(не)жена для бандита

1

Аннотация к книге "(не)жена для бандита "

Мне пришлось вынимать пулю из своего несостоявшегося жениха…Под пристальным вниманием опасного мужчины из криминального мира.
У них принято избавляться от свидетелей, и теперь нам с бывшим парнем нужно бежать.
Но оказалось, что опасность кроется ближе, чем я думала, а спаситель вовсе не тот, на кого я делала ставку…
***
Она спасла ему жизнь, но увидела то, что не должна была. Их встреча оказалась случайной, но финал окажется у каждого свой.
Что выберет он: власть или любовь? Что предпочтет она: доверие или смерть?

***

— Амир Султанович, прошу сюда. — Девчонка с ресепшена буквально выпрыгивает из-за перегородки, чтобы оказаться рядом. Медленно обвожу ее взглядом — кажется, знакомая. Возможно, я даже имел с ней близкий контакт совсем недавно. Но сейчас, когда у меня по спине буквально ручьем льется кровь от ножа, сосредоточить мысли на чем-то другом трудно.

— В операционную меня, — нагнувшись, говорю ей тихо, в ухо, и она вздрагивает. Вскидывает на меня свои огромные глаза и облизывает губы.

— Да, да, конечно. Но... Амир Султанович, — она оглядывается, проверяя, не слышит ли ее кто-то еще из посетителей современной клиники. Но, кажется, те немногие больные, у кого есть средства лечиться здесь, заняты своими ничего не стоящими делами. — Иван Павлович в отъезде.

— Позови другого хирурга, — бросаю я по пути, а сам уже иду по белому коридору туда, где, как хорошо помню, находится операционная. Персонал клиники уважительно кивает головами при встрече, но никто не задерживает взгляд — привыкли, что передо мной нужно опускать голову. Куртка, которую пришлось натянуть, чтобы скрыть ужасную рану под лопаткой, сильно трет болезненное место. Несколько капель стекают ниже, ниже, и я понимаю, что у меня нет времени болтать с девчонкой на пороге хирургического кабинета, а то уже через несколько минут тут будет точно такая же картина, как в моем автомобиле: все зальет кровью.

— Осталась только Наташа Михайловна, — семенит она за мной, не поспевая за уверенным шагом. — Но она... новенькая...

Не выдерживаю и сжимаю ладонь в кулак, отчего он бледнеет, а плечо простреливает яростной, сильнейшей болью от резкого и неожиданного движения.

— Сейчас же позови ее сюда, иначе я все здесь разнесу к чертям.

— Да, да, Амир Султанович, — лепечет мелкая, но я уже не слышу ее: распахиваю двери операционной. Здесь царит полумрак и прохлада. Никого нет, но я и так это знал, поэтому специально поехал в клинику дяди, где никто не задаст ненужных вопросов по поводу моего странного ранения. Жаль, что нашего хирурга нет, но, надеюсь, он объяснил своему заместителю некоторые особенности работы в самой современной клинике города, потому что мне сейчас явно не до того, чтобы проводить инструктаж работникам, вступившим в семью...

Снимаю кожанку, которую практически насквозь пропитала кровь, морщусь и стягиваю рубашку. Рука не хочет двигаться, и снять рукав становится невыполнимой задачей. Этому шелудивому псу придется потом отплатить той же монетой: нужно будет скрутить руки и ноги, чтобы он на себе испытал это тупое чувство, когда не можешь двигать конечностями. Правда, когда он очнется...

— Вы кто и что здесь делаете? — слышится голос за спиной. Медленно оборачиваюсь и замираю. В проеме двери появляется стройное видение: тонкая красивая фигурка, затянутая в белоснежный халат; изящные лодыжки на бледно-розовых шпильках и блестящие на свету ноготки на маленьких пальчиках; длинные темные волосы, убранные в высокий пышный хвост. На лице — обычная врачебная маска, но и сквозь нее видно, что сексуальная обладательница убойной фигуры рассержена до предела: яркие карие глаза под пышными ресницами мечут молнии, горят праведным огнем. Да, вот если бы мы встретились при совсем других обстоятельствах, девочка моя, уже через минуту ты бы дышала так рвано и часто совсем по другому поводу, а пока...

В два шага оказываюсь возле нее, хватаю за локоть, втягиваю в операционную, не слушая возмущений. Девчонка теряет опору под ногами и начинает громко негодовать, явно едва удерживаясь, чтобы не молотить кулаками по голому торсу в порыве злости. Захлопываю за ней дверь, отодвигаю ее чуть в сторону и закрываю дверь на ключ, убираю его в карман брюк.

— Да вы с ума сошли! Немедленно выпустите, что вы себе позволяете?! — После неравной борьбы маска съезжает у нее с лица на подбородок, волосы растрепаны. Я даже на секунду залипаю на ее яркой и притягательной внешности: огромные живые, умные карие глаза, прямой тонкий нос, точеные скулы и пухлый сексапильный рот. Черт, девчонка просто красотка, давно не видел таких представительниц слабого пола, даже в элитном эскорт-агентстве, а там классных девочек как грязи.

— Ты все сделаешь. — Я снова хватаю ее под локоток и тащу за собойк огромной койке, окруженной разными приборами, в том числе осветительными. Сажусь к ней спиной и смотрю вполоборота. — Зашьешь дыру — скажу спасибо... а нет...

Увидев рану, она охает и прижимает руку ко рту.

— Кто тебя так?

Вместо ответа молчу. В глазах начинает темнеть — явно сказывается потеря крови. Черт, еще минута промедления...

Вдруг слышу шуршание ткани. Резко оборачиваюсь, едва не потеряв равновесие, выкидываю руку вперед и выхватываю из ее рук сотовый телефон. Она явно решила поставить в известность руководство клиники о том, что сюда вошел человек с раной очевидного криминального происхождения.

2

— С чего вообще такие заявочки: «останешься живой»? — продолжаю возмущаться, а сама уже оцениваю масштаб поражения ткани. Кто его так «удачно» отлюбил? Наверное, какая-то обманутая пассия — отчего-то мне кажется, что этот уверенный в себе красавчик с мощным, прокачанным до неприличия телом может получить удар ножом в спину только от бывшей любовницы, другим он просто не даст шанса нанести ущерб себе, сразу дав отпор.

Мужчина мрачно смотрит на меня, ничего не говорит, вместо ответа только поворачивается спиной, сжимая в здоровой руке мой сотовый телефон.

— Понятно, ты не собираешься сделать мою работу проще. — Думаю, что дело проиграно: видно, что парню дико больно, но он скрывает свои чувства. Как же: большие мальчики не плачут! Включаю светильник, лампу рядом, подтягиваю к себе ближе этажерку со всем необходимым, капаю на бинт хлоргексидин, решив сначала обеззаразить края раны. — Может быть, имя хотя бы свое скажешь?

Он издает смешок, а у меня от звука его голоса по спине пробегают мурашки. Черт, кажется, близость этого огромного мачо действует на меня как-то неправильно, вся злость от его внезапного вторжения вдруг трансформируется во что-то совсем другое, и это... пугает...

Достаю иглу, нить.

— Сейчас будет больно.

Он снова ничего не отвечает.

— Ты же понимаешь, что будет о-очень больно? — решаю припугнуть его в последний раз. Но вместо ответа он поводит плечом, и все мускулы на его спине оживают, перекатываясь под бронзовой кожей. Медленно вытираю кровь с правого бока, скольжу ватой, которая тут же меняет цвет на бордовый, и слегка прижигаю рану, зная, как это должно быть больно. Но вместо криков о помощи, мата на худой конец, слышу только смешок.

— Доктор, оставь эти игры, я не маленький мальчик. Времени у меня очень мало. Зашей эту чертову рану, и разойдемся по своим делам.

Бросаю ватку в плевательницу.

— Ну ты же понимаешь, что я не могу тебя просто отпустить?! Тут явно колото-режущая рана, нужно зафиксировать, сообщить в полицию. И обследование не помешает! Кто-то напал на тебя, а ты геройствуешь?

Мужчина только вздыхает и качает головой, покрытой темными, чуть отросшими волосами, как при разговоре с несмышлёным ребенком.

— Ты новенькая?

От его голоса кровь в груди отчего-то начинает пульсировать чуть сильнее. Но я списываю это на тот факт, что мы с ним находимся в немного странных, стесненных условиях операционной, доступ к которой закрыт им самим.

— Это и моя клиника, ясно? Иван уехал, так что оперировать придется тебе. — И тут он добавляет чуть слышно: — Или той дуре с ресепшена.

— Да это неправиль...

— Хватит! — Вдруг рявкает он и в мгновение ока оказывается рядом, нависая темной громадой. — Нет времени цацкаться с тобой. Сделай, что велено, и будешь свободна.

От того, что он резко встал и чуть не завалился набок, понимаю, что парень уже потерял немало крови. Черт. Оглядываюсь по сторонам, будто бы здесь можно найти помощь, поддержку. Но операционная как всегда пуста и безлика: ничего, кроме хромированных инструментов, оборудования и койки.

Если я сейчас не предприму ничего, он точно свалится от потери крови, и еще неизвестно, что скажет Иван Павлович по поводу того, что я из-за упрямства и своей вечной подозрительности загубила владельца клиники, единственной, к слову, куда меня взяли на большую зарплату и без толкового опыта.

Ладно, была ни была.

Некогда что-то предпринимать, звать на помощь, решать нужно здесь и сейчас. Гремлю инструментами, натягиваю перчатки. Нужно скорее обработать и зашить рану этому громиле, а потом уже и разговоры разговаривать.

Или лучше пусть остальным займется Иван Павлович, раз не счел нужным предупредить о боевом и нахальном нраве владельца клиники. Вот почему тут такие хорошие зарплаты! А я-то думала... Видать, доплачивают за молчание.

Ну, я молчать умею.

Почти.

И работаю быстро и безболезненно.

Почти.

— Аккуратнее нельзя? — наконец-то подает голос трудный пациент. Видимо, последний стежок принес гораздо больше боли, чем предыдущие, или он просто уже умаялся сдерживать крик.

— Нельзя, — шиплю из вредности, а у самой сердце обмирает: даже не представляю, какая это боль. И как этот парень до сих пор держится?

— Ты университет-то закончила? — вдруг с притворной веселостью спрашивает незнакомец. Вместо ответа сильнее прижигаю край ранки йодом. Поступок детский, но я не нахожусь со словами, которые можно сказать владельцу клиники — чтобы и обидеть, и одновременно отомстить за свою обиду.

Он выдыхает сквозь зубы.

— С норовом, — уважительно тянет мой пациент и вдруг достает одной рукой из кармана сигареты. Прикуривает зажигалкой и тяжело выпускает дым.

— Да вы с ума сошли! Курить в операционной! — снова завожусь я от злости его поступком, бросаю уже не нужный инструмент, отчего все гремит и ерзает. — Может, вам еще виски налить?

— Было бы неплохо, — он встает и накидывает на себя кожаную куртку. От вида его совершенного тела у меня перед глазами рябит. Не может быть, чтобы этот брутальный мужчина был владельцем современной медицинской клиники. Скорее, такие парни рассекают на байках, участвуют в незаконных скоростных забегах, ну или в боях без правил, на худой конец. — Нальешь потом, но сейчас у меня дела.

3

Вокруг раздается слишком много звуков, слишком много голосов сплетаются в один. Пытаюсь продрать глаза, но это кажется нереальным — ощущение, будто бы в них бросили песком, а после протерли его под веками. Светкажется зернистым и нечетким, размытым, как если бы приходилось смотреть на мир через полиэтиленовый пакет. К слову, такой опыт у меня уже был однажды, во время похищения одной из группировок на заре дележа сфер влияния в городе. Неужели снова?!...

Пытаюсь припомнить все, что случилось до этого, составить целую картину происшествия, чтобы понять, где я нахожусь. Внутренним взором «прохожусь» по своей одежде, на случай, если вдруг враги решили устроить меня в темную. Это скорее привычка, и я действую больше на автомате. Так, в заднем кармане брюк — заточка; в носке под штаниной — тонкий, как лезвие, стилет; в кожаной куртке должен был быть пистолет, но уверен, что его я лишился в первую очередь.

Приоткрываю губы и чувствую сильнейшую жажду. Кажется, будто бы даже мозги полопались от засухи, которая снедает глотку.

Наконец, морок перед глазами рассеивается, и я обвожу глазами пространство. Белые стены, натяжной потолок, какая-то надпись на включателе у входа. Прищуриваюсь и прислушиваюсь к тому, что происходит с телом.

Вдруг дверь резко отворяется и в комнату входит мой старый друг — Иван.

Резко выдыхаю, только сейчас поняв, что до этого лежал, затаив дыхание.

— О, Амир, очнулся. Ну и напугал ты меня, — хирург стягивает с лица маску, обнажая свою модную бородку, которую отращивает в лучших традициях метросексуалов, захаживающих в барбершоп на Гвардейской. Узнаю руку мастера — сам не далее, как три часа оттуда.

— Как я тут... — еле передвигая языком, спрашиваю у него, но запинаюсь, не чувствуя сил продолжить начатое.

— Лежи, лежи, Амир, не волнуйся, — доктор садится рядом, и я поворачиваю голову в его сторону. От лишнего движения она начинает гудеть, и перед глазами пляшут золотые и черные мушки. Зато удается понять, что я нахожусь в палате клиники — все белое, рядом — столик, на котором стоят ярко-красные и желтые свежие цветы, да и запах по-настоящему больничный, хотя сейчас больше всего пахнет кондиционером для белья с ноткой льна и морских волн. По крайней мере этот аромат становится более четким, а это значит, что рассудок возвращается ко мне в полной мере.

— Ты упал без сознания, — терпеливо говорит Иван, одновременно оттягивая мне веко, проверяя что-то одному ему ведомое, а после ставит руку на линию пульса за скулой, высчитывая сердцебиение. — Потерял слишком много крови. Как ты вообще добрался сам до клиники?

— Надо было вызвать скорую? — мрачно шучу.

Иван пожимает плечами. Работа на нашу банду ему не очень нравится, но за связь с криминалом он получает очень хорошие деньги, так что тут не до сантиментов.

— Хотя бы сам не ехал за рулем. А если бы ты потерял сознание в дороге? Была бы авария, пострадал кто-то еще! — выговаривает он мрачно.

А, вот в чем дело. Моя жизнь ему не так дорога, как жизни других. Ну что ж, похвально, зачетно и совсем не профессионально. Деньги платит ему дядя, владелец клиники, так что радеть он должен только за жизнь членов нашей семьи, не волнуясь или не так рьяно переживая за жизни других.

— Наталья сказала, что ты ее запугал, — хмыкает, наконец, Иван.

— Она сама кого хочешь запугает, — медленно отвечаю.

— Да уж, девчонка с норовом, — Иван поглаживает подбородок. — Но молодец. Делает все профессионально.

— Ты ей не сказал?..

— О том, что эта клиника обслуживает криминальную семью, а мы все здесь — только работники на побегушках? — в голосе Ивана ехидная усмешка. Плевать. Не нравилось бы — давно бы ушел. Ну или попытался это сделать. — Нет, не сказал. Сбежит еще, а где я возьму такого талантливого врача?

Нетвердой рукой отодвигаю одеяло и пытаюсь встать с кровати. Перед глазами все плывет, но уже через мгновение картинка обретает четкость.

— Зараза она, эта твоя... Наташа Михайловна. Смени на какую-нить врачиху посговорчивее.

— А эта что? — Иван кривит губы, а я думаю о том, что доктор позволяет себе слишком многое.

— А эта нам не подходит. Слишком норовистая кобыла, ее еще объезжать. Стуканет где не нужно, ляпнет не подумав, потом забот не оберешься. Не нужна она тут, сказал — увольняй, значит, увольняй, — голос немного дрожит от слабости, но я все равно пытаюсь донести до него свою мысль: нечего в нашей клинике делать не до конца проверенным девчонкам с такой сексуальной внешностью. Она слишком яркая, слишком приметная, слишком несговорчивая и при этом обладает собственным мнением, которое явно не собирается держать при себе. От таких нужно держаться подальше. И в делах, и в... личной жизни.

