Наследие крови. Тайна пробуждённой

Пролог

Леденящий душу страх пронзил тело маленькой девочки. Темнота всегда немного пугала её, но этой ночью она казалась иной — живой, настороженной. Казалось, что сама тьма смотрит на неё из углов комнаты, из щелей между ставнями, из глубины коридора.

Она прижала к груди старую куклу, надеясь, что её стеклянные глаза защитят от невидимого ужаса. Но кукла молчала, а за окнами шептал ветер, словно чьи-то голоса пытались пробиться внутрь.

Вдруг ей показалось, что шаги раздались внизу, в холле. Тихие, осторожные, будто кто-то не хотел быть услышанным. Девочка затаила дыхание, и сердце её забилось так громко, что казалось — оно выдаст её присутствие.

Стоя около лестницы на втором этаже, она тихо наблюдала, как тени скользят по холлу. Они двигались слишком живо для обычной игры света, будто имели собственную волю. Детский разум не мог заставить её прочувствовать всю степень опасности — для неё это было лишь странное, пугающее зрелище.

Но в глубине дома что-то менялось. Воздух становился тяжелее, словно стены начинали дышать. Скрип половиц внизу звучал как осторожные шаги, и каждый новый звук отзывался в её груди холодным ударом.

Тихий хрип боли, словно чужой шёпот, разнёсся по пустому коридору. Звук был таким слабым, что мог показаться воображением, но он проникал в стены и в сердце, заставляя дрожать каждую жилку.

Ей так хотелось узнать, в чём дело, но невидимая сила словно держала её на месте. Ноги не слушались, дыхание стало прерывистым, а сердце билось так громко, будто пыталось вырваться наружу.

Лестница уходила вниз в темноту, и каждый её ступень казался пропастью. Тени внизу сгущались, будто знали, что она наблюдает. И чем дольше она стояла, тем сильнее ощущала — там, на первом этаже, происходило нечто, что изменит её жизнь навсегда.

Девочка так пристально смотрела на тени в холле, что её глаза начали различать очертания. В центре, среди густой тьмы, вырисовывались три силуэта. Они стояли неподвижно, словно сами были частью ночи, но их присутствие ощущалось тяжёлым и давящим.

Один силуэт был высоким, с широкими плечами, будто тень воина. Второй — худой и вытянутый, его движения напоминали змеиное скольжение. Третий — самый маленький, но именно он внушал наибольший страх: его очертания были размыты, словно он не принадлежал этому миру.

Девочка не могла понять, кто они и зачем пришли, но чувствовала — их появление несло с собой беду. И тогда один из силуэтов медленно повернул голову вверх. Лунный свет, пробиваясь сквозь узкие окна, коснулся его лица.

Белоснежная маска скрывала его лик. Девочка в ужасе вскрикнула, оттолкнувшись от перилл, и звук её голоса разлетелся по пустому дому, словно треснувшее стекло. Маска внизу чуть наклонилась, и фигура сделала шаг вперёд, растворяясь в тени, но не теряя своей белизны. Девочка прижалась к стене, сердце её билось так сильно, что казалось — оно вот-вот вырвется наружу. Ноги дрожали, но она не могла бежать: невидимая сила держала её на месте. Три силуэта в холле замерли, и только тот, что носил маску, продолжал смотреть вверх, прямо на неё. В его неподвижности было что-то невыносимо страшное — не угроза, а обещание.

— Мама… — тихий шёпот сорвался с детских губ и утонул в тишине ночного дома. Но ответа не было.

Сердце девочки сжалось, и в глазах блеснули слёзы. Она знала: мать должна быть рядом, должна услышать, но тьма будто отрезала её от всего живого.

— Мама! — вновь позвала она, уже громче, и её голос дрогнул, разрывая вязкую тишину ночного дома.

Но внизу, в холле, три силуэта не исчезли. Белоснежная маска всё так же смотрела вверх, и её неподвижность была страшнее любого движения. Тени вокруг сгущались, будто ждали её шага.

Видимо, тень в белой маске устал ждать. Он медленно начал подниматься по лестнице, и каждый его шаг отзывался гулким эхом в пустом доме. Деревянные ступени скрипели под его тяжестью, но звук был неестественно приглушённым, словно сама ночь старалась скрыть его приближение.

Белая маска не меняла выражения — она оставалась холодной и безликой, но именно это делало её страшнее. Девочка чувствовала, как невидимая сила сжимает её грудь, лишая воздуха. Её тело дрожало, но она не могла отвести взгляд: лестница превращалась в границу между её миром и тем, что пришло из тьмы.

Собрав последние силы в кулак, она сорвалась с места и побежала по коридору, направляясь к комнате своей матери. Коридор казался бесконечным: стены сжимались, тени вытягивались, будто пытались схватить её за руки. Белая маска за спиной медленно поднималась всё выше, но девочка не смела оглянуться — она знала, что взгляд назад может лишить её последних крупиц храбрости.

Дверь комнаты матери была впереди, и её очертания светились слабым отблеском луны, пробивавшейся сквозь окно. Это было её единственное спасение, последняя надежда.

Распахнув дверь, девочка в ужасе замерла. Перед порогом лежало тело, укрытое плащом. А над ним стояла её мать. В свете луны блеск стали в её руке казался холодным и безжалостным. Капли крови медленно стекали по лезвию кинжала, оставляя алые следы, которые падали на пол и растворялись в тени.

Глаза девочки расширились — она не могла поверить в увиденное. Мир, который ещё недавно был наполнен теплом и безопасностью, рушился прямо перед ней. Тишина давила, и только её прерывистое дыхание нарушало мёртвую неподвижность комнаты.

- Офелия, - голос матери был хриплым, а глаза светились магическим огнём. Девочка вздрогнула, но продолжила стоять на месте.

Женщина метнулась к девочке, схватив её за плечо, и бросила быстрый, тревожный взгляд в коридор.

Её пальцы были холодными, но хватка — крепкой, почти болезненной, словно она боялась, что девочка исчезнет, если ослабит руку хоть на мгновение. В её глазах мелькнуло что‑то, что девочка никогда раньше не видела: не просто страх, а отчаянная решимость, граничащая с паникой.

Коридор за их спинами тонул в тени. Скрип ступени, на которой остановилась фигура в белой маске, эхом прокатился по дому. Женщина вздрогнула, но не отпустила дочь — наоборот, прижала её ближе, будто пытаясь заслонить собой.

Глава 1

Я проснулась от собственного крика.

Комната была тёмной, неподвижной, и только моё тяжёлое дыхание нарушало тишину. Сердце колотилось так сильно, будто пыталось вырваться из груди. На мгновение мне казалось, что тени всё ещё здесь — что они стоят у кровати, что маска наклоняется ко мне, что голубой свет кинжала вот‑вот вспыхнет снова.

Но вокруг был лишь утреней сумрак. Моя комната. Тишина.

Я сжала простыню, пытаясь понять, где заканчивается сон и начинается реальность. В груди всё ещё жгло, будто удар пришёлся по мне, а не по матери. В ушах звенело. И только одно слово неслось в голове, как эхо: Мама.

Неожиданно в дверь постучали. Звук был тихим, почти вежливым, но в тишине комнаты он прозвучал как удар. Я вздрогнула, всё ещё не до конца вырвавшись из кошмара. Сердце билось слишком быстро, дыхание сбивалось, а пальцы дрожали.

Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Хотя бы несколько секунд. Но их у меня никогда не было. Этот кошмар снился мне каждую ночь вот уже десять лет — один и тот же, неизменный, как застывшая рана. И каждый раз я просыпалась так, будто снова пережила всё заново.

Я провела ладонью по лицу, пытаясь стереть остатки сна, но дрожь не уходила. А стук повторился — чуть громче, настойчивее. Не дождавшись разрешения, дверь тихо приоткрылась, и в комнату вошла женщина лет пятидесяти. Её седые волосы были аккуратно заплетены в длинную косу, а на лице читалась усталость человека, который слишком часто просыпается среди ночи из-за чужих кошмаров.

— Доченька, мы слышали твой крик. — Голос её был тревожным и мягким, словно она боялась спугнуть меня ещё сильнее.

Она подошла ближе, не торопясь, будто давая мне время отдышаться. В её глазах отражалась искренняя забота — и тень беспокойства, которая появлялась каждый раз, когда я просыпалась так.

Эта женщина не была моей матерью. Она и её муж нашли меня много лет назад — маленькую девочку, одинокую в холодном лесу. Я лежала на снегу, будто кто‑то аккуратно положил меня туда. Тёмные, как горький шоколад, волосы раскинулись по белой поверхности, а светлые глаза — слишком светлые — выделялись на бледной коже, словно принадлежали не ребёнку, а существу из старых легенд.

