Антон Егорович умер во сне. Вечером двенадцатого ноября он отправился спать, чувствуя себя вполне сносно, насколько это возможно для мужчины в возрасте восьмидесяти двух лет. А ночью у него просто остановилось сердце.
Эта смерть стала для всех неожиданной. Особенно для меня. Я была твердо уверена, что старик проживет не менее ста лет, и очень удивилась, когда обнаружила его остывшее тело.
Похороны были тихими и скромными. Ни бывшие коллеги, ни многочисленные приятели провожать его в последний путь не пришли. Когда священник служил по Антону Егоровичу панихиду, у гроба стояли всего четыре человека: я, Олег Павлович, пенсионер из дома напротив, с которым покойный играл по выходным в шашки, его жена Вера Борисовна и Филипп Викторович Суворин – внучатый племянник умершего старика.
Суворин жил в другом городе и приехал хоронить деда на правах наследника. У Антона Егоровича не было детей, поэтому все свое имущество он завещал старшему внуку родной сестры.
В организации погребения Филипп Викторович не участвовал. Мы с Верой Борисовной взяли все заботы на себя, а наследник приехал сразу на отпевание, так как, по его же словам, не имел возможности вырваться раньше.
Я думала, что вместе с ним приедут родственники: как минимум, четверо братьев – один родной и трое двоюродных, две тетки, дядя и мать. Но Филипп почему-то явился один.
На кладбище мы пробыли не более получаса. День был тусклым, холодным и сырым, поэтому погребение получилось скомканным. Ежась на студеном ветру, мы наскоро простились с покойным, после чего крепкие ребята в грязной спецодежде опустили гроб в яму и живо забросали ее землей.
Поминали Антона Егоровича в его же доме. Накануне мы с Верой Борисовной приготовили для этой трапезы большую кастрюлю куриного супа, три сковороды котлет, а также великое множество жареного мяса и рыбного филе в хрустящем кляре.
Вера Борисовна, добрая душа, вызвалась мне помогать по собственному почину. Я ценила ее чуткость и внимательность, поэтому помощь приняла с благодарностью, хотя понимала, что в одиночку с приготовлением поминального обеда справилась бы гораздо быстрее.
Вот и сейчас, сидя с мужем за поминальным столом, старушка решила проявить свою доброту. Когда я удалилась в кухню, чтобы принести чистые тарелки, она повернулась к Суворину и спросила:
- Филипп Викторович, что вы намерены делать с Вероникой?
Ее слова были мне хорошо слышны, и я немного задержалась, чтобы послушать ответ. Так как разговор велся обо мне, я имела на это полное право.
- А что я могу с ней сделать? – удивился Суворин.
- Я имею в виду, оставите вы ее в домработницах или нет, - объяснила старушка. – Дед ваш, царствие ему небесное, Веронику как дочку любил. Она у него работала лет семь, а то и больше. Не только полы мыла и супы стряпала, но и выхаживала его, когда он болел. По санаториям возила, когда у него печень забарахлила. Одежду ему покупала – брюки, рубашки, пальто... Оформляла всевозможные документы. Почитай, все дела Антона Егоровича на себе тащила. И что же, бедняжка теперь отправится на улицу?
- Боюсь, мне домработница не нужна, - ответил Суворин. – Я благодарен этой милой девушке за заботу о моем деде, однако ей все-таки придется найти другую работу. Полгода назад дедушка переписал этот дом на меня, и я собираюсь его продать. Причем, в самое ближайшее время.
Что ж, это было ожидаемо. Судя по тому, что Антон Егорович рассказывал о своем внуке, последние несколько лет у него были проблемы с деньгами.
По правде сказать, мой бывший хозяин Филиппа уважал. Тот был единственным родственником, который поддерживал с ним связь. Если, конечно, можно считать связью телефонные звонки на день рождения и Новый год. Впрочем, остальная родня старика попросту игнорировала.
Возможно, если бы Антон Егорович чаще приглашал их в свой особняк, и хотя бы иногда помогал деньгами и дорогими подарками, внуки и племянники любили бы его гораздо больше. Однако тот делиться накоплениями не спешил, а потому снискал репутацию бездушного старого скряги.
Филипп был единственным, кто звонил деду бескорыстно. По крайней мере, разговоров о деньгах он не заводил ни разу, и Антона Егоровича это подкупало.
- Филька – парень хороший, - бывало, говорил он мне. – Хотя и дурак. В школе умницей был, толковым, башковитым, на одни пятерки учился. А как подрос, поглупел. Жалко его.
По мнению Антона Егоровича, глупостью со стороны племянника был выбор его профессии. Вместо того, чтобы освоить денежную специальность, вроде стоматологии или юриспруденции, Суворин подался в историки. Успехи, которых он добился на этом поприще (к своим тридцати годам он уже во всю читал лекции в университете и имел степень доцента), дедушка во внимание не принимал. Что толку от лекций и степени, если твой ежемесячный доход в два раза ниже, чем у младшего брата, который ремонтирует машины в автосервисе?
Антон Егорович утверждал, что сидение в кабинете и изучение пыльных фолиантов испортят Филиппу всю жизнь. Их тлетворное влияние было видно уже сейчас. Так, Филипп все еще не был женат, в то время как его братья давно обзавелись собственными семьями. А также имел худощавую фигуру («Это от недоедания, точно тебе говорю!») и бледное лицо.
Сложив эти обстоятельства, Антон Егорович решил сделать его своим наследником в обход прочих родственников. Как самого воспитанного и убогого.
Словно предчувствуя скорую смерть, старик действительно заранее переоформил на него дом. Все остальное: гараж с трехгодовалой иномаркой, два земельных участка в пригороде и внушительную сумму денег на банковском счете, - Филипп Викторович должен был получить только через полгода.
Сейчас он по-прежнему оставался стесненным в средствах, поэтому домработница, конечно, была ему не нужна.
- Веронике некуда идти, - сказал между тем Олег Павлович. – Она не местная, да к тому же сирота. Мать ее давно умерла, отца убили какие-то негодяи. Есть брат-близнец, да и тот уже несколько лет сидит в тюрьме. А Вероника – девушка золотая. Честная, добрая, хозяйственная. Видите, как вокруг все блестит? Она постаралась! Антон на нее нарадоваться не мог. Вероника живет прямо тут, в доме. Егорыч ее нарочно держал поближе к себе, чтобы она и завтрак приготовила, и скорую помощь, если что, вызвала. Неужели теперь девочка будет одна одинешенька?..