого юга убивать безумного казака?

- Кто его знает? Может обидел кого из клана? Ярганы мстительны, как и все дикари.

Макарин прошелся вдоль стен, пытаясь усмотреть в темноте хоть что-то интересное. Бревна в некоторых местах были испещрены вмятинами, зазубринами, словно кто-то неумело пытался нанести на них неведомый узор.

- А тебе не приходит в голову, воевода, что Одноглазого убили как-то подозрительно вовремя? Из Москвы приезжает дьяк, на дьяка нападают, нападавшего ловят, собираются допросить. И тут из леса прилетает стрела и лишает нас единственной нити для дальнейшего расследования. Кто нанял Одноглазого, зачем?

- Да не мог его никто нанять. Ну сам подумай. Даже если кому понадобилось тебя прибить. Кому может прийти в голову нанимать для такого ответственного дела полного безумца, который не то что людей, день с ночью путает?

- Меня он ни с кем не спутал. Знал, что я государев человек. Знал, куда пойду. С самой пристани следил, возможно. Дождался, когда выйду ночью на улицу. Безумцы так не делают.

- Безумцы и не такое делают. Он уже с полгода бродил по улицам и смущал народ болтовней про гибель Москвы. Ну это уж сам знаешь, вашими новостями только подтверждалось. А еще говорил, приедет московский человек и всем нам смерть наступит. Людей предсказаниями пугал. Жрал то, что самоедские колдуны жрут, грибы, ветки, мох, траву какую-то. У него аж пена из пасти лилась. Потом вчера про тебя услышал. И совсем съехал.

- И после таких речей он спокойно ходил по улицам?

Кокарев виновато почесал затылок.

- Тут понимаешь, дьяк. С одной стороны, оно конечно, острог за такое в лучшем случае. А в худшем так дыба и казнь. А с другой стороны, Одноглазый юродствовал редко. По крайней мере до последнего времени. А так ему цены не было. Никто лучше него округу не знал. Я уж гадаю, как мы теперь с самоядью переговариваться будем. Среди моих казаков замены ему точно нет.

Макарин уже сделал по избе не один круг, осмотрел свалку шкур, стены, печь, сложенную из мелких камней, повертел в руках валяющиеся у двери самопалы. Не было никаких зацепок, ничто не указывало, куда двигаться дальше. Труп Одноглазого он обыскал еще раньше, не найдя ничего, кроме оружейных принадлежностей и пары засохших мухоморов в котомке. Видимо, Одноглазый действительно любил отравлять себя этой гадостью, после которой люди ходили сами не свои. Может, грибы в конце концов и сделали его безумцем. Макарин читал донесения об их популярности среди дикарских колдунов, которые отварами доводили себя до исступления.

- Кто с ним в друзьях ходил?

- Кроме Васьки Щербатого – никто. А тому я прошлой ночью башку разнес. При тебе же. Васька-то поразумнее был кстати. Жаль его. Был еще Косой. Вот с Косым они сильно дружили. И в дозоры ходили, и в леса, и на разговоры с дикарями.

Макарин остановился.

- Подожди. А в тот дозор, что был год назад у собирающегося каравана Степана Варзы, они тоже с этим Косым ходили?

- А то как же. Говорю ж – неразлучны. Я тогда только приехал, не понимал ничего, но уже знал, что лучше их вдвоем на задания посылать. Про караван тот нелепые слухи ходили, вот я и распорядился разузнать, что за дела там творятся.

- И что?

- Да ничего толком. Вернулись ночью, оба белые, будто покойники, сперва ничего не говорили, так что им пришлось по мордам двигать. Ну, рассказали, что видели какой-то ящик, в полтора человека размером. Уж больно им этот ящик запомнился, только про него и талдычили. И, собственно, все. Потом караван ушел, и я забыл про это дело. А когда дошли слухи, что караван до места не добрался, тут-то и началось. Одноглазый постепенно стал с ума сползать. А Косой совсем замолчал. Он и раньше-то неразговорчив был, а тут… Подожди, а что ты все про Косого спрашиваешь? Ты ж его знать должен! Это ж я его в Москву с письмом послал. Если ты письмо получил, значит и Косого видел.