Вдруг дверь хлопает, и я буквально замираю, так и не поднявшись до конца. Принимаю сидячее положение и в замешательстве смотрю на хирурга, которая недавно зашила мне рану на спине. Она снова рассержена донельзя, но теперь прямо пылает праведным гневом. Глаза горят, как фары моего «Бумера» в ночи, крылья носа раздуваются от едва сдерживаемой ярости, только не хватает ангельских крыльев за спиной.

— А, Наталья Михайловна, — с усмешкой говорит Иван, наслаждаясь моей заминкой. — Ваш пациент пришел в себя и хочет поблагодарить за спасение своей жизни.

4

Зло печатаю шаг и вихрем несусь по коридору прочь из этой палаты, от этого странного мужчины. Нет, это же надо такое придумать: говорить моему начальнику о том, что меня нужно уволить. И когда? После того, как я провела непростую операцию, спасла ему жизнь, перетащив на кровать и вовремя сделав все необходимые процедуры. Да если бы не я, то его уже везли бы в морг вперед ногами!

Поеживаюсь от неприятного чувства внутри. Конечно, чисто с эстетической точки зрения было бы жаль, если бы такой внушительный представитель генофонда нации, с буквально вылепленной из мрамора талантливым скульптором фигурой, огромными черными живыми глазами, обрамленными густыми ресницами, которым позавидовала бы первая красавица города, и проникновенным голосом отправился в обитель мертвых, но...

После того, что я услышала в палате вместо благодарности за свой труд, нервы, мне хочется вернуться и самостоятельно отправить его кормить червей!

Это же надо такое придумать: «уволь ее». Да пошел ты, хам подъездный!

Нервно открываю свой кабинет и сажусь в мягкое кожаное кресло, которое немного остужает пыл своей прохладой и мягкостью. В кабинете вкусно пахнет хорошим кофе, и этот аромат тоже настраивает на мысль о том, что все — тлен, ерунда и не стоит моего королевского внимания.

— Наташа Михайловна, Наташа Михайловна, — открывает дверь Регина, девушка с ресепшена. — Там...

Тут же вскакиваю. Еще не привыкла к тому, что я не в университете, не на практике, и нужно вести себя с налетом этакого профессионального лоска. Да и когда к тебе забегают с таким взволнованным лицом, кажется, что объявили войну и нужно срочно начинать демобилизацию.

Впрочем, оказывается, так оно и есть...

— Там мальчика привезли, у него ОРВИ, но самое главное — у него рак крови. Иван Павлович собирает консилиум, поспешите.

Боже, рак крови. У ребенка. Сердце екает и замирает где-то в районе горла. Натужно сглатываю и думаю о том, что мир все-таки несправедлив. Ну как можно допустить, чтобы малыши болели, причем так сильно и, возможно, неизлечимо?! Нет, на том свете кто-то точно все устроил не так, как нужно. Ведь ребенок еще даже не успел согрешить, запятнать свою чистую ангельскую душу, а уже приходится сталкиваться с ужасающей болью, терзающей все тело и душу.

Хмурюсь и нервно застегиваю пуговицы халата все до одной. Думаю о том, что нужно было еще и волосы привести в человеческий вид, но на это не остается времени. Придется всем членам врачебного совета клиники созерцать мой вид таким, какой он есть. С цветными прядями в длинных волосах и острыми каблуками.

Выдыхаю, прежде чем открыть дверь и войти в святая святых. Вхожу и коротко улыбаюсь всем присутствующим. Врачебный совет проходит впервые со мной, но я знаю, что почти все специалисты, которые работают в клинике, негативно настроены ко мне. Кому-то не нравится молодой возраст, кому-то — внешний вид, а кому-то и длинный язык. Но что поделать. Всем угодить не получится, тем более у меня. А я к такой реакции уже привыкла, пройдя интернатуру.

— Наконец, все в сборе, — буквально следом за мной в кабинет влетает, словно на реактивной тяге, главный хирург, по совместительству главный врач всей этой дорогостоящей богадельни. Он зыркает в мою сторону глазами, и я тут же плюхаюсь на свободное место, чтобы не заставлять себя ждать.

Иван Павлович раскладывает документы на столе и приступает к делу. Это мне в нем нравится: все четко, грамотно, по делу. Не растекается мыслями по древу, не заставляет ждать. Коротко вздыхаю: черт, с ним у меня так много общего! Может быть, однажды он заметит и...

— Сегодня в нашу клинику поступила одна семья, — докладывает он. — Ребенок трех лет. Рак крови. Обнаружили недавно. Поступили с простудным заболеванием. Что скажете?

После небольшого затишья начинается обсуждение. Вопрос «лечить или отправлять в специализированную клинику» почти не обсуждается, все знают, что и как нужно делать, но Иван Павлович отчего-то буквально цепляется за ребенка.

Я не принимаю участие в разговоре, просто читаю пакет документов по больному, который раздали всем врачам клиники. Обсуждать тут нечего, они и сами это понимают. Нужны донорские клетки, и достать их оперативно можно либо за очень большие деньги в России, либо с помощью хороших связей в Америке. Зарубежный банк даже был бы предпочтительнее, потому что там выбор биоматериала выше, лучше, разнообразнее. Да и доставка очень хорошо налажена, вопросов не возникнет, как и проблем с транспортировкой.

Иван Павлович поглядывает в мою сторону неодобрительно. Наверное, мне нужно сказать что-то, высказать свое мнение, но я молчу. Предложения, которые выдвигают врачи на основе семейной карты маленького пациента, верные, правильные. Но все они очень долговременные, требуют длительного временного ресурса. А решать и действовать, я считаю, нужно скорее. Да я вообще всегда за быстрые поступки и слова, что говорить. А тут тем более.

Смотрю на фотографию улыбчивого малыша со светлыми волосами и невольно отвечаю на его искреннюю, открытую улыбку. Остаться равнодушной к такому яркому солнышку, даже на фотографии, невозможно. Если бы он сейчас вдруг вошел в кабинет и приказал отдать весь шоколад, который я прячу в шкафу, не задумываясь отдала бы ему все свои сладкие сокровища.

— Наташа... Михайловна! — вдруг пронзает мои мысли резкий звук голоса главного врача. — А у вас какое мнение?

5

Едва за Иваном закрывается дверь, я встаю с постели, несмотря на то, что ее мягкость и чистота манят, зовут в свои объятия. Но у меня нет времени на все это — следовать наставлениям врача. Все пройдет само, заживет как на собаке.

Отодвигаю систему, по которой текли витамины, или какое-то забористое лекарство, способное поднять и мертвого с того света, не то, что чуть-чуть раненного старого вояку, встаю на ноги. Немного кружится голова, но это мелочи. И не такое бывало.

— Алло, Дэн, брат, забери меня из клиники через пятнадцать минут, — даю распоряжение по телефону и оглядываюсь в поисках своих вещей. На мне из одежды только трусы, и я ненадолго задумываюсь о том, кто снял брюки, когда привез меня сюда. Неужели эта строптивая докторша? Представляю, как она бледнела и краснела, когда видела, каким мужским богатством обладают некоторые представители сильной половины человечества...

Однако одежды нигде нет. Ни куртки, ни брюк, ни ошметков рубашки. А это значит, что все мое оружие, спрятанное по разным тайным карманам, тоже находится, скорее всего, на ресепшене, у этой девчонки с большими глазами, похотливо пожирающими мое тело.

Телефон пиликает, принимая сообщение. Дэн. Приехал. Стоит у входа.

Ну что ж.

Не получилось у тебя, Иван, мать его, Павлович, удержать меня в стенах клиники, чтобы залечить раны до конца. Мне некогда приводить себя в порядок и ждать полного выздоровления, есть совсем другие планы, намного важнее, чем моя жизнь.

Открываю дверь и босиком выхожу в коридор. Тут же ловлю удивленный и негодующий взгляд какой-то женщины, явно неслучайного посетителя клиники, судя по спортивному костюму.

Хмыкаю, расправляю плечи, нагло улыбаюсь, замечая, как ее лицо становится пунцовым от смущения. Мне стесняться нечего. Качалка, постоянные тренировки с парнями на боксерском ринге, да и регулярные упражнения в постели со случайными девочками позволяют держать тело в форме. А повязка на груди, которая удерживает швы на месте, не давая крови хлестать Ниагарским водопадом, только добавляет брутальности и шарма. Женщинам нравятся плохие парни, это сто процентов, проверено на собственном опыте неоднократно.

Иду спокойно, не волнуясь по поводу мнения редких пациентов, удивленно провожающих меня возмущенными взглядами. Плевать.

— Амир Султанович! — окликает девчонка с ресепшена, как только дохожу до выхода. Черт, совсем забыл, как ее зовут. Ее взгляд не такой удивленный — привыкла ко всему, даже к такому поведению в стенах клиники, однако она тоже обескуражена — с чего бы полуголому мужику сбегать из клиники? — Иван Павлович не разрешал вам вставать, вы еще не до конца восстановились!

Ага, сейчас бы еще наставления Ивана Павловича слушать! Особенно после того, как он мне промывал мозги целый час о том, что нужно поблагодарить за спасение моей жизни эту девчонку, новенького хирурга. Мол, справилась очень хорошо, сделала все и даже чуть больше, а ты ее выгонять собрался, обидел, да еще и нагрубил...

Да плевать!

— Где мои вещи? — спрашиваю быстро и грубо. Вижу за стеклянной дверью очертания Дэна — вышел из машины и курит, оперевшись о капот пятой точкой. Времени у меня немного, нужно скорее возвращаться в дом.

Она смотрит по сторонам и в этот момент похожа на мышку-норушку. Убедившись, что никто не заглядывает к ней в стол, достаёт мое оружие, обмотанное в белое полотенце. Молодец, понимает, что перед камерами светиться не стоит. Понятное дело, что я сам лично потом потру все ненужное на видео, однако рисковать никогда не стоит зря. Сразу видно, что девчонка работает тут не первый год и понимает, что можно делать, а что — нельзя, что — говорить, а когда лучше промолчать. Не то, что эта докторша... Наташа...

Выхватываю все и поворачиваюсь, держа в руках свою официально не совсем разрешенную ношу... И тут же натыкаюсь на девушку. Помяни черта...

— Вижу, вы уже совсем оправились после ранения, — ехидничает докторша, смеривая меня с ног до головы насмешливым взглядом. Губы искривлены в ухмылке, руки сложены на груди, подчеркивая и без того влекущие, совершенные формы.

— Вашими молитвами, — прохожу мимо и отвечаю ей таким же взглядом. Как будто шпаги схлестнулись на ринге, только звона не слышно. Несмотря на то, что она на высоких шпильках, а я перед ней почти полностью обнажен, смотрю сверху вниз, заставляя ее чувствовать себя букашкой — тронь, и раздавлю.

— Совсем себя не бережете, — слышу ее ехидство в спину. — Слава богу!

Она коротко смеется, а я, не оборачиваясь, показываю средний палец, что доставляет ей еще больше повода похихикать.

Холодная ручка двери беспрекословно слушается, теплый летний вечерний воздух тут же опаляет кожу, прохладную после кондиционированного воздуха клиники.

— Вижу, курорт пошел тебе на пользу, — окидывает насмешливым взглядом мою голую фигуру Дэн.

— Молчи и дай ключи. Я поведу, — он тут же меняется в лице, закрывает рот, явно готовый к шуточкам по моему поводу, бросает ключи от тачки, которые я ловлю на лету. — Мою машину отгони в мойку, там все заляпано кровью. Пусть чистят языком, ясно?!

Дэн коротко кивает, а я сажусь на водительское сиденье. Сидеть голым на кожаном сиденье не очень комфортно, но у меня есть дела — нужно разобраться с этим шелудивым псом, который, напав со спины, ранил меня в плечо и кое-что украл у моей семьи. То, что нужно скорее изъять, пока ее имидж и  спокойное течение жизни не разрушились на корню...

6

Я выхожу в коридор и грузно сажусь на лавочку возле кабинета. В голове нет ни одной мысли, которая бы пронзила сейчас все мое существование, подсказала выход из сложившейся ситуации. Мне кажется, что стала ватой, белой, пустой. Дунь — и я улечу.

Возле соседнего кабинета стоит молодой врач в белом халате с изящной модной бородкой, но преждевременной лысиной, и разговаривает по телефону. Он почёсывает свой подбородок, будто кот, и играет интонациями, так что я понимаю: он общается с девушкой, которая ему, возможно, нравится. Этот парень не входит в состав врачебного совета, и у него явно в голове нет таких огромных задач, проблем, как у меня.

Мне всегда казалось таким удивительным, таким нелепым и странным, что врачи легко могут переключиться от мира страданий и боли на повседневные заботы. Вот он передает данные анализов маленького ребенка, которых черным по белому сказано: «Апластическая анемия в сверхтяжелой форме», попросту — рак крови, понимая, что показывает неразорвавшуюся бомбу, у которой уже выдернута чека. И этот же самый врач уже говорит, флиртуя, с кем-то на другом конце провода, и сомневается, и краснеет, и заискивает...

Но это и правильно: ведь он должен исцелять, а не множить постоянно печали и боль, боль и печаль.

— Что, Наташа... Наталья Михайловна пригорюнилась? — подсаживается он ко мне на скамейку. — Помочь?

Я в очередной раз с раздражением отмечаю эту деталь: все они сначала говорят мое сокращенное имя, а уже потом, когда в глаза бросится белый больничный халат, — добавляют отчество.

— Да, думаю, где взять огромную сумму денег для лечения.

— Ты о том мальчишке с раком крови? — понимающе качает он головой. — Черт знает, нужно родным обратиться в спонсорские фонды. Только так, и никак иначе. Не из собственного же кармана ты оплатишь ему операцию?

Хмурюсь. Чем? У меня и заурядных-то денег нет, не говоря уже о таких огромных суммах.

— А где можно разыскать одного спонсора, чтобы он... ну... оплатил хотя бы донорский материал? А потом второго — для оплаты операции?

Он отрицательно пожимает плечами.

— На самом деле клиника идет иногда на такие шаги, как благотворительная помощь. Ты можешь договориться с руководством о том, чтобы операция прошла бесплатно...

Я заинтересованно приподнимаю голову. Так, это уже интересно.

— Но на донорский материал тебе придется кого-то искать, не так-то это просто и легко — сумма реально огромная, так просто ее не достать.

— Да, и родители не смогут оплатить. Я видела их личное дело: водитель-дальнобойщик да воспитательница из детского сада.

— Ну... — разводит он руками. — У тебя только два выхода — сказать им, чтобы стучались во все двери и искали спонсоров, долго ждали помощи, либо... пойти к нашему руководству и попытаться договориться...

Он кладет мне руку на плечо, вставая, и пожимает его в поддерживающем жесте.

— Все будет в порядке, главное, не принимай близко к сердцу. Иначе сгоришь, и от тебя ничего не останется.

Он уходит, а я заторможено смотрю ему в след. Отчего такая несправедливость? Почему так происходит? Как мне быть? Что мне делать?

Вдруг о мои ноги ударяется зеленый мяч. Своим упругим пупырчатым телом он задевает кончики пальцев в босоножках и вырывает меня из тягостных дум.

— Эй, — слышу я детский возглас и поворачиваю голову на звук. У стены стоит белоголовый малыш, в котором я не сразу узнаю того самого мальчишку, чье личное дело держала в руках не далее чем пятнадцать минут назад. Он выглядит похудевшим, с сероватой кожей и синяками под глазами.

— Ето мой мячшь! — коверкает он слова, но делает шаг назад, хоть и глядит исподлобья настороженно. Склоняю голову набок, всматриваясь в него. От ребенка исходит такой чистый свет, он кажется мне настоящим ангелом, и потому его болезнь воспринимается несправедливой и ненастоящей.

— Димка, куда ты убежал! — из-за угла показывается взлохмаченная молодая женщина. Она встревожена, растрепана и взволнована донельзя. Видимо, бессонные от горестных раздумий ночи дают о себе знать: глаза тусклые, испуганные, вся фигура согбенная, а сама она выглядит так, будто собиралась впопыхах и почти в темноте. Все ясно: это мать малыша.

Она подбегает к нему, садится на корточки рядом и пытается буквально прикрыть своим телом ребенка от остального мира.

— Тетя иглает моим мячьшом! — показывает он пальцем в мою сторону, а сам улыбается. Я беру зеленый мячик в руку, подкидываю его вверх, и малец завороженно следит за моими действиями. Держу пари, он и не думал, что врачи могут отбивать правой ногой, обутой в босоножку на шпильке, мяч вверх пять раз подряд, как завзятые футболисты.

