Научи меня прощать

1

Маша

– Поздравляю, Маш, ты беременная!

Сердце в груди колотится так, что голос Леонилы Францевны звучит, как музыка где-то далеко-далеко. Наверное, как на фрегате «Секрет» под алыми парусами.

А я, как Ассоль, дождалась. Нет, не принца. Этих слов, что для меня – самые лучшие звуки в мире.

Я всё же смогла. У меня получилось украсть ценный сотниковский генофонд в нашу последнюю встречу.

Тестам я не поверила. Да и вообще не могла надеяться на удачу, а поэтому вот именно этот вердикт означал: не приснилось, не пригрезилось, не выдумалось. У меня действительно растёт внутри ребёнок, а не заболевание, которое тоже делает тесты положительными, но улыбки не вызывает, а наоборот: сеет ужас и отчаяние.

Но всё сложилось очень хорошо. Прекрасно. Восхитительно. Так, как надо!

Я не собиралась его возвращать спустя семь лет после того, как мы расстались. Точнее, я тогда сбежала от него, узнав, что он собирается жениться.

Тогда я тоже была беременная, молодая, отчаянная. Ребёнка я потеряла. И все эти годы пыталась найти себя, место в жизни, стабильность, мужчину.

Кое-что получилось, кое-что – нет.

Спустя семь лет мы снова встретились. Мне двадцать пять. Ему двадцать девять. Я одинока. Он снова собирался жениться. Не на мне.

Всё, что между нами осталось, – всё та же страсть. И я решилась: уж если не он, то хотя бы ребёнок от него. С мужчинами у меня как-то не складывалось. Я не находила в них то, что хотела бы.

Может, потому что всю жизнь любила только Андрея.

Он был моим наваждением, проклятием, бичом.

И я сдалась. Не на милость, а во благо. Пусть не он, так хоть его ребёнок останется со мной.

Теперь я буду осторожна. Буду носить этого ребёнка, как драгоценность, как талисман, как сокровище, что досталось мне не совсем честно.

Хотя, если разобраться, то какая здесь может быть честность? Он мой. Я его хотела. И не собиралась ни с кем делиться.

Может, поэтому глупо улыбалась, лёжа на кушетке. Мечтала и чуть ли не мурлыкала песни. Так мне было хорошо.

– Есть, правда, один нюанс, – опустила меня с небес на грешную землю Францевна.

– Какой? – в момент слетел с меня флер эйфории и снова кошмары вернулись в мою и так буйную головушку.

Сразу вспомнились всякие страшилки о пороках, болезнях, уродствах.

Нет-нет-нет! Только не со мной! Только не с моим маленьким чудом!

Нет-нет-нет, господи! Ты же не можешь быть со мной так жесток! Я буду очень хорошей мамой! Я сделаю всё, чтобы нам с малышом было хорошо! Я ведь не так много и прошу, правда?..

Я сползла с кушетки, машинально размазывая полотенцем гель по животу. Сердце уже буквально выпрыгивало из горла.

– У тебя двойня, Марусь. Поздравляю вдвойне.

– Двойня? – икнула я от неожиданности.

– Да. Без сомнений!

Двойное счастье?.. Определённо. Вот только пока радоваться не получалось. То есть не совсем. Тучи развеялись. К счастью, никаких страстей, что я успела вмиг себе нафантазировать от страха. Но двое…

Не малыш, а малыши. Двое. Двойня. К этому нужно было привыкнуть. Осознать. Переварить.

Ноги не держали. Я снова рухнула на кушетку и облизала вмиг пересохшие губы.

Двое. И пока я не могла представить, как справиться с этим неожиданно свалившимся счастьем.

– Ну, что? Оставляем? Или?..

____________________________

Бесплатная предыстория о Маше и Андрее - "Измена. Не могу простить:

https://litnet.com/ru/reader/izmena-ne-mogu-prostit-b470744?c=5508507

Он был для меня почти богом – брат моей подруги – красивый, добрый, щедрый. Я мечтала о нём всё детство, и однажды мечта сбылась. Он стал моим, а я – его. Но достаточно ли для счастья любви? Можно ли простить, если тебя предали?

https://litnet.com/ru/reader/izmena-ne-mogu-prostit-b470744?c=5508507

2

Я даже не совсем поняла, о чём спрашивает Францевна. А потом дошло.

– Что значит «или»? – огрызнулась отчаянно и прикрыла живот рукой.

– Ну, у тебя такой вид, будто тебя мешком по голове трахнули.

Угу. Меня не мешком. Меня кое-кто очень качественно трахнул. Одарил вдвойне.

– Всё в порядке. Просто это ж двойное счастье, а когда счастья много, надо как-то к мысли привыкнуть.

– Ну, тогда одевайся, привыкай к новому статусу и обрадуй папочку малышей.

Угу. Он обрадуется. У него свадьба вот-вот. На носу буквально.

Моя подруга Аня, по совместительству сестра Андрея, сообщила мне радостную весть. Как-то я с беременностью и двойным комплектом малышей не вписывалась в эту очень радужную картину.

Из кабинета УЗИ буквально выползала. Ноги идти поначалу отказывались, а потом ничего, окрепли. Что им? Пришли в себя – и вперёд. Им ещё двойной груз на себе таскать, пусть привыкают.

Домой добиралась в глубоких раздумьях. Машина исправно везла, мозг лихорадочно думал, сама я покрепче сжимала руль и вовсю старалась вести авто аккуратно. Шутка ли: была одна – и вот трое.

Дом встретил тишиной. Не дом – съёмная квартира. Бывшая Анькина. Я переехала сюда не так давно. Аня вон домой вернулась. Рейнер её за ней поехал. Там сейчас всё хорошо.

Сотников, к слову, приезжал ещё. Искал меня повсюду с маниакальной настойчивостью. Но я его обхитрила. С квартиры съехала. Номер телефона поменяла от греха подальше. На работе всех предупредила: будут искать – не сдавать.

Так что уехал он назад несолоно хлебавши. Как-то он всё настойчиво пытался узнать, не залетела ли я. Всё допытывался и наседал. В общем, ему повезло немного. Но не в последний раз, когда злился и язвил по поводу «для здоровья». Всё закончилось в мою пользу. Вдвойне, как оказалось.

Объявлять, что он в недалёком будущем станет отцом двойни, – опасненько. С него станется на аборт меня отправить.

А с другой стороны, насильно не затянет. Это так. Лирика. Не домостроевские времена, а он, по сути, никто, и права не имеет распоряжаться моим телом по своему усмотрению.

Но дома спокойствие меня покинуло. Я мерила шагами комнату и чем дальше, тем больше заводилась.

По всем раскладам выходило так: я ни за что не пойду на аборт. Не смогу, не буду, не моё. Это мои дети. Я просила и ждала. И кто я такая, чтобы отказываться от дара небес? Ну, и немного Сотникова, конечно. Как без него.

Но как потянуть двух младенцев одинокой женщине, такой, как я, у которой ни кола ни двора, тоже представляла плохо. Особенно финансово.

Зарабатывала я неплохо, крутилась, вертелась, брала лишние смены. Но с беременностью всё это лишнее придётся отложить. А расходы пойдут в два раза больше, нежели я рассчитывала и прикидывала. Плюс оплата квартиры, плюс медицинское обслуживание. Плюс неизвестно, как будет протекать беременность.

Это сейчас я здоровая, как лошадь, но кто даст гарантию, что так будет и впредь?

К тому же, не праздно стоял и моральный аспект моей тайной беременности.

К ночи я сдалась.

– Жди меня, Сотников, я скоро приеду, – криво усмехнулась я, глядя на своё отражение в оконном стекле. – И не одна, а с двойным комплектом. Ну, по крайней мере, я буду знать, что ты знаешь. А дальше… уж как получится.

3

Андрей

Она словно меня отравила. Машка. Та самая Машка, что однажды ворвалась в мою жизнь, всё перевернула с ног на голову, взяла в плен без единого выстрела, отдавалась так, будто завтра конец света, а потом резко уехала, не оставив даже шанса на то, чтобы найти, поговорить, узнать, какая муха её укусила.

Я понимал, что, наверное, где-то облажался. И мучился этим осознанием не один год. Оборачивался вслед всем рыжеволосым девушкам, которые хоть чем-то её напоминали.

Вздрагивал среди ночи. Просыпался в холодном поту. Звал её по имени в пустоту ночи, точно зная: не дозовусь, не докричусь, не поймаю.

Позже, когда всё улеглось, утихомирилось, я, конечно же, мог с ней встретиться. Когда Аня её нашла. Когда они снова начали дружить. Но к тому времени уже я не хотел и таил то ли обиду, то ли злость, то ли шёл за собственным упрямством.

Это не я её бросил. Она меня. И ещё неизвестно, по какой причине.

То ли я не так хорош был для неё. То ли нашёлся кто получше. Мало ли. Бывают же затмения. А она, вкусившая страсти, вполне могла пойти за приключениями вслед.

Там же наследственность. Кто знает, куда она повернула?

Нет, это были злые мысли. А Машка в моей жизни была всегда. С того самого дня, как я увидел её на школьном дворе. С той минуты, как Аня взяла её под своё крыло.

И даже то, что она шлялась по улицам, курила и пугала прохожих вместе со своей шайкой-лейкой, не делало её в моих глазах хуже.

Это ко мне она прибежала ночью, когда отчим хотел её изнасиловать. Это со мной в одной постели она спала, доверчиво прижимаясь плечом.

Это я стал её первым мужчиной, когда ей исполнилось восемнадцать.

Это мне она снесла крышу напрочь. Влюбила в себя, повязала по рукам и ногам до бреда, до сумасшествия, когда только она одна и больше никто.

Эти колдовские зеленые глаза. Волосы цвета опавших осенних листьев. Её запах, её смех, её трогательная нежность. То, что преследовало и бежало вслед. Что грезилось по ночам и чудилось в отражениях, куда бы я ни шёл, что бы я ни делал.

Я рисовал её портреты. Мимо воли, не специально. Руки жили своей жизнью и изображали зеленоглазую ведьму с тёмно-рыжими кудряшками, что падали на плечи и закрывали полспины.

Я так и не избавился от неё. Не вытравил из себя, из сердца, из мыслей. Она возвращалась вновь и вновь – моя Машка. Девочка с зелеными глазами и нежной улыбкой.

Беззащитная, ранимая, сложная. Отчаянная, дерзкая, непокорная.

И не надо было начинать всё сначала спустя семь лет. Но как удержаться, если только вдохнул один с ней воздух – и всё, накрыло с головой.

Как омут. Как помрачение рассудка. Как сила, против которой не устоять, не сдюжить.

И всё. Мир снова перевернулся с ног на голову, где сидит колом она и никто другой.

Только я больше ей не нужен. Для неё это так, проходной вариант. Партнёр на ночь. Мужчина, которого она использовала, а он и рад. И готов сделать для неё что угодно.

Это внешне я мог строить из себя сурового мачо. Внутри всё рушилось, осыпалось руинами, падало к её ногам и никак не хотело возвращаться назад. К той жизни, к которой я привык. К тем устоям, на которых держался.

Больше я не атлант. Больше не могу удерживать небо. Оно рухнуло и придавило, расплющило и не оставило даже шанса на то, чтобы очухаться.

Может быть, когда-нибудь. Но я точно знал: это «когда-нибудь» наступит не скоро.

4

Я плыл по течению, как бездыханный труп.

– Если не она, то без разницы кто, – сказал я в тот вечер сестре.

Я и впрямь потерял смысл жизни. Ничто не радовало, ничто не задевало. И даже работа, в которую я погружался не с головой, а куда глубже, не дарила забвения, как раньше.

Я совершал какие-то телодвижения. Пытался существовать, но получалось плохо. Я даже встречался с невестой, водил её куда-то, а сам будто не присутствовал рядом. Шёл, как зомби. По инерции. А желание у меня было только одно: уехать, убежать, снова посмотреть Машке в глаза и увидеть там хоть что-то.

Встряхнуть её, выбить дурь. Любить до беспамятства. Разбудить. Спросить, что ж мы сделали друг с другом…

А ещё я понял, что я лох педальный, и что Машка снова развела меня на эмоции, заставила ревновать к каким-то мифическим мужикам в её жизни, в то время как Аня сказала, что никого у неё нет и почти не было за все эти годы, что нас разлучили.

Тогда какого хрена? Что такого я сделал? В чём провинился? Зачем она так с нами тогда и зачем сейчас?

Я сорвался и снова поехал в столицу. Но она как сквозь землю провалилась. Пропала, исчезла, съехала с квартиры, сменила номер телефона, который я кое-как выбил из Аньки.

Сестра тоже та ещё партизанка. Своих не сдаёт. Она как бы подруга, но и я как бы тоже не чужой человек. И это задевало до звёзд в глазах.

Я намеревался найти её и… придушить, наверное, заразу эдакую.

Машка меня объегорила. В очередной раз скрылась, исчезла, растворилась в большом городе. Хоть головой бейся, хоть лоб разбей – нет её. Не сыщешь, если не знаешь, как искать. Ну что за человек такой? Что за неуловимая женщина?

Я хотел сказать, что люблю. Что никто мне, кроме неё, не нужен. В результате снова остался ни с чем. Вот она была, а вот её нет.

Как, как до неё достучаться? Что нужно сделать, чтобы она со мной поговорила? Да и нужен ли я ей…

Всё это убивало. От этого опускались руки. И я снова впадал в какое-то странное состояние, когда равнодушие накрывает с головой, мешает дышать, не даёт ни работать, ни жить по-человечески.

Она снова меня сделала. Она снова махнула хвостом и обманула.

А я опять копил силы, чтобы сделать очередной рывок.

Сестру больше я трогать не стал. Ей не до меня стало после случая, когда её выкрали. Да там и Рейнер цепным псом стоял, никого не подпускал. Аня чуть не потеряла ребёнка. И как бы я и мои проблемы с её подругой Машкой никак не вписывались в общую картину всеобщей тревоги и тотального счастья.

Нужно было как-то самому. Без посторонней помощи обойтись. И решить все свои проблемы. Например, с Наташей, которая до сих пор считалась моей невестой. И с этим тоже нужно было что-то делать.

Но я и тут опоздал. И тут не успел.

Как-то я никогда не считал себя неудачником, аутсайдером. Оказалось, зря. В какой-то момент фортуна повернулась ко мне задом. Но, наверное, я всё это заслужил. Своим бездействием. Собственным пофигизмом. Желанием плыть по течению и ждать, когда меня куда-нибудь вынесет.

И я дождался. Меня вынесло так, что я рисковал разбиться вдребезги и не собрать себя ни по частям, ни по фрагментам.

5

Артём

Она пришла поникшая, как цветок, побитый градом и дождём.

Сердце в груди сжалось. Раньше он и не замечал, что у него есть сердце. Ошибся. Стучит, и вот именно в этот самый момент делает больно, очень больно.

– Что-то случилось, Наташ? – спросил Артём, пропуская её внутрь квартиры.

Она топталась на пороге. А ему хотелось прижать её к себе. Утешить. Поцеловать. Унести на руках в комнату. Любить.

Но ничего он этого не сделал. Просто стоял, прислонившись плечом к стене, и не сводил с неё глаз.

– Да… Нет… не знаю… – пробормотала она растерянно и наконец-то сняла обувь.

