Не бойся

Знакомство с героями

Как человек, лишенный всего, может найти в себе силы простить и начать видеть свет там, где был только мрак, и как тот, кто причинил боль, может измениться под влиянием своей жертвы.

• Лена (20 лет): Главная героиня. Студентка-филолог, подрабатывает в кофейне/библиотеке. Жизнь расписана по минутам: учеба, работа, дом, забота о матери. Добрая, ответственная, слегка наивная, но внутри очень сильная и стойкая. Ценит стабильность и семейный уют.
• Артем (около 30 лет): Главный антагонист, лидер похитителей. Холодный, расчетливый, с первого взгляда лишенный эмоций. Выглядит опасно, но при этом обладает острым умом и определенным влиянием. Возможно, у него есть своя сложная предыстория, которая привела его к такой жизни.
• Мать Лены: Единственный близкий человек. Волнуется за дочь, ее исчезновение станет для нее ударом. Символ нормальной жизни, которую Лена потеряла.
• Второстепенные похитители: Несколько безликих фигур, усиливающих чувство угрозы и изоляции.

Глава 1. Завтрак с мамой и последний трамвай

Утро Лены пахло свежесваренным кофе и чуть подгоревшими сырниками. Медовая сладость варенья из черной смородины смешивалась с легкой горчинкой крепкого эспрессо, которое мама всегда варила для нее перед учебой. Солнце, едва показавшись над крышами домов, еще не успело как следует разогнать серые, цепкие тени октябрьского рассвета, но на кухне, маленькой и уютной, уже было светло и тепло. Оранжевые шторы на окне пропускали мягкий, рассеянный свет, отчего деревянный стол казался еще теплее, а фарфоровые чашки — нежнее. Мама, в своем любимом халате с цветочками и чуть растрепанными после сна волосами, сидела за столом, помешивая сахар в чашке, ее глаза еще были немного сонными, но уже излучали привычную, обволакивающую заботу, которая была для Лены фундаментом ее мира, его незыблемой основой.

— Опять всю ночь над курсовой сидела, доченька? — голос у нее был мягкий, но в нем всегда слышалась нотка беспокойства. Мама знала, как Лена старается, как горит своей филологией, порой забывая о еде и сне, увлеченная новым открытием в старинном тексте или сложной лингвистической концепции.

Лена зевнула, потянувшись так, что приятно хрустнули позвонки, и почувствовала, как по телу разливается приятное расслабление после утренней гимнастики, которую она старалась не пропускать. — Да, мам. Там дедлайн уже горит. По Фрейду и Юнгу, их теориям архетипов в мифах древних славян. Кажется, я уже сама начинаю видеть богинь в каждом кусте и теней в подворотнях, — она улыбнулась, пытаясь развеять мамино волнение. — Но ничего, вот-завтра закончу, и можно будет выдохнуть. Или передохнуть, чтобы начать новый проект – кажется, профессор Иванов предлагал поработать над статьей по ранней русской литературе, над текстами о быличках и поверьях, которые собирали в глухих деревнях. Очень интересно.

Она откусила сырник с хрустящей корочкой, наслаждаясь контрастом нежного творога и сладкого варенья. Жизнь Лены была расписана по часам, как хорошо отлаженный механизм, словно тонкие стрелки старинных часов с боем, висящих в прихожей: утро – пары в университете, где она, будущий филолог, с упоением погружалась в мир слов и смыслов, в лабиринты грамматики и красоту древних текстов, мечтая однажды самой стать частью этого мира; день – работа бариста в маленькой, но очень душевной кофейне «БукКафе» неподалеку от кампуса, где пахло свежим кофе, старыми, пожелтевшими страницами книг, карамелью и немного ванилью; вечера – библиотека или курсовая, ночные часы – дочитать последнюю главу монографии по семиотике, дописать пару страниц эссе, чтобы утром все повторилось. Единственным неизменным якорем в этом вихре событий была мама и их маленькая, но уютная квартира. Теплое гнездышко, наполненное смехом, разговорами и запахом маминых пирогов, которое всегда ждало ее. Это был ее мир, маленький, но такой надежный, предсказуемый, оберегаемый.

