Наша Таня громко плачет...

Она стояла у окна вагона, махала рукой маме и Коле, своему бывшему однокласснику, они пришли проводить. Месяц в родном городе пролетел быстро. Тата должна была приехать сюда с мужем, но не сложилось, работа, опять, он всегда на работе. Вася настаивал на том, чтобы жена не ездила на таком сроке, но она не послушала. Добираться было тяжело, три дня поездом, на самолетах она летать не могла физически из-за беременности, страшно укачивало.

Время, проведенное в месте, где она выросла, было чудесным: мама, родственники, друзья, подруги и он, Коля, друг, одноклассник, первая любовь, первый мужчина. Как же это было прекрасно и ярко: прогулки в парке, её рука в его, как раньше, как когда-то давно, поцелуй, страстный, как мог целовать только он.

Тата понимала, что это неправильно, но ей очень хотелось почувствовать себя живой, желанной. Она не хотела изменять мужу — невинный флирт, пара поцелуев, но рука такого когда-то любимого мужчины под юбкой, гормоны и утро в его постели.

Хоть и ограничилась она только ртом — боялась, что страсть может навредить ребенку, — но на утро Таточка чувствовала себя гадко и грязно. То, что произошло, нельзя было свалить на алкоголь, нет, она была трезвой и хотела этого, женщина была честна с собой.

Коля был рядом, он чувствовал, что с ней происходит, видел. Поэтому щебетал что-то глупое, легкомысленное, шутил, дурачился, успокаивал. Не сразу, но через пару дней смог найти нужные слова, и Тата успокоилась. Муж никогда об этом не узнает, значит, это ему не навредит.

Она тогда клялась себе, что это был первый и последний раз, но уже через пару дней все повторилось. И еще. И еще. Получилось так, что из месяца Тата провела дома у мамы только три дня. Два, когда приехала, и один до отъезда. Мама, мамочка, все понимала, это жизнь, говорила она.

Муж звонил каждый день, и первое время уколы совести были сильными, она нервничала, переживала, голос дрожал. Но каждый раз Коля был рядом, сильный, спокойный, он успокаивал, говорил, что это ничего не значит, им хорошо и скоро все закончится навсегда. Сердце Таточки замирало, это было как в тех бесчисленных книгах, что она глотала ночами. Да, это было глупо, она понимала, но от этого становилось тепло внизу её круглого животика.

Вот и сейчас улыбка не сходила с её лица. Мама махала ей, улыбалась, что-то говорила, но Тата смотрела только на Колю, а он на неё. Его движения были механическими, а взгляд серьезным, почти прощальным, или ей это только казалось. Нет, никакого продолжения у них не будет, она так решила, так правильно. Вася хороший, нежный, любящий, а это не более чем приключение, которое закончилось.

Поезд набирал ход, перрон удалялся все дальше, вот и люди превратились сначала в муравьев, которые забавно дергали лапками, потом в точки на горизонте, а после совсем исчезли. Краски потускнели, и волшебство отступило. В нос ударил запах вагона, тяжелый, в котором словно в коктейле смешались хлорка, канализация, пыль и еще что-то. Дверь в купе захлопнулась. Тата радовалась одиночеству — Вася выкупил целое купе, чтобы никто не беспокоил.

Таточка погрузилась в свои мысли и воспоминания, у неё в голове смешались руки Коли, такие нежные и сильные, его поцелуи. Лицо мужа, его улыбка, его тихий и такой родной голос. Опять что-то укололо в сердце, она практически почувствовала горечь во рту. Она сама не знала, о чём именно жалеет: о том, что натворила, или о том, что не могла остаться еще на месяц или навсегда. Её мысли прервал сильный удар в дверь купе.

— Добрый день! Не хотите ли чая? — спросил проводник, крупный, толстый мужчина за 50. Тата невольно скривилась, но быстро взяла себя в руки.

— Да, пожалуйста, — ответила она, после чего взяла в руки стакан в подстаканнике и быстро захлопнула дверь, провернув замок. До её уха донеслось: "Может быть, еще сахарку?".

Тата почти сразу выбрасывает это неприятное лицо из головы, её мысли опять уносятся вдаль, туда, где есть Коля, туда, где её ждет Вася, она улыбается воспоминаниям.

Когда дверь захлопнулась перед носом Игоря Валентиновича, он тихо, только тихо себе под нос, пробубнил все, что думает про эту высокомерную пигалицу. За почти 30 лет работы на железке он никак не мог к такому привыкнуть. "А морду какую скорчила, будто лимон съела, тварь", — думал проводник.

Хотя она ему понравилась, еще там, на перроне: маленькая, бледная, с русыми волосами, худенькая, как девочка. Даже пузо, которое уже лезло на нос, её не портило, грудь была налитая, такая же маленькая, как её обладательница. Когда девушка потянулась обнять мать, её легкое платье задралось, показывая чуть больше, чем нужно. Рука мужчины сама потянулась за телефоном, это было его хобби, его отдушина. Зум сработал идеально. Он поймал в кадр и объятья, и задравшийся подол, и выражение лица этого парня рядом — наглое, собственническое.

Он любил фотографировать пассажирок на перроне, в поезде, когда те наклонялись за чем-то. В такие моменты кровь приливала в пах, за годы работы у него накопилась целая коллекция, которая очень часто помогала скрасить серые будни проводника. Люди почему-то ведут себя крайне легкомысленно в вагоне, будто находятся в безопасности, будто у себя дома, в своей квартире.

Личная жизнь Игоря Валентиновича Воскобойникова не била ключом, жена — давно уже просто соседка. К себе она его давно не подпускает, говорит, что ей не надо уже, но мужчина уверен — гуляет, сучка, все они такие. Прав был отец, и мать такая же была, а с него только деньги тянет, дрянь. Вот и эта такая же.

Парень, что был с ней, резко и порывисто обнял её и поцеловал в губы, страстно, жадно. Игоря передернуло, внутри все похолодело. Он хотел быть на его месте, но прекрасно понимал, что с ним могут быть только за деньги. Огромный жирный фартук, красное лицо и легкий перегар не дают шансов на романтику, а ведь ему тоже хочется держаться за руку, гулять, любить. Легкий щелчок — он сделал фото целующейся парочки, всего одно, в момент пика их страсти.