— Держи, парень! — протягиваю ему мячик, а сама еле удерживаюсь от того, чтобы не зареветь. Ну отчего мир так несправедлив?!

— Ой, спасибо вам, доктор, — устало и очень мило улыбается его мать. — Вы очень, очень добры!

Вижу, как в ее глазах блестят невыплаканные слезы, и тут же отворачиваюсь — не хочу, чтобы она видела, что я и сама нахожусь на грани.

Иду медленно, но по мере того, как кабинет владельца клиники становится ближе, мои плечи расправляются, а грудь выдвигается вперед. Я — настоящий боец, и отвоюю тебя у смерти, парень. Чего бы мне это ни стоило!

7

Доезжаю до особняка без проблем. Номера наших машин в базе у ГИБДД, и никто не смеет остановить никого из нас, только если не случилось чего-то экстраординарного. А сегодня не такой день. Люди в автомобилях проводят удивленными глазами, увидев в пробке на светофоре, что я — нагой, но стоит мне приподнять левую бровь, как они тут же отворачиваются. И правильно делают. Нечего искать проблем там, где можно обойтись и без них.

— Амир! — Едва открываются ворота для автомобиля, как тут же навстречу бежит Хан. Выхожу из машины и жду его насмешек над тем, что я голый, в одних лишь трусах и с перевязкой на груди. Однако тот ничего не говорит, только показывает на дом для гостей сбоку. — Мы нашли его. Нашли этого придурка.

Мое настроение тут же меняется. Отлично! Другое дело! Значит, пока я валялся без сознания, мои люди не только сопли жевали, но и действовали, в кои-то веки!

— Буду через пять минут! — отдаю ему распоряжение и практически бегу в дом. Он реально огромен. Такой дом мне не нужен, по факту, я его взял в уплату долга одного дилера, думая перепродать, однако воз и ныне там. Однако дом в спокойном месте — это хорошо, отдых нервам. Тем более что в городе есть квартира, которую я купил, чтобы справлять нужду с девчонками.

В два счета поднимаюсь по лестнице, открываю дверь в комнату. В шкафу нахожу брюки, обувь, футболку, куртку. С верхней одеждой придется повозиться, и я с трудом, но справляюсь.

В гараже, пристрое к тому зданию, где стоят автомобили, пахнет бензином и еще чем-то тяжелым. Запах привычный для меня.

— Зачем притащили его в дом? — спрашиваю у Хана, кивая на парня, привязанного к столбу. Его лицо больше похоже на фиолетовую маску — видимо, мои парни его хорошо побили перед тем, как обездвижить.

— Так это... а куда еще... тебя не было, дяди — тоже, — мнется Хан. Чертов придурок.

Я беру ведро с ледяной водой и выливаю его на привязанного пленника.

— Ты, шелудивый пес, есть разговор, — мужчина едва заметно стонет и пытается поднять голову. С трудом разлепляет глаза.

— Я кормил тебя с руки, давал достаточно денег, а ты решил предать нас? — Нависаю над ним и жалею, что не взял ни пистолета, ни ножа. Сейчас бы холодное оружие очень пригодилось для того, чтобы запугать этого придурка. Хотя мне кажется уже, что в нем не осталось разума — взгляд пуст и рассеян. Хмурюсь: видимо, мои парни чересчур увлеклись выбиванием мозгов из этого пса.

Пленник неразборчиво мычит.

— Я даже не хочу называть твое имя вслух! — Ударяю кулаком по деревянному столбу в двух сантиметрах от уха этого идиота. — Мы ели с одного стола! Вместе пили! Вместе баб драли, а ты...

Он снова что-то мычит, еле шевеля запекшимися от крови губами. Гематомы под глазами стали еще больше, и я уже не уверен, что он что-то видит.

— Он вообще в сознании, нормальный? — Уточняю у Хана. Тот кивает, а у самого глаза горят, когда он ждет, что я сделаю дальше. Видимо, думает, что я решу отрезать ухо или палец, чтобы залить тут все кровью, отомстив за свою рану в спине. Но я понимаю: от боли и шока парень тут же откинет коньки, а мне нужно узнать информацию.

— Куда дел жесткий диск, пес? — Кричу пленнику в ухо, и тот морщится. Значит, еще не все потеряно, он находится в сознании. Однако тот вдруг отрицательно качает головой и мне кажется, тянет губы в ухмылке.

— Что? Что ты говоришь? Что блеешь там, паршивая овца? — Нагибаюсь к нему ближе, чтобы расслышать то, что парень говорит.

— Ты ничего не получишь и потеряешь все. Все вы. Потеряете все, — шепчет он непослушными губами.

— Осел! — Толкаю его, и он заваливается набок, только веревки сзади, скрепленные на локтях, удерживают вес тела, чтобы он не рухнул на землю.

Отряхиваю руки, нервно выхожу из ангара.

— Уеду на пару часов. Его не трогать. Сам все решу.

— Куда ты, Амир? — Хан удивлен, да я и сам, честно говоря, немного озадачен своим порывом: кого вдруг захотелось увидеть. Наверное, это ассоциация в мозгу сработала: кровь — болезнь — бинты — клиника — строптивая докторша.

— Приеду, сказал. Скоро буду. Пса этого не трогать. Окочурится еще.

8

— Здравствуйте, Дамир Рустамович, — вхожу в кабинет после стука. Сердце бьется, как заполошное, словно у подстреленной птички. Мое дело правое, но все равно такое волнение никто не отменял. Это тебе не иголкой наживую на спине работать, зашивая рваную рану. Тут совсем по-другому себя вести нужно. Вежливо, тактично, ровно и без боязни.

— Да-да, — поднимает голову от компьютера мужчина. Ему явно больше пятидесяти, в черных волосах видны росчерки седины, однако она ему на удивление идет. Высокий лоб, гордые губы, прямой нос, — мужчина выглядит словно с разворота журнала, на котором обычно публикуется реклама дорогих часов.

— Меня зовут Наталья Михайловна, — прохожу вперед, в огромный и дорого обставленный кабинет. Все здесь выполнено со вкусом, и чувствуется явная рука дизайнера: согласно сочетанию цветовой гаммы подобраны шторы, книжные шкафы, стол и стулья для переговоров. Обстановка мягкая, кремовая, ненапряжная, но при этом именно здесь ощущается аромат денег. Как будто все эти картины на стенах в позолоченных рамах, отчетливо блестящих дороговизной, огромная плазма, мягкие диваны хранят на себе запах разбросанных евро.

— Очень рад, — приподнимает он бровь и выжидающе смотрит на меня. Я прекрасно понимаю, о чем он думает, и тут же вытираю вспотевшие ладони о белый халат — владельцу клиники некогда ждать, пока его штатный хирург перестанет волноваться и соберется с духом чтобы высказать свою просьбу. Поэтому я выдыхаю и торопливо произношу заготовленную фразу, а сама чувствую себя так, будто бы стою на краешке крыши дома, а подо мной на расстоянии ста метров находится земля, распахнувшая свои объятия.

— Дамир Рустамович, я не отниму у вас много времени, — подхожу близко к его столу, но не сажусь в кресло напротив, хоть он и указал мне на него. Если сяду, точно потеряю всю решимость. Лучше так, стоя, так мой голос будет звучать увереннее.

— Сегодня в клинику поступил мальчик с диагнозом рака крови. — Он в ответ кивает и внимательно смотрит на меня своими черными, темными глазами, и в этот момент у меня по позвоночнику крадется нехорошее предчувствие и ощущение, будто бы я уже видела эту черноту и эту звериную цепкость, которая плещется на дне зрачка. — Ему нужна помощь.

Мужчина складывает пальцы в замок и прикладывает их к подбородку. Чуть склоняет голову набок, и мне кажется, готовится к отрицательному ответу, отпору — его взгляд становится чуть теплее, но видно, что он не будет тратить не только свое время, но и деньги по пустякам.

— Его семья довольно бедна, они не смогут потянуть ни донора, ни операцию. Но вы бы видели этого малыша! Он обязательно должен жить! Он такой маленький — ему всего три года, а уже внятно говорит, играет и выглядит словно ангел. — Я чувствую, что меня несет, и я говорю не то, что хотела, но чувства рвутся наружу сами, вытекают быстрыми словами.

— Мы сможем договориться и выступить спонсорами операции, есть схемы, если заключить трехсторонний договор... Но нужно заказать донорские клетки. Они стоят очень дорого, но... — выхватываю сотовый телефон, открываю заметки и пишу там сумму, в которую оценивают донорский материал в России и за рубежом, отдельно пишу шестизначную цифру — стоимость операции, которую хочу провести бесплатно здесь.

— От всей души прошу вас: войдите в положение! — протягиваю ему сотовый, а у самой руки трясутся. От неловкого движения телефон падает прямо ему на стол.

Дамир Рустамович вздыхает, смотрит на экран, где указана огромная, просто баснословная сумма, берет сотовый телефон в руку и встает. Медленно обходит свой стол, подходит ко мне, почти задыхающейся от волнения. Встает рядом. Он одет в офисный костюм-двойку, пуговицы рубашки застегнуты на груди, белоснежная ткань натянута так сильно, будто бы там, под рубашкой, не просто тело, а стальной манекен с мускулатурой. Тонкий приятный аромат туалетной воды щекочет ноздри.

Мужчина внимательно разглядывает меня и вдруг медленно поднимает руку, задумчиво берет в руку прядь волос из хвоста, проводит меж пальцев. Такой жест сбивает с толку, и я тут же беру себя в руки. От волнения не остается и следа. Чувствую, как по горлу поднимается пунцовый румянец, достигает щек, и они алеют распустившимся бутонами роз.

Что это значит?

— Наташа... Михайловна, — задумчиво говорит он, и голос его кроток и вкрадчив, как летний дождь за стеклом. — Это очень большой риск и очень большая сумма. Мы не можем на это пойти... Вы должны это понимать.

Зажмуриваюсь и призываю своего ангела-хранителя, чтобы он нашел, подобрал именно те слова, которые помогут мне переубедить этого богатенького Буратино, смотрящего на меня со странным блеском в глазах.

И, кажется, мне это удается.

— Каждый день мы теряем близких, — голос с каждым звуком становится все тверже. — Но какова эта потеря для родителей? Для матери? Для отца? Потерять собственного ребенка, только что начавшего свой путь? — Слезы подступают к глазам, душат, встают в горле сухим наждачным комком. — Наша с вами задача — не отбирать жизни, о нет. Мы должны дарить жизнь, понимаете? Сражаться за каждую жизнь на этой земле!

— А если эта жизнь не достойна того, чтобы быть здесь? — тихо говорит он, и от его голоса у меня мурашки пробегают по рукам.

— Не может быть такого! — горячо возражаю. — Не может. Каждая душа пришла в этот мир для чего-то. Чтобы сделать землю лучше. Чтобы сделать чье-то существование не таким невыносимым. Чтобы помочь ближнему.

9

По пути в клинику заруливаю в цветочный магазин. Беру самую большую корзину ярких цветов, бросаю крупные купюры на стойку флориста и подмигиваю ей, выходя из салона.

— Кому-то повезло, — шепчет, глядя влюбленными глазами на корзину, девчонка-продавец. Звякнув колокольчиком, дверь за мной захлопывается. Ставлю цветы на заднее сиденье, и, когда сажусь спереди, чувствую, что какая-то трава щекочет шею.

Иван прав — докторша спасла мне жизнь. Мы каждый день кого-то теряем, я сам грешен тем, что могу перерезать нить чьей-то души, и только что удержал себя от такого поступка в гараже. Моя душа черна, она требует боли, крови, слез, но она жива. И жива благодаря этой самой строптивой красавице, которая зашила мне рану, перетащила в коридор и сделала все необходимое, чтобы я не отбросил коньки прямо в клинике.

Так что эти цветы — ей. Ну и разговор, ладно, чего уж там. Я задолжал ей беседу. Поблагодарю, скажу пару комплиментов.Ну и позову ее в ресторан. Девчонка невероятно горяча, строптива, несдержанна, от нее так и веет духом свободы. Сам не знаю, чего от нее хочу, какое-то притяжение, не иначе. Там, в ресторане разберусь, что мне от нее нужно. Чего хочет мое тело или моя душа. Черт знает, но, кажется, там, под кожей, бегут отравленные ею кровяные тельца. Может быть, она мне вколола что-то, пока я был в отключке?

— Это Наташе... Михайловне, — с глухим звуком корзина приземляется на стойке регистрации. — Она здесь?

— А она уже ушла... У нее смена кончилась, — наивно порхая ресницами, говорит девчонка с ресепшена.

— А куда? Не знаешь, какие у нее планы? — Сам достаю сотовый телефон, чтобы записать ее номер, который эта фиалка с длинными ресницами мне обязательно продиктует.

— Знаю, — мнется она и улыбается несмело. — В свадебный салон.

От удивления у меня перехватывает дыхание.

— Ку-у-уда?! — Вот это новости. Даже не знаю, как к этому относиться: просто удивиться, почувствовать разочарование или решить, что чужая свадьба — не помеха яркому и феерическому сексу, который наверняка будет с этой докторшей.

— В свадебный салон, — повторяет она.

— Черт. — Отталкиваюсь от стойки регистрации и быстрым шагом прохожу сквозь двери. Они реагируют на это раздражающим колокольчиком.

Подхожу к машине, пиликаю сигнализацией и вдруг чувствую какую-то необъяснимую тягу к тому, чтобы повернуть в другую сторону. Интуиция — моя самая сильная сторона, не раз спасала жизнь, и сейчас я повинуюсь ей. Шестое чувство для меня иногда важнее остальных пяти, и я доверяю ему как никогда прежде. Особенно сейчас, когда наша семья стоит на пороге войны с другим криминальным кланом из-за пропавших документов.

Делаю несколько шагов вперед, оглядываюсь по сторонам, оценивая пространство. Все привычно и просто: дома, машины, ничего подозрительного. Прохожу еще немного вперед, останавливаюсь рядом со свадебным салоном и лениво скольжу по его стеклянной витрине взглядом. Рюши, кружева, белые тонны фатина и шелка. Ужасное зрелище.

Бедняга тот, кому придется пройти через этот кошмар — устройство свадьбы, кутерьма с невестой, родными, безумная трата денег. И все для чего? Чтобы в какой-то момент понять, что вы не подходите друг другу, и пойти искать других партнеров.

Нет уж, от таких мест нужно держаться как можно дальше. Чтобы ни одна цыпочка не успела заарканить, пользуясь в том числе запрещенными приемами.

И вдруг по спине пробегает ток.

Вглядываюсь вперед, в силуэт среди разряженных манекенов и протираю глаза, чтобы сфокусировать зрение. Ошибки быть не может. Это она. Доктор. Хирург, которая спасла мне жизнь. Она кружится в белом облаке и смеется вместе со своим отражением.

Фатиновая белая юбка водопадом опадает в пол, скрывая ножки, облаченные в кружевные чулки и атласные туфли на высоком каблуке. Тонкую талию обнимает широкий пояс, завязанный позади шикарным бантом. Грудь покоится в корсете, вытканном тончайшим кружевом, которое переливается, искрится в солнечном свете и отбрасывает теплые солнечные зайчики вокруг, в том числе и на зеркало, смягчая черты девушки и обещая праздник. Волосы уложены в скромную и очаровательную прическу с обманчиво небрежными волнами и тычинками искусственных цветов и речным жемчугом — изысканная и притягательная красота невинности.

Все внутри меня переворачивается. Не раз и не два я видел невест, но отчего-то сейчас это зрелище становится невыносимым. Хочется одновременно смотреть на это чудо и сбежать отсюда за тысячи километров. Хочется разбить к чертям эту витрину и утащить девчонку на плече, хочется закрыть глаза, развернуться и сделать вид, что я не видел этого великолепия.

Сжимаю и разжимаю кулаки.

Ей, такой умной и честной, не место рядом со мной. Она должна жить в своем чистом и прекрасном мире, где справедливость торжествует, мир прекрасен и красив, а злые дьяволы вроде меня сидят под замком, чтобы не творить свое черное дело под покровом ночи.