- Я не получал никакого письма. – медленно сказал Макарин.

- Ну не ты, конечно. Бояре. Они ж письмо-то прочитали. И с Косым наверняка поговорили.

Макарин подумал, и решил не говорить воеводе, что его казак Косой скорее всего помер у дознавателя на дыбе, не успев ничего толком рассказать. По крайней мере именно такой вывод можно было сделать из грамоты боярина Мстиславского.

Глава 6

Отосланные в лес казаки, как и предсказывал Кокарев, вернулись ни с чем. Двое из них успели увидеть, как ярган скрылся на противоположном берегу, предварительно пустив вниз по течению свою лодчонку. «Это они так мосты сжигают, - пояснил Кокарев, - мол, дело сделано, теперь на нашем берегу ему делать нечего. Небось и оружие туда положил. Тогда точно месть.» Макарин было пристал к казакам с вопросами, мол, как вы поняли, что это именно ярган, а не горожанин или самоед переодетый ярганом, на что казаки только снисходительно ухмылялись, а воевода сказал, что если дьяк поживет здесь еще хотя бы с полгода, у него таких вопросов больше никогда не возникнет. Чтобы переодеться ярганом не будучи самим ярганом нужно быть безумнее Одноглазого. Теперь этого дикаря будут травить все самоедские кланы по ту сторону реки, воевода об этом уже позаботился, послав гонца в ближайшее становище. Ярган свободно шастает по пастбищам самоедов, что может быть оскорбительнее?

- Они его поймают?

- Возможно. Но мы его все-равно не увидим. Поймают, освежуют и прибьют к отдельно стоящему дереву на какой-нибудь тропе. У дикарей разговор короткий. Самоядь помнит, как прошлой зимой ярганы вырезали несколько их становищ.

- Дикари воюют меж собой?

- О, еще как! Народ с народом, племя с племенем, род с родом. Иногда одна семья подчистую режет другую, но это редко бывает. А в целом они мирные, если их не трогать. Хотя, бывало такое, что и не угадаешь. По-нашему вроде ничего особенного, а для них смертное оскорбление.

Кокарев размашисто вышагивал по доскам мостовой так, что казаки еле за ним поспевали. Макарин старался не отставать. Людей на улице становилось больше, но, завидя, воеводу, те прижимались к стенам домов и амбаров. Некоторые ломали шапки и низко кланялись, большинство ограничивались коротким кивком и приветствием.

- Знаешь, что у меня из головы не выходит? – спросил Кокарев, когда они вышли на забитую народом широкую площадь перед гостиным двором. – Как поведет себя Троекуров, когда сюда нагрянет немчура. Ведь и впрямь сдаст город, не будет сопротивляться. А у него и крепость, и оружейная изба, и людей больше, чем у меня. У тебя же есть власть, дьяк. И полномочия у тебя не только от твоего Разбойного, но еще и Казанского приказа. Объяви ему о смещении, пусть валит в Тобольск, пока зима не началась. А с людьми я договорюсь, промышленников там, охотников заставлю в оборону пойти. Самоедов найму. Мне бы только крепость, пушки и снаряжение. Немчура точно зубы обломает, сколько бы ее не было.

Макарин покачал головой.

- Нет у меня такой власти. Могу лишь доложить о состоянии дел. Но пока это все дойдет хотя бы до Тобольска, пока примут решение, пока его сюда доставят… Сам понимаешь. Да и потом, извини, Кокарев, не вижу я доказательств будущего Троекуровского предательства. Только твои слова. А ты предвзят, это все знают.

- Когда увидишь доказательства, поздно будет, - буркнул воевода и отошел к группе казаков, сидящих у таможенной избы.

Макарин слушал, как он отрывисто отдает распоряжения о поиске Шубина. Найти его жилище, найти старика с пристани, расспросить других поморов, предупредить заставы на выезде из города, выслать на перехват по паре лодок вниз и вверх по реке, послать гонцов к стойбищам самоедов. Воевода работал грамотно и видно было, что люди его слушают беспрекословно. Разница с Троекуровым в халате и его слоняющимися по крепости бездельными стрельцами была заметной.