— Ты главное не забывай, что сегодня поздняя смена, — напомнила мама, подвигая ей тарелку с румяными сырниками и вареньем. Ее взгляд был полон нежности, но и тревоги. — Постарайся взять такси, если будет очень поздно. Я не усну, пока не услышу, как ключ в замке повернется. Ты же знаешь, я без тебя места себе не нахожу. А эти новости... страшно по вечерам.

Лена поцеловала ее в макушку, вдыхая знакомый запах шампуня и ванили, который ассоциировался у нее с безопасностью и домом, с детством, когда мама всегда была рядом. — Все будет хорошо, мам. Мне идти всего пару кварталов от остановки, там всегда светло, фонари горят исправно. Да и мобильник всегда при мне, если что. Я тебе обязательно позвоню, как выйду с работы. Не волнуйся.

Она и правда любила эти вечерние прогулки. Город засыпал, улицы пустели, и в тишине после суматошного дня можно было собрать мысли, мечтать, планировать будущую неделю, предстоящие экзамены. Лена любила придумывать в уме сюжеты для своих будущих книг, строить диалоги, представлять героев своих историй, черпая вдохновение из окружающей жизни. Она мечтала о своей первой публикации, о возможности поехать на научную конференцию в другой город, а может быть, даже за границу – увидеть Париж, пройтись по его старым улицам, впитать его атмосферу. Но самой сокровенной и большой мечтой было то, как однажды она сама сможет купить маме небольшой, но собственный дом с садом, чтобы та наконец-то могла разводить свои любимые розы под открытым небом, а не крошечные, хотя и любимые фиалки на подоконнике. Этой мечте она посвящала все свои силы, экономя каждый рубль.

День пролетел в обычной суете. Пары, пахнущие старыми книгами и университетской пылью, заумные рассуждения о постмодернизме, потом шум кофейной машины, аромат свежей выпечки и неспешные беседы с посетителями, которые стали почти друзьями. Бабушка Нина, всегда заказывающая двойной латте с корицей, рассказывала о своих внуках и их школьных проделках; студент Вася, вечный завсегдатай, спорил с ней о политике и новой выставке в галерее. Лена улыбалась, обменивалась шутками, чувствовала себя частью этого теплого, знакомого, защищенного мира. Никаких тревог, никаких угроз – только привычное течение жизни. Вечером, когда последние клиенты разошлись, она вытерла стойку до блеска, закрыла дверь на три оборота, погасила свет и пошла на остановку. Холодный октябрьский ветер трепал волосы, забирался под легкую, но теплую куртку, но небо было усыпано яркими, колкими звездами, и Лена почувствовала приятную усталость, смешанную с ожиданием домашнего тепла.

Последний трамвай пришел почти пустой. Пара-тройка спящих пассажиров, уткнувшихся в свои смартфоны, кондуктор, утомленно проверяющая билеты и выглядящая так, словно вот-вот заснет. Лена села у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу, наблюдая, как мимо проносятся редкие фонари, отражаясь в мокрых от недавнего дождя улицах, превращаясь в золотистые змейки, бегущие вдаль. В голове уже вертелись мысли о курсовой: "Деконструкция мифа о герое в ранней русской поэзии", о том, как бы лучше сформулировать вывод, чтобы он был не только логичным, но и изящным. Осталось всего пара остановок. В окне их квартиры всегда горел ночник в коридоре – маленький маяк, который мама оставляла для нее, даже если сама уже спала. Его свет был для Лены незримой нитью, связывающей ее с домом, с безопасностью, с ее миром.

Она вышла из трамвая, глубоко вдохнула ночной, озонный воздух, пахнущий свежестью и чуть прелыми листьями, хрустящими под ногами. Улица была необычно тихой, даже для этого позднего часа. Звуки города приглушились, стали далеким, неясным гулом, доносящимся откуда-то издалека. Фонарь на углу мерцал, то загораясь, то гаснув, словно стараясь запутать, создать жутковатые тени, которые плясали на стенах домов и по асфальту. Лена ускорила шаг. Ей вдруг стало не по себе. Необъяснимое, острое чувство тревоги сдавило грудь, словно кто-то невидимый наблюдал за ней из темноты. Она оглянулась – никого. Только пустые окна домов и тени от деревьев, которые качались под порывами ветра, принимая причудливые, зловещие формы, похожие на исполинские руки. "Просто устала, – подумала она, – нервы шалят. Кофе слишком много выпила, вот и мерещится всякое". Она постаралась отмахнуться от этих мыслей, сосредоточившись на теплом свете маяка, который теперь был виден чуть отчетливее.

Шаг, еще шаг. Вот уже виден знакомый поворот к дому. Маяк в окне горит. Еще немного. Сердце почему-то стучало быстрее, чем обычно, глухо отбивая тревожный ритм в груди, словно предупреждая о чем-то. Холодный воздух щипал щеки, но она не чувствовала его, все ее внимание было приковано к дому. Она уже представляла, как мама встретит ее на пороге, как они выпьют чаю на кухне.

Внезапно сбоку, откуда-то из-за поворота, раздался глухой шум, и на дорогу вылетела темная машина – черный внедорожник, словно призрак, возникший из ниоткуда, беззвучно, как хищник. Она резко затормозила прямо перед Леной, преграждая путь, отрезая ей дорогу к спасению. Фары на мгновение ослепили, выхватив ее фигуру из темноты, превращая ее в мишень. Дверца распахнулась с противным, скрипучим звуком, похожим на стон. Из нее выпрыгнули две темные, массивные фигуры в капюшонах и темной одежде, их лица были скрыты, неразличимы в свете фар.

Все произошло слишком быстро, чтобы Лена успела среагировать. Она только успела вскрикнуть, но звук застрял где-то в горле, прерванный ударом. Грубая рука, пахнущая машинным маслом и чем-то резким, синтетическим, схватила ее за плечо так крепко, что тут же выступила боль, вторая – за рот, не давая закричать, заблокировав любой звук. В нос ударил резкий, приторный запах, похожий на что-то химическое, едкое, удушающее. Он проникал в легкие, обжигал слизистую, вызывая моментальное головокружение.

Лена попыталась вывернуться, ударить, сопротивляться изо всех сил, но ее тело мгновенно обмякло, мышцы перестали слушаться, превращаясь в бесполезную вату. Мир закружился, превращаясь в размытые пятна света и тени, звуки стали глухими, нереальными, словно доносящимися из-под воды. Последнее, что она увидела, было мерцание фонаря на углу, затем все погрузилось во мрак, в черную, бездонную пустоту.

Глава 2. Мгновение до темноты

Сквозь нарастающий туман забвения, словно из глубокого, вязкого сна, Лена слышала обрывки фраз, похожие на грубые команды, произнесенные низкими, глухими, безликими голосами. Она чувствовала, как ее небрежно поднимают, словно неодушевленный предмет, кусок груза, и бросают на что-то жесткое, обшитое потертой тканью. Запах чего-то несвежего, затхлого, пропитанного пылью и старым табаком, смешанный с едким металлическим привкусом и остатками приторного химического аромата, который все еще висел в воздухе, ударил в нос, вызывая тошноту. На секунду она очнулась, пытаясь осознать, что происходит, но веки были слишком тяжелы, а сознание отказывалось собирать осколки реальности воедино.

Затем мир закружился с новой силой. Машина, в которой она лежала, тряслась на ухабах, словно двигаясь по разбитой грунтовке или старому бездорожью. Каждый поворот отзывался глухой, ноющей болью в голове и сильной тошнотой, которая подкатывала к горлу, угрожая вырваться наружу. Грубое, прерывистое дыхание кого-то рядом, монотонный стук колес, обрывки разговоров, которые казались неразборчивым гулом, проникали сквозь ватную пелену, которая окутала ее разум. В носу все еще стоял приторный запах, лишавший воли и сил. Голова раскалывалась от тупой, ноющей боли, словно внутри бился молот. На шее что-то давило, а руки и ноги были связаны, ощущались жесткие, тугие путы, врезающиеся в кожу, причиняя боль при малейшем движении. Во рту – плотный кляп, сделанный из грубой ткани, не дающий издать ни звука, ни стона, даже когда паника захлестывала с головой. На глазах – тугая, шершавая повязка, которая не пропускала ни единого лучика света, погружая ее в абсолютную, осязаемую, беспросветную тьму.

Она попыталась пошевелиться, почувствовать свое тело, убедиться, что это не кошмар, не страшный сон, который вот-вот закончится. Но каждая попытка вызывала только жгучую боль в связанных конечностях и ощущение полной беспомощности. Мышцы были ватными, словно чужими, не принадлежащими ей, не подчиняющимися ее воле. Мозг лихорадочно перебирал варианты: шутка? Розыгрыш? Ошибка? Какое-то безумное приключение? Нет, это был обычный октябрьский вечер, да и в ощущениях не было ничего от игры, от забавы. Это было реально. Ужасающе реально. Ее трясло от холода и страха, по спине бежали мурашки. По щекам катились слезы, но никто их не видел, и они терялись под повязкой.

Паника охватила ее с новой силой, словно ледяная волна, поднявшаяся из глубины океана. Мама. Маяк в окне. Сытники на тарелке. Ее обычная, такая понятная, безопасная, размеренная жизнь. Что с ней? Что сейчас с мамой? Наверняка она уже волнуется, не спит, смотрит в окно, набирает ее номер. Куда ее везут? Почему? Эти вопросы бились в голове, не находя ответов, с каждым мгновением становясь все более отчаянными. Кто мог желать ей зла? Она ведь никому ничего плохого не делала. Это какая-то чудовищная ошибка.

Дрожащими пальцами, насколько позволяли путы, Лена попыталась нащупать что-то знакомое, но вокруг была только холодная, шершавая ткань сиденья, казавшаяся пропитанной грязью и чем-то неприятным, липким. Она попыталась вывернуть запястья из веревок, но те были слишком крепки, а узлы затянуты слишком туго. Ничего не помогало. Отчаяние росло, как снежный ком. Сердце бешено колотилось в груди, угрожая вырваться наружу, отбивая сумасшедший, неровный ритм. Отчаяние. Страх. Ощущение ледяного холода, пробирающего до самых костей. И ужасное, всепоглощающее понимание, что ее привычная жизнь закончилась. В один миг, в один резкий, приторный запах. И она даже не знала, почему.

Машина, после долгого, утомляющего пути, который казался бесконечным, словно они ехали на край света, наконец остановилась. Двигатель затих, и в образовавшейся тишине Лена услышала глухой щелчок дверцы. Оттуда, откуда-то сбоку, распахнулась дверь, впуская потоки ледяного, сырого воздуха, который обжег легкие, пахнущий землей, сыростью и чем-то гнилостным, затхлым. Ее грубо схватили и вытащили наружу, почти волоком, не заботясь о том, насколько ей больно. Ноги не слушались, были словно чужими, онемевшими, не держащими тело. Она споткнулась, упала, почувствовав под ладонями что-то холодное, мокрое и твердое, похожее на крупный гравий или острый щебень, впивающийся в кожу. Но ее тут же подняли. Чьи-то сильные руки, такие же грубые и безликие, как и голоса, держали ее, не давая упасть снова.

