Наложница огня и льда

Глава 1

Малый невольничий рынок работал уже третий день. Всё самое ценное, редкое, заманчивое, свежее продано ещё в первый день, средней руки товар разошелся на второй, и на третий началась распродажа по бросовым ценам в надежде отбить хотя бы половину стоимости рабов.

И малый рынок – место не самое престижное.

Оптовые закупщики и зажиточные горожане предпочитали большой рынок в центре. Владельцы элитных борделей и искатели редкостей – закрытые аукционы. А на малом народ попроще да поприжимистей собирался.

Люди ходили мимо витрины с живым товаром, но лиц я не различала. К вечеру первого дня они слились в одну пёструю, шевелящуюся массу, лениво ползущую в обе стороны. Оно и к лучшему.

Посетители рынка хуже детей в зверинце. Останавливались, глазели так, словно никогда прежде не видели другого человека, тыкали пальцами, обсуждали. Бывало, и по стеклу стучали, пытаясь вывести нас из сонного равнодушного оцепенения, и между собой разговаривали громко, не стесняясь, полагая, должно быть, что мы в этой прозрачной коробке ничего не услышим.

Мы слышали. Только наше отношение, наше мнение уже ничего не могли изменить.

Солнце стояло в зените, небо безоблачное и в стеклянной клетке сегодня особенно душно. Витрина заперта, вентиляция отвратительная, от острого запаха пота, моего и оставшихся троих рабов, щипало в носу и к горлу подступала тошнота. Ещё два дня и рынок закроется до следующего месяца. Пережить бы. Переживу – и что дальше? Непроданные рабы хуже испортившихся продуктов. Я слышала, несчастных сдавали за бесценок в шахты, на стройки и на заводы, куда постоянно требовалась дешевая рабочая сила. Невольникам и платить не надо: грязная подстилка в бараке да миска похлебки – вот и все затраты.

Почему я не убила себя, как велел храмовый устав, как завещано той, чьё тело остается непорочным до конца бытия? Пока была возможность?

Трусиха.

Темный силуэт по ту сторону стекла уже с минуту пристально меня разглядывал. Поначалу чужое внимание смущало, тревожило и пугало, потом стало всё равно.

Человек шагнул вплотную к витрине. Мужчина, волосы короткие, вроде не слишком стар и не слишком юн. Больше ничего не различали мои слипающиеся, не желающие видеть глаза. Незнакомец же провел раскрытой ладонью по стеклу, не касаясь порядком заляпанной поверхности. И меня пробрал неожиданно холод, накрыл ледяным плащом и, кажется, даже нагретый воздух в клетке перестал сжиматься тисками на шее. Я не сдержала дрожи, инстинктивно поёжилась, желая обхватить себя руками. А на размытом пятне лица мне вдруг почудилась удовлетворенная усмешка. Затем человек ушел.

Наверное, я на грани обморока от духоты, жажды и голода, иначе откуда эти ощущения, не отличимые от настоящих? Или на краю безумия.

Позади зазвучали шаги, звякнули ключи, дважды щелкнул отпираемый замок.

– Прекрасный выбор, добрый господин, – льстивый голос Шадора, торговца и мучителя, лился сладким медом. – Редкой красоты дева да к тому же невинна, как в день своего рождения.

– Лично проверяли?

– Что вы, что вы! – откровенной насмешки Шадор то ли не заметил, то ли не счел нужным на неё реагировать. – Она из храма непорочных дев в Сине, что был в поверженной Феоссии, и не моим рукам прикасаться к телу божественной сестры.

Не прикасался он, как же. И невинность девушек проверял сам.

В ту мерзкую, бесконечно унизительную минуту я впервые пожалела о своём малодушии. Яд действовал быстро и безболезненно и, прими я ещё в храме крошечную белую пилюлю, не стояла бы сейчас, едва одетая, пошатывающаяся от усталости, в этой клетке на глазах зевак.

