Наложница повелителя огня

1

Воздух пах серой и пеплом. Даже сквозь плотную ткань крытого экипажа этот проклятый запах пробивался назойливым шлейфом, въедаясь в лёгкие и волосы. Он словно хотел заставить меня прочувствовать всё заранее, ещё на подъезде — я въезжаю не просто в чужой дом, а в самое логово чудовища. Экипаж дёрнулся, сделав последний зловещий поворот, и затем резко остановился. Сердце моё, вопреки всем моим приказам сохранять спокойствие, замерло, а потом застучало где-то в горле. Приехали.

Скрипнули тяжёлые засовы, дверь распахнулась, и противный запах ударил в нос с новой силой, теперь смешанный с чему-то острым и металлическим, словно раскалённое железо или кровь. Я сделала глубокий вдох, собираясь с духом, и вышла, отказываясь от помощи молчаливого стража в угрюмых чёрных доспехах. Моё дорожное платье когда-то было цвета лесной зелени, теперь же оно поблёкло и покрылось пылью, но я выпрямила спину и подняла подбородок. Они могли отнять у меня всё — дом, семью, положение… но не достоинство. Никогда.

Меня встретил худой человек с лицом старого пергамента и холодными глазами-щёлочками. Он что-то пробормотал, представился, но я не стала вслушиваться. Какая разница? Я была здесь вещью, а вещам не следовало вникать в это всё.

Меня повели по бесконечным мрачным коридорам, высеченным прямо в чёрной скале. Светились странные шары на стенах, отбрасывая неестественные багровые тени, а из глубоких провалов по левую руку доносился низкий, наводящий ужас гул — будто где-то очень глубоко дышало что-то огромное и древнее. Я сжала кулаки, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Это была не просто крепость. Это было сердце вулкана, приручённое и обузданное колдовской силой её хозяина.

И вот, наконец-то, мы остановились перед огромными дверьми из тёмного, почти чёрного дерева, окованными бронзой. Две половины бесшумно распахнулись, и я увидела Его.

Тронный зал. Он был огромен, пуст и ужасен. Ни роскоши, ни фресок, ни знамён. Только голый, отполированный до зеркального блеска камень и лёгкая, стелющаяся по полу дымка. В конце зала, на возвышении, стоял простой трон из тёмного базальта. И на нём сидел Драэлон.

Он не был в тот момент драконом. Но в нём и так чувствовалась звериная, примитивная мощь. Высокий, широкоплечий, облачённый в простые чёрные одежды, он больше походил на разъярённого хищника, на мгновение принявшего облик человека. Его волосы были цвета воронова крыла, собранные у лица в несколько коротких кос, а глаза… Боги, его глаза. Они светились тусклым алым светом, как тлеющие угли, и в них не читалось ровным счётом ничего, кроме холодной, безразличной жестокости.

Мужчина толкнул меня в спину, заставляя сделать несколько шагов вперёд.

— Подойди ближе, — голос Драэлона был низким, вибрирующим и отозвался где-то в костях. — Я не люблю напрягать зрение.

Я подошла, остановившись в паре метров от трона. Мой взгляд упёрся в его массивные сапоги.

— Так вот какая она, — протянул он с ленивым интересом. — Дочь лорда Дэриана. Того, который так громко кричал о своей чести и так же громко сбежал с поля боя, бросив своих людей на растерзание.

Гнев, жгучий и яростный, ударил мне в голову. Он лжёт. Он знает, что лжёт.

— Мой отец не бежал, — прозвучал мой голос, хриплый от долгого молчания, но твёрдый. — Его предали. Как предают все трусы, когда пахнет жареным.

Угли его глаз вспыхнули ярче. Он медленно поднялся с трона, и его рост заставил меня почувствовать себя крошечной. Он подошёл ко мне вплотную, и я ощутила исходящий от него жар, словно от раскалённой печи.

— Мило, — прошипел он, его дыхание пахло дымом и дорогим вином. — Щенок пытается кусаться. Твой отец проиграл. Его земли теперь мои. Его титулы — ничто. А его дочь… его дочь стоит передо мной, и я могу сделать с ней всё, что захочу. И знаешь, чего я хочу?

Он сделал паузу, давая мне прочувствовать всю глубину моего унижения.

— Я хочу, чтобы ты служила ему вечным напоминанием о его поражении. Чтобы каждый раз, вспоминая тебя, он понимал, что его плоть и кровь принадлежат мне. Ты будешь самой младшей, самой презренной из моих наложниц. Ты будешь мыть полы в покоях тех, кто прислуживает моим настоящим жёнам. Ты — живой символ того, что случается с теми, кто смеет бросать вызов Драэлону.

Его слова были острыми клинками, и каждый попадал в цель. Во рту появился привкус желчи. Презренной наложницей. Служанкой служанок. Я сглотнула ком в горле, чувствуя, как дрожь поднимается изнутри, и я снова вцепилась взглядом в его сапоги, не позволяя ему увидеть мою боль. Молчать. Я не дам ему увидеть мои слёзы.