В этот момент дверь таможенной избы отворилась, и Макарин впервые увидел самоеда.

Самоед был мало похож на виденных им у Обдорского острога вогулов. Он был на голову ниже и на порядок темнее. Его плоское лицо покрывала сеть то ли шрамов, то ли татуировок. Одежда состояла из коряво сшитых звериных шкур мехом наружу, из-за чего дикарь напоминал мелкого облезлого медведя. Из-под свисающих сальных черных волос блестели щелки глаз. Дикарь медленно обвел взглядом двор, присмотрелся к воеводе, казакам. Потом остановил взгляд на Макарине, и тогда Макарин шагнул к нему.

- Ты понимаешь наш язык?

Самоед некоторое время молчал, внимательно разглядывая дьяка, его одежду, снаряжение. Потом, наконец ответил, видимо поняв, что перед ним человек, имеющий право задавать вопросы:

- Мало. – Его голос походил на скрип лежалого снега под полозьями саней. – Слышать плохо, говорить плохо.

- Прошлым летом здесь пропали люди. Много людей. И корабли. Три, - Макарин показал самоеду три пальца. – Ты что-нибудь об этом знаешь?

Самоед молчал, его лицо казалось застывшей темной маской.

- Ты меня понимаешь?

- Плохо понимать. – дикарь осклабился, - Хадри рода Собачье Ухо. Так меня звать. Хадри привез ясак.

- Это замечательно. Ясак это хорошо.

- Ясак это плохо, - покачал головой самоед Хадри. – Очень плохо. Есть нет. Пить нет. Дети голый бегать. Все шкуры давать белый царь.

Макарину не улыбалось вступать в спор с дикарями на предмет справедливости поборов.

- Эти люди что-то взяли у вас. Или у вас, или у других дикарей. Что-то ценное. Большое. Положили в ящик. Размером больше человека. Может твои старейшины рассказывали тебе о том, что у них пропало? Я хочу это найти.

Дикарь молчал. По его лицу ровным счетом ничего нельзя было понять.

- Оставь его в покое, дьяк, - подошел сзади Кокарев. – Он ничего не знает. А если и знает, то не скажет. Хочешь, сведу тебя с толмачами, съездишь в пару становищ, поговоришь с тамошними стариками. Старики могут что-то знать. А этот молодой, у них только охота и чужие бабы на уме.

- Бабы, да, - снова осклабился самоед. – Хадри нужен баба.

- Вот видишь, - воевода махнул рукой, - Пойдем лучше, пропустим по чарке, пока казаки твоего Шубина вылавливают. Со вчерашнего вечера ничего путного во рту не было.

Самоед мелко поклонился и засеменил спиной к воротам, продолжая улыбаться.

- Что-то они точно знают, - сказал Макарин, наблюдая, как дикарь исчезает за воротами.

Глава 7

Но толмачи на завтра не понадобились.

Макарин проснулся в кромешной тьме от того, что кто-то навалился сверху, заломил руки, зажал рот. Дьяк отчаянно боролся, несколько раз ему удалось заехать коленом по нападавшему, но тот даже не шелохнулся. Враг был огромен, силен, от него воняло зверем, и Макарин было подумал, что имеет дело с медведем, но тут рядом с его ухом раздался шепот:

- Тихо, государев человек. Зла тебе не будет. Нам бы токмо поговорить надо. Кивни главой, ежели согласен и обещаешь не кричать, не звать на помощь.

Макарин чуть погодя дернул подбородком. На помощь он звать все равно никого не собирался.

Шершавая ладонь, зажимающая рот, исчезла, огромная черная тень отодвинулась.

- Давай, зажигай лучину, - сказал незваный гость куда-то в сторону, и там, во тьме зашевелился, засопел еще кто-то. Пару раз сверкнули искры и, наконец затлел огонек, слабо осветив избу.

Сидящий рядом с Макариным человек повернулся и глянул на него.

