Наказанная жена Дракона. Служанка Его Высочества

1.

Тук. Тук-тук. Тук…

Просыпаюсь от звука, похожего на стук мокрой ветки о стекло. Опять за окном хлещет дождь.

Приоткрываю веки и тяну в себя густой обволакивающий воздух, наполненный запахами мускуса, тёплой мяты и недавней глубокой близости.

Волна горячей неги, как густое вино, играет сладостью на губах, растекается по телу и наполняет тяжестью ноги, между которыми немного болит и одновременно наливается приятной теснотой.

Райтфорд…

Дыхание перехватывает, когда его имя просачивается через сон.

Медленно поворачиваюсь, простыни мягко шелестят по обласканной поцелуями коже. Только огромная постель рядом пуста, простыни холодны с его стороны, но в складках ткани ещё теплится его аромат.

Уже ушел. Я опять проспала.

Он вернулся только вчера и сразу позвал к себе…

Эта ночь была не такой, как предыдущие.

За этот год Райтфорт никогда не касался меня так горячо. Его губы шептали непристойные откровения, а пальцы скользили по моей коже с отчаянной нежностью, будто он боялся, что я рассыплюсь как пепел.

“Райтфорт Морнфелл” на древнем языке драконов, который я изучала украдкой в пыльных фолиантах запретной библиотеки, означало “утреннее падение”.

Осторожно провожу пальцами по смятой подушке. По лопатке скользит щекочущее, как прикосновение пера, тепло, оно дарит волнующее ощущение. Я чувствую это уже неделю, но метка пока ещё не появилась.

Я знаю, что она вот-вот должна раскрыться. Может, после этой ночи…

“Тук-тук. Тук”, — снова настойчивый стук.

Открываю глаза, поворачиваюсь, отрываясь от подушки.

За толстым стеклом в тумане дождя и в самом деле смутная тень, мечущаяся в панике. Витражи искажают очертания, но ясно: что-то живое бьётся внутрь.

— Господи… — выдыхаю и подскакиваю, когда понимаю, что это.

Быстро тянусь к ночной сорочке, спешно одеваюсь, сунув стопы в мягкие домашние туфли-лодочки, подхожу к окну.

Распахиваю створку — и леденею, вовсе не от осеннего промозглого ветра.

На подоконнике сизый голубь!

Он хлопает, цепляясь когтями за камни, протягиваю руки и осторожно беру.

— Постой, а это что у тебя?

Только тут замечаю мешочек, прикрепленный к лапе. Развязываю верёвку.

Щупаю содержимое. Что-то ощутимое, круглое.

Нужно отдать Райтфорту, должно быть, что-то важное. Но странно, почему именно в покои, а не в его кабинет?

Внезапный шум за плотно закрытой дверью застает врасплох. Это не Райт, который почему-то решил вернуться, хотя обычно так никогда не делал. И не слуги.

Быстро выпускаю птицу на волю, и в тот момент тяжёлая дверь покоев резко распахивается.

Цепенею сжимая мешочек в кулаке, прячу за спину.

В супружескую спальню входят посторонние, сразу трое. Все мужчины: суровые мрачные стражники с холодным оружием.

Один из них выходит вперёд.

Я знаю его — железная рука императора Мартрук. Матёрый медведь со шрамом от щеки через тонкие губы к подбородку. В его взгляде вместо привычного безжизненного холода — хищный блеск стали. Его вид устрашает и даже отвращает.

Липкий пот проступает на моих ладонях.

— Что вы хотите?

— Взять её, — жестко командует он на мой вопрос.

Сердце пропускает удар и ныряет в ледяной омут.

— Что? — пячусь на немеющих ногах, но гул сапог и лязг оружия окружает с обеих сторон, заглушая бешеный грохот моего сердца.

Холодные жёсткие пальцы хватают меня.

— Лучше не оказывать сопротивления, — звенит сталью голос Мартрука.

Я вскидываю полный недоумения взгляд.

— Это приказ его величества, — добавляет он.

Слова словно удар ножом в грудь.

— Что? — срывается с моих губ, тело немеет, колени подгибаются.

Райт приказал меня схватить? Почему?

— Этого не может быть, — роняю я.

Мартрук лишь скептически кривит губы, будто я сказала какую-то чушь, и бросает стражникам:

— Увести.

1.1

— За что меня задерживают? Где Райтфорт?! Я хочу с ним поговорить!

Но стены проглотили мои слова, не удостоив ответом. Даже воздух застыл, боясь выдать тайну.

Слуги рассыпались по коридорам, как перепуганные тараканы от света, а стража смотрела на меня с немым укором — будто я была преступником. Их взгляды жгли кожу, и мне хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, сгореть дотла.

Меня вели молча, я думала, мы направляется дракону. Но коридоры сменялись один за другим, становясь уже, темнее, их низкие своды давили, гнали вниз, в чрево замка — туда, где царил сырой мрак.

— Где Райтфорт, куда вы меня ведёте?

Но никто не дает ответа, грубо толкают по каменной лестнице вниз. Холод облизывает лицо ледяным языком, втягиваю в лёгкие запах плесени и страха.

А потом тьма раскрыла пасть.

Подземелье дышало сыростью, пожирало каждого, кто осмеливался войти. Лишь факелы яростно бились против мрака, и от их дрожащего света по стенам плясали безумные тени.

Я очутилась в ловушке.

Сквозняки цеплялись за одежду, а темные земли пугали пустотой.

Кто они все? Что происходит? Где Райтфорт?!

Здесь одно квадратное окно, своды низкого потолка давят могильной плитой, света хватает, чтобы разглядеть массивный стол с какими-то железными предметами, цепи и ремни, висящие на стене. Засохшие капли крови на столе заставляют меня застыть.

Дышу часто, судорожно. Влажный холод наполняет лёгкие свинцом, пробирается под тонкую сорочку.

Вздрагиваю от очередного грохота двери.

Он шагает в камеру, заняв собой почти всё пространство двери своим сильным, тренированным в сражениях телом.

Красивый, высокий, с широкими плечами и узкими бёдрами, на нём распахнутая чёрная туника — как вторая кожа на теле, облегает мышцы, ремни на поясе чуть позвякивают от каждого шага. Райтфорт — бог войны в мужском обличии, проходит внутрь, будто он и этот мрак неотделимы.

Ком дурного предчувствия подкатывает к горлу — слова не могу произнести.

Райтфорт встаёт перед столом и наконец смотрит на меня.

Чужой, холодный, не тот, кто нежно любил меня всего пару часов назад. Не понимаю, что изменилось.

В его взгляде нет ответа, только холодная непроницаемая стена. Ни капли сочувствия и тепла в том, что я стою перед ним беззащитная.

— Что происходит, Райт… — облизываю пересохшие губы, называя его так, как называла по ночам. — Я ничего не понимаю, объясни, — в этой холодной тишине столько тяжести, даже колени подгибаются от бессилия.

1.2

Взгляд мужчины скользит по моим голым плечам, опускается на грудь.

Смотрю вниз, к щекам мгновенно приливает жар. Вершинки под тонкой тканью откровенно торчат. Я быстро обхватываю себя руками.

— Ты мне больше не нужна, Ливейн. С этого дня ты больше не моя жена.

Воздух застревает в лёгких осколками, стены сужаются, будто стремятся раздавить меня своей тяжестью, как и грудная клетка, что вытесняет воздух. Я сглатываю, моргаю, пытаюсь понять, выстроить цепочку последних событий и того, какой крах ожидает меня после этих слов.

Лихорадочно скольжу взглядом по цепям и ремням, морщусь и сжимаюсь. В империи расторжение связей — самое ужасное, что может случиться с женщиной.

— Но… почему? — с хрипом спрашиваю, язык с трудом ворочается во рту.

Райтфорт закатывает глаза, с пренебрежением и равнодушием. Да, я знаю, что прошёл год и метка истинности так и не появилась, а я так и не подарила ему ребенка. Но я знаю, что он ждёт, говорил, что не это важно для него. Что же изменилось?

— Райт… пожалуйста, мне нужно ещё немного времени, я уверена, что… — во рту пересыхает. — Всё получится, я исправлюсь, я чувствую, что истинность проявится.

— Наша связь оказалась ошибкой, Ливейн, ты пустышка, признай это.

Пустышка? Я? А как же чувства, как же…

Я морщусь, пытаясь справиться с эмоциями, но у меня плохо получается. Лёд медленно сковывает сердце.

Райтфорт напряжённо сжимает челюсти, будто всё это ему доставляет неудобство, обходит стол и приближается ко мне.

Я хочу отступить, не могу стоять рядом с ним, но ноги к полу приросли.

Аромат мяты и мускуса обдает меня, вызывая горький трепет, что пронимает вместе с ширящейся в моей груди тоской. Так, значит, пахнет предательство?

В лопатку отчаянно отдает импульсом, как будто что-то набухает, желает расцвести, но нет, что-то будто мешает. А теперь уже выжигает несправедливостью. Я знаю, что она должна появиться. Должна… Почему её нет?

Слёзы обиды подступают, но я с упрямством сдерживаю их.

Жду, что сейчас он объяснит всё и скажет, что я дорога ему, потому ночью он меня целовал, называл любимой, шептал признания, что скучал безумно. Почему он так жесток сейчас?

Смотрю на него, ожидая объяснений.

Райтфорт берёт меня за подбородок, надавливает большим пальцем на нижнюю губу, а потом сжимает жёстко моё плечо. Дрожу, хотя в холодном помещении его грубоватые прикосновения кажутся безумно горячими. Глупое тело отзывается на его прикосновения, помня всё, готовое утонуть в его объятиях. И я проснусь от страшного сна.

— Закончим с этим, — хрипло бросает он, — я и так потратил на тебя чересчур много времени, — он отдёргивает руку, будто коснулся грязи, чего-то липкого и омерзительного, морщится, затем резко разворачивается и берёт с края стола чёрный кожаный хлыст.

1.3

Я вздрагиваю. В горле першит, но всё же выдавливаю:

— Ты ведь говорил… что время для тебя неважно, что ты готов подождать… — морщусь, больно так, будто рану посыпают солью.

Он усмехается, презрительно, не отводя взгляда.

— Ты снова разыгрываешь трагедию. Опять эти страдания, — скалится Райтфорт. Его черты становятся резче, словно высеченные из мрамора, под глазами ложатся зловещие тени, взгляд становится хищным, пронзающим, как клинок, — всегда эта щенячья покорность. Утомительно.

Он приближается, не отводя взгляда:

— Ты — простушка, всю себя наизнанку выворачиваешь, чтобы остаться со мной. Ты не даёшь мне ничего: ни магию, ни истинность, ни наследника. Почему я должен держать тебя рядом с собой? Назови хоть одну причину!

Я отступаю, дрожа, но он давит дальше, голос становится громче, жёстче:

— Я — правитель. Власть. Мне нужно то, что ты не способна дать. Твоя красота? Приятная, но мимолётная. Твоя страсть? Воспламеняется быстро, но сгора, — он делает паузу, склонившись ближе. — Знаешь, сколько таких, как ты, жаждут попасть в мою постель? Ты — не исключение. Тебя легко заменить.

Словно плетью по сердцу. В ушах звенит. Воздух становится вязким, каждое дыхание — как глоток боли. Хочется что-то сказать, остановить, но губы не слушаются. Он действительно этого хочет. Он не остановится. И ему не жалко. Ни меня, ни того, что может возродиться между нами.

— Ливейн, — голос звучит ровно, но в нём сквозит ледяная решимость, — так как ты бракованная, я принял решение, окончательное и не подлежащее обсуждению.

Он медленно обводит взглядом орудия на стене — как будто выбирает не приговор, а способ его исполнения. Потом снова смотрит на меня, и его глаза полны холодного безразличия:

— Ты не справилась. Ни с собой, ни с обязанностями, ни со своей ролью. Ты должна была стать моей силой, продолжением, союзом, который укрепит трон. А ты? Ты обуза. Пустая оболочка с красивым лицом. Хватит. Я не намерен больше ждать. Этой ночью я ждал, что ты скажешь мне хорошую новость. Но нет.

Молчание как приговор.

— С этого момента ты — никто. Ты лишаешься всех титулов, привилегий, защиты. Все документы аннулированы. Все слуги будут знать — ты больше не госпожа. Но ты останешься в Лонгарте. Здесь. В этом замке. И не смеешь его покинуть, пока я не разрешу. У тебя будет крыша над головой, еда и одежда. Всё остальное забудь.

Он наклоняется чуть ближе, почти шепчет, как будто хочет обнять, и от этого его слова только больнее:

— Теперь ты — служанка. Ты будешь убирать, подчиняться, молчать. Ты ниже тех, кому вчера приказывала. Ты станешь тенью в коридорах, которую никто не видит. Это — твоя новая жизнь. Я так решил.

Он выпрямляется, с равнодушием глядя на мою побелевшую кожу, на то, как сжимаются мои пальцы.

— Это даже щедро, если подумать. За ту роль, которую ты так и не смогла сыграть.

— Райт… ты… не можешь так со мной поступить, — задыхаюсь. — Не можешь…

Он смотрит с усмешкой, будто я вещь, которую он использовал и выбросил.

— Ты чудовище, ты просто чудовище.

Молчание нависает как заточенная гильотина надо мной. В его взгляде впихивают злость, ярость и что-то тёмное, пугающее до дрожи в ногах.

— Закрой рот, — на губах оскал. — Ты как смеешь со мной так разговаривать, со своим повелителем? Или ты не поняла, где твоё место? — выносит жестокий приговор.

Страх окутывает разум холодным туманом.

— Не надо, прошу.

1.4

— По закону — шесть плетей, — голос громом разносится под сводами подвала. Я знаю дальнейший исход, заранее чувствуя физическую боль. — За бесплодие! За ложную истинность! Потраченное время! Отсутствие магии! Безродность! Моё терпение! — камнями осыпают его слова, Райтфорт замолкает, слышу скрежет его зубов, на скулах дёрнулись желваки, а на лице — тень невысказанных слов.

— Что-то ещё скажешь?

Мотаю головой, сжимаясь вся.

— К стене, — приказывает равнодушно он и отступает.

Стена дышит ледяным равнодушием, и её холод вцепляется в ноги, как цепи обвивает лодыжки.

Райтфорт подступает, грубыми движениями берёт мою руку и просовывают в петлю ремня, потом то же самое делает с другой рукой. Я распята перед ним и уязвима. Он собирает мои волосы на спине и откидывает за плечо, холод перчаток обжигает нежную кожу спины. Ткань сорочки натягивается, когда он собирает её в кулаки, треск прорезает тишину и оглушает, и вот теперь мне становится по-настоящему страшно.

Теперь я готова умолять его о пощаде, но слова застряли, потому что горло перехватило ледяными пальцами.

Его дыхание обжигает кожу на моей шее.

Я чувствую, как кожу прожигает его взгляд, от него исходит кипящая ярость.

Ремни крепко перетягивают запястья, холод врывается в плечи. Я слышу, как упругий кнут шелестит в руках моего мужа. Слышу, как он делает шаг, взмах — и упругая кожаная плеть рассекает воздух, хлёстко бьёт по спине, оставляя налитую огнём полосу.

Шок, неверие, ужас.

Распахиваю глаза, теряя воздух из груди.

Не успеваю опомниться, как прилетает второй дар. Ногти вонзаются в ладони, оставляя красные полосы.

Стискиваю зубы, чувствуя, как острая боль расползается по спине раскалённым железом. Брачный браслет в виде рун растворился на моём запястье, стёрся кровью и слезами, что жгут мои скулы беззвучно, капая на каменный пол.

Три… брызнули слёзы из глаз. Четыре, пять… что-то густое и горячее стекало по спине к пояснице, делая влажной сорочку.

В голове темнеет, стону, будто это может облегчить пытку.

Шесть… вскрикиваю.

Тишина наваливается плотным мешком, и в ней слышу, как плеть грохает на стол. Меня покидает сознание.

_________________

Дорогие, рада приветствовать! Устраивайтесь поудобнее, запасайтесь чайком, история будет очень атмосферной. Р.с. Осторожно любовь тут очень жгучая.

Буду рада вашим лайкам на книгу и комментариям, которые я все читаю.

Визуал

Покои, где проснулась Ливейн

А это комната куда она попала

2.

Я не знаю, сколько прошло времени, быть может, миг или полчаса — время стёрлось, оставляя лишь горечь и боль.

Дверь открылась снова. Кто-то вошёл, быстро и осторожно освободил мои затёкшие руки, заботливо накинул что-то лёгкое и мягкое на плечи.

— Идёмте со мной, вот так, потихоньку, тут ступеньки, не споткнитесь, — женский добрый голос и мягкое плечо были последней каплей, я сдалась, чувства хлынули как прорванная плотина, накрыли меня отчаянием.

Камеры остались там, внизу, но всё равно мы шли по полуподвальным помещениям нижних этажей. Но хотя бы здесь дневной свет, он слепит, и я почти не вижу, куда мы идём.

— Отдельных комнат не имеется в этом скромном крыле, слуги живут группами.

Он решил сделать меня служанкой в своём замке, теперь я отвергнутая мужем чернь, никчемная, ненужная и опозоренная.

Толстые стены, как молчаливые великаны, сторожат тайны прошлого. Если на верхних этажах жизнь цвела роскошью и убранством, то здесь, внизу, где дымоходы голодно завывали сквозняком, а крошки хлеба сиротливо поедались мышами, замерла в спячке.

Запах кислого молока и мокрой шерсти въедается в кожу и волосы.

В комнате, куда мы вошли, так тесно, что кровати стоят почти вплотную, разделяют их прикроватные, грубо сколоченные тумбочки, несколько окон с тряпкой вместо шторы проливают мутный серый свет внутрь. В свободном углу — каменная кладка очага, в нём что-то шипит в чугунке. Но тепла будто всё равно недостаточно. Или мне так кажется.

— Вот ваше место, — женщина проходит к кровати у холодной стены и стелит мешковину.

Полные, но заботливые руки с закатанными рукавами серой рубашки с некогда чисто-синим, но давно выцветшим передником взбили подушку.

— Постель чистая. Садитесь, я сейчас спину вам полечу немного. Ночь придётся потерпеть, но завтра уже будет легче, сможете двигаться, мази у нас целебные, вот хорошо бы цветки тёмного лотоса, тогда бы даже следа не осталось, но нельзя… Сами понимаете, — смолкает.

Я сглатываю подступивший ком, покидаю порог и сажусь на самый краешек предложенной кровати. Спина тут же отдаётся болезненным жжением. Чтобы отвлечься и перестать лить слёзы, я смотрю на соседние койки.

Узкие, из досок, с перинами, набитыми соломой. Та кровать, что ближе ко мне, опрятно застелена, подушка будто с любовью поставлена треугольником. Её хозяйка нашла время, чтобы навести не только порядок, но и хоть какой-то уют.

А вот другая… отличается в корне — дорогим золотистым шёлком вместо простых холщовых простыней, бархатной подушкой и зеркалом на тумбочке.

2.1

— Меня Рена зовут, я лекарка.

Я бросаю взгляд на неё и отвожу. За год я так и не вникла в работу слуг, Райтфорт не поддерживал это, вопросы и задачи все перекладывал на своего советника. Единственная служанка, которая была в моём распоряжении, Климента. Она помогала мне в мелочах разных, волосы вымыть, одеться в сложные многослойные платья, еду приносила, когда я не хотела спускаться в обеденную.

Но что я о ней знала? За полгода — только имя.

— А работы в замке много, порой до ночи поздней, — разрезает ножницами светлые чистые лоскуты, складывает на стол аккуратно. — Вы меня не бойтесь. Привыкнете… — голос её звучит бодро, но улыбка слишком тревожная.

Я ведь теперь обуза, списанная бракованная вещь — ни нужды, ни чести, ни голоса.

Но, может, даже сломанные вещи находят своё место, если смотреть на них иначе. Видимо, так видит меня Рена.

— Климента здесь живет?

Рена мрачнеет, выливает из чугунка в медный таз горячую воду, черпает из ведра ковшом холодной.

— Пропала Климента… Уже третьи сутки пошли. Вечером ночевать не пришла, думала я, загуляла девка, молодая-пригожая, мужчин-то в замке много, ходили тут за ней несколько.

В груди у меня холодеет. Неожиданное известие, не знала я, не заметила даже, все мысли мои о приезде Райтфорта были…

— Может, ещё вернётся?

— Может, — открывает свой скраб, достаёт склянки, по запаху слышно, с мазями. — А может, и нет… Тут такое дело… пропадают у нас девицы часто, молодые особенно, — Рена приближается, ставит на тумбочку скраб и возвращается за тазом, сняв с верёвки полотенце.

— Будьте осторожны, госпожа, — поставив на приготовленный стул таз, женщина заглядывает мне в глаза.

— Я теперь не госпожа, обращайся по-простому, как ко всем, — отвожу взгляд, который заполняет влага.

— Да, беда, беда, — после недолго молчания сокрушается женщина. — Как же назвать-то? — искренне не понимает.

— Вейн, просто Вейн…

— Хорошо, — поворачивается к тазу Рена, продвигая его ближе, — поворачивайтесь, госпожа Вейн.

Так называла меня моя тётя. У моей матери было слабое сердце, и рожать ей категорически было нельзя. Мелания рассказывала, что я родилась синим комочком. Только благодаря ей я сделала первый вдох, а вот матери не стало… Мелания меня выходила, хотя сама уже была в преклонных годах. В те годы грянули враги, нам пришлось покинуть дом.

Вальдрии — страна, где туманы никогда не таят, покрывая золотистые и багряные леса, а гигантские горы сверкают своими седыми вершинами.

Наш небольшой народ смели аморы, полулюди-получудовища, проклятый богами дикий народ, давно превратившийся в варваров. Они уничтожили замки и храмы, оставив руины. Закупорили магию, обесточив силой алтари.

Леггерии больше нет, города зачарованных озёр с виноградными холмами. А вместе с ним было погребено и моё прошлое. Мелания совсем ослабла и покинула меня, когда мне исполнилось двенадцать лет. Так я осталось сиротой. Меня забрали в женский монастырь, при котором образовалась небольшая академия. Там я и училась и жила до совершеннолетия, пока меня не заметил новоиспеченный правитель восточных земель Вальдрии.

Он пожелал меня в жёны, девушку из провинции, сироту с запечатанным даром.

Я не могла в это поверить, почему именно я, среди множества сильных одарённых девушек? Я правда поверила, что между нами что-то произошло, искра.

Но метка так и не расцвела на моей лопатке, магия не проснулась, я оказалась бесполезной пустышкой. Брошенной, униженной, забытой всеми и никому не нужной. Он не дал мне ни малейшего шанса. Виновата ли я в том, что не могу родить?

— Ссс, — вода, попавшая в рану, полоснула по спине.

— Потерпи, милая, — утешает Рена. — Ничего, раны заживут. Забудете об этом как о страшном сне, леди Вейн.

Раны да, а вот сердце… никогда. Все кончено, он убил нашу истинность, не дав ей родиться. И я ничего не могу с этим поделать.

— Красивые у вас волосы, цвет дороже золота, — слышу, как улыбается, но тут же грусти.

Я опускаю голову, плечи сами собой сжимаются, чувствуя осторожные касания Рены, что смазывает кожу вокруг ран. Не хочу смиряться с тем, что мне придётся остаться в этой темнице. Нет, работа меня не пугает. Сама мысль о том, что там, наверху, Райтфорт продолжает спокойно жить, развлекаться, приглашать в постель других девушек — убивает.

Не хочу! Не хочу оставаться здесь.

Хотелось кричать, но не было даже на это сил.

Смотрю на свой сжатый кулак и вспоминаю, что всё ещё сжимаю в руке тайное послание для императора. Рука становится будто тяжёлой.

2.2

Я должна была отдать это Райтфорту. Что там может быть? Может, подарок от кого-то? Тайное послание любовницы? Райтфорт мог уже иметь кого-то, может, поэтому с лёгкостью избавился от меня?

Горечь обиды вновь душит. Сглатываю и разжимаю пальцы.

Развязываю узелок и вытряхиваю на ладонь содержимое. Крупный и тяжёлый, как зёленая слива, медальон упал на мою ладонь. Серебряный, в форме слезы, с вкраплениями красного стекла, напоминающего застывшую кровь. Выглядит зловеще. Я приглядываюсь, как вдруг стекло будто плавиться начинает, стекая на мою руку, растекаясь по пальцам.

Завороженно смотрела на происходящее, медальон исчез, а вот пальцы стали пугающе красными, будто я окунула руку в ведро с животной кровью, которая вдруг начала чернеть, кипеть на коже и проникать внутрь огнём, как кислота.

— Ааа! — вскрикиваю я и вскакиваю, встряхивая рукой, чтобы смахнуть с себя эту дрянь.

Таз, опрокинувшийся со стула, с горохом падает на пол, вода проливается лужами, за ним бухается краем стул.

Рена всплескивает руками, бормочет, сокрушаясь на свою неловкость, а я в ужасе смотрю на свои руки.

И… Ничего не нахожу.

Ни единого следа. Сердце срывается в галоп, спину будто кипятком облили, но от испуга не чувствую боли. Трогаю пальцы, глажу кожу, всё цело.

— Наверное, мазь попала в рану, моя вина, простите, леди Вейн, — Рена пытается сгладить свою вину, но она ни в чём не виновата.

Похоже, она ничего не заметила. А я? Неужели привиделось?

Судорожно выдыхаю и смотрю на пол, где валяются в луже тот самый кожаный мешочек и он, медальон, зловеще горящий рудой в полумраке. Тело покрывается липким потом.

Не привиделось. В нём что-то есть.

Прижимаю руку к дрожащей груди.

— Я сейчас уберу, — отправляется к очагу, где стоят швабры и веники, Рена.

Вбираю в себя воздух и приседаю, чтобы подобрать смертельно опасную вещь. Быстро хватаю медальон, сунув в мешочек, прячу в складках одежды. Не хватало ещё, чтобы Рена подумала, что я украла его из спальни императора, где меня схватили.

— Давайте ещё снимем это, красивая сорочка, столько работы, тончайшее кружево, жаль, что испорчена.

Рена отбросила испачканную кровью сорочку — из последних вещей, что принадлежали ещё недавно мне, и помогла надеть просторную домотканую рубашку со шнуровкой на спине, которую оставила распахнутой.

— Я вам ещё приготовлю горячий ягодный отвар, вчера девушки как раз собрали, — говорит Рена, когда всё убирает, и помогает мне лечь на кровати, — отдыхайте пока.

— Спасибо, Рена, что очень добра ко мне, пожалуйста, тебе запрещено обращаться ко мне титулом, зови меня просто Вейн. Я ведь теперь никто в этом замке, а ты обращаешься ко мне как хозяйке, не хочу, чтобы и тебя наказали.

Женщина хотела что-то сказать, но передумала отчего-то, только глаза погрустнели как-то. И глаза у неё добрые, тёплые, как ранняя осень. Рена помогла лечь на кровать животом и оставила меня. У неё ведь и без меня полно хлопот, а день только начался.

День, сделавший из меня прокажённую.

Лёжа в толстых равнодушных стенах, я достаю мешочек. Снова его рассматриваю, пытаясь найти хоть какие-то знаки или символы, что могли бы сказать об этой наполненной неизвестной страшной магией вещи.

Но ничего.

Зачем же я сняла его, пусть бы оставался на окне. А теперь что с ним делать?

От усилий думать на меня накатывает безумная усталость, раны болят, но ещё больше болит в груди. Прячу его под соломенную перину, замираю.

Осознание произошедшего снова наваливается на меня безжалостной плитой, распяв как Райтфорт в подвале. И мне бы провалиться в сон, но не могу. Перед глазами он.

Райтфорт…

Почему?

Поджимаю губы, чтобы не плакать, но не могу. Тело сотрясается в беззвучном прерывистом рыдании.

Почему он так со мной поступил? Всё же было хорошо. Да, враги напирают, Райтфорт последние полгода находится на обороне, громит аморов, наши встречи редки, и каждая могла стать последней. Этого я боялась больше всего на свете, что однажды дракон не вернётся… Одна эта мысль обращала меня в лёд и лишала дыхания. Но он возвращался. Всегда.

И когда шаги его звучали в коридоре замка, сердце вырывалось из груди. Он обрушивался на меня — весь, целиком. Его руки, голос, огонь, страсть. Он скучал. Это было видно во всём: как смотрел, как шептал, как не мог насытиться мной в ту ночь, как будто знал… что это будет в последний раз.

Он был нежен, словно боялся причинить боль. Я не поняла тогда почему.

А теперь всё стало ясно.

Связь с сиротой из провинции с редкой, почти забытой магией.

Я просто способ получить силу. И когда оказалось, что её недостаточно, что я не принесла ему желаемого — он просто избавился от меня.

Бросив на дно замка, лишив возможности на ещё одну попытку. Забыв о мгновениях, проведённых вместе. Он всегда так смотрел на меня, будто я единственная, кого он желает, и больше не существует никого. Я поверила в это, открылась ему полностью, а он жестоко всё разрушил, растоптав меня обвинениями. Будто и не было ничего между нами.

3.

Весь оставшийся день и ночь были как в мутном тумане. Я проваливалась в небытие и всё время слышала голос Райтфорта, обрушивающиеся на меня жестокие и несправедливые обвинения, град ударов плетью и осуждающих насмешливых взглядов. Просыпалась в поту, слышала, как в комнату кто-то входит, как шелестит постель, тихо звучат голоса.

Но не было сил подниматься. И снова проваливалась в пустоту.

Когда я вновь открыла глаза, то в комнате снова никого не оказалось, будто всё, что я слышала, это бред моего воспаленного сознания.

Лёжа на боку, долго смотрю на каменный серый потолок, как чуть покачивается цепь от сквозняка, на цепи должен быть канделябр, но его, видимо, сняли и пользовались обычными подсвечниками.

Внутри ничего, пусто. Как за мутными стеклами окон — безжизненная промозглая пустота.

Бодрые шаги обрывают мои мысли. Громкий щелчок замка, и дверь со скрипом открывается. В комнату входят.

Я собираюсь с силами, чтобы приподняться. Зубы стискиваю, когда спину тянет болью, но уже не такой острой и врезающейся в рёбра и лопатки.

— Не торопитесь, — голос принадлежит девушке, но в нём столько твердой почвы, сколько сейчас в моей попытке сесть на жёсткой перине.

Рассмотреть я её не успеваю, голова начинает кружиться, к горлу подступает ком, а во рту так сухо, как в пересохшем колодце.

— Я еды принесла, нужно поесть.

Облизывая слипшиеся губы, я всё-таки оказываюсь в вертикальном положении, хотя чувствую себя как та самая перина с соломой.

— Я не хочу… — сглатываю и смотрю на ту, кто решил позаботиться обо мне.

Высокая худощавая девушка в грубом мешковатом платье казалась чужой в этой простой одежде — как будто её временно нарядили в ткань, к которой она не принадлежала.

Ветшалый передник, уже запятнанный жиром и брызгами воды, болтался на узкой талии, подчёркивая неуклюжесть формы — но за этой неуклюжестью проступала приятная грация.

Она напоминала лебедя — прямая спина, длинная гордая шея, тонкие запястья и бёдра, будто вылепленные не для работы, а для танца.

Тёмные волосы были заплетены в строгие косы и заколоты сзади туго и практично, но одна прядь — упрямая, тяжёлая — всё равно выпала и прилипла к щеке, когда она наклонилась, ставя тарелку с едой на стол, выпрямилась и посмотрела на меня.

— Я правда не хочу.

— Рена велела поесть.

Я снова облизываю пересохшие губы, не в силах спорить. Девушка отходит и возвращается с глиняной кружкой в руках.

— Спасибо, — тихо говорю и принимаю питьё.

Пресная вода немного утоляет жажду.

— Меня зовут Амелия, мы будем жить в одной комнате, там, — указывает на дальнюю койку, — Гвендолин.

Значит, это их голоса я слышала во сне: напряженный Амелии и фирканья Гвендолин.

— Вот здесь твоя новая одежда, — касается тумбочки. — Посмотришь потом, разберёшься. Рена сказала, что тебе ещё три дня отдых нужен. Но Железоморд не любит, когда постель занята просто так.

Она умолкла, глядя куда-то в сторону, будто ждала, что я сама всё пойму.

— Он уже спросил, в каком ты состоянии, — голос её стал тише. — Я сказала, что ты не стоишь на ногах. Что путаешь слова. Что боишься света. Всё что нужно. Пока хватит. Но он снова придёт.

Имя повисло в воздухе как гвоздь. Железоморд… Мартрук, поняла я.

Не титул, не фамилия — отголосок боли. Слуги, видимо, звали его так за спиной. И у этого прозвища был вкус — железа на языке.

Амелия поставила кружку на край стола, почти бесшумно.

— Мне нужно идти работать. Отдохни. Если можешь.

И, уже уходя, добавила почти шёпотом:

— Я тебя прикрою.

Она уходит, а я смотрю ей вслед. Лонгард огромный замок, в его масштаб мог войти целый город. Одного дня не хватит, чтобы обойти все эти башни, коридоры, бесконечные комнаты, залы и подвалы. За целый год мне это ещё не разу не удавалось, ограничивалась тронным залом, жестким крылом и спальней Райтфорта. Кто в нем живёт — мне неизвестно, но зато об этом хорошо знает Мартрук.

Моргаю и отвожу взгляд от дверного полотна, смотрю на миску, оставленную Амелией на тумбочке, в ней молочного цвета каша.

Беру деревянную ложку и молча мешаю полужидкое варево. Подношу ко рту и пробую. На вкус — овсяная каша, без ягод и масла, обычная, на воде. Но есть я не стала не поэтому, просто не хотелось.

Откладываю ложку. Осторожно собираю волосы и чуть приспускаю рубашку. Пальцами касаюсь ран. Больно, но они уже не мокрые, чуть затянулись и не жгут, разве что немного ноют, но это уже не страшно. Мазь, пахнущая травами, на коже помогла.

Замираю, уставившись на свою смятую подушку, ладонь тяжелеет, вспоминая вес и холод драгоценного и опасного украшения.

Несколько мгновений не двигаюсь, но затем откидываю подушку и беру кожаный мешочек в руки, сглатываю, чувствуя, как учащается пульс.

Он был не простой, я чувствовала это. И не понимала, насколько опасная в этом медальоне магия. А ещё от него веяло бедой. Не к добру этот голубь появился в тот момент, когда меня схватили. Теперь я чувствую, что это не случайно.

3.1

Костяшки белеют на моих пальцах, они не хотят разжиматься. Что, если это не зло, а, наоборот, помощь или подсказка?

Оставаться здесь я не хочу, быть служанкой ему, в его замке на всю жизнь… одна эта мысль убивает. Я сирота, но не вещь, у меня живое сердце, пусть жестокий дракон растерзал его.

Открываю створку тумбочки. Внутри и в самом деле одежда, целая стопка, выгружаю всё на кровать. Платья, юбки, фартуки, что-то из тёплой одежды, в том числе и женские чулки, нательные рубашки, и всё из грубого льна и сукна, что положено носить простолюдинке и черни. Хорошо, что всё чистое.

Принимаюсь зашнуровывать нательную рубашку, хорошо бы подождать, пока раны хотя бы покроются коркой, но у меня нет для этого времени, скоро нагрузка работой, и вырваться будет сложнее, находясь на виду у всех. Пока меня никто не знает, не видел, а только слышал.

Натянув на ноги колючие чулки, я надеваю простое, такое же, как на Ханне, платье поверх подъюбника. Тунику из сукна подвязываю верёвкой вместо пояса.

Волосы заплетаю в две тугие косы и завязываю сзади в причёску.

Одежда царапает кожу, задевает подсохшие раны, так что до нутра достаёт. Но всё терпимо. Мешочек с медальоном я надеваю на шею, прячу за пазуху. Покрываю голову вязаной шалью, больше предназначенной кутать поясницу, чтобы женское не застудить.

От проделанных усилий хотелось одного: упасть опять на кровать.

Коридор поглотил меня в свое каменное нутро, как огромная рыба, едва я вышла за порог.

Колени дрожат, все вокруг плывёт, тело клонит к земле, меня пробирает дрожь от усилия переступать ногами. Но ещё одна ночь здесь невыносима. Зная, что Райтфорт сейчас, в это время здесь, дышит, ходит, ест и не вспоминает обо мне. А возможно, пригласил в постель другую.

Сжимаю зубы и спускаюсь с лестницы. Каждая каменная ступенька — это мука. Чем ближе я к выходу из этой темницы, тем громче кричит разум, что я не смогу уйти далеко. Не хватит сил.

Но я упрямо толкаю дверь и выхожу на улицу.

Пасмурно, холодно, ночью снова был дождь, и воздух здесь почти ледяной, он наполняет лёгкие, приносит облегчение.

Во дворе людно, здесь полно слуг, все что-то делают, куда-то идут, что-то несут, везут на тележках, тащат, в воздухе запах куриного помета и мокрой соломы. Разносится конское ржание, скрип дверей, стук молотов, что-то громыхает, шелестит, двигается.

Голова закружилась, будто кто-то раскрутил меня в бешеном хороводе, и я уцепилась за шершавый камень стены, чтобы не рухнуть на землю. Пальцы скользят по влажному мху, но цепляются за выступ — ещё секунда, и я бы потеряла равновесие.

Знакомый свист и топот разносятся в воздухе, взметая стаю ворон с зубчатых стен. Чёрные крылья хлопают в панике, и перья медленно кружатся в сыром воздухе будто пепел.

Я резко прижимаюсь к холодному камню, затем осторожно выглядываю из-за угла, чтобы понять, что происходит.

На землю, в грязь, пропитанную дождём и потом, падает мальчишка. Лет не больше тдвенадцати — худенький, с растрепанными волосами цвета вороного крыла. Из его рук выскальзывает полупустой мешок, и зёрна рассыпаются по грязи, как жалкие золотистые бусины.

Над ним возвышается стражник. Кожаные латы на его груди сверкают тускло, словно старая монета, а борода, заплетенная в грубые космы, колышется от тяжёлого дыхания. Но страшнее всего — кнут в его руке. Толстая, в прожилках кожи плеть, кончик которой уже тёмный от засохшей крови.

Я холодею. Сердце бьётся так громко, что, кажется, его слышно даже сквозь звон в ушах. Дергаюсь, чтобы спрятаться, убежать, но будто примёрзла к камню.

Стражник резко заносит руку, и кнут со свистом рассекает воздух.

“Щёлк!”

Зажмуриваюсь, но тишина. Ни единого звука.

Мое дыхание перехватывает, гнев застилает ум, закипает в груди ядом.

Открываю глаза.

Ещё удар — кнут цепляет щёку мальчишки, оставляя тонкую кровавую нить. Ещё — и красная отметина расцветает на его бледной шее.

Кинувшись вперёд, я заслоняю мальчика.

— Прекратите! — останавливаю наказание.

Визуал

Это медальон таинственный

Амелия

Дорогие, а ещё я хочу подгрузить буктрейлер, там все картинки ожившие, но здесь технически сложно сделать поэтому для просмотра можно перейти в мой тг-канал. Там вообще много чего интересного, так что переходите.

Как найти тг, открыть тг и вбить в поисковик имя автора Властелина Богатова

3.2

— Это ворюга! Зерно из амбара тащил! — гаркнул бородатый громила и шагнул ближе, хрустнув пальцами. — Или ты с ним заодно, девка? — добавляет он, вынимая кнут с пояса и играя им в руке.

— Нет! — испуганно мотаю головой, с трудом сдерживая стон, поздно понимаю, что могу тоже получить ещё плетей. — Почему вы его бъёте, он же ребёнок, — голос слабеет, я пячусь, когда страж оглядывает меня с ног до головы.

— Я не ребёнок! — вскидывается паренёк, лицо перекошено от боли, кровь струится сквозь пальцы, которыми он зажал рану на плече.

— А я думаю, ты с ним заодно! — рычит бородач, сверля меня глазами. — Кто ты вообще такая?! Откуда объявилась? Кто пустил?

Мне становится холодно, как в ледяной воде. Сердце ударяет в груди — сдавленно, обречённо. Глаза охранника — как змеиные: узкие, жгучие, ищущие, за что укусить.

— В кандалы их обоих! — хватает парня за шкирку, словно дохлого котёнка, а меня бьёт меня рукоятью кнута в бок. — Крысы, будете знать, как по нашим амбарам шариться!

— Оставьте её, она с нами! — наскакивает как лисица из засады Амелия, и откуда взялась? — Это новая служанка, не трогай её, отпустите.

Хватка на моём плече слабеет и я тут же вырываюсь, чувствую как следы пальцы пронизывают локоть отдается в плечо. Охранник снова въедливо окидывает с ног до головы. Теперь запомнит. И многие запомнят. Как жену правителя меня знает лишь часть высшей знати, слуги — только самые приближенные, как и несколько охранников из свиты Райтфорта.

Теперь никто не узнает, только Вейн — новую служанку замка. Ливейн умерла в том подвале.

Охранник отступил.

— Пойдём, — тащит меня за собой Амелия.

Мальчика же грубо пихают в сторону каменных строений.

— Что с ним будет? — сжимаю руку Амелии.

— В темницу посадят… — уклончиво отвечает девушка.

— А дальше?

— За воровство наказывают, не знаешь разве? — бросает сердито. — Если повезёт, просто обожгут пальцы.

Я даже приседаю от ужаса. Знаю, что в Вельдии законы суровые — это известно всем. Но…

— Вейн, тебе не следовало выходить, зачем ты на задний двор пошла? Кто тебе разрешал? Попадешься охране три шкуры сдерут, — насупивается Амелия, когда мы вновь оказываемся в комнатушке.

Стаскиваю с головы шаль и губы поджимаю — больно. Чувствую, как ткань к спине липнет. Амелия замечает мои страдания, заглядывает за спину. Хватает меня за руку и заставляет сесть на стул, бросается к очагу, наливает воду в чугун, подступает ко мне снова.

— Снимай, — осторожно тянет одежду с меня, помогая развязать шнуровку.

Что сказать, платье я испортила, как и сорочку.

— Попробую постирать, — огорчается девушка.

— Я не хотела, — виновато смотрю на неё.

— Тебе пока что лучше нас слушаться, — бросает в таз вещи Амелия и подхватывает чугун, выливая согретую воду в ковш. Затем берёт выстиранные со вчерашнего дня лоскуты, смачивает и приближается сзади, присаживаясь на другой свободный стул.

— Сама себе вредишь. За что тебя так?

Задает вопрос, которого я не ожидала. Вздрагиваю, когда Амелия прикасается влажным лоскутом к коже, как будто к стеклу.

— Провинилась, — отворачиваюсь, сжимаясь.

— В постели не удовлетворила? — голос её сух, почти будничен, словно такое происходит сплошь и рядом.

Краснею так, что горит не только спина, но и лицо и уши. А затем внутри вновь вспыхивает гнев.

— Законами начали злоупотреблять, что позволяет себе правитель, то и позволяют себе его поданные, — шипит Амелия.

Мелания говорила, что этот закон позволяет мужчине прикрыть любую жестокость правом главного. Со временем традиция укоренилась и стала нормой. Теперь даже судьи ссылаются на него, если женщина не так посмотрела, не то сказала, не так отозвалась в постели.

— Знаешь, — продолжает Амелия, отжимая тряпку, — когда власть даёт мужчинам возможность наказывать за несбывшиеся фантазии, фантазии превращаются в кандалы, — она чуть сжимает мои плечи и, наклонившись, радостно произносит: — Уверена, когда-нибудь они поплатятся.

Я резко обернулась.

— Такое вслух нельзя произносить.

Амелия смеётся и отстраняется, прикладывая лоскут к другому участку.

— Люди любят строить ожидания. Особенно мужчины. Им проще придумать тебя, чем узнать, — продолжила.

Опускаю взгляд. А Райтфорт пытался меня узнать, или я была всего лишь постельной грелкой? Горько осознавать, но женщины тоже впадают в собственные иллюзии. Я жестоко обманулась.

Молчание затягивается. Только капли со стекающих лоскутков разбиваются о деревянный пол.

— Вейн не вини себя, — вдруг кладет руку на плечо легонько, склоняется ко мне, — ты красавица, посмотри какие у тебя глаза, синие, как кристальная вода, цвет волос как золото. А он неправ, ясно? Беречь должен тебя как драгоценность, гад он, поняла?

Облизываю пересохшие губы, и хочется вновь плакать.

3.3

В Лонгарте иссякли не только продовольственные запасы, но и магия? Там наверху магией пропитаны сами стены. Столы гнутся под тяжестью блюд, пахнет жареной дичью и сладостями, от шёлка на платьях рябит в глазах, серебряные кубки полны вина, кольца, броши, резные шпильки — всё в достатке. Я жила весь год в Лонгарте и не знала как всё под моими ногами рушится.

Райтфорт никогда не посвящал меня в политику и дела замка — он считал это удел мужчин, поэтому я даже не знаю, кто держит хозяйство, кто ведёт счета, кто распоряжается поставками. Кто кормит людей внизу. Если вообще есть кто-то.

Кроме Мартрука — серого управляющего, чья власть вплетена даже в стены. Его рука касалась всего, кроме женского крыла. Хотя нет — и туда он успел вторгнуться, когда явился со стражниками за мной.

Что я о нём знаю?

Разве что, его отправил сюда сам император, которому Мартрук служил верой и правдой.

Сжимаю виски пальцами. Тогда я ничего не понимаю.

Мелания говорила однажды, что настанут времена, когда магия исчезнет, а вместе с ней и Вельдия. И род драконов… Я думала что она просто верила старым поверьям.

Стало страшно.

— Сейчас тебе лучше в кровать, если Железоморд узнает, мало не покажется, — Амелия отставляет таз и смахивает со лба прядь, выбившуюся из скрученного в жгут платка повязанного вокруг головы.

— Выходит, он здесь главный? — поворачиваюсь к ней.

— Главный, — коротко кивает, вешает полотенце на верёвку. — И лучше не попадаться ему на глаза без нужды. Он не любит беспорядка. И жалости в нём нет. Ладно, мне пора. До вечера нужно перестирать ворох одежды, но я поищу тебе платье. Ходить в этом не дело.

Я поднимаюсь со стула и тянусь к приготовленным вещам.

— Я с тобой, помогу перестирать, из-за меня ты время потеряла.

— Ещё чего, — упирает в бока руки Амелия. — Всю одежду испортишь, раны ещё не зажили. Лежи лучше, потом поможешь, не убежит от тебя работа, пальцы натереть ещё успеешь мозолями, и лежать никто не даст. Поэтому пользуйся.

Я киваю, сжав губы.

— Спасибо Амелия, что вытащила от стражей.

— Поспи, наберись сил, завтра, никто не даст тебе лежать на кровати.

Амелия улыбается быстро, почти незаметно, будто ей редко говорят простое "спасибо". Подбирает таз, лоскуты, уходит, оставляя за собой лёгкий запах мыла и влажной ткани. И я остаюсь в тишине, слишком глубокой, чтобы не чувствовать её тяжести.

Тело словно ломается изнутри. Кости гудят, плечи тянут вниз. Я едва натягиваю на себя грубую рубаху, ложусь на живот, прячу лицо в подушку. Закрываю глаза.

И тут же вижу — мальчика. Того, с зерном. Его тонкие руки, цепкие пальцы, взгляд, полный страха и голода. Его ведь накажут. Искалечат. Навсегда. За что? За горсть пшена? Потому что он голоден?

Несправедливость впивается в грудь, как игла. Я знала, что где-то за стенами нашего сияющего зала есть бедность, но не видела её лицом к лицу. А теперь — вижу.

И не могу поверить, какой ужас творится в этих стенах. И я, как слепая, жила в шелках и кружевах. Ела ягоды, сливки, сыр… А внизу — страдают люди, живут во мраке, спят на соломе.

Знает ли об этом Райтфорт?

))Вот такая реальность открывается для Ливейн, новый сложный моральный выбор, вы бы оставили всё вот в таком состоянии место, которое нуждается в спасении?

И ещё! Мне удалось подгрузить буктрейлер его можно найти, где аннотация рядышком вкладка. Я на него много времени потратила, поэтому обязательно посмотрите, он реально шикарный.

3.4

Если да, то почему ничего не делает? Потому что он в последнее время занят сражениями, а все дела передаёт Мартруку.

Нет, он должен обо всём знать. Неужели тогда ему плевать на всех? Неужели он настолько жесток и я даже не знала об этом?

Я хочу подняться и выяснить всё, не могу лежать просто так.

На моё движение тело отдаётся болезненной ломотой в мышцах, слабость охватывает, повалив обратно на постель. Становится холодно, озноб пробивает всё тело, плечи морозит. Я потянула на ноги сшитое из лоскутков одеяло, и закрыла глаза.

Не знаю, сколько прошло времени, помню только как, то морозило, то бросало в жар, спина вся горела особенно пульсировали раны. Я вновь в полубреду услышала, как открывается и закрывается дверь, тихие шаги, чью-то прохладную ладонь на своём лбу, которая подарила мне миг облегчение.

А потом голос Рены. Весь вечер она поила меня травами. А ночью мне снился подвал и Райтфорт, который бросал раз за разом в меня обвинениями, раз за разом замахивался хлыстом, а я рыдала и просила молила его не делать этого. Я просыпалась, что-то горячо бормотала и вновь проваливалась в небытие, когда кто-то прикладывал холодную влажную ткань к виску.

Открыла глаза. Веки поднялись медленно, словно после долгого сна, и первым ощущением стала странная, почти пугающая лёгкость. Тело как перо, на миг показалось, что я умерла.

Шевелюсь, поворачиваясь.

Кошмар прошёл. Но настигнет снова, когда я останусь наедине.

В ответ этой мысли из угла раздалось сердитое хмыканье — сухое, как треск щепки в костре. Оно окончательно вытолкнуло из вязкого сна.

В комнате я была уже не одна. Передо мной скользнул подол серого платья обдав прохладным воздухом, пропитавшимся сыростью каменного пола. Бледный утренний свет наполняет комнату словно мутным туманом.

— Ты как? — тихо спрашивает Амелея.

За её плечом мелькнула другая фигура — голая женская спина, худая, бледная, с острым изгибом лопаток. И… множественными синяками.

По ней сползла выбившаяся из причёски прядь — тусклая, словно выгоревшая солома.

Девушка поправила нижнюю юбку. Почувствовав мой взгляд, резко обернулась. На миг наши глаза встретились. Её взгляд был золотистый и прозрачным, как яблочный сок, но в глубине промелькнули острые, ледяные искры. Что-то своевольное было в ней — как у кошки, что готова царапнуть, если подойти слишком близко.

— Я сегодня в замке работаю, — обыденно сказала она, обращаясь к Амелии.

Голос был грубоват, низкий, с сухой сипотцой — будто ей часто приходилось говорить сквозь ветер или крик. Он резко контрастировал с её внешностью: тонкие запястья, бледная кожа, глаза — прозрачные, почти детские. Но в этом голосе — ни капли мягкости.

Это ведь она? Это Гвендолин? Я представляла её другой… не такой угловатой, и не такой непримиримой.

— Хорошо, а я опять в прачечной, — сказала Амелия, и в её голосе прозвучало не просто раздражение, а почти физическое утомление. Словно это слово — прачечная — было чем-то тяжёлым, придавленным сверху, как камень, и каждый день она поднимала его заново.

— А она? — Гвендолин кивнула в мою сторону, не удосужившись даже назвать по имени.

Листаем дальше, там шикарный визуал

Визуал

Гвендолин

А это сам замок Лонгард

Скоро пройдем внутрь и посмотрим, что там... Надеюсь вам интересно?

4.

— Я могу встать, — сажусь на постели.

Оставаться здесь, в этом холодном каменном склепе, было невыносимо. Комната, с её голыми стенами, с запахом сырой ткани и ночного дыхания, казалась камерой, в которую меня бросили за преступление, которого я не делала. Мне нужно было выбраться, увидеть больше, понять куда увели того мальчика.

Его образ всплыл внутри меня — остро, почти физически. Его я хотела найти больше всего.

— Хорошо, — не глядя на меня, бурчит Амелия, её лицо на мгновение стало сердитым.

— Иди с Амелией, — бросила Гвендолин, ловко закалывая волосы в небрежный, но прочный узел. . — Обуза мне не нужна. И так всю ночь спать не давала своими стонами.

Мои щёки вспыхнули.

— Гвендолин, у Вейн был жар, — вступилась в защиту Амелия, голосом, в котором звенела сталь.

— С каждым может случиться. Одевайся, Вейн. Сегодня мы работаем в прачечной.

Гвендолин покинула комнату первой, не обернувшись, не сказав ни слова. Тихо скользнула за дверь, оставив за собой запах каких-то благовоний и ощущение холодного превосходства. Шаги почти не слышались, но тишина после её ухода казалась тяжёлой.

Я смотрела ей вслед, не зная, стоит ли что-то сказать, но Амелия опередила меня. Она подошла к моей кровати и аккуратно положила на покрывало свёрток — мои рабочие вещи: платье и свернутый фартук.

— Надо было получать, — проговорила она спокойно, но голос её звучал чуть напряжённо. — Теперь придётся идти со мной.

Я нахмурилась.

— Она всегда работает в замке?

— Всегда, — бросила она взгляд в сторону двери, за которой исчезла Гвендолин. — Посмотри на её кровать. Эти вещи не просто так ей достались.

Я обернулась. На бархат подушки и покрывала.

— В последнее время она почти не выходит из замка, — продолжила Амелия, уже тише. — Работа у неё… особенная. Она, — ещё тише, — греет постель Мартрука.

Задерживаю дыхание, сжимая платье в руках, хотелось её прикрыться. Даже не могла предположить, что это возможно, но с другой стороны. Мужчин в замке много, одной стражи сотни, а женщин мало…

— Поэтому будь осторожна в словах. И во взглядах тоже. Она внимательная… и злопамятная. Она будет наблюдать, а с учётом того, что Железноморд следит за тобой…, — вздыхает тревожно покачав головой. — Так что лучше не спорь с ней. Хотя ты и станешь, — хмыкнула Амелия с лёгкой улыбкой, в её голосе просквозила нотка переживания. — Такая уж ты, я вижу.

— Я просто не люблю несправедливость, — упрямо ответила я.

— Тогда тебе придётся научиться терпеть, несправедливость здесь на каждом углу. Ладно, давай поторопимся.

Собравшись отправились в прачечную, которая находилась в соседнем внутреннем дворе. Здесь же и был вырыт колодец с каменной кладкой, протянуты веревки для сушки.

Что снова насторожило: магия не используется — совсем.

Женщины уже что-то делали: носили воду, чистили коврики, какие-то вещи, плели из лозы корзины для белья. Каждая без дела не слонялась и чем-то занималась. И всё вроде выглядело обыденно, но какими же уставшими и замученными они выглядели.

И тем не менее, здесь установлен чёткий порядок. Я огляделась пытаясь понять, в какой части замка нахожусь. И вскоре стало ясно, что достаточно далека от главного императорского крыла.

В самом захолустье, где жила основная чернь.

Кухонные слуги, конюхи и уборщики ютились в полуподвальных комнатках или на первых этажах — ближе к своей работе и дальше от солнечного света.

Наша комната находилась прямо у прачечной: запах мыла, пар и стук мокрых простыней я слышала постоянно.

Оруженосцы и ремесленники располагались повыше — в боковых башнях или над конюшнями и кузницами, где всегда было шумно и пахло железом. Из окон открывался вид на мрачные, как и сами воины, каменные казармы.

А вот высокопоставленные управляющие вроде Мартрука обитали в просторных тёплых покоях главного здания — подальше от копоти и грязи.

Всех этих людей надо было кормить, обогревать, обслуживать. Рабочих рук требовалось столько, что казалось, сам замок дышит их усталостью.

К тому же близились холода. Хорошо, что урожай был уже собран и работы теперь осталось не так много внутри замка. Но судя по тому, что была нехватка продовольствия, он был скудный.

Холодов я не боялась: у меня есть медальон, я могу его продать, деньги, одежда и еда у меня будут. Если получится, я смогу уйти за границы империи через море.

Крик ворон заставили вздрогнуть и поднимаю голову.

Стражники как тени двигаются на стенах. Охрана усилена. Нужен будет повод покинуть стены с какой-нибудь повозкой, где можно спрятаться.

В голове уже складывался план. Покинуть замок можно, если у прислуги нет долга. Но кто меня знает? Из слуг никто не понял, кто я на самом деле, даже Амелия. Но Райтфорт зачем-то оставил меня здесь, а значит, за мной — как заметила Амелия — присматривали. Но кто? Амелия точно нет. Рена? Мартрук? Гвендолин?

Но зачем-то он оставил меня здесь. Чтобы унизить ещё больше? Показать, чего я достойна? Или считает, что это жест доброй воли?

И то, и другое позор.

Прохладный ветерок скользнул рыбкой за ворот, заставляя меня запахнуться в шаль плотнее.

Вот такие странные дела((

4.1

Прачечная состояла из множеств комнат, и мы зашли в одну из них.

Высокие стрельчатые окна с коваными решётками выпускали внутрь чуть зеленоватый свет, будто вода за стеклом. По периметру тянулись лавки и полки, заставленные тазами, тряпками, щётками, деревянными вёдрами и корзинами. Возле дальних стен — пар, влажный воздух, и кое-где уже булькала горячая вода. Всё пахло мылом, зольной щёлочью и чуть-чуть — дымом, будто недавно тут что-то подогревали на углях.

— Мартин опять постарался, — усмехнулась Амелия, переглянувшись со старшей прачкой, которая кивнула ей с лукавым видом и бросила на меня любопытный взгляд.