Широкая, волосатая лапища охранника вытащила меня из витрины. Тело онемело от долгого выматывающего стояния в одной позе, пол клетки был выше пола остальной части маленького крытого павильона и я, делая одеревеневшими ногами шаг наружу, запнулась о край дощатого настила. Не упала лишь благодаря верзиле-охраннику, мертвой хваткой вцепившемуся в мой локоть. Выпрямилась с трудом, морщась от боли в вывернутой руке.

– Бывшей божественной сестры, – поправился Шадор. – Желаете осмотреть товар, убедиться в несомненной прелести девы и отсутствии изъянов?

– Она девственница, вполне миловидна и стройна. Больше меня ничего не интересует. Сколько?

– Двести дарров.

– Идет.

Даже не глядя на Шадора, я чувствовала удивление торговца. На каком рынке покупают товар сразу, не торгуясь, не пытаясь сбить цену? Не осматривают покупку, не проверяют, убеждаясь, что она стоит потраченных денег, что под красивой оберткой не скрывается порченое содержимое?

– Идет? – неуверенно повторил Шадор.

– По-моему, я ясно выразился. Или вы не расслышали какую-то букву в этом коротком слове?

Я не смела поднять глаза на говорившего, но его негромкий, насмешливый, с легкой хрипотцой голос словно выжег жар из воздуха, заменив послеполуденный зной пробиравшим до костей холодом.

– Если желаете, предоставляется услуга доставки по любому указанному вами адресу… – жалко залепетал торговец.

– Не желаю.

Чёрные начищенные ботинки на небольшом каблуке. Кожаные, настоящие. Чёрные брюки и чёрная расстегнутая куртка вопреки дневной жаре. Под курткой тоже что-то чёрное. На указательном пальце правой руки массивный золотой перстень. Металл потемневший и вместо драгоценного камня – серебристая вязь переплетающихся линий, складывающихся в звезду. Лучей-чёрточек несколько, больше пяти, но мне нет нужды пересчитывать слабо мерцающие линии узора.

Глава 2

Где-то глухо шумела вода.

Сначала казалось, будто плеск доносился издалека, но, медленно, неохотно выбираясь из мягких кошачьих лапок сна, я поняла, что вода шумела в соседней комнате.

Постель широкая, удобная, мягкая. Не тощие, брошенные прямо на пол матрасы, на которых приходилось спать у Шадора. Не тонкие дорожные плащи, которые нам выдавали на время поездки.

И если потянуться, раскинув руки, то всё равно не удается ухватиться ни за один из краев.

Плеск воды стих. Я насторожилась. Обещал не трогать, но как же недолговечны человеческие обещания!

Неприметная дверь напротив кровати открылась. К моему облегчению, Дрэйк вышел в банном халате, однако я натянула одеяло до подбородка, словно оно могло служить защитой.

– Доброе утро, – опять улыбка. На сей раз чуть шире, чем накануне, изогнувшая линию губ. – Если хочешь, можешь воспользоваться ванной.

Раздеться? Я подтянула край одеяла до носа.

– Я пока оденусь. – Мужчина ушел в гардеробную.

Неплохо было бы посетить ванную комнату. И вдруг Дрэйк сдержит слово?

Ванная комната больше той, где я мылась вчера. Просторная, в синих тонах. Ванная с изогнутыми ножками, душевая кабинка, умывальник, забранное витражными стеклами окно. В зеркале на стене отразились мои худые плечи с выпирающими ключицами, бледное лицо с испуганными карими глазами. Длинный прямой нос, узкий подбородок с ямочкой, запавшие щеки. Не красавица.

Миндалевидный разрез глаз напоминанием о давно исчезнувших племенах степных кочевников, приходивших с южными ветрами на земли старой Феоссии.

Подточенная скудным питанием фигура – иначе как тощая её теперь и не назовешь. И короткое неглиже, выставляющее тело напоказ, смотрелось на диво удручающе.

Я повернулась к зеркалу спиной, спустила с плеча бретельку, разглядывая в отражении клеймо. Чёрные ленты сплетались в причудливый цветок размером немного меньше моей ладони, изгибались пятью лепестками, оплетая лопатку и спускаясь ниже. Красиво по-своему.

Если забыть об истинном предназначении этого цветка.