Макарин видел его только один раз, да и то издалека, но загрубевшее до черноты лицо и белые, будто полностью выгоревшие волосы, он хорошо запомнил.

- Извини, что так невежливо врываемся, - сказал Плехан Шубин. – Но иначе никак нельзя, ты уж поверь. Слухами земля полнится, а слухи в наше время убивают. Если кто ненужный спознает, что я с тобой разговариваю, и мне несдобровать, да и тебя возможно не пожалеют. Не посмотрят, что ты дьяк из самой Москвы. Им это без разницы.

- Кому – им?

- Не спеши, государев человек, - поморец поднял широкую ладонь. – Всему свое время, все узнаешь, если конечно захочешь. Пока тебе достаточно знать, что я хочу помочь. Ведь ты сам сказал, что ищешь ту безделицу, что увез с собой год назад Степан Варза? Сказал ведь он так, все правильно? – повернулся Плехан в сторону лучины.

В круге блеклого света возникла еще одна знакомая физиономия.

- Сказать, да. Так и сказать.

Самоед Хадри из рода Собачье Ухо мелко покивал и снова спрятался в темноту.

- Вот, - удовлетворенно подытожил Плехан. - Стало быть, дело у нас с тобой, считай, одинаковое. Тебе надо отыскать Варзу с его безделицей. И мне его отыскать надобно. По личной надобности.

Макарин подтянулся на лежаке, усаживаясь поудобнее.

- Почему я должен тебе верить, поморец? На пристани ты сбежал, едва меня завидев. Тебе есть что скрывать? Или вид государевых людей вызывает у тебя непреодолимую тягу к бегству?

Плехан криво ухмыльнулся.

- Твоя правда, дьяк. Особой любви я к вам не испытываю и беседовать лишний раз не хочу. Воспоминания у меня про вас нехорошие. Но ты меня заинтересовал. Я уж было собирался совсем с города уходить, но по дороге меня нагнал Хадри и сообщил, что ты караван Варзы ищешь. Вот и подумал, что мы с тобой можем быть друг другу полезны. Если это не так, и тебе караван не нужен – только скажи. Я уйду. Других дел у меня к тебе нет.

- Зато у меня есть. И давай сперва мое дело обсудим, а потом уж к каравану вернемся.

Плехан пожал могучими плечами.

- Спрашивай, чего хочешь. Смогу, отвечу.

- Мне рассказали, что ты был на короткой ноге с неким Хоэром. Что о том сказать можешь?

Плехан долго молчал, и его взгляд сверлил Макарина как колючий бурав.

- Ничего не могу сказать, - наконец сказал он. – Надеюсь эта тварь сдохла. Так ты из-за него меня разыскивал? Вот бы не подумал. В любом случае, Хоэр ушел с Варзой. А значит дело у нас с тобой опять одинаковое. Караван. Хочешь узнать о Хоэре, узнай о караване и той безделице, что он вез.

- И все-таки. Ты часто дрался с Хоэром. Что вы не поделили?

- Что может не поделить человек со злобным зверем?

- Степан Варза назначил этого зверя главой стражи. Доверил корабли, товар, себя, жизни людей.

- Варза ошибся, - угрюмо сказал Плехан. – И видимо уже заплатил за свою ошибку.

- Хочешь сказать, Варза не знал кого берет в охрану?

- Хочу сказать, что ублюдок Хоэр был хитрым. Умел сладко петь. Я предупреждал, но меня не послушали. Перед уходом каравана я в последний раз подошел к Варзе и просил не брать с собой этого проклятого немца. Варза только засмеялся и сказал, что как раз немец ему и нужен.

До Макарина не сразу дошел смысл услышанного.

- Подожди. Откуда ты узнал, что Хоэр немец?