Затем ее толкнули вперед. Она почувствовала под ногами что-то твердое, неровное, казалось, что она идет по земляному или бетонному полу, покрытому неровностями и какой-то скользкой грязью. Откуда-то донесся резкий, удушающий запах сырости, плесени, застоявшегося воздуха и старого, ржавого металла. И тишина. Гнетущая, абсолютная тишина, нарушаемая лишь ее собственным прерывистым, судорожным дыханием. И эхом ее собственного, бешеного сердцебиения, которое отдавалось в ушах.

Она чувствовала, как ее ведут, или скорее тащат, по длинному коридору. Шаги были глухими, эхо от них гуляло по замкнутому, невидимому пространству, многократно отражаясь от стен. Она слышала, как открывается и закрывается массивная дверь, с тяжелым, металлическим скрежетом. Затем ее снова толкнули, сильнее, чем раньше. Она упала на что-то жесткое и холодное. Снова. На этот раз это был, кажется, голый бетонный пол. Она свернулась в комок, пытаясь защититься от невидимого врага, от неведомой, страшной судьбы, от всего этого ужаса. В мозгу билась одна-единственная мысль, горячая и отчаянная, которая пульсировала вместе с болью в голове: "Я хочу к маме. Пожалуйста, пусть это закончится. Пусть я проснусь."

Но мамы здесь не было. И никто не ответит на ее крик.
Лена была одна. В полной, беспросветной темноте. И с этого момента она понимала, что ее жизнь разделилась на "до" и "после", на до похищения и после. Граница была проведена грубо, безвозвратно. Ее мир рухнул.

Глава 3. Где-то в темноте

Очнулась Лена резко, словно ее выдернули из глубокого, липкого, черного болота, где не было ни света, ни звука, ни малейшего ощущения времени. Каждый мускул ее тела отзывался тупой болью, словно она пережила падение с большой высоты. Голова раскалывалась на части, каждый удар пульса отзывался тупым, ноющим эхом в висках, словно тысячи мелких молоточков стучали изнутри, угрожая разрушить черепную коробку. Во рту был невыносимый привкус меди и горечи, сухость такая, что язык казался наждачной бумагой, прилипшей к небу, а горло – иссушенным руслом реки. Холод пробирал до самых костей, проникая сквозь легкую одежду – джинсы, свитер, – в которой она была похищена, забираясь под кожу, вызывая неконтролируемую дрожь, мелкую и постоянную. Все тело ныло от напряжения и неизвестности, от позы, в которой она лежала, словно ее били, но прикосновений к коже, кроме жестких пут, она не помнила, что само по себе было пугающе странным и дезориентирующим.

На глаза все еще давила плотная повязка, сделанная из какой-то грубой, колючей, шерстяной ткани, которая неприятно царапала кожу. Она погружала ее в абсолютную, непроглядную, звенящую, осязаемую тьму, настолько плотную, что казалось, ее можно было потрогать руками. Руки и ноги были связаны за спиной, теперь уже не тонкой веревкой, а чем-то более широким и тугим, словно кожаными ремнями или широкими бинтами, намотанными в несколько слоев. Они врезались в запястья и лодыжки, лишая даже малейшей возможности пошевелиться, изменить позу, ослабить давление. Кляп во рту был влажным от ее слюны, но все такой же плотный, сделанный, кажется, из плотного куска ткани, не дающий издать ни звука, ни стона, ни даже прерывистого вздоха. Он давил на язык, вызывая нестерпимые рвотные позывы, которые она едва сдерживала.