Стук в дверь заставил вздрогнуть.

– Сая?

Не сдержит?

Я заполошно огляделась в поисках прикрытия. Или в который уже раз смириться?

– Сая, не думаю, что ты готова расхаживать по дому в том, что на тебе сейчас надето…

Члены братства способны видеть сквозь предметы? Откуда мужчине известно, во что я одета и одета ли?

Нет, всё проще. Он не закрыл полностью дверь в гардеробную.

Я приоткрыла створку, осторожно выглянула из-за неё. Не могу понять, почему вернулась стыдливость? Мне казалось, жизнь у торговца если и не отучила стесняться, то, по крайней мере, привила терпение и должное смирение с необходимостью раздеваться перед посторонними. Перед мужчинами, ощупывающими моё тело взглядами жадными и равнодушными, оценивающими и досадливыми.

– Возьми. – Дрэйк протянул белую рубашку. – Она хоть и не новая, но чистая, не беспокойся.

– Благодарю. – Я забрала одежду и быстро закрыла дверь.

И этого мужчину я тоже не понимаю.

Я не стала после торопливого душа надевать неглиже. Трусики оставила. Пусть лишь две узкие кружевные полоски, однако без нижнего белья я чувствовала себя совсем неловко. Рубашка слабо пахла сандалом и летом и, застегивая пуговицы, я утыкалась носом то в рукав, то в плечо в бездумной попытке сохранить аромат в памяти.

Дрэйк ожидал в гостиной. Безупречно белая рубашка, темно-синий пиджак без единой складки, брюки, жилет. Заметив меня на пороге спальни, скользнул оценивающим взглядом.

– Надо попросить Пенни найти для тебя нормальную одежду. Нормальную женскую, я имею в виду. – Мужчина приблизился к ведущей в коридор двери и распахнул створку. – А пока не помешает позавтракать.

Я пересекла гостиную, вышла. Дрэйк последовал за мной, закрыл дверь, двинулся по коридору. Я держалась на шаг позади, украдкой рассматривая картины.

– Ты из Феоссии, а откуда конкретно?

– Храм непорочных божественных дев в Сине.

– Да, слышал. Значит, из последних… – мужчина всё-таки осекся.

Фразу закончить несложно. Из последних партий.

– Послушница или жрица?

– Послушница.

– Семья, родные есть?

Многовато вопросов. И сами вопросы странные. Праздное любопытство?

– Есть, – помедлив, ответила я. – Были. Родители. Но я не видела их с начала войны и не знаю, что с ними стало.

Выжили ли мама с папой, остались ли в Феоссии? Или навсегда исчезли среди возвращавшихся в империю железных муравьев? Могло статься, что папа погиб, а мама затерялась в наводнивших невольничьи рынки империи неисчислимых партиях живого товара.

– Сама решила встать на путь служения богине?

– Да. Нет. Не совсем, – я пыталась подобрать нужные слова, не раскрывающие всей правды, но и не лгать откровенно тому, кто был ко мне добр. – Мама сказала, что придется отдать меня в храм, а позже я… сама поняла, что это правильное решение.

Глава 3

Эллорана, столица Эллорийской империи, оглушала шумом самодвижущихся экипажей, нестройным хором человеческих голосов, свистками и выкриками. Подавляла суетой и громадами многоэтажных зданий. Восхищала яркостью вывесок, разнообразием витрин, великолепием храмов, памятников и старинных особняков.

Впервые я видела столько людей. Столько экипажей. Конные повозки попадались, но нечасто. Столько домов и все такие разные. То одинаковые, словно капли воды, облепленные балконами, то сияющие огромными окнами, будто устремляющиеся в небо – казалось, ещё мгновение, и действительно взлетят. То удивительно похожие на дома Феоссии, двухэтажные, пёстрые, то красивые особняки с витражами и портиками.

Памятники на больших площадях, изящные скульптуры в вуали струй фонтанов, зеленые шапки скверов и парков. Широкие ленты мостовых, прихотливые извивы тесных улочек. Храмы, театры, музеи, салоны. Я смотрела и не могла насмотреться, боясь упустить старинный барельеф или причудливо разрисованную вывеску. Столько всего красивого, интересного, завораживающего и как быстро мелькает оно за окном нашего экипажа.