Артём помог ей снять куртку. На миг прикрыл глаза, когда пальцы случайно коснулись Наташиной кожи.

У пальцев тактильная память. А память у него хорошая. Как оказалось, любая. Но он бы ни за что не отказался от этой муки, от этих чувств, что взрывались в груди сверхновыми звёздами и создавали совершенно иную, неизвестную галактику.

Он заселял её планетами-образами, запоминал каждый миг, чтобы потом, когда она уйдёт, воспроизводить их снова и снова.

Мазохизм, но Артём был ему только рад. Уж если совсем никак, то хоть так.

– Можно чаю? – жалобно попросила Наташа и шмыгнула носом.

– А… да-да, конечно, – очнулся он и беспорядочно заметался по коридору.

Он знал о своей особенности выпадать из пространства.

Многие считали его чудаком, недотёпой, придурком даже. Он как-то пропускал всё это мимо ушей. Ему было всё равно, кто что думает и кто что говорит. Он всё слышал и замечал, но не считал нужным подстраиваться под толпу, на чьё мнение ему глубоко плевать.

Но именно в это самое мгновение Артёму было не всё равно, что подумает о нём одна-единственная девушка, что шмыгала носом и сдерживала слёзы, стоя в его прихожей.

– Давай я сама, – вздохнула Наташа и сделала шаг вперёд.

– Я могу. Не надо, – поймал он её за запястье и снова на миг прикрыл глаза, впитывая в себя, как быстро бьётся Наташкин пульс.

Такие нежные ручки. Такие тонкие запястья. Такая маленькая и нежная. Такая трогательная и несчастная. Он бы укрыл её от всех бед. Спрятал бы. Сделал своим сокровищем, если бы она только захотела.

Но Наташа не хотела. У неё был другой мужчина. И это выводило Артёма из равновесия. Рождало внутри что-то тёмное и неконтролируемое, неподвластное разуму, который жил, пусть и своей, особенной жизнью, но чётко, как самые неубиваемые часы.

Он отпустил её ладонь. Нехотя. Он отправился в кухню, где всё стерильно чисто и разложено по полочкам. В одном ему понятном порядке.

Так-то он не очень большой аккуратист, но кухня и его лаборатория – два места, где Артём любил идеальный порядок.

Он нажал на кнопку электрического чайника. Кивнул Наташе, указывая на стул. Она примостилась, потом поёрзала, устраиваясь поудобнее, а ему стало тесно. И в груди, и в штанах.

Артём отвернулся. Незачем ей знать, какую бурю рождает в его душе, сердце да и в организме в целом. Пошарил почти вслепую по полке. Достал чашки, чай, заварник.

Вспомнил, что где-то там, в недрах холодильника, стоит початая банка варенья. И, кажется, где-то был мёд. Да.

– Скажи, пожалуйста… Ты не мог бы со мной переспать?

Банка с мёдом выскользнула из рук. Упала на кафельный пол и разбилась. А Артём стоял и смотрел, как янтарная патока растекается по идеально чистому кафелю. Стоял и не мог прийти в себя, выбитый наглухо всего одним-единственным вопросом.

6

– Что, прости? – перевёл он взгляд на Наташу.

– Ладно, проехали, – судорожно вздохнула она и вцепилась в пустую чашку. – Забудь. И я, наверное, пойду. Уберу только, – суетливо поднялась со стула и заметалась по кухне.

Артём снова поймал её запястья. Теперь оба.

– Остановись. Я сам, – пытался поймать Наташкин взгляд, но она упрямо прятала глаза. Щёки наливались красным. – Что-то случилось?

И тогда она всхлипнула по-настоящему. Артём осторожно сжал её плечи. Прижал к себе, успокаивая.

– Ну, что ты… не надо, – стоял он, как дурак, и чувствовал себя дебилом, недотёпой, идиотом… Как там ещё его называли те, кто посмеивался над ним и крутил пальцем у виска?

– Не могу-у-у, – ревела Наташка ещё сильнее и прижималась к его груди. Туда, где грохотало, как сумасшедшее Артёмово сердце. Прожигала горячими слезами его футболку и доставала, кажется, до таких глубин, о которых он даже и не подозревал.

– Тише, тише, – провёл он осторожно по Наташиным волосам ладонью, – сейчас ты успокоишься, умоешься, мы выпьем чаю и поговорим. Ты мне всё расскажешь, и тебе обязательно станет легче.

Он никогда не думал, что умеет так. От его спокойного голоса Наташа приходила в себя. Всхлипывала всё реже, а потом и вовсе притихла. Прижалась, как пушистый котёнок, к груди.

Её хотелось оберегать. И любить, любить, любить… Не так, как она попросила. Хотя нет. Враньё. И так тоже. Но не сейчас, когда она в отчаянии и готова совершить опрометчивый поступок.

Артём отвёл её в ванную. Помог умыться. Подал полотенце. Он бы, наверное, стал её рабом, если бы мог. Это она сейчас беспомощна, как ребёнок. Нередко он создавал такое впечатление. Да и мог побыть в состоянии, когда можно переложить собственную беспомощность на кого-то. Но не сейчас. Не в эту минуту, когда девушка, от которой болело его сердце, так нуждалась в заботе.

Потом он снова усадил её за стол. Снова нажал на кнопку чайника, и когда тот отключился, сделал чай, поставил на стол варенье и масло, выложил из хлебницы две булочки.

– Прости, больше ничего нет, но если ты голодна, я закажу чего-нибудь.

– Не надо, – помотала Наташа головой.

– Тогда пей чай. И варенье попробуй. Очень вкусное. Я пока приберу, а потом мы поговорим.

Артём убедился, что она сделала глоток и потянулась к маслу и булочке. Уже хорошо. И только после этого собрал липкие осколки и вымыл кафель. Не идеально – сейчас не до того. Позже будет время всё вылизать. В этот миг важнее нечто другое, более важное.

Он всегда умел правильно расставлять приоритеты. И точно знал: ради этой девушки готов нарушить все свои планы, похерить принципы и устои.

Лишь бы она не плакала. Лишь бы снова улыбалась солнечно, как когда-то.

Наташа, оказывается, тоже похозяйничала, пока он убирал. Налила ему чая, сделала из булочек бутерброды с маслом, разложила красиво на тарелке.

– Вот, – слабо улыбнулась ему, – ты, наверное, голодный? Часто забываешь поесть?

Точно. Она права. Но признаваться в собственной беспомощности не хотелось. Не перед ней. Не сейчас. Он об этом подумает и позаботится позже.

– Бывает, да, – всё же сказал правду. Уж лучше не начинать никакие отношения с вранья. Даже если никаких отношений и не будет. Наташе врать не хотелось. – Рассказывай. Я внимательно тебя выслушаю.

Она снова вздохнула тяжело. Помолчала. Артём её не торопил. Знал, чувствовал: не промолчит. Ей очень нужно выговориться.

– Скажи, пожалуйста… Ты ведь много сейчас общаешься с Андреем?

Артём кивнул. Это ведь не секрет. И Наташа тоже об этом прекрасно знает.

– Ты случайно не в курсе, у него кто-то есть?..

7

– С чего ты решила? – удивился Артём.

– Ну, есть признаки, по которым можно об этом догадаться, – вцепилась Наташа в чашку. – Он стал равнодушным, неживым каким-то. Постоянно о чём-то думает. И совершенно, вот совсем-совсем… я не интересна ему, как женщина, – последнюю фразу она произнесла шёпотом и покраснела так, что ещё немного – и кожа, казалось, лопнет. – Всё началось, когда он к Ане в столицу уехал. И всё. Его как подменили. Что произошло, почему… он не говорит. Хоть я и пыталась.

– Нет, я ничего об этом не знаю.

А если бы знал, не сказал. Но порадовался бы, наверное.

– Ясно, – снова поникла Наташа.

Сидела, сгорбившись. Теребила чашку. Артём убрал её от греха подальше. А то ещё обожжётся.

– Ты не подумай… я не развратница какая… это от отчаяния, что ли… Сама не знаю, зачем сказала… то, что сказала. Многие думают, что если я весёлая, то легкомысленная. Или недалёкая. Это не так. Это неправда. Не всем же быть серьёзными и уравновешенными…

– Кому-то нужно радовать мир, как ты, – сказал Артём чистую правду.

– Ну, вот Андрею, судя по всему, не надо. Мне кажется, он жалеет. Свадьбу всё откладывает и откладывает. И вроде бы всё у нас было хорошо, а потом… изменилось. И я это понимаю и чувствую. Всё не так. А как быть… не знаю. Умом понимаю, что надо бы собраться и отпустить. Точку поставить. И не могу. Тоже тяну. А он, наверное, жалеет. И о том, что свадьба эта близко, и меня жалеет. Обидеть не хочет. Но всё равно задевает и обижает. Не на словах, нет. Поведением своим. Это ж надо быть совсем слепой или тупой, чтобы понять: он меня не любит.

– А ты?

Ему бы не задавать этот вопрос. И так всё понятно. Но раз уж такой разговор, то почему бы не помучить и себя заодно.

– А я… – повела она плечом и снова потянулась за чашкой. – Можно ли любить человека и одновременно умирать от желания его придушить? Или сделать больно?

– Это потому что у тебя тоже болит. Ты потому… предложила?

Наташа судорожно вздохнула.

– Да, наверное, поэтому. Это как способ отрезать все концы. Знать, что я отомстила ему, что ли… Ну, не может молодой и здоровый мужчина быть настолько равнодушен. Не неделю-две, а месяцы… А значит, у него кто-то есть. И это не даёт мне покоя. И говорить об этом он тоже не желает. То отмахивается, то делает вид, что глухой.

– Тогда стоит задуматься: а нужен ли он тебе такой?

Да, Артём – лицо заинтересованное. И советы давать может в свою пользу. Но, ради справедливости, он бы точно так же ответил любой девушке, если бы она жаловалась на равнодушие жениха, который болтался, как говно в проруби – и ни туда, и ни сюда. Не находил смелости, что ли, порвать отношения, если они себя изжили.

С другой стороны, Артём мог понять и Андрея. Он бы тоже не хотел кого-то обидеть. Но быть нечестным – не вариант. И делать больно – слишком жестоко. Палка о двух концах, за какой ни возьмись, хоть так, хоть эдак нехорошо.

– Нужен, не нужен… не о том сейчас речь.

Она наконец-то булочку намазала вареньем и откусила.

– Я к тебе как к другу пришла. Не подумай ничего. У меня есть кому поплакаться в жилетку. Подруги имеются. Но я бы не хотела с ними об этом говорить.

А с ним захотела. И от этого разрывалось сердце.

– Помоги мне, – взмолилась Наташа, – Не так, как я просила… по-другому...

И Артём понял, что не сможет ей отказать.

8

Андрей

Бойтесь своих желаний – они имеют свойство сбываться.

Не то чтобы я в это верил, но как-то так сложилось, что в тот день я решил расстаться с Наташей.

Сложно. Трудно. Она всё же хорошая девочка. Но так дальше продолжаться не могло. И поэтому я позвонил.

Обычно она всегда отзывается, однако не в этот раз. Словно специально телефон её не отвечал, то ли отключенный, то ли вне зоны доступа… И, наверное, я выдохнул с облегчением. Как бы можно отсрочить неприятное объяснение. Тоже посчитал это знаком свыше, но небеса считали по-другому.

По сути, тянуть дальше было некуда: свадьба на носу, родители вовсю готовятся. Мама заказывала ресторан, приставала с оформлением, выбирала с Наташей какие-то там сладости и закуски, а я словно обморозился, понимая, что веду себя как самый распоследний конченный мудак.

Не по-мужски. Всё неправильно. И уже хуже некуда. И то, что я собирался сказать Наташе, тоже на хороший поступок не тянуло никак. И от этого я чувствовал себя гадко и мерзко. Но морочить ей голову и делать несчастной на всю жизнь – это вообще отвратительно.

Вечером я выбрался в любимое кафе. Посидеть, подумать, выпить кофе. Пройтись и проветрить голову.

Наташа так и не вышла в сеть и не перезвонила.

Я решил завтра найти её и поговорить. Хватит откладывать. Что бы я ни сказал, как бы я ни поступил, всё равно не буду хорошим. Хоть расстанусь, хоть женюсь. Так что какая разница, по какой причине она будет плакать и расстраиваться?

Аня права: не нужно тянуть на себе груз прошлого и зарабатывать себе отрицательную карму в будущем.

Я Наташку не любил – это правда. Ну, милая. Ну, мне с ней было хорошо. Но не более, наверное. И, может, я бы жил с ней, рожал детей, радовал родителей, если бы дорогу вновь не перебежала рыжая зеленоглазая кошка.

А после этого всё пошло не так. Всё перевернулось. И до меня наконец-то дошло, что нельзя всю жизнь быть страусом. Голову не спрячешь, особенно, если вокруг асфальт да камни.

К тому же, я никогда не был робким юношей, который мается от собственной неполноценности или ненужности. Всегда умел и здраво мыслить, и совершать поступки, но как-то так получилось, что в какой-то момент опустил руки. Как говорится, у каждого в жизни бывают затмения, когда бредёшь, бредёшь, а света всё нет и нет.

И я вроде как в этом тумане пробродил достаточно долго, потерял ориентиры, стал похож на амёбу, отчего злился жутко и никак не мог найти точку, за которую можно было бы зацепиться, чтобы выкарабкаться из того жизненного киселя, в котором я намертво увяз.

Как в кафе вошла Наташа, я пропустил. Слишком уж сильно погрузился в собственные невесёлые думы.

– Андрей! Нам надо поговорить! – слишком звонко прозвучал её голос в дремотном жужжании кофейни.

Она какая-то решительная и отчаянная. На себя не похожа.

Волей-неволей сердце в груди сжалось. Молоденькая. Ей двадцать всего.

Почему-то почувствовал себя старым-старым, древним и усталым мужиком, что запутался в бабах. Да, по сути, всё так и есть. Одну жалко. Другую люблю до звёзд в глазах.

Позади Наташи маячил Артём Дёмин. Что хоть он тут делает? Вообще не понятно. В то, что он совершенно случайно пришёл, я не верил. Но и то, что Наташа его притащила, в голове не укладывалось.

– Да. Нам надо поговорить, – кивнул ей в ответ и поднялся из-за столика.

9

– Выйдем, – предложил я ей.

Посетителей немного, но Наташкин голос привлёк внимание, а поэтому на нас смотрят и косятся с любопытством. А я как-то вроде не клоун, чтобы развлекать толпу. Особенно если учесть, какой разговор предстоит.

Она послушно потопала к выходу. Дёмин – тенью за ней.

Я ещё ничего не понимал. Только чувствовал раздражение: какого чёрта он припёрся? Как бы мне свидетели не нужны нашего с Наташей разговора. Всё, что между нами, касается только нас двоих.

Я уже хотел было сказать ему, чтобы он отошёл куда подальше, даже обернулся, как Наташа снова открыла рот. Буквально на крыльце кафешки. Мы даже двух шагов в сторону от здания не сделали.

– Андрей! Я пришла сказать, что свадьбы не будет!

Я даже споткнулся. Как бы это я должен был сказать эти слова.

Что я чувствовал? Не понять. Но нет, не облегчение. Муть какую-то в душе.

– Я… я тебе изменила! – заявила Наташка.