- Еще бы не знать, - усмехнулся Плехан. – Каждый поморец в городе об этом знал. Сами-то они себя немцами не считают, конечно, названьице другое. Но у нас в Поморье этой разномастной немчуры уж полста лет как собак нерезаных. Неужто мы ихний корявый говор не определим. Да и сам Хоэр особо не скрывался, чуть что сразу начинал по-своему лопотать. Это только вы, низовые люди, можете такое не заметить, а нам сразу все ясно, как стекло. Хозяин питейной избы, Угрюм, знаешь его? Так вот он до сих пор, наверное, думает, что Хоэр его земляк с рязанщины. А все потому что какие-то приезжие скоморохи научили того парочке рязанских поговорок. Не хочу обидеть, дьяк, но тупые вы против нас. А все оттого что за вас царь думает, а вы только шапки ломаете. А как царь сгинул, так у вас сразу такой раздрай случился, что хоть всех святых выноси.

Макарин решил пропустить эту колкость мимо ушей. Зато сам факт он пропустить не мог.

- То есть каждый поморец знал, что в город пробрался чужак, и никто об этом не сообщил воеводам?

- А толку что, - пожал плечами Плехан. – Как пробрался, так и убрался. А главное, любому поморцу к вашим воеводам совсем не с руки ходить. Спасибо точно не скажут, а в подвале сгноят. Мы здесь сами по себе, вы сами по себе.

- Не болтай лишнего, Шубин. Здесь везде власть московская. И у вас на Помории тоже. А за недонесение в таком важном деле – подвал с дыбой самое мягкое наказание.

- Не пугай, дьяк, - миролюбиво сказал Плехан. – Мы пуганые. Хотя сейчас я уж конечно думаю, что надо было с Хоэром решать что-то сразу. Не воеводам шептать конечно. Удавить по-тихому и все дела. У меня был шанс, но он выжил. Здоров, чертяка. Потому и вину до сих пор чувствую. Сдох бы Хоэр, авось и у Варзы дела пошли бы по-другому. Ты вот только приехал, а я уже с прошлого года рыщу в округе, ищу зацепки.

Глава 8

Он падал долго. Бесконечно долго.

Сперва это был колодец с осклизлыми бревенчатыми стенами, по которым ползали какие-то белесые гады. Потом бревна заволокло черным дымом, и он оказался в пустоте, за которой ничего не было, и только шевелилось что-то огромное, темное, с зубастыми пастями, чешуей и змееподобными корнями, сквозь которые проглядывали изможденные человеческие лица. Он узнавал эти лица и каждый раз, когда сталкивался с ними взглядом, пытался поднять руку, чтобы перекреститься, но руки не слушались, и тогда до него доходило, что рук у него нет. Потом он увидел в темноте глаза покойной жены. Марья смотрела сквозь него, не видя, и было в ее взгляде что-то такое, отчего Макарин вдруг со всей ясностью понял, что уже мертв, и что там, внизу, его ждет то, что ждет любого оступившегося грешника, и тогда вокруг взвилось бешеное пламя, пожирающее стены домов, купола соборов, толпы бегущих людей, и он понял, что уже видел это, так давно, и так недавно, видел горящий город, видел кроваво-красную ночь и ряды закованных в сталь врагов, медленно теснящих плохо одетых и еще хуже вооруженных горожан к горящим кварталам. Вместе с огнем вокруг него бесновались какие-то фигуры в длиннополых одеждах. Они кружились в дьявольском хороводе, то приближаясь, то отдаляясь. Под ними горела Москва, над ними горело небо, а они выплясывали, беззвучно веселясь и беззвучно рыдая, их было много вокруг него, а вдали их было еще больше. Кого-то он знал хорошо, кого-то видел только мельком, кого-то не видел никогда. Среди них были мертвые, и были еще живые, но мертвых было больше, и он с ужасом смотрел на покрытое струпьями лицо Годунова, такое благообразное и величественное при жизни и такое ужасающее сейчас. Цари, бояре, военачальники, русские, ляхи, свеи, казаки, попы и разбойники – все они были сейчас здесь. Жирный Шуйский проплыл мимо него, ухмыляясь, вместе с мертвым круглолицым племянником в доспехах. Патриарх Ермоген погрозил распятием и прошептал о ждущей его каре, ежели он не выполнит предписание. За патриархом прятались безликие тени, и Макарин подумал, что и сам патриарх вряд ли толком понимает, что это за предписание и почему оно так важно. Затем мимо потянулись холеные ляшские рожи в шлемах с перьями, мелькнул лупоглазый малолетний урод в одеждах польского королевича, Макарин отвернулся, и увидел что-то еще более блестящее, еще дороже расшитое, и с трудом узнал, ведь прошло почти десять лет. Ксения Годунова с достоинством несла мимо него свое роскошное, запакованное в царские одеяния, тело, и глаза ее также как и десять лет назад были холодными и надменными. «Знай свое место, подъячий». А позади нее виднелась гнусная бородавочная морда первого самозванца, чья потная рука уже задирала ей расшитый подол. Хоровод закружился быстрее, и теперь в нем стало больше всякого низкорожденного отребья, которое повылезало вдруг откуда-то с гнойными ранами и гнилыми зубами, но потом сильнее полыхнуло пламя, да так, что болью резануло по глазам, и все исчезло. Осталось только клубящееся красное марево, из которого постепенно проявился сомкнутый высоко над головой дремучий лес. Замшелые стволы рядами стояли так близко друг к другу, что казались великанским воинством, и Макарин подумал, что мимо них не протиснется даже самый мелкий зверек, но вдруг деревья расступились, и из чащи вышел огромный белый олень. Его раскидистые рога были сплошь увешаны каким-то разноцветными ленточками, колокольчиками, и мягкий звон стелился по замшелой земле, успокаивая. Олень казался привидением с горящими глазами и шкурой, сотканной из тумана, и Макарин подумал, что путь на тот свет почти пройден. Двое ангелов внезапно возникли у него за спиной, а впереди, рядом с оленем, клочья тумана вдруг потемнели, сгустились, и вперед выступила бесформенная рогатая фигура с пламенеющим посохом. Макарин попытался вспомнить, у кого из архангелов есть рога, и кто из них ходит с посохом, но не вспомнил. Призрак медленно подплыл ближе.

