( Не ) люби меня

Пролог

— Я буду тебя ждать, Кьян, — серьезно, как только могут пятнадцатилетние девушки, сказала Лилиана, глядя на этого странного мужчину.

— Ты и вправду сумасшедшая, — пожал плечами катаец. — Мы больше никогда с тобой не увидимся. Иди домой, девочка, пока никто не видит. А то потом твой отец оторвет мне… самое ценное.

— Я все равно буду твоей женой.

— О великий дракон, — пробормотал Кьян Ли, с опаской косясь на девицу, которая смотрела на него со странной нежностью, словно в мыслях уже давно вышла за него замуж и нарожала дюжину детей. — За что мне такое наказание? Уйди, говорю, мне пора уходить!

Кьян Ли был уверен, что сделает всё, чтобы никогда не встретиться с этой девочкой вновь. Тем более, возможно, и жить ему оставалось не так уж долго, да и задача, стоящая перед ним, не предполагала никаких привязанностей.

Лилиана была уверена, что станет его женой. Так предсказала ей бабушка, а она оракул, она точно знает.

Глава 1. Лилиана

— Что ты сделал? — не веря своим ушам, переспросила Виктория.

— Отпустил Лили к деду, — пожал плечами Аяз. — А что такого?

— Она девочка! Девочкам нельзя ездить по Степи в одиночестве!

— Вики, Лили вполне способна постоять за себя, — рассеянно ответил Аяз, вытирая руки полотенцем. — Хотел бы я посмотреть на того безумца, который попробует причинить ей зло.

— Ей уже пятнадцать! Ты чего добиваешься вообще? Чтобы ее украли? Изнасиловали?

— Не говори ерунды! — резко ответил мужчина. — Разве можно в принципе такие вещи говорить?

— Ты, мать твою, врач! — хлопнула ладонью по столу Виктория. — Еще скажи, что тебе не привозят уже тринадцатилетних девочек с выкидышами! Или они по своей воле под мужиков ложатся?

Аяз побледнел: Виктория знала, куда бить. Он знал, что Лили не такая, что она сумеет за себя постоять, что она с десяти лет не расстается с кнутом, которым владеет не хуже, чем он, но и про обычаи Степи он всё знал. Несколько лет назад он все-таки добился того, что арыны установили твердый возраст, раньше которого девочку нельзя выдавать замуж: шестнадцать лет. Только это всё было больше на словах, для вида. До сих пор в больницу привозили совсем крох — беременных или, того хуже, жертв насилия.

Старшую внучку Тамана знали во всей Степи как совершенно ненормальную деву-воительницу. Лили даже при намеке на оскорбление лезла драться, а дралась она не хуже мальчишек, только совершенно без правил. На лошади она гоняла вместе с юношами, да еще выделывала разные трюки, прекрасно стреляла из лука и пистоля, который и был-то во всей Степи у нее одной, а особо непонятливых еще могла водой окатить внезапно, потому что унаследовала водный дар от бабки. Ее не то чтобы не любили, но разумно опасались. Для Виктории поведение дочери — нож по сердцу. Галлийка сама никогда не была образцом для подражания, но ей и в голову не приходили подобные непотребства. Девушка должна быть девушкой, а не мужиком, а в Лили девичьего только имя и грудь. Ну и волосы, разумеется, которые никак нельзя было ее заставить прибрать хотя бы в косу. Но волосы Виктория ей великодушно прощала — они ведь совсем как у Аяза когда-то.

Всё это, без сомнения, плоды отцовского воспитания. Супруг любил свою единственную дочь больше всех своих детей. С сыновьями он был строг и суров, не прощая им ни малейшей слабости, а Лили из отца всегда веревки вила. Хочет дочка коня? Пожалуйста! Хочет кнутом учиться драться? Папа научит. Хочет на скачки с юношами? Всё для деточки. Вот и выросла взрослая уже, здоровая девка, которая мать ни во что не ставила, упрямо вела себя ну совершенно как парень, могла выругаться, как сапожник, и совершенно не хотела учиться девичьим делам. Ни шить, ни готовить, ни стирать Лилиана не желала, а если Виктория начинала настаивать, взвивалась, кричала и убегала из дома.

Учиться Лилиана тоже не желала. Считать ей было скучно, вести записи лень, всякие книги по истории и географии она откидывала в сторону. Одна радость, что хотя бы болтать девушка любила — и оттого довольно чисто разговаривала на славском, галлийском и франкском.

Бабушки Милославы на нее нет — та бы давно взяла хворостину и отходила нерадивую внучку. Виктория тоже пыталась, но Аяз запретил, заявив, что девочек бить ни в коем случае нельзя. Ссориться с мужем лишний раз не хотелось — и без того не всё у них было ладно, и Вики уступила, о чем не раз потом сожалела.

Вот и сегодня, когда она категорически запретила дочери ездить по Степи в одиночестве, Лилиана и не думала ее слушать. Оседлала коня и усвистала к деду на дальние поля, даже не подумав о безопасности. Виктория себе места не находила, и даже нисколько не удивилась, когда конь дочери прискакал весь в мыле и без седока, только побледнела и велела Раилю мухой мчаться в больницу за отцом. У самой женщины ноги просто подкосились, она устало опустилась на стул и закрыла глаза, не понимая, то ли ей злиться на мужа и дочь, то ли молиться, чтобы всё обошлось, то ли просто заплакать от отчаяния.

***

В пятнадцать жизнь кажется простой и прекрасной. Есть простор. Есть конь. Есть ветер в волосах. Есть любимый дед — степной хан.

Лилиана, крича, как чайка-хохотунья, послала коня в галоп, приподнявшись в стременах. Ей было легко и весело, будто она напилась хмельного вина. Солнце палило так, что затылок уже ощутимо припекало, а по спине, противно щекоча, стекали струйки пота. Лили дотронулась до волос и зашипела: они были уже горячие. Так и солнечный удар схватить недолго. Пришлось повязать на голову шелковый шарф. Дурачась, Лили собрала над головой небольшую тучку и заставила ее пролиться легким дождем. Она прекрасно знала, что так делать нельзя, что магия — это не игрушки, что в Степи каждая капля влаги драгоценна — но удержаться не смогла. Никто же не видит!

Раздавшийся в пространстве хлопок портала стал совершеннейшей неожиданностью. Портал? В Степи? В чистом поле? Да кому это нужно вообще? Маги здесь не водятся, по крайней мере, тут — далеко от городов. Остановив рывком коня, Лилиана замерла в растерянности. Правильно было бы сейчас мчаться обратно — за матерью, за городскими магами, за отрядом солдат. Мало ли, кого сюда перебросили: может, с десяток профессиональных убийц? Нервно закусила ноготь, подумала и решила поглядеть хотя бы издалека. Не особо и сильный хлопок-то послышался . Судя по звуку и вибрации воздуха — один, два, максимум три человека. На всякий случай Лили сняла с пояса кнут и зарядила пистоль. Одного она точно убьет. А потом кнутом отбиться можно. И конь у нее быстрый.

Страх и осознание своей глупости она загнала поглубже и, тронув пятками коня, послала его в сторону предполагаемого портала. Следы портала на ровном пространстве заметить несложно, особенно с небольшого холма. Вон, на поле среди высокой, сизой от жара травы разошлись круги, как на воде, а в центре них черное тело. Один человек, и тот, похоже, не в порядке. Во всяком случае, он отчего-то лежит.

Уже приближаясь, Лили увидела, что человек ранен — вся спина у него была в крови. Да жив ли он вообще? Лили мертвяков не боялась, она их немало у отца в больнице видела. Ничего мертвые живому сделать не могут, разве что зараза какая-то в теле может остаться. Это знание заставило Лилиану нервно замереть на месте. В глупых исторических книгах она читала, что в осажденные города враги могли подкинуть больного чумой или еще какой-то страшной болезнью, чтобы город вымер изнутри. Речь, впрочем, обычно шла про животных, а здесь вроде как человек, да еще пока живой, потому что шевелится и еле слышно стонет. Но Степь многим поперек горла встала, может, кто и придумал такой план — выкосить ее смертельной пагубой.