Отчаянная такая, лицо заострилось, губы дрожат, в глазах слёзы.

– С ним, что ли? – кивнул я на Дёмина, что маячил рядом с ней.

Теперь понятно, почему он здесь.

Он что, обидел её? Почему она такая? Нервная, бледная, непролитые слёзы вот-вот по щекам поползут.

Да она плакала же… Вижу…

В ушах зашумело. Не знаю, каким взглядом я этого чудика одарил. Наверное, страшным. И, кажется, хотел дать ему в зубы. Чтобы рухнул тут и не встал больше.

– Не надо, – сказал Артём. И взгляд у него ясный, как у Иисуса Христа. Блаженный даже. – Не делай того, о чём потом пожалеешь.

И тогда я поднял лицо к небу. Кажется, собирался дождь. Давил тёмными клубящимися тучами. Душно. Дышать нечем.

– Хорошо, – выдохнул я.

И в груди развязался узел.

Я Наташу не осуждал. Не мог. Я чёрт знает сколько с ней не спал. Так что всё нормально. Тем более, что я сам… не образцом верности оказался.

– Я не хочу за тебя замуж! – продолжила Наташа. Голос её звенел высоко, терзал уши и нервы. – Я поняла, что ошиблась! Ты… не тот, кто мне нужен!

– А он – тот? – спросил, глядя ей в глаза.

– А он – хороший! – задрала она подбородок вверх.

И эти дрожащие губы, эти глаза сказали о многом.

Она просто отпускала меня, потому что видела и понимала то, что я, как мог, пытался скрыть, чтобы не ранить её, не обидеть, но всё же сделал больно, разбил ей сердце, заставил страдать.

– Прости меня за всё, – сделал я шаг вперёд и стёр с её щеки мокрую дорожку.

Всё же плачет.

– Прости, что не смог быть принцем твоей мечты. Не плачь. Я не заслужил твоих слёз.

А потом повернулся к Дёмину:

– Обидишь её – я тебе голову оторву.

– Не обижу, – кивнул он, соглашаясь. И что-то такое было в его взгляде, что меня даже проняло.

Кажется, я упустил нечто важное, пока занимался страданиями и самоедством. Пока мотался туда-сюда за неуловимой ведьмой, что никак не выходила ни из головы, ни из сердца.

– Пойдём, Наташ, – взял этот чёртов гений мою бывшую невесту за руку и повёл куда-то.

А я остался стоять, где стоял. Смотрел им вслед.

Мне снова было стыдно и мерзко. За то, что даже этот шаг, так нужный мне, Наташа сделала за меня. Противен сам себе до тошноты.

Первые капли упали на лицо. Холодные, почти льдистые. Март в этом году аномально тёплый, но вот снова потянуло морозом, какой-то стылой стужей. В унисон тому, что угнездилось в душе. Наверное, снова выпадет снег, заметелит. Но хоть дышать стало чем.

10

На следующий день я отправился к родителям.

– Свадьбы не будет, – сказал чуть ли не с порога.

Пауза. Тишина. Так приятно для моей гудящей головы. Но только на миг.

– Как не будет? – всплеснула мать руками. – Что значит не будет? Ты в своём уме, Андрей? Мы ведь уже всё продумали, ресторан заказали, продукты закупили, приглашения разослали! Ты совсем уже ку-ку? Что в этот раз не так-то? Ты вообще нормальный? Адекватный? Что с тобой происходит вообще?

– Так, – крякнул отец, – крылья опусти, а? – это он матери. – А то аж в глазах рябит. Пошли, я тебе капелек успокоительных накапаю, что ли. А ты – в мой кабинет.

Это он уже мне.

Мать за отцом пошла, как понурый ослик. Кинула на меня такой взгляд, что внутри перевернулось всё. Я будто ударил её. Какие-то надежды разрушил. Но это, в конце концов, моя жизнь, мне её жить. И хоть как-то разгрести всё то, что наворотил.

Муть внутри не проходила никак. Наташе я звонил. Ещё вчера, поздно вечером. Она ответила.

– Я в порядке, правда, – заявила она, как только отозвалась. – Но будет лучше, если ты не будешь звонить какое-то время. И для тебя так лучше, и для меня. Своим родителям я уже всё сказала.

Отрезала, чтобы не было пути назад. Я представляю, что там творилось.

– Ты ни в чём не виноват. Это всё я. А поэтому… ну, так бывает, правда? Я запуталась. И лучше быть честной, чем лгать.

Но она лгала. Я это чувствовал. Может, проще было бы поверить. Но зачем? Все эти самообманы – ловушка. Слабость. Возможность спихнуть собственную ответственность на кого-то другого.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Наташ. Я… не самый лучший мужчина в этой жизни. Однажды ты это поймёшь.

– Ты хороший, Андрей, – тяжело, даже с надрывом, выдохнула она. Судорожно, со слезами, что булькали у неё в горле и носу. И не надо видеть её лицо, чтобы это понять. – Просто ты меня не любил. А я не хочу закрывать на это глаза после того, как поняла. Поэтому тоже будь счастлив. И не мучайся. Я в порядке, у меня всё хорошо. Глупости я делать не собираюсь. У меня институт, всё такое. Всё проходит, пройдёт и это. Просто больше не звони, ладно?

– Хорошо, – прикрыл я глаза и заставил себя прервать разговор.

Лучше не стало. Даже хуже. Она такая искренняя и светлая. Улыбчивая и простая, Наташа. Может, поэтому я обратил на неё внимание.

А ещё потому что волосы у неё стружкой – тугими завитками. Не рыжие, правда, а кофе с корицей. Нос в веснушках. И пахло от неё так же – карамельками, солнцем, радостью.

Кажется, я неосознанно искал в женщинах хоть какую-то схожесть с той, что сидела внутри и отпускать никуда не собиралась. Что бы она мне ни говорила, какие бы слова ни произносили её губы – не важно. Это не освобождало, а лишь закаляло те цепи, что привязывали меня намертво к Машке Черновой.

Моё слабое место. Моя ахиллесова пята. И я не хотел от этого избавляться. Или хотел, но не мог. Разницы нет.

– Ну, что, жених? – зашёл в кабинет отец. – Долго тебя полоскать будет из стороны в сторону? Ты бы хоть мать пожалел. В твоём возрасте уже как бы нужно понимать, что к чему. Да ты ведь у нас всегда разумный был, взрослый, даже в детстве. Что с тобой случилось? Время пошло вспять? Ну, ты бы хоть как-то подготовил её, что ли… А не с порога – трах-бабах! Герой.

И снова это чёрное чувство вины.

– Я постараюсь больше не чудить, – произнёс медленно.

– Да уж постарайся, будь добр. Иди, успокой её хоть немного. И помягче, помягче.

И я встал и пошёл. На кухню, где мама чем-то гремела. Каяться.

В двадцать девять это ой как непросто.

11

В кухне пахло лекарством. Мать бесцельно двигала кастрюли на плите. А может, и не бесцельно, но выглядело это именно так.

– Мам… – обнял её и поцеловал в макушку.

– Уйди с глаз долой! – отмахнулась она от меня и не повернулась.

– Ну, мам, – опустил я лицо и погладил родительницу по плечу.

Мама вздохнула.

– Что с тобой случилось, мой старший и самый разумный сын? Если бы такое отчебучили близнецы, я бы не удивилась. Но ты?! Что с тобой происходит, Андрей?

Сложно. И в двух словах не объяснишь. Да и сказать, по сути, нечего, пока я гоняюсь за призраками. И не понятно, что ещё из всего этого выйдет… Так что зря волновать нашу мамулю я не хотел.

– Так получилось. Это было наше совместное решение. Моё и Наташи.

– Ой, да ладно. А до ресторана, приглашений у вас ума не хватило выработать правильное решение? Именно сейчас нужно было всё разрушить?

– Это ж не спрашивает. И времени не отмеряет. И не заставляй меня думать, что какой-то ресторан тебе дороже сына.

– Да не дороже, Андрей, не дороже! Но тебе двадцать девять!

– Ну, не пятьдесят же девять.

– Тьфу-тьфу-тьфу! – яростно поплевала мать через плечо, постучала по деревянной разделочной доске и посмотрела на меня с ужасом. – Ещё чего не хватало! Я спокойствия хочу, внуков, чтобы все мои дети счастье нашли, семью завели. А куда ни глянь – всё наперекосяк. Дочь вон замуж неудачно сходила. Вы с братьями туда-сюда, как неприкаянные. Что с вами не так? Ведь мы вас хорошо воспитывали! Ценности прививали нужные!

– Счастье, мам, насильно не привьёшь.

Она замирает на миг, а затем вздыхает тяжело.

– Ты это хорошо сказал, сынок. Просто я надеялась… И Наташа вроде бы девочка неплохая. Но, видимо, не то тебе надо. Или ей не ты. Я же видела. Ты на неё не такими глазами смотришь, как надо. Не влюблёнными. Тебя словно что-то гнетёт, Андрюш. Ты словно сам не свой. И, может, хорошо, что сейчас, пока судьбу свою друг с другом не связали воедино.

Она уже отошла. И по волосам меня потрепала, встав на цыпочки, чтобы дотянуться. И снова этот тяжёлый вздох.

– Надеюсь, ты когда-нибудь расскажешь. Поделишься. И неплохо, если б ты привёл эту девушку в дом.

– Какую девушку? – сделал я вид, что не понимаю, о чём она.

– Ту самую, из-за которой ты места себе не находишь. Думаешь, мать без глаз и без сердца? Не видит и не чувствует ничего?

– Давай не будем спешить, – медленно произнёс я и, кажется, помолился непонятно кому и непонятно как.

Наверное, она будет в шоке, когда я приволоку в дом Машку. А может, и нет. Они всегда её любили и оберегали. А может, не когда, а если. Как много переменных, над которыми я не властен…

– Не спешить – значит не спешить, – снова тяжело вздохнула мама. – Есть будешь? У меня сегодня тефтели.

– Нет, – мотнул я головой. – И это… с ресторанами разберёшься? Мне нужно уехать. Не знаю насколько. Но только не волнуйся, ладно? Всё у меня более-менее.

– Разберусь, конечно, – ворчит она и хмурит брови.

Мама не довольна, что я не хочу попробовать её замечательных тефтелей, салатов и ещё бог знает чего.

А я потихоньку целую её и ухожу. У подъезда достаю телефон и звоню сестре.

– Ань, нам бы увидеться и поговорить, – произношу, как только Аня мне отвечает.

12

Сестра ещё в больнице. Лежит на сохранении. Чуть не потеряла ребёнка после того, как бывший муж её выкрал[1]. Я бы её и не тревожил, но сейчас нуждаюсь в помощи: если кто и знает, где может прятаться неуловимая Машка, то это моя сестра.

Я приезжаю в клинику, точно зная, что её Рейнер отлучился. Так проще и меньше разговоров. Я его понимаю, но ничем особым моё появление в клинике растревожить Аню не может. Да я и так к ней приезжаю время от времени, но сегодня у меня есть конкретная цель.

Аня мне рада. У нас особая связь. Она всегда была для нас маленькой девочкой, которую все любили и лелеяли. Жаль, наша забота не смогла уберечь её от жизненных потрясений.

– Ну, как ты? – задаёт она привычный вопрос и вглядывается в меня пристально.

– Нормально, – пожимаю я плечами. – Можно сказать, обычно.

– Жаль, не смогу побывать на твоей свадьбе, – неосознанно она поглаживает свой живот, где растёт мой племянник.

– Думаю, сможешь, – слабо улыбаюсь ей я. – Потому что она если и будет, то не так скоро, как планировалась. Мы с Наташей расстались.

Ни тени сожаления на её красивом лице. Облегчение, кажется. Вот уж кто моей свадьбе совершенно не был рад.

– Я хочу Машу найти, – говорю без лишних танцев вокруг да около. У меня не так много времени, и если сейчас явится её грозный Рейнер, то я снова останусь ни с чем.

– А она пропадала? – делает вид сестра, что удивлена.

Маленькая интриганка. Глаза у неё вспыхивают звёздами из-под ресниц.

– Сменила телефон, – загибаю я пальцы, – съехала с квартиры, ушла с работы или искусно прячется. Это не пропала?

– Это, скорее всего, похоже на прячется. От тебя, Андрей. А я никак не могу понять ваших высочайших отношений.

– Вряд ли кто-то в силах их понять, – невесело усмехаюсь я. – Так поможешь?

Анька качает головой. Ну, да. Своих не сдают. Но как-то мне сейчас не с руки их женская солидарность.

– Послушай, Ань… Нам давно пора разобраться. С тем, что случилось тогда. С тем, что случилось сейчас. Я не идеал, и в образ прекрасного принца совершенно не вписываюсь. Я всё это понимаю. Дай мне хоть нить в руки. Всё остальное я постараюсь сделать сам. И исправить, если это возможно.

Аня молчит. Потом вздыхает.

– Если я правильно поняла, она переехала в квартиру, которую снимала я. Она ей понравилась. Это всё, что я могу тебе сказать. Ну, и Маша приедет на нашу с Ильёй свадьбу. Будет свидетельницей. Надеюсь, это уже на крайний случай. И надеюсь, что ты правильно всё сделаешь, а не обидишь её в очередной раз.

– Или она меня, – иронично приподнимаю бровь, но сестра, кажется, не замечает моей шутки.

– Ты мужчина, Андрей. Я понимаю, что мы слишком тонкими бываем иногда. Но ей досталось от жизни предостаточно. А поэтому она слишком уж тонкая и чуткая. И не важно, за какими словами и поступками скрывается. Тебе просто не удалось её как следует разглядеть. Не внешность, нет. С этим всё и так понятно. Машку нужно увидеть сердцем, душой. И суметь отделить наносное от настоящего. То, что из неё не вытравил никто. Ни мать своим равнодушием, ни отчим своей жестокостью.

– Думаешь, я тупой и не понимаю? – смотрю Аньке в глаза.

– Думаю, ты не прислушиваешься. А поэтому делаешь что-то не то. Иначе она бы не пряталась от тебя, а сто лет назад вышла замуж и была бы счастлива.

– Адрес дай, – вздохнул я устало.

С девочками, да. Сложно, – думал я, запоминая улицу и дом. Как по битому стеклу босиком. А с Машкой – ещё и без кожи…

____________________

[1] С Аней и Рейнером можно познакомиться, прочитав мою дилогию «Измена. Развод. Моя (не)случайная беременность» (бесплатно)

https://litnet.com/ru/reader/izmena-razvod-moya-nesluchainaya-beremennost-b448863?c=5139945

Я была очень счастлива в замужестве.
Лишь одно омрачало мой брак: у нас с мужем не было детей.
А сегодня я застала его с другой женщиной…
Он схватил меня за руку. Больно. Но в груди болело сильнее.
— Это ничего не значит! Я просто спустил пар! У тебя же даже разговоры только об одном – как забеременеть. Но не моя вина, что ты даже залететь не в состоянии!
Нет сил это слушать… Нет сил смотреть на неверного мужа. А ещё эта предательская тошнота, что подкатывает к горлу и мешает дышать…

И продолжение – «Мой (не)случайный малыш»

https://litnet.com/ru/reader/moi-nesluchainyi-malysh-b457384?c=5288194

Я уехала, чтобы всё начать сначала. И не одна, а с ребёнком под сердцем. Мой неслучайный малыш. Мой самый лучший. Тот, кого я ждала долгие-долгие годы…
Это мой ребёнок. Только мой. Долгожданный! И я со всем справлюсь сама!
Но у мужчины, от которого я сбежала, совершенно другие планы…

13

Машка

Сразу уехать не получилось.

– У меня не хватает квалифицированного персонала! И не проси! – отрезал Сан Саныч, заведующий отделением, где я работала медсестрой.

– Мне надо, – тупо твердила я и смотрела на него исподлобья. Зло и не отрываясь.

Только так я могла его продавить. Он у нас неплохой, но жадный до усрачки. Не в плане жмот, хоть и так можно сказать. У него практически невозможно было выпросить ни отпуск, ни отгул.

Он сквозь пальцы смотрел, когда мы менялись. Это его не касалось: главное, чтобы процесс шёл, работа кипела, пациенты были довольны.

Но отпуск или отгулы – это катастрофа. Особенно сейчас, когда у нас немного кадровый состав поменялся. На руках – две новенькие медсестры. Неплохие девочки, но Сан Саныч предпочитал старые проверенные кадры, что не подкачают и особо въедливых пациентов удовлетворят.

– Ты в курсе, что Мамонт опять прилёг? – выдвинул он ну просто железобетонный аргумент.

Мамонт Эдуард Аронович прилегал в нашу клинику каждые полгода. Иногда чаще. Но не реже. Он как раз из тех, кому особые почести нужны и определённые условия. Вип-палата, ритуалы, личная медсестра.

На мою беду, Ароновичу приглянулась я. Он капризничал, бесился, устраивал чуть ли не погромы, если вдруг его обслуживали «без уважения».

Он плевал, что у нас работа посменно, и медсёстры меняются. С трудом терпел Иру Ивановну, и то только потому, что ей не было равных по выдержке и умению с первого раза попадать в любые вены. Она их находила нюхом, интуицией, долгими годами тренировки.

Я была не настолько хороша (хоть грех жаловаться), но Мамонту я нравилась. Нет, руки он не распускал, зато язык у него болтался, как флюгер на ветру, и рот не закрывался, пока я привычно ставила капельницы, делала инъекции в ягодицу.

Я знала всю его жизнь, покорно выслушивала истории его похождений и женитьб. Женился Аронович пять раз и пел дифирамбы, что отхватил бы такую сладкую девочку, как я, не пожалел бы ничего. Была бы у меня машина, шуба норковая в пол и бриллианты на всех пальцах и ушах.

По его мнению, каждая баба мечтает именно о таком наборе. И я в том числе, просто не пробовала ни разу.

– Будь человеком, Чернова! Уважь старика! – неожиданно взмолился Сан Саныч.

Старик – это он о себе. Мерзкому Ароновичу – всего сорок восемь, как он любит подчёркивать. Мужчина в рассвете сил, как великий Карлсон.

Арнович из той пароды набобов, которых испортили деньги и власть. К счастью, у него был ряд неких принципов и установок. Например, что не пристало ему за бабами бегать. Они сами обязаны на него вешаться, а уж он посмотрит: облагодетельствовать или нет. Но это никак не мешало ему «охмурять» жертву своими побасёнками. Меня то есть.

– У нас скоро аккредитация, и ты прекрасно знаешь, что это значит. И знаешь, что будет, если Мамонт хоть три слова против шепнёт. Десять дней! Прошу!

– А потом десять дней отпуска, – гнула я своё и сдаваться не собиралась.

Это он ещё не в курсе, что я беременная. И что рано или поздно уйду в декрет. Пока я говорить об этом не собиралась.

– Пять! – истово торговался Сан Саныч.

– Десять! – не уступала я ему. – Если я управлюсь раньше, то выйду на работу, обещаю.

– Ладно, чёрт с тобой, Чернова, – сдался он наконец-то. – Но только будь с Мамонтом поласковее. Улыбайся, улыбайся, прошу тебя, моя Снежная Королева!

– Я постараюсь, – кивнула и вышла вон, пока Сан Саныч не выпил всю кровь и не выдрал из меня ещё какое-нибудь обещание.

14

В город своего безрадостного детства-юности я ехала с тяжёлым сердцем. Чувствовала себя неуютно. У меня было целых две причины сесть в поезд: Андрей и Аня.

Ане звонить не стала – ей и так сейчас непросто. Решила попусту не волновать. Приеду – сюрприз будет. Она меня не ждала и не звала. Но на душе кошки скребли. Я знала, что с ней произошло. Знала, как она хотела и ждала ребёнка, которого чуть не потеряла из-за бывшего мужа, скотины Майского.

Чуть меньше сведений о Сотникове. Кажется, он уже жениться должен был. Или вот-вот.

Нет, я не собиралась влезать в его семью. В его отношения. Но сказать, что он станет отцом, было бы правильно.

На самом деле, я ещё до конца не решила. Просто хотела посмотреть по обстоятельствам. Как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает. Могло случиться что угодно. А поэтому я старалась не заглядывать глубоко-глубоко.

Приеду – а дальше уж как ляжет карта.

Первым делом устроилась в гостиницу. Остановиться не у кого, навязываться или сваливаться как снег на голову кому-то не хотелось. Хоть Сотниковым, хоть Анькиному Рейнеру. Обе идеи – плохие, хоть и знала: меня примут. Но я уже не бездомная кошка Машка, вечно голодная и без гроша в кармане. Да и самостоятельная не в меру.

Душ, макияж, причёска. Взгляд в зеркало.

Я волнуюсь. Нет, не потому что мне придётся с Андреем встретиться. Это потом. Сейчас – Аня, с которой я не виделась несколько месяцев.

– Привет, – позвонила я ей, когда добралась до клиники. – Как поживаешь?

– Машка! – обрадовалась подруга. – Да хорошо, растём. Но пока нас ещё держат взаперти – перестраховываются.

– А гостей впускают?

– И не выпускают, – смеётся она.

– Ой, тогда я боюсь-боюсь, – улыбаюсь, глотая холодный ветер. – А то я тут околачиваюсь неподалёку. Думала зайти, но как-то мне не очень хочется, чтобы и меня заперли в вашей темнице.

Пауза. Тишина.

– Ты что, приехала? – осторожненько так, не веря в то, что я могу быть рядом.

– Да вот… Я ж как Мэри Поппинс. Ветер переменился – и я тут.

– Тут?! – кажется, кто-то не может поверить своим ушам. – Тогда почему я до сих пор тебя не вижу?

– Уже лечу, – поднимаюсь по ступенькам и вхожу в здание.

Смотреть на Аню среди белого безмолвия непривычно. Это как взгляд со стороны. Я тоже работаю в клинике и, казалось, ко всему привыкла. К подобным белым палатам, к больничным запахам. Но, кажется, видеть подругу на больничной койке совершенно не готова.

Но выглядит она хорошо. И от сердца немного отлегает.

– Как же я по тебе соскучилась! – тянет ко мне руки Аня. – Но всё равно удивлена твоему приезду. Ничего же не случилось? – заглядывает она мне в глаза.

– А что должно случиться? – пожимаю я плечами. – Нет, конечно. Мир стоит, планета движется, кислород не заканчивается. Пока ещё. И это прекрасно!

– А от Андрея ты почему тогда бегаешь?

Неожиданно. Но вполне понятно, почему она задаёт этот вопрос.

– А он что, догоняет разве? – приподнимаю брови, делая вид, что удивлена.

– Ты сейчас будто играешь, Маш. Плохо играешь. Может, вы всё же поговорили бы? – вздыхает Аня.

– Может, и поговорим, – сдаюсь я. Сдуваюсь, как воздушный шарик. – Не знаю только зачем. У него… своя жизнь. Скоро – семейная. Или уже? – пытаюсь всё же выспросить то, что меня интересует и волнует – что уж.

– А ты не знаешь? – У Ани глаза становятся больше. – Я думала, ты в курсе. И опять от него улизнула.

– В смысле? – теперь уж я точно ничего не понимаю.

– Андрей не женится. Они с Наташей расстались. А он… уехал к тебе. Я думала, ты поэтому здесь… чтобы снова с ним не встретиться.

Интересный поворот. Я за ним – он от меня. Он ко мне – а я в форточку, считай, выпрыгнула…

15

В общем, было о чём подумать. По сути, я зря взяла этот отпуск. С другой стороны, мне нужна передышка. Что тоже немаловажно. Я несколько лет нормально в отпуск не ходила. Ну, то, что мы там менялись, гибкий график, возможность урвать день-два – это всё не то совершенно.

– Ты где остановилась? – вывела меня из прострации Анькин голос.

– В гостинице, – машинально ответила, а потом поняла, что Аня смотрит на меня с упрёком.

– Ты совсем ку-ку, Маш? Я позвоню Илье, он тебя заберёт. Познакомишься с бабулей, Ромкой. У нас там конём ходить можно.

– О нет. Уволь! – подняла я руки вверх. – Пожалуйста. Я как бы и так эмоционально нестабильна. И пока не хочу ни с кем знакомиться. У тебя ведь ещё свадьба впереди? Вот тогда со всеми и перезнакомлюсь.

Я вообще подумывала о том, чтобы назад вернуться. Полежать в своей постели, почитать, подумать.

Нет, не потому что где-то там меня его светлость Андрей Сотников ищет и не может найти. Отнюдь. Как говорится, кто ищет – тот найдёт. Когда-нибудь. Если звёзды будут ему благоволить.

А может, как раз небесные светила и против. Иначе почему мы без конца в разные стороны глядим?

– Ну, тогда к моим родителям. Их ты знаешь. Они по тебе тоже скучают. Мама недавно спрашивала, как ты. А ты носа не кажешь. Только по разговорам новости узнают. А мы ж тебе не чужие, Маш.

– Спасибо, – сжала я её руку. И почувствовала себя виноватой. – Но я хочу побыть одна. Подумать. Я знаю, как вы ко мне относитесь. Но, кажется, я запуталась. И нужна то ли передышка, то ли встряска. Пока сама не пойму.

– Мы не относимся. Мы любим, – притянула меня к себе Аня и поцеловала в щёку.

Не знаю, каким чудом я сдержалась. Как не разревелась на её груди. Только усилием воли, наверное. Понимая, что лучше подругу ничем не расстраивать сейчас, когда у неё и так всё не стабильно.

– Я вас тоже всех очень-очень люблю, – погладила Аню по предплечью.

– И Андрея? – сверкнула Анька лукавым взглядом.

«И Андрея» – про себя, не вслух. Потому что… его – прежде всего. Его – не сильнее всех, а навечно. По-другому. Так, что до боли, до крови, до ободранной души.

Может, потому что всегда. Не искоренить, не вытравить. И, наверное, поэтому так сурово и больно от всего, что случилось с нами тогда. От всего, что случилось с нами недавно.

– Я пойду, ладно? А завтра приду к тебе ещё.

– Приходи. Я буду ждать.

Я вышла на улицу и глотнула воздух. Холодный, мартовский, с наледью.

– Вот и приехала поговорить, – произнесла вслух и рассмеялась.

Хрипло как-то получилось, с надрывом. Немножко горько. Видимо, судьба разводила нас с Андреем в разные стороны. Как-то так само собой получалось. И я уже не была уверена, что сделала всё правильно.

Я вернулась в гостиницу. Рухнула и уснула. Старалась не думать ни о завтра, ни о потом.

Как-то всё ляжет само по себе. Как-то образуется.

Я пробыла в городе своего детства три дня. Приходила к Ане, мы болтали. Я скрашивала её дни. Она немножко успокаивала меня. Не на словах. Голосом. Интонациями.

Больше мы об Андрее не говорили.

Подспудно я, наверное, ждала, что он вернётся, ворвётся вновь в мою жизнь, перевернёт всё с ног на голову. Но он не спешил. Застрял не понятно где и почему.

Да, я гадала. Да, я сомневалась. И так ничего не рассказала Ане о своём интересном положении. Не решилась. Так и уехала, увозя с собой тайну, которая касалась только меня и Андрея. Если я вообще что-нибудь скажу ему.

Уже я ни в чём не была уверена. Моя решимость куда-то улетучилась. Может, потому что у меня не получилось сделать это сразу.

16

Я ехала домой в раздрае чувств. Умом понимала, что все эти скачки настроения – от двух маленьких бомб, что росли и развивались во мне, рвали мой гормональный фон на части, заставляли чувствовать меня уязвимой и какой-то раздёргано-сумасшедшей.

То хотелось смеяться, то плакать. То солёного, то кислого. То спать, то метаться из стороны в сторону.

Я как бы и так не образец примерного поведения и адекватных поступков, хоть и старалась изо всех сил вести себя прилично, выглядеть на миллион, одеваться стильно, поступать всегда по справедливости.

Сказывалось моё безрадостное детство и обещания, что я никогда не стану такой, как мать и отчим. И мне удавалось сохранять баланс. Но сейчас я чувствовала: меня штормит во все стороны и не по-детски.

С первым ребёнком такого не было. Правда, он со мной побыл совсем немного… Но дольше, чем эти две запятые, что заставляли меня вести себя неуравновешенно и желать чего-то совершенно противоположного.

Как бы там ни было, я ни с кем в дороге не поскандалила, никого не обидела, хоть пару раз и хотелось.

Под конец я мечтала только об одном: вернуться домой, упасть, уснуть. Желательно на сутки. А что? У меня ещё целая неделя отпуска. Имею полное право делать то, что захочу.

Я заскочила в магазин неподалёку от дома – купить хоть минимальный набор продуктов, а то там шаром покати. Уезжала же не на день, скоропортящееся выкинула, а так у меня и без того негусто.

Готовить я любила, но под настроение. А сейчас считала необходимостью питаться правильно и здоровой пищей. У меня дети. И всякая сухомятка не подходила.

Уже на выходе из супермаркета меня настиг телефонный звонок. С какой радости я решила ответить – не понятно.

– Маш, Маш, Маш! – заканючила Светлана, как только я отозвалась. – Выручи, пожалуйста! Очень-очень нужно, чтобы ты завтра вышла!

– Я в отпуске вообще-то. И не в городе, – соврала зачем-то.

Светка буквально взвыла.

– Ладно, попробую ещё с кем-нибудь договориться, – произнесла она убито, и у меня внутри зашевелилась совесть. Как бы она всегда мне помогала и никогда не отказывала в просьбах. Но эту особо яростную змею я подавила в себе, не дав поднять голову.

Мне нужен отдых с дороги. И вообще. Я сто лет в отпуске не была. Имею полное право хотя бы раз поступить эгоистично.

Совесть кое-как убаюкать удалось. Хоть она всё равно выглядывала и смотрела на меня с укором.

– Слабачка, – бубнила я себе под нос, открывая входную дверь ключом.

То, что что-то не так, я заметила не сразу. Совесть всё же меня мучила. К тому же, пакеты с продуктами оттягивали руки.

Поэтому я кое-как разделась и сразу же отправилась на кухню. И там меня тоже ничего не насторожило. Всё ещё мыслями была занята да угрызениями маялась.

Лишь только когда отправилась в комнату переодеться, до меня начало доходить, что что-то тревожит. Заставляет насторожиться.

Это какой-то подспудный инстинкт, наверное. А может, просто запах, что еле уловимо витал в воздухе.