И тогда он прикоснулся к моему подбородку двумя пальцами, грубо, заставил поднять голову. Наши взгляды встретились.

И что-то случилось.

Мир сузился до этих двух тлеющих углей. Всё моё естество вдруг взбунтовалось, сжалось в комок чистой, животной ненависти. Это было не просто отвращение к жестокости или страх. Это было нечто глубинное, инстинктивное, словно каждая клетка моего тела кричала, что этот человек — моя погибель, воплощение всего, что я презираю. Я ненавидела его. Дыхание перехватило.

И в его глазах, на долю секунды, промелькнуло нечто похожее. Та же ярость. То же недоумение. Его пальцы на моём подбородке дёрнулись, будто он хотел отдернуть руку, но не сделал этого. Его брови чуть сдвинулись, в глазах мелькнула тень какого-то непонятного раздражения, будто он почувствовал внезапный приступ тошноты. Он отшатнулся от меня, словно от огня, и его лицо снова стало каменной маской.

— Уведите её, — бросил он через плечо, резко развернувшись и отходя к трону. — Отведите в западные покои гарема. И… — он сделал едва заметную паузу, — наблюдайте. Если на её коже проявится что-то… необычное… любая метка… доложите мне немедленно.

Последние слова были сказаны тихим, почти интимным шёпотом, но я их уловила. Метка? Что это значит?

Меня грубо развернули и повели прочь. Я шла, не видя ничего перед собой, всё ещё чувствуя на коже горячее прикосновение его пальцев, до тех пор пока дверь не захлопнулась, окончательно отделив меня от этого адского зала.

2

Тот первый вечер в гареме проплыл передо мной как ночной кошмар. Я сидела на краю кровати, всё ещё не в силах осмыслить весь масштаб случившегося, когда дверь без стука распахнулась. На пороге стояли они.

Их было трое. И они были… прекрасны. Опасной, неестественной красотой тропических цветов, что источают яд. Две высокие, стройные, с кожей цвета тёмного мёда и длинными, до пояса, волосами, заплетёнными в сложные узлы с вплетёнными золотыми нитями. Их разрез глаз был чуть раскосым, а взгляды — тяжёлыми и ленивыми, полными надменного любопытства. Третья, поменьше ростом, со светлыми, почти серебряными волосами и большими голубыми глазами, казалась более насторожённой, она пряталась за спинами подруг, но её взгляд был не менее цепким.

— Так это и есть та самая… диковинка? — протянула одна из темноволосых, её голос звучал как шелест шёлка. Она медленно обошла меня полукругом, оценивающе разглядывая мое потрёпанное дорожное платье, простую причёску, отсутствие украшений. — Я ожидала чего-то большего. От Дэрианов всегда пахло деньгами и властью. А от этой… пахнет пылью и глупостью.

— Не будь строга, Лираэль, — вторая тёмноволосая фыркнула, играя веером из перьев невиданной птицы. — Видимо, всё состояние ушло на военные игры её отца, а на дочь уже не хватило.

Я молчала, сжимая пальцы в складках платья. Сердце бешено колотилось, но я бы скорее умерла, чем показала им свой страх. Они ждали слёз, оправданий, испуганного взгляда. Они не дождутся.

— Как тебя зовут, мышка? — Лираэль остановилась прямо передо мной, склонив голову набок.

— Мерелия, — ответила я, и мой голос прозвучал удивительно твёрдо.

— О, у неё есть имя! — она фальшиво удивилась, поднимая брови. — Ну, Мерелия, запомни правила нашего маленького мирка. Здесь всё просто. Чем чаще Повелитель зовёт тебя в свои покои, тем выше твой статус. Чем дороже подарки, которые он тебе дарит, тем больше уважения ты заслуживаешь. Судя по тому, как ты выглядишь… тебе стоит привыкнуть к самому низу. Очень и очень надолго.

Она усмехнулась, и подруги поддержали её тихим, змеиным смешком. Серебряноволосая девушка лишь молча наблюдала, и мне показалось, что в её взгляде мелькнуло нечто похожее на жалость. Но лишь на мгновение.

— Мы придём за тобой к ужину, — бросила Лираэль уже на выходе. — Постарайся… привести себя в порядок. Если это, конечно, возможно.

Они вышли, оставив после себя шлейф тяжёлого, дурманящего аромата и ощущение липкой, неприятной тоски. Я осталась сидеть на кровати, дрожа от унижения и бессильной ярости. Так вот оно какое, новое «общество». Ничем не лучше придворных интриг, которые погубили моего отца, только ещё мельче и пошлее. Я была для них не человеком, а новой игрушкой, объектом для насмешек, чтобы потешить своё ущемлённое тщеславие.

Я не стала «приводить себя в порядок» для них. Я лишь умыла лицо, расплела волосы и снова заплела их в тугую, привычную косу. Этого было достаточно.

Не успела я опомниться, как в дверь снова постучали. На пороге стоял тот самый угрюмый слуга, что привёл меня в гарем. В руках он держал аккуратно сложенный тюк из грубой серой ткани.

— От Повелителя, — бросил он односложно и, не дожидаясь ответа, швырнул свёрток мне в ноги.

Я наклонилась и развернула его. Внутри лежало платье. Если это можно было так назвать. Простейшего покроя, из жёсткой, колючей холстины, серого, грязного цвета. Такое носили служанки на кухне или уборщицы в самых грязных помещениях. К нему был приложен простой белый чепчик, который должны были носить все женщины при дворе, кроме знатных дам и наложниц.

Сообщение было яснее ясного. Он унижал меня здесь и сейчас, перед всеми. Он напоминал мне и всем окружающим о моём месте. На самом дне. Я сжала грубую ткань в руках, чувствуя, как по щекам ползут предательские горячие слёзы гнева. Нет. Нет. Я не надену это. Я не стану той, кем он хочет меня видеть.

Я бросила платье служанки в самый тёмный угол комнаты.

Когда Лираэль и её свита пришли за мной, их взгляды сразу же упали на моё платье. Надменные улыбки мгновенно исчезли с их лиц.

— Ты что, не получила подарок от Повелителя? — холодно осведомилась Лираэль.

— Получила, — так же холодно ответила я. — Но, видимо, кто-то из слуг ошибся дверью. Это платье явно предназначалось для работницы кухни.

Их лица вытянулись. Девушка с серебрянными волосами прикрыла рот рукой, скрывая улыбку. Лираэль побледнела от ярости.

— Ты смеешься над волей Повелителя? — прошипела она.

— Нет, — парировала я. — Я демонстрирую уважение к его статусу. Появление в таком виде за его столом было бы оскорблением. А я не собираюсь его оскорблять. В отличие от некоторых.

Я бросила на неё многозначительный взгляд и вышла в коридор, не дожидаясь их. Меня можно и не провожать. Я запомнила дорогу.

Столовая гарема оказалась роскошной — низкие диваны, столики, ломящиеся от блюд, изысканные вина в хрустальных графинах. Здесь собралось ещё с десяток женщин, все неземной красоты, все в шелках и бархате, в сверкающих украшениях. Когда я вошла, все разговоры разом смолкли. Десятки глаз уставились на меня с нескрываемым любопытством, презрением и злорадством. Шёпот, словно рой злых ос, облепил меня со всех сторон.

— Видела? Осмелилась прийти в своём…
— …а ведь он лично прислал ей…
— …думает, она особенная?..
— …скоро её спесь собьют, все они тут такие вначале…

Я прошла к свободному месту в самом конце стола, подальше от Лираэль, и села, глядя прямо перед собой. Я взяла с блюда виноград и принялась его есть, хотя комок в горле не давал проглотить его. Я делала вид, что не слышу шёпот, что не замечаю колких взглядов. Я была островом в бушующем море враждебности, и моим единственным оружием было спокойствие.

Ужин тянулся мучительно долго. Я почти ничего не съела, но много пила воды, чувствуя, как на мне пылают десятки глаз. Лираэль что-то громко и надменно рассказывала, бросая в мою сторону язвительные взгляды. Я не реагировала. Казалось, ещё немного, и я смогу уйти, отдышаться, прийти в себя…

3

Мне снова пришлось идти за спиной у того же безмолвного слуги, и каждый шаг отдавался в висках тяжёлым, глухим стуком. Мы шли не в тронный зал, а вглубь цитадели, по потаённым коридорам, куда, я была уверена, не ступала нога большинства обитательниц гарема. Воздух здесь был другим — густым, мужским, пропахшим дымом, кожей и чем-то ещё, острым и пряным, что щекотало ноздри и кружило голову. Сюда не доносился гул из бездны, здесь царила могильная тишина, нарушаемая лишь шорохом наших шагов.

Наконец слуга остановился перед неприметной, но массивной дверью из тёмного дерева. Он не постучал, а лишь отодвинул тяжёлый засов и отступил в тень, растворяясь в полумраке коридора. Мне ничего не оставалось, как толкнуть дверь и войти внутрь.

Его покои. Они были такими же, как и он сам — огромными, аскетичными и подавляющими волю. Ничего лишнего, никаких украшений. Каменные стены, гигантский камин, в котором пылали поленья, бросая на стены дикие, пляшущие тени, и невероятно большая кровать, застеленная шкурой какого-то невиданного зверя. И он.

Драэлон стоял спиной ко мне у камина, облачённый в простой тёмный халат, подпоясанный на талии. Он был без сапог, босыми ногами утопая в грубом ворсе ещё одной шкуры на полу. В руке он держал кубок с тёмным вином. Повелитель огня не обернулся, когда я вошла, давая мне время осмотреться, прочувствовать всю его власть, что витала здесь, густая и осязаемая.

Я остановилась, не решаясь пройти дальше. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. Я сжала руки в замок, чтобы они не дрожали.

— Подойди, — его голос прозвучал тихо. Это не был приказ, произнесённый громовым голосом. Это было тихое, не терпящее возражения распоряжение.

Я заставила ноги двигаться, сделав несколько шагов вглубь комнаты.

Только тогда он медленно обернулся. Его тлеющие угли-глаза скользнули по мне с ног до головы, оценивающе, холодно, без намёка на любопытство или желание. Так смотрят на новый инструмент, на новое оружие — проверяя вес, баланс, остроту лезвия. На мне всё ещё было моё платье, и под его взглядом оно вдруг показалось мне жалким, ничтожным, деревенским.

— Ты проигнорировала мой подарок, — заметил он. В его голосе не было ни гнева, ни укора. Констатация факта.

— Я сочла его ошибкой слуг, — выдохнула я, с трудом находя силы говорить. — Оно не подходило для ужина в обществе.

— В обществе? — он искажённо усмехнулся, беззвучно, лишь скривив губы. — Ты ни с кем здесь не состоишь в «обществе», Мерелия. Ты здесь одна. Как отрубленный палец руки. Он может какое-то время дёргаться, но это не значит, что он всё ещё часть тела.

Он отставил кубок в сторону и сделал шаг ко мне. Я невольно отступила, наткнувшись спиной на высокую спинку кресла.

— Ты здесь, потому что я этого захотел, — он говорил тихо, приближаясь, и каждый его шаг отдавался во мне жутким гулом. — Ты дышишь, потому что я позволяю. Ты носишь это платье… потому что я позволяю. Завтра я могу передумать. Или… — он оказался прямо передо мной, так близко, что я чувствовала исходящий от него жар и слышала его ровное, спокойное дыхание, — …или я могу решить, что ты вообще будешь ходить без одежды.

Его рука молниеносно взметнулась вверх, и сильные пальцы вцепились в ворот платья. Раздался резкий звук рвущейся ткани. Я вскрикнула от неожиданности и ужаса, пытаясь отшатнуться, но он был сильнее. Он не рвал платье с яростью, он делал это медленно, методично, с холодной, демонстративной жестокостью, отрывая кусок за куском и бросая их на пол. Я закрыла глаза, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы бессильного унижения. Я пыталась бороться, вырываться, но его хватка была стальной.

Всё происходило медленно. Время растянулось, стало вязким и густым, как мёд. Его действия были не порывистыми, а обдуманными, выверенными, как ритуал. Когда последний лоскут ткани покинул моё тело, он отступил на шаг, его взгляд, тяжёлый и оценивающий, медленно прошёлся по мне. Я стояла перед ним, пытаясь прикрыться руками, чувствуя, как по коже бегут мурашки от холода и стыда. В груди всё сжалось в ледяной комок страха.

Он не стал заставлять себя ждать. Могучие руки развернули меня, заставив встать на колени на краю его огромной кровати. Я вскрикнула от неожиданности и унижения, уткнулась лицом в прохладный шёлк покрывала. Он был сзади, его тело, горячее и твёрдое, как раскалённый камень, прижалось к моей спине. Одной рукой он грубо раздвинул мои бёдра, а другой… его пальцы вцепились в мою косу.

Он не дёрнул за волосы. Он методично, почти с любопытством, расплел длинные тёмные пряди, а затем с силой, от которой по коже головы побежали мурашки, намотал их на свой кулак, заставляя меня откинуть голову назад.

— Не двигайся, — его голос прозвучал прямо у уха, низкий и властный, без намёка на ласку.

Я замерла, затаив дыхание, готовая к грубому вторжению, к боли. Но то, что последовало после, оказалось иным. Его пальцы медленно прошлись по внутренней стороне моего бедра. Он не ласкал меня. Он изучал. Находил места, от которых всё внутри сжималось и замирало, и задерживался на них, заставляя тело предательски вздрагивать.

И когда он вошёл… это не было резким проникновением, скорее медленным, неумолимым погружением. Да, было больно. Острая, разрывающая боль, от которой я закусила губу до крови, чтобы не закричать. Слёзы снова выступили на глазах. Но сквозь боль я чувствовала и другое. Невероятную полноту. Горячую, почти обжигающую плоть его внутри меня. Его рука, всё так же сжимавшая бедро, теперь не причиняла боли, а лишь удерживала, и её тепло странным образом успокаивало.

Он двигался с жестко, размеренно неторопливо. Каждое движение было глубоким и властным, подчиняющим себе всё моё естество.

Я ненавидела это. Ненавидела его за эту власть, за то удовольствие, которое сквозь страх и боль начало пробиваться где-то глубоко внизу живота, тёплыми, постыдными волнами. Тело… предательское тело, начало отвечать на его ритм, к моему ужасу и смятению. Я пыталась подавить в себе эти чувства, но он не позволял, его сила была абсолютной.

4

Последующие дни превратились в странное, размытое пятно. Я почти не покидала своей комнаты, отказывалась от общих трапез, притворяясь больной, и лишь по ночам, украдкой, пробиралась в купальню, чтобы смыть с себя запах его покоев, его прикосновений и своё унижение.

Девушки из гарема, получив желаемое — подтверждение моего низкого статуса и позора, — потеряли ко мне всякий интерес. Лишь иногда я ловила на себе ядовитый, торжествующий взгляд Лираэль. Я стала призраком, тенью, невидимкой, и это меня вполне устраивало.

Пока однажды Драэлон не решил, что это не устраивает его.

Я сидела в самом дальнем углу сада, что располагался на плоской крыше одной из башен. Здесь было почти тихо, лишь ветер гулял среди странных, лишённых листьев кустов с алыми, похожими на ягоды, цветами. Я уставилась в багровую бездну, не думая ни о чём, когда почувствовала на спине тяжёлый, знакомый взгляд.

Обернулась. Он стоял в арке, ведущей в башню, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. На нём не было парадной одежды, только простые штаны и рубаха. Он смотрел на меня с тем же выражением холодной оценки, что и в первый день.

— Нашла себе укромное местечко, — произнёс он. Его низкий и вибрирующий голос, разрезал спасительную тишину сада, как меч. — Уже составила план побега?

Я промолчала, повернувшись к нему спиной и сделав вид, что вновь погрузилась в созерцание пропасти. Сердце, предательски, забилось чаще. Я слышала, как его шаги приближаются по гравийной дорожке. Он остановился прямо за моей спиной, так близко, что я чувствовала исходящий от него жар.

— Твоё молчание — это новая форма протеста? — продолжал он, и в его тоне сквозила лёгкая, язвительная насмешка. — Или потомки древнего рода Дэрианов просто не знают, как вести беседы?

Это было слишком. Я резко обернулась, и наши взгляды столкнулись в очередной раз, высекая невидимые искры.

— Мои манеры, повелитель, включают в себя умение не навязывать своё общество тем, кто в нём явно не нуждается, — выпалила я, и голос прозвучал чересчур громко в тишине сада.

Углы его губ дрогнули в подобии улыбки. Не доброй. Скорее, улыбки охотника, который только что дождался, когда дичь выскочит из укрытия.

— О, — протянул он с интересом. — Значит, всё-таки умеешь разговаривать. И даже обладаешь неким подобием остроумия. Наследственность, должно быть. Твой отец тоже славился своим острым языком. Правда, обычно, за спиной у людей...

— Вы не знали моего отца, — холодно парировала я, чувствуя, как гнев придаёт мне смелости. — Вы знали лишь того, кого вам выгодно было в нём увидеть. Чтобы оправдать захват его земель.

— Я ничего не обязан оправдывать, — его голос мгновенно потерял намёк на насмешку и стал плоским и опасным. — Сила — вот единственное оправдание, которое признаёт этот мир. И я просто забрал то, что мог взять. Как твой отец в своё время забрал земли у соседей. Мы не так уж и отличаемся, как тебе хотелось бы думать.

Он повернулся и ушёл, оставив меня трястись от бессильной ярости. Но это было только начало.

С того дня он стал появляться повсюду. Я шла по галерее — он выходил из бокового прохода. Я пыталась найти уединение в маленькой молельне — он уже был там, делая вид, что изучает витражи. И каждый раз он затевал тот же самый, язвительный, колкий разговор. Он тыкал в меня, как острым щупом, пытаясь найти брешь в моей броне, слабое место, чтобы надавить и увидеть, как я взорвусь.

А я… я постепенно перестала молчать. Что-то во мне сломалось в ту первую ночь, и теперь мне было нечего терять. Я начала отвечать. Сначала односложно, потом — всё язвительнее и острее. Я ловила его на неточностях в истории, на которых он пытался меня поймать. Я парировала его намёки саркастическими замечаниями. Наши случайные встречи превратились в странный, извращённый ритуал — словесные дуэли на краю пропасти, где ставкой было моё хладнокровие и его терпение.

Потом, вечером, приходил слуга. «Повелитель ждёт тебя в своих покоях».

Теперь всё было иначе. Он не бросал меня сразу на кровать. Он ждал, пока я войду, стоя у камина с кубком вина. И мы начинали с того, на чём остановились днём. Спорили. Он — о тщетности сопротивления, о том, что весь мир устроен на силе и выгоде. Я — о чести, о долге, о вещах, которые, как я сама понимала, для него звучали наивно и глупо. Но я не сдавалась. Мы кричали друг на друга, мы бросали слова, как ножи, мы стояли в двух шагах, пылая ненавистью и чем-то ещё, тёмным и пульсирующим, что витало в воздухе между нами.