Глава 2. Раненый

Услышав от сына, что конь Лилианы вернулся без седока, Аяз бросил все свои дела и, даже забыв снять рабочую одежду, бросился домой. Он корил себя за беспечность, понимая, что это он во всем виноват — а ведь Виктория не раз ему говорила, что девушке не след разъезжать в одиночестве. Если с дочерью что-то случится — он себя никогда не простит. Лошадь бы ему — прямо сейчас бы помчался, только куда? Извозчика брать не стал — бушевавший внутри противный страх требовал движения. Пешком быстрее. Рядом быстро шагал, порой срываясь на бег, Раиль. Мальчишка ведь совсем другой, не такой, как дочь. Нет в нем ни особой силы, ни этого обаяния. Просто обычный одиннадцатилетний мальчик, худенький, головастый, загорелый до черноты. Почему так бывает — от одних и тех же родителей рождаются совершенно разные дети?

И всё же Раиль послушный и добрый мальчик. Но Аяз внутри себя знал, что больше всех все равно любит дочь, и пусть она вредная, упрямая и взбалмошная, но никого ближе у него не было. Даже жену он любил меньше, и отдавал себе в этом отчет. Между Викторией и Лилианой он всегда выбирал дочь, хоть это и неправильно. Довыбирался.

Бледная, как полотно, Виктория с огромными глазами, в которых уже плескалась паника, ждала его во дворе с взнузданными конями: его и дочкиным. Ее трагический вид вызывал раздражение: как всегда, супруга уже надумала себе всяких страхов. К счастью, она ничего не сказала, понимая, что он и сорваться может, и наорать — а потом будет мучиться чувством вины. В последнее время ссоры из-за поведения Лилианы случались всё чаще, и раздувать сейчас скандал никому не хотелось. И без того понятно, что делать: муж едет на поиски, Вики ждет его дома, тем более что скоро должны вернуться из школы младшие сыновья.

Аяз всё же не смог оставить ее в таком состоянии, подошел, крепко обнял жену, а она вдруг, как раньше, уткнулась ему в плечо и тихо всхлипнула.

— Все будет хорошо, — пообещал он. — Смотри, Красавчик спокоен. Если бы случилось что-то страшное — он бы тут не стоял смирно, а бесился бы. Я обещаю, что найду ее.

— Будь осторожен, — внезапно сказала Виктория. — Я не переживу, если с тобой что-то случится.

Он удивленно поглядел на жену: с ним-то что может произойти? Он взрослый сильный мужчина, может себя защитить, а в Степи его хорошо знают, никто не посмеет тронуть. Вздохнув, Аяз коротко поцеловал жену в лоб и вскочил в седло.

— Ну, показывай, куда ехать, — крикнул он длинноногому гнедому жеребцу, а тот словно только этого и ждал: подкинул задние ноги и помчался вперед по извилистым улочкам Ур-Таара в сторону городских ворот.

Ехали долго, Аяз действительно успел успокоиться. Коней он понимал хорошо, всё-таки начинал он как лошадник. Красавчик вел себя спокойно, не паниковал, вперед сильно не рвался, но всё равно — мужчине впервые в жизни захотелось дочь выпороть за такие шутки. Может, и права Виктория, да что там — совершенно точно права: именно его вина, что девочка выросла такой легкомысленной. Виктория явно знала их детей лучше — он-то целыми днями пропадал в больнице и видел их по большей части либо спящими, либо больными. Сейчас он в этом раскаивался и обещал себе, что обязательно возьмёт отпуск и поедет вместе с семьей ну хоть бы в Славию, к Градским — просто отдыхать: спать до полудня, собирать в лесу ягоды и купаться в речке, а может быть, даже и в Аранск, где есть театр, зверинец, карусели и прочие развлечения, которые дети и не видели никогда. Только он знал про себя, что назавтра в больнице обязательно появится какой-то тяжелый пациент или в дальнем стане вспыхнет холера, и про отпуск он опять забудет до следующего лета.

Дочь сидела на траве и выглядела вполне здоровой и бодрой, но Аяз сразу увидел неподалеку от нее чужака, лежащего лицом вниз.

— Твоя работа? — строго спросил он дочь. — Мне его добить?

— Ты что! — возмутилась Лили. — Его из портала таким выкинуло!

— Портал? В Степи? — удивленно спросил мужчина, приседая рядом с раненым и сразу же забывая, что хотел отругать дочь. — Ты его трогала?

Лили хотела соврать, но вдруг он и правда заразный, а она тоже может заболеть, и она призналась:

— Да, напоила.

— Молодец, — пробормотал лекарь. — Крепкий парнишка. Дай мне воды!

Лилиана растерянно смотрела на отца — во фляге было пусто.

— Воды? — неловко переспросила она.

— Лили, ты водник. Найди мне воды помыть руки. И раны надо обработать, а я только из больницы, во мне нет столько сил, чтобы его хоть немного подлатать. Но перевязать смогу.

— А, в этом смысле? — Лили подошла к отцу, прислушалась к земле и легко вывела на поверхность небольшую водную жилу.

Аяз кивнул, достал из седельных сумок чистые полосы мягкой ткани, сполоснул руки и лицо и осторожно начал касаться спины раненого. Едва только он притронулся, мужчина выгнулся и зашипел от боли.

— Я только промою, — успокаивающе сказал степняк. — Я врач. Не бойтесь.

— Не трогайте меня, нельзя… — прошептал по-галлийски чужак.

— Не говорите глупостей, — строго ответила Лили. — Он врач, он вам поможет.

— Я не очень понял, — недовольно сказал отец. — Галлийский, да? Переведи ему, что если совсем невмоготу, я могу его вырубить. Но это надолго, он совсем плох.

— Отец говорит, что может вас… усыпить, если очень больно, — перевела девушка раненому. — Но он может не рассчитать сил.

— Отец? Это твой отец? Скажи ему, что меня нельзя магией, иначе я его сожру.

— Дадэ, он говорит, что жрет магию.

— Прекрасно! — буркнул Аяз. — Ему же хуже.

И уже не церемонясь, он резким движением отодрал от спины ошметок окровавленной заскорузлой ткани. От его действий чужак глухо застонал и лишился чувств.

— Ну вот, и без магии управимся, — радостно сказал Аяз, в котором тревожное настроение последних двух часов перетекло в злобную ненависть ко всему миру. — Давай, лей прямо на спину, пока не очнулся. Перевяжем и в больницу повезем.

Лили кивнула, сглотнув. Ассистировать отцу в работе ей пока не приходилось. Она кусала губы, отворачивалась, морщилась, но покорно выполняла все указания. Целитель молчал, его руки привычно делали свою работу, а мозг был занят неприятными мыслями. Кто этот человек? За что его наказали — потому что это явно не просто избиение, а настоящее наказание. Какой он национальности? В отличие от дочери, он не принял раненого за степняка, уж слишком высок был этот человек, и на славском не говорил, и одет совсем не так. Катаец? Аяз знаком с катайцами, одежда была похожа, разрез глаз вроде тот же, а волосы у него совсем другие, жесткие и очень густые — у степняков мягче. Татуировка в виде катайского змея на руке и части спины убеждала лекаря в его догадке. Что делать катайцу в Степи? Шпион? Но катайцы не служат никому, кроме своего императора, а до степи этой империи дела нет. Слишком далеко расположены их земли. Перевязав раны, Аяз осмотрел руки чужака. Увиденное заставило его похолодеть. На мизинце левой руки не было одной фаланги. Убийца.