— Кто он? — спросила я, стараясь не наступить в разлитую воду.

— Котельщик. Ну, вроде как просто дрова подкидывает да медники чистит… Но, — она наклонилась ко мне чуть ближе, — он всегда знает, когда нам будет нужен кипяток. И он всегда где-то рядом, когда мы остаёмся одни в комнате. Особенно если ты — новенькая.

Амелия задорно подмигнула и пошла к стене, ловко зачерпывая из таза и опуская туда рубашки.

— Не волнуйся, — бросает Амелия через плечо. — Он не страшный. Просто как кот — всегда туда, где тепло. Или где девушки. Особенно если ты и то, и другое сразу.

Потаюсь улыбнуться, но не могу, стою немного растерянная, наблюдая, как пар поднимается к закопчённому потолку. Кто-то хихикнул в соседней комнате. Где-то скрипнула дверь.

— Можешь сесть на ту лавку, — предлагает Амелия и, прежде чем я успеваю возразить, добавляет, — пока просто наблюдай, но мне твоя помощь будет нужна, так что без дела не останешься, — берёт корзину с бельем и опрокидывает её в таз, вываливая ворох влажной тёмной одежды.

Я стою, шаль уже не спасает — от влажного пара, от тревожного холода внутри. Вещи в тазу казались тяжёлыми, будто пропитаны не только водой, но чем-то ещё. Серые, грязные, почти чёрного цвета, похоже на засохшую кровь.

Амелия замечает мой взгляд.

— Они только вернулись, ещё не вся одежда постирана, — говорит будто бы невзначай. — Такое теперь часто…

Амелия справлялась легко и быстро, как будто знала язык всех этих тазов, щёток, мокрых рубах и булькающих железных котлов на плите. Я молча наблюдала, запоминая, где что стоит, как она наливает воду, в какой таз кладёт грубое полотно, в какой — тонкую ткань. Хотя зачем, я не собираюсь здесь оставаться, ни на день. Но что-то внутри тянет, не даёт покоя.

Ручной труд меня никогда не пугал. Когда настало время ухаживать за Меланией, весь быт без выборно лёг на мои плечи. Мы, с тех пор как покинули замок, жили с ней тогда вдвоём, без прислуги Всё, что раньше делали за нас другие, стало моими повседневными заботами.

А потом её не стало и я начала учиться живя при монастыре, где тоже без дела не сидела. С другими ученицами занимались хозяйством, наводили порядок в длинных коридорах, работали на земле, сами выращивая для себя хлеб, но по большей части провизию нам доставляли по указаниям императора.

Когда настало время для отдыха, мы отправились в поварню. Я чувствовала, как тело понемногу оттаивает, но внутри точит острая заноза, что мучает меня.

Мы почти дошли до дверей, когда я осторожно беру Амелию за руку.

— Амелия, — останавливаю мягко, облизываю губы, — где могут держать того мальчика?

Прачечная

4.2

— Не надо, Вейн, правда, лучше подумай о себе. Помнишь, что я говорила? Не попадайся на глаза Железоморду.

Она прошла вперёд, а я поджимаю губы.

Смотрю по сторонам, на хмурые лица стражей снующие повсюду и спешу за ней.

В поварне пахло хлебом, жареным луком, прогорклым жиром и потом — кухня не знала покоя весь день. Кормили не только слуг, но стражников, отдельно воинов. Кухня для господ была отдельной и находилась в другой части замка, и условия там иные, чем у простых людей.

Это стало ясно сразу, по столпотворению.

Пришлось ждать своей очереди.

Воздух в поварне гудел от голосов и стука половников — казалось, еда здесь не просто готовилась, а рождалась в суете и жаре.

Когда наконец до нас дошла очередь, мне протянули миску с бульоном — горячим, пахнущим жиром, лавровым листом и чем-то мясным. Рядом положили кусок хлеба — тонко нарезанного, но тёплого, и щепотку рубленой зелени. А ещё — два маленьких пирожка с капустой, румяных, пахнущих печкой и чуть горелым маслом.

Я вспоминала детство, Мелания часто пекла пирожки.

Мы отправились за стол. Хорошо, что еда здесь подавалась по очереди: сначала стража, потом слуги. Порядок был строгий, и теперь стало ясно, кто за ним стоит. Мартрук. Здесь всюду чувствовалась его рука — молчаливая, тяжёлая.

Похлёбка оказалась не такой густой, как мечталось на голодный желудок, но всё-таки в ней плавали мясные кусочки — жилистые, но сытные. Аппетит пришёл во время еды, как это часто бывает. Я доела похлёбку всю до ложки, соскребая со дна последние капли.

Пирожки могли бы утолить голод окончательно, но я их ставила. Завернула в кусок плотной ткани, она быстро впитала тёплое масло, и от неё потянуло аппетитным духом пряностей.

— Вечером можно попировать у Ханны, — как бы между прочим говорит Амелия. — Когда Господин Райтфорд Морнфелл возвращается Мартрук занят, и у нас воля.

Сердце дрогнуло отзываясь на до боли родное имя.

По телу разливается тепло, приятное и одновременно болезненное.

Задерживаю дыхание, поджимая губы. Теперь он там, а я здесь, и наши дороги больше никогда не пересекутся. Больше не будет нежных слов, прикосновений и того, что могло бы быть. Теперь он — часть другого мира. Мира, куда мне не пройти, даже если я встану под самыми его воротами.

Я моргнула, задушив щемящее чувства на корню. Нужно его забыть, вырвать из сердца и больше не думать…

Хорошо, что Амелия не смотрит на меня сейчас.

— Железоморду не до нас, — поворачивается, а я делаю вид, что ничего не происходит внутри меня. — А Ханна всегда готовит что-то вкусненькое на десерт, пока он не видит, — говорит Амелия с лёгкой усмешкой и кивает в сторону раскалённой докрасна печи.

Там, в гуще пара и запахов, среди глины, копоти и тяжелого железа, булькали кастрюли. У печи суетилась невысокая женщина в светлом, уже основательно засаленном переднике с пятнами от подливок. Рука её не замирала — она ловко и методично помешивала железным половником и поглядывала краем глаза на буханки в углу.

Это и была Ханна — с широкими плечами и натруженными руками, заплетёнными в платок волосами и тем терпением, что рождается лишь у тех, кто годами кормит сотни ртов и всё ещё находит время посыпать солью хлеб.

Амелия машет ей рукой, и та отвечает улыбкой на раскрасневшемся лице.

— Давно ты здесь, в Лонгарте? — спрашиваю, но следом почти жалею о своём вопросе.

Амелия замолкает, будто взвешивает слова. Она всё ещё смотрит на Ханну, как будто та может подсказать, что стоит сказать, а что нет. Потом, не отрывая взгляда от пышущей жаром печи, отвечает:

— С тех пор, как была совсем мала. Думаю, мне тогда и семи не было, — поворачивается, берёт глиняную кружку в руки: — Меня нашли брошенную работники замка, что собирали урожай. Они и забрали меня в замок, я поселилась на этой кухне, Ханна меня кормила, постепенно я стала помогать ей на кухне…

Я представила маленькую девочку, которая как котёнок трётся об ноги, ища тепло и ласку.

— Я не знаю кто моя мать, и почему она оставила меня на дороге, а может не оставляла, и её убили, мне не известно.

— Мне хорошо известно это чувство, — говорю вслух, вспоминая, как я не отходила от Мелании.

— Ты тоже сирота? — наклоняет голову Амелия, заглядывая в меня лучше, будто заново узнаёт.

— Да.

Амелия молчит, но я вижу, что у неё много вопросов, которые она не задавала, ожидая, что я сама всё расскажу о том, что со мной случилось, почему меня наказали.

Но как рассказать, когда столько боли и обиды, разочарование, что не смогла…

Райтфорт — защита всех, кто здесь живёт, я не могу его ни в чём винить, он отстаивает границы империи, уничтожает врага. Как бы внутри ни пекло от обиды и несправедливости. Я не могу думать о нём плохо и уж тем более говорить. Теперь он мой господин, не муж. И он наказал свою бесполезную жену в согласии с законом. И кто из нас в этом виноват? Я, что не смогла дать ему наследника, он — чей род должен продолжаться. Кто?

5.

Но если бы он дал немного времени, хотя бы чуть-чуть, не год, не полгода, хотя бы месяц.

Но он был непреклонен.

“Наша связь оказалась ошибкой, Ливейн, ты пустышка”.

Я морщусь, на лопатке снова запекло, набухло, словно что-то просит выхода, подавленная некая сила.

— Но ты одна, — склоняется ко мне Амелия отвлекая от тревожащих ощущений, — как и я.

Я улыбаюсь, но в этой улыбке нет радости.

Когда мы вышли, слуги всё ещё тянулись к поварне. На пороге Амелию окликнула одна из женщин — крепкая, в потёртом платье, с платком на голове и внушительной корзиной на бедре. Что-то быстро спросила, показывая куда-то вглубь двора.

Я отступаю в сторону, позволяя им говорить наедине, и смотрю по сторонам. Каменные плиты двора были влажными от чьих-то спешных промахов с ведром воды.

Амелия не спешила. Она слушала, кивала, отвечала через плечо, даже успела поправить что-то в корзине собеседницы. Солнце поднималось всё выше, отбрасывая на стены длинные ломкие тени.

— Успею вернуться, — говорю себе полушёпотом и, прижав тёплый узел с пирожками к боку, иду через двор, туда, куда меня могут не пустить.

Пришлось ориентироваться на ходу. Я боялась, что меня остановят, начнут допрашивать. Но, на мою удачу — или, может, по милости какого-то высшего духа — стражники обедали, собравшись вместе в один круг.

Проскочить внутрь мне удалось. Но как только я оказалась в мрачном склепе, воспоминания нахлынули ушатом ледяной воды. Хотелось развернуться и бежать прочь без оглядки, подальше от этого приносящего столько боли места, которое помнит тело.

Отдышавшись, перебарывая страх, я шагаю дальше, прижимая сверток к груди, стараясь не поскользнуться на влажных ступенях. Холод, пропитанный плесенью, соломой и дымом, сдавил грудную клетку, покрывая липким слоем кожу. Чем глубже, тем воздух тяжелее. Ни капли магии. Ни единой капли.

Что же не так с этим замком?

Выхожу в туннель — и мгновенно тьма обволакивает как мокрое покрывало. Она не просто скрывает — она дышит мне в лицо тёплым гнилым дыханием. С потолка свисают ржавые цепи, в щели стен заползла плесень, пахнущая сыростью и чем-то мёртвым.

Где-то здесь держат того мальчика.

Стараюсь идти тише, но кажется, что земля под ногами стонет.

— Эй, красотка, ты куда? — голос выныривает из тьмы, каркающий, как ржавый замок. — Мимо не проходи… Подойди ко мне, не бойся.

Я вздрагиваю. Заключённый скребётся ко мне через решётку, тянет пятерню с грязными пальцами, будто хочет схватить за подол платья.

— Нет, — вырывается у меня почти шёпотом, и я инстинктивно отшатываюсь.

Бежать отсюда подальше!

Оборачиваюсь, смотрю в сторону подземелья, потом в сторону выхода, паника оглушает. Сжимаю в руках тёплый свёрток.

Нет, не могу уйти, мне нужно его найти.

Натягиваю на ниже шаль скрывая лицо, иду дальше, уже быстрее.

Камеры выстроились по стенам, будто рты беззубые, раскрытые в безмолвном крике. Их решётки ржавые и крепкие. До моего слуха доносятся покашливание, хрипы, чьё-то бормотание и даже стоны.

Не хочу думать, за что они все наказаны и какие преступления могли совершить.

Воздух становится всё более вязким, пропитанным железом. И вот наконец я замечаю его.

Он сидел у стены освещаемый проникающим через пробоину с решеткой тусклым светом. Бледная щека испачкана грязью, словно он спал лицом прямо на сыром камне. Волосы — чёрные, спутанные, падают на глаза, скрывая взгляд. Он не двигается, но в позе слишком чувствуется напряжение.

Его голова чуть поворачивается, секунду он смотрит на меня, а потом отворачивается, показывая, что гостей не ждёт. И кажется вовсе меня не узнал.

Я даже немного растерялась, не зная, что делать.

И всё же решительно приближаюсь. Присаживаюсь рядом с решеткой, развязываю свёрток, аромат печеного теста настолько яркий и вкусный в этом голодном по теплу месте, развеивает холод.

— Я принесла тебе вкусностей, — осторожно протягиваю руку через решётку и кладу на край каменной лежанки угощение. — Пирожки с капустой.

Парень всё-таки поворачивается, взгляд хмурый, он явно старается держаться мужественно, но в каждой черте дикая измученность.

— Отравить меня хочешь, да?

Его слова как порез ножом, резко и больно.

— Зачем, мне это делать?

Он смотрит с прищуром взвешивая что-то в уме.

Дорогие, следующая прода будет 26, не скучайте, чтобы наша история горела зажгите для неё звёздочек

А я вам приготовила ещё порцию визуалов, смотрите дальше

Визуал

Темницы

Поварня, где обедали девушки

Дорогие, следующая прода будет 26, не скучайте, чтобы наша история горела зажгите для неё звёздочек - https://litnet.com/shrt/P2x6

5.1

Потом смотрит на пирожки, и снова на меня и опять на румяные золотые корочки, наконец сдаётся и, быстро пересаживается к краю, хватает пирожок.

Жадно откусывает, потом ещё и ещё, запихивая в рот, будто в любой момент еду могут отобрать.

Я поздно понимаю, что нужно было взять и воды. Мысленно ругаю себя, что не подумала об этом.

Сжимаю пальцы на своём подоле.

— Не спеши, я ещё принесу.

Парень замирает, смотрит на меня, а потом смахивает крошки со своей ветхой одежды.

— Не надо, — отвечает.

— Почему? — задаю вопрос и боюсь услышать ответ.

Но он не спешит с ответом, надкусывает пирожок и просто жуёт.

— Откуда ты? Ты ведь не в замке живёшь, верно?

Парень кивает.

— Зачем ты украл зерно? Мог бы просто работать, за это тебе бы дали хлеба. Зачем было рисковать жизнью?

— Никто меня не берёт на работу.

— Почему?

— Ты слепая? — резко бросает он почти с раздражением, будто я задала глупейший вопрос на свете.

Искренне не понимая, о чём он говорит. Он резко выдыхает, как будто что-то внутри него на мгновение сдувается, и резко смахивает ладонью волосы со лба — нервным заученным жестом, в котором больше привычки.

Я сдерживаюсь от вздоха.

Передо мной был амор. С левой стороны часть лба и висок покрыты наростом, твёрдым, словно кора. Он продолжался к виску, деформируя контур лица, не уродуя, а… искажая, делая скулу чуть выше.

Аморы — ящеры которые убивают людей и пожирают их сердца. Они как драконы, только без человеческой испостаси, это и делает их агрессивными хищниками, воплощением инстинкта.

Существует легенда, что первый амор был человеком со второй ипостасью, которого оговорил его собственный отец и изгнал из своего клана, обвинив в измене. Отверженный и забытый, он скитался по мертвым землям, пока его вторая ипостась не взяла верх. Человеческое сознание уснуло, вытесненное зверем. Остались только ненависть, боль и голод.

И вот у берегов реки он увидел её.

Девушка, словно из света и воды. Чистая, невинная. Амор почувствовал — нет, не запах крови, а нечто забытое. Теплое и болезненное. Он вспомнил себя. Почти невозможное случилось: чудовище вновь стало человеком. Между ними вспыхнула истинная любовь. Возлюбленная подарила ему первенца.

Но когда впервые увидела его — ребёнка с чешуей вместо кожи, с крошечными когтями и глазами, не мигающими, как у ящерицы — ужас задушил любовь. Она сбежала, оставив младенца в колыбели.

Так появились проклятые… не драконы и не совсем люди.

В основном они образовывали свои кланы. Редко проклятые живут среди обычных людей, а если и живут, то как неприкаянные.

С ними Вальдия и воюет.

Они не могут перевоплощаться, как их прародитель. Но они унаследовали нечто другое: власть над аморами. Сильнейшие из них могут управлять одной или даже целой стаей этих существ, пользуясь тайной магией.

Один проклятый — и десяток крылатых убийц над городом. В этом их страшная сила.

Парень заметил мой взгляд, но не отодвинулся. И в этом было столько усталости, словно он нёс на своих плечах вес всего мира. Сердце сжалось.

— Будешь меня дальше кормить? — усмехается парень, откусывая пирожок. В его голосе слышится неверие, будто он боится, что я передумаю и исчезну.

Я сглатываю, а в груди всё омрачается. Проклятые враги, на них клеймо, они уничтожили мой дом, наслав своих чудовищ, когда умерла Мелания, я возненавидела их так же, как и все остальные, за разрушенные дома, сожженные земли, смерти невинных.

5.2

Делаю сильный вдох.

— Как… как тебя зовут? — спрашиваю, стараясь, чтобы мой голос был ровным, не прозвучал как-то холодно, хотя внутри ростёт ледяная стена.

“Ливейн, не надо, перед тобой обычный человек, просто ребёнок, который очень голоден и которого не кормили со вчерашнего дня.”

И ещё неизвестно, когда он вообще в последний раз ел.

Сердце сжимается сильно, и стена тает мгновенно, вода которой смывает боль.

— Коул, — отвечает он.

— Сильное имя. Кто тебе его дал? — интересуюсь осторожно, стараясь не спугнуть, чтобы узнать, есть ли у него родные, те, кто мог бы о нём позаботиться.

— Я сам, — с гордостью признается он и берёт второй пирожок. Ест уже не так быстро, словно насыщается не только едой, но и моим вниманием, и всё больше поглядывает на меня с любопытством.

— Зачем ты так рисковал?

Коул перестаёт жевать и смотрит хмуро. В глазах словно пробуждается настороженность.

— А ты мне так и будешь вопросы задавать? Какое тебе дело?

Я замираю от грубости, но делаю терпеливый вдох.

— Хочу помочь, — честно отвечаю я, глядя ему прямо в глаза, и словно сама себя проверяю, я ведь ещё не ушла, почему-то. Могла бы, и нужно это сделать, в каждом проклятом потенциально десяток смертоносных аморов, что жгут границы.

Парень громко фыркнул — не поверил, и был прав. Я и сама не понимаю себя, зачем пришла, что хочу узнать? Но чувствую, что должна, чувствую как тепло становится и забывается недавний кошмар, который обрушил на меня мой муж. Бывший муж.

Коул мочит, наблюдает, словно пытаясь разгадать мои истинные намерения. Взгляд падает то на застиранную шаль, то на платье из грубого льна.

5.1

— Как ты мне можешь помочь? — голос его хриплый, будто застрял между гневом и усталостью. — Сама на подножном корме здесь… Вчера плетей могла получить, — морщится он, доедает пирожок и садится удобнее, но чуточку ближе.

И эта надежда, искра доверия в его жесте, словно крик в пустоту. Ну точно как бездомный щенок, который боится, но хочет тепла, и эта надежда ещё не разрушена, не растоптана. Я узнаю себя в нём — до боли узнаю. Именно так я смотрела на Райтфорта, именно так просила пощады. А он… оттолкнул.

Как легко можно ожесточиться.

Хочу узнать историю этого мальчика, но ещё больше — вытащить его отсюда, дать то, чего лишили меня. Я чувствовала, что не могу просто так уйти, оставив его дожидаться наказания. Я должна как-то помочь. Но как?