- Это он?

Ангелы за спиной ответили утвердительно, а Макарин захотел что-то сказать, но не смог.

Призрак наклонился над ним, и Макарин увидел вместо лица испещренную трещинами и рытвинами безжизненную маску, без глаз, без губ, без носа. Маска была густо покрыта когда-то разноцветными, но теперь уже поблеклыми узорами. По бокам свисала грязная бахрома. На какого бы то ни было архангела эта физиономия походила мало.

Призрак выпрямился.

- Пусть спит. Дорога долгая.

Он плавно махнул рукавом, сгоняя туман, превращая его в воронку, в которую тут же утянуло и Макарина, и весь мир вокруг. И снова потянулись мимо него невнятные тени, освещенные кровавым маревом, и тянулись они долго, так долго, что до Макарина, наконец дошло, что это вот он и есть, ад. А потом тени сгустились, потянулись к нему своими длинными корявыми руками, и принялись толкать, щипать, бить, царапать. Их тихие бесплотные голоса обрели вдруг силу и стали походить на рев иерихонских труб.

- Просыпайся, государев человек. Пора уже.

То, что Макарину показалось ревом труб, было тихим шепотом.

Плехан Шубин снова потряс его за плечо.

- Приехали почти.

Макарин поднял голову, тяжеленную, как пушечное ядро.

Вокруг был дикий лес, состоящий из корявых, будто изуродованных сосен. Светло-серый мох укрывал землю сплошным толстым ковром, по которому легко скользили полозья. Макарин сидел на шкурах в широких санях, которые толстыми ремнями были прикреплены к тройке облезлых оленей.

Нависающий над ним Плехан заметил, что дьяк очнулся, крикнул «Стой!» и спрыгнул на ходу, утонув в мягком лишайнике по щиколотку.

Макарину уже приходилось видеть самоедские сани, сперва у Обдора, потом еще пару раз на берегах рек. Легкие, собранные из тонких белесых жердей, кое-где обтянутых шкурами. Попутный зверолов на коче называл их нартами и рассказывал, что они бывали разных видов. Длинные и тяжелые грузовые, простые и легкие для охотников, широкие и удобные женские с высокими бортами из бересты. Судя по всему, Макарин сидел как раз в женских.