Глава 3. Семейные беседы

Лилиане домой не хотелось. Если уж отец ее отругал, то от матери точно ничего хорошего ждать нечего. К бабушке во дворец, что ли, сбежать? Но отец и так недоволен ей, еще больше ссориться с ним ей не с руки, а то и вовсе дома запрёт. И вот она тянет время, нарочно медленно расседлывая коня.

Дома пахнет блинчиками: так, как мама, готовить никто не умеет. Мальчишки шумят на маленькой кухне — неужели уже всё слопали, обжоры? Нет, на столе еще гора блинов — тоненьких, почти прозрачных. Мама смотрит встревоженно, и глаза у нее красные — неужели плакала? Хуже нет, чем чувство стыда. Лилиана опускает голову, чувствуя за собой вину: она ведь знала, что мать ее одну не отпустит, и поэтому не спрашивала.

— Руки мой и садись ужинать, — спокойно говорит Виктория. — Мальчишки закончили уже.

Лилиана неуверенно кивает и идет в уборную, где даже переодевается в чистую рубашку. Братья едва не сшибают ее с ног — когда они все вместе, кажется, что их не трое, а целый табун. Раиль останавливается, оглядывая сестру с ног до головы, и только убедившись, что она в порядке, бежит вслед за близнецами. Вот уж кто в отца пошел! Такой же дотошный. Нет никаких сомнений, что братец ночью устроит ей допрос с пристрастием и не отвяжется, пока не узнает мельчайшие подробности.

— Что произошло, Лили? — мягко спрашивает мать, садясь рядом и пододвигая ей миску с медом.

Мама знает, что мальчишки любят блины с мясом или с творогом, а Лили — сладкоежка.

— Раненого порталом выкинуло, — отвечает Лилиана, с опаской поглядывая на мать. — Извини, я не догадалась, что вы можете о чем-то дурном подумать. Просто Красавчика прислала, чтобы он отца привел. Мам, я не буду больше одна ездить, ты только не плачь, ладно?

Виктория кивает и встав отворачивается к окну. Она и рада бы не плакать, но слезы сами срываются с ресниц.

— А отец где? — спрашивает она, не оборачиваясь.

— В больницу раненого повез.

— Лили, ты понимаешь, что это мог быть каторжник или преступник? — не выдерживает Виктория, хотя и знает, что давить сейчас на и без того напуганную девочку не стоит. — А если бы он не был ранен?

— Мам, да понимаю я всё! — словно этого и ждав, взрывается Лилиана. — Я же не маленькая! Не надо меня учить!

Она вскакивает и убегает наверх в свою комнату.

Виктория, тяжело вздыхая, закидывает грязную посуду в раковину. Утром придет служанка и вымоет здесь всё. И еду бы приготовила, да только Вики надо было чем-то заняться, пока она ждала мужа и дочь.

Аяз пришел ночью, когда дети уже спали. Как всегда, умылся и накинулся на еду, словно его год не кормили. Опять, значит, все силы растратил. Ну хоть руки у него не трясутся, уже хорошо.

— Что это за раненый? — спросила Виктория требовательно — только ради этого она и ждала мужа.

— Катаец, — не стал скрывать супруг. — Похоже, что из убийц. Едва живой. Я думал, помрет. К сожалению, выжил.

— То есть Лили сидела там с убийцей? — тихо, но с отчетливым напряжением спросила женщина.

— Не начинай, — с угрозой в голосе сказал Аяз. — Давай обойдемся без скандала.

— Ты понимаешь, что это твоя вина?

— Вики, с Лили всё хорошо. Ничего страшного не произошло. Все живы.

— Но могло произойти!

— Могло, — не мог не признать Аяз. — Я больше не позволю ей разъезжать в одиночестве. Я хотел тебя попросить завтра мне помочь. Этот катаец не разговаривает по-славски, только по-галлийски. Есть у меня одна настойка, которая язык развязывает. Это совершенно незаконно, другие лекари не знают. Поможешь мне с переводом?

Кого еще попросить, он не знал. О запрещенных веществах в Степи не знал никто, и вообще никто не знал, кроме славского советника по внутренней безопасности и по совместительству старшего государева сына Даромира Ольшинского. Именно по его просьбе Аяз подобный состав и разработал, и даже в малых дозах испытал. Теперь вот у него появилась возможность испробовать действие вещества на чужаке. Какие бы разногласия у него не возникали с супругой, он ей доверял безоговорочно и знал, что она не откажет. Так и вышло, Вики сразу кивнула.

— Пойдем в спальню, — попытался он обнять все еще хмурую жену. — Ну не дуйся. Я люблю тебя.

Он и в самом деле потратил сегодня много сил. Не то чтобы ему чего-то хотелось, но секс всегда был самым быстрым способом восстановиться, и уж точно самым приятным.

— Как ты вообще можешь сейчас думать о таких глупостях? — отбросила его руки Виктория.

— А почему нет? Ты моя жена. Что в этом такого?

— Я не хочу!

— А я хочу, — Аяз мрачно смотрел на супругу, не собираясь сдаваться. В конце концов, она никогда раньше ему не отказывала.

— Знаешь, иногда я жалею, что запретила тебе завести вторую жену, — с горечью заявила женщина и быстро вышла из кухни, не желая снова расплакаться при нем.

Аяз остался сидеть совершенно оцепеневший от ее слов. Где-то в животе разливалось неприятное чувство холода. У них уже давно было не всё ладно, и ссорились они почти каждый день, но ни разу супруга не говорила ему настолько мерзких слов. Это было чем-то немыслимым. Хотелось отстраниться, уйти ночевать в больницу, хлопнув дверью, зная, что этим он сделает ей больно, только он уже не тот человек, чтобы решать проблемы таким способом. Он поднялся и прошел вслед за Викторией.

Тот, первый дом, который он сам строил для семьи, в один момент стал им тесен, и пришлось его расширять — Вики и слушать не хотела его предложения просто купить новый. Тогда ей казалось важным, что этот дом был построен его руками и специально для нее. Важно ли это сейчас? Они пристроили еще две комнаты, а лучше бы сделали только одну. Тогда ни у кого из них не было бы возможности уйти ночевать в другую спальню, как они это делали не раз и не два.

Вики лежала в кровати, уткнувшись в подушку, и плакала. Плечи вздрагивали. Аяз не понимал, в чем он виноват, как ей помочь сейчас, но напряжение внутри не проходило. Он снял рубашку и сел на край постели, не зная, уйти ему или остаться, но жена решила за него. Она подняла заплаканное лицо и потянула его за руку к себе, утыкаясь холодным мокрым носом ему в плечо.

Глава 4 Кьян Ли

Чужак лежал на животе, его спина была щедро покрыта толстым слоем белой мази. Противоожоговой, но это сейчас не имело никакого значения. Он вполне пришел в себя и молча сверкал глазами из-под сальных растрепанных волос. На миг Виктория увидела в нем что-то знакомое — то ли острый взгляд желтых кошачьих глаз, то ли дикую неестественную худобу, но наваждение быстро рассеялось. Перед ней был мужчина, подобного которому она никогда не встречала.

Странными выглядели и татуировки — на обеих руках черными линиями были очень подробно изображены странные змеи с маленькими ножками и крылышками, и головы у змей тоже странные — рогатые, усатые и с полным ртом зубов. Ни в Славии, ни в Галлии на телах ничего не накалывали. Это была привилегия разве что моряков. А оборотни считали, что они и без того чудные.

Вот оно! Вот то неуловимое чувство схожести! Перед ней был человек с кровью оборотня. Рысь? Нет, скорее, волк. Оттого и чувство узнавания: он просто чем-то напомнил ей дядюшку Кирьяна. Виктория жадно рассматривала лицо чужеземца: не было в нем ничего от Браенгов, кроме, пожалуй, роста. Глаза совсем другие — узкие, почти как у степняков, и нос другой, и овал лица.