Я перешагнула порог и замерла. Сердце зачастило. Ноги враз стали ватными. Чтобы не упасть, я схватилась пальцами за дверной косяк.

На моём диване, во всей красе, спал мужчина.

Нет. Не просто мужчина. А чёртов Андрей Сотников.

17

Голые плечи. Одеяло сползло до пояса. Одна рука закинута за голову, вторая расслабленно лежит вдоль тела.

Я подумала бы, что он позирует. Специально. Если бы не помнила до мелочей, как он спит. Оказывается, даже время не могло стереть вот эти крохотные детальки, что всплывали мимо воли на волнах памяти.

Я стояла и пялилась на него. Дышала шумно. Ноги дрожат. Пальцы немеют – так крепко я вцепилась в дверной проём.

Андрей, словно почувствовав мой взгляд, пошевелился.

– Машка, – улыбнулся он так счастливо, что у меня ком в горле застрял.

Меня словно на много лет назад отшвырнуло. Будто мне всё ещё восемнадцать, а ему – двадцать два.

Он другой. Я изменилась. Но вот это – поза, солнечно-яркая улыбка, прядь светлых волос упала на лоб… Всё, как прежде. Как когда-то…

Он всё ещё спит. Наверное, думает, что я ему снюсь.

Машинально глаза выхватывают ноутбук, что стоит на тумбочке. Вещи Сотникова на стуле сложены аккуратно. И запах. Запах, что забивает рецепторы, будоражит, кружит голову, лишает сил.

И в то же время в груди поднимается буря.

Как он вообще сюда попал? Что здесь делает – в моей квартире?

Кто меня предал или сдал? Анька? И словом же не обмолвилась.

Я лихорадочно вспоминаю, о чём мы с ней разговаривали. Она говорила, что Андрей отправился сюда, ко мне. Но мне даже в страшном сне не могло присниться, что он вот так нагло обоснуется здесь. Будто у себя дома.

Наверное, именно праведный гнев придаёт сил. Я наконец-то начинаю чувствовать твёрдость в ногах и, уже не церемонясь, подхожу к дивану. Наклоняюсь и легонько хлопаю Андрея по голому плечу.

Он тут же открывает глаза. Смотрит на меня ошарашенно в первый миг пробуждения.

– Сотников, ты что здесь делаешь? – не очень вежливо интересуюсь я.

– Сплю, – губ его касается улыбка. Уже не солнечная, не мальчишеская, а взрослая, еле заметная. Он вроде как иронизирует. Ну-ну. Юморист.

– Ты что делаешь в моей квартире? Как ты попал сюда? – злюсь ещё больше.

Андрей просыпается окончательно. Садится. Ерошит рукой волосы. Одеяло сползает совсем, и я могу лицезреть его фигуру в трусах.

Красивый, чёрт. Ни грамма жира, мускулы хорошо прорисованы.

Он не идеальный, наверное, по каким-то там канонам красоты. Может, не так прокачан, как те, кто поклоняется если не бодибилдингу, то богу тренажёрок, но мне в нём нравится всё. Вот буквально. От макушки до пят.

И по телу прокатывает дрожь возбуждения. Внутренности скручивает – так я его хочу. До темноты в глазах. До сумасшествия.

Но это не выход сейчас. Не время. Потому что он на моей территории незаконно, и я готова кинуться и расцарапать ему лицо, чтобы стереть эту ухмылку с губ, эту расслабленность, эту сонную вальяжность.

За то, что он такой невыносимо красивый. Такой… привлекательный. За то, что я до сих пор хочу его до фонариков, до искр, до боли.

Одновременно прокручиваю лихорадочно в голове свои варианты, пока он вздыхает, потягивается, а потом смотрит мне в глаза.

Анька не могла дать ключи. Она их мне отдала, когда уезжала. Замок Андрей не менял. Я что, уезжая, забыла дверь закрыть? Быть того не может!

– Ты долго будешь на меня пялиться? – вспыхиваю, как спичка. – Что ты тут делаешь? Ответь на вопрос!

– Привет, леди Осень, – наконец-то открывает Андрей рот. Голос у него хриплый со сна и очень сексуальный. – Я тут живу, – выдаёт он невозмутимо, и у меня окончательно падает планка.

18

– А ничего, что здесь, вообще-то, живу я? – взрываюсь петардой. – Ты как сюда пробрался? И хватит невинно хлопать глазами!

– Чай? Кофе? Поговорим? – невозмутимый истукан. Моя персональная икона. Люблю и ненавижу.

И да. В тот момент я вообще запамятовала, что ездила хрен знает куда, чтобы его увидеть и поговорить.

Я наблюдаю, как Андрей встаёт с дивана, натягивает футболку и штаны. Не спеша и будто давая собой полюбоваться.

Он идёт мимо, и я невольно делаю шаг в сторону, чтобы не зацепил, потому что не знаю, как отреагирую. Во мне какой-то взрывоопасный коктейль. Я сама себя боюсь в тот миг.

К счастью, Сотников марширует мимо, не пытаясь меня задеть.

– Мне бы в душ, – оборачивается он возле двери, – но я потерплю.

– Обойдёшься, – бурчу под нос, делаю долгий выдох и отправляюсь за ним вслед.

Он уже вовсю хозяйничает на кухне, гремит чашками, ставит чайник на плиту, достаёт чайные ложечки.

По уверенным движениям и по тому, как он ориентируется, смутно догадываюсь, что он тут не час-два обитает. И даже не сутки.

Всё время, пока я отсутствовала?..

– Вот что, – сложила я руки на груди, – выметайся. Я с дороги, устала, хочу отдохнуть.

– Даже чаю не выпьем? – иронично дёргает он бровью.

– Чай выхлёбуйте и уё..зжайте, – милостиво разрешила я. – В душе мыться – уже не в моём.

– Кажется, ты чего-то не поняла, Маш. Я тут живу и никуда не собираюсь уходить.

– Мне вызвать полицию? – он меня бесил настолько, что внутри поднималась противная дрожь.

Надо успокоиться. Ни к чему эти негативные эмоции, особенно сейчас. Это не я. Это две растущие сотниковские бомбочки во мне куролесят. Двойная доза.

Андрей рассмеялся.

– Я, конечно, знал, что ты рада будешь меня видеть, но не ожидал, что настолько. Можешь вызывать. Я купил эту квартиру.

Это розыгрыш. Быть такого не может. Кажется, ему удалось меня ошарашить.

Стояла и открывала, закрывала рот. Меня словно переклинило. Где-то что-то не сходилось, но я никак не могла сообразить, как такое может быть.

– Послушай, – всё же плюхнулась я на стул – ноги снова отказывали мне служить, – я, наверное, успела забыть, какой ты весельчак и как умеешь шутить, но, кажется, ты никогда не был любителем дурацких розыгрышей и водевилей.

Сотников поставил передо мной чай. Меня окутало тепло. Я прикоснулась к горячим бокам чашки. Пальцы, оказывается, холодные. Ледяные даже.

Я нервничала. От близости. От доступности мужчины, который никогда не был моим.

– Нет, я не шучу, – сел он напротив.

– Меня три дня не было! – снова взорвалась я. – Какой купил! И как бы если даже и да, то хозяйка должна была предупредить меня заранее!

– Ну, может, она и предупреждала? – смотрит это очень спокойное моё персональное проклятие мне в глаза. – Но кто-то поменял номер телефона и никому ничего не сказал?

Чёрт. Он прав. Но мне как-то даже в голову не пришло… Я исправно платила за квартиру. Для хозяйки этого было достаточно. Она как раз не из тех, что лезут, вмешиваются, проверяют, тошнят. Но за три дня продать?.. Бред какой-то.

– Что ты ей наплёл? – посмотрела подозрительно на Сотникова. – Она не могла вот так…

– Могла, не могла, – пожал он плечами, – но сумма, предложенная мной, пришлась ей по душе. Я внёс залог. Остались формальности с оформлением документов. К слову, она очень переживала за тебя.

Так переживала, что продала этому проходимцу квартиру…

19

– Хорошо. Я тебя услышала и поняла, – поднялась, с сожалением отрывая руки от горячей чашки.

Хотелось плакать – долго, тихо, упиваясь жалостью к самой себе.

– Ты куда, Маш? – ударил в спину голос Сотникова. – Мы не договорили.

– Собирать вещи, – пожала я плечами, делая вид, что очень спокойна. По крайней мере, мне такой хотелось быть.

– Зачем? – проявил Андрей чудеса сообразительности.

– Ну, раз это теперь твоя квартира… значит, у меня квартиры больше нет. Нужно искать другое жильё.

– Я тебя не выгоняю, – вот уж кто воистину расслаблен и не нервничает.

– Правда? – всплеснула я руками. – А как это тогда называется?

– Никто не мешает тебе жить здесь. Со мной.

Я посмотрела ему в глаза. Долгим взглядом, выдерживая настоящую театральную паузу. Сотников не дрогнул и глаза не отвёл.

– Это какой-то определённый сорт извращения? Ты не спрашивал меня, хочу ли я тебя видеть. Не спрашивал, есть ли мне где жить, когда покупал эту квартиру. Ты как-то слишком много на себя взял, Андрей, тебе не кажется?

– Нет. Не кажется, Маш. Мне до чёртиков надоело гоняться за тобой. И ловить руками туман. Давай ты перестанешь выставлять иголки, пыхтеть и колоться, мой ненаглядный колючий ёжик. А впрочем… можешь заколоть меня до смерти. Я не стану сопротивляться. Но и никуда не уйду.

Я снова опустилась на стул. Чашка уже не такая горячая. Да и я тоже.

– Где ты была, Маш? – у Сотникова всё такой же спокойно-невозмутимый голос. – Я искал тебя. И, поверь, не стал бы ничего без тебя делать. Но ты не оставила мне выбора.

– Я ездила навестить Аню, – почти не соврала.

О том, что я ехала, чтобы его увидеть и поговорить, рассказывать не стала. Как-то оно сейчас ни к чему.

– Сделаем так, – снова захотелось пристукнуть Андрея за это непробиваемое спокойствие. – Ты устала. Примешь душ. Отдохнёшь. Поспишь, если хочешь. А потом мы поговорим.

– О чём? – я всё так же упрямо не поднимала на Андрея глаза. Смотрела на чашку с чаем.

– Обо всём.

– Хорошо, – покладисто согласилась, мечтая просто перестать думать.

Да. Он прав. Поговорить нужно. Злиться смысла нет. Упрямиться – тоже. Но я и впрямь устала. Буквально валилась с ног после этой эмоциональной встряски.

Это всё гормоны. Коктейль, что буквально возносил меня с земли да по горкам, шатал из стороны в сторону, и я вела себя как озлобленная пмс-ница: то ли пирожное, то ли мороженое, то ли какао, а можно и на ручки.

Я как бы и так не отличалась большим терпением, нередко любила поязвить, но как-то больше с огоньком да с шутками. Нынешнее состояние и близко не стояло с тем, какая я обычно.

А может, это Андрей на меня так влияет. Его присутствие. Его непробиваемость и поведение. Слова, которые бесят и не оставляют выбора. А мне вольно или невольно придётся подчиниться, потому что идти некуда, усталость с ног валит и уже почти без разницы, что здесь Сотников торчит.

Всё же не чужие люди. Жили вместе когда-то, пусть и недолго. Я его видела голым, он меня – и подавно. Я от него дважды беременела. А поэтому строить какую-то целомудренную цацу нет смысла.

Андрей так и сидел на кухне, пока я переодевалась. Пил ли чай, разгадывал ли кроссворды, я старалась не думать. В данный конкретный момент мозг пытался адаптироваться и делать вид, что ничего не изменилось: я одна в своей квартире, а вот этот экземпляр, что оккупировал мою территорию, – всего лишь сон. И когда я проснусь, его здесь не будет.

Но, конечно, я ошибалась: ни после душа, ни после сна Сотников никуда не исчез.

20

Когда я проснулась, на миг показалось, что перенеслась в прошлое. В ту самую мансарду под крышей, где нам с Андреем было так хорошо.

Я лежу на диване. Он сидит за ноутбуком и сосредоточенно работает. Я любуюсь им сквозь полуопущенные ресницы. И снова мне хорошо, как тогда.

Столько лет прошло, а ничего не изменилось в моём мироздании, где центром всего – он, этот мужчина, что когда-то писал пальцем на моём животе собственническое слово «моя».

Он замирает. Поворачивает ко мне голову. Взрослый. От того Андрея семилетней давности в нём ещё много всего. Даже улыбка всё такая же знакомо-мягкая. И сердце снова заходится от боли и любви. Захлёбывается, потому что не понимает, что ему делать дальше.

– У тебя дыхание изменилось, – произносят Андреевы губы. – Поэтому я точно знаю, что ты уже не спишь.

Чуткий. Внимательный. Всегда таким был.

Я знаю, что он не сокровище, хоть я когда-то именно так и думала. Обожествляла. Готова была идти за ним с закрытыми глазами.

Но кто сказал, что если идол упал, то разбился? Стал менее божественным? Менее значимым или ненужным?.. Для меня именно так, не иначе.

Он бросает свой ноутбук и садится на диван, в ноги. Смотрит на меня пристально. И в глазах его плещется нежность. Не похоть. Не суровость. Не безысходность.

Он сейчас не измученный тяжёлыми думами. Скорее, что-то светлое в нём поднимается. Из каких-то неведомых мне глубин. И почему-то хочется плакать.

Точнее, я знаю почему. Гормоны шалят. А сейчас мне бы нужно не раскисать, а сосредоточиться, потому что Сотников начнёт приставать со своим «давай поговорим».

А мне не хочется. Я… наверное, боюсь всех этих разговоров.

Как тогда, когда бежала от него сломя голову, прячась в большом городе. Лишь бы не знать, не слышать, не разбивать сердце окончательно.

Хотя что уже там осталось от того сердца, от тех призрачных страхов? Ничего так и не заросло, не забылось. Немного затёрлось со временем, но вот он сидит у меня в ногах – и снова буря бушует внутри, толкается, закручивает спирали боли.

– Знаешь, – произносит Андрей тихо, – я только сейчас понял, что такое спокойствие и умиротворение. Это когда ты рядом. Никуда не бежишь, не злишься, а улыбаешься мне. И волосы твои – кудрями по подушке. Что с нами случилось, Маш? Ведь нам же всегда было так хорошо вдвоём.

– Было – это ключевое слово, – голос у меня немного хриплый со сна. – Я не хочу об этом говорить. Не сейчас.

– Хорошо, – легко соглашается он. – У нас теперь есть время. Я подожду. Семь лет ждал, надеюсь, ещё столько же не придётся.

Он снова улыбается. Рука его успокаивающе гладит мою ступню сквозь одеяло. Легко так, ненавязчиво. В его жесте нет никакого подтекста. Просто мимолётная ласка. Так любящие родители успокаивают своих детей. И я не против побыть даже не женщиной, а ребёнком, которого когда-то всего этого лишили, обделили, недодали.

– Я ещё немного поработаю, – поднимается он легко. – А ты спи, отдыхай.

Он снова садится на стул, а я поднимаюсь. Иду в туалет, а затем снова в душ. Включаю воду и звоню Светке.

– Ты ещё не нашла себе замену? – спрашиваю, как только она отвечает.

– Нет, – вздыхает она несчастно.