На мне была лишь тонкая ночная сорочка. И она была пропитана кровью. Настолько, что ткань прилипла к телу. Но на мне не было ни одной царапины. Ни пореза. Ни синяка. Будто кровь принадлежала кому‑то другому. Будто меня вынесли из чужой трагедии и оставили в лесу, чтобы я забыла всё, что видела.

Но я не забыла. Кошмар возвращался каждую ночь.

Они оставили меня у себя, не задавали вопросов и не пытались вытянуть из меня то, чего я сама не помнила. Просто приняли. Просто растили. Просто любили — как собственного ребёнка.

Когда‑то у них были свои дети. Но лихорадка забрала их слишком рано, ещё совсем маленькими. И, наверное, именно поэтому они так крепко держались за меня — девочку, найденную в холодном лесу, в окровавленной сорочке, но без единой царапины. Они не искали объяснений. Не искали виноватых. Они просто дали мне дом. Тепло. И ту любовь, которую не успели отдать своим детям.

— Всё хорошо, матушка. — Я произнесла это тихо, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Мне самой хотелось бы верить в свои слова. Хоть немного. Хоть на мгновение. Но кошмар всё ещё стоял перед глазами — яркий, живой, будто я только что вырвалась из него. И всё же я улыбнулась. Своей лучшей улыбкой. Той, что всегда успокаивала её, заставляла думать, что со мной действительно всё в порядке.

Матушка смотрела на меня внимательно, слишком внимательно — так, как смотрят люди, которые уже много лет знают каждую твою тень. В её взгляде было беспокойство, но и тёплая, тихая любовь, от которой становилось чуть легче дышать.

— Офелия, отец уже проснулся и ждёт нас к завтраку. Приведи себя в порядок и спускайся. — Она сказала это мягко, но с той уверенностью, которая не терпит возражений.

В два шага она достигла окна и распахнула ставни. В комнату хлынуло утреннее солнце — тёплое, золотистое, почти ласковое. Лучи разлились по полу, осветили мою крошечную комнатку, где едва помещались кровать и старенький шкаф. Пыльные частицы закружились в воздухе, словно маленькие светлячки, и на мгновение всё вокруг стало казаться спокойным, почти безопасным.

Я щурилась от света, пытаясь окончательно оторваться от кошмара, который ещё держал меня за горло. Окончательно отогнав остатки дурного сна, я мягко выпроводила матушку из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, тишина снова опустилась на меня, но уже не давила — скорее обнимала, позволяя собраться.

Я глубоко вдохнула, пытаясь вернуть себе спокойствие, и решила привести себя в порядок. Нужно было смыть с лица следы ночи, спрятать дрожь в руках, заставить своё тело и разум выглядеть так, будто всё действительно хорошо.

Переодевшись в штаны и рубашку, заплетая свои густые тёмные волосы в косу, я вышла в небольшую комнату, где стоял старый деревянный стол. За ним сидел худощавый, но крепкий мужчина с короткими седеющими волосами и редкой бородой.

Он поднял голову, когда я вошла. Его карие глаза — обычно спокойные, тёплые — сейчас смотрели на меня со строгостью, в которой слышалась не злость, а беспокойство. Он не произнёс ни слова, но по тому, как он сжал губы, я поняла: он тоже слышал мой крик.

— Доброе утро, отец.

Я уже собиралась пройти на кухню, чтобы помочь матушке, но мужчина поднял руку, останавливая меня. Его жест был коротким, уверенным — таким, которому невозможно возразить. Он указал на стул, напротив.

— Сядь. Мать сама принесёт нам кашу. — Его голос был ровным, но в нём слышалась скрытая тревога. — Что тебе снилось?

Опять этот вопрос. Из года в год. Каждое утро после крика. Я опустилась на стул, чувствуя, как внутри всё сжимается. Он смотрел на меня внимательно, слишком внимательно.

Я тяжело взглянула на отца, уже приготовив заученную фразу — ту самую, что повторяла годами: «Я не помню… всё смутно… просто сон…». Слова почти сорвались с губ, когда дверь нашего дома вдруг распахнулась с глухим, тяжёлым стуком.