В переднем кресле сидел тот самый черноволосый юноша, которого я видела в первый день. Пенелопа называла его Стюи, но молодой человек представился Стюартом, хотя и заверил, что он давно привык и я тоже могу обращаться к нему Стюи. В дом он единственный попал не через агентство, а фактически с улицы и, что немало меня изумило, нанял юношу Нордан. И нанял на несуществующую толком должность мальчика на побегушках и иногда, по совместительству, водителя.

Мы долго катались по городу. Пенелопа рассказывала мне о местах и зданиях, которые мы проезжали, объясняла то, что было мне непонятно, и то, что я видела впервые. Наконец, достав из кармана жакета маленькие часы, девушка озабоченно нахмурилась и заметила, что пора экскурсию заканчивать и вспомнить о цели поездки. Назвала Стюи адрес и добавила, что сама покупает одежду в этом магазине. Он недорогой и вечерние платья там тоже есть.

Хорошо, если недорогой. Не хочу вынуждать Дрэйка тратиться на меня.

А потом я увидела его. Морской всплеск среди россыпи кроваво-красных брызг и багряных вспышек.

Экипаж проехал мимо, но я торопливо замахала рукой, сбивчиво попросила остановиться.

– Что такое? – спросила Пенелопа, пытаясь через моё плечо разглядеть причину остановки.

Стюи послушно вывел экипаж из текущего лениво потока, притерся к кромке тротуара.

– Там, немного дальше, была витрина с платьями, – пояснила я. – Можно посмотреть поближе?

– Давай, – пожала плечами девушка. – Только что-то не припоминаю, чтобы здесь были магазины одежды.

Мы вышли из салона и Пенелопа, взяв меня под руку, повела в обратную сторону.

Оно не привиделось мне, ослепленной блеском и жизнью чужого города. Когда-то я мечтала о похожем, мне казалось, что такой наряд может носить только настоящая принцесса. Или леди высокого положения.

Заметив огромную витрину, я ускорила шаг, не обращая внимания на идущих навстречу людей. Приблизилась вплотную к стеклу.

Темно-синие пышная юбка и корсаж, украшенный белым цветочным кружевом, расшитый пайетками.

– Эм-м, Сая, – голос Пенелопы прозвучал несколько растерянно. – Не хочу тебя обидеть, но это салон свадебных платьев.

– Оно синее, не белое, – возразила я.

– Здесь белых и нет почти. В империи замуж выходят в красном.

Я отступила, оглядывая витрину целиком. Платья узкие, струящиеся. Платья с юбками-колоколами. Со шлейфами. Со старомодными рукавами-буфами. И всех оттенков алого, от нежных пастельных тонов до цвета красного вина и запекшейся, почти чёрной крови. Единственное белое, возмутительно короткое, затерялось в дальнем углу витрины.

Свадебное. Жаль.

Не всё ли равно? С мыслями о замужестве я рассталась ещё в храме и сейчас бессмысленно начинать заново грезить о несбыточном. Это всего лишь красивое платье.

– Пусть будет свадебное, – решила я.

В конце концов, едва ли кто-то поймет, где приобретен наряд. Да и дамы из высшего света не одеваются в магазинах готового платья.

Затем мы купили туфли. Нижнее белье. От предложения посетить ювелирный я отказалась. Драгоценности мне ни к чему.

По возвращению разгорелось нетерпеливое ожидание. Позабывшееся, затерявшееся за отблеском войны волнение, приятно тревожащее, будоражащее. Я понимаю, что всё это глупо, совсем по-детски, но я еле могу усидеть в чердачной каморке. Хочу вновь увидеть платье на себе, не только в тесноте примерочной кабинки. Хочу вновь увидеть своё отражение в зеркале. Хочу увидеть его глаза, когда он посмотрит на меня в этом платье…

Шальная мысль остудила ненадолго нетерпение.