Лена лежала на чем-то твердом, неровном и нестерпимо холодном. Кажется, это был голый бетонный пол. Она попыталась ощупать его пальцами ног, насколько могла: шершавый, с мелкими камешками, впивающимися в кожу. Под щекой чувствовалась какая-то сыпучая грязь, смешанная с пылью. Запах. Резкий, затхлый, тяжелый, гнетущий запах сырости, плесени и застоявшегося воздуха, который, казалось, тысячу лет не видел солнца, не вдыхал свежести. Он смешивался с едким металлическим привкусом, словно вокруг ржавели трубы или старые, заброшенные механизмы, источающие коррозию. Где-то, совсем близко, возможно, за невидимой стеной, мерно, с пугающей регулярностью, капала вода – "кап-кап-кап", этот звук, казалось, был единственным постоянным, единственным живым в ее новом, пугающем мире. Он отсчитывал секунды ее заточения, часы ее отчаяния, минуты ее нарастающего безумия.

Паника, заглушенная ранее дурманом, теперь хлынула с новой, сокрушительной силой, накрывая ее с головой, словно волна цунами. Лена попыталась двинуть руками, напрягая все мышцы, до боли в каждом суставе, но путы были крепки, словно стальные цепи. Попыталась пошевелить ногами, подтянуть их к себе, сжаться – безрезультатно, тело было парализовано. Захотела закричать – кляп не дал, только отчаянный, заглушенный стон, больше похожий на хрип, вырвался из ее груди, обрывая остатки надежды. Ее охватил приступ клаустрофобии и ужаса. "Где я? Что со мной? Что они хотят? Зачем я здесь? Кто они?" – эти вопросы бились в голове, словно обезумевшая птица в клетке, из последних сил бьющаяся о прутья, пытаясь выбраться.

Она прислушалась. Тишина. Гнетущая, давящая, оглушающая тишина. Ни человеческих голосов, ни шагов, ни привычного шума города, который всегда был фоном ее жизни. Только ее собственное сбивчивое, прерывистое дыхание, раздувающее легкие от страха, и это вечное, монотонное "кап-кап-кап". Может быть, она одна? Совсем одна в этом склепе? От этой мысли стало еще страшнее, чем от присутствия похитителей. Одиночество в такой ситуации было хуже любой компании, оно лишало последней надежды на помощь, на спасение, на чье-то сочувствие.

Слезы полились из-под повязки, горячие, обжигающие, они струились по щекам, впитываясь в грубую ткань, теряясь в ней. Она плакала беззвучно, без надежды на то, что кто-то ее услышит, без возможности излить горе, без облегчения. Мама... Боже мой, мама. Что сейчас с ней? Наверняка уже все службы подняла на уши, обзвонила всех знакомых, подняла на ноги соседей. Ищет ее, сходит с ума от неизвестности, от страха. Молится. Это чувство вины, что она так безответственно пошла по темной улице, что не взяла такси, как просила мама, навалилось на нее всей тяжестью, словно бетонная плита. Если бы она послушала! Если бы была осторожнее! Если бы хоть раз отступила от своей привычной рутины! Но теперь было поздно. Поздно что-либо изменить. Только отчаяние и боль, и чувство безвозвратной утраты.

Спустя, как ей показалось, целую вечность, хотя это могли быть всего лишь часы или даже минуты – время здесь потеряло всякий смысл – Лена попыталась сосредоточиться на окружающих ощущениях, чтобы не сойти с ума, чтобы хоть как-то зацепиться за реальность. Температура. Холод. Пронизывающий, колючий, пробирающий до костей холод. Влажность. Она чувствовала, как сырость проникает в одежду, как волосы липнут к шее, а кожа покрывается мелкими мурашками, стоящими дыбом. Под головой было что-то жесткое и неровное – возможно, ком сухой земли или маленький, острый камень, впивающийся в затылок, причиняя еще больше боли. Она попыталась вытянуть шею, чтобы изменить положение, но тело было словно каменным, неподвижным, скованным страхом и путами.

