Наследница Эру

Глава 1. Дикарь

Наследница Эру.
Сказка о мертвых землях

Глава 1. Дикарь

* 1 *

Нужно было оставить странного чужака там, где нашла.

Но я была в пути уже второй день, тошнотворный пейзаж набил оскомину, и взгляд сам собой приковало к тени, дрожащей на фоне плавящегося на закате солнца.

Там, куда смотрели сейчас мои глаза, нет ничего живого с незапамятных времен, когда Вечный ступил на эти земли. Черный каньон след от Его ноги. Так болтают сказители. Врут. Кому как не мне об этом знать. Я живу давно, и как раз столько, сколько я живу, каньон — раскаленная безжизненная бездна, рождающая ликанов[1]. Но дело не в этом. А в том, что оттуда кто-то шел. И упал.

Плечо тянуло. Это посох прибавил в весе, как наливался, когда чуял приближение ликана. Пальцы зудели от пробегающей по древку силе, и пусть посох все еще выглядел как резная палка, тень от него сделалась совсем иной. У моего темного двойника, скользящего по горячему песку, над головой изогнулся серп. Полупрозрачный, но уже заметный

Я остановила ахалтека[2] и принялась пристально следить за горизонтом, соревнуясь в упрямстве с плавящимся солнцем — кто первый моргнет. Нижний ветер, особенно гадкий здесь, в соленых пустошах, наверняка уже начал заволакивать упавшего песком.

Кто бы это ни был — он не двигался. Я тоже. Я могла час стоять, два. И ахалтек не шевельнется без приказа. А ликаны не могут оставаться неподвижными так долго, если уже восстали.

Немертвые не ходят поодиночке. Если увидели одного, где-то обязательно есть еще. Возможно, прямо у вас под ногами, если вы не в соленых пустошах. Потому в городе, куда лежит мой путь, само по себе ничего не растет. Землю Горт-Амхайна просаливают специально. Особой красной солью с побережья, кто побогаче, или обычной белой из мертвого озера, затем зовут норну[3] чаровать. Или меня. Меня надежнее, но я редко бываю в городе.

Пальцы продолжали зудеть, солнце опустилось ниже и будто зацепилось краем за лежащую на песке фигуру, оставило клок, как оборвавшая край юбки уличная плясунья. Ветер скользил поверх песка и всполохи то стелились по земле, то взмывали вверх. Огонь? Тряпка?

Я перехватила посох, ткнула ахалтека пятками и медленно приблизилась. Гудение силы в древке сменило звук, истончаясь до комариного писка, и оборвалось. Над почти канувшим за горизонт оранжевым диском, повторяя рисунок Его серпа, блеснуло. Тишина ударила по ушам, как мешок с песком.

Свет яви… Это не ликан. Живой.

И совершенно голый.

Не считать же за одежду беспорядочные узоры черным по коже, да и те таяли, будто втягивались? Последним пропал рисунок с груди — свернутая угольником спираль.

Клок солнца так и остался, где был, на голове пришельца.

Дикая дичь, а не волосы. Уши… странные. Демон? Проклятые дамхейн[4] забыли дорогу сюда до моего рождения… Ялах. Еще не хватало… Но посох молчал, мой скверный дар молчал тоже. А тишина все еще давила, и хотелось сглотнуть, будто я не пила пару дней.

Я спешилась. Обошла длинное худощавое, гармонично сложенное тело, чуть припорошенное песком. Молодой. Красивый. Если забыть про волосы, растущие у странного чужака лишь на голове, и уши. Ткнула краем посоха в бок, но спекшиеся от жары губы чуть вздрогнули и только.

Ахалтек, никогда прежде не проявлявший любопытства ни к чему, кроме сумки с кормом и питья, потянулся узкой мордой к пришельцу, чмыхнул ему в пупок. Живот дернулся, дернулись веки с темными длинными, как у девицы, ресницами. Блеснуло еще более дикой, чем огненные волосы, зеленью. Губы разлепились.

— Розовый однорог, — будто не словами, а прямо у меня в голове, произнес дикарь и снова провалился в беспамятство.

[1] Ликан — восставший, немертвый, живой труп

[2] Ахалтек — серебристо-белая лошадь с роговым наростом на лбу. Очень выносливая. Более худая и высокая. чем обычные лошади. Долго живет. Редко размножается.

[3] Норна – ведьма-шаманка, травница, лекарь, предсказательница. Все норны – женщины. Проходят специальный обряд, увеличивающий срок жизни.

[4] Дамхейн, или даэмейн — демон, коренной житель Дейма.

1.2

* 2 *

Рассвет должен был встретить меня близ Горт-Амхайна. Я не останавливалась на дневку, надеясь успеть, и успела бы, не наткнись на дикаря. Этот… сомнительный дар Вечного Жнеца, завернутый в по́ку[1] и привязанный позади седла, за прошедшую ночь порядком отпинал мне спину локтем.

Кто я, чтобы сомневаться в Вечном? Его никчемный потомок, наследница, в чьей крови вместо нормального дара полно скверны. Из-за нее я частью себя всегда на той стороне.

Норны тоже могут слышать мертвое, я — не только слышать, но и говорить, приказывать, касаться и убивать. Косой, притворяющейся резным посохом, любым оружием или голыми руками. Иногда даже слова достаточно. Но руками — слаще всего, ведь только ликаны в силах выдержать мои прикосновения. Какое-то время. Пока я не лишаю их подобия существования. Живые от касания кожа к коже либо падают замертво, либо превращаются в кукол без проблеска разума. Потому я изрядно повозилась, пока завернула находку и пристроила ахалтеку на круп. От подарков Вечного не отказываются.

Сам город, как всегда, встречал окружающими жилую часть окраинами. Какую-то сотню лет назад центр был как раз там, где я сейчас ехала. Ахалтек почти бесшумно ступал крепкими, отливающими серебром копытами, не требующими подков.

Всё как всегда: занесенные песком улицы, древние стены, комки дрянь-травы, бросающиеся под ноги ахалтеку, будто диковинные игольчатые твари, угловатые тени и поющие голосами ушедших сквозняки. Или скаш-куджи́[2], призраки. Но тут главное — не прислушиваться, иначе заморочат, уведут вниз, в лабиринт канувших в песок уровней, и будут пить воспоминания, пока тело не превратится в иссушенный хрупкий остов, а души́ и вовсе не останется. Так считали местные.

Вранья в этом было куда больше, чем правды. Ветер и ветер. В любом мало-мальски старом городе полно подземных коридоров. А неприкаянных душ, кроме живых, в Горт-Амхайне нет. Слишком много соли. Той, что сыплют на порог и на землю, и той, что носят в себе.

Мне нравились звуки развалин. Они напоминали вибрирующее гудение обережных спиралей из цветных нитей и бусин, которыми обозначают свои жилища норны и отшельники. Я находила эти звуки умиротворяющими.

Ахалтек фыркнул и клацнул зубами у самой земли. Крапчато-песочный, раздвоенный на конце змеиный хвост стеганул по морде и пропал в пасти. Я бы тоже перекусила, а еще попила. Остатки воды я бестолково перевела на свою находку еще утром.

Огненноволосый дикарь не пришел в себя, даже когда я, остановившись на рассвете, чтобы размяться и для прочих дел, не церемонясь, сдернула куль на песок. Потыкала краем посоха, подержала руку над лицом — дышал. Велела ахалтеку караулить, прогулялась за камни, а когда вернулась, присела рядом и, разжав «подарку» рот, влила воду.

Не сделал ни глотка. Всё в песок ушло, когда голова дикаря завалилась набок. Ахалтек длинным и шершавым, как точильный камень, языком подобрал капли с его лица.

К лучшему. Меньше возни и шума. Одним тюком больше, одним меньше.

Слой песка на дороге, вымощенной ноздреватыми от времени камнями, становился тоньше, проемы в домах теперь пестрели цветными пологами, в проулках ютились палатки бедняков, тянуло дымом. Шарахнулся с пути медник, гулко брякнув товаром на вихляющей кривыми колесами тележке, а остановившись, провожал взглядом. Хорошо хоть в свои блюда не смотрел.

Среди висящих медных посудин было несколько покрытых тонким слоем серебра подносов. Они отразили меня такой, какова я есть по сути.

Порождение бездны, внешне мало чем отличающееся от ликанов ехало верхом на сгустке света. Коса вместо посоха, а рука, которая держит ее, лишена плоти и покрыта черными роговыми наростами, как перчаткой. Внушающее трепет изогнутое лезвие целиком не влезло, но поднос оказался не так уж велик, а я миновала медника довольно быстро и… было бы там чем любоваться.