Облизываю губы и смотрю в сторону, откуда доносятся голоса стражников.

Судорожно сжимаю решётку и быстро говорю:

— Я попробую вытащить тебя отсюда.

— Зачем тебе это? — морщится он болезненно, но голос уже не такой холодный.

— Я… тоже хочу сбежать. Мы сбежим вместе. Вместе же веселее? — улыбаюсь я.

И вдруг лицо Коула тоже преобразила улыбка.

Но радость была недолгой. Под сводами пронёсся глухой стук. Камень о железо. Звук, будто кто-то предупреждает — время вышло, уходи!

6.

Подрываюсь на ноги. Холод от каменного пола успел впиться в колени, но я его почти не чувствовала — внутри уже бурлила решимость.

Недолгий разговор, но я успела понять слишком многое. Коул почти не говорил и всё же говорил всем своим видом, каждым взглядом. В нём не было ни страха, ни гнева. Только молчаливая стойкость и что-то, похожее на… усталое смирение? Нет — не смирение. Скорее, осознание, что ничего не изменить. Аморов будут ненавидеть, всегда.

Именно это и пугало больше всего. Он не молил о пощаде, лишь смотрел со спокойствием, будто заранее знал, что я, как и все, оставлю его.

— Я вернусь, а ты будь готов, — твёрдо обещаю я и спешно отступаю.

Почти бегом преодолеваю скользкую лестницу, теперь кажущуюся пустяком, и взлетаю по ступеням. Гул голосов стражи проникает в подземелье, я сбавляю шаг.

— А что с этим воришкой? Второй день сидит в темнице, есть не даём. Подохнет, кто труп выносить будет? — слышу я недовольный голос одного из стражников и замираю.

— Какой он воришка, — сплёвывает другой. — Это амор. Мартрук приказал повесить его завтра на рассвете.

Меня пронзает холод, дыхание сбивается.

— Только чтоб без лишнего шума. Не хватало ещё смуты из-за того, что проклятый выродок в замок пролез.

— И вообще, хватит трепать как баба. Расходимся.

Отталкиваюсь от стены и пролетаю двор, почти земли не касаясь, скользнув тенью в ворота и в свой двор.

Иду и не вижу ничего перед собой. Всё расплывается в серой пелене. Голова тяжелая, как будто наполнена расплавленным свинцом, а грудь — словно налита горячим камнем, который давит, душит, заставляет сердце биться в бешеном неровном ритме. Оно стучит так громко, что, кажется, слышно даже сквозь стены.

“Завтра повесят…”

Фраза вонзается в сознание как лезвие.

Чей это приказ?

Райтфорт…

Тяжело вздыхаю. Нет, он не может быть настолько жестоким, чтобы отдавать такие приказы. Спина тут же отдаётся фантомной болью, когда я снова думаю о нём.

Что я о нем знаю? Ничего. Он стал другим, холодным, непредсказуемым и опасным. Или был таким, а я не замечала.

Прижимаю пальцы к вискам и тру, пальцы впиваются ледяными отпечатками. Стискиваю зубы, прогоняя мысли о нем.

Он предал. Отверг. Вырви его из сердца наконец, Вейн, хватит.

Коул, даже если он проклятый, ничего не сделал плохого, за что ему такая участь?

— Вейн, где ты была?! — налетает на меня Амелия, застав врасплох, хватает за руку и с беспокойством смотрит в сторону ворот, перехватывает руку и тянет в сторону прачечной.

— Я тебя ищу везде, — уже шёпотом, — ты что, всё-таки к нему ходила, Вейн?

— Мне нужно было, его не кормят.

— Вейн, — хмурится Амелия. — Ты сама едва выжила, о себе лучше подумай. Забудь об этом воришке, он сам виноват.

— В чём? Что с голоду умирает? — бросаю в ответ. Она не видела его глаза, не видела эту усталость, истерзавшую сердце. — Я не верю, что он способен причинить кому-то вред. Его повесят утром.

Амелия замирает. Смотрит на меня пристально. Долго, изучающе.

Затем поправляет фартук резким движением — будто смахивает не только складки ткани, но и мои вопросы.

— Идём, у нас много работы, — холодно отвечает, разворачивается и направляется к прачечной.

Смотрю ей вслед.

Никто не виноват, что всё так происходит.

Ноги двигаются с трудом, грудь вздымается неровно, будто легкие отказываются принимать воздух. Он вырывается прерывисто, горячими толчками.

Служанки вокруг устало вытряхивают пыль из одежды. Их движения привычные.

А я ничего не могу.

Бессилие накатывает волной, давит тяжелее, чем груз мокрого белья. Плечи опускаются сами, будто кости вдруг стали мягкими.

А может, Амелия права? Я не в силах ничего изменить. Как мне его оттуда вытащить? Что я могу?

Ты больше здесь никто. Ливейн. Твое время ушло.

Горькая правда обжигает сильнее слез. Я столько месяцев жила в иллюзии, будто что-то могу. И Райт не увидел во мне ценности, только пустое место.

Вытираю слезы со скулы и следую за Амелией.

***

Работа продолжается: всё те же заученные движения, сырость, холод. Рутина. Амелия поглядывает на меня искоса, молчит. Несколько раз я роняю ковш, разливая воду, и в целом всё как-то не ладится. Внутри меня мрак и боль. Бессилие и ощущение собственной ничтожности.

Так проходил обед, но небо было одинаково серым, все с теми же тяжёлыми тучами.

— Железоморд идёт, — слышу позади себя шепоток.

Поднимаю голову.

Во двор и в самом деле ступил Мартрук.

Меня непроизвольно сковывает. Пальцы не слушаются, разжимаются сами собой, и мокрая рубашка со шлепком падает в таз. Звук — оглушительный, как пощёчина. В висках стучит, тело наливается ватой. Кажется, воздух становится гуще, тяжелее — будто сама его воля давит на грудь.

6.1

Он отворачивается и проходит дальше, вскоре скрываясь за постройками.

Он ведь приходил смотреть, работаю ли я, ведь так? Желает удостовериться, что я послушно исполняю роль служанки. Но зачем ему за мной следить? Приказ Райтфорта? Чтобы я выполняла работу наравне со слугами? Хочет убедиться в моем унижении?

Эта мысль жалит больнее плети.

Неужели Райтфорт настолько меня ненавидит?

Делаю тяжёлый вдох. Не могу здесь оставаться, задыхаюсь. Если умереть, то не в этих стенах. Не так. Я не выдержу этого гнёта и унижения, и чем дольше я здесь, тем глубже погружаюсь в бездну отчаяния. Всё больше людей в замке запоминают моё лицо. Вскоре бежать станет невозможно.

— Вейн, ты меня слышишь? Может, воды подать? — сжимает мою руку Амелия.

— Что-то плохо сделалось, в глазах потемнело, — говорю я сипло. Вру, но я должна покинуть двор, чтобы остаться без надзора.

— Мартрук тебя высматривал, — морщится девушка, смахивает влажной рукой с лица чёрную прядь, выбившуюся из-под платка. — Не понимаю, почему он так к тебе прицепился?

Она вытягивает шею, высматривая тёмную фигуру мужчины, потом встаёт.

— Ушёл, кажется, — садится на скамью обратно, забирая мой таз с бельём, — иди в комнату, если что, я скажу, что тебе нездоровится.

Как жаль, что нам придётся расстаться. Амелия и Рена смогли не очерстветь в этих жестких условиях. Их доброту я не забуду.

Сердце будто сдавливает. С одной стороны — глухой каменной стеной сожаления: я оставляю тех немногих, кто проявил ко мне тепло. А с другой — непоколебимым весом: цена побега — моя собственная жизнь. Я не знаю, получу ли второй шанс. Но даже риск смерти предпочтительнее медленного угасания здесь.

Словно с камнем на груди я выхожу из прачечной и медленно направляюсь к холодным, пропахшим сыростью жилым комнатам.

Ночью сбежать будет сложнее. Гвендолин скоро вернётся — у неё острое наблюдение. А во дворе становится тише, людей всё меньше. Любое движение привлечёт внимание. Стража наверняка заметит, если я решусь выскользнуть. А ведь мне ещё нужно вытащить Коула.

Ключи от камер находятся у главного надзирателя. Понятия не имею, как у него их взять.

Я останавливаюсь, закрываю глаза и глубоко втягиваю в себя воздух. Вместе с ним — запахи: тяжёлый влажный аромат мыла, прелой ткани, тлеющей соломы и дыма. Этими запахами пропитались мои волосы, кожа, лёгкие. Незаметно я становлюсь частью этого двора. Служанка. Без прошлого, без будущего. Серая тень, имени которой никто не вспомнит. Но не это давит сильнее всего. Не нищета. Не холод. А то, как жестоко и несправедливо мой муж со мной поступил.

В комнате мне нечего было брать — меня сюда привели в одной рваной сорочке, которую дракон разорвал при встрече. Из всего добра только медальон.

Надо поторопиться. Мартрук направился в сторону южной башни, проверять других. У меня не так много времени.

Развязываю фартук, бросаю в сторону. Стягиваю с волос платок. Вытаскиваю из-за пазухи медальон — единственное украшение, которое поможет отвлечь от одежды черни.

Торопливо развязываю мешочек, вытягивая за цепочку опасную драгоценность.

Взбиваю волосы — они ещё не потеряли прежнего блеска, тёмно-медные, мягкие, с крупными завитками, падают на спину тяжёлыми локонами. Райфорт всегда пропускал их через пальцы, жадно вдыхал аромат, любуясь ими. Теперь всё это в прошлом.

Возвращаюсь к темницам, на миг замираю перед воротами. Собрав всю смелость, ступаю во двор, уверенно, гордо расправив плечи, как если бы я шла по парадным коридорам замка, и мысленно молю всех духов-защитников о том, чтобы меня не разоблачили.

Если слуги не знают о том, кто я, то и стража — тоже. А значит, я могу этим воспользоваться. Терять мне нечего. Я должна попытаться.

Стража замечает меня сразу и настораживается, когда я приближаюсь. Суровые черты лица заостряются, в глазах читаются настороженность и оценка.

— В темнице заключен мальчик-амор, выпустите его и приведите сюда, — говорю с интонацией, присущей жене наследника престола, как будто у меня вновь появилось это право. Вскидываю подбородок, смотрю прямо, а сердце бьётся в такт страху — чуть тронуть, и я задрожу и сломаюсь, как дерево под осенним ветром.

Воздух тяжелеет ожиданием, слышу, как стучит молот о железо, как скрипят ворота.

Если, кто и знал Ливейн, то видел её такой

Кстати, очень плотно думаю над тем, что наша история скорее всего её приобретёт, как вам такое, хотели бы почитать сцены 18+?

6.2

Стражники стоят неподвижно, молча разглядывая мои волосы и медальон. Такая роскошь недоступна обычным девушкам в замке — у них просто нет причин сомневаться в моей знатности.

Я оглядываюсь — и замираю. Среди них тот самый стражник, который бил Коула кнутом. Сердце уходит в пятки — он сейчас узнает меня.

Стражник смотрит на меня холодно, прищурившись, словно взвешивает что-то. В его взгляде читается сомнение.

Время словно замедляется.

— Или вам нужен особый приказ? — произношу я твёрдо, встречаясь взглядом с тем самым стражником, который уже однажды запомнил меня.

— Мы подчиняемся только приказам вышестоящих, — резко бросает кто-то сбоку, не утруждая себя даже посмотреть на меня.

— Хотите, чтобы Райтфорт узнал, что его люди игнорируют приказ той, кого он сам выделил в знак доверия? — мой голос звучит ровно, почти ледяным. Хотя внутри всё сжимается от страха, я не позволяю себе дрогнуть. — Или вы ставите под сомнение волю самого Райтфорта? — добиваю его, не оставляя паузы. — В таком случае, я первой назову ваше имя — при нём.

Молчание. А потом — короткий кивок. Один из стражников негромко жестом велит другому действовать.

Через пару минут выводят Коула. Он не сопротивляется, но идёт неровно — взрослый воин тащит его вперёд, грубо. Коул спотыкается, едва не падает: его руки скованы тяжёлыми железными обручами.

Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не сказать что-то — не выдать ни злости, ни тревоги. Коул морщится, шарит глазами по сторонам — и успокаивается, встретившись со мной взглядом. Узнал.

— Снимите с него кандалы, — приказываю.

— Это исключено.

— Выполняйте приказ, — спокойно, но твёрдо повторяю я. Даже не даю голосу дрогнуть — в нём должна звучать только власть.

Он медлит, бросает на меня тяжёлый взгляд, но всё же подчиняется. Со скрипом открывает замки. Грубые железные кандалы, слишком тяжёлые для таких худых подростковых рук, с глухим звоном падают на землю.

— Это всё равно опасно. Он а… — начинает кто-то.

— Я знаю, — резко обрываю. — Не нужно объяснений. Сопровождение не требуется.

Я подхожу к Коулу. Он приподнимает голову, и наши взгляды встречаются.

— Иди за мной, — прошептала я. Один неверный шаг — и всё рухнет. Нас схватят, и тогда уже не будет шанса. Ни для него. Ни для меня.

Коул понимает это. Он идёт молча, напрягся всем телом, как натянутая струна. Плечи сжаты, взгляд мечется — по углам, по башням, по лицам. Он готов сорваться с места в любую секунду — даже если это будет конец.

— Не спеши, — предупреждаю едва слышно. — Если побежишь, нас сразу схватят.

Мы минуем очередной двор — удаляясь всё дальше от темницы, от прачечной, от ледяных казематов, где в камне прячутся чужие стоны и заплесневелые молитвы. Теперь мы в другом крыле замка.

Слуги отвлекаются от своих дел, глядят нам вслед с растущим удивлением: по двору идёт сама госпожа.

Дыхание перехватывает. Грудь сдавливает, словно стянутую невидимыми кандалами. А ведь могла — могла бы хоть что-то изменить.

Но не смогла. Магия не проснулась, связь с Райтфортом — оказалась пустотой. А я бегу.

Во рту горчит, как от полыни. Слёзы выступают внезапно, горячие, предательские.

Мы пересекли ещё одни ворота и теперь шли вдоль массивных, обветренных временем сторожевых стен. Камень под ногами был неровным, влажным от пролившегося здесь дождя. Над нами хмурилось небо, будто само замок не желал отпускать.

Старая арка, поросшая мхом и покрытая чёрными пятнами сырости, хрустнула под нашими шагами — будто с упрёком вздохнула нам вслед.

Коул бросал на меня короткие настороженные взгляды — всё ещё сомневался, не обман ли это.

Я не оборачивалась. Не хотела видеть башни и окна, где осталась часть меня. Там — лестницы, по которым я поднималась в тишине ночей. Там — его голос, его слова, прикосновения, обещания. Там — двери, что теперь навсегда закрылись для меня.

Ноги словно налились камнем. Каждый шаг отдавался в теле болью, но я шла. Шла, потому что нельзя было останавливаться. По ступеням вниз, в сторону свободы или гибели. Воздух становился свежее, пахло сырыми соснами и горной прохладой. Но в груди всё ещё тлел пожар — от пережитого, от потерянного.

Минуем ещё одну узкую арку, и я, не выдержав, останавливаюсь.

— Подожди… мне нужно… отдохнуть, — шепчу, оборачиваясь к Коулу.

Под сердцем колет — будто ножом. Височная боль пульсирует, тело дрожит от усталости и страха. Я быстро прячу медальон обратно в кожаный мешочек. Прислоняюсь к холодной влажной стене и закрываю глаза — нужно хотя бы один вдох сделать без боли.

Вдруг — сверху сыплется мелкий щебень.

Коул тут же замирает, вскидывает голову, выглядывает из-за арки. Его пальцы судорожно сжимаются в кулаки.

Раздаётся топот. Сначала глухо — потом всё ближе, громче.

— Они где-то здесь! Далеко не могли уйти. Не дайте выйти из замка, Мартрук кастрирует всех, если их не поймаем! — грохочет чья-то злая хриплая команда. Много голосов. Много ног.

6.3

Нет… Только не сейчас. Не он.

Коул разворачивается и убегает, просто срывается с места и бросает меня здесь.

Тяжело дыша, поджимаю губы, чтобы не закричать от отчаяния. Хотелось просто осесть здесь, на холодной земле, прислонившись к стене, и не шевелиться, просто сдаться. Позволить им найти меня.

Но что-то внутри всё протестует. Я не сдамся. Не дам им распоряжаться мной как вещью. Я не пленница и не рабыня. Я — Ливейн.

Отталкиваюсь от стены и следую за Коулом. Мальчишка знал лазейки, иначе он не пробрался бы сюда незамеченным. Он может меня вывести из этого каменного лабиринта.

Позади слышались крики стрижей, и казалось, что они дышат мне в спину, обжигая шею своим смертельным дыханием. Страх гнал меня вперёд, не позволяя замедлиться ни на секунду. Вскоре я настигла Коула. Обернувшись, он без труда с какой-то звериной ловкостью вскарабкался на стену.

Как легко ему это даётся! А я? Что я буду делать? Паника сдавливала горло, лишая воздуха.

При учебе в Монинской академии я всегда была в форме, постоянный труд, без дела никогда не сидела, а в замке разнежилась, ничем не утруждалась, в итоге физически я стала слабой.

Лязг железа, приближающийся топот подталкивают кинуться к стене, вот только залезть на неё мне не под силу.

Носок ботинка предательски соскальзывал, пытаясь зацепиться за обманчивые каменные выступы. Пальцы немели, мышцы дрожали. Я срывалась, слишком тяжёлая, чтобы взлететь на стену, слишком мало сноровки, чтобы повторить трюк Коула.

Вконец расцарапав пальцы, я вскрикнула от бессильной злости, ударив кулаком по холодной каменной преграде.

Кусаю губы до крови, смахивая с ресниц предательские слёзы, вновь и вновь пытаюсь, но не выходит — стоит немного подтянуться, как я снова сползаю вниз, оставляя на камнях лишь следы грязи.

Вскоре отчётливо слышится топот сапог стражей. Время тает на глазах.

С отчаянием подбираю юбки, ставлю носок на выступ, цепляюсь пальцами за шершавые камни. Высота стены вдвое выше моего роста, но мне удаётся подтянуться, чувствуя, как от напряжения тело дрожит, пальцы горят. Закрываю глаза, предчувствуя неминуемое падение.

Прикрываю веки. Всё кончено, Ливейн, тебе не сбежать.

И вдруг неожиданно кто-то хватает меня за запястья. Цепкие пальцы, словно крючки вцепившись в мою руку, тянут вверх.

Вскидываю голову. Тёмные глаза Коула почти пугают, есть в нём то, от чего холодно становится в груди. Он действительно опасен, несмотря на возраст, кровь аморов делает его таким.

Но он вернулся, не бросил. Почему?

Я карабкаюсь, ухватившись за край, подтягиваю себя, Коул помогает, тянет наверх. Не медля, он сползает вниз с другой стороны.

Вот только я не такая ловкая, как он. Буквально срываюсь с края и соскальзываю вниз.

С глухим ударом сшибаю Коула с ног — и мы, сбившись, летим вниз по крутому склону.