Ее обоняние обострилось до предела, компенсируя отсутствие зрения. Помимо плесени и металла, она уловила еще один запах – отдаленный, но четкий. Запах дизельного топлива? Или чего-то еще, похожего на выхлопные газы, на жженую резину, на машинное масло, на что-то горючее. Это дало ей крошечный намек: возможно, она где-то под землей, в каком-то бункере или подвале большого промышленного здания, старого склада, заброшенной фабрики. И, возможно, там есть генератор или машина, которая иногда заводится, источая эти запахи. Это означало, что здесь не полная заброшка. Здесь кто-то есть. Они здесь. Недалеко. И они живые.

Мысли метались. Кто эти люди? Бандиты? Террористы? Чего они от нее хотят? Выкуп? Но ее семья не была богатой. Она обычная студентка, подрабатывающая бариста, живущая от стипендии до зарплаты, откладывающая на учебу и мечты мамы. У нее нет влиятельных связей. Может, ошибка? Перепутали с кем-то? Эта надежда на ошибку давала крошечный, почти невидимый лучик света в беспросветной тьме, цепляясь за который, она пыталась выжить. Если это ошибка, значит, ее отпустят, как только поймут. Значит, у нее есть шанс.

Но другая, более прагматичная, более темная часть сознания, шептала жестокую правду: они не просто так ее схватили. Они ждали. Они выслеживали. Они знали ее маршрут. Ее привычки. Ее жизнь. Это было не случайно. Ни один элемент их действий, от выбора места до дурмана, не был похож на ошибку.

Часы тянулись. Или минуты? Или дни? Лена потеряла всякое ощущение времени, оно растворилось, стало бессмысленным. Ей казалось, что прошли уже недели, а может, и месяцы. Усталость была такой сильной, что она проваливалась в короткие, тревожные сны, полные кошмаров и обрывков ее прошлой жизни, которые мелькали перед глазами, дразня своей нормальностью и недоступностью. Мама, университет, кофейня, книги – все это кружилось в голове, а потом исчезало, оставляя после себя лишь пустоту и боль, и жуткое чувство вины, что она все это потеряла. Она просыпалась от собственного дрожащего дыхания, от нарастающей боли в теле, от осознания того, где находится.

Когда она проснулась в очередной раз, ее рот был невыносимо сухим, словно в нем была пустыня, а горло болело от запекшейся слюны. Кляп давил, вызывая рвотные позывы и чувство удушья, словно ее медленно душили. Вода. Еда. Простейшие потребности организма заявляли о себе с неистовой силой, подчиняя все мысли, все желания. Она попыталась застонать, но звук был заглушен, превратившись в хрип, который никто неуслышит.

Внезапно она услышала шаги. Глухие, размеренные, тяжелые, неторопливые. Не "кап-кап-кап", а твердые, человеческие шаги, приближающиеся откуда-то издалека, по тому же неровному полу, звук которых усиливался с каждым мгновением. Сердце Лены замерло, затем забилось как сумасшедшее, барабаня в ребра, готовое выпрыгнуть из груди. Это они. Они идут.
Шаги становились громче, отчетливее, приближались. Лена сжалась, пытаясь стать как можно меньше, почти слиться с холодным бетоном, стать невидимой. Страх был настолько силен, что сводил судорогой мышцы, парализуя ее, лишая возможности пошевелиться. Она затаила дыхание, ожидая своей участи, готовясь к самому худшему.

Дверь, должно быть, открылась, потому что она почувствовала легкое движение воздуха, сквозняк, холоднее обычного, словно кто-то вошел в ее темницу. Запах плесени стал сильнее, а металлический привкус – острее, едким. Она слышала, как шаги остановились совсем рядом. Кто-то стоял прямо над ней. Она чувствовала его присутствие, его тяжелое, ровное дыхание, почти неслышное, но ощутимое кожей. Ее невидимый мучитель.

Время остановилось. Лена ждала. Ждала чего угодно: удара, вопроса, объяснения, слова, хоть чего-то. Но была только тишина. Гнетущая. Зловещая. Абсолютная.