– Тогда я завтра выйду вместо тебя, – соглашаюсь на её предложение.

Мне нужна передышка. Подальше отсюда. Подумать, что делать дальше. Потому что думать рядом с Сотниковым у меня получается плохо. Или не о том. Слишком уж его много стало в одночасье. А я отвыкла. И всё так же не могу ему довериться, потому что знаю и не знаю мужчину, который взял и внезапно снова ворвался в мою жизнь.

21

Андрей

В столицу я уехал не сразу. Точнее, не сломя голову. Хотя со стороны могло показаться и так.

Я всё же не безответственный болван и не мог просто так исчезнуть.

Предупредил родителей. Позвонил Ане. А напоследок – Дёмину.

– Надо встретиться, – сказал, как только тот ответил.

– Приезжай, – молниеносно. Он, наверное, ждал разговора со мной.

И я поехал.

Нас с Дёминым связывала если не дружба, то деловые отношения. Умный. Нет. Гениальный парень. Он чуть моложе, но, наверное, голова у него куда светлее, хоть внешне он – чудик: весь в себе, рассеянный, немногословный. Никогда не угадать, о чём он думает, где витает, что видит.

Это подкупало. Возможно, как других людей от него отталкивало. Рядом с таким – как на пороховой бочке. И не понятно, гений он или идиот. Но я точно понимал: он одарённый. И как все слишком одарённые – немного не в себе. Между мирами. Порой не достучаться, не достать, не постигнуть глубину, на которую он никогда и никого даже не пытался затащить. Ему неплохо в этом состоянии было наедине с самим собой.

Я не тянулся к нему как к человеку. Но очень сильно уважал и восхищался его умом.

До того момента, пока он не вклинился между мной и Наташкой.

Нет, я не испытывал ревности. Ну, может, совсем чуть-чуть. Как ни крути, эта девочка не была чужой. Я всё же выбрал её. Или она меня – уже не хотелось в этом копаться.

Это была ошибка. Моя. Потому что от себя не убежать. И даже если бы Маша снова не появилась на моём горизонте, я, наверное, так никогда и не смог бы сделать эту светлую девочку счастливой.

Понимая это сейчас, чувствовал себя каким-то мерзким расчётливым эгоистом-извращенцем. Словно взял и осквернил что-то такое юное и незапятнанное. То, что не должно было достаться мне по определению.

Может, именно поэтому не мог всё бросить на самотёк, закрыть глаза и делать вид, что Наташи в моей жизни никогда не было.

У Дёмина дверь в квартиру открыта. Я б не удивился, если постоянно. Но он меня ждал. Появился в коридоре, как только я вошёл.

Стоял молча, прислонившись плечом к стене. Смотрел пристально. Ждал, что я скажу. И да. Это я напросился на разговор, и поэтому должен его вести.

– Сразу скажу: будешь морочить ей голову, зарою. Откручу башку, даже церемониться не стану.

Дёмин кивнул, давая понять, что слышит.

Сегодня он, как никогда, был чересчур земным. Никакого потустороннего взгляда, никаких ныряний в эмпиреи. Сейчас он казался очень адекватным. Непривычно даже.

– Как бы там ни было, Наташа заслуживает только самого лучшего.

– Я знаю, – смотрел на меня этот блаженный с улыбкой – спокойной, уверенной, но не наглой.

– Я её не достоин, – сказал чистую правду.

– Зато достоин другой. Той, что в твоём сердце.

Я даже воздухом поперхнулся. Провидец хренов. Но с гениями всегда так – не угадать, что на уме, откуда приходят к ним знания и откровения.

– А Наташу я никогда не обижу. Не переживай. И, да… все наши договорённости в силе. Не думаю, что мы поссоримся и разбежимся.

С гением нас связывало общее дело. Проект, над которым мы работали совместно.

Честно говоря, было плевать на всё.

Я дошёл до какой-то критической точки, когда личное давно и прочно перечеркнуло всё остальное.

– Я уезжаю, – сказал я Дёмину. – Не знаю, надолго ли. И не знаю, как будет двигаться наше совместное детище.

Он снова кивнул.

– Не горит, – не моргнул он и глазом. – До связи.

И только тогда я позволил себе думать только об одном: о встрече с моей зеленоглазой ведьмой.

22

Хозяйка квартиры, Кира Михайловна, оказалась милейшей женщиной.

Нет, отнюдь не доверчивой, но, как и многие женщины, питала слабость к мелодрамам.

– Видите ли, Маша – моя невеста, – лгал я, не краснея. А может, и не совсем лгал. По крайней мере, не учитывал мнение самой Маши, а своё – очень даже.

Мне до чёртиков надоело её искать, целовать замки, околачиваться неприкаянно вокруг да около.

Можно было, безусловно, снять номер в гостинице, квартиру. Караулить Машку, как вечный часовой, возле места её работы.

Я решил всё сделать по-другому, чтобы уж точно наверняка. На особый успех не рассчитывал, но решил попытать счастья. Наглость – второе счастье – так же говорят? Первое моё счастьюшко опять растворилось в эфире, и на тот момент, когда я отыскал Киру Михайловну по подсказке сердобольной старушки, что жила этажом ниже Машки, я был зол.

Так зол, что врал вдохновенно, улыбался убедительно, плёл даже не вспомню что. И хозяйка почему-то прониклась. А особенно её вштырило, когда я предложил купить квартиру – мол, хочу любимой сделать сюрприз, и вы нре беспокойтесь: я не аферист, я жених. А вообще – брат Ани Сотниковой, помните такую? Жила у вас не так давно в той же квартире.

Аню Кира Михайловна помнила. И даже позвонила. И сестра подтвердила, что да. Сестра. И да – жених её дорогой подруги.

Машке мелодраматичная хозяйка тоже попыталась позвонить. Но там же что в рельсу – бааааммм!

Я только руками развёл.

– Беременная она у меня. Гормоны. Все дела, – брякнул очередную ложь, а потом понял, что сердце рвануло из груди.

Я мечтал сделать её беременной. Ещё в те разы. Можно сказать, мечта идиота была. Тогда мне казалось, если вдую ей, как следует, а точнее, задую пузо, то никуда она от меня не денется. А у меня будет повод плюнуть на всех и вся и быть с ней рядом. Как пёс. Как Цербер. Как мужик, что никому это сокровище не отдаст, потому что она набегалась и попала, потому что я ей зафутболил гол. И, чёрт подери, меня пёрло только от этих мыслей.

Кто-то бегает и боится, что его партнёрша по сексу (невеста, жена – нужное подчеркнуть) залетит. А у меня вот всё наоборот: я об этом не просто влажно мечтал. У меня буквально крышу сносило – так я мечтал об этом. До трясучки. Может, именно поэтому озвучил это вслух в виде очередной лжи, когда пытался уломать Киру Михайловну.

– Эх, наломаете дров, – сурово поджимала она губы, качала головой, а в глазах – я уже это видел – светились цифры в долларах. Кажется, я назвал слишком смелую цифру, а ей это понравилось.

Плевать. У меня были такие деньги. И я готов был их вывалить, лишь бы наконец-то поймать эту бегунью за собственной тенью.

К чести Киры Михайловны, она звонила и звонила, но абонент не абонент – Машка ж сменила номер, бедная моя и несчастная девочка. Бедный мой трусливый зайчик.

– Я хочу сделать сюрприз. Станьте моей путеводной звездой, лучом к нашему с Машей счастью, – нёс я ахинею так убедительно и вдохновенно, что в какой-то момент подозрительность и осторожность хозяйки квартиры дала трещину.

Она дрогнула. А может, ей деньги нужны были – кто знает? Но Кира Михайловна ещё долго ломалась, проверила мои документы вдоль и поперёк. Задавала вопросы, как на допросе, а я ей отвечал без запинки, как самый занудный отличник.

Я смотрел на неё честными глазами влюблённого идиота (что недалеко от истины, как ни крути). Когда я хочу, умею быть очень убедительным.

23

В конце концов, мы ударили по рукам. Я внёс залог. Получил дубликат ключей от квартиры, проехался с хозяйкой до пункта назначения – да-да, она лично меня сопровождала, лично открывала дверь и лично прошлась по лофту, сканируя что-то одной ей понятное.

После посещения ванной комнаты она внезапно хмыкнула и даже улыбнулась. Затем махнула рукой, пожелала удачи и наконец-то оставила меня в покое. А я, дождавшись, когда за ней закрылась входная дверь, расслабился и позволил себе неприлично подпрыгнуть козлом вверх в попытке дотянуться «до неба».

Рукой до потолка я не достал – слишком высоко. Но это ничуть не испортило настроения: я своего добился. Оставалось лишь дождаться, когда в эту уже почти мою квартиру явится Машка. Я был уверен: и её смогу уломать. Во мне росло и ширилось чувство, что я буквально всемогущ.

Но Машка – такая Машка… Металась, пыхтела, возмущалась, ругалась.

Я её понимал. Влез без спроса на её территорию. Она меня пока понимать не желала: это был мой способ хоть как-то упорядочить её личное броуновское движение.

Нет, я её не осуждал и даже не злился. Слишком много недосказанного между нами. И – что уж – я не очень-то хорошо смотрелся в её глазах.

Я не мог хранить верность Машке все эти годы, что пролегли между нами. Да и она – уверен – не сидела возле окна, не ткала ковёр и не ждала меня, как верная Пенелопа. Я её за это не осуждал.

Но меня до сих пор триггерил её побег. И подспудно я понимал: она это сделала не просто так. Не потому что ей что-то в голову сбрело. А что конкретно случилось, я собирался в ближайшее время выяснить.

Не всё сразу. Постепенно. Может, как раз микродозы информации будут менее болезненными, позволят нам заново притереться друг к другу.

А пока это будет происходить, я надеялся привязать Машку к себе намертво.

Я ощущал к ней нежность и ещё кучу всяких эмоций. И горечь – тоже. Я помнил, что пришлось ей пережить в детстве. Такое бесследно не проходит. А поэтому хотел побыть немного хрустальных дел мастером. Беречь. Ватой обкладывать. Отогревать. Сделать что-нибудь такое, чтобы она не металась, не смотрела на меня, выпуская колючки.

У меня не было опыта. Но я рос в семье, где нас любили. Оберегали. Понимали. У меня было всё то, чем Машу обделили. И, наверное, я умею, просто никогда не задумывался об этом. А если и нет, хотел научиться.

Может, поэтому я отступил. Не стал настаивать на разговорах. Не хотел ломать её ещё больше. У неё и так стресс из-за моего вторжения.

Да. Ей двадцать пять. Уже не подросток. Но жило в ней что-то ещё с тех времён – хрупкое, ранимое, болючее. И в двадцать пять она оставалась для меня девочкой, которую хотелось защитить и спрятать от всего мира.

– Завтра я выхожу на работу, – сказала Маша. – На сутки. А приду – будем что-то решать.

Угу. А как же. Так я ей и дал что-то решать. У меня задача как раз – не позволять ей своевольничать. Упрямая моя головушка рыжая. Но для вида кивал, якобы соглашаясь.

– Я тебя отвезу, – постарался как можно мягче. Но Машка мой маневр раскусила.

– У меня есть машина, – улыбнулась она тонко. – Надеюсь, её ты не купил, пока я отсутствовала?

Не купил. А жаль. Но и с этим можно что-нибудь придумать. Я так-то человек творческий, фантазия работает хорошо. А уж если цели ставлю – добиваюсь своего непременно.

Но с Машкой планирование часто летит к чёрту.

Она уехала рано утром, а ближе к вечеру в дверь позвонили.

24

В принципе, я мог вообще не открывать дверь. Хозяйка квартиры (и это вовсе не Кира Михайловна) отсутствовала. А я тут пока никто, чтобы ко мне в гости захаживали. И нет, мне было не любопытно, кто там. Скорее, ревниво.

Наверное, я б ревновал даже в том случае, если б соседка за солью или спичками зашла. Хотя бы потому бесился, что они могут вот так запросто к Машке вваливаться, в то время как я тут – гость нежеланный, не званный: тот, что хуже татарина, как в пословице.

Но за дверью стоял курьер с таким букетищем, что меня буквально перекосило. Первый порыв – спустить его с лестницы. Но в чём он виноват? В том, что ему заплатили и он припёр это помпезное уродище к дверям этой квартиры?

За рёвом в ушах я даже не сразу понял, кто это: Мария Чернова. На миг даже показалось, что курьер подъезды перепутал или номер квартиры. А потом как-то сразу навалилось: это ж он так Машку, мою Машку называет.

Мария… надо же. Я никогда её так не звал – полным именем. Маша, Машка, девочка моя…

Букет я принял. Молча. Видимо, лицо у меня было такое, что курьер буквально сбежал, после того, как я поставил закорючку в его бумажке. Нервная у них, оказывается, работа. Рискованная.

Букетом хотелось пройтись по всем поверхностям, как веником в бане. Да так, чтобы листья и лепестки летели во все стороны. Усеять ими пол. Создать романтическую обстановочку.

Естественно, ничего подобного делать я не стал. И даже в мусорное ведро не сунул цветками вниз. Да там бы и не хватило того мусорного ведра…

А вот записочку на глянцевой бумаге с золотыми вензелями прочёл.

«Самой красивой девушке с любовью. Навеки твой Эдик».

Попахивало керосином и каким-то топорно-пафосным идиотизмом или розыгрышем. Какой мужик в здравом уме напишет подобное? Навеки твой… Эдик… Меня буквально подбрасывало и штормило.

Цветы я поставил в ведро и даже ленточку расправил. Водрузил всё это дорого-бохато посреди комнаты вначале. Потом понял, что трындец как бесит, а нога так и норовит пнуть это монументальное «произведение» букетной продукции. Поэтому вся эта «конструкция» перекочевала в кухню. На стол. Только заходишь – и нате вам.

Особый сорт мазохизма. Но, по крайней мере, ногой дотянуться – разве что в прыжке, как в боевиках. Подобными талантами я не обладал, хотя мог и попробовать – а вдруг? Вполне могло получиться в порыве «вдохновения».

Осталось только Машку дождаться. И не накрутить себя по полной программе.

Сестра Аня убеждала меня, что у Маши никого нет. Что она одинока и неприкаянна. Разве что нимб над её головой не рисовала. И я поверил. Повёлся.

А тут, оказывается, Эдик. С букетами. А может, и не только.

Естественно, ни о какой работе речь идти не могла. Я тупо сидел на диване, ерошил волосы, тёр лоб, бесился, ревновал. А в голове – будто молнии. Вспышки. Огненные фейерверки и картинки, когда я какому-то мифическому Эдику пинки отвешивал под зад или тряс Машку, как грушу.

Еле успокоился. Даже счастлив был, что её дома нет. Иначе мог наворотить такого, от чего сам себя ненавидел бы.

В конце концов, у Маши могла быть личная жизнь, о которой даже Аня не знала. Как говорится, не мне на зеркало пенять. Самое страшное заключалось в том, что Машка могла вильнуть хвостом и убежать к этому Эдику. Или ещё к кому другому. А я останусь в этой квартире один. Как дурак. Впрочем, почему как…

25

Маша

Ночная смена вымотала меня до предела. Бывают спокойные дни, когда просто выполняешь свои обязанности, следишь за пациентами, ставишь капельницы или уколы тем, кому это необходимо, по схеме. А так даже поспать можно.