Земля рушится подо мной, булыжники впиваются в спину, острые ветви хлещут по щекам, когтями рвут одежду. Всё сливается в хаос: мелькают ветки, скользят камни, шелест и треск шелестят в ушах. Боль накатывает волнами, бьёт то в плечо, то в бок, то в бедро — всё перемешивается в одно сплошное месиво. Казалось, это конец, и я просто разобьюсь. В какой-то момент меня оглушил глухой стук — ударилась обо что-то головой. Сознание заливает чёрной смолой, свет гаснет, и все чувства тоже. Тело обмякает ещё до того, как свалиться в ров.

7.

Сознание возвращалось медленно, пробивалось словно сквозь толщу льда, наконец выгребая на поверхность.

В нос бил запах сырости: прелая трава, мокрый мох, холодная земля, напитанная влагой. Птицы оглушают щебетом. Сверху что-то капало, и каждая капля, падая на лицо, била по ресницам ледяным уколом.

Шевелю пальцами и ногами: слава духам — все цело. Только вот сильно болит голова.

Мы выбрались? Мы сбежали? Где... Коул?

Медленно и тяжело открываю глаза. Надо мной — зелёный купол, листья и ветви, мокрые, сверкающие россыпью капель, как драгоценности. После мрачных, сырых стен замка это кажется другим миром — живым, настоящим.

С усилием поворачиваю голову, тело протестует, но я поднимаюсь на локтях. И застываю.

Коул сидит на коряге, склонившись над тем, что делает, не замечая, что я очнулась. В одной руке у него — обтёсанный сук, в другой — острый камень, скорее всего найденный где-то поблизости. Он точит зубец с сосредоточенной настойчивостью, будто это — всё, что имеет сейчас значение.

Не сбежал. И не бросил.

Я ощутила, как тронула уголки губ робкая улыбка, и, собрав остатки сил, приподнимаюсь на локте. Краем глаза замечаю как парень, сосредоточенно орудовавший добытым “инструментом”, резко замер, словно зверь, уловивший опасность. Его взгляд, острый и настороженный, на мгновение пронзил меня, но тут же вновь уткнулся в работу, будто ничего и не было.

— Спасибо, что вернулся, — прошептала я, чувствуя, как голос дрожит от слабости.

Кончиками пальцев осторожно касаюсь болезненной шишки на затылке, оценивая масштабы повреждений.

Коул, казалось, пропустил мои слова мимо ушей.

— Надо уходить. Они скоро будут здесь, — разворачивает заостренный кол в руках. Его движения быстрые и точные.

— Сколько я пролежала здесь? — смахиваю с лица прилипшие комья земли, сухие листья и цепляющиеся ветки. Легкие покалывания пробегали по коже.

— Два десятка мгновений, не меньше.

— Ты знаешь счёт? — не удержалась я. — Ты знаешь счёт времени? Как отмерил столь точно? — внимательно наблюдая за ним.

Слишком уж уверенно он двигался, слишком четко формулировал мысли. В нем чувствовалась некая сдержанность и благородство. Этот парень совершенно точно не был простым дворовым сорванцом.

Коул легко спрыгнул с поваленного дерева, на котором сидел, и обернулся ко мне с насмешливым огоньком в глазах.

— А ты знаешь, как должна вести себя королевская особа?

Я удивленно распахнула рот, собираясь объяснить ему, но амор, не дожидаясь моих слов, двинулся прочь.

Шагаю следом за ним и тут же морщусь - боль в бедре прострелила так, что искры из глаз. Но, ничего, притерплюсь.

Уже после нескольких шагов становится легче, да и выбор невелик: чем дальше мы от Лонгарта, тем спокойнее.

А ещё приходиться доверять Коулу, дальше стен этого замка я не выходила. Туда Коул и направился. В сторону, где кочуют враги.

Через лес пробираться – то еще испытание. После падения каждый шаг дается с трудом, мы словно взбираемся на отвесную скалу, продираясь сквозь колючие заросли. Коул стараясь не ломать ветки, а я иду следом, придерживая совершенно мокрую юбку, чтобы не спотыкаться. В лесу и так влажно, а от усилий вся спина промокла насквозь, как и шея. Ушибы болезненно напоминали о себе, затылок пульсировал, а надоедливая мошка так и норовила укусить. Я совсем отвыкла от подобного рода трудностей.

Вопросов в голове роится все больше и больше, хочется засыпать ими Коула, но понимаю, что это только замедлит наш путь, а опасность погони еще долго будет висеть над нами заостренным клинком. Остается только следовать за ним неуклонно вперед, не обращая внимания на боль, усталость и страх.

Но зато у меня есть время все обдумать…

Теперь, когда я на свободе, дышится даже легче. Райтфорт больше никогда меня не увидит. Возможно, когда-нибудь он поймет, какую ошибку совершил, поймет, чего лишился, поймет, как сильно я его любила и ждала все это время, как согревала и отдавала ему всю себя без остатка.

Но тогда будет уже поздно. Каждую рану вспомнит на моей спине, а я к тому времени его забуду. Обязательно забуду. Я смогу, как бы больно сейчас не было. Нужно только время.

Зачем он это сделал со мной? Зачем?

“ — Ты не справилась. Ни с собой, ни с обязанностями, ни со своей ролью.”

Слова жгут как клеймо, заставляя мои ноги передвигаться быстрее, прочь от этого жестокого дракона.

“ — Ты должна была стать моей силой, продолжением, союзом, который укрепит трон. А ты? Пустая оболочка с красивым лицом. Я не намерен больше ждать. Этой ночью я ждал, что ты скажешь мне хорошую новость. Но нет.”

“— С этого момента ты — никто. Ты лишаешься всех титулов, привилегий, защиты. Все документы аннулированы. Все слуги будут знать — ты больше не госпожа… Я так решил.”

Сжимаю в пальцах ткань своего нищенского платья. Жесткие слова выстреливают будто в спину. Зачем, я это вспоминаю, будто это всё ещё важно для меня?

Он сказал, что слуги будут знать, что я бывшая госпожа, но никто так и не узнал об этом…

Эта мысль повисла будто над пропастью. А потом чередой хлынули на меня другие. По закону я должна быть наказана публично. Меня должны были вывести во двор и привязать к столбу, что считалось символом позора. Но вместо этого Райтфорт спустил меня в темницу и сделал это закрыто. Почему?

Дорогие, новая продочка выйдет как всегда в полночь, надеюсь вам интересно 😘 самой переживательно получится ли у наших беглецов уйти.

7.1

Холодный пот прошибает, а в голове пульсирует этот вопрос.

Всё-таки пожалел меня? Или это всего лишь высокомерное проявление власти, нежелание признать, что его выбор оказался провальным? Ошибка, которую он предпочёл бы скрыть от чужих глаз?

Ярость, словно кипящая лава, бурлит внутри, подпитывая каждый мой шаг, не позволяя остановиться ни на миг.

Всё кончено. Молю лишь об одном — чтобы нас не догнали.

— Так кто ты такая? — немного грубый голос Коула вырывает меня из водоворота мрачных мыслей. — Почему бежишь? От кого?

Я судорожно хватаю ртом воздух, внезапно осознав, что до сих пор не поделилась с ним своим прошлым.

— Моё имя Вейн. В Лонгарте я живу чуть больше года. Я… я была госпожой, пока не стала служанкой… Так получилось, что не оправдала чужих надежд и меня лишили статуса.

Болезненный укол тревожит сердце, а в груди всё ещё жжёт от несправедливости. Но больше я не позволю себе оглядываться назад.

Коул бросает на меня быстрый оценивающий взгляд, в котором читается зрелость, не по годам развитая жизнью в диком краю.

— Если стража тебя послушала, значит, ты была важной персоной.

— Как оказалось, не такой уж и важной, — с горечью произношу я, стараясь скрыть сожаление в голосе.

На этом наш короткий разговор прерывается, так как тропа становится ещё круче. Дыхание сбивается, ребра сдавливает, во рту пересохло, а у нас нет ни капли воды. Лес кажется бесконечным, и тревога невольно прокрадывается в душу. Но, глядя на Коула, на его уверенные шаги, я понимаю, что он знает, куда идет. И мне остается только довериться ему. Ведь другого выхода нет. О, если бы Милания знала, что я связалась с проклятым… Одобрила бы она мой выбор? Скорее, нет. "Лучше смерть, чем союз с врагом", — вот что она всегда говорила.

Вскоре усталость от последних тяжелых дней даёт о себе знать. Я ещё слишком слаба для такого изнурительного перехода. Ушибы и боль в спине напоминают о пережитом, хоть раны и начали затягиваться, но к ним липла мокрая одежда.

Спустя какое-то время ноги начинают предательски дрожать, в боку вспыхивает острая боль, тело неумолимо клонится к земле. Чувствую, что вот-вот упаду без сил.

— Коул, — хрипло зову я парня, ушедшего вперёд, — давай немного отдохнём, пожалуйста.

Мы делаем привал возле мшистого сухого дерева, к которому я приваливаюсь плечом, закрывая глаза.

— Скажешь, куда мы идём? У тебя есть дом? Где ты живёшь?

Коул смотрит на меня искоса, словно взвешивая, стоит ли говорить правду. Потом всё-таки решается, отряхивая сапог от грязи.

— Я знаю один прямой путь к каньону Крион, — говорит он. — Его почти никто не использует.

Я распахиваю глаза.

— Ты говоришь так, будто это плохое место.

— Потому что так и есть. Все знают, что это путь к проклятым.

7.2

“Путь к проклятым”, — отзывается гулом.

Неужели я сама, по доброй воле, иду навстречу такому финалу? Но ужаснее всего осознание: перейдя этот каньон, я сожгу все мосты. Обратной дороги в Вальдию не будет. Я стану прокаженной не только для замка, но и для всей страны. Император сочтет меня предательницей, и тогда меня ждет не просто изгнание, а казнь.

Готова ли я к этому? К вечным скитаниям, к жизни в тени, в страхе быть обнаруженной? Готова ли я примкнуть к тем, с кем мой бывший муж сражается не на жизнь, а на смерть, кто оскверняет святыни Вальдии, разоряет деревни, сеет мрак?

Я почувствовала тошноту, ком подступил к горлу.

— Я… я не могу туда пойти.

— Тогда тебе лучше вернуться, — отвечает Коул, как будто ожидал этого.

Парень вдруг поднимается, собираясь уходить, вот так быстро.

— Постой, Коул, — хватаю его за руку.

Он посмотрел на меня, потом на свою руку, которую я держала.

— Не уходи.

Без него мне не выбраться отсюда, я отчётливо это понимаю. Скоро ночь, в лесу полно диких зверей и опасных тварей. А Коул знает дорогу, он будто ходил здесь не раз.

— Почему не можешь пойти? — спрашивает он. — Тебя уже выкинули. Ты им не нужна. Ни замку, ни королю, ни даже тем, кто называл тебя своей. Если вернёшься — только чтобы снова встать на колени. Чтобы об тебя вытирали сапоги, как о половую тряпку.

Его слова — кинжал, вонзенный в самое сердце. Он разрушил последнюю иллюзию. Я всё ещё надеялась, что Райтфорт одумается, поймет свою ошибку. Но этого не будет. Я, глупая, всё ещё цепляюсь за прошлое, за то, что ушло. Навсегда.

Здесь меня ничто не держит. От меня избавились, бросили. Райтфорт разорвал нашу связь жестоко, без малейшего сожаления.

Я выпускаю руку Коула.

— Ты прав, — бесцветно отвечаю я. — Я иду с тобой.

Опираясь о дерево, я поднимаюсь.

***

Изнурительный путь продолжался, облегчение пришло, когда мы уже в гору не поднимались, а пробирались через чащобу: повсюду деревья, скалы, ухабины. Уже ближе к вечеру мы нашли не отравленный родник. Чистая кристальная вода утолила жажду, жаль, что взять с собой её было не в чем.

Сумерки опускались медленно, будто не хотели накрывать нас с головой. Но в лесу темнело быстро, нужно искать укрытие, прежде чем ночь станет настоящей. Мы нашли его. Небольшая расщелина между скал, внутри было сухо и безопасно.

Мы с Коулом наломали еловых веток, что пахли свежей смолой.

Пока я стелила место для сна, запахло дымом. Коул спустился к ручью, что мы переходили вброд, и каким-то чудом поймал карасей. Целых три: крупных, живых, серебристых. Он развёл огонь из камней — так просто, как будто всегда это умел.

Я разделала рыбу, нанизала её на ветку и подвесила над костром. Мы сняли обувь и поставили сушиться рядом. Моя одежда у костра высохла и теперь хорошо грела. Вскоре запах стал невероятным, домашним. Рыба оказалась вкуснее, чем я могла представить. В теле сразу потеплело, и меня клонило в сон.

Когда темнота упала окончательно, мы погасили костёр, оставив только пару угольков — чтобы не привлекать опасность.

Коул, на удивление, отказался спать в пещере, объяснив это тем, что выспался в темнице за последнее время. Я не стала спорить, хотя старалась и для него.

Я так устала что просто не было сил думать и переживать, что теперь будет, как сложится моё будущее, что ждёт в чужих землях. Единственное, чего я хотела, это свернуться калачиком и хоть немного поспать.

Поэтому едва я положила голову на хвойную подстилку, как уснула мгновенно.

Меня разбудил утренний холод, который пробрался под совсем не греющую одежду нищенского платья.

Я вышла, видя, как Коул спускается с возвышенности. Выглядел бодро, но всё равно слишком он был истощённым. Небо светлело на краю горизонта, который был виден с вершины скалы. Где-то там остался Лонгард.

Мы доели остатки вчерашней пищи и спустились снова к ручью, чтобы умыться, и двинулись дальше.

Я всё прислушивалась к каждому скрежету и шороху, но кроме жизни леса не слышала ничего. И всё равно не могла расслабиться. Если нас схватят, то последствия будут плачевные, для нас с Коулом это плохо закончится.

И снова долгий путь, тело отдавалось болью, поставленными то там, то тут синяками, но уже не так тяжело, как вчера, несмотря на то, что мы снова поднимались в гору.

— Коул, скажи честно, зачем ты приходил в замок? Ведь не хлеб тебе нужен был? Ты хорошо охотишься.

Парень шагал, будто не услышал моего вопроса. Тишина между нами повисла плотной паутиной, тревожной и вязкой. Но потом он всё же заговорил — негромко, словно рассказывая тайну, в которой сам не был до конца уверен:

— Я слышал, что в Лонгарде есть древний источник магии. Он находится глубоко в подземелье, в самом корне старого храма. Мне нужно было убедиться в этом, — вдруг признаётся он, не глядя на меня.

— Зачем? — мой голос сникает, как пламя под порывом ветра.

7.3

Я начинаю медленно поворачиваться, как воздух рядом взрывается свистом — что-то проносится в считанных сантиметрах от головы, задевая волосы, скула вспыхивает болью, будто по ней хлестнули раскалённым прутом.

Со звонким треском стрела вонзается в дерево у самого плеча Коула, так сильно, что с веток осыпаются листья.

— Бежим! — выкрикивает он, уже рванув с места.

Не медля, я бросаюсь за ним, не разбираясь, что там позади.

Мы бежим в сторону, ноги путаются в корнях и опавшей листве. Где-то позади снова свистит воздух, на этот раз спину обдает горячей волной — магический снаряд с глухим треском врезается в ствол прямо передо мной. Оставляя черный выжженный след.

— Они нас прицельно бьют! — кричит Коул, уворачиваясь и пригибаясь к земле. — Туда, быстрее!

Сердце колотится так, будто хочет вырваться наружу. В груди будто гром грохочет. Лес, ещё недавно казавшийся живописным и тихим, теперь оживает — каждый хруст ветки, каждое шевеление листвы бьёт в нервы как удар. Слева кто-то ломает кусты. Справа — быстрое дыхание. Я вижу преследователей, то тут, то там мелькают огненные шары, готовые ударить в спину.

Нас нашли. И теперь не просто поджимают.

Нет — нас хотят убить.

Мы выскакиваем на каменистую равнину, где воздух кажется оголённым и слишком громким. Нечем укрыться. Лишь впереди — трещина между скал.

— Туда! — Коул указывает на неё и бежит со всех ног, протискиваясь между.

Не раздумывая, я ныряю следом. Каменные стены царапают плечи, цепляются за одежду, в нос ударяет сыростью и железом. Мы протискиваемся сквозь узкий проход, а сзади раздаётся оглушительный, как гром, рык, звериный, нечеловеческий. Он взрывает воздух и проникает в грудную клетку, пробирает до костей, кровь в жилах стынет.

— Что это? — вырывается у меня шёпот.

Нас накрывает густая тень. В один миг становится темно, как в сумерках. Никакого шелеста, никакого ветра. Только тишина — глухая и плотная, будто нас поглотила сама пустота.

Коул поднимает голову. И я тоже смотрю куда и он.

В небе прямо над нами парит амор — огромный летающий хищник с тянущимися крыльями и пастью, полной острых зубов.

— Я звал их, — говорит Коул спокойно.

Я оборачиваюсь к нему, и дыхание замирает. Его глаза налились чернотой. Пугающими безднами, в которых пустота, всепоглощающий мрак.

Холод впивается в кожу. Я отступаю, но ноги не слушаются. Подкашиваются, и я сползаю по стене, цепляясь пальцами за камни.

Коул стоит неподвижно. Только теперь я понимаю — он слился с амором. Связь сознаний.

Амор делает резкий взмах крыльями и исчезает внизу, в стороне, откуда летели стрелы и снаряды, врезаясь в скалы. Он скользит по воздуху как живая тень, проламывая ветви и камни, когтистый, беззвучный, смертельно быстрый.

Я уже хочу выдохнуть, когда ледяные цепкие пальцы вцепляются мне в плечо как капкан. Вскрик вырывается сам из моего горла. Я отшатываюсь, сердце готово разорваться.

Коул дёргается, будто просыпается.

— Хочешь жить — бежим, — бросает он так, будто не был сейчас опасным проклятым.

Его глаза снова человеческие. Но внутри меня всё трясётся. Потому что я видела, что только что смотрело из них.

А давно мы не ставили звёздочек нашей истории, кто там ещё не ставил признавайтесь 🙂 Если наберём ещё 20 звёзд, будет дополнительная продочка, тык сюда - https://litnet.com/shrt/1iX7

7.4

Где-то позади, за каменной громадой, снова зарычал амор — низко, угрожающе, так, что под ногами дрогнул гравий. Атаки прекратились, и, вероятно, наши преследователи, столкнувшись с чудовищем лицом к лицу, отступили.

Я поднимаюсь, спиной упершись в ледяную стену скалы. Колени дрожат, ноги наливаются тяжестью. Сделав вдох, полный запаха пыли, горелого воздуха и сырого мха, я спешу за Коулом.

Он уже почти исчез в ослепительном свете, льющемся сквозь расщелину — серебряном, как молния. Мы начали спуск вниз по склону, усыпанному острыми камнями, туда, где внизу с глухим гулом неслась узкая клокочущая река.

Я не смотрю вверх. Боюсь снова увидеть того зверя — амора с когтями, что рвут плоть как шелк, и взглядом, от которого умирают быстрее, чем от клинка.

И Коул… он их контролировал. Управлял этим зверем.

Если даже ребёнок способен вызвать такую силу, что говорить о взрослых проклятых? Угроза над Вальдией реальна. И она не снаружи — она уже внутри.