Вполне естественное желание угодить хозяину. Доволен хозяин – лучше для меня. Я не убила себя, как того требовал устав, и должна принять все последствия своего решения. Принять и устроиться в новой жизни.

Придется платить. Помню об этом, только… Лишь папа смотрел на меня с восхищением и гордость, и никогда – другие мужчины. Дрэйк посмотрит и страшно обнаружить, что я… то есть моё платье ему не понравится.

Пенелопа заглянула ко мне вечером. Принесла ужин раньше прежнего и после проводила в свою комнату на третьем этаже. Одеваться в спальне девушки удобнее, в каморке и не развернуться нормально, и зеркало там только маленькое, ручное.

Глава 4

Мы пересекли почти весь зал, когда Дрэйк остановился. Отпустил меня, вгляделся с беспокойством в моё лицо.

– Сильно испугалась?

– Нет, – я не испугалась. Совсем.

– Обычно он проявляет интерес только к собеседникам и спутникам Её высочества.

– Всё в порядке, Дрэйк. Он не собирался нападать. – И собака, даже двуглавая, всяко не страшнее Нордана. – Его действительно зовут Пушок?

– Да. Октавиан привез его щенком с юга, позабавить семью и двор редким чудом, – в голос прозвучало неодобрение. – Впоследствии щенка собирались убить, пока он не вырос во взрослую особь, но шестилетняя Валерия настолько привязалась к нему, что Октавиан не смог отнять у дочери питомца, несмотря на возражения Катаринны. Валерия назвала щенка Пушком. Они выросли вместе, и ныне даже Её императорское величество признаёт, что лучшего охранника для дочери не найти.

И единственного настоящего друга, надо полагать.

– У меня в детстве кот был, – призналась я вдруг. – Беспородный, но ласковый, всегда со мной спал. Я его котенком на улице подобрала и принесла домой. И так плакала, когда пришлось в пансион уезжать. Всё думала, как мы будем ночами друг без друга? – я поймала задумчивый взгляд мужчины и смутилась. – Простите, вам это неинтересно, а я говорю…

Рассказываю на балу про кота.

Ерунда какая.

– Почему же? – возразил Дрэйк. – Наоборот, интересно.

Слушать о моих детских радостях и горестях?

К нам стремительно, едва ли не бегом, приблизилась Лиссет, выдохнула шумно.

– Фу-ух, отстрелялась! Не могу долго находиться рядом с этой псиной, сразу паника начинается. Сая, не представляю, как ты там держалась. Да ещё и погладить ухитрилась. Меня на твоём месте инфаркт хватил бы.

– Он вовсе не страшный. – И почему Пушок должен пугать? Лишь по причине наличия двух голов вместо одной?

Если не врут книги, то подземный мир скрывает псов и о трёх головах.

– Что ж, Лиссет, похоже, в той ситуации сердечный приступ грозил только нам с тобой, – неожиданно усмехнулся Дрэйк.

После представления гостей объявили танцы. Первый, открывающий танец в одиночестве. Миниатюрная, достающая только до плеча партнера Валерия в руках Бевана как почетного гостя императора. Каждое движение, каждый поворот выверен до мелочей, безупречен и столь же пуст. На загорелом лице девушки маска, не идеально повторяющая родительскую, но по-ученически усердно стремящаяся к достижению требуемого высокого уровня. Беван вежлив, сдержан и невозмутим, однако не давал себе труда скрыть скуку в глазах. Более чем очевидно, что Бевана куда больше, нежели предельно аккуратно обнимаемый ребенок, волновали стайки леди несколько старше его партнерши, блестевшие разноцветными рыбками, наблюдавшие с откровенным интересом за танцующей парой.

Пока хозяйка невесомо скользила по паркету, Пушок подошел к нам, отпугнув как Лиссет, так и стоявших рядом людей, уселся возле меня. Правая голова следила за Валерией, левая умильно ловила мой взгляд. Я потрепала пса по холке, чувствуя, как с другой стороны опять напрягся Дрэйк.

– Ты полна сюрпризов, – обронил мужчина.

– Разве? – надеюсь, моё удивление выглядело искренним.