Мне все же следовало поторопиться, если я хочу выгодно пристроить находку. Когда солнце покатится вниз, никто не станет ничего покупать, а я не настолько люблю живых, чтобы уступать свое даром. Даже будь это найденный в пустоши странный голый дикарь. Да и не примут. Не от меня.

____________________

[1] По́ка – плотное покрывало или тонкий ковер со шнуровкой и петлями по одной из сторон. Когда шнуровка затянута, сложенная вдвое пока превращается в карман, в котором можно спать или, завернувшись, переждать песчаную бурю.

[2] Скаш-скуджи́ – призрак, тень, морок.

Визуал

Главные герои нашей истории

* некромантка-самоучка с косой *

* рыжий бесь - попаданец не туда *

* много разных чувств и (никакой) любви (ни в коем случае) *

* пустынные твари, живые и не очень *

* и мир, который снова нужно спасать *

Это темное королевство Нодлут Мертвые земли. Здесь... все иначе.

1.3

* 3 *

Местные, живущие в городе несколько поколений, именовали себя хамиши, растили пышные бороды, обматывали головы длинными отрезами ткани, называли Горт-Амхайн Солбордом и не видели ничего зазорного в том, чтобы продать одного ближнего другому за долги.

Это не мешало им находить общий язык с кочевниками-хомадами, как хомадам, класть своим покойникам в правую руку кристалл соли, а левой закрывать глаза, рисуя на тыльной стороне ладони другой глаз, чтобы ушедший мог видеть за гранью. И точно так же не мешало источать странную смесь благоговения, зависти, страха и презрения при виде меня. Вне городов и временных поселений, среди скал и песка, это забывалось, поэтому всякий раз, приходились делать усилие, чтобы не дать яду отравить. С меня и скверны довольно.

Стоило переступить порог келара[1] с порядком забившейся песком канавкой для соли, и во взглядах добавилось любопытства.

Часть пути от цыбола[2], где я оставила ахалтека у каменного, вмурованного в стену корыта с серой водой, дикарь преодолел волоком. Лишь перед ступеньками я с некоторым трудом взвалила тело на спину.

Можно было подтолкнуть ногой, чтоб сам скатился вниз, но не хотелось портить и без того не слишком товарный вид синяками и пугать сидящих в келаре местных. С ними торговаться, а их и так до раскрытых ртов удивило мое появление с тюком на спине и торчащими из него ступнями. Я — само собой, тюк — особенно. Особенно после того, как из него с противоположной пяткам стороны вывалилась дикого цвета грива.

Я сгрузила свою ношу на ближайший стол, выпрямилась. Я гораздо сильнее женщин и могу быть сильнее любого из мужчин, когда использую свой скверный дар, но сейчас мышцы ныли — чужак был тяжел, несмотря на худощавое, подтянутое тело.

Первым отмер Туртар, владелец келара. Он не часто сам вставал к стойке.

— Где ты это взяла, Алта́ф? Надеюсь, не с могильника притащила?

Алта́ф, если говорил хамиш, и Элиф, если говорил хомад. Их речь отличалась так же мало, как они сами. И это не имя, прозвище, им же надо было как-то ко мне обращаться? Вот они и обращались.

Вечная, да простит Жнец их никчемные душонки за кощунство…

Впрочем, в него тут давно не верят. И я бы не верила, не носи при себе несомненное доказательство в виде косы и скверного дара и не найди в пустоши голое огненноволосое безобразие.

С последним явлением веры прибавилось. Сама виновата. Нет, я не просила Жнеца ниспослать мне размалеванного под поминальный столб жеребца с костром на голове, но Вечный, видимо, устал от устроенного мною нытья и оскорблений и в наказание решил разбавить мою однообразную жизнь таким безумным способом.

— С твоего последнего визита за городом прибавилось жильцов, и все ждут, — добавил Туртар.

Еще бы… А желать носительнице скверны света, чистой воды и мира дому не обязательно. Свет может и навредить. Кто тогда ликанов по пустошам будет гонять? Воду я прекрасно нахожу сама или так же прекрасно обхожусь без нее, если придется, а дома у меня нет. Был. Но…

— Подождут, — я пожала плечами, плюхнулась на скамью, с наслаждением вытянула ноги и уставилась выжидающе.