Теперь я отчетливо вижу, что она мне не пара, как и я ей. Наши пути до этого момента шли разными дорогами, и так и должно продолжаться, мы зря пересеклись в одной точке. Между нами не должно быть и не будет ничего общего.

Сразу видно по ней, и как я сразу не понял: ей нужны только серьёзные отношения, тогда как мне... Черт, я до сих не помню имя девчонки, с которой спал недавно, а ведь вижу ее за стойкой ресепшена клиники каждую неделю. И таких однодневок — целая куча!

10

— Ну что, как вам? — улыбается продавец. Она, думаю, уже потирает руки в предвкушении того, как будет заворачивать мне дорогущее платье. Не тут-то было, милочка. Я вообще не собираюсь замуж.

— Отличное платье, очень красивое, спасибо! — Кружусь вокруг своей оси и вдруг лопатками чувствую какое-то жжение. Странно, что это такое? Оглядываюсь, но ничего примечательного, подозрительного не замечаю.

Гляжу в зеркало и вижу отражение красивой девушки, которая развлекается тем, что примеряет свадебные платья, когда ей становится тяжело и грустно, муторно на душе. И этот белый праздник — единственное, что есть в ее жизни хорошего сейчас.

Сегодня я сделала большое дело — спасла жизнь малышу. И пусть пока это только на уровне договоренностей, но все же... Знаю, что все сделают быстро, и я точно буду отмечать его выздоровление...

А еще... сегодня я спасла жизнь одному бандиту... Злому, нервному, наглому, тому, о ком и вспоминать не стоит, но отчего-то прямо сейчас его нахальная улыбка встает перед глазами. Так и хочется крикнуть, прогнать его, но отчего-то не выходит.

Таш, не думай, не думай о нем. Он того не стоит. Он тебе явно не пара, как и ты ему. И вообще — никаких отношений. Хватит, баста. Все, закончили на этом.

Отчего-то настроение стремительно бежит к нулю, и даже бокал шампанского, принесенный предупредительным администратором, не спасает. Теперь я снова кажусь себе жалким подобием настоящей девушки, которая имеет право на счастье и любовь. Подобием, потому что я-то как раз на это права не имею.

Отставляю фужер, поворачиваюсь и расстегиваю платье. Оно, струясь по моему телу, опадает белым кружевным облаком к моим ногам. Недавно прямо у алтаря меня бросил жених, признался, что изменил, что любит другую, когда я шнуровала корсет свадебного платья, считая, что через полчаса сменю фамилию. И чтобы собрать себя по крупицам, сбегая от себя, от других, от стыда и страха, я приехала в этот город, нашла работу и решила начать все с чистого листа.

Думаю, что скоро, однажды, эта привычка мерить свадебные платья, чтобы поднять себе самосознание, самооценку, женское ощущение превосходства, пропадет. Исчезнет, как дым, испарится туманной дымкой при свете яркого дня.

Однажды.

Но не сейчас.

Отдаю платье, повязываю свой поясок на талии, поправляю сумочку и выхожу в теплые вечерние объятия улицы. Уже стало темнее и включились фонари, освещая пространство вокруг. По дорожкам заспешили мамы с колясками, влюбленные пары, и я...

Медленно бреду по тротуару и смотрю по сторонам. Прохожу мимо рабочего места, мимо своей клиники, вдруг замираю.

В мусорном баке у входа свалена огромная груда цветов, будто бы сумасшедший садовник собрал в охапку все растения с клумбы и вывалил их в одном месте. Голубые гиацинты, синие ирисы, розовые точки хризантем, алые капли кровавых роз, — каких только цветов тут нет!

Я медленно провожу пальцами по лепесткам, будто бы жалея, чувствую их шелковистую мягкость, и мое сердце сводит судорога сожаления.

О том, что могло случиться, но не случилось. О том, что могло произойти, но не произошло.

Об удаче, которая не сбылась.

О любви, которая не случилась.

О счастье, которое прошло мимо...

Если бы я знала тогда, что готовит мне следующий день, то не сожалела бы об этом и минуты, потому что после вся моя жизнь обрушилась в одно мгновение...

11

Спустя семь дней

— Срочный вызов, — Регина удерживает меня за рукав халата, когда я пробегаю мимо. — Говорят, потеряно много крови и нужна срочная хирургическая помощь.

— Хорошо, пусть везут. Я приготовлю операционную, — соображаю быстро и четко, тут же провожу мысленную инвентаризацию всего, что находится в моем кабинете, чего может не хватить.

Девушка с ресепшена не убирает трубку телефона от уха и знаком просит меня оставаться на месте.

— Нет, нужно ехать, — шепчет она и тут же морщится: видимо, плохая связь и в трубке что-то начинает булькать. — Никого нет, только вы остались.

Закатываю глаза. Необходимо срочно принимать решение: ехать мне или поставить в известность о вызове руководство клиники, где я начала работать совсем недавно. Иван Павлович четко просил его не беспокоить — он занят с маленьким Димой, которому уже на днях мы сделаем операцию, и, возможно, еще один ребенок на этой земле будет спасен.

— Хорошо! — Хватаю свой «тревожный чемоданчик», выбегаю на улицу, спешу в гараж. Там уже на ходу карета скорой помощи — Регина успела позвонить и предупредить водителя. Усатый мужчина удивленно смотрит на меня из-за руля.

— Вы?.. Наташа... Михайловна...

— Поехали, поехали, — краем сознания удивляюсь его внезапной нерасторопности и заставляю поспешить — показываю рукой, что нужно торопиться. Он пожимает плечами, как бы говоря, что мне виднее, и выжимает сцепление и газ. Крутит руль, и мы, наконец, выезжаем из гаража. Поправляю на груди врачебный белый халатик и тереблю пуговицу. Несмотря на то, что у меня уже достаточно хорошая квалификация, капелька волнения присутствует, ведь я совсем не знаю, что меня ждет на вызове.

Спустя целых полчаса бесконечной дороги сначала по городу, потом через лес, а позже мимо высоченных заборов, скрывающих богатые коттеджи, мы подъезжаем к воротам огромного дома.

Никогда еще не была в этой части города — по дороге с удивлением рассматривала огромные дома, больше похожие на хоромы, но этот дом... этот дом вызывает удивление своим размахом.

Моему взору предстал во всей красе классический особняк. Высокая островерхая крыша, скошенные каминные трубы, черный и белый цвета, но кое-где поблескивает на холодном солнце розоватый кирпич. От дома веет романтикой и древностью, это невероятное сочетание, и можно сразу понять, что хозяин этого особняка — очень и очень непростой человек.

— Приехали, — коротко выдает водитель, но не спешит выходить из машины. Только внимательно смотрит вперед, цепко оценивая каждый миллиметр пространства.

— Ничего не понимаю. А где больной? Что случилось? Почему нас никто не встречает?

Вместо ответа водитель поводит плечами. Делать нечего, и я выбираюсь из автомобиля.

Но, как только захлопываю за собой дверь, резко врезаюсь в чье-то стальное плечо.

— Прости...те... — медленно поднимаю глаза и сдерживаю стон от злости и негодования. Не может быть. Черт. Не может этого быть!

Прямо передо мной стоит самый отвратительный, самый нахальный из всех нахальных типов! Мы встретились с ним совсем недавно, я сделала ему операцию — зашила ножевую рану на плече, а он после этого заявил, что меня нужно уволить!

Скольжу взглядом по его груди — похоже, он не удержался и снял повязку раньше срока, но я этому не удивлена. Такие альфа-самцы не могут позволить себе показать, что являются обычными людьми. Его белая футболка натянута на накачанных мышцах, через ткань виднеется каждый изгиб бицепсов, чувствуется напряженный сосок.

Черная кожаная куртка на широких плечах добавляет брутальности, но все это меркнет в сравнении с его взглядом.

Черный, злой, жестокий и яростный, если бы он мог поджигать, то сейчас я бы горела в геенне огненной.Он медленно осматривает меня с ног до головы, начиная с пальчиков ног, украшенных кроваво-красным лаком, и заканчивая простой черной резинкой, сдерживающей на макушке тяжелый конский хвост — прическа, на которую пока хватает времени.

— Ты что здесь делаешь? — сквозь зубы шипит он, и я поеживаюсь, но уже через секунду беру себя в руки.

— Приехала на вызов, — гордо вскидываю подбородок и не отвожу взгляда. — А ты?

Его брови взлетают до линии роста волос, выражая удивление. Он резко срывается с места, дергает за ручку двери скорой помощи и буквально волоком вытаскивает водителя из-за руля.

— Ты кого привез? — шипит он ему в лицо, а мужчина растерянно и испуганно глядит то на его залитые яростью глаза, то на меня. — Ты кого привез, я спрашиваю? Где Иван?

Складываю руки на груди, стараясь унять участившееся сердцебиение. Не такого приема я ожидала, когда ехала на вызов к человеку, истекающему кровью.

— Что происходит? Ты можешь мне объяснить?

Мужчина берет себя в руки, закатывает глаза, будто бы один только звук моего голоса ему неприятен, отпускает рубашку водителя, и тот буквально валится наземь, как мешок с картошкой.

— Ты зачем приехала? — Резко бросает он в мою сторону, и глаза его сатанеют. — Зачем?

— К больному, — тихо отвечаю, уже сто раз пожалев, что прыгнула в карету скорой помощи и выехала на вызов.

12

— Амир Султанович, — подает голос водитель, решив, наверное, заступиться за меня.

— Свободен, — даже не оборачиваясь дает команду мужчина, пальцы которого как клещи сжимаются на моем локте, явно оставляя синяки. Водитель тут же вскакивает с места, и я слышу шум мотора. Он что, бросает меня? Одну? Здесь?

— Эй! — пытаюсь я остановиться, затормозить, выразить негодование, но ничего не выходит. Амир только мрачно кидает на меня черный взгляд и продолжает вести куда-то по мощеной дорожке. На нашем пути не встречается ни один человек, и это тоже кажется мне немного странным — наверняка в таких хоромах должна проживать целая рота!

Огибая красиво постриженные, ухоженные кусты, он тянет меня вперед, не говоря при этом ни слова. Мы проходим мимо дорожки, ведущей к большому дому, сворачиваем направо а за небольшим каменным фонтаном Амир буквально волочит меня, и я только провожаю глазами огромный загон для лошадей. Наконец мы достигаем пункта назначения. Это небольшой домик, больше похожий на гостевой, с красной черепичной крышей, круглыми окошками.

— Амир! — Из-за угла выходит мужчина, и я от неожиданности отшатываюсь. Высокого роста, намного выше среднего, широкоплечий и волевой. Он встает рядом и смеривает меня заинтересованным взглядом. Отчего-то мне хочется поежиться, закрыться.

Амир издает какой-то рычащий звук и отодвигает меня за спину.

— Хан, — бросает он.

— Этот шакал молчит, нужно что-то делать.

— Сейчас все будет. — Амир бросает на меня взгляд, который трудно идентифицировать. Но одно понятно — в нем теплится толика ожидания.

— Я в ваших делишках не собираюсь участвовать, — цежу сквозь зубы. Отчего-то все происходящее мне не нравится, кажется, будто бы над моей бедовой головушкой сгущаются черные тучи. Почему Амир отправил обратно машину скорой помощи? Почему тащит меня за собой? Где все люди? И для чего он притащил меня сюда?

— Не участвуй, — тяжело припечатывает меня к земле Амир.

— Отлично, в таком случае я пошла. — Пользуясь тем, что он отпустил мой локоть, я делаю два шага вперед, а сама шарю глазами по окрестности, гадая, как буду выбираться из этого огромного поместья и как мне доехать до города. Мы на машине ехали полчаса, а пешком сколько времени займет дорога? Не меньше нескольких часов, наверное...

— Эй, доктор! — Свистит мне в спину второй, по имени Хан. — Больной не в той стороне. Вы дорогу перепутали.

— Ничего, ничего, — делаю неопределённый жест рукой, а сама стараюсь не сорваться на бег, понимая, что глупо бежать от двух таких накачанных мужчин, которые занимаются спортом явно больше одного раза в месяц, в отличие от моей ленивой задницы. Даже не поворачиваюсь в их сторону, иду вперед уверенной походкой от бедра, будто бы все в порядке. Однако халат сбивается спереди, выдавая спешку.

И тут босоножки подводят меня: запинаюсь о какой-то камешек и чуть не лечу вперед, мысленно прощаясь с изящной формой моего аккуратного носа. Такие дороги, мощеные огромными камнями, явно не предназначены для поспешного передвижения на тоненькой подошве и высоком каблуке модельной женской обуви.

— Что за наказание, — слышу вдруг совсем рядом. И тут же, даже не успев сгруппироваться, понять, что происходит, резко взлетаю вверх. Охаю от удивления, тормошу ногами и руками, как черепашка, которая перевернулась по ходу своего движения. Что происходит?

— Ты не в ту сторону пошла, Наташа... Михайловна, — говорит Амир, удобнее перехватывая меня своими крепкими руками на весу.

— Да что вы себе позволяете? — удивленно смотрю на него, но сделать вид потревоженной царственной особы не очень выходит — Амир легко, будто бы удерживая котенка, несет меня в обратную сторону, к домику, возле которого стоит тот самый Хан и смотрит потяжелевшим взглядом, не предвещающим ничего хорошего. — Пустите!

Его кожаная куртка распахнулась, и я оказалась прижатой к горячему телу, прикрытой только тонким трикотажем белой футболки. Он чуть подбросил меня вверх, перехватил поудобнее и прижал меня сильнее к себе. Мое сердце тут же забилось сильнее, кровь запульсировала в висках, забýхала в ушах. Рука соскользнула, и мне пришлось обхватить его талию, что я и сделала, но тут же получила предостерегающий взгляд — Амир зыркнул вниз, на меня, так сердито, что я опешила.

В два счета мужчина донес меня до той точки, откуда я попыталась сбежать, поставил на землю, аккуратно, спокойно. Выпрямился. Он выглядел так, будто стоял все это время спокойно здесь и совсем не делал никаких телодвижений, не нес на руках девушку, пытавшуюся выбраться из таких неожиданных объятий.

— Мне кажется, вы собираетесь меня удержать тут насильно, — сложив руки на груди, говорю Амиру, по-видимому, имеющему вес среди этой парочки насупленных мужиков. — Я на такое не подписывалась.

Они переглядываются, и Хан закатывает глаза.

— Случилась ошибка, и привезли тебя. Ждать долго мы не можем, пес скоро отбросит коньки, а из врачей поблизости есть только ты. Поэтому тебе придется кое-что сделать.

— Что еще? Я не ветеринар, не смогу помочь с вашей собакой.

Хан хмыкает, а Амир едва заметно меняется в лице.

— Нет, ну если совсем все плохо, могу перевязать рану, но поймите, с животными я дела никогда не имела!

13

Плохое предчувствие тисками сдавливает горло. Если там, снаружи, мое шестое чувство только-только поднимало голову, то теперь я точно была уверенна, что здесь дело пахнет криминалом. Еще каким! Человек в углу мало походил на живое существо. Его поза — поза эмбриона — скрывала многое, но главное было понятно: он явно находился на грани жизни и смерти.

Одежда разорвана, и было даже непонятно, какого она цвета — то ли выцвела, то ли стала настолько мокрой, что понять, что на нем, не представлялось возможным. Волосы неопределенного цвета растрепаны, спина явно изуродована ударами хлыста.

Во мне борются два чувства — хочется подойти и по возможности помочь ему, а с другой стороны мелькает предательская мыслишка о том, что таким образом я точно стану замешана в чем-то некрасивом, страшном, болезненном. Не придется ли потом платить за свою сердобольность слишком высокую цену? Но я тут же отбрасываю эти крамольные мыслишки прочь.

— Здесь ему оставаться нельзя, — говорю быстро и отрывисто, чувствуя, что Амир стоит за спиной, выжидающе наблюдая за моим поведением. — Вы же понимаете, что он умрет?

Мужчина позади не отвечает ничего, только реагирует на приход Хана, который бросает мне в ноги мой «тревожный чемоданчик», в котором собраны лекарства первой необходимости.

— Нужна операция, нужно обследование, — подхожу ближе к Амиру, чувствуя в себе силу правды, которая произрастает из уверенности в том, что я могу помочь человеку, оказавшемуся в таких страшных и сложных условиях.