— Кто ты? — спросила она по-галлийски. — Как твое имя?

— Кьян Ли, — ответил мужчина с едва уловимым акцентом. — Где я?

— Ты в больнице, в Степи.

На лице чужака выразилось недоумение.

— В Степи? — растерянно произнес он. — Какого дракона?

— Как ты себя чувствуешь? — медленно произнес Аяз по-галлийски. Он так и не выучился говорить на этом языке бегло. — Как спина?

— Как будто меня кнутом били, — со смешком ответил Кьян Ли. — Ребра, наверное, сломаны? Спасибо, мазь чудесная. Мне намного лучше, чем вчера.

Аяз кивнул и, накапав в стакан несколько капель настойки, поднес воду к губам чужака.

— Это обезболивающее, — сказал он. — Надо перевязать. Это будет очень больно. Поверь, я знаю.

Он, действительно, знал. Когда-то он сводил шрамы от ожогов с лица самым варварским способом. От воспоминаний до сих пор дергался глаз. Впрочем, в стакане вовсе не притупляющий боль настой, но об этом знать катайцу не обязательно. Чужеземец посмотрел на лекаря недоверчиво, но стакан все же опустошил.

Аяз сел прямо на пол рядом с невысокой койкой и внимательно уставился на своего пациента. Зрачки у чужака начали пульсировать, по лбу покатилась капля пота. Виктория присела в кресло в углу: наблюдать за работой супруга ей показалось очень захватывающим.

— Кто ты такой? — твердо повторил простой вопрос Аяз, внимательно глядя на мужчину.

— Кьян Ли, — прошептал тот, облизывая пересохшие губы. — Меня зовут Кьян Ли.

— Ли, сын Кьяна, стало быть, — кивнул степняк, знакомый с построением имен у катайцев. — Откуда ты?

— Из Вейна, — нехотя ответил Ли, щурясь так сильно, что глаз почти не было видно. — Чем ты меня напоил?

— Это неважно. Главное, знай: настой не причинит тебе вреда. Вейн — это округ в Катае, так? Столичный округ? Зачем ты пришел в Степь?

— Я не должен был попасть в Степь, — сквозь зубы цедил мужчина. — Это не было целью.

— Что было целью?

— Галлия, — Ли скривился, но не ответить не мог.

— Зачем?

— Я должен разыскать отца. Я полукровка.

Аяз хотел бы спросить больше, но уровень знания языка ему не позволял.

— Кто отец?

— Я не знаю, кто он.

— За что ты наказан?

Напряжение начало отпускать раненого — то ли настой полностью завладел его сознанием, то ли вопрос был не опасен.

— Убийство гуаня.

Аяз беспомощно оглянулся на жену. Она задала пару вопросов чужаку и перевела:

— Советника императора.

— Спроси, почему просто не казнили? Почему отпустили?

— Он говорит, что мать вымолила помилование. Мать, кажется, дочь императора, но не наследница, а от наложницы. Еще говорит, дал клятву верности. Шпионом его в Галлию хотели закинуть, наверное. Надо дяде Кирьяну сообщить будет.

Ни Аяз, ни Виктория в этот момент на пленника не смотрели, и оттого не увидели, как изумленно расширились его кошачьи глаза.

— Зачем сразу Браенгу? — удивился Аяз. — Даромиру его сдадим, пусть разбирается.

— Тоже хорошо, — согласилась Виктория и, обратив внимание на горящие любопытством глаза пленника, задала логичный вопрос. — Ты по-славски понимаешь?

— Нет, только катайский и галлийский.

— Почему?

— Что почему?

— Почему не выучил славский язык?

— Ни к чему было. Катай со Славией дел не имеет, только с Галлией.

— Тогда как вышло, что ты попал в Степь? Отвечай!

Ли посмотрел с ненавистью на эту красивую, но опасную женщину. Он хотел бы промолчать, но никак не выходило. Язык болтал вперед разума.

— Я не маг, но магию поглощаю и искажаю. Дар такой. Видимо, и портал не так сработал от этого.

Аяз кивнул, удовлетворенный ответом, а потом приказал:

— Поклянись праматерью драконов[1] и великой горой Фу, что ты не замышлял зла против Степи и ее жителей.

Ли зашипел, как рассерженный кот. Этот проклятый лекарь знал слишком много об обычаях и святынях Катая. Голова у катайца кружилась то ли от слабости, то ли от зелья. Словно со стороны он слышал свой хриплый голос:

— Клянусь Праматерью Драконов и горой Фу, что я вообще не планировал попасть в Степь и никогда не замышлял против нее зла, — и, взглянув в невозмутимое лицо человека, который вообще-то спас ему жизнь, со вздохом добавил. — И клянусь никому зла не причинять и вообще быть паинькой, пока я здесь... на этот раз.

— Хорошо, — кивнул Аяз. — Теперь будем тебя лечить. Вики, будь рядом, пожалуйста. Если со мной что-то случится, крикнешь Власа.

— Что это ты задумал?

— Хочу попробовать, как это — когда сила поглощается. Никогда с таким не сталкивался, только в книгах читал.

В глазах лекаря блестело любопытство, он осторожно прикасался кончиками пальцев к пациенту, с каждой минутой бледнея.

— Хватит! — не выдержала Виктория, видя, что муж покачнулся и устало потер виски. — Заканчивай!

Глава 5. Любовь

Аязу всё же удалось взять себя в руки и выйти из комнаты пациента самостоятельно. Во многом его вдохновил сердитый взгляд жены. Он понимал, что своими разговорами подписал себе приговор, что ему придется объясняться. Много лет он избегал этого разговора, надеясь, что кто-нибудь расскажет Виктории простую истину про целителей за его спиной, но время шло, скандала не было, и он попросту выкинул неприятные мысли из головы.

Не вовремя оно рвануло. Хотя когда оно бывало вовремя?

Кое-как, опираясь на стену, дошел до своего кабинета и там упал на койку — такую же, как у его больных, — уставившись в потолок. Виктория шла за ним. Раньше она любила здесь бывать. Именно она заказывала сюда мебель, с любовью выбирала цвет стен и занавески на большое окно, по ее эскизу лучший местный мастер делал большой книжный шкаф с потайным механизмом и полки для всяких склянок. Она лично когда-то покупала для Аяза тетради и самопишущие перья из Галлии. И койка эта ее всегда раздражала, потому что вдвоем здесь было не поместиться, но она никогда не требовала ее заменить, втайне опасаясь, что найдется немало женщин, которые пожелают ее супруга в эту койку затащить.

Теперь она вдруг поняла, что ее муж, кажется, всю жизнь ей врал, но верить не хотела. Она не сомневалась в его верности и сейчас не хотела сомневаться, но гадкое чувство страха засело где-то в животе чуть ниже ребер. Виктория знала, что нужно обязательно поговорить об этом, пока она не напридумывала себе всякой ерунды, но глядя на бледного и усталого мужа, она просто хотела обнимать его, словно ребенка, и гладить его по голове, перебирая волосы.

В один день Аяз взял и безжалостно обрезал свою косу. Сказал, что седеть начал, что длинные волосы, да еще и для лекаря — неудобно и несолидно. Хорошо еще, что налысо не побрился, как многие в Степи. Это раздражало. Словно муж вдруг утратил свою целостность. Она его понимала; он в самом деле разом стал старше и серьезнее, но видит богиня — как ей не хватало этих черных прядей, за которые она так любила тянуть в редкие минуты близости.

Видя, что муж неприятный разговор начинать всё же не собирается, Виктория отодвинула его ноги и села на край койки. Хотела бы и лечь, как раньше, прямо на него, но не решилась.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спокойно спросила она.

— О чем? — тусклым голосом поинтересовался он, закрыв глаза.