– Я ни разу не видел, чтобы этот пес подпускал к себе кого-то, кроме Её высочества.

– Я лучше лажу с животными, чем… – я осеклась.

– Чем с людьми, – закончил фразу Дрэйк.

– Животным всё равно, кто ты в человеческом обществе, как выглядишь и что у тебя есть. Животные, домашние, по крайней мере, либо любят тебя, либо нет, без всяких оговорок и условий.

– Что, к сожалению, нечасто можно отнести к людям.

– Да, увы.

Мужчина не стал разубеждать меня.

Под стихающие последние аккорды Беван и Валерия закончили танец. Реверанс, ответный поклон и Беван повел девушку к её верному стражу. Пушок встал, побежал навстречу хозяйке. Валерия кивнула нам и удалилась, сопровождаемая псом.

– Я определенно недооценил вас, юная укротительница чудовищных псов, – заметил Беван насмешливо.

Я опустила глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не поёжиться под взглядом, царапающим вспышкой нового липкого любопытства.

– Беван, вокруг полно прелестных дам, жаждущих твоего общества, – произнес Дрэйк. – Не пора ли тебе вознаградить их за терпение?

– Ещё минуту дамы потерпят, – парировал Беван. – Должен же я поздравить очаровательную Саю с дебютом в высшем свете.

– Тогда поздравляй и не вынуждай дам ждать слишком долго.

– Мои поздравления, Сая, вы сегодня воистину неотразимы. – Беван даже поклонился с тонким флёром издёвки. – Внимание императорской семьи вы привлекли однозначно. И кто знает, возможно, не только её.

– Сая, позволь пригласить тебя на танец, – предложил Дрэйк.

Что угодно, лишь бы оказаться подальше от изучающего заново взгляда, от насмешки в изгибе губ.

Я кивнула, и Дрэйк повел меня к другим парам, выходящим на паркет после открывающего танца. Повернулся лицом ко мне, положил руку на спину немного ниже лопаток. Я – на мужское плечо, следуя урокам в пансионе, ещё недавно казавшимися позабытыми, похороненными за ненадобностью на дне моей памяти. Оркестр заиграл вновь, музыка затрепетала вокруг хрустальными каплями дождями, приглашая слиться, соединиться в сияющем водовороте. Извивами лент потянулись пары, яркие, стремительные, и за сменяющими друг друга чёрно-белыми росчерками фраков и сверкающими разноцветными вспышками платьев исчезли те, кто остался у стен.

Глава 5

Тиканье часов.

Полумрак спальни.

Ночь, что вступала в свои права за приоткрытым окном, разливалась темнотой, потягивалась сытой чёрной кошкой.

И я вновь сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и ждала. Казалось, с прошлой моей ночи в спальне Дрэйка ничего не изменилось, но на сей раз я пришла сюда добровольно. Потому что сама так решила, а не следуя чужому капризу. Никто не знал, что я в его комнате – по дому я кралась словно вор, вздрагивая от малейшего шороха, опасливо замирая на поворотах и перед лестницей и не зная, как буду оправдываться, случись кому-то меня увидеть. К счастью, поздний час уменьшал вероятность столкнуться с кем-либо в коридоре, и мне повезло проскользнуть незамеченной.

До вечера я разбирала и раскладывала вещи, удивляясь некоторым своим покупкам и не вполне уверенная в их необходимости. Пенелопа принесла ужин, заверив, что теперь-то это точно в последний раз, и справедливо заметив, что вряд ли мне захочется есть в столовой в обществе Нордана. Действительно, не хотелось. Во время приема пищи я предпочитаю ощущать вкус еды, а не давиться ею под пристальным холодным взглядом. Особенно сейчас, когда у еды есть вкус и вкус этот приятен. Ни поездка, ни Шадор не баловали кулинарными изысками, да и просто нормальной пищей.