— Все сделаешь здесь, — Амир смотрит на меня пристально, не отводя взгляда и не моргая. От такого напряженного внимания по коже бегут мурашки, и я сама вдруг вспоминаю, что мне повезло убедиться на операционном столе в том, что он состоит из теплой плоти и красной крови, иначе бы сейчас точно решила, что передо мной человекоподобный робот. — Все необходимое рядом.

— Ему нужно сделать томограмму, посмотреть анализы крови, сдать химию, в конце концов. Я даже не знаю, может быть, сломаны ребра, проколото легкое, все что угодно может обнаружиться, — давлю на него, но уже понимаю, что мне скажет этот мужчина, улавливаю по его твёрдому настрою, по упрямо сжатым губам, по напряженным скулам, по тому, что он даже не сменил позу, когда я подошла к нему впритык.

— Иначе не смогу ему помочь, — развожу руками, а сама снижаю голос до полушепота.

— Нужно, чтобы он очнулся и сказал кое-что, остальное не твоя забота, — поднимая брови вверх, говорит Амир, и от его уверенного, нахрапистого баритона я внутренне вся сжимаюсь.

Когда люди говорят таким образом, когда они так уверенны в себе, невозможно спорить, ругаться, — это будет бесполезным сотрясанием воздуха, знаю это точно. Мой отец, военный человек, всегда был таким. Ты можешь быть трижды права, предоставив сотни доказательств своего верного выбора, но все равно получишь ответ: нет. И легче сдвинуть с места Фудзияму, чем переломить его решение.

— Сказал кое-что? То есть, язык вы ему оставили, — хмуро ерничаю, давая понять, что догадалась, чьих рук это дело.

Хан у входа в загон хмыкает и что-то бурчит себе под нос — полагаю, дает оценку моим умственным способностям или острому языку. Амир же резко выдыхает сквозь зубы.

— Делай свое дело, женщина! — Он оборачивается и кивает Хану, а тот тут же подбегает ближе, как преданная собачонка. — Помоги ей во всем, что скажет. Буду скоро.

Амир резко срывается с места и в два длинных шага достигает выхода. Вот черт, не оставит же он меня одну с этими двумя? Хан вытягивает губы в трубочку и причмокивает, проходя похотливо поблескивающими глазками по моему телу, замерев на груди. Ежусь, чувствуя холод и страх, как будто меня резко лишили теплого одеяла, выставив на мороз — наедине с Ханом я явственно ощущаю исходящую от него угрозу, которая может вылиться в первородный страх.

— Да, Хан, — вдруг раздается у выхода, и я перевожу взгляд туда, где остановился Амир. Он ждет, пока второй мужчина посмотрит на него, и говорит строго: — Девчонку не трогать, ясно?

Хан нервно облизывает губы и пожимает плечами, что можно расценить и как положительный, и как отрицательный ответ.

— Я спросил: «ясно»? — Нетерпеливо повышает голос Амир.

— Ясно, — нехотя цедит Хан и опускает свой горящий страстью взор. Делает несколько шагов по направлению к мужчине, пострадавшему от тысяч кулаков или попавшему под каток, дотрагивается до его руки носком ботинка, брезгливо морщит губы.

— Что вы делаете! — возмущаюсь я и буквально бросаюсь на колени, желая защитить несчастного, измученного, изможденного пленника. — Вы — животные!

Хан сплевывает в угол и говорит, не скрывая своей гордости за слова:

— Ты даже не представляешь, какие, девочка.

Теперь я вскакиваю на ноги и останавливаюсь прямо напротив этого человека. Упрямство во мне перебарывает страх, а злость придает сил.

— Делайте все, как сказал Амир Султанович, — специально называю полное имя своего... похитителя, чтобы придать вес словам, чтобы показать, что я под его защитой, а также дать понять этому мужчине, что он не имеет надо мной никакой власти. — Будете мне ассистировать. Ясно?

В его глазах сверкает нехорошим светом молния, но он будто бы принимает правила игры, которые я навязываю ему сейчас, и опускает плечи. Вот так. Не стоит меня запугивать, чертов Хан. Я вашего Амира не боюсь, а тебя и подавно.

14

Чертовы идиоты. Нашли кого привезти! Докторшу, которой здесь, в этом доме, точно не место!

И как она приехала не вовремя!

От злости не сразу правильно нажимаю на виртуальные кнопки айфона, попадаю не туда, и только с третьего раза дозваниваюсь Ивану. Пусть объясняется: отчего так получилось, что в логово льва пришла невинная овечка? Тем более после того, как я ясно просил уволить ее, вышвырнуть из клиники, чтобы она своими чистыми глазками не портила мне настроение и не подвела под монастырь в случае чего.

Однако главный врач нашей семейной клиники не доступен. Он там в черную дыру провалился, что ли? Никак не дозвониться, не накричать, не промыть ему мозги.

Как можно быть таким бессовестным человеком?

Но решать проблемы нужно по мере их поступления, пока что у меня совсем нет времени ни на что, а это значит, что я должен заняться самым главным.

Пока докторша пытается поднять на ноги этого шелудивого пса, чтобы он раскрыл свой рот и, наконец, признался в своем ужасном преступлении против семьи, я займусь тем, что действительно важно.

Прохожу до конца участка, открываю дверь в огромный гараж, где уже собрались члены моей небольшой группировки среднего звена. Всего их несколько бригад, эта — самая многочисленная прослойка, и именно мне нужно курировать их деятельность, чтобы в ненужный момент не случилось никакой революции.

— Олег имел дело с Вильдановым, — говорю сразу без предисловий, чтобы не тратить лишней минуты. Парни, которые оказались тут, сразу же подбираются, выпрямляются, готовясь слушать. Почти все, кого звал, — пришли. Другого варианта и быть не могло — кто ослушается Амира, тот будет жалеть об этом.

— Наш приближенный человек на прошлой неделе похитил одну вещь, которая ему не принадлежит. Прямо из этого дома. Дома, в котором ему дали работу и еду. Не побрезговал, шелудивый пес, и предал своего хозяина.

Обвожу тяжелым взглядом собравшихся, ловлю их эмоции. Если у этого барана, который прямо сейчас лежит под скальпелем симпатичной докторши, есть сообщник, я смогу уловить малейшее движение, вычислить крыс на корабле. Но лица парней непроницаемы. Они явно озадачены и ждут приказа, что нужно делать.

— Мне нужно знать, с кем общался этот шелудивый пес. Всю его жизнь вне этого дома. Как он жил, что он делал, что ел и с кем спал. Понятно?

— Амир, что мы ищем? — Поигрывая ключами от автомобиля, переглянувшись с некоторыми мужчинами, спрашивает самый рослый. Это Руль. Главный в этом звене, через него и делаю все свои дела, которые не стоит доверять обычным людям. — Ты скажи.

Цепко гляжу в его глаза. Может ли он использовать полученную информацию против семьи? Сможет ли отыграться на мне за какие-то резкие слова, обиду? Не получится ли, что я сам сейчас передам острый нож, который каждый из этих людей сможет вонзить мне в спину, лишив жизни? Но самое главное — не воспользуется ли он тем самым ключом, который утерян?

Но другого выбора нет, иногда приходится доверять и другим.

— Ищем то, что он вынес из главного дома. Это компромат на Вильданова. Думаю, он имел с ним дело, другой причины, почему он украл его, нет.

Парни присвистывают. Они понимают: если узнают, что он вышел из нашего дома, быть войне кланов. А для этого не время.

— Пока информация не всплыла, а это значит, что его сообщник либо приберег его на крайний случай, либо...

— Или он никому его не отдал? — спрашивает один из таксистов.

— ...или он никому его не отдал... — мрачно повторяю его слова. — Информация может быть интересна только ФСБ, но самое главное — она не должна всплыть раньше времени. Материал собран на нашего конкурента, и если он появится сейчас, то сразу станет ясно, КТО инициатор. А нам нужно держаться в тени.

Провожу ладонью по волосам.

— В любом случае, отследите все. Опросите всех. Аккуратно — неаккуратно, мне все равно. Вы в своем праве, а это значит, что можете делать все, что душе угодно. Я даю свое согласие.

— Даже на беспредел? — ухмыляется Руль. В ответ я зло смериваю его взглядом. Если бы было «добро» на беспредел, он об этом узнал бы последним. Мелкая сошка, а все туда же.

Парни жмут руки, прощаясь. Последним уходит Руль. Он задерживается, подходит ближе, протягивает ладонь. Ухмыляется. Наверное, приятно быть первым, к кому пришли с важным заданием из семьи.

Я медленно протягиваю свою руку в ответ и резко сжимаю его пальцы, так, что слышно, как начинают трещать кости.

— А-а-а-Амир! — Выпучив глаза, загибается от боли Руль. Он буквально удерживает себя на весу, чтобы не упасть к моим ногам на колени.

Сжимаю его руку сильнее, чтобы он точно понял и принял, кто хозяин в доме, кому нельзя перечить, кто волен казнить и миловать и кто может разрешить творить беспредел в городе.

— Я-а-а понял, понял, Амир! — стонет Руль. От ухмылки, гуляющей на губах, нет и следа. Лицо искажено болью, буквально обескровлено.

— Вот и правильно, — резко отпускаю его руку, и Руль по инерции падает задницей на землю. Ошалело глядит на меня, по сторонам, оценивая: не стал ли кто свидетелем его позора. Медлю секунду-другую, чтобы дать ему время насладиться собственной слабостью, и протягиваю руку, чтобы помочь подняться.

15

Ярость на исполнителя всегда нужно держать в узде, иначе она может прорваться, как вода через плотину и затопить сознание кровавой пеленой. Вот и сейчас кривлю губы в улыбке, чтобы собеседник не расслышал, как клокочет злость, как пытается вырваться, как желает разодрать его на части.

— Она может снять на видео кое-что и выложить в соцсетях, ты знаешь, чем это чревато.

Делаю паузу, но не для того, чтобы дать возможность ему что-то сказать в свою защиту. А только лишь для того, чтобы с шумом втянуть воздух сквозь зубы и не начать орать на человека.

— У меня в доме лежит подстреленный, мать его, пациент, которому она сейчас останавливает кровь, пытается привести в чувство. Она это сделает, и первым, что услышит от него, это просьба о помощи. Она явно не дура и понимает, что этот шелудивый пес получил свою пулю от кого-то вроде Хана, а не в результате того, что стрелял по голубям.

Провожу рукой по шее, разминая ее — иногда кажется, что на плечах слишком много груза, который тянет к земле, заставляя гудеть голову, и легкий массаж сильными пальцами спасает на некоторое время.

— Амир! Она ничего никому не скажет, — пытается оправдаться Иван. — Это случайность. Она не должна была ехать на вызов. Поспешила, никого не было рядом, Регинаотправила ее как единственного свободного хирурга.

Качаю головой.

— Меня все это не волнует.

Выдыхаю сквозь зубы, и смотрю на стену гостевого дома, в котором эта докторша с цепким взглядом и колким языком пытается спасти жизнь моему бывшему коллеге, решившему разрушить империю, построенную дядей и мной за долгие годы кровопролитных войн. Моя работа — сделать так, чтобы никто не смог заподозрить нас в чем-то, что может привести к тюрьме или расправе конкурентов. И потому у меня есть только один выход...

— Иван. Уволь докторшу задним числом. Оформи документы, что она не работает уже давно и сегодня на работе не была, не выезжала на скорой на вызов.

— Нет! НЕТ! Амир! — Сотрясается трубка от удивленного, испуганного голоса. — Ты не должен! Не торопись! Я поговорю с ней, она ничего и никому не скажет. Не нужно, пожалуйста, не убивай ее.

Он буквально задыхается, надеясь уговорить меня не лишать жизни свидетеля, который может довести меня практически до виселицы. Мы все повязаны, все. Но отвечать буду только я, и поэтому именно мне нужно быть самым внимательным, самым умным, самым осмотрительным, решая все ходы в шахматной партии под названием жизнь до самого конца игры, чтобы остаться королем. Живым королем.

— Ты меня понял, Иван. — Отключаю связь, не давая собеседнику продолжить свое выступление в защиту этой девчонки.

Селяви. Она сама попала в лапы к хищнику, она сама виновата в том, что поторопилась, решив, что может сместить господа бога на этой земле и спасти всех страждущих. Этого сделать невозможно...

Смотрю на часы. Вряд ли докторша успела сделать все, что нужно за такой короткий срок, а это значит, что я успею еще решить несколько важных вопросов.

Быстрым шагом преодолеваю пространство, оказываюсь у дома. По привычке оглядываюсь, оценивая лужайку на предмет подозрительных вещей. Но, как всегда, все здесь тихо и спокойно — охраны вне дома и в доме столько, что хватило бы на защиту целого Форт-Нокса.

Медленно проскальзываю внутрь, прохожу в кабинет. Дверь приоткрыта, но я точно знаю, что сюда никто не попытается войти — закон этого дома суров: никому нельзя трогать документы и вещи, которые находятся в закрытых комнатах.

И потому преступление этого шелудивого пса становится даже серьезнее. Веду плечом, отгоняя ненужные мысли, которые помешают сейчас сосредоточиться. Не стоит думать о предательстве бывшего друга, потому что эти ненужные сожаления только отнимают энергию, не дают мыслить конструктивно. Все, что мне ему надо было сказать, я сказал, и скажу еще, когда он очнется.

Если очнется...

Смотрю в окно, которое как раз выходит на гостевой домик — специально выбрал такое место под кабинет, чтобы можно было наблюдать за выходом из дома. Хочу, чтобы все было под контролем. Сейчас там сражается за свою жизнь пес, имя которого я даже называть не хочу, настолько его предательство сокрушило мою веру, и без того слишком маленькую, в людей. Ему помогает докторша, которой тоже не так долго осталось пожить на свете. Как только она приведет в порядок этого предателя, он скажет, кому передал компромат на главу мафии другого города.

Дядя давно хотел смести его с лица земли и скрупулезно искал, к чему можно было бы придраться. И часть материалов этой работы была сохранена в том месте, откуда, мы считали, информация не могла уйти. Однако ушла...

Если она всплывет, мы сразу попадем под подозрение, и начнется война, которой еще не время и не место...

Я потер пальцем переносицу. Перед глазами встало разъяренное лицо докторши. Как ее? Наташа? Наташа Михайловна? Да уж, понятно, отчего ее в больнице называют таким сокращенным полным именем. Несмотря на то, что впечатление в своем белом халате и строгой прическе производит серьезное, глаза, в которых иногда поднимается волной какая-то незащищенность, невинность, наивность, не дают обращаться к ней как к взрослой. Нет-нет, да и хочется назвать ее сокращенным детским именем или даже придумать какое-то милое прозвище...

Как сейчас помню нашу первую встречу. Она стояла у входа в операционную, еще не зная, что в этой клинике, ее новом месте работы, не место таким девчонкам, потому что тут чаще всего обслуживают членов семьи... И никто не должен знать, откуда у людей могут возникнуть такие раны, иногда вообще не совместимые с жизнью...

16

Лицо Олега больше похоже на посмертную маску, и я, сжав руки в замок, снова прикладываю их ко рту, чтобы сдержать крик. Крик ужаса, отвращения к окружающей действительности и страха за свое будущее.

Как бы я к нему ни относилась, как бы ни ненавидела, но сейчас, в эту самую минуту, мне его не просто жаль — мне хочется накрыть его своим телом, загородить от всех несчастий, влить толику собственной жизненной силы, только бы он открыл свои глаза и позвал меня по имени.

Но самое главное, самое страшное, я понимаю вдруг, что мне нельзя ни в коем случае показывать, что мы с ним знакомы. Тогда кому-то из нас двоих удастся выйти отсюда живым, если уж вдруг не получится вдвоем.

«Олег, Олег, что же это, а? Что же это?» — плачет внутри меня маленькая девочка. Но профессионал снаружи, которой стала Наталья Михайловна за годы обучения, уже берет себя в руки.

Несмотря на то, что внутри все дрожит и леденеет от страха, а следом меня обливает невыносимо горячей волной жара, я понимаю, что медлить нельзя, иначе Хан догадается, или, чего доброго, вдруг решит расправиться со мной как с некомпетентным специалистом. Нельзя давать никому из них возможности избавиться от меня. Никому.

Я действую четко и даю команды Хану спокойным уверенным голосом. По нему нельзя догадаться, что внутри у меня творится кавардак.