Мы скрылись под скальным навесом, в тени, где сырость липла к коже и даже свет стал серым и плоским. Казалось, здесь нас никто не найдёт. Но Коул не сбавлял шага, шёл, как ведомый чем-то, а я всё ещё тряслась не от холода, а от той тяжести, что не отпускала грудь. Ощущение, что за нами не просто охотились. Нас хотели уничтожить.

Я споткнулась, обернулась — сзади никого. Но сердце стучит, будто слышало шаги.

Осознание ударило обухом по голове: Райтфорт отдал приказ. Настигнуть. Убить. Без суда. Без пощады. Как скот.

— Твою жизнь не ценят, — произносит Коул глухо, будто слышал мои мысли. — У тебя ещё есть сомнения остаться в Вальдии?

Мои плечи опустились. Горло сжалось. Я провела тыльной стороной ладони по щекам, размазывая грязь и слёзы. Сомнений не осталось.

— Ты… умеешь управлять аморами? — выдавливаю я, цепляясь за вопрос как за спасение, лишь бы оттолкнуть ужасную правду о себе.

Он молчит. Лишь поднимает рукава своей поношенной влажной одежды. И тогда я вижу: предплечье покрыто страшной краснотой. Ожог. Ярко-красный, с лиловыми пятнами.

Забыв обо всём, я быстро приближаюсь к нему.

— Сядь, — говорю я твёрдо. — Нужно охладить.

Коул, не споря, опускается на корточки у кромки ручья. Окунает руку. Лёд воды должен резать, но он даже не морщится.

Я отворачиваюсь и, задрав край юбки, отрываю лоскут нижней рубашки. Ткань поддаётся легко, с тихим треском.

— Хорошо, ожог неглубокий. Только вскользь задело. Магия не успела впиться в плоть полностью, — говорю я, опускаясь рядом.

— Коул… нам нужно серьёзно поговорить, — заглядываю в глаза, теребя лоскут пальцами.

Он бросает короткий взгляд, в котором — недоверие и усталость, будто ему всё равно, что я скажу. Но всё же слушает.

— Нам нужно быть честными. Я должна признаться, — губы пересыхают, голос едва держится. — Моё полное имя Ливейн. Я… я жена правителя Лонгарда. Жена Райтфорда Морнфелла.

Коул медленно выпрямляется, встает. Взгляд ничего не несёт, только изучение.

— Но теперь бывшая жена, Райтфорт разорвал нашу связь, я оказалась ему неугодной. И я хочу сбежать как можно дальше от Лонгарда. У меня нет другой семьи и не к кому вернуться. Я осталась одна, — мой голос на последнем слове дрожит.

— Тогда наши пути разойдутся, — отвечает он.

— Почему? — испугавшись быстро поднимаюсь.

— Где гарантия того, что ты не подстроила всё это? Втёрлась в доверие, вытащила из темницы, чтобы что-то разнюхать. Это план был такой?

— Нет, это не так! И я могу доказать, вот, смотри, — я собираю волосы и открываю шею, развязывая шнуровку и оголяя плечо. Не знаю, как доказать по-другому.

Холод обдает кожу, и я быстро одеваюсь обратно.

— Это сделал он, — поворачиваюсь, видя, как парень отворачивает лицо и садится обратно, опуская руку в воду. — Нас чуть не убили, метили не только в тебя, но и в меня, ты сам видел.

Коул некоторое время молчит, а потом просто начинает говорить:

— Значит, ты вовремя сбежала. Лонгарда скоро не станет, как и всей Вальдии.

Дорогие, вы просто огонь😘! Целых 37 сердечка побили все рекорды, поэтому обещанная продочка вас ждёт дальше, а вместе с ней и визуалы❤️ 🫶 Продолжение дальше, быстрее читаем!

Визуал

Визуалы к следующей главе, которая идёт дальше

Ливейн и Дракон

Коул с амором

Дорогие, как вам визуал, нравится? Хотите ещё?

7.5

Всё тело немеет, дыхание задерживается в груди льдом.

— Что? Как… как это не станет? — сердце сжимают ледяные пальцы страха. Его слова звучат как приговор.

— Знаю, и много чего знаю. Наследник императора умрёт первым. Райтфорт, твой муж, он самый сильный, если он падёт, падёт вся Вальдия.

— И когда, — облизываю ставшие сухими губы, — это случится?

Коул смотрит куда-то на другой берег.

— Через одну полную луну. Справедливость восторжествует, те, кто гнал нас и проклинал, заплатят за всё.

— Коул, — зову я, а у самой сердце бьётся в диком страхе, — откуда ты это знаешь?

— Все об этом знают, твой муж так мало рассказывает тебе о делах государства? Может быть, он что-то скрывает от тебя?

Коул задел саднящую рану. Райтфорт никогда не посвящал меня в свои дела, это правда, а я не интересовалась, не потому что меня это не волновало, я старалась быть послушной во всём, не злить его лишний раз. Я вообще не думала об этом.

— Давай я перевяжу руку, — помрачнев, говорю я.

В голове хаос, в душе мрак, а на сердце камень. Проклятые уверены, что захватят империю. Слишком долго они терпели унижения, а теперь хотят возмездия. Внутри меня борются противоречивые чувства Вальдия не может быть свергнута, Коул слишком самоуверен, не верю, что это будет так просто.

Но вслух ничего не говорю.

Мне нужно просто выжить во всём этом, вопреки всему. Райтфорт не получит меня, никогда. Ни мою жизнь, ни моё сердце.

Как же мало я о нём знала, какой он на самом деле. Жестокий хладнокровный Дракон, не знающий сострадания.

Не нахожу покоя, пальцы дрожат. Коул это замечает. Повязку я делаю не тугую, но такую, чтобы грязь и пыль на неё не попадали.

***

Мы продолжили путь. И чем дальше я уходила от Лонгарда, тем быстрее спадала ложь, в которой я жила всё это время, в которую поверила сама. Я никогда не была нужна Райтфорту, только моя сила и возможность получить наследника. Он просто решил меня использовать в своих целях, а потом выкинуть.

После бешеной погони я чувствовала себя невероятно уставшей, все кости ломило, синяки болели, а кожу на лопатке, как назло, нестерпимо пекло. Метка истинности, запечатанная болью и предательством, ей никогда не суждено появиться, но я обречена всегда чувствовать её, моё проклятие.

От реки мы свернули и двинулись через скальные лабиринты, деревья попадались сухие, трава жухлая, а воздух казался каким-то пустым, безвкусным. Там, где обитают аморы, нет места магии, проклятые питаются ею, чтобы управлять ящерами. Коул это продемонстрировал.

С каждым шагом я понимала, что мы приближались к каньону, после которого не будет возврата назад.

Опустившийся вечер стал последним в землях Вальдии, завтра утром я стану предательницей империи.

Мы не стали разжигать костёр, чтобы не привлекать опасность, всё же мы были на границе, за которой происходят смертельные сражения. Спать пришлось на сухих листьях, которые я собрала в подол юбки, высыпав на землю.

В животе урчало от голода, но есть совсем не хотелось.

Я всё думала обо всём, что узнала, и не находила покоя, ворочаясь в листве. Меня терзали то злость, то сомнения, то страх, но слом всё же случился под утро.

Я поняла одну вещь: кем бы ни был человек — сильным, сломленным, другим — никто не имеет права давить на него, унижать или ломать. Ни у кого нет на это права.

Слишком долго я себя обманывала, думая, что Райтфорт отстранён от меня, потому что занят важными делами, а я ждала. Доверяла. Всё это время я боялась потерять его. Я боялась признать, что он никогда меня не любил. Что я была ему не женой — а служанкой с красивым лицом и удобным молчанием, которая время от времени удовлетворяла все его желания.

Ему на меня наплевать.

Я проснулась от холода, сырого, промозглого ветра, по светлеющему небосводу ползли тревожные тучи.

Обхватив себя руками, оборачиваюсь, выискивая Коула рядом. Подстилка его пуста, и тишина обнимает сзади чувством одиночества и покинутости.

— Коул, — зову его тихо.

Но мальчишка не отвечает. Его нет рядом.

Быстро поднимаюсь на ноги. Но вокруг никого, только гуляющий по каменистой местности ветер. Покидаю свое место и иду вперед, поднимаясь на возвышенность. Хватаюсь за камень, карабкаюсь на холм и замираю.

Коул здесь, он стоит спиной неподвижно и смотрит куда-то в серую с бегущими по небу тучами вдаль.

— Я думала, ты ушёл, — улыбаюсь я, сбрасывая тревогу и чувствуя облегчение.

Парень оборачивается, а меня словно гвоздями к камню прибивают.

Глаза Коула снова налиты тьмой.

А прямо за ним из-за утёса вспархивает крылатое, вселяющее ужас чудовище. Тот самый амор, тяжёлая туша, поднимается на крыльях медленно, обдавая нас потоками ледяного воздуха.

Коул закрывает глаза, жмурится, оборачивается на амора, потом на меня и громко выкрикивает:

8.

Я отчётливо, вижу как глаза чудовища налиты тьмой, а острые зубы рядами скалятся, перепончатые крылья раскрываются как паруса, объяв всё своей тенью.

— Беги! Прочь! Он тебя догонит! — сквозь шелест ветра рвётся голос Коула.

Не знаю, как я нахожу в себе силы, отрываюсь от камня и, разворачиваясь, бегу вниз, обратно со склона. Если от метких стрел и снарядов мне удалось чудом увернуться, то от этого хищника спасенья нет.

Спотыкаясь, я слышу, как позади меня сверху настигает амор, мысленно я уже чувствую, как острые когти вонзаются в плоть, как лезвия в расплавленное масло, и разрезают на части. Это конец. Неминуемый. Но что произошло? Амор вырвался из-под контроля? Коул не смог им управлять? Но кто кем управляет тогда?

Я боялась поломать ноги на обочинах и острых камнях, здесь не было леса, а скалы не так далеко. Но я не успею. Амор был быстрее в сотни раз, я чувствовала, как он скользнул в воздухе прямо надо мной, накрывая своей тенью, не касаясь, придавил меня к земле. Ноги сами подкашиваются, отказываясь слушаться, я падаю, расчесывая о камни ладони, разбивая колени.

Огромная лапища впивается мне в бок, отрывая от земли. Я в ужасе захлёбываюсь в воздухе и потоках ветра, земля, качнувшись, плавно уходит вниз, где я только что лежала, а меня несёт вверх. В панике, не чувствуя ни боли, ни собственных криков, что заглушают хлопанье крыльев чудовища, я вижу, как фигура Коула скользит вниз с горы, он бежит за мной, что-то крича, но голос тонет в водовороте воздуха, который забивает мои лёгкие, глаза застилают слёзы.

А потом что-то произошло.

Амор рванулся в сторону, а следом раздался оглушительный, раскалывающий воздух рёв, показалось, что меня поразил гром. Пугающий, пронизывающий до кости и вызывающий во всём теле неконтролируемый трепет. Страх и благоговение, вот что я испытала.

Амор тяжело развернулся в воздухе, спикировал вниз, а следом жёсткое столкновение с какой-то другой силой выбило меня из хватки, я полетела вниз. Не успела опомниться, как кубарем упала на землю с сухой травой, чудо, что на моём пути не оказалось камней. Крутанувшись несколько раз, я я всё-таки врезалась во что-то твёрдое всем телом.

От удара в глазах на миг темнеет. Очередной рёв заставляет землю подо мной вздрогнуть, а всю меня — содрогнуться и поджать колени. Поворачиваюсь, чтобы понять, что происходит.

По телу проносится лёд, сжимая всё тело. В сером, с тяжёлыми облаками небе парят два дракона: черный, землистого цвета амор и серебристый. Он вдвое больше ящера, гибче, грациознее и благороднее, будто вылитый из жидкого густого серебра. Дракон скользнул по небу, ринувшись вниз, настигая улетающего прочь амора.

— Нет!! — звонкий крик Коула — как рык раненого зверя.

Парень бежит вперёд, вслед за амором, которого беспощадно настигает дракон, притесняя к земле.

— Коул! — надрываюсь я, срывая голос, и бросаюсь с земли, спотыкаясь о корни и острые камни, лишь бы остановить его.

— Не трогай его! — кричит он в ответ в небо, и в этом крике столько ярости, боли и отчаяния, что сердце предательски сжимается.

— Коул, постой! Не надо! Отпусти его, — я настигаю его, хватаю за плечо, цепляясь, словно за край обрыва, но он резко отшатывается и бьёт меня по руке, оборачивается.

И тогда я замираю.

Его взгляд — совершенно дикий, острый, как стекло, наполненный бездной злобы и внутреннего ужаса. Он не видит меня — передо мной сломанный зверь в теле мальчика, и меня прошибает дрожь.

Я не знаю, что сказать.

И в этот миг серебряный дракон врывается в сражение. Один рывок, и острые, как серпы, когти вонзаются в тушу амора и вспарывают. Раскатистый нечеловеческий рёв оглушает, пробирает до самых глубин, вскрывает что-то тонкое, человечное, в груди шевелится жалость, но разум холоден: это хищник. Убийца.

Коул падает на колени. Как обломок, как пустая оболочка. Он склоняет голову, и в этом жесте всё, что невозможно вынести.

С амором покончено — он с грохотом рушится на каменистую землю. Камни сыпятся вниз, и всё замирает. Только последний дрожащий вздох, и тишина.

Плечи Коула вздрагивают, едва заметно, но он не издаёт ни звука.

А моё сердце… разрывается на части. От бессилия что-либо сделать и сожаления.

Утробный низкий рык как гром над хребтами сотрясает воздух, напоминая о том, что опасность ещё впереди. Я вскидываю взгляд.

Дракон — сверкающий, ужасно восхищающий, делает в небе круг. Мой живот сжимается от страха, но вместе с тем накатывает волна тепла, тугое пульсирующее чувство, яркая вспышка узнавания, что-то древнее и неизбежное, горячее, как сердце земли. То, что отзывается на рёв дракона.

Это был он. Мой муж.

— Коул... — хриплю я, дрожа, хватаю его за плечи, пальцы как ледяные. — Коул, нам нужно уходить. Быстрее, давай, поднимайся.

Но было поздно.

Ветер от мощных крыльев дракона обрушивается на нас лавиной холода. Я едва удерживаюсь на ногах. Где-то позади — гул голосов, топот сапог. Я резко оборачиваюсь — группа стражников, идущих к своему повелителю. Бежать поздно, для отступления нет пути.

Дракон приземляется.

8.1

Я так и застыла, вцепившись одеревеневшими пальцами в плечо Коула.

Не думала, что увижу когда-нибудь своего мужа вновь, и так скоро.

Сердце колотится словно в ловушке, когда взгляд невольно отмечает каждую знакомую черту: серебристые волосы, тронутые ветром, глаза серые, как зимнее небо — холодные, нечитаемые. Плотно сжатые губы, линии напряжённых скул и каменное безжалостное выражение.

И всё же… в теле отзывается предательский трепет. Всё внутри путается: страх, стыд, злость — и что-то, что вспыхивает на уровне тела, глубоко, низко, слишком телесно.

В чувство меня приводит то, с каким рывком он выдергивает из ножен меч.

Серебряный блеск клинка слепит.

От ужаса колени подогнулись.

Коул оборачивается, пытается вскочить, но сбивается с ног и падает. Холодное лезвие меча устремляется к его открытому горлу.

— Нет! — выкрикиваю, бросаясь вперед и закрывая Коула собой. — Не трогай его!

Райтфорт возвышался надо мной, неумолимый, как скала, лицо словно высеченное из мрамора, взгляд беспощадный. Меч в его руке не дрогнул ни на мгновение.

Секунды тянутся вязко, как смола. И всё же… периферийным зрением я вижу, как прищуривается его взгляд, будто что-то оценивает, как непроизвольно дёргается мускул на скуле, выдавая внутреннюю борьбу.

Райтфорт отводит меч, делает шаг вперед. Я зажмуриваюсь.

Жёсткие пальцы сковывают мой подбородок до боли, жгут кожу, заставляя смотреть ему в глаза. От его прикосновения по телу проходит волна мурашек. Я ненавижу его и… одновременно желаю этого прикосновения.

— Как ты посмела сбежать из Лонгарда и утащить с собой проклятого? — от его ледяного тона, угрожающего вида и звериного взгляда у меня все сжимается в животе. По телу разливается слабость, голова кружится, словно после пребывания в воде без воздуха.

Судорожно сглатываю. В его глазах зверь еще не ушёл. И сила, что исходит от него, давит, подчиняет, ломает. Но моя обида и злость сильнее, они вспыхивают в груди как костёр из сухих веток.

— Я всё равно бы сбежала. Позже или раньше — неважно. Лонгард — больше не мой дом. И я не твоя жена.

Тишина.

Губы смыкаются в жесткую линию. Взгляд становится непроницаемо-тёмным, я чувствую себя будто раздетой догола и не понимаю, чего он хочет: насладиться — или стереть в пыль? Но я знаю, что он способен и на то, и на другое. И что ни одно из этих решений не будет милосердным.

Сердцебиение учащается, ожидая взрыва.

Он отдёргивает руку, отталкивая меня от себя, словно я нечто недостойное и грязное.

От обиды в уголках глаз защипало. Шаги приближающейся за спиной стражи заставили поежиться, сжаться и смотреть загнанным зверем по сторонам.

— Видимо, тебе мало одного наказания. Что ж, получишь ещё, — в его голосе нет и намека на сочувствие, только холодная сталь непреклонности.

— Каждое твоё последующее слово, каждый твой поступок и решение обернутся против тебя, и на этот раз пощады не жди.

Я вздрагиваю всем телом, словно от удара хлыста в его руках. Старая рана, которую я так тщательно пыталась залечить, наливается болью.

— Связать и привести в Лонгард, посадить в темницу, — короткий приказ как приговор обрушивается на мои плечи.

Приказ, от которого в моей груди леденеет и все обрывается. Меня будто придавили чем-то тяжёлым. Слёзы щиплют глаза, а на смену им приходит отчаяние.

Только не обратно, только не в темницу. И я уже готова ползти за Райтфортом по пятам и молить простить за подобные дерзкие слова. Страшно мне было теперь не за себя, а за Коула. Что будет с ним теперь? Я не подумала.

— Райт… — шепчу я едва слышно, губы онемели. Горло сдавил спазм.

Почему-то именно сейчас, когда все потеряно, мне так отчаянно захотелось его защиты. Как было раньше.

Показалось, он будто услышал меня — что-то дрогнуло в его манере держаться.

Обернулся, но взгляд по-прежнему ледяной.

Нас хватают грубо, не церемонясь. Коула — как щенка за шкирку. Он был настолько подавлен потерей амора, что даже не понимал, что происходит. Меня же тоже не пожалели, связали руки грубой верёвкой и толкнули вперёд.

Я оборачиваюсь, выискивая Коула, но он не смотрит на меня. Кожей чувствую жгучий взгляд и сталкиваюсь глазами с Райтфортом. Встреча мимолетна, но запечатлевается в памяти. Он отворачивается, когда к нему подходит один из стражников.

— Доставить в замок. Если хоть один волос упадет с её головы, руки отрублю всем, — в его словах сквозит неприкрытая ярость, словно я — всё ещё его собственность, хоть и нежеланная.

— Понял, ваше величество. — Последнее, что я услышала, прежде чем на мою голову легла мужская пятерня и пихнула в повозку. Деревянный пол ударил в грудь. На мгновение перехватило дыхание.