— Что это за разговоры о том, что целителю обязательно нужна жена?

— Не обязательно жена, — пробормотал Аяз. — Достаточно любой привлекательной женщины.

— А конкретней?

— Целитель при лечении расходует магические силы, которые он быстрее всего может восстановить через секс, — бухнул степняк, не зная, как еще подобрать слова.

— И я для тебя… просто энергия? Как еда, как сон? — с ужасом спросила Виктория, для которой мир вокруг вдруг начал рассыпаться, словно башня из песка.

— Нет. Ты для меня любимая женщина.

— И ты хочешь сказать, что никогда не думал…

— Думал, конечно! — взорвался Аяз, рывком садясь на кровати. — Когда занимался любовью с тобой, я прекрасно осознавал, что ты — не просто жена, ты — мой источник сил, без тебя я и целителем был бы посредственным! Ты пойми — для восстановления годится любая женщина, а я не хочу любую, я хочу только тебя!

— А вчера…

— Мне было плохо, я устал, ты была мне нужна.

— Почему же ты не сказал?

— Ты не хотела, — просто ответил мужчина.

— То есть мои желания для тебя важнее, чем твои? — уточнила Виктория и, дождавшись кивка, спросила. — А сейчас тебе тоже нужно восстановление?

— Ну… — он замялся, не желая ее расстраивать еще больше. — Что это ты делаешь?

Виктория, улыбаясь, расстегивала елек и стягивала через голову сорочку.

— Вики, не надо, — испугался он ее решительности. — Это необязательно…

Она же, уже обнаженная до пояса, прижималась к нему, терлась об него, как кошка, и прямо в губы мурлыкала:

— Ты же сам сказал, что мои желания важнее, чем твои.

Не в силах удержаться, мгновенно вспыхивая, он гладил ладонями ее нежную спину и шептал:

— Вики, услышат же.

— Мы тихо.

— Боюсь, что тихо не получится, — смеялся он, не веря, что всё так просто, и пьянея от того, что она спокойно приняла его природу.

***

Она, как и прежде, лежала на его груди, а Аяз двумя руками удерживал ее, чтобы жена с него не соскользнула. Внутри был покой.

— А когда я стану старой и морщинистой, как Айша — ты что будешь делать? — спрашивала Виктория, улыбаясь ему в шею.

— Я тоже буду старым и морщинистым, — отвечал Аяз мирно. — И буду привязывать морковку, чтобы тебя любить.

— Да ну тебя, — толкала его жена, хохоча. — Выдумал тоже! Ну правда? Вон Влас Демьянович сразу двоих женщин завел.

— Ну, настоящая жена у него только одна, — пояснил степняк. — Вторую он взял, потому что той идти некуда было. А детей кормить надо. В дом к себе он ее привести просто так не мог, потому что люди бы не поняли, сама бы она троих детей не смогла вырастить. Вот и решили, что так удобнее для всех будет. И детей он ее любит, у него ведь своих быть не может, в юности переболел серьезной болезнью.

— Аяз, — нерешительно посмотрела на мужа Вики. — А давай мы еще одного ребенка родим?

— Вики, зачем? У нас и так четверо. Да и Лили уже пятнадцать, кто знает — может быть, через пару лет уже внуков нянчить будем.

— Зачем? Ну хотя бы чтобы нарушить традицию. Будем тщательно готовиться, тренироваться… А то у нас все дети случайно получились. Так ведь нельзя.

— Почему нельзя? — усмехнулся мужчина. — Очень даже можно. Нет, Вики, давай-ка остановимся на четверых. Ну пока хотя бы.

— Обещай, что подумаешь, — Виктория умела добиваться своего.

— Обещаю, — легко согласился супруг. — А теперь слезь с меня, мне работать надо.

Все дети у Аяза и Виктории, действительно, получились неожиданными. Лилианой Вики забеременела сразу после первой близости, с Раилем она что-то напутала с отварами — то ли выпить забыла, то ли бракованный был, а с близнецами и вовсе вышло странно. Они больше и не думали о детях, да только на свадьбе младшей сестры Аяза всех охватило какое-то безумие, а девять месяцев спустя во всей Степи народились дети: и у Эмирэ с ее галлийским супругом, и у многих пар, присутствующих на свадьбе, и даже у степного хана Тамана и его жены Наймирэ, отчего они сами были в полной растерянности. У Вики родилось двое мальчишек — оборотни часто рождают двойни. С тех пор Аяз наотрез отказывался участвовать во всяких старинных ритуалах — хотя его и уговаривали неоднократно.

Глава 6. Жизнь продолжается

В поместье Градских скорбно и многолюдно. Хоронить кнеса съехались все ближайшие соседи и многочисленные родственники. Кто бы мог подумать, что от этого дерева произойдет столько отростков? Трое внуков от старшей дочери и аж семеро от младшей, да еще и правнуков не счесть. Ярослав, младший сын, всё ещё не обзавелся семьей, но теперь никуда не денется — теперь он кнес Градский, нужно и жену брать, и о наследниках позаботиться.

Тихо переговариваются соседи, косясь на двух женщин у окна. Дочери покойного Мстислава много лет не встречались, не разговаривали [1], а гляди-ка — общее горе их примирило. Милослава, старшая, высокая и худая, затянутая в черное, качает седой головой, словно паяц в кукольном театре. Младшая Святослава на нее совсем не похожа. Она невысокая и круглая, и то и дело промокает глаза платком.

Гроб пришлось вынести во двор: все желающие проститься никак не поместятся в ставший вдруг маленьким и темном доме. Как-то оказалось, что среди гостей почти нет стариков: один только кнес Боровой еще жив, но и он едва ходит, опираясь на внука. Зато люди среднего возраста неожиданно тепло отзываются о Мстиславе. Кому-то он помог советом, за кого-то похлопотал перед государем, в неурожайный год поделился мешком зерна, был крестным для ребенка, выступал справедливым судьей на земельной тяжбе, и многое, многое другое. Его любили. Его уважали. Даже государев сын накануне приезжал проститься с верным слугой, остаться на похороны не смог, но обещал вдове всяческую поддержку при необходимости.

Виктория не любила и не понимала церемоний прощания с усопшим. В Степи с этим куда проще: тело сжигают, пепел рассеивают над полями и говорят, что умерший теперь есть часть этого мира. В горах Галлии подобные обычаи, разве что прах порой хранят дома в специальных урнах. А тело — что тело? Гордого и хитрого духа старика здесь больше нет, осталась только телесная оболочка, и та от жары быстро придет в негодность. Уж похоронили бы скорее, чем выставлять это на всеобщий обзор, да еще за огромные деньги нанимать некроманта, дабы тело сохранить до прибытия леди Милославы и ее семьи из Галлии. Мать, отец и братья прибыли порталами, но опять же — зачем? Взглянуть напоследок на высохший до неузнаваемости труп? Лучше уж запомнить его таким, каким он был еще год назад: тучным, громогласным, веселым.

Виктория, глядя на осунувшуюся мать и отца, тяжело опирающегося на трость, вдруг вспомнила, что лорд Оберлинг немногим младше ее деда. Грудь захлестнуло отчаянием: сколько ему еще осталось? Отец тоже сед как лунь, плечи ссутулились, в сильных некогда руках заметная дрожь. Только глаза горят как раньше, остро, хоть он уже и не снимает очки. Они с матерью сделались страшно похожими друг на друга — и лицом, и худобой, и гордым движением головы. Вики тихо заплакала, понимая, что не покойного оплакивает, а еще живых людей. Неслышно подошедшая бабушка Линда с мягкой улыбкой обняла внучку.

— Вики, лапушка, как ты?

Виктория вдруг отчаянно, со всхлипами и дрожью в груди, разрыдалась на ее хрупком плече, смутно понимая, что это она должна поддерживать бабушку, а не наоборот.