А кавардак и правда запущенный...

Вдруг вспоминаю, как мы познакомились с Олегом — я получала в этот день диплом, и все цвета радуги переливались и искрились в моем сердце. Он просто не мог пройти мимо такой открытости миру, а я не могла не обратить внимание на юморного, смешливого парня, не жалеющего на девушку денег и времени.

Но тут же вспоминаю, как он стоял с перекошенным от злости и ярости лицом, вцепившись в мое свадебное платье. Помню, как от напора его жестких пальцев лопнула нитка жемчуга на груди, и бусины покатились по полу с характерным глухим стуком. Помню его слова, которые никогда не выветрятся из моей памяти, моего сердца. «Ты мне не интересна как женщина»...

Что ж, сегодня я, похоже, буду интересна тебе как врач...

— Все, я закончила. — Вытерев пот со лба, бросаю ножницы в железную миску, к остальным хирургическим инструментам и пуле, которая, слава богу, не задела легкое.

От усталости и нервного напряжения немного дрожат руки и очень сильно болит голова — так часто бывает, когда настигает отходняк после тяжелого дела, требующего сильнейших умственных энергозатрат. Я не снимаю маску, чтобы не было видно лица, иначе все волнение, которое никак не проходит от встречи с Олегом, будет раскрыто.

Хан, который сидит у входа на стуле, внимательно следит за моими действиями. Во время операции он четко выполнял все, что бы я ни попросила, и мне кажется, что у него явно есть медицинское образование. Чувствуется навык, сильная рука, и он совсем не боится крови и вида внутренних органов.

— Этому человеку, — показываю я на Олега, из которого только что извлекла настоящую пулю, — нужно в больницу. Если он не попадет туда, может случиться все что угодно: потеря крови, заражение. Вы же понимаете, что в таких походных условиях, даже с наличием большого количества нужных хирургических инструментов, такие операции не производятся.

Стягиваю латексные перчатки. Они по очереди с резким хлюпом отпускают мою руку, и Хан вздрагивает, выходя из задумчивости.

— Когда он очнется?

— Не могу сказать, часов пять точно не сможет открыть глаза и сказать хоть что-то.

— Это слишком много. Целых пять часов!

Он резко встает и проходит в кухонную зону. Достает из шкафа небольшое ведро, наливает воду. Быстро несет его по направлению ко мне, к пациенту, и вода по пути его следования выплескивается в стороны, реагируя на интенсивность шагов.

Понимаю: еще секунда, и он выльет содержимое прямо на него...

— Ты что хочешь сделать? — не веря до конца в происходящее, спешу наперерез, решив грудью закрыть несчастного, на чью долю выпало и без того немало страданий, к которым не хочется добавлять пробуждение после операции от ледяной воды из-за какого-то безумца.

— Где твое человеколюбие, здравый смысл? — вопрошаю я скорее у неба, скрытого под темным потолком, видевшего всю несправедливость, творившуюся здесь, чем у этого огромного человека с тяжелой аурой. — Мало того, что этого мужчину пришлось оперировать черт знает как, так ты его угробить сейчас хочешь?

Я даже перешла на визг — нервы дали о себе знать: после неожиданной встречи со своим прошлым, после тяжелой операции, после боязни навредить, после сильнейшего умственного прессинга не думаю, что другой на моем месте реагировал бы иначе.

Хан только окинул меня мрачным взглядом, даже чуть брезгливо сжал губы.

— Нам нужно, чтобы он пришел в себя как можно скорее, поняла? — Мрачно цедит этот страшный человек, снова делая шаг вперед. От резкого движения ведро, немного накренившись, пускает тонкую струйку прозрачно-голубой воды на пол. Ежусь от плохого предчувствия и от этой схватки взглядов. Понятно, кто должен выйти победителем: явно не я.

— Ты не сделаешь этого, — неверяще качаю головой. С ума сойти: он только что ассистировал мне, помогая спасти человеку жизнь, и спустя короткое время готов рискнуть, подвергнуть его испытанию, только бы добиться какой-то информации? Да что с ними такое вообще?

17

Бумаг на столе скопилось невообразимое количество. Из-за этой беготни я потерял кучу времени, которое мог бы потратить с умом.

Перебрал основное, с заметками, которые прикладывает помощник. Все срочно! Все нужно было сделать еще вчера!

Откладываю три пачки документов по степени важности. Самые срочные, с красными стикерами, ближе, прямо перед собой. С зелеными — менее срочные, чуть дальше. С синими — выбрасываю в мусорное ведро. Черт с ними, пусть сами разбираются. Мое дело — самое важное, горящее, основное. Все остальное не стоит внимания.

Бегло просматриваю все, что принесли из офиса. Так, снова мэрия ставит палки в колеса и не дает участок земли под застройку для многоквартирного дома в центре города. Это уже стало хорошей традицией у администрации города: мешать мне и моей семье. Будто бы они не понимают, что может быть, что может случиться, произойти, если наше терпение иссякнет, а гнев выйдет из берегов. Да этому городу придется искупаться в крови!

Но это все мелочи. Просматриваю систему и вижу, почему мне не дают разрешение на застройку. Все дело в Вильданове — нашем основном конкуренте, на которого дядя и собирал компромат, чтобы избавиться, раз уж другими путями этого сделать нельзя.

Он планирует войти в наш город со своей фирмой, и это очень плохой знак — значит, мы однозначно будем воевать за дележку власти. На самом деле этого следовало ожидать, таким людям, как дядя и Вильданов, всегда всего мало, им нужно двигаться вперед, чувствовать, что пробуют на прочность не мир, нет. Вселенную. И только тогда их жизнь обретает смысл.

На сотовый телефон приходит сообщение. От дяди. Ему нужно поговорить со мной, и это срочно. Вызываю водителя, чтобы ждал у входа. Натягиваю пиджак, стаскивая его со спинки кресла.

Спешно выхожу из кабинета, стремительным шагом пробегаю по коридору, чтобы ни с кем не столкнуться по пути, и быстро иду к домику для гостей, где уже давно расположился так называемый военный госпиталь.

Убеждаю себя: мне нужно проверить состояние шелудивого пса после операции, хочу убедиться, что она закончилась хорошо, что он пришел в себя и может говорить. И сможет, наконец, сказать, кому передал данные, компромат. А уже после можно будет избавиться от него и дать задание припрятать тело так, чтобы никто не нашел.

Дело только в этом. Покалывающее кожу электричество, которое говорит мне о том, что я пытаюсь врать самому себе, стараюсь игнорировать.

Черт с ним.

Я нисколько не думаю о той докторше, и с чего бы мне думать о ней? Об этой язве, которая не боится ни бога, ни черта и совсем не умеет себя вести? О ней? Не смешите.

И тут, на полпути к дому, слышу звуки борьбы и отчаянные крики о помощи. Я точно знаю, кто так может кричать: женщина, которая боится, которая борется за свою честь и достоинство и точно понимает, что рано или поздно проиграет. Давно не слышал такого искреннего всплеска эмоций. Терпеть не могу гулянки Хана, который склонен к насилию, и потому давно не провожу с ним выходные, вот и отвык, похоже.

Но оттого крик не становится менее волнующим, он даже действует сильнее на меня, и не остается ничего другого, только прибавить ходу, ускорить шаги, чтобы оказаться в этом чертовом доме как можно скорее.

Потому что я знаю, кто там, в этом полевом госпитале. Эта чертова докторша и Хан.

Мелкая докторша.

И извращенец Хан.

— Пусти, пусти! Придурок! Пусти!! — Этот крик я слышу даже до того, как вижу картину целиком. Девчонка извивается в тисках Хана, а тот облизывает кожу на ее шее, прикусывая ее и закрывая глаза от удовольствия. Ему нравится все это: его заводит вкус и запах борьбы, да и добыча в его руках нереально аппетитная, волнующая, будоражащая.

Она извивается, думает, что может ударить своими шпильками его в ногу, и тот ослабит хватку. Не тут то было. Хан — опытный насильник, ему все нипочем.

Да, кстати. А доктора вообще могут носить шпильки?

— Это что еще такое? — Вдруг раздается голос, и этот голос принадлежит мне — это я понимаю с небольшим опозданием. Черт, похоже, инстинкты бегут впереди меня.

Хмурюсь. Хан может делать все, что захочет, я ему не указ. И девчонка эта, мы все понимаем, уйдет в расход, так что у него все карты в руках.

Но отчего-то мой голос громом гремит в сарае, а глаза наливаются кровью, когда вижу, что докторша находится в его руках. Красная пелена простирается над разумом, ярость делает разгон от отметки в ноль до ста пунктов буквально за одно мгновение.

Хан разжимает руки, и докторша отпрыгивает резиновым мячом от него на безопасное расстояние, оборачивается в мою сторону, на звук голоса, и неверяще со страхом глядит на меня.

— Я спрашиваю: это что еще такое?!! — рычу, глядя на Хана.

— Амир, брат, — распахивает он руки ладонями вверх, будто показывая, что не делает ничего плохого. Улыбка скользит на губах, спрятанных в короткой бороде. — Развлекаемся немного с красавицей, по ее желанию.

Морщусь, как от дольки лимона. Оскомину набила эта ложь!

— Я тебя тут не развлекаться оставил, — припечатываю к месту, а после перевожу взгляд на девушку. Она дрожит, и тут замечаю, что вся ее одежда мокрая. Сквозь тонкий халат просвечивает рубашка и белье, и я сглатываю: черт, да я понимаю Хана! Сам бы не устоял перед таким аппетитным куском, вгрызся бы в него губами и зубами, зятянул потуже захват в холке и вбивался до белой пелены в глазах в молочное тело.

18

— Как наши дела, Амир? — Мужчине напротив я обязан жизнью. Он подобрал меня с улицы в свое время, научил всему, познакомил с нужными людьми. Я не предан ему, как пес, но уважаю за все, что мужчина дал мне. Как возвысил, сделав практически своей правой рукой.

— Вильданов хочет войти в город, — докладываю Дамиру Рустамовичу, убирая сотовый телефон в карман брюк.

— Что на этот раз? — Он достает сигару и проводит ее под носом: курить нельзя, но коснуться явно хочется.

— Думает строить дом в центре города — том самом месте, где планировали строиться мы.

Он пожимает плечами.

— Я слышал, ты недавно был в клинике, тебе зашивали плечо...

Чертыхаюсь про себя, поскольку не думаю, что эта информация достойна того, чтобы о ней знал глава семьи. Но от него ничего не утаишь, и лучше признаться во всем сразу.

— Это Олег. Он вытащил из сейфа в доме материал на Вильданова.

— Передал ему? — Странно, но мужчина спрашивает обо всем довольно равнодушно, и это не показное равнодушие, как бывает обычно, когда нужно держать лицо, о нет. Он действительно уже обдумывает новую шахматную партию.

— Не думаю, иначе у нас были бы гости.

Он откладывает сигару в сторону, складывает руки в замок и внимательно смотрит на меня пару секунд.

— Плевать. Пусть знает.

— А как же... — меня удивляет такая позиция сейчас. Неужели ему все равно на то, что развяжется война между кланами?

— Да, да, мальчик мой. Ты все правильно понял. Плевать на него. Плевать на этот компромат. Предателя пускай в расход. — Я согласно киваю. — И еще... Докторшу, которая приехала сегодня к тебе, тоже. От свидетелей нужно избавляться, Амир, ты это знаешь. Главное правило семьи. Иначе нашей империи конец.

Он задумчиво смотрит в окно и провожает стаю голубей, скользнувшую с крыши в едином порыве с ветром.

— Пусть Вильданов знает, что я следил за ним. Это даже к лучшему. Пусть приходит в наш город. Давно пора скрестить шпаги, узнать, кто главный. Эта вражда никогда не закончится, пока жив один из нас. Перемирие, которое мы заключили почти десять лет назад, изжило себя, оно было ошибкой, и было вынужденным. Нам нужно показать, что наша семья сильнее любой другой, понимаешь?

Я киваю.

— Олег был послан Вильдановым. Он работал и на него, и на тебя. — При этих словах вскидываю глаза на дядю, которого мы все называем так потому, что наименование крестного отца ему не нравится. — Спрашиваешь себя, откуда я знаю? — Он снисходительно ухмыляется. — Все просто. У меня тоже есть свои перебежчики.

Он выпрямляется в кресле, расправляет плечи и выдыхает, будто бы закончил с трудной частью работы.

— Так что отзывай своих бугаев из охранного агентства, нечего им город пугать расспросами об Олеге, черт с ним. И с докторшей своей тоже заканчивай. Давай, мой мальчик, ты все сделаешь верно...

Я встаю, жму ему руку, прощаясь. Снова чувствую аромат его туалетной воды и морщусь — мне она не нравится. Слишком сильный, приторный, берущий за горло запах. Он не отпускает даже тогда, когда ты покинешь общество дяди, будто бы напоминая о том, что он всегда и везде незримо будет присутствовать рядом, обволакивая своим вниманием. Что ты ничего не сможешь сделать без того, чтобы он не узнал, без того, чтобы не оценил твой поступок и не сделал одному ему понятные выводы.

Только я подхожу к двери, раздается стук.

Распахиваю ее, и на пороге появляется Иван.

— Дамир Рустамович, — он поправляет воротник своего белого врачебного халата и смотрит мимо меня — явно выражая недовольство моим решением, моей просьбой стереть из анналов нашей современной клиники медицины данные Наташи. — Я с рабочим вопросом.

— Заходи, — кивает он ему и переводит вопросительный взгляд на меня, мол: чего ты ждешь? Но мои ноги будто приросли к месту — предчувствие шепчет о том, что нужно задержаться, узнать, о чем будет идти речь. И я, как всегда, слушаю его, ведь привыкнув доверять себе больше, чем другим, иначе поступить уже не можешь.

Разворачиваюсь, встаю рядом с дверью и складываю руки на груди — стандартная поза охранника, и к моей персоне сразу же теряется интерес, только дядя, конечно же, делает себе пометку в своем мозгу — думает проверить потом мои дела.

— Я к вам по поводу операции мальчика с раком крови. — Он выкладывает бумаги к дяде на стол, а тот следит за этим лениво, будто бы витая мыслями совсем в другом месте.

Работа директором клиники — отличное прикрытие для него. Если дон Корлеоне однажды создал сеть прачечных, чтобы отмывать деньги, Дамир Рустамович создал сеть клиник. В самой большой, с современным оборудованием, работает сам, контролируя отсюда, как паук, всю свою паутину: строительную компанию, трубопрокатный завод и еще кое-что, о чем вслух говорить не следует, только при закрытых дверях.

Со стороны к нему не подкопаться, не поймать, не навредить. Охрана — самая лучшая, физически подготовленные парни, хоть сейчас по одиночке на толпу вооруженных террористов. Финансовые документы — тоже в полном соответствии с законом, на него работают самые лучшие финансовые спецы, да и он сам гениально подкован в стратегическом плане.

19

Работа директором клиники – это отличное прикрытие для него. Если дон Карлеоне однажды создал сеть прачечных, чтобы отмывать деньги, Дамир Рустамович создал сеть клиник. В самой большой, с современным оборудованием, работает сам, контролируя отсюда, как паук, всю свою паутину: строительную компанию, трубопрокатный завод, и еще кое-что, о чем вслух говорить не следует, только при закрытых дверях.

Со стороны к нему не подкопаться, не поймать, не навредить. Охрана – самая лучшая, физически подготовленные парни, хоть сейчас по одиночке на толпу вооруженных террористов. Финансовые документы – тоже в полном соответствии с законом, на него работают самые лучшие финансовые спецы, да и он сам гениально подкован в стратегическом плане.

— Дима, мальчик, четыре года. — Дядя кивает, будто бы вспомнив, о чем идет речь, и я собираюсь уходить – видно, мне тут делать нечего, это врачебно-управленческие дела. — Вы дали добро на то, чтобы закупить донорские клетки для мальчика за наш счет и дали задание договориться с клиникой о бесплатной операции. Все сделано, осталось только перевести нужную сумму, договоренности есть с двух сторон, дело пойдет буквально на дни, все в порядке.

Иван протягивает белый лист бумаги, покрытый черными буквами и цифрами. Дядя молча просматривает данные с совершенно отсутствующим лицом, ничего не говоря. И вдруг возвращает его Ивану.

— О том, что мы становимся спонсорами, договаривалась…Наталья…Михайловна…Я пообещал, что она сможет присутствовать на операции…

Я четко вижу, как при упоминании ее имени плечи Ивана сжимаются, он будто становится меньше, и я понимаю, что его внимание, сознание сосредоточено на моей фигуре.  Мужчина воспринимает меня как причину того, что от девушки придется избавиться, и не просто осуждает меня за это, о нет. Он ненавидит меня, пылает такой чистой злобой, но она направлена не только на мою персону. Иван умный человек, и злится также на себя. За то, что ему приходится играть по нашим правилам, за то, что не может сказать слово поперек своему прямому начальнику – Дамиру Рустамовичу, потому что сам тогда однажды может пойти в расход и тогда даже крупиц памяти не соберешь по земле, но больше всего за то, что сам попал в эту ужасную паутину.

Дядя на его слова только чуть поднимает брови вверх. Шевелит губами, но не отвечает на невысказанную просьбу подчиненного: оставить Наташу в живых.

В кабинете растет тягучее молчание, настолько плотное, что через него едва-едва пробивается тиканье часов на стене рядом со мной. Иван подается вперед, боясь пропустить слово главного, а я вдруг замечаю, что сжимаю руки в кулаки, будто бы мне есть дело до какой-то там докторши с ее неуемным языком, жаждой жизни, рвущейся из самого нутра, пылающих глаз. Я снова вспоминаю, как ее заинтересованный взгляд скользил по моему обнаженному торсу в палате после того, как была сделана операция, зашиты ножевые швы, и по телу пробегают мурашки. Дыхание становится чаще, воздух толчками выходит из ноздрей, и все тело будто подбирается, как перед прыжком. Мне снова кажется, что еще немного, и я смогу ощутить великолепный, влекущий морозный аромат с нотками цветов, который исходит от нее, и, как только эта мысль проносится в моем мозгу, я тут же прихожу в себя.

Этого еще не хватало!

Расправляю плечи, резко выдыхаю, фокусирую взгляд на дяде, отгоняя ненужные и несвоевременные видения.

И тоже жду его решения. Вот только оно звучит совсем не так, как мы с Иваном ожидали…

— Нет, слишком большая сумма, — едва взмахнув пальцами в воздухе, он складывает руку в кулак и кладет ее на стол. Голос не изменился ни на йоту – значит, ему действительно все равно на всю эту историю, на этого мальчика, на работу своей врачебной и менеджерской команды.

— Помню, приходила она ко мне, эта доктор, — он немного приподнимает голову, глядя вверх, припоминая недавние события и его лицо принимает едва заметное мечтательное выражение. — Такая интересная девочка. Очень живая, умная, очень красивая…На каблуках. Знаю такой тип женщин: строят агрессивную внешнюю защиту, скрывая чересчур мягкую натуру. Именно такие становятся самыми лучшими любовницами, самыми верными женами…Но…

Мы замолкаем, и плечи у Ивана опускаются. Его надежды не оправдались, и я чувствую огромное сожаление, которое вдруг наваливается на мою душу, будто бы и мне тоже невероятно жаль, что Наташи больше не будет. Будто бы мое призрачное счастье, как красная птица удачи, фантомно блеснула своим огненным хвостом и скрылась в призрачной дали…

— Да, жаль, конечно, жаль эту девочку, — завершает дядя. — Но ничего не поделать. Все решено.

Он поднимает руку, расправляет пальцы и кладет ее на стол перед собой, давая понять, что этот разговор закончен, обсуждению не подлежит. Иван молча встает с кресла и проходит мимо меня. На его лице выделяются глаза – невидящие, почти слепые, как у человека, который только что получил смертный приговор.

Киваю на вопросительный взгляд дяди и выхожу за хирургом.

— Дай-ка мне свои бумаги, — спокойно вынимаю счета из рук заторможенного мужчины, который будто не осознает, что происходит. Я ударяю его по плечу, приводя в сознание и его взгляд проясняется. — Посмотрю.

Он дергается, будто бы я его пробил электрошоком, морщит нос, открывает рот, готовясь выплеснуть на меня весь свой яд, всю свою презрительную ненависть, горячую, как огонь, бурлящую кипятком. Я смотрю на него не мигая, в упор, мрачно и спокойно, и под этим взглядом он будто оседает, оплывает свечой.

— Я посмотрю, — киваю на бумаги в его руках и вижу, как она дрожит.

20

Черт. Дверь будто выкована из стали! Дергаю ее в последний раз, но ничего не происходит. Она только звенит замком, но сдвинуть с места ее, конечно же, не выходит. Ни сейчас, ни полчаса назад.

Надо было ходить с детства на какое-нибудь чертово тхэквондо, тогда был бы толк сейчас. Я бы показала им всем тут, где раки зимуют!

Через какое-то время я бросаю эту нелепую идею — продраться своим телом через преграду. Это реально невозможно, что говорить! Даже при моем небольшом весе, скромной конституции и небольшом размере груди. Я же не змея в конце концов!

Отхожу от двери и отмеряю шагами пространство. Десять шагов от стены до стены, десять шагов от стены до стены. Туда-сюда, туда-сюда. Над деревянным потолком — небольшое окно, оно открыто, но до него еще нужно добраться. Не думаю, что это возможно. Здесь пусто, почти ничего нет, только какая-то коробка в углу и несколько бутыльков чистящих средств, которые выпали из тележки, когда Амир ее вышвыривал из кладовки.

Допрыгнуть до окна у меня не получится... Тут только легкоатлет справится. Ну, или этот самый Амир... черт бы его побрал.

Перед глазами встает картинка, как мужчина бы справился с этой задачей, решил проблему, в которой я оказалась. Он бы снял свою черную кожаную куртку, повел плечами, размял шею таким чисто мужским жестом, выдохнул, поднял накачанные руки с бороздками вен вверх и подпрыгнул стрелой, давая ускорение сильным, пружинистым ногам.

Да, его тело бы справилось тут на отлично, по нему видно, что человек не пренебрегает спортивным залом, или, если уж совсем начистоту, явно тренируется в походных условиях не совсем разрешённого свойства...

По моему телу пробегает дрожь, и это странная, волнующая дрожь предвкушения, когда ты вдруг становишься свидетелем чего-то необычайного, чего-то великолепного, чего-то волшебного и будто бы хочешь стать его обладателем...

Поежившись, я обхватываю себя руками.

Качаю головой, стремясь вытряхнуть из нее позорные мысли. Они тут же, легкими бабочками, вспорхнули и, закружившись, улетели прочь.

Не время и не место мне думать о другом мужчине. Это вообще странно — с чего его образ возник перед моими глазами в ту самую минуту, когда за дверью, за этой чертовой железобетонной дверью, лежит при смерти Олег, а возле дома разгуливают вооруженные люди с криминальными наклонностями?

И именно в этот момент мне стало реально холодно. Просто невозможно холодно! Адреналин схлынул, и в тело вернулась потребность жить и действовать так, как ему положено физиологией. А после ведра ледяной воды в самом конце лета реакция может быть только одна. Я начала сильно дрожать, да так, что зуб на зуб перестал попадать. Как герои из «Кавказской пленницы» — Нина и Шурик — на горной реке.

Дикий озноб сотрясал тело, и даже небольшая зарядка — прыжки, разминка — не помогали. Нужно было срочно избавляться от мокрой одежды, но здесь, в этих условиях, когда вокруг ходят такие люди, как Хан или Амир, я даже представить себе не могу, что лучше: выпрыгнуть голой в костер или оказаться хотя бы частично обнаженной возле них.

Я отлепила от тела блузку под халатиком, и почувствовала, как покрываюсь гусиной кожей с ног до головы. Руки, спина, ноги, — все буквально жгло холодом, и ничего не помогало избавиться от него.

Мне пришлось сесть в пустом полутемном углу, сгруппироваться так, чтобы получилось обхватить колени и стать маленькой и незаметной, и как можно меньше расходовать воздуха. Может быть, так получится сохранить тепло тела? Когда к груди прижалась мокрая одежда, я чуть не завыла от холода. Но деваться некуда. Нужно сохранить тепло.

— Олег! Олег, как ты там? Не переживай, мы отсюда выберемся. Не знаю, правда, как. Но это случится, — позвала я, не надеясь, впрочем, на то, что он меня может услышать. Не только потому, что он находился сейчас без сознания, а и потому, что была не уверена, что мой голос звучал достаточно громко.

Я начала растирать руки и ноги, помогая крови циркулировать, но понимала, что долго не продержусь. Расстегнула ремешок босоножек (сейчас уже не перед кем было строить из себя сильную и независимую женщину, которой никто и ничто не нужны), растерла пальцы, ступни холодных ног.

Шмыгнула носом.

Нет, так продолжаться не может. Черт с ним!

Вскочила, дрожащими руками, не с первой попытки, но расстегнула халатик, отбросила его в сторону, стянула через голову рубашку. Бюстгальтер решила оставить — тонкое белоснежное кружево высохнет быстро, даже на теле, ничего в этом нет. Оглянувшись, будто бы меня кто-то мог заметить, увидеть в этом закрытом маленьком, темнеющем пространстве, разложила на полу одежду, чтобы та скорее просохла, и подхватила пиджак, который бросил Амир, уходя.

Приятная теплая тяжесть ткани легла в руке спасительной помощью. Не мешкая и минуты, я расправила его, всунула свои дрожащие руки в рукава, завернулась в теплый пиджак, буквально дважды запахнув его на талии. Мягкая ткань подклада быстро согрелась от тела, и я тут же почувствовала облегчение. Небольшое, но заметное.

Аромат парфюма Амира буквально ворвался в мой нос, затопил легочные альвеолы, заполнил сознание. Это было так внезапно и странно, что я едва удержалась на ногах. Меня буквально повело в сторону от этого загадочного, пленительного, будоражащего запаха. Будто бы этот сильный, огромный мужчина с большими, словно выточенными из дорого мрамора руками с бороздками вен находится рядом, осторожно приобнимает за плечи, легко прикасается своей мощной, теплой, даже горячей грудью к моей спине, чтобы не навредить, чтобы согреть, чтобы стать ближе.

21

Руль уже поджидал у калитки дома. Мужчина отмеривал ногами пространство, выдыхая дым от сигареты, которую жадно курил, резко стряхивая пепел на землю.

— Я уже заждался, брат, — сказал он, как только я вышел из автомобиля, дав знак Дэну, водителю, что заезжать за ворота не нужно, хочу переговорить с подчиненным.

— Какие новости? — пожал ему руку, оглядываясь на дверь. Отчего-то показалось, что по спине, прямо под рубашкой, вдоль позвоночника, пробежал холодок от непонятного предчувствия. Но вокруг все было в порядке и причин для беспокойства явно не было, однако у меня даже волосы немного поднялись на загривке, как будто кто-то подул в спину, вынуждая сделать шаг вперед и не стоять на месте. Очень странно...

— Новости по Олегу.

Я сморщился. Чертов шелудивый пес, гореть ему в геенне огненной. Но, кажется, его час почти пришел — поручение от дяди нужно выполнять: если нет нужды в человеке — от него надо избавляться.

Только нужно придумать, как это сделать в этот раз, чтобы не было подозрений, чтобы не осталось следов к моему дому, куда бестолковый Хан притащил его, чтобы выбить признание, после того как я дал задание найти предателя.

Поморщился: в тот день, конечно, я поторопился. Увидев, что Олег выходит из моего кабинета, поверил его отговорке, что тот только заглянул внутрь и, не увидев меня, вышел.

Но как только вошел, понял, что он наврал: сейф был открыт. Мой сейф, где я хранил все самое важное и ценное — документы, деньги, карты, банковские ключи, компромат, который можно впоследствии использовать. Даже не разглядывая, что пропало, сразу понял: дело не чисто и бросился вслед за ним.

Олег, который ускоренным шагом покидал дом, уже в дверях обернулся и сразу понял, что я настроен решительно и предательства не потерплю. Как только я кинулся на него с кулаками, решив выбить все дерьмо из этого шелудивого пса, и оказался в миллиметре от его груди, тот нагнулся, рывком вытащил нож из носка, извернулся и ударил меня в спину.

Какая ирония — друг, с которым вместе росли в детском доме, которого я взял на работу к дяде, то есть в семью, где ему был положен и кров, и еда, показал ему другой мир, ударил меня в спину.

Брут.

— Какие новости? — Быстро спрашиваю, отворяя дверь. Кивком головы показываю, что ему нужно последовать за мной, потому что прямо сейчас я отчетливо понял, куда мне нужно идти, куда зовет предчувствие. В домик для гостей, где томятся два человека.

Руль поспешно докладывает, ускоряет шаг, чтобы приноровиться к моей быстрой походке.

— Олег должен всему городу. Прежде работал у Вильданова, но скорее на побегушках, его там и в лицо никто не знал. Мелкая сошка. Проигрался полностью, до последней рубашки. Хотел жениться, поправить положение, но не срослось, приехал к нам. Когда вы его к себе на работу взяли, он снова начал играть, а когда приблизили, взяли в дом, можно сказать, то развернулся на полную катушку.

Я кивнул. Знал, конечно, что Олег играл, но то, что прежде работал на Вильданова — большой и неприятный сюрприз. И что размах его игр оказался таким серьезным.

— Пускал пыль в глаза, что имеет деньги, достаток. Кредиты, деньги под залог, обещания... в общем, полный швах, — Руль качает своей черной башкой, а мне хочется ударить его: почему узнаю это все только сейчас, а не когда Олег работал в моем доме? И тут же мысленно даю себе подзатыльник.

Сам же сказал: не трогать друга! Как же: я с ним рос в детском доме! Я с ним пробивался к жизни! Я с ним баланду жрал! Не трогать! Свои!

Вот такими свои бывают... Всегда...

— Никому не передал информацию по Вильданову, не успел, думаю. Когда он из дома сбежал, после того, как пырнул ножом, недалеко ушел. Взял такси, доехал до дома. Там все перерыли, никаких следов, да и компьютер не включал, никому ничего не переслал. Думаю, что или не брал ничего, или...

Мы доходим до гостевого дома. Берусь за ручку дверцы. Отпираю замок. Пишу сообщение Хану, что жду его здесь, нужен разговор, и прощаюсь с руководителем охранного агентства.

— И еще... Ты должен знать, брат, — говорит он, замешкавшись. Кажется, вот сейчас и прозвучит самое интересное. Напрягаюсь. — Дэн при опросе зацепил человека Вильданова, слово за слово... В общем, они забили встречу на заброшенном карьере.

— Сколько?

Мужчина сразу понимает, что я имею в виду — сколько человек Дэн собирается взять с собой. Показывает три пальца. Три машины. Все понятно.

— Я разберусь, поеду сам, — говорю ему твердо, и руководитель охранного агентства понимает перевод этой фразы: никаких перестрелок, оружие не брать, будут только переговоры.

Руль кивает и тут же уходит обратно.

Вижу, как его провожает глазами охранник у входа. После происшествия с Олегом пришлось и себе взять людей, чтобы такого больше не повторялось...

Внутри домика как всегда свежо. Раненный Ханом Олег все также лежит без движения, но выглядит значительно лучше после того, как доктор оттерла его от крови. Медлю секунду-другую возле него. Может быть, прямо сейчас обрубить его жизнь? Чтобы не мучился?

Для чего я хочу снова увидеть его лицо? Его глаза? Чтобы до конца увериться в том, что дружбы нет, что все, кому ты веришь — рано или поздно предадут тебя, ударят в спину и никогда не помогут выпутаться из сложной ситуации? Что те, кто когда-то давно, в детстве, были честными и порядочными людьми, готовыми подставить плечо, когда ты споткнешься, стали безумными взрослыми, в мозгах которых горят меркантильным костром только деньги, власть, выгода?!

22

Выхожу вслед за Амиром на улицу и вдыхаю воздух полной грудью. Наконец-то этот ужасный, тяжелый день подошел к концу. И я почему-то до сих пор уверена, что все еще можно как-то решить, договориться...

В два счета догоняю мужчину, смело направляющегося вперед по дорожке, шлепаю босыми ногами, запоздало вспоминая, что обувь осталась там, в кладовой. Но тут же понимаю, что никогда, ни за что в жизни не вернусь туда, где нужно будет дышать одним воздухом с этим страшным Ханом.

Амир шагает упругой походкой уверенного в себе хищника, ни секунды не сомневаясь, что я следую за ним. Так и происходит какое-то время — после кладовой я не сразу прихожу в себя, но спустя пару-тройку мгновений беру себя в руки.

— Амир, вызови мне такси, пожалуйста, мой телефон остался в машине скорой помощи... Ну или ладно, пешком дойду. Вроде бы тут не далеко от города... — встаю по правую руку от него, и понимаю, что на каблуках мне с ним было проще разговаривать. Теперь, став значительно ниже ростом, едва-едва достигая его плеча, да еще и в мужском пиджаке, который мне не принадлежит, я выгляжу нищенкой, жалкой побирушкой рядом с миллионером, случайно забредшим в гетто.

— Я никому ничего не скажу, честное слово, — говорю сбивчиво и торопливо, а сама лихорадочно подыскиваю слова, которыми смогу убедить его в том, что полиция — точно последнее место, где я окажусь, выбравшись на волю. — Мне и незачем это делать. Ты можешь проверить потом. Да и кто мне поверит?

Деланно хмыкаю, а сама вся дрожу внутри. Однако на мужчину мои слова не производят никакого впечатления. Он будто выкован из холодного гранита, шагает ровно и твердо, даже не скосив глаза на секунду, чтобы обратить на меня свое величественное внимание.

— Если нужно, я и из города уеду, никогда не вернусь сюда, никто и не вспомнит про меня, сам увидишь!

Он доходит до дома и открывает дверь. А я же спешу следом.

Почти у входа лежит мелкий гравий, и босиком идти по нему очень неудобно. Острые камешки почти режут ноги, впиваются в ступни, и я ойкаю, айкаю, подпрыгиваю, будто бы сало на горячей сковороде. Мужчина оборачивается, закатывает глаза и в один плавный шаг оказывается рядом. Ничего не говоря, подхватывает меня на руки, легко закинув мою руку себе на плечо, подхватывает подмышками и под коленями, удобно прижав к своей груди. Мое дыхание замирает на губах, как и слова — ничего не могу вымолвить.

Доходит до дома, плечом наваливается на приоткрытую дверь, чтобы она распахнулась, уверенно идет вперед, в большую комнату, не произнося ни слова, и опускает меня на диван. Тут же отходит на несколько шагов назад, к окну и встает ко мне спиной, ероша волосы в задумчивости.

Я прижимаю колени к груди и фиксирую их руками, не вставая с дивана.

— Вы убиваете свидетелей, да? — Тихо спрашиваю у его темной спины на фоне сумрачного окна.

— А Олега? За что Олега?.. — Он вздрагивает от упоминания этого имени и тяжело втягивает воздух. — Он что-то натворил? Вы его точно не отпустите?

— Можешь не волноваться за своего жениха, судьба его решена. Он кое-что взял у меня, воспользовался доверием. И должен ответить за это. — Его голос звучит хрипло и строго в сгущающихся сумерках. Мне боязно спрашивать о том, что же будет дальше со мной, потому что предполагаю, каким будет ответ...

— Ты давно с ним знакома?

Опускаю голову и говорю, глядя в пол:

— Мы встречались три месяца, я сама предложила ему пожениться... Не знаю, зачем, но он согласился, и прямо в день свадьбы изменил мне с лучшей подругой.

Амир хмыкает и поворачивается ко мне лицом. Напротив окна, в темноте, невозможно разглядеть выражение его лица — просто черная громада, статуя со сложенными на груди руками. Но я чувствую, что он буквально сканирует своим рентгеновским зрением мое тело, ловит малейшие оттенки эмоций на лице, жадно внимает каждому слову.

— Такая ирония, все как дешевых любовных романах в сети, похожих друг на друга... — Я вздыхаю. — Свадьба не состоялась, я взяла диплом и уехала сюда, потому что тут была квартира, оставшаяся еще от бабушки. Поступила на работу в клинику... А тут ты...

— А отец? — Я удивленно вскидываю на него глаза, и тут же ухмыляюсь своей наивности: конечно, он уже все узнал, все прочел в моем личном деле.

— Сказал возвращать деньги, вложенную в свадьбу... Вот и все... — Мы никогда не были с ним близки, я все понимала: он — бывший военный, какие уж тут сантименты, но это его решение прозвучало ударом последнего гвоздя в крышку моего гроба...

— С Олегом ты больше не общалась?

Я вскидываю брови.

— Не виделась, он тебе ничего не передавал, не говорил?

— О чем ты? — Восклицаю я. И вдруг добавляю постыдную правду, которой Олег буквально оборвал все во мне: — Я не интересую его ни как человек, ни как женщина. Он сам так сказал.

Амир фыркает. Берет телефон, что-то набирает на нем, и я смотрю на его лицо, подсвеченное монитором телефона.

— Я ответила на все твои вопросы. Ответишь на мои?

— Нет, сначала — ужин.

Амир отталкивается от подоконника, легко и неслышно шагает в сторону другой комнаты, хлопает в ладони, от чего там включается свет, и из темноты тут же выныривает, как сокровищница внутри горы, огромное пространство современной кухни.

23

Амир отступает в сторону и тут же закрывает за собой дверь. Щелкает замок, и я снова оказываюсь взаперти. Развожу руками.

— Ты что, снова оставляешь меня одну?

Бросаюсь к двери и прижимаюсь ухом, будто бы смогу уловить малейшее движение, расслышать, что он скажет. Конечно же, за дверью таится ожидаемая тишина. Амир явно не из тех мужчин, которые будут что-то объяснять. Он просто сделает все по-своему, вот и все. Жадно ловлю хоть какой-то звук, но нет ни одного. Или этот человек передвигается как ночной хищник, тихо и мягко, или эти двери из какого-то пуленепробиваемого, звуконепроницаемого материала...

Дергаю ручку, но она не поддается. Конечно же...

Закатываю глаза и оглядываюсь. Хлопаю в ладони, и умный дом отзывается — включается свет в самой комнате и небольшой ванной, дверь в которую чуть приоткрыта.

Обращаю внимание на пакет с известным лейблом, который стоит на кровати. Делаю два осторожных шага, оглядываюсь, будто бы ожидая, что кто-то выскочит из-за угла, или из зеркальной двери шкафа с громким криком: «попалась!», кончиками пальцев раздвигаю пластиковые ручки.

Внутри пакета лежит одежда. Будто боясь потревожить змею, которая может таиться на дне, осторожно достаю сначала белое белье, потом цветное платье — халат с драпировкой и поясом, а после — легкие белые кроссовки.

Удивленно верчу одежду в руках, расправляю ее и понимаю, что все — моего размера. Похоже, Амир думает обо всем, о чем только можно и нельзя... Особенно — о размере моей груди. Прикладываю к себе бюстгальтер и понимаю, что с размером он как раз-таки угадал...

Со вздохом смотрю на свои грязные ноги после пробежки по пыльным мощеным дорожкам, с тоской вспоминаю туфли, оставшиеся в кладовой, и принимаю важное соломоново решение.

Сгребаю неожиданный подарок от хозяина этого странного и огромного дома в кучу и бегу в ванную комнату. Там закрываюсь на замок, несколько раз трясу ручку, убеждаясь, что она прочно заперта, извне ко мне попасть никто не сможет, и только после этого включаю воду в душевой кабинке.

Действую так быстро, что даже спецназовцы, думаю, позавидовали моей выправке: в одну секунду оцениваю пространство душевой, выуживаю мужской шампунь, гель для душа и смываю с себя все ужасы дня в одно мгновение. Вытираюсь свежим огромным пушистым белоснежным полотенцем, обнаруженным тут же, закручиваю влажные волосы в жгут и облачаюсь в приготовленную одежду, сдирая зубами этикетки.

С наслаждением обуваю кроссовки и даже притопываю на месте — так в них удобно. Легкая, дышащая, мягкая обувь позволяет чувствовать себя ступающей по облакам, возносящейся к небу, особенно после долгого дня на каблуках.

Провожу ревизию имущества в комнате и нахожу только одно средство для вооружения: огромный и тяжелый фен, который беру в руку, предварительно смотав длинный провод, чтобы он не болтался.

На носочках подхожу к окну. Распахнув его, вдыхаю аромат вечера с примесью тонкого запаха травы, ночных цветов, прислушиваюсь к замирающему в отдалении щебетанию птиц. Больше никаких звуков не доносится до этого места, и я решаюсь.

Распахиваю окно настежь и замираю: вдруг сработает какая-то сигнализация? Однако ничего не происходит. За окном — вечерний теплый воздух, ветерок ласково щекочет щеки и улепетывает обратно, на волю, проносится вперед сначала по высокой траве, потом теряется в высоких кронах деревьев, высаженных вокруг дома, а после взвивается ввысь в фиолетовое вечернее небо.

Окно маленькое, но я не крупная, пролезу. Сначала оглядываю фронт работ, бросаю на землю свое оружие свободы — фен, который приземляется с глухим стуком, а после вылезаю задом из окошка. Животом опираюсь на круглую раму и нащупываю правой ногой выступ, который успела для себя приметить чуть ниже.

Оформление у дома очень красивое и удачное для меня — снаружи здание покрыто материалом, имитирующим крупный камень. Сбоку тянутся какие-то вьющиеся растения, а это значит, что из них тоже можно будет сделать для себя зацепки, ведь такие вьюнки не могут самостоятельно «ползти» вверх — для них наверняка устроены какие-то специальные леса.

Хорошо, что комната всего лишь на втором этаже! Четвертый взять таким штурмом я бы, наверное, побоялась, а вот высоту в несколько метров вполне смогу преодолеть. Ногтями впиваюсь в камень, пальцами ног пружиню на выступе, чтобы удостовериться в его прочности. Выбираюсь из окна и начинаю медленно спускаться вниз.

Сердце колотится как сумасшедшее, словно я выпила не одну банку энергетика с кофе, но в глазах начинает гореть азарт — уже ощущаю на губах вкус свободы.

Цокаю от переполняющих чувств языком и тихонько провожу ногой ниже. Еще, еще. Отлично. Выступ нашелся, и есть на что упереться рукам.

Немного задираю голову вверх, чтобы просто оценить место, из которого бегу. Ничего себе. Да это же прямо Форт-Нокс! Целый замок. Шажок влево, чтобы удержаться на весу, и еще пара сантиметров покоряются мне.

Эх, надо было брать уроки скалолазания, когда отец предлагал! А я... Зато теперь точно знаю, что двух раз по дорожке для начинающих с тросами явно не достаточно для того чтобы гордо именовать себя скалолазом и сбегать из большого дома через окно.

Еще шажочек.

Через плечо оцениваю, сколько мне еще осталось. В принципе, все не так уж и плохо: осталось совсем чуть-чуть!

24

— Наташа? — Шепчет Олег, с трудом передвигаясь вперед.

— Это еще кто? — Озираясь по сторонам, отчего и я прихожу в движение, следуя за поворотами тела, спрашивает незнакомец.

— Это... Наташа, ты что здесь делаешь? — Олег делает один шаг вперед, и сейчас, в лунном свете видно, как плохо он выглядит: лицо осунулось, побледнело, каждое движение доставляет невыносимую боль. Мне хочется крикнуть на него, закричать, что он дурак, и зашипеть, что должен лежать, и кинуться к нему на шею от радости, что живой, и завизжать от волнения, что это не Хан открыл дверь и опасности нет.

В ответ на вопрос Олега мычу, но сказать что-то членораздельное через ладонь вертлявого незнакомца не выходит.

— Ну что, решаем ее или берем с собой? — спрашивает он зудящим шепотом.

Олег тут же бросает на него предостерегающий взгляд.

— Так, ну все, я свое дело сделал, как заплатили, больше помощи не жди, — он отталкивает меня так, что я буквально лечу в объятия бывшего жениха, едва не сбивая его с ног, и опрометью кидается за угол дома, где тут же растворяется в объятиях темноты.

— Черрт, — шуршит голос Олега, и он хватается за грудь в остром приступе боли.

— Олег, Олег, я помогу, — тут же кидаюсь к нему, предлагая помощь. Он облокачивается на меня своим немаленьким весом, и я охаю. Откидываю в сторону ставший ненужным фен, помогаю мужчине перехватить поудобнее трость, чтобы она не упала и тоже помогла нам идти дальше.

— Ната, ты как тут... что тут...

Я отмахиваюсь: мол, долгая история!

— Меня ждет машина за забором. Раз Джунгарик сбежал, тебе придется вывезти меня отсюда.

Отчаянно и согласно киваю. Отлично! Это-то мне и нужно!

— А... Хан? — Сделав несколько шагов вдоль дома вслед за вертлявым парнем со смешным прозвищем Джунгарик, вспоминаю вдруг об опасном мужчине, который должен был охранять Олега по заданию Амира.

— Он не скоро очнется. Вырубили его снотворным...

— Отлично! — Восхищенно вздыхаю, все еще не веря, что все обернулось как нельзя лучше. Как хорошо, что я решилась на побег, а не стала дожидаться утра! Наверное, мой ангел-хранитель где-то наверху приберег запас счастливого зелья на вечер этого тяжелого дня!

Мы с тяжкими усилиями преодолеваем пространство вдоль темного домика, игнорируя тропинки с предательскими фонариками, и выходим прямиком к у забору. Оказывается, у этого монолитного строения есть и секретные ходы-выходы, и к одному из них нам удалось добраться. Калитка приоткрыта, и там, в темноте, я вижу, как блестит в несмелом свете луны бок автомобиля.

— Нас кто-то повезет? — Спрашиваю у Олега, который дышит со свистом сквозь зубы, скрывая боль.

— Ты, — мрачно бросает он, и я поеживаюсь от неприятного предчувствия. Ну что ж, выбирать не приходится. Очереди из водителей тут явно нет, этот самый Джунгарик, похоже, смылся, а Олег в таком состоянии точно не сможет вести машину. Как бы он вообще не умер по пути...

Кое-как затаскиваю его тяжелое тело в автомобиль на заднее сиденье, захлопываю дверь и вытираю пот со лба...

Все мышцы дрожат от волнения, возбуждения, страха и адреналина. Ну что ж, один из этапов квеста «Побег Рапунцель из башни» я выполнила. Теперь осталось только добраться до дома, забрать все документы и уехать куда-то далеко-далеко, где никакой из Амиров, Ханов и прочих горячих и скорых на расправу мужчин меня не найдет...

— А ключи? — Поворачиваюсь к стонущему от боли Олегу.

— В бардачке...

Тут же открываю бардачок, и из него валятся какие-то бумаги, мусор, пластиковые стаканы. От волнения пальцы не сразу выхватывают из всего этого изобилия ерунды то, что мне нужно — колечко ключей.

Вставляю его в замок зажигания, немного добавляю газу, чтобы автомобиль не заглох. «Лада Калина» отзывается утробным рычанием, и я тут же добавляю газу, переключаю коробку передач и несусь от этого страшного дома с огромным количеством тайн и секретов со скоростью сто двадцать километров в час по ровной и пустой дороге вдоль выстроенных в ряд жутковатых елей с внушающими страх макушками, пронзающими темное небо.

Через какое-то время мы вклиниваемся во второй ряд машин пригородной трассы, по которой машины проносятся с визгом и редким воем, радостно освещая фарами путь.

— Поверни через метров триста... — голос Олега слаб, но я слышу его даже сквозь шум в ушах, несмотря на бухающее сердце, и удерживаю бешено-радостную улыбку, которая сама собой расцветает на губах от осознания того, что нам удалось спастись.

— Куда мы едем?

— В одно место... ты поймешь... — разбираю его слова сквозь кашель и стоны.

— Олег, я хочу заскочить домой за одеждой и документами, — поправляю вырез платья, которое норовит распахнуться в сидячем положении. — Ну, после того, как отвезу тебя в больницу, конечно же...

— Нет! — Он даже рукой стучит по задней стороне моего сиденья. — Нет.

— Да ты что! — Негодую я. — Тебе однозначно нужно в больницу! Ты себя видел вообще?

Смотрю в зеркало заднего вида, пытаясь поймать там его взгляд, но, конечно же, ничего не выходит. Я вижу только редкий поток машин и ноги Олега в светлых свободных брюках, которые он согнул, чтобы уместиться на сиденье.