От Пенелопы я узнала, что Дрэйк снова куда-то уехал. Наверное, оно и к лучшему – будет время подготовиться, собраться, покрутиться перед зеркалом, разглаживая складки и то приподнимая волосы, то распуская свободно по плечам. Успокоиться, в который уже раз напомнив себе, что так надо, что чем скорее разрешится вопрос этот, тем лучше. И, быть может, после Нордан перестанет наконец хищно принюхиваться ко мне и потеряет всякий интерес. Я старалась не думать, что после вероятный интерес может исчезнуть и у Дрэйка. Теплилась надежда, безумная, иррациональная, наивная, как и большинство девичьих грёз, что мужчина не стал бы заботиться обо мне, тратить на меня деньги лишь затем, чтобы уложить в постель. Он и так может взять меня в любой момент, никого не волнует согласие рабыни и всё это – бал, одежда, собственная комната – не обязательны. Но раз он столько делает для меня, то, возможно, доброе отношение что-то да значит.

Необъяснимая вера в светлые чувства. Как в сказках, балладах и романтических историях. Мама говорила, что полюбила папу с первого взгляда, случайно увидев в приемной одной из старших жриц. Высокий, нескладный молодой человек в одежде не по размеру, тронувший сердце мамы неуверенной улыбкой, неловкими, неуклюжими движениями и манерой снимать, надевать и снова снимать очки, когда нервничал или задумавшись. Эту привычку папа сохранил и с годами.

Тиканье раздражало. Минута сменяла минуту, час следовал за часом. Устав сидеть, я легла, вытянулась под одеялом. Сколько можно работать? И если уж на то дело пошло, то чем именно Дрэйк занимается? Очевидно, что мужчина вращается в близком окружении императора, но Дрэйк определенно не из тех скучающих придворных, кто день-деньской обретается подле правителя в ожидании милостей и подачек с хозяйского стола.

Я перевернулась на бок, закрыла глаза. Может, стоило выбрать красный пеньюар, а не голубой? Вдруг не понравится? Или, того хуже, я не понравлюсь? Довелось однажды слышать ворчание Алии, что, дескать, девственниц слишком переоценивают и невинная девица только для брачной постели и годится, а потом мужики всё едино баб поопытней да пошустрее ищут.

Сопротивляться подкрадывающемуся сну я не пыталась. Всё лучше, чем просто ждать, вглядываясь в сумрак.

Из сна вырвали стук двери, шаги. Вернулся?

С трудом разлепила веки, перевернулась на спину. Серые сумерки рассеивались, уступая лучам солнца, ещё робко, точно крадучись, пробирающимся в комнату.

Уже утро? Неужели Дрэйк работал всю ночь?

Дверь в спальню открылась, и я села рывком. Мужчина вошел, посмотрел на меня удивленно. Выглядел иначе, непривычно – темно-синие, немного мешковатые штаны, под чёрной курткой нараспашку белая рубашка навыпуск, с расстегнутым воротником. И сам взлохмаченный.

– Сая?

Работа. До утра.

Лиссет ведь предупреждала.

Путаясь в одеяле, я торопливо, неловко слезла с кровати, схватила свой оставленный в изножье тонкий шелковый халат и, прижав бирюзовую ткань к груди, приблизилась к Дрэйку. Оборотень, верно, сказал бы больше по одному лишь запаху, но мне хватило и тяжелого цветочного аромата, сплетающегося с сандалом и солнцем, чтобы осознать свою неуместность.

Неуместность и ненужность. Будь то императорский дворец или же чья-то постель.

– П-простите… – произнесла я едва слышно и выскочила вон.

Как же я глупа и бестолкова! Шадор вечно твердил девушкам-рабыням, какой девственность ценный товар, за который платят дороже. И Нордан не скрывал, что купил меня только из-за невинности. А я, наслушавшись, вообразила, будто девственность и впрямь величайшее сокровище в мире. Наивная. Кому-то она и нужна, а кто-то предпочтет любовницу опытную и интересную.

Пошустрее.

В довершение ещё и выставила себя девицей без стыда, настойчиво лезущей туда, куда её не звали. Бегаю за мужчиной, разве что публично на шею не вешаюсь вопреки деликатному отказу… а Хейзел за подобное поведение я осудила. Хотя теперь я сама ничем не лучше.

Ещё не шлюха, но уже отчаянно пытающаяся ею стать.