Я всё-таки предлагаю вам выдохнуть, мои дорогие, и не бояться читать дальше))

8.2

Я тут же приподнялась и подползла к двери, которая плотно клацнула как железная челюсть. Вместо окошка — щель для воздуха. В ней мелькали стражники, но больше ничего не было видно!

Коула посадили в другую повозку. И он был вне досягаемости от меня.

Ему ведь сейчас очень тяжело, а я не могу быть рядом!

Мечусь, не зная, что делать.

Сначала пытаюсь развязать руки за спиной, но бессмысленно — они крепко стянуты, да и повозка запечатана защитной магией со всех сторон. Мне не выбраться.

И что же делать?

Дёргаюсь руками из пут, но верёвка только больнее въедается в запястья. Отползаю в самый дальний угол и вжимаюсь спиной в деревянную, обитую железом стенку, подбираю под себя ноги, закрываю глаза.

Меня всё ещё колотит: от драконьего сражения, от слов моего мужа, от его ледяного взгляда…

Лошадь тронулась, меня качнуло из стороны в сторону, как мешок с сеном. Мы направились обратно в сторону Лонгарта.

Зажмуриваюсь крепко-крепко, не давая места слабости, но не выходит, слёзы сами скользят по щекам, оставляя горячие дорожки.

Обида душила.

Больше всего за то, что нам не хватило совсем немного времени, чтобы достигнуть каньона, там бы мы смогли спрятаться. А ещё обиднее, что Райтфорт…

Что он…

Задыхаюсь, вздрагивая плечами, в грудь будто раскалённый клинок вонзили, провернув несколько раз.

Ему совсем на меня наплевать.

Не думала, что встреча будет такой холодной, пропитанной высокомерием и неприязнью. Это оказалось выше моих сил.

Неужели он совсем не хочет вспоминать тех мгновений, что мы были вместе? Вычеркнул навсегда, сжёг без сожаления, как старое любовное письмо.

А для меня слишком мало прошло времени, чтобы освободиться от чувств к нему. Чтобы так же хладнокровно забыть всё.

Если бы только можно было стереть память, было бы легче.

Я должна думать не об этом!

Коулу угрожает смерть, да и меня ждёт неизвестно что. Возможно, сначала публичная порка, а потом казнь, такое не прощают: жена правителя — изменщица.

Райтфорт просто так мой поступок не оставит, и он об этом сказал.

Нельзя раскисать, нужно во что бы то ни стало выжить.

И что-то предпринять, бороться до конца. Вопреки всему.

Мы проделали такой большой путь, смогли убежать и почти оказались на свободе. Если бы нас не заметили… Райтфорта привёл амор, если бы не он, возможно, мы бы успели пересечь границу.

А теперь всё потеряно.

Нужно искать другой путь. Я уверена, он есть.

Смотрю на свою грудь, где привычной тяжестью висел медальон.

Я так и не разгадала его секрет. Нужно сделать так, чтобы его не нашли, никто. Возможно, он — мой последний шанс.

Успокоившись, я собрала все свои запасы сил и поклялась, что не буду больше проявлять слабость, что бы ни сделал дракон — я выгрызу свободу для Коула.

Повозка тряслась по гравию, обратный путь был почти без остановок, но всё же меня выпускали сделать глоток воздуха и размять затёкшие от сидения мышцы. И даже покормили, когда мы встали на закате на отдых. Стражник, что удивительно, сжалился над бедной преступницей и всё-таки оставил развязанными руки.

Я посчитала — их было двенадцать, никаких шансов подобраться к Коулу, чтобы хотя бы узнать, что с ним.

Что, если — соблазнить? Кого-то из них, всем мужчинам нужно только одно. К горлу подкатил ком тошноты. Нет, я не смогу, всё что угодно, только не это. У Гвендолин наверняка бы получилось это без особых усилий. Впервые за всё время я жалею, что не умею и не могу получать таким способом от мужчин своё.

Нет, я не могу торговать своим телом.

Коула я так не увидела ни разу во время остановок, возможно, нас выпускали в разное время.

Его искаженное болью лицо так и стоит перед глазами. Такая травма — потерять того, с кем был связан. Коул не отпускал амора до самого конца, должно быть, это шок, испытывать как кто-то в тебе мучительно умирает.

Я мало что об этом знала — о ментальной связи. И всё-таки пыталась вспомнить сведения из школы монастыря.

Проклятые с аморами могли иметь очень плотную ментальную связь, вплоть до слияния сознаний. Амор наделялся разумом, а проклятый — нечеловеческой силой. Вот такой взаимообмен.

Не драконы и не люди.

И всё-таки это были люди и хищники, люди, уязвимые перед своей природой, и хищники, обречённые всё время охотиться.

Коулу больно, ведь убили часть его.

Могут ли проклятые быть зависимы от аморов?

Вполне! Они получают огромную в масштабах силу, перед которой мало кто воздержится.

Может ли амор зависеть от проклятого?

Вопрос повис в воздухе, и следом пришёл новый: может ли амор поглотить разум проклятого?

8.3

Ночью грянул ливень, но отряд не останавливался, несмотря на то, что дорогу размыло и повозку то и дело заносило на поворотах.

Колёса вязли в грязи, оси скрипели под весом, как будто сама повозка противилась нашему движению вперёд. Дождь тревожно барабанил по крыше, будто барабанная дробь перед казнью — глухо, ритмично, без пощады.

Лошади нервничали, всхрапывали, фыркая паром в темноту, но погонщики не давали передышки.

Чем ближе мы были к Лонгарту, тем сильнее нарастал страх.

Он не приходил внезапно — он медленно въедался в кости, как холод. Я всё ещё надеялась, что нас спасёт хоть какое-то чудо, но нет. Единственный амор, что был в распоряжении Коула, лежал в скалах трупом, переломанный как детская игрушка.

С какой яростью на него напал Райтфорт, будто тот посмел посягнуть на его собственность. Удар был быстрым, беспощадным — ни предупредительного рыка, ни колебаний.

Зачем он меня вернул? Тратил своё время, силы, гнал стражу, рисковал даже собой? Неужели настолько ожесточился, что просто не может отпустить? Или это больше, чем месть?

За эту ночь в голове пронеслись сотни вопросов — ни на один из них не было ответа. Только бесконечное ожидание, сквозь которое текло время.

Первые лучи солнца едва пробивались сквозь щель между досками — единственный проблеск во всём этом промозглом ледяном мраке.

А после я услышала топот сапог, отрывистые команды, шум открываемых ворот.

Ну вот и всё…

Возникает суета, я почти ничего не слышу, а взгляд застилают влага и напряжение. Собственный грохот сердца заглушает всё вокруг.

Повозка начинает двигаться резче, будто пробирается сквозь узкие ворота. Не могу понять, через главные или через чёрный въезд, но что-то подсказывает — нет, через чёрные Райт не стал бы везти меня.

Если он действительно решил наказать меня за побег… он не станет щадить.

Я теперь совсем его не знаю…

Но повозка не останавливается сразу — мы продолжаем ехать. Дольше, чем я ожидала. За щелью в стенке вижу: проезжаем каменные постройки, башни с остроконечными крышами, стражников на постах. Всё строго, мрачно, пропитано порядком и страхом.

Тёмная массивная башня с узкими окнами и чёрными решётками приближается. Стены покрыты мхом и старыми пробоинами — когда-то её атаковали. Это не просто замок — это темница. Сердце Лонгарта. Его пасть, которая проглатывает и не возвращает.

Не успеваю ничего понять, повозка резко останавливается. Колёса скрипят, стук копыт замирает.

Время тянется невыносимо долго. Сквозь шум в ушах я различаю короткие приказы, отрывистые отчёты. Голоса глухо доносятся сквозь толстые стенки, не разобрать слов, но я уверена — говорят о нас. О беглецах.

Я дёргаюсь и вжимаюсь в угол, когда замок клацает. Дверь раскрывается, и в лицо бьёт поток холодного утреннего света. Пасмурно, небо в тяжёлых облаках, но мне больно — после темноты всё кажется слепящим.

— На выход, — командует зычно стражник.

Я делаю вдох. Не жду грубой силы, хотя мышцы напряжены. Выхожу. Щурюсь, оглядываясь как затравленный зверь. Жду опасности отовсюду.

Стражники уже выстроились, окружили повозку, как будто я могла сбежать даже теперь, вконец обессиленная. Но я понимаю их: Райтфорт достаточно им пригрозил ещё при погрузке.

Один из них — широкий в плечах, с мрачным лицом и глазами, в которых не было ни сочувствия, ни сомнений — кивает мне, приказывая шевелиться.

Я послушно спускаюсь с повозки. Камни под ногами влажные, скользкие, отдают сыростью. Двор перед тюремной крепостью — тесный, как клетка. Мрачно, гулко, будто воздух здесь гуще, чем должен быть.

Нас с Коулом так же разделяют. Его не спешат выпускать.

Сердце покрывается льдом, когда я вижу вышедшего к повозкам Мартрука. Он словно тень этой тюремной башни, выкованный из железа. Он смотрит так, как будто меня уже нет в живых.

— Прямо, — резкий приказ того же голоса, уже ближе.

Я спешно отрываю взгляд от его тёмной фигуры и иду, чувствуя на себе взгляд советника императора.

Не сопротивляюсь — даже если бы захотела, сил просто нет. Побег, дорога, страх измотали меня.

Я чувствую взгляды. Слышу скрежет металла, шаги — позади меня как минимум трое, скорее всего, больше. Бдительность не ослабевает ни на миг.

Мы входим в узкий коридор. Каменные стены обступают, давят будто склеп. Сырость проникает под шаль, липнет к коже, цепляется за волосы. Я ежусь, кутаюсь сильнее.

— Здесь, — говорит голос, и я замираю. Открывается ещё одна железная дверь, ведущая вглубь.

Из темноты дохнуло старой плесенью, холодом, страхом. Я замираю, но долго стоять не дают — меня хватают за предплечье, рывком заталкивают внутрь.

Дверь захлопывается с глухим звоном. Замок щёлкает — и наступает тишина. Настоящая. Лишённая жизни, как заброшенный склеп.

Я делаю несколько шагов внутрь, обхожу стол. Онемевшие пальцы находят край шали — сжимаю её на груди, как будто она всё ещё может защитить.

9.

Я прохожу дальше, неотрывно смотрю на орудие наказания.

— Нет, — отворачиваюсь.

Даже не думай, Ливейн, сдаваться, я должна быть сильнее всего этого, в конце концов, слабым у трона не место. И я не слабая.

Нужно попытаться поговорить с ним, понять, что происходит. Что вообще происходит в Вальдии?! Я долго была в неведении, спала спокойно и не знала, что происходит за стенами. А теперь пожинаю плоды.

Я должна была знать, должна была проверить втайне от него. Какой же наивной я была, глупой. Возможно, мне бы удалось это всё предотвратить…

Я ходила по камере от стены к стене, меряя шагами заточение, отгоняя прочь подступающий страх, что цеплялся за подол моей юбки голодными зубами, пытался заползти по спине.

Меня хотели убить, если бы это были посланные воины моего мужа, то он не стал бы меня возвращать сюда, убил бы там, на границе. И если тогда не его приказ, то чей?

Проходит около часа, прежде чем за тяжёлой дверью раздаются шаги. Замок привычно клацает, дверь впускает холодный воздух, а вместе с ним внутрь шагает…

Райтфорт смотрит неотрывно на меня и медленно двигается в мою сторону. Я заставляю себя стоять на месте. Он проходит вперед, расслабленно и одновременно напряжённо, как хищник, готовый в любой момент броситься на добычу.

Останавливается напротив, возвышаясь скалой, неприступной и холодной.

Я не дышу.

Несколько секунд молчания длятся безумно долго.

На нём одежда из чёрной кожи, лицо каменное, ни капли эмоций, только концентрация и сила, только взгляд — тёмный, пронзительный, заставляющий отступить. Он скользит им с головы до ног по мне, внимательно и слишком медленно, невыносимо.

Становится безумно тесно, я не знаю, чего ждать от него, мне хочется начать говорить, но сила, давящая на меня, диктует только подчинятся.

Наверное, я выгляжу ужасно: вся в грязи, платье порванное, волосы я не расчесывала несколько дней.

Но разве об этом нужно думать?! Кака я одета и выгляжу?

Я всё же опускаю взгляд, не выдержав, смотрю на кнут.

Райтфорт, проследив за моим взглядом, напряженно поворачивает голову, поняв, куда я смотрю, он отворачивается, сжимая челюсти, и возвращает на меня взгляд, ставший ещё более холодным.

— Ты сбежала и направлялась к границе, решила перекинуться к врагам? — следует жёсткий вопрос.

По телу проносится дрожь, сердце против воли начинает бешено стучать, от волнения, от злости, от бессилия.

— Райт… — начинаю я, взывая. Не может же он быть совсем бесчувственным ко мне так резко, ведь что-то светлое должно было остаться, капелька того хрупкого, что было между нами.

— Ты обманула стражу, помогла сбежать проклятому.

— Он не сделал ничего плохого, его посадили в камеру, морили голодом, он ведь совсем ребёнок. Райт. Это… это жестоко.

— Он проклятый.

— Он не такой плохой, я кое-что узнала о нём, он…

— Замолкни, — грозный рык проносится по своду темницы и падает на мои плечи тяжестью. — Ты помогла ему и готова была предать свою империю.

— Я не хотела и не хочу этого, а помогла ему потому, что услышала, что его хотят повесить утром, я не могла так просто бросить того, кто слабее. Не могла!

Райтфорт замирает, на миг показалось, что в его взгляде мелькнуло удивление, но всё смыла буря. Не знаю, о чём он сейчас думает, но чувствую, что хожу по краю. И, тем не менее, он пытается со мной говорить и хочет что-то выяснить, значит, есть надежда. Он не может быть таким жестокими, я не верю в это.

— Пожалуйста… не убивай его, лучше накажи меня.

Глаза Райтфорта сужаются, вглядываются в меня пристальнее, он шагает ближе, и я оказываюсь будто в коконе, чувствуя жар его тела. И запах… силы и власти, притягательный и будоражащий, как шторм. Он напоминает мне минуты близости, действует как дурман.

— Ради проклятого ты готова пожертвовать собой?

Я сглатываю, не могу понять ноты его голоса: он удивлён, разгневан?

— Он не такой плохой.

Губы Райтфорта сжимаются в жёсткую линию.

— Его амор чуть не сожрал тебя, и ты говоришь, что он не плохой? Он хотел тебя убить.

— Нет. Нет-нет, всё совсем не так, — мотаю я головой. — Он, наоборот, спас нас, там, в лесу, нас преследовали боевые маги, они хотели убить нас. Но Коул, он призвал амора, и мы спаслись… А потом амор выпал из-под контроля, Коул не справился с ним, понимаешь? Он не виноват, он просто потерял с ним связь. Он не плохой, я разговаривала с ним, Коул не опасный.

Я охаю на полуслове, когда Райт хватает меня за запястье. Вздрагиваю всем телом и застываю.

— Что ты сказала? — шипит сквозь зубы.

— Он, — облизываю ставшие сухими губы, — не виноват…

— Кто вас преследовал? — рычит мне в лицо, требуя совершенно другого ответа.

Я замираю.

— Кто?! — встряхивает меня как тряпичную куклу, будто этот ответ так важен для него, будто он ничего об этом не знает. Будто это его действительно так волнует — моя жизнь. Но… но разве это возможно? Нет-нет, невозможно, он злится на другое, что кто-то действует втайне от него, всего лишь. Мои глаза наполняются влагой, а его — гневом, в их черноте вспыхивают молнии.

9.1

Райтфорт сжимает челюсти так, что на скулах проступают острые тени. В этом полумраке его бронзовая кожа блестит, очерчивая скулы, сильную шею. Тёмный, почти чёрный взгляд мечется по моему лицу — цепкий, хищный, словно он выискивает в словах ложь, рвёт их когтями, проверяет на прочность.

И вдруг резко опускает руку и отступает, будто от удара. В его глазах — недоумение, тень сомнения. Значит… это не его приказ.

— Райт, пожалуйста, оставь ему жизнь, — голос мой дрожит, и я ненавижу эту дрожь.

Дракон медленно поворачивается.

— После того, что ты сделала, я должен тебя казнить, — его голос ровный, но за ним клокочет ярость. — Ты опозорила меня перед моими людьми. Ты предала своего повелителя, бывшая жена… Я возлагал на тебя будущее империи, дал имя, власть, защиту, а ты при первой же… возможности перебежала к врагам. Как уличная шлюха.

Эти слова — не просто боль, они обжигают, будто ударили по лицу ладонью. Это я предала? Это ты первым предал, отказался от нашей связи, выбросил её в пепел. Но губы мои сжаты, и я проглатываю этот крик, он жжёт горло изнутри.

— Я лишь прошу… сохранить ему жизнь, — выдыхаю, разжимая губы, чувствуя, как воздух становится вязким, тягучим.

— Ты слишком яростно защищаешь его, — в его голосе презрение с металлическим привкусом. — Забыла, что проклятые — наши враги? Что ты за него так цепляешься?

Я сжимаю зубы так сильно, что кажется — вот-вот расколю их. Молчу.

Он приближается. Его тень падает на меня, плотная и тяжёлая. Глубокий взгляд скользит по моему телу так, что хочется вжаться в шаль, спрятаться до кончиков пальцев… но я знаю, это не спасёт.

Горячие пальцы касаются моего подбородка. Кожа под его прикосновением вспыхивает, как если бы он провёл по ней языком пламени.

— Сегодня ночью тебя приведут в мои покои, — вкрадчиво, почти шёпотом. Большой палец скользит под нижней губой, и он смотрит на мой рот так пристально, что кажется — ноги и руки становятся как будто чужими, словно их облили горячим воском. Колени делаются ватными, а внутри разливается что-то густое, горячее.

Я невольно приоткрываю губы. В лицо ударяет его запах — горячее пламя свечи, сладкая древесная смола, лёгкий цвет яблони… Этот аромат стелется, проникает под кожу, обвивает волосы, будто хочет остаться в них навсегда.

— Я… я не стану… — выдавливаю, чувствуя, как дыхание сбивается, а пальцы сильнее сжимают дрожащую шаль.

Его ладонь опускается мне на шею и сжимает, несильно, но меня бросает в пот.

— Ты же хочешь, чтобы проклятый жил? — его бровь вздрагивает, тёмная под прядью серебристых волос. — За жизнь врага нужно платить. И ты заплатишь своим телом. А чем ещё ты можешь быть полезна, Ливейн?

Боль от обиды разрастается в груди, распускается ядовитым цветком. Я понимаю — мне нечего дать, кроме себя. Горькая, разъедающая правда: пустая, ненужная, способная лишь согреть постель. Кто я такая, чтобы перечить? Императорам не отказывают. Отказ стоит слишком дорого.

— Я тебя предупреждал — подумай, прежде чем говорить. Ты — моя собственность, и твоя жизнь и твоё тело в моём распоряжении, — грудной баритон пробирает до кости, не могу даже шелохнуться.

Склоняется ниже, так что его губы едва не касаются моей щеки, обжигают дыханием.

— В твоих интересах доставить мне сегодня удовольствие, поняла? — туже сжимая мою шею раскаленными пальцами.

Я судорожно сглатываю, хочется шипеть и укусить со всей силы. Я не продажная и не…

— Отвечай своему повелителю, — жёстко требует.