Эта ночка выдалась бурной. За ночь мы приняли троих новых больных. Почти всё время на ногах. От одного, очень тяжёлого пациента, пришлось буквально не отходить.

Под утро меня шатало. Я подумала, что пора завязывать с ночными дежурствами. У меня двойня. И мне бы не хотелось, чтобы повторилось то, что случилось много лет назад. Я не собиралась больше терять своих детей.

– Нет, – твёрдо отбрила я ещё вчера Сан Саныча, что уже довольно потирал руки. – Я подменила Свету по очень горячей просьбе. А так у меня всё ещё отпуск, и я снова уезжаю. Приехала на пару дней. Есть у меня неотложные дела, и я не просто так брала отпуск, чтобы возвращаться в клинику внепланово.

– Ну что ты начинаешь, – недовольно пробурчал Сан Саныч.

– Это не я начинаю, а вы. Есть сорт людей, которые родились без сердца. Вы – один из тех самых экземпляров.

Зав обиделся. Вот явно обиделся, как ребёнок. Я, конечно, жёстко сказала, но почти справедливо. Его оправдывало лишь одно: он мужик. А мужики, как известно, часто идут по трупам к цели или к желаемому.

Добиваются своего любыми способами. И у них внутри ничего не дрожит, совесть спать не мешает, лишь бы механизм работал, часики тикали, все вокруг были довольными, процесс не замедлялся. А на людей плевать. Они лишь инструмент. Ему, по сути, безразлично, что с нами происходит.

Я не собиралась плакаться. Рассказывать, что осталась без квартиры, что мне надо как-то срочненько найти жильё, потому что у меня поселился тот, кого я и хотела видеть рядом и не хотела. Кому я и хотела бы доверять, но в силу разных причин не могла.

Домой я возвращалась уставшая, измученная, с полным непониманием, что делать. Думала, за сутки что-то гениальное снизойдёт в мою голову, однако этого не случилось.

Я по-прежнему сомневалась, изводила себя, мучилась. И тем, что во мне растут близнецы – в том числе.

Надо бы сказать. Но ситуация резко изменилась.

Одно дело – приехать и поставить перед фактом, зная, что он там женится, у него там своя семья и прочие прелести медового месяца, а поэтому я ничего не ждала, ни на что не надеялась. Ну, разве что перестраховка и помощь. Вдруг чего.

Сотников не Сан Саныч. У Сотникова чувство долга на километр. И он бы не отказался помочь. Вдруг чего. Это была как бы подушка безопасности, на которую я надеялась, потому что больше не хотела никого терять. Не в этот раз.

А опасность всё же существовала. Двойня ведь… А я тогда и одного ребёнка выносить не смогла. И никакие заверения гинеколога, что я здоровая, сильная баба, не могли вытравить из меня страх и в этот раз не выносить детей.

Другое дело – сейчас. Когда вот он – Андрей Сотников. Рядом. Живёт со мной в одной квартире. Нам даже спать негде, чтобы отдельно. Диван один, пусть и огромный.

Скажи я ему, что беременна от него, вообще не избавлюсь. Особенно, если учесть, что он в очередной раз раздумал жениться. Какое-то непостоянство. А точнее, завидное постоянство брать на себя обязательство и стойко не доходить до ЗАГСа.

Я ничему не верила. Я не доверяла. Ни ему, ни себе. А поэтому решила пока поберечь и свои, и его нервы. До поры до времени.

Хочешь помочь – помоги себе сам. Истина на века. Именно с ней я и возвращалась домой. Поправочка: в квартиру, которая теперь принадлежала Сотникову.

26

Перед дверью уже не моей квартиры я помедлила. Как правильно: открыть дверь своим ключом или позвонить?

На подобные мысли даже разозлилась. К чёрту всё. Он мне не указ, а я не цыпочка, чтобы ходить на цыпочках и угождать. И после такого посыла самой себе решительно вставила ключ в замок.

Вошла. В доме тихо. Почти. И запах еды. Судорожно сглотнула, потому что готова была сожрать слона. Как-то было не до еды почти сутки. За что сама себя обругала мысленно: я теперь не одна, и надо бы питаться, как следует.

Сняла обувь и верхнюю одежду. Заглянула в комнату. Диван заправлен, ноутбук Андрея так и стоит. Ну, естественно. Как бы я ни мечтала, чтобы Сотников растворился во времени и пространстве, он никуда не делся.

Хотя кому я лгу. Это воистину противоречивое чувство. С одной стороны, я огорчилась, с другой – вздохнула с облегчением.

Он здесь. Он рядом. И от этого ещё мучительнее.

Почему он не вышел меня встречать? Вряд ли не слышал, как я вошла.

Но он действительно не слышал.

Первое, что кинулось в глаза – букет роз, что стоял на столе в ведре. Однако. Это что, взятка? Я даже развеселилась.

Сам Андрей стоял у плиты, готовил что-то аппетитное, от чего аж в голове мутилось. В ушах – наушники. Вот почему не слышал и не вышел.

Видимо, он краем глаза заметил движение. Напрягся. Обернулся. Испугала я его, наверное, хоть по лицу и не скажешь. Чуть острее скулы. Чуть темнее взгляд. А затем он улыбнулся, вытаскивая наушники.

– Привет. Завтракать будешь?

– Буду, – не стала отнекиваться и рассказывать, что я не голодна. Ну, можно было бы повыделываться, но не сейчас.

– Переодевайся, мой руки и прошу к столу! – махнул он рукой и застыл, глядя на букет. – Это, кстати, тебе.

– Решил откупиться? – приподняла я бровь. – Что-то вроде «прости»?

– Нет, – мотнул он головой. Чёлка упала ему на глаза. – Если ты вдруг подумала, что я собираюсь прощаться, то зря.

– Прости – это прощения попросить. Хотя и твой вариант очень заманчивый. Но, я так понимаю, ты не для того тратился, чтобы благородно уступить мне квартиру. А вообще подумай: я буду исправно платить, как и хозяйке.

– И не мечтай, – кинул он на меня мрачный взгляд. – И нет – это не мои цветы. Это тебе… поклонник прислал.

Вот уж точно – брови на лоб полезли.

– Кто? – я ушам поверить не могла.

– В театральном кружке не участвовала, а актёрские данные, вижу, на высоте. Там есть открытка.

Правда, что ли? Я шагнула к столу. За атласным бантом и впрямь письмецо. Взяла его в руки, прочитала. Раз. Потом Второй. А потом захохотала, как ведьма. Не могла остановиться.

Сразу и не сообразила. Эдик? Какой Эдик? – хотелось спросить. Но до слона и на третьи сутки доходит, так что мне и подавно простительно.

–Ах, да… Э-э-эдик, – томно протянула я. – Тебя не затруднит вынести ведро с цветами на лоджию? – попросила я Андрея.

– Выкинуть через окно? – не моргнул тот и глазом.

– Ну, зачем так кардинально? Цветы ж ни в чём не виноваты. Пусть постоят. А то тут им как бы не место. А мы вроде как позавтракать собрались. Или ты передумал меня кормить?

– Не передумал, – схватил он ведро и прошагал в направлении к комнате.

– Вот и славно, – пробормотала я, провожая Сотникова взглядом.

Хорошо держится. Хоть и не так спокоен, как кажется.

Судя по всему, Эдуард Аронович Мамонт сделал ход конём. Какая муха его укусила, какая шлея под хвост попала – неизвестно. А только он решил… за мной приударить. На цветочки вон не поскупился. Что ж сразу с машины-квартиры-шубы-бриллиантов не зашёл – неизвестно. Я прям разочарована. Очень. Квартира мне бы сейчас не помешала, да.

Навеки твой Эдик. Аха-ха. Только Мамонт мог написать подобную чушь. Но пусть. Что поделать. У каждого, как говорится, свои недостатки.

27

Андрей

Кажется, Машка лучилась довольством. Будто кто-то взял и подарил ей огромный торт со сливками ровно в период очень жёсткой диеты. Когда все мысли только о пожрать.

Довелось мне однажды подобное испытать в силу обстоятельств. И не лишний вес тому виной, а желудочная хворь, напавшая, как грабитель из-за угла. Но в тот период я очень сочувствовал всем женщинам, которым бесконечно приходилось себя истязать, потому что им хотелось выглядеть лучше, но на самом деле – всё же не для себя, а для тех, кто будет на них с восхищением смотреть.

Кажется, ей понравилось. Отчего у меня сразу настроение пошло вниз. Но то, что она к цветам даже не прикоснулась, не уткнулась лицом в тугие бутоны, не провела пальцами по нежным лепесткам, слегка утешило. И на лоджию я этот гигантский веник нёс с превеликим удовольствием.

И да, с ещё большим удовольствием я б действительно швырнул цветы так в раскрытое окно, чтоб планировали они красиво, шмякнулись об асфальт эффектно и разбились вдребезги, как чьи-то влажные мечты о моей женщине.

А заодно я б и дарителю сего зубы, рёбра посчитал, «макияж» подправил бы и ускорения пинком под зад придал бы.

Хорошо, что у меня было время и вдохнуть, и выдохнуть, и хотя бы внешне успокоиться.

Я хотел поговорить. Пусть и не о том, чём следовало бы. Но раз Маша не хочет, значит будем искать обходные пути. Однажды она всё же созреет.

Больше всего на свете, мне хотелось прижать её к себе. Зарыться пальцами в тугие тёмно-рыжие кудри, вдохнуть её запах, прикоснуться губами к губам. А можно и по коже её пройтись нежной. Спустить пальцы ниже, на затылок. Пересчитать позвонки. Дотронуться до лопаток. Прижать к себе нежно-нежно и всё же спросить: что мы сделали с тобой, Маш? Что натворили?

В чём провинился я? Мне бы хотелось знать. Понять. Попросить прощения и залечить все её сомнения, страдания, припасть губами к каждому шрамику в её душе, зализать все царапины и раны, что ещё кровоточили и не заживали.

Но вряд ли я сейчас достучусь. А поэтому…

Я вернулся в кухню, разложил по тарелкам еду, налил в чашки чай, поставил всё это на стол и сел напротив.

Настало время коротких переговоров – жизненно необходимых, потому что я никуда не собирался её отпускать. И хотел предупредить побеги, метания, партизанские действия.

– Я не хочу отсюда никуда уходить, – заявил я, как только она расправилась с едой и покосилась на мою тарелку. Так это было мило и остро – до боли в груди, до дрожи.

Девочка, что вечно не доедала и постоянно сдерживала себя, стараясь не показать, что она голодна, не наелась… Но в тот очень короткий период, когда мы с ней жили, она позволяла себе отобрать у меня завтрак или вкусняшку, если очень хотела. И я никогда не сопротивлялся. Меня это бесконечно умиляло. И то, что это случилось сейчас, я счёл добрым знаком.

Я пододвинул к ней свою тарелку с недоеденным и даже прикрыл глаза – так опалила меня её счастливая улыбка.

Время вспять, как реки, которым, кажется, никогда не выйти из рамок русла. Но всё случается однажды.

– И не хочу, чтобы ты от меня бегала. Давай заключим перемирие и попробуем жить вместе. На короткий срок. Скажем, месяц. Я не трону тебя и пальцем. Просто будем рядом, на одной территории. Ты узнаешь получше меня, а я – тебя.

– Зачем это тебе? – подняла она глаза от тарелки. Кажется, ещё не наелась, но усилием воли оставила еду, делая вид, что насытилась. Моя зеленоглазая птичка. Такая мужественная и такая трогательная.

– Какая разница? – развёл я руками. – Считай, что я хочу выдержать испытание. А тебе слабо, Маш?

28

Она смотрела на меня с прищуром. Словно оценивала, взвешивала, в чём-то сомневалась.

– Мне-то не слабо, Андрей, – чуть коснулась её губ улыбка. Горькая, какая-то выстраданная, с затаённой болью.

Больше всего на свете я хотел бы, чтобы это был другой взгляд, иная улыбка. Чтобы не стояла между нами её настороженность и что-то такое, о чём она сожалела и печалилась.

И я понимал: мало обнять её и сказать, что люблю. Слишком много всего между нами. И пропасть в семь лет, и недосказанные тайны. И мои метания. И слабость, когда я не смог, а потом и не захотел найти и объясниться.

Машка не поверит. Не растает. Не стечёт лужицей к ногам. Даже если в ней чувства ко мне остались. А они остались. Иначе ничего бы не случилось в тот день, когда мы наконец-то встретились годы спустя.

По крайней мере, я хотел так думать. Но – что уж – червь сомнения грыз меня. А ревность к какому-то Эдику душила так, что дышать трудно.

Но она меня не гнала. А ведь могла. Без разницы, что эта квартира теперь моя. И не убегала, срочно пакуя чемоданы. Ей бы на всё хватило сил. И справиться со мной – тоже.

– Мне-то не слабо, – повторила она очень твёрдым голосом и дерзко посмотрела мне в глаза, – но ты бы сто раз подумал: а надо ли это тебе. Стоит ли это твоих усилий? И да, меня бы устроило, чтобы ты не касался меня ни пальцем, ни чем другим… А то знаю я ваши недомолвки и оговорки. И да. Никто тебя тут не держит, если что. В любой момент – фьють! – махнула она рукой, показывая, что я могу выметаться, когда захочу, плакать обо мне никто не станет. – А то неровен час вдруг окажется, что у тебя там ещё какая-то невеста припрятана.

Невеста. Это слово прошлось по мне ржавым гвоздем.

Маша смотрела на меня всё так же. Чуть с прищуром. Пряталась за сарказмом, жалила словами.

Больше не было той восторженной девочки, что смотрела на меня большими глазами и пошла бы за мной на край земли. Но я не позвал. Да и вообще никогда ничего не обещал толком.

Может, не успел. Но это так себе оправдание. И никакие слова и уверения сейчас не способны отодвинуть стену, что пролегла между нами.

– Нам нужен ещё один диван, – сказала она. – Так что дерзай, хозяин квартиры. Твоя территория, мои некоторые условия по совместному проживанию.

– Будет диван, – кивнул я, соглашаясь.

Я б сейчас и на крокодила живого согласился. Лишь бы выиграть время и плацдарм для маневров.

– И да, – улыбнулась она мне всё той же иронично-издевательской улыбкой, за которой пряталась, как за щитом, – мне очень интересно, что будет через месяц. Кажется, ты именно этот срок озвучил? Вышвырнешь меня отсюда, если где-то что-то не срастётся? Мне всё же поискать варианты другого жилья? На всякий случай? А то мало ли… Вдруг и месяц покажется слишком длинным испытанием? А что если за пару-тройку дел управимся, выяснив, кому из нас слабо?

Она пыталась жалить словами. Но меня это всё не брало. Абсолютно. Я знал, какая у неё тонкая кожа. И помнил, как она хорохорится, чтобы спрятать свои страхи и отчаяние.

Я понимал, на что обрекаю её. И совершенно не заботился о себе. Я-то выдержу всё. Ну, или всё.

Где-то там ещё маячил Эдик, который «навеки». И чуял, что этот букетодаритель в воздухе не растворится. Но я, если что, готов был ему оказать посильную помощь.

– Не надо ничего искать, – посмотрел я Машке в глаза. – Если у нас ничего не получится с взаимопониманием, через месяц я уйду сам и перепишу на тебя эту квартиру. Сделаю дарственную.

Кажется, я её ошарашил. С неё даже вся напускная бравада слетела. Она снова смотрела на меня глазами растерянной девочки, которой никогда не дарили подарков и никогда не любили.

О том, что я солгал, знать ей совсем не обязательно. Я никуда не собирался от неё уходить.

29

– Ты прости, но я после суток, – вздохнула Машка. – Поэтому предлагаю для себя душ и спать, а тебе – отправиться за вторым диваном. Поставим у противоположной стены. Места и простора станет меньше, зато мы хоть как-то уживёмся, если уж тебе приспичило.

Она так и сделала. А я не отказал себе в удовольствии полюбоваться ею всласть и после душа, и когда она рухнула и отрубилась.

Особый сорт мазохизма. И я на него добровольно согласился.

А затем я, кажется, улыбнулся. Первый раунд за мной. И то, что Машка не давала расслабиться, странно грело душу.

Впервые за долгое время я словно очнулся. Будто вынырнул из какой-то беспросветной хмари и вдохнул свежий воздух.

Внутри поднимался ошалевший драйв и невероятной силы вдохновение.

Это как второе дыхание. Как будто развернулись крылья, что помогали не просто бежать, переставляя ноги, по замкнутому кругу, а парить, вырываясь из заскорузлых рамок, и обозревать весь мир. И, оказывается, он не мутно-серый, а разноцветный.

Пока она спала, я сделал очень много дел.

Нет, не работал. А выбрал диван. Подошёл к поиску творчески. И даже параметры прикинул, чтобы тот вписался в интерьер отлично.

А ещё наметил перестановку. Продумал, что ещё изменить во вверенном нам пространстве. Я, конечно, не дизайнер, а всего лишь веб-дизайнер, но для творческого человека такие мелочи не проблема, а в некотором смысле вызов.

В конце концов, это наша квартира. Я здесь хозяин. И только мне решать, каким будет гнездо, в котором нам с Машей жить.

Поэтому я на диване не остановился. Мне даже понравилось. Я делал то, что никогда не совершал. И почему-то именно это радовало до какого-то совершенно дурацкого «эге-гей!», что звучало в груди, ушах, щекотало солнечное сплетение.

А ещё я заказал обед и ужин. И много продуктов. А чуть позже вышел на улицу и купил цветы. Тюльпаны. Не веник, естественно, а нечто изящное. Я буквально тошнил продавщице, заставляя её переделывать букет.

А потом всё пришло в движение: курьеры доставляли заказы и стало очень шумно.

– Что происходит? – хрипло спросила Машка. Сидела в постели, кутаясь в одеяло. Растрёпанные волосы, сонное милое лицо, голые ноги, что всё равно выглядывали.

Она смотрела на двух парней, что споро собирали купленный мною диван. Апельсиновый. Яркий и радостный. Вот так мне захотелось.

В общем, поспать ей больше не удалось.

Апельсиновый диван Машке понравился. Я видел это по вспыхнувшим глазам.

– Мой! – заявила она радостно, как только парни убрались, и с явным удовольствием погладила диванный апельсиновый бок.

– Твой, – согласился я, но имел в виду вовсе не предмет мебели.

Знаю, это глупо, но мне приятнее было думать, что она говорит это обо мне. Я понимал, что она думает о другом, но кто и когда запрещал фантазировать? Я мог себе позволить воображать, что хочу.

– А это что? – спросила Машка с интересом, разглядывая приобретённые мной вещи.

– Обои. Буду делать ремонт.

Кажется, мне снова удалось её ввести в состояние растерянности.

– Тогда без меня! – тряхнула она тёмно-рыжими кудрями, а затем добавила очень неуверенным голосом: – У меня работа… и вообще…

Кажется, ей очень хотелось. И, наверное, она вряд ли хоть когда-нибудь клеила обои и делала ремонт. Может, потому, что у неё никогда не было собственного жилья. Теперь есть.

– Я сам, – улыбнулся в ответ и пошёл открывать дверь: прибыл наш то ли обед, то ли ужин.

30

Это были чудесные дни, напоенные чем-то особенным. Для меня. Для Маши, наверное, тоже.

– У меня отпуск, – сказала она тем вечером. – Небольшой. Всего неделя.

Тюльпанам обрадовалась. Я видел, как вспыхнули её глаза. И то, как она склонила лицо к полураскрывшимся бутонам и трогала пальцами тугие зеленые стебли, дарило надежду.

Правда, я слегка сдулся, когда тем же вечером она вышла на лоджию и подрезала кончики роз, сменила воду в ведре. Улыбалась и что-то мурлыкала под нос. Будила во мне дикую ревность, но я терпел. Делал вид, что всё так и надо.

Эта неделя – как один миг, когда мир замер и одновременно вертелся с бешеной скоростью, отсчитывая часы и дни, которых было непростительно мало.

За это время я научился просыпаться почти счастливым. Раньше, чем Машка. Она, оказывается, такая соня… А может, просто устала. Ведь отпуск дан именно для того, чтобы отдохнуть? И я старался, чтобы это и в самом деле было время маленького праздника. Готовил завтраки и бегал в булочную на углу за свежей выпечкой. Дарил цветы и оберегал Машкин сон, как верный пёс.

Первые дни она смотрела настороженно. Напряжённая, как струна. Тронь – и порвётся. Не знаю, каким чудом удавалось сдержаться и строить из себя невозмутимого мачо.

Спокойствия я не ощущал. Тоже жил на грани взрыва, когда хочется махнуть рукой и сказать: «А ну его всё к чёрту!», прижать её к себе, зацеловать, залюбить, заставить оттаять.

Но я знал, что этим ничего не решить. Только от меня сейчас зависело, сможет ли моя женщина снова доверять мне. Только от моей выдержки и умения согреть, зависело, оттает ли она, пойдёт ли навстречу, и сможем ли мы наконец-то поговорить, похоронить прошлое и пойти вместе в будущее.

Я был уверен, что смогу. Вселенная считала немного иначе: без конца подбрасывала испытания.

– Они так и будут валяться? – кивнула Маша на обои, что сиротливо жались в углу. Шёл третий день нашего совместного проживания.

Ремонт, как известно, то ещё испытание для всех.

– Если ты готова к тому, что я начну всё двигать, а в доме воцарится хаос, то недолго им там пылиться.

Вообще-то я собирался кого-то нанять. Профи, которые сделают это быстро, качественно, с минимальными неудобствами для нас. А ещё можно было бы на пару-тройку дней съехать куда-нибудь, пережить обновление и вернуться в уютную квартиру.

Но Маша считала иначе.

– Очень хочу посмотреть, как ты всё сделаешь сам.

В глазах её таилась подначка и насмешка. Какой мужчина сможет отказаться от своих слов? Даже если имел в виду нечто другое? И я мужественно принял вызов. Подумаешь, обои… что там их клеить…

Из опыта остались смутные воспоминания о поклейке обоев в общежитии. Я тогда в институт поступил. Мы с Лёвой, моим одноклассником и другом, тогда решили тоже... сами. Доказать, что мы самостоятельные и крутые перцы. Ну, в общем-то, справились. Кое-как. Косо-криво – лишь бы живо…

И вот, очень много времени спустя, мне придётся очень постараться, чтобы не ударить лицом в грязь перед девушкой, в глазах которой я бы хотел выглядеть суперменом и никак иначе.

31

Обои я клеил, насмотревшись роликов в Ютубе. Недостаток опыта перекрывал энтузиазмом. Машка смотрела, смотрела, как я работаю, да и присоединилась. Вот что значит «подавать патроны». Я неимоверно гордился тем, что она меня не бросила. Да и вообще – совместный труд объединяет.

Вдвоём у нас и быстрее получилось, и лучше. А ещё я заметил: нам иногда и разговаривать не нужно, понимали друг друга с полувзгляда, с полуслова. Правда, это пока касалось только совместного житья-бытья.

Мы даже ни разу не поцапались. Ржали только, как сумасшедшие, когда нечаянно опрокинули ведро с клеем.

Я чуть Машку не поцеловал тогда. Ещё немного – и нарушил бы данное слово. И у неё глаза потемнели, но по тому, как она отшатнулась, я сообразил, что не стоит форсировать события. Хрупко всё. И никакие обои не способны сейчас сделать из нас единое целое.

К тому же… были телефонные звонки. Машка уходила на лоджию, когда они раздавались. Я слышал её голос и смех. Бесился и чуть не бился головой об стену. Каким-то образом держал лицо и нервы в узде. Старался ничем не выдать жгучей ревности, потому что понимал: звонит кто-то, кому я бы был не рад. Иначе Машка не скрывалась бы от меня подальше. Видимо, тот самый Эдик, который «навеки».

К счастью, букеты больше не приносили. Но звонки раздавались регулярно. Всегда по вечерам – как часы, изредка днём.

А ещё Машка куда-то уходила. Погулять – звучало из её уст. Один раз я предложил совместную прогулку, но она только покачала головой.

И я в такие моменты чувствовал себя лохом педальным. Но какой смысл устраивать сцены, закатывать истерики, когда мы всё ещё по разные стороны баррикад?

Она меня не выгоняла. Она не уходила сама. Но мы так и не продвинулись в ту сторону, куда бы мне хотелось.

Пару раз я пытался свернуть к разговорам о прошлом. Словно невзначай. Но натыкался на такую стену, что отступал, а все мои воспоминания увядали на корню.

Я не знал, как вскрыть этот нарыв. Ну, не привязывать же мне Машку к стулу и пытать? Надеялся только на время. А оно потихоньку истекало. Месяц – не так уж и много на самом деле. Надо было хотя бы на полгода торговаться.

А потом случился Эдик… Тот самый даритель веника.

В тот день я купил квартиру и оформил дарственную на Машу. Сразу так решил, вне зависимости, чем закончится наше совместное житьё-бытьё.

Машина притормозила рядом внезапно. Ну, точнее, наверное, кто-то следил за мной и выжидал, а я не замечал ничего.

Из машины вышел мужчина. Эдакий стареющий лев. Грива, зачёсанная назад, благородная седина на висках, орлиный нос, умные глаза, цепкий взгляд.

– Надо поговорить, – сказал он мне.

Я посмотрел на него с интересом, но ещё не напрягся. Мало ли. Попутал с кем-то.

– Мамонт Эдуард Аронович, – представился он так, будто я должен быть в курсе, кто он, и почему я обязан знать его имя.

И тут меня словно молния прошила. Так это он, что ли, Эдик, тот, что навеки?

– Вижу, вы меня узнали, – хохотнул этот чёрт и жестом пригласил сесть в машину.

И я решил не выделываться. Мне самому жутко было интересно, что он скажет.

– Как вы понимаете, речь пойдёт о Марии, – выдал он чопорно и недобро на меня зыркнул.

Ну-ну. Вещай, а я послушаю.

Наверное, он ждал какой-то реакции от меня или вопросов, но я молчал, как статуя Будды. И тогда он выдал соло, от которого меня бросило в жар и дрожь.

32

– Я всё о вас знаю, – заявил он без обиняков. – И о вашем э-э-э… договоре с Марией – в том числе. Это похвально, что вы охраняете честь моей невесты. Но не кажется ли вам, что посторонний мужчина рядом с ней – это перебор? Возможно, вы не до конца поняли серьёзность всей ситуации, не прониклись, так сказать. Мария больше не свободная женщина, она приняла мои ухаживания и соответствующий статус, который и на неё накладывает некие обязательства и нормы поведения. Понимаете?

Он смотрел на меня проникновенно, стараясь вовсю донести ценнейшую мысль. Нет, не просто донести, а и навязать.

– Нет, не понимаю, – посмотрел я этому хлыщу в глаза невинным взором младенца. По крайней мере, попытался это изобразить.

– Мне бы не хотелось идти на крайние меры и делать вам больно, – оскалился он в благодушной улыбке матёрого волка. – Мария – девушка нежная и впечатлительная, с большой душой и совестливостью. Она вас жалеет. Именно поэтому и не гонит. Так-то мы уже обсудили сложившуюся ситуацию, и я знаю, что она обо всём этом думает. У нас всё очень серьёзно. Очень, – подчеркнул он, будто я нуждался в дополнительных стимулах, чтобы понять все его недвусмысленные намёки. – Я собираюсь на Марии жениться!

А она собирается за тебя замуж? – так и хотелось спросить, но я не стал. Смотрел на этого напыщенного идиота с интересом и неким бешенством, от которого чесались кулаки. Но я понимал, что драка в данном конкретном случае ничего не даст, кроме неприятностей.

Мне не улыбалось взять и исчезнуть с радаров. А то, что Эдик мог запросто такое устроить, я не сомневался. Достаточно было мимолётно кинуть взгляд на его помпезное авто, водителя, охрану и одежду. Всё в нём кричало о власти и деньгах.

– В общем, ты понял, мужик? – неожиданно устало и по-простецки спросил этот седой волчара. – Ну, имей же хоть каплю достоинства. Не навязывайся. У всех у нас прошлое. Я вот пять раз женат был, прикинь? И начни я вспоминать да бегать в поисках былых любовей, представь, какой хаос воцарился бы. Кому это нужно? Ты опоздал, смирись. И никакие обои это не загладят. А я Марию буду беречь и лелеять. Детишек родим. Мы как раз над этим активно работаем, – победно усмехнулся он.

Внутри – тугой узел. Такой тугой, что не вдохнуть. И всё самое лютое и чёрное вылезло из-за углов, опутало паутиной, прошлось мерзкими мохнатыми лапами по внутренностям.

Он знал и говорил о таких вещах, о которых не мог знать. Только если ему об этом рассказали.

Но что-то во мне бунтовало. Не хотело верить. Возмущалось и верещало так громко, что я не позволил этому тёмному началу взять верх.

– Надеюсь, ты меня услышал и понял, – похлопал этот гад снисходительно меня по плечу. – Ну, бывай?

– Всего хорошего, – выдавил я и вышел из машины на воздух. Хватило сил аккуратно прикрыть за собой дверцу, а не шваркнуть ею изо всех сил.

Я не буду этому верить. Не хочу. В конце концов, бегать – это не мой стиль. Это Машка могла уноситься прочь, задрав хвост. И, может, ей тоже что-то эдакое сказали в том прошлом, где сплошные тёмные пятна, о которых я до сих пор не знал.

Я поверю, если она подтвердит. Или не поверю. Буду следить за её реакциями и лицом. У неё порой язык говорит одно, а лицо – другое.

Я вернулся в пустую квартиру. Маши снова не было. Долго. А когда она вернулась, я не стал на неё набрасываться с вопросами. Наблюдал. Любовался её чертами. Скулы обострились. Глаза немного запали. Словно что-то её тревожило и поедало изнутри.

А потом она подошла к окну и одёрнула штору. Ничего такого не было в её жесте. Но именно там, у окна, я кое-что заметил. То, что до этого не кидалось в глаза: она похудела. Лицо, руки… Но чуть полнее стала грудь. И живот. Выпирал округлостью – уже заметной, явственной, если приглядываться.

Я подошёл к ней. Обнял ладонями этот очень тугой животик и выдохнул прямо в самое ухо, что моментально вспыхнуло то ли от моего дыхания, то ли от моих слов:

– И когда ты собиралась мне об этом сказать, Маш?