— Ну, ну, деточка, не надо так убиваться, — гладит внучку по спине старушка. — Всё хорошо.

— Чего хорошего-то? — всхлипнула Виктория.

— А что плохого? Мстислав славную жизнь прожил. И воевал, и мирно жил, и детей вырастил, и внуков увидел, и даже правнуков. Последние годы в почете и уважении был, советником государевым. И даже после смерти своей собрал множество народу, а, значит, любили его, уважали. Государь просил сердце Мстислава во дворец привезти. На столичном кладбище его похоронят.

— Странно как-то, — вздрогнула внучка. — И страшно.

— Почетно. Да прекрати ты плакать! Он ведь болел в последний год. Твой муж давно говорил, что лучше уже не будет, только хуже. А теперь Мстислав успокоился. И то, Ви, ему же почти восемьдесят было. Сама же знаешь. Так что нечего сырость тут разводить, на всё воля богини.

Виктория слабо улыбнулась, переводя дыхание. Бабушка умела найти слова. И правда, на всё воля богини.

Аяз тем временем подошел к лорду Оберлингу, который, как всегда, сидел в кресле с бутылкой вина в руках, впрочем, не вскрытой (он держал ее, скорее, по привычке — холодное стекло успокаивало) и вполголоса спросил:

— А с ногами что?

— Болят суставы, сил нет. Старость, Аяз.

— У всех оборотней так, не выдумывайте. Старая — это вон Айша у нас. Ей уже почти сто лет. А ноги я посмотрю после похорон. Я ведь говорил, чтобы вы приличного массажиста наняли. У всех оборотней проблемы с суставами.

— Но не у всех — зять-целитель, — пошутил Максимилиан. — Как дети у вас?

— Лили совсем взрослая уже, — тоскливо вздохнул Аяз. — Как подумаю, что она скоро замуж соберется, так дурно становится.

— Ха-а-а! А если она не соберется, а ее какой-нибудь дикий мужик украдет?

— Я его убью, — сжал зубы степняк.

— Ну-ну, — похлопал его по плечу Оберлинг. — Удачи.

Аяз нахмурился. Он вдруг вспомнил, что оставил дочь одну — пусть не одну, со своим младшим братом, но все же… Как бы Лили там глупостей не натворила. Хорошо, что он запретил пускать ее в больницу к этому чужаку. Или не запретил? В любом случае, парень слишком слаб, чтобы попытаться к ней приставать. Кто бы его ни наказывал, свое дело знал. Кожу в лохмотья, крови много, боли тоже, а мышцы только в одном месте рассек. Калекой не оставил. Мышцы Аяз как мог зашил, повязку наложил, всё сделал правильно. Отчего же так неспокойно на душе? Эх, жаль, что с Даромиром разминулись — сдать бы ему эту проблему. Но Дар на месте не сидит, он всегда куда-то мчится, и когда его еще письмо нагонит?

С телом степняк прощаться не пошел — мертвые его интересовали мало, куда больше тревожили живые. У Борового вон явно водянка — оплыл весь, будто квашня. У Милославы губы белые — как бы не сердце. Про Оберлинга и говорить нечего, этот себя уже хоронит, а ведь здоровье у него железное, почти как у юноши. А суставы можно и подлечить. Еще тучной сестре леди Милославы очень хотелось посоветовать не налегать на пирожки и блинчики, а соблюдать умеренную диету, но можно ли такие вещи говорить женщинам, он не знал. Дядько Ярослав, как все называли здорового рыжего сына Градских с легкой руки Виктории, тоже склонен к полноте. Уже пузо почти как у отца, хотя сам еще не толстый. Вот им он в первую очередь и займется, чтобы времени зря не терять.

Глава 7. Смотрины

Лилиана на похороны прадеда не поехала. Кнеса Градского она помнила смутно, каких-то особых чувств к нему не испытывала и поэтому, когда отец предложил ей остаться дома с мальчишками, только обрадовалась. У нее имелся свой интерес.

В первый же день девушка надела самый красивый елек [1], заколола волосы жемчужными гребнями, подвела глаза сурьмой и отправилась в больницу. Разыскать комнату, куда поместили ее раненого, не составило труда. Первый же молодой лекарь объяснил, как туда пройти. В больнице было на редкость многолюдно, Лили даже обрадовалась: она никогда не видела столько молодых врачей, причем не только степняков. Часть из них уже знала красивую дочку господина Аяза Кимака, часть видела впервые. Многие с удовольствием любовались на девушку.

"Ну, самое время присматривать себе мужа", — решила Лилиана, выбирая самого красивого "студента". Она то и дело останавливалась поболтать то с одним, то с другим знакомым, и только когда на звуки дружного веселья выглянул старик Влас Демьянович, она наконец вспомнила, зачем пришла.

Чужак уже не лежал, а стоял, держась за спинку стула. Было видно, что это далось ему нелегко — руки ходили ходуном. При виде девушки он нахмурился и сел на стул верхом, обхватив руками спинку, не желая показывать свою слабость.

— А, спасительница моя явилась, — процедил он по-галлийски. — Разве тебе папочка не запретил ко мне приближаться?

— А он уехал, — легкомысленно ответила Лилиана, рассматривая мужчину во все глаза.

— Надолго?

— На неделю, наверное, а что?

— Да он меня ненавидит просто... — поморщился чужак. — Того и гляди горло перережет и скажет, что из жалости.

— Ты не прав! — с жаром воскликнула девушка, разрумянившись. — Дадэ не такой! Он врач, он людей спасает! И тебя, между прочим, спас!

— Лучше б он меня в поле бросил, — мрачно ответил мужчина. — Плакать по мне никто бы не стал, глядишь, а вороны бы порадовались.

— У нас нет воронов, — растерянно ответила девушка, присаживаясь в кресло на самый краешек. — Только чайки и, может, стервятники.

— Ну вот. Как зовут-то тебя, спасительница?

— Лилиана. А тебя?

— Лил-ли-ан-на, — покатал на языке странный чужак. — Красивое имя. Как цветок. А я Кьян Ли.

— Кьян, а ты и правда из Катая?

— Я не Кьян... А, впрочем, неважно. Буду Кьян. Да, я катаец. Наполовину.

— Ух ты, никогда не видела настоящего катайца!

— А я никогда не видел настоящих степняков. Ну, теперь насмотрелся.

— И как тебе степь?

— Жарко.

— В Катае по-другому? Расскажи мне про свою страну!

— Я не очень хороший рассказчик, цветочек. У нас много зелени. И горы. И реки кругом. Иногда они разливаются, и вода повсюду. Когда так случается, люди надевают сандалии с толстой деревянной подошвой — вот такой (он развел руки примерно на локоть, и Лили хихикнула, не веря). А еще у нас есть такие растения, которые очень быстро растут. За сорок дней может вырасти густой лес.

— Кьян, ты, наверное, сказочником работал? — засмеялась девушка. — Сандалии, леса... придумай еще что-нибудь.

— Ну... в Катае любят кошек. В каждом доме есть кошка, а то и две. Император любит трехцветных кошек. Его любимицы ходят по императорскому дворцу в ошейниках, на которых звенят маленькие бубенчики.

Глаза у Лилианы восторженно расширились, губки приоткрылись. "Красивая девочка, — мелькнуло в голове Кьяна Ли. — И совсем взрослая". В Катае не было светлоглазых людей. Он читал о них в книгах и думал, что голубые глаза — это противно и уродливо, но сейчас не понимал, как цвет неба и воды мог считать некрасивым. Глаза у Лилианы были раскосые, почти как у катайцев, только большие. И сразу видно, что она тоже плод любви двух разных народов.

В Катае любили совсем юных девочек. Считалось, что хорошую жену нужно воспитывать самому, лучше лет с восьми или девяти. Сначала как дочь — а потом, после первой крови, можно и как женщину. Лилиана выглядела совсем взрослой по его меркам, и если бы не подозрения, мучившие его уже несколько дней, он бы, конечно, задумался о том, чтобы с ней развлечься, потому что с таким интересом на него еще ни разу не смотрела ни одна девушка. Несмотря на болевшее тело, мужская его часть функционировала исправно, и это раздражало до неимоверности.

— Расскажи теперь ты мне что-нибудь, — попросил он. — Ты была в Галлии?

— Была, но только в раннем детстве, — неожиданно ответила девушка. — У меня там бабушка и дед, мама родом из Галлии.

— А правду говорят, что в Галлии на самом деле правит Кирьян Браенг, а король лишь его марионетка? — небрежно спросил катаец, а сам боялся даже дышать.

— Дядюшка Кирьян? — удивилась Лили, высоко приподняв черные, будто подведенные углем брови. — Я не знаю. Мама считает, что он очень хитрый. Но и король Эстебан вовсе не глупец. Он не может быть марионеткой.

— А почему ты называешь его дядей?

— Так он мой родственник. На самом деле, моя бабушка из рода Браенгов. Наверное, он для меня, скорее, дед, но он не такой уж и старый, и вообще... это тебе неинтересно.

— Ты права, — кивнул Кьян Ли. — Вот что, цветочек. Ты бы шла домой. Я устал, мне бы полежать, а при тебе даже встать страшно.

— Ладно, — послушно поднялась девушка. — А можно, я завтра приду?

— Не надо, — рассеянно ответил катаец. — Нечего такой красивой малышке делать рядом с таким проходимцем, как я. Поболтали и будет.

— А я всё равно приду, — упрямо ответила Лилиана.

— Как знаешь.

Кьян Ли встал, потянулся — он был уже не так и слаб, как хотел казаться, и упал на свою постель. Жаль, развлечения отменяются. Ни девочку, ни ее мать соблазнять нельзя. Великая мать Драконов такого не простит. Зато теперь понятно, почему его выкинуло именно сюда. Определенно, мать Драконов — шутница.

Лилиана думала о Кьяне весь день и всю ночь. Он ей нравился. Кьян был похож и не похож на привычных ей степняков. Вроде бы и глаза такие же, и волосы черные, и кожа чуть желтоватая, и нос не такой длинный и вздернутый, как у славцев. И в то же время чужак высокий и худой, а еще у него рисунки на теле.

Глава 8. Знакомство

Кьян не мог не признать, что заживление столь страшных ран идет ненормально быстрыми темпами. Очевидно, вся та энергия, которую вливали в него молодые лекари, не растворялась бесследно, а все же приносила свои плоды. Раны уже не лопались от неосторожных движений, хотя спина и болела адски.

Кнутом его били далеко не первый раз. Он был плохим подданным императора, плохим придворным, плохим внуком. И шутки у него глупые, и язык без костей.

Конечно, последний раз (Ли искренне надеялся, что во всех смыслах последний) был самым суровым. Мать говорила, что заплатит палачу, чтобы он его не изувечил. Кьян Ли знал, что при желании палач может убить его одним ударом — просто попав по почкам. О, это страшная смерть — несколько дней агонии. За три удара палач рассекал кожу, мышцы и легкие. А если он взял бы не кожаный кнут, а тяжёлый, с цепью, то запросто мог и позвоночник сломать, а то и вовсе голову оторвать. Кьян Ли не раз присутствовал на казнях, и знал, что императорский истязатель — профессионал в своем деле.

Слова лекаря о том, что он владеет кнутом, сначала Ли насмешили, а потом он заглянул в холодные узкие глаза степняка и по-настоящему испугался. Этот не шутит. Он ведь сначала подумал, что Аяз врач — а врачам положено спасать людей, а не убивать их. Во всяком случае, в Катае врачи никогда не осквернят себя умышленным причинением боли кому бы то ни было. Они даже мух и жуков не трогают. Но Аяз не врач, он воин — и людей лечит, будто сражается с немощью и болезнью. И сам сражается, и других тренирует. Кьян Ли был совершенно очарован тем, как ловко степняк обратил его дефект в достоинство. Ему даже льстило стать объектом исследования, хотя сам себе он казался набитым соломой болваном, на котором бойцы оттачивают удары.

А вообще никогда он так быстро не вставал после порки. Неделя в постели — это минимальный срок. После сотни плетей он был уверен, что умрёт, а тут на ноги поднялся на третий день, а на пятый — спина перестала кровоточить. Можно было уже просить у лекарей рубашку. Катаец никогда не отличался стеснительностью, но от взглядов, которые бросала на него лекарская дочка, его пробирала дрожь. Глупая девчонка, кажется, вздумала в него влюбиться! За что же ему еще и это наказание?

Заводить с ней отношения было нельзя, совсем нельзя — но даже если бы он внутри себя допустил мысль об этом, то теперь не позволил бы себе ничего лишнего. Кьян Ли не считал себя подлецом. Эти люди спасли его, вытянули из лап смерти, как могли облегчали его боль. Они ничего не требовали взамен. Это было для него внове и не могло не вызывать восхищения. Мог ли он быть настолько неблагодарным, чтобы задурить голову девчонке? И что из того, что она хорошенькая до невозможности?

Но как же тяжело не растаять под ее восхищенным взглядом!

— А можно потрогать твои татуировки? — робко спрашивает Лилиана, окидывая его плечи совсем не тем взглядом, которым полагается смотреть невинной девице. — Почему именно змеи, да еще такие уродливые?

— Вообще-то это драконы! — взвивается Кьян Ли. — И вовсе не уродливые! Самые обычные драконы!

— Глупости, — отрезает девушка, скользя пальчиками по черным линиям. — Драконы совсем другие. Они огромные, как дом, у них сильные ноги и шипастый хвост, а из ноздрей пышет пламя.

— Ой, как будто ты дракона хоть раз видела! — сердится уязвленный катаец.

— Ой, как будто ты видел! — передразнивает его Лили, которую он уже из Цветочка переименовал в Колючку. — Драконов не существует! Это сказки всё.

— Если ты их не видела, то это не значит, что их нет! В Катае есть драконы, и они именно такие, как на татуировках.

— Помесь змеи, рыбы и коровы? Ха-ха!

— А рыба-то почему?

— Усы как у сома, — колючка проводит пальцем по усам дракона, которые изображены у Ли на ключице, и он вдруг весь покрывается мурашками.

— Не трогай меня, — дергает плечами катаец. — И вообще отойди подальше.

— Это еще почему? — Лилиана заглядывает ему в глаза снизу вверх и вдруг кладет ему на грудь обе ладони, горячие до невозможности.

— Потому что твой отец оторвет мне яйца, если узнает, — нарочно грубит мужчина.

— Ты боишься моего отца?

— Нет, я тебя боюсь. Ты ненормальная.

Лили обиженно поджимает пухлые губки и, убрав руки, делает шаг назад. Кьян Ли выдыхает с облегчением.

— Я тебе не нравлюсь? — со слезами в голосе спрашивает она.

— Конечно, нет. Ты хорошенькая и всё такое, но нет.

— У тебя осталась жена в Катае?

— К счастью, нет, — фыркает мужчина. — Я слишком молод, чтобы жениться, и слишком беден, чтобы завести наложницу.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать один.

— Ух ты! Я думала, ты старше. У тебя в волосах седина.

Кьян Ли скрипнул зубами. В первый же день пребывания здесь, когда Аяз зашил у него на спине всё, что можно было зашить, а потом нанес мазь, его, слабого как котенка, затащили в уборную и вымыли с ног до головы. Волосы тоже вымыли. Теперь было видно, что они не слишком-то и черные — не как у чистокровных катайцев, и вдобавок уже появилась пара белых прядей. Он знал, что выглядит старше своих лет, но всегда считал это благом — в Катае старость в почете, а сейчас почему-то чувствовал себя оскорбленным. Недостаточно молод он для этой малютки, поглядите-ка!