И эта словесная битва всегда, всегда перерастала в физическую. Та же грубость, то же желание подчинить, обладать, доказать своё превосходство. Но теперь… теперь в этом было что-то иное. Я всё так же ненавидела его, всё так же лежала неподвижно, стиснув зубы, но моё тело... Оно начинало отзываться на его прикосновения предательским трепетом, зажжённым этой смесью ярости и адреналина. А он… он стал внимательнее. Его руки, всё такие же жёсткие и требовательные, теперь словно изучали меня, находили места, от которых я невольно вздрагивала. И он пользовался этим, чтобы унизить меня ещё больше, чтобы показать, что владеет моим телом.

Мы ненавидели друг друга. Мы жаждали этих стычек. Это был порочный круг, из которого не было выхода. Я возвращалась к себе под утро разбитая, опустошённая, с горечью в сердце и с огнём в крови, который никак не мог потухнуть.

Однажды, выходя от него на рассвете, я почти столкнулась в коридоре со старым драконом, его советником. Тот отступил, пропуская меня, и его мудрые, древние глаза смотрели на меня не с осуждением, а с… тревогой. Глубокой, неподдельной тревогой.

Я поспешила прочь, но позже, крадучись по коридору, я услышала обрывок их разговора. Дверь в покои Драэлона была приоткрыта, и до меня донесся низкий, настойчивый голос советника:

— …слишком много времени, повелитель. Слишком много мыслей. Эта человеческая девушка… она становится точкой опоры в твоём сознании. Это опасно. Для тебя. Для всех нас.

5

Скука в гареме была особая, разъедающая, словно плесень. Она заполняла собой всё — длинные послеполуденные часы, пустые взгляды девушек, перебирающих бусины, монотонный шепоток бесед, лишённых всякого смысла. Я могла выдержать угрозы, унижения, даже грубую страсть Драэлона. Но эта тоска, это медленное увядание в золотой клетке… оно грозило сломить меня вероломнее любого насилия.

В один из таких дней, спасаясь от разрушающей апатии, я отважилась на отчаянный шаг — исследование. Я покинула свои покои и отправилась бродить по забытым коридорам западного крыла, туда, куда, судя по слоям пыли, не ступала нога обитательниц гарема годами. Воздух здесь был спёртым и сухим, пах старой бумагой и временем.

Именно там я наткнулась на неё. Неприметная дубовая дверь, полускрытая тяжёлым гобеленом, с рисунками каких-то крылатых чудовищ. Дверь поддалась с тихим скрипом, и я замерла на пороге, глазам своим не веря.

Комната была небольшой, круглой, с высоким узким окном, от которого виднелся столб пыльного солнечного света. И она была до потолка заставлена стеллажами. Книги. Сотни, тысячи книг и свитков в потёртых кожаных переплётах, пахнущих специфическим, сладковатым запахом древности. Моё сердце забилось с такой силой, что перехватило дыхание. Библиотека. Заброшенная, забытая всеми.

Я вошла внутрь, ощущая себя осквернительницей святыни. Провела пальцами по корешкам, сдула пыль, читая вытисненные золотом названия. Это были летописи. Хроники рода Черное Пламя. История Драэлона и его предков.

Осторожно, затаив дыхание, я вытащила один из самых объёмных фолиантов. Он был тяжёлый, с массивными железными застёжками. Я уселась с ним на подоконник, в столбе света, и открыла его. Страницы пожелтели, чернила местами поблёкли, но текст читался. Я погрузилась в чтение, забыв обо всём на свете — о времени, о гареме, о Драэлоне. Это был мир сражений, интриг, предательств и великих побед. Мир, совершенно чуждый мне, но описанный с такой эпической мощью, что я не могла оторваться.

Я не знала, сколько времени провела так. Солнечный луч давно сместился, и в комнате стало темнеть, когда я наткнулась на описание знаменитой Битвы у Обсидиановых скал. Я читала, и у меня внутри всё замирало. Что-то было не так. Я перечитала страницу снова. И ещё раз. И тогда до меня дошло. Летописец, явно преклоняясь перед могуществом тогдашнего повелителя, исказил факты. Грубо и очевидно.

Я так увлеклась, что не услышала шагов. Не почувствовала тяжёлого, знакомого присутствия, заполнившего собой дверной проём.

— Как ты смеешь прикасаться к этому? — его голос грянул, как удар хлыста, в звенящей тишине библиотеки.

Я вздрогнула так сильно, что книга чуть не выпала у меня из рук. Сердце подпрыгнуло к горлу и замерло. В дверях, заслонив собой весь свет из коридора, стоял Драэлон. Его лицо было искажено холодной яростью. Глаза пылали алым огнём, а пальцы сжались в кулаки. Он сделал шаг вперёд, и я инстинктивно прижала книгу к груди.

— Я… я просто… — я пыталась найти оправдание, но язык не слушался меня.

— Это не просто книги! — проревел он, и стены, казалось, содрогнулись. — Это моя кровь! Моя история! Ты, жалкая человеческая пылинка, осмелилась… своими грязными руками…

Он был по-настоящему страшен. Казалось, ещё мгновение — и он испепелит меня на месте. Но что-то во мне, та сталь, что закалилась в его покоях, вдруг выпрямилась. Страх отступил, уступая место чему-то острому и колкому. Возмущению.

— Ваша история содержит ошибку, — прозвучал мой голос, и он был на удивление твёрдым и громким.

Он замер, его гневная тирада оборвалась на полуслове. Он смотрел на меня с таким ошеломлённым непониманием, словно я внезапно заговорила на языке древних богов.

— Что? — это было не громоподобное рычание, а тихое, опасное шипение.

— Ошибку, — повторила я. Спустилась с подоконника, всё ещё прижимая к себе тяжёлый фолиант. — Здесь, в описании Битвы у Обсидиановых скал. Летописец утверждает, что клан Горный Ветер был разбит благодаря фланговой атаке тяжёлой кавалерии под предводительством лорда Кзаара.

— Так и было, — проскрежетал он, его брови грозно сдвинулись.

— Но это невозможно, — парировала я, и в моём голосе зазвенел азарт первооткрывателя. Я забыла, с кем говорю. Я видела лишь нестыковку в тексте. — Обсидиановые скалы — это узкое ущелье, местами не шире трёх лошадей. Развернуть там тяжёлую кавалерию для флангового удара — чистейшее безумие. Они бы просто смяли свои же войска. Кроме того, — я лихорадочно пролистала страницу назад, — здесь же сказано, что основу клана Горный Ветер составляли лучники. Они бы просто расстреляли кавалерию, пока та пыталась бы развернуться в этой каменной ловушке.

Я остановилась, запыхавшись, и посмотрела на него. Он стоял неподвижно, не сводя с меня своих горящих глаз. Ярость на его лице постепенно угасала, сменяясь крайним, неподдельным изумлением. Он смотрел на меня так, словно видел впервые.

— Ты… — он попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. — Откуда ты можешь это знать?

— Я изучала карты, — пожала я плечами, внезапно осознав всю дерзость своих действий. — И тактику. Мой отец… он считал, что дочь должна быть образованной. У нас была обширная библиотека. И карты ваших земель, кстати, тоже. Очень подробные.

Он медленно подошёл ко мне и выхватил у меня из рук книгу. Он не смотрел на меня, он уставился на страницу, которую я только что цитировала, его глаза бегали по строчкам.

— Но… тогда как… — он пробормотал, больше сам себе, чем мне.

— Судя по расположению сил, описанному здесь же, — осторожно продолжила я, чувствуя, что хожу по тонкому льду, — победу обеспечили не кавалеристы, а отряд лёгких пехотинцев-скалолазов, которые поднялись по отвесным скалам и ударили лучникам в тыл. Вот здесь, видите? — я рискнула приблизиться и ткнула пальцем в абзац внизу страницы. — Есть упоминание о «тенях, поднявшихся на каменное небо». Летописец, воспевая вашего предка, просто приписал лавры ему, а не настоящим героям.

6

Тихая, пыльная комната с книгами стала моим единственным спасением. Теперь дни текли иначе. По утрам ко мне являлась молчаливая служанка, и приносила стопку книг, которые я заказывала накануне. Трактаты по истории, географии, военному делу, даже по древней магии его рода. Я погружалась в чтение с жадностью утопающего, ища в чужих словах спасение от собственных мыслей.

А мысли эти были тёмными и путаными. Драэлон… изменился. Вернее, изменилось всё вокруг нас. Наши «случайные» встречи в замке продолжались, но теперь они почти всегда сводились к разговорам. Он задавал вопросы. О прочитанном. О моих выводах. Он мог застать меня в саду и, прислонившись к дереву, спросить мнение о тактике полузабытой битвы. И это было страшнее, чем его гнев. Потому что в этих беседах, в этом обоюдном интеллектуальном напряжении, я начала видеть в нём не только чудовище. Я начала видеть волю, незаурядный, хотя и извращённый, ум. И это путало все мои чувства в тугой, болезненный клубок.

Но самым странным были ночи. Он продолжал звать меня к себе. Но теперь… теперь всё было иначе. Да, он всё так же был властен, требователен, порой груб. Но в его прикосновениях появилась какая-то новая, исследующая внимательность. Он словно изучал не только тело, но и мои мысли, мою душу, через плоть. А после… после он не всегда прогонял меня сразу. Иногда он лежал рядом, глядя в потолок, и мы могли говорить. О чём угодно. О политике соседних королевств, о звёздах, которые аидно из его окна, о философии древних. Эти минуты были самыми опасными. В них стиралась грань между жертвой и палачом, между пленницей и тюремщиком. В них я забывала, кто он и кто я.

И я видела, как на это реагируют другие. Вернее, как на это реагировала Лираэль.

Её ненависть из холодной и надменной превратилась в звериную, слепую ярость. Она больше не бросала колких фраз. Она просто смотрела на меня. Её взгляд, полный немого, обжигающего бешенства, преследовал меня повсюду. Она видела, как изменилось отношение Повелителя ко мне. Видела, что слуги относятся ко мне с опаской и почтением, а не с насмешкой. Видела, что я хожу в платьях, которые кто-то молчаливо подкладывал в мою комнату — простых, но качественных, из тонкой шерсти и мягкого льна.

Она понимала, что её мир рушится. Что её статус первой наложницы, её власть в гареме — всё это тает на глазах, уступая место какой-то жалкой человечке. И это сводило её с ума.

В тот вечер в столовой гарема витало особое напряжение. Шёпот был громче обычного, девушки переглядывались, а Лираэль сидела во главе стола, прямая как палка, с каменным лицом и горящими глазами. Я, как обычно, села подальше, стараясь быть невидимкой, погружённой в свои мысли. Я только что закончила читать труд по драконьей генеалогии и пыталась осмыслить открывшиеся знания.

Мне подали кубок с лёгким фруктовым вином. Я машинально потянулась к нему, даже не глядя, обдумывая очередной спорный момент в хрониках.

— Кажется, наша учёная мышь совсем забыла о нашем существовании, — раздался ядовитый голос Лираэль. Она не смотрела на меня, играя своим кубком. — Целые дни проводит в своей норке с книгами. Закрадываются некоторые, нескромный мысли — она читает или сочиняет доносы на всех нас?

Я вздохнула. Спор с ней был мне так же интересен, как разговор со стеной.

— Я не вижу никакого смысла сочинять доносы, Лираэль, — ответила я спокойно, отхлебнув из кубка. Вино было чуть слаще обычного, с лёгким горьковатым послевкусием полыни. Не очень приятно. — Повелитель, я уверена, и так всё прекрасно видит.

— О, уверена? — она повернулась ко мне, и на её губах заиграла змеиная улыбка. — Как мило. Ты уже начала думать, что знаешь, что он видит, а что нет? Смелая позиция для того, кто появился здесь совсем недавно.

Я не стала отвечать, снова отхлебнув вина, чтобы промочить горло, внезапно пересохшее от этой бессмысленной перепалки. Горечь стала отчётливее. Я поморщилась.

— Что-то не так? — мгновенно отреагировала Лираэль, её глаза сверкнули. — Вино не по вкусу? Может, тебе подать что-то особенное? Или… может, ты уже настолько привыкла к особому отношению, что обычная пища гарема тебе не по вкусу?

— Всё в порядке, — буркнула я, отставляя кубок. В животе что-то неприятно заныло. Лёгкая тошнота.

— О, нет, нет, — она вдруг встала и подошла ко мне с своим кубком. Её движения были плавными, хищными. — Мы не можем, чтобы наша дорогая гостья осталась недовольна угощением. Выпей лучше из моего. Оно… особое.

Она протянула мне свой кубок. В её глазах стояло что-то нечеловеческое — лихорадочный блеск, торжество и безумие одновременно. Все за столом замерли, наблюдая за этой сценой.

— Я не хочу твоего вина, Лираэль, — сказала я твёрдо, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Внутри всё сжалось в комок тревоги.

— Но я настаиваю, — её улыбка стала широкой, неестественной. — Выпей. Или… ты боишься? Может, думаешь, что я что-то подсыпала?

Сердце у меня упало. Тошнота нарастала, сжимая горло. Голова закружилась. Я вдруг поняла, что это не нервы. Это что-то другое. Что-то шло не так.

— Я… я не буду пить, — выдохнула я, пытаясь встать, но ноги стали ватными.

— Жаль, — она наклонилась ко мне, и её шёпот был слышен только мне. — Потому что это было бы куда быстрее. А так… придётся помучиться. Как я.

Я отшатнулась от неё, и в этот момент живот резануло адской болью. Острая, режущая, выворачивающая наизнанку. Я вскрикнула, схватившись за живот.

Всё поплыло перед глазами. Крики девушек, вскакивающих со своих мест, донеслись до меня как из-под воды. Я пыталась ухватиться за край стола, но руки не слушались. Пол ушёл из-под ног.

Я упала. Тяжело, на колени, а затем на бок, на холодный камен. Боль растекалась по всему телу, жгучими волнами, выжигая всё изнутри. Дыхание перехватило. В ушах звенело.

Взгляд, затуманенный слезами боли и паникой, выхватил из мельтешащих теней одно лицо — перекошенное от чистого, животного ужаса. Это была юная служанка, та что приносила мне книги. Она застыла в дверях, зажав поднос в руках, её глаза были огромными от ужаса.