Туртар сделал рукой, посетителей резко убавилось. Остались только несколько купцов, местных-хамишей и кочевников-хомадов, с которыми мне приходилось иметь дело. Невидимый и неслышный до этого вышибала поднялся к выходу и опустил на вход тяжелый ночной заслон.

Туртар оглянулся на присевшего в углу за бочкой с водой мальчишку, и тот бесшумно нырнул за плетеную из цветного шнура занавеску, отделяющую гостевой зал от кухни. Щербатая, с надтреснутой ручкой (все равно потом на выброс) кружка с чаем появилась и минуты не прошло. Я неспеша пила, отмечая, что ни меда, ни масла не пожалели, а вот соли можно было и поменьше.

Оставшиеся в келаре молчали и переглядывались, не решаясь прервать мою трапезу. Кто-то перебирал обереги, кто-то поглаживал бороду, пуская на пол и стол радужные блики вплетенными в волос самоцветами.

Борода для хамиша — объект гордости. Если хомада можно читать по косам и бисерным подвескам в них, то хамиш говорит о себе бородой. Ее длина — показатель достатка, такой же явный, как количество жен.

— Это… живое? — наконец спросил Селид, скользкий и увертливый торгаш, с сомнительной репутацией.

Меня он никогда не обманывал, как и другие из оставшихся, но увидев Селида за одним из столов, я порадовалась удаче. Как раз на его тугой кошель и интерес к диковинкам я в основном и рассчитывала.

— Думаешь, я бы притащила в город ликана?

Ответ читался на лицах, как на свежей табличке. От носительницы скверны всего можно ждать. Столько лет, а я все еще удивляюсь…

— Проверь, — предложила я и, потянувшись, дернула за конец шнура, стягивающего по́ку.

_______________

1.4

* 4 *

Нормальным образом дикарь в по́ку не влез, слишком длинные ноги, да и сам… Пришлось полностью распустить покрывало и замотать находку, как строптивую рабыню в ковер. А чтоб не выпутался, обвязать поверх.

Я тоже высокая, и будь обычной, свахе пришлось бы изрядно повозиться, чтобы найти того, кто выше меня хоть на полголовы. Впрочем, что вдруг за блажь? Я не хамиш и не хомад, чтобы быть похожей на них. Даже норны, носящие в себе толику крови древних элхтар, позволяющей им слышать мир, обычные, если сравнивать со мной.

Та, что вырастила меня, Тирим, утверждала, что мои родители были последними элхтар в Мертвых землях, а еще говорила, что когда-то, на заре времен, именно одного из элхтар Вечный Жнец избрал Своим вместилищем, чтобы мир мог выдержать Его присутствие. В награду Вечный оставил роду кровь и часть силы.

Элхтар были высокими и темноволосыми. Пожалуй, дикарь сравнялся бы в росте с фигурами на фресках в древнем храме. Занятно, что уцелело больше всего сцен, изображающих Вечного и шестерых жен гостеприимного элтаре. Сначала с каждой по отдельности, затем со всеми разом.

Краска не то что не поблекла, она будто ярче делалась по прошествии времени. Но стоило коснуться, и рисунок превращался в хаос, плыл, как стекает песок вниз по склону.

Развязав по́ку, я нечаянно сбросила на пол кружку. Посудина из хорошо прокаленной глазурованной глины осталась цела, чай растекся лужей по полу, тоже глиняному. На такой что ни разлей, будет выглядеть одинаково, будто кому-то кровь пустили.

Селид оставил свой стол, приблизился, обошел лужу. На самом деле мой посох, прислоненный к скамье и опирающийся на край стола — слишком уж старательно не смотрел на него. Селид был одним из немногих, кто видел, во что превращается резная палка и я сама. И хоть случилось это давно, когда он был ребенком, впечатлений хватало до сих пор.

За Селидом подтянулись другие, в том числе Туртар, и мне, прихватив посох, пришлось встать, откинуть прикрывающий грудь и живот чужака угол покрывала. Дать возможным покупателям разглядеть «товар» не только лицом. Чтобы не смущать почтенных мужей отсутствием скромности, повязку на бедрах дикаря я оставила. Прикрытый срам не мешал оценить ровные сильные ноги, а я хоть видимость приличий соблюла.

— Впервые вижу такое, — проговорил Селид, беглым, но все подмечающим взглядом пройдясь по рельефному торсу дикаря, и сначала дернул, а затем пропустил в пальцах яркую шелковистую прядь, поблескивающую огненным золотом на сгибе.

Сделалось… неприятно. Представила, как он и прочие станут заглядывать моей находке в рот, тыкать в уши, цокая, ощупывать руки и ноги и под покрывало, конечно же, заглянут, чтобы оценить возможности. Обычное дело при покупке невольника.

— Высокий…

— Тощий какой-то…

— Потому что высокий…

Я часто видела процесс со стороны, иногда проходила равнодушно, иногда чувствовала легкую брезгливость, но никогда прежде не продавала сама. Выкупала — да, одаренных девочек или юных девушек, которых потом отвозила Тирим или оставляла другим норнам для обучения. Их всегда сбывали охотно, не торгуясь, потому что боялись.

— Посмотри на ноги, не у каждой красотки такие ровные. А кожа?..

— На лицо глянь…

— Волосы странные…

— Можно побрить…

Продавать было необязательно, но подарков, любых, здесь не ценят. В пути чужак будет обузой, я не умею заботиться ни о ком, кроме себя или ахалтека, здесь же у него есть шанс. Он сильный и молодой, научится речи, а не тем дико звучащим словам, которые я каким-то непостижимым образом поняла, привыкнет, отработает выкуп, сможет уйти. Может, даже увижу его, когда снова вернусь в Горт-Амхайн.

— А с ушами что?

— Какое-то уродство?

— Или его мамку ликан оприходовал?

Гогот. Возня. Под покрывало все же заглянули. Кто-то цокнул. Снова шутили. Теперь уже на тему обнаруженного под покрывалом…

Не думала, что будет так гадко. Будто жуки под кожей скребут. Но я молчала. Делала вид, что мне все равно. Продавать все равно и все равно, не отыграется ли Вечный за то, что я так быстро тороплюсь избавиться от Его милости.

Кто из любопытствующих ткнул в дикаря заклятым норной оберегом, я не заметила, но огненноволосый вздрогнул. Спокойно лежащие вдоль тела руки схватились за край стола, а тело выгнулось. На груди чернотой и золотом горел-проявлялся рисунок. Звезды, нанизанные на угловатую линию, словно диковинные бусы, вспыхивали одна за другой и гасли, повторяя Серп появляющийся в небе перед рассветом и только перед рассветом видимый. Вслед за звездами по коже разбежались уже знакомые мне странные знаки, а чужак обмяк и тут же резко сел. Прежде зеленые глаза заполнял белый пламень.

Мужчины отпрянули от стола.

— Демон! — визгливо выкрикнул Хуглас, торговец солью и живым товаром, выпростав руку с дрожащим пальцем в сторону огненноволосого.

Тот дернулся на звук, текуче соскользнул со стола и тоже вскинул руку. Я ощутила истечение силы, и в тот же миг Хуглас пролетел через весь зал, грохнул спиной о стойку, сполз и остался сидеть на полу, ошалело вращая глазами. Следом, снова лишившись сознания, свалился и сам дикарь.

1.5

* 5 *

С минуту было тихо. Очень. Похоже, что никто даже не дышал.

— Чего это он? — пробормотал Хуглас и завозился, потирая грудь.

— Не понравилось, что ты его тощим назвал? — предположил Туртар.

— Скорее, потому что неуважительно отозвался о его матери, — погладив бороду, произнес Селид. — Не важно, где ты это нашла, Алтаф, но в Горт-Амхайне тебе его не продать. Мы не невежды и понимаем, что твой этот… конечно, не демон. Но норн-мужчин не бывает, а значит, он одержим тенью и в любую из ночей станет ликаном. Тебе все равно, а нам нет.

Присутствующие закивали и загудели, поддерживая торговца. Особенно усердствовал Хуглас.

— Если хочешь отдохнуть, — подобострастно и стараясь не коситься на так и лежащего на полу дикаря, произнес Туртар, — верхний уровень халлы[1] в твоем распоряжении. Я прикажу подать еды и питья. Можешь даже оставить твоего невольника в моем цыболе до заката, если привяжешь покрепче и пообещаешь, что он никуда оттуда не денется и ничего не натворит. Мы тебе всегда рады днем, Алтаф, а сейчас еще и очень нуждаемся в твоих услугах, но…

Но. Это тоже обычное дело. Скверне не место рядом с живыми. Ночь мне надлежало проводить подальше от людей.

Я уходила на границу оазиса или на полполета стрелы, если находилась в песках, в Горт-Амхайне достаточно было выйти на окраину, оставив между собой и живыми пару пустых кварталов.

— Сколько ты пробудешь здесь, Алтаф? — спросил Селид.

— Как обычно. Два дня.

— Два дня, считая этот? — уточнил Туртар.

Бездна и твари…

Обычно в первый день я работала, во второй навещала Тирим и собиралась в дорогу, но из-за чужака я опоздала на полдня. Солнце уже смотрит вниз, и если могильник действительно успел значительно разрастись, до темноты не успеть.

Темнота мне в работе не помеха, но после заката скверна разносится быстрее, дальше, гарантированно привлекает нежить и ликанов, как яркий свет ночных летунов. Всё равно что на древнем могильнике или у каньона кровью побрызгать. Самих летунов скверна привлекает тоже. Гадкие твари. Гаже змей и жуков… Бр-р…

— Два дня не считая этого, — решила я, посмотрела на чужака.

Он лежал на боку, подтянув колени, как сворачивается дитя в утробе матери. Волосы пламенем разлились по полу, несколько прядей упало на лицо, спрятав странное ухо. Из окна-щели снаружи светило прямо на дикаря. В воздухе плясали пылинки, поблескивали. На миг показалось, что свет этот на самом деле исходит от него.

Я поддела свисающую с края стола поку и, разогнав сверкающую пыль, набросила поверх бесстыдно идеального тела.

Дышал. Больше был похож на спящего, чем на беспамятного. Потыкала краем посоха в ступню, дотронулась до плеча, толкнула. Опрокинулся на спину, вяло и тяжело упала рука, голова перекатилась на другую сторону. Дыхание не сбилось, пульс тоже.

Край посоха все еще касался плеча, и удары сердца гудящей вибрацией отдавались у меня в ладони, как звуки развалин. Ровно и уверенно. Слишком уж…

Нужно в совершенстве владеть телом, чтобы так притворяться.

— Заверните, — обронила я, посмотрев на Туртара.

— А он не?..

— Не, — мои губы дрогнули, я приподняла посох и снова опустила. Толчок силы заглушил вибрацию пульса, на гладкой светлой коже дикаря расцвел дымом и растаял знак. Теперь точно будет спать. — Рядом с ахалтеком привяжите.

— А ты?

— Что ты там предлагал? Отдохнуть, еды и питья? Пусть принесут.

— А могильник? — напомнил Селид.

— Потом.

Я вышла. Солнце ужалило в глаза после полумрака келара. За дикаря не переживала, Туртар сделает как велено. Не сам, конечно, у него невольники есть для черной работы. Мою находку оставит, где сказал, а еда будет свежей. Будет улыбаться и лицемерно выказывать уважение… Все они будут, пока могильник стоит без присмотра.

На другой стороне улицы стояла девочка в выношенном до прозрачности и слишком большом для ее тощей фигуры цирсуре[2]. Хватило и на плечи, и на голову. Поперек лица, через нос, окрасив брови и веки с ресницами, была нарисована алая полоса. Откупная. Отданная норне. Значит, старая карга Тирим уже знает, что я в городе. Но прежде Сухая не посылала девчонок следить… Подождет, как и могильник.

Я свернула за угол, в цыбол. Ахалтек вяло жевал из подвешенной на крюк плетенки. Покосился, дернул ухом, вздохнул, а когда я подошла, боднул в плечо. Что еще за нежности?

Воды в корыте было едва-едва, из отверстия сочилось совсем тонкой струйкой. Стукнула посохом по стене рядом, плеснуло чуть сильнее и снова затихло. Наклонилась, дунула, добавив толику сил, чтобы разбить засор.

Другое дело.

Ахалтек выждал, пока натечет, пока осядет муть, развеется характерный для серой воды тухловатый душок, и только потом аккуратно принялся пить. В песках не привередничает, а тут…

Подумала, но седло снимать не стала, все равно скоро на окраину. Еще и дикаря с собой тащить.

— Приведут — покараулишь.