Ну да, он всегда с точностью до минуты мог определить, когда Лилиана появлялась в больнице — по оживленным мужским голосам и веселому смеху, если не сказать, гоготу. Молодые лекари, как мотыльки на огонь, слетались к этой маленькой Ци — колючке. Эти выглядели куда моложе его. И вообще достойнее — но они все здесь такие холеные, такие чистенькие, что аж противно.

— Слушай, что ты от меня хочешь? — в очередной раз спросил Ли, отворачиваясь. — Что ты всё ходишь сюда?

— А почему нет? Мне просто скучно! — Лилиана смотрела на него с насмешкой.

В самом деле, не могла же она ему сказать, что всерьез присматривается к нему, как к будущему мужу. И его возраст ее очень обрадовал — он вовсе и не стар для нее. Он ведь красивый, и седина его ничуть не портит, и плечи такие широкие, и руки, хоть и жилистые, вовсе не слабые.

Глава 9. Побег

К изумлению Ли, ему вдруг принесли книги от Лилианы, причем то ли в насмешку, то ли действительно желая помочь, она передала ему букварь и детскую книгу с большими буквами и картинками — идеально для изучения языка. Катаец любил учиться, языки он усваивал легко, тем более что все вокруг говорили по-славски, и он даже немного уже понимал лекарей. С книгами пошло легче, а когда Лилиана снова появилась у него, он не возмущался и не гнал ее прочь, а наоборот, смиренно попросил о помощи.

Лили пришла в восторг: она была ему нужна! Со всем старанием она заставляла Кьяна правильно выговаривать звуки, не забывая при этом периодически тянуть вниз свою сорочку, чтобы она плотнее обтягивала грудь, и то и дело задевала рукой его плечо. Катаец вздрагивал и глазами хлопал, но активных действий не проявлял, что Лилиану очень расстраивало. В один день Лили даже решилась сама его поцеловать, но едва только успела прикоснуться губами к его губам, как он отскочил с выражением настоящего ужаса на лице.

— Ты рехнулась? — завопил он, словно юная девственница при виде голого мужчины. — Никогда так больше не делай!

— Я настолько тебе не нравлюсь? — прямо спросила девушка, потерянно обхватив себя руками. В ее глазах блеснули слезы, губы задрожали.

— Слушай, Ци, — осторожно ответил Кьян Ли, опасаясь, что она и в самом деле разревется. — Ты, конечно, хорошенькая, но мне надо валить отсюда как можно быстрее, пока твой отец не вернулся. И вообще, я тебя просто использую, чтобы выучить язык и разобраться в местных обычаях. Что уж ты там себе придумала, я не знаю.

— Кьян, ты скотина, — взяла себя в руки Лилиана. — Я тебе жизнь спасла, а ты...

— И спасешь еще раз, если расскажешь, как отсюда сбежать.

Лилиана на минутку задумалась. Что там бабушка говорила? Что она спасет ему жизнь дважды? В конце концов, Лили еще молода, у нее всё впереди. Вон мама рассказывала, что отец ее впервые в три года увидел, а потом они всё равно встретились спустя много лет. Пресветлая мать обязательно сведет тех, кому суждено быть вместе.

— Проще всего отсюда уйти на корабле по реке, — сказала Лили. — Порт найти не сложно. Нужно выйти из больницы и по главной улице направо и прямо.

— А как выйти из больницы? Ее вообще-то на ночь запирают, и врачи снизу дежурят.

— Я могу принести тебе веревку. Спустишься через окно. Здесь, конечно, решетка. Но у отца в кабинете ее нет. Кабинет в конце коридора, через дверь, я нарисую. Ключ у него с собой, но здесь двери не самые прочные, можно и выломать.

— Ты шутишь? С моей спиной только и выламывать. Найди мне шпильку. Тут замки примитивные.

— Ладно.

— А одежду? То, что мне здесь дали, мне мало.

Лили прищурилась и кивнула.

— У мамы осталось несколько вещей деда с тех пор, как он у нас гостил. Тебе должно подойти. Я тебе помогу, а ты меня за это поцелуешь.

— Лили, да не могу я! — взвыл Кьян Ли. — Нельзя!

— Как скажешь. Дадэ должен приехать завтра.

— Ладно, глупая Ци. Я согласен.

В конце концов, поцелуй — это совсем не большая плата за такую услугу. Катаец хоть и ощущал себя продажным ютао, но упускать свой шанс не хотел.

Он оглянулся, усадил Лили на подоконник, впервые замечая, как она мала ростом по сравнению с ним, приподнял ее подбородок и осторожно прикоснулся губами к губам. Кьян Ли не умел целоваться — в Катае это считалось совершенно неприличным. Поэтому он просто прижимался губами к ее рту и отчаянно боялся того, что она будет недовольна. У Лили опыта было и того меньше, но она хотя бы знала теорию из своих неприличных книг, и поэтому решила взять инициативу в свои руки. Она осторожно провела языком по его сомкнутым губам, которые охотно приоткрылись, коснулась зубов и задрожала, когда он сделал то же самое.

Ли быстро сообразил, что от него требуется, и, сжав ее голову и наклонив так, чтобы носы не мешались, принялся исследовать языком ее губы и рот, не понимая, отчего это странное извращенное действо так кружит голову. Когда Лили всхлипнула и обвила руками его шею, а ногами — талию, он вдруг осознал, что дело зашло слишком далеко, и то, чем они занимаются, уже вышло за рамки поцелуя. Он отшатнулся, про себя отчаянно ругаясь самыми грязными словами. Лили немедленно отпустила его, глядя ему в лицо так нежно, что у него сердце упало.

— Это ничего не значит! — в панике заявил он. — Ты мне все равно не нравишься!

— Я даже боюсь представить, как ты будешь целовать девушку, которая тебе нравится, — прищурилась довольная Лилиана.

Последнее слово снова оставалось за ней. Она теперь точно знала, что Кьян — ее мужчина, даже если он сам еще не догадывается об этом.

Шпильку и длинную веревку она принесла в тот же день. Катаец попробовал вскрыть замок, и у него это довольно быстро получилось.

— Я ночью буду ждать тебя внизу, — сказала Лили.

— Даже не думай! — запаниковал Ли. — Я никак не могу взять тебя с собой!

— Идиот, — вздохнула девушка. — Я тебе еды принесу и рубашку нормальную. Я никуда не поеду. Если я с тобой буду, дадэ тебя убьет, когда догонит. А без меня тебе легче спрятаться будет.

— Ладно, — вздохнул Кьян Ли. — Ночью тогда.

Он даже удивился, что все шло по плану: веревку никто не нашел, у его дверей не было стражи, обе двери открылись легко и на окнах в кабинете Аяза не стояли решётки. На всякий случай катаец порылся в бумагах лекаря, ничего интересного не нашел, кроме пары книг на катайском, а потом привязал веревку к раме и спустился вниз. Он с усмешкой подумал, что стены в больнице просто бумажные — совсем как у него дома, потому что стоны лекаря и его жены в тот день, когда они его допрашивали, были слышны вполне отчетливо, хотя они были через комнату от него. И как только они ухитряются умещаться на такой маленькой койке? Обидно, конечно. Он-то ждал, что они поссорятся, и лекарю на какое-то время станет не до него. Всё-таки непонятный мужчина, вроде сильный, глаза страшные, а жену совсем распустил. Хотя кто их знает, может, здесь так принято. Колючка тоже совсем не похожа на нормальную женщину. И одевается так открыто, что тело легко можно рассмотреть едва ли не во всех подробностях, и ведет себя нагло и дерзко, да еще всякие мерзости вроде поцