Наследница, том 1

Часть 1. Глава 1.

- А тепе-еерь! Ласточкой!

Полуденное солнце раскалило доски – голые ступни, если идти неспешно, почти обжигало. Но я-то не шла! Я бежала, летела, неслась изо всех сил, чувствую, как пятки кусает жаром, а от смешанного с восторгом ужаса перехватывает дыхание. Не умела я нырять ласточкой! Только солдатиком! Еще бомбочкой! А не так, как ребята постарше - далеко, красиво, вытянув вперед руки.

Мостки кончились, мысли тоже, и отступать было некуда. Я оттолкнулась, и вниз головой рухнула в омут.

Вода ударила наотмашь – по лицу, груди, животу. Дыхание выбило. Из-а волн боли медленным узором проступал холод, а в ноги будто впились ледяные иголки. Где-то там, наверху, резали воду и играли на поверхности блики – а снизу непреклонно и властно поднималась тьма. Тяжелая, мягкая. Странно знакомая.

«Вот ты где», - шепнуло из-за спины. – «Нашлась, всё-таки».

Рывок. Что-то ухватило меня поперёк груди, дернуло вверх. Вспыхнули перед глазами серебряные пузыри, хлынула в нос вода, и на поверхность я вынырнула, отплевываясь и отчаянно кашляя.

Вцепилась в папу, который удерживал меня на плаву и мощными гребками двигался к берегу. Руки скользнули по широким, кажущимся почти каменными плечам, обхватили за шею. Где-то на краю осознанных мыслей мелькнуло: нельзя душить того, кто вот прямо сейчас спасает тебя от утопления!

Папа моих трепыханий будто и не заметил. Уже нашёл ногами дно и теперь стремительно выходил на сушу, легко удерживая на руках отплевывающуюся дурёху. Огромный, похожий на вставшего на дыбы медведя, злющий – дети бросились от него в разные стороны, как стая рыбок.

- Почему не гребла? – со смесью растерянности и гнева спросил отец. – Ты же хорошо плаваешь!

- Я забыла, - потерянно прошептала. - Я совсем забыла, что умею плавать.

По запрокинутому лицу скользили горячие лучи солнца, но под опущенными веками вихрилась тьма, и тихим прибоем шелестело в ушах: «Нашлась».

Нашлась.

Наследница.

*

Дорогу от озерного берега до дома я запомнила плохо. Вот плывут над головой прорезанные солнцем сосновые ветви, вот сжимаются, почти до боли, папины руки - а вот я уже сижу в постели, грею руки о кружку. Рот вяжет сладостью - в крепком черном чае, казалось, меда больше, чем чая.

А за тонкой стенкой летнего домика сиплым шёпотом гремела ссора.

Отец изволил выяснять отношения со своей Галкой.

- Я на пляже оказался случайно,– папа голоса не повышал, он выговаривал слова раздельно, очень четко, вбивая их в тишину, точно сваи. – Заскочил в обеденный перерыв окунуться. А если б нет? Там вообще никого из взрослых не было!

- Зато полно детей постарше. Со всего садоводства собрались, и с деревни еще прибежали – мне что было, ее не пускать? Так для этого нужно хотя бы, чтоб у меня разрешенья спросили! – в голосе Галки начали позвякивать нехорошие такие металлические нотки.

Я поежилась. Позволения и правда ни у кого не просила, только крикнула, убегая, мол, на озеро идем. Так ведь если спрашивать – меня и пускать не будут! Посадят картошку чистить или присматривать за галчатами. И так уже все утро с ними возилась.

- Я доверяю тебе детей. И, уходя из дома, должен знать, что они под присмотром. Все трое, Галя! Не только младшие.

Я сморщила нос. Это что, папа намекает, что Галка хуже ко мне относится потому, что не родная мать, а мачеха? Ну, так-то да, нашли новость. С другой стороны – не справедливо. В свои зрелые, практически предпенсионные двенадцать лет я была существом осознанным и вполне самостоятельным. Не нуждалась в пригляде от всяких там… галок. О галчатах своих пусть заботится. Сейчас как разбудит их воплями - мало никому не покажется!

- Ты, ты!.. – мачеха чуть не задохнулась от возмущения, а голос её уже совсем опасно звенел. – Ты бросил меня тут, в этом сарае, одну, с детьми на руках! Я просто разрываюсь совсем, не сплю, даже поесть не успеваю! У Юры зубки режутся, Петя лезет везде, утром чуть буфет на себя не уронил, а эта, твоя, меня не слушает, дерзит, не помогает. Тебя нет, никогда нет, а я тут с ними одна, одна!..

Ну, вот это точно было не справедливо. Отец специально снял дачу неподалеку от объекта, который должен был этим летом строить. Он действительно пропадал там целыми днями, без выходных - но вечерами приезжал почти всегда. Дерганая, похожая на всколоченную кикимору Галка выходила к нему навстречу, совала верещащего Второго Галчонка, и, натыкаясь на стены, возвращалась в дом, чтобы без чувств рухнуть в постель. Папа с ребенком на руках ел остывающий на столе ужин, каким-то чудом чудесным укачивал мелкого паршивца и укладывал спать, а сам возвращался во двор: нарубить дров, наносить воды, нагреть бадью. Закатывал рукава и под жемчужно-сияющим небом белых ночей стирал изгвазданные пеленки. Спал пару коротких часов, чтобы ни свет ни заря подняться опять на работу.

Мне не было его жаль, вот ничуть. Получил то, что хотел. Пусть наслаждается.

- Нас в детстве никто за руку не водил! – продолжала бушевать великая папенькина любовь. – Мы все так росли. И ничего, нормально выросли!

- Выросли. Те, кто шею себе не свернул, те – выросли.

Повисла нехорошая пауза.

- Тогда сам объясни ей! - голос Галка уже вовсе не сдерживала. - Меня она слушать не желает. Нарочно назло все сделает и…

И тут, конечно, случилось неизбежное: рядом послышалось басовитое сонное «У-уу!». Галчонок номер два, суровый мужчина четырех месяцев от роду, выражал свое недовольство уровнем шума.

У меня похолодело в животе. Отбросила пустую кружку, подхватилась с постели. Подбежав к деткой кроватке принялась ее качать, затянув заветное: «Аа-аа-а! Аа-аа-а!». Первый Галчонок завозился, было, Второй вякнул еще пару раз, пнул брата пяткой в ухо, но, в конце концов, оба затихли. Я, наученная горьким опытом, продолжила раскачивать кроватку, хмуро глядя в сторону закрытой двери.

За дверью настороженно молчали. У горе-родителей тоже был опыт, и тоже горький. Наконец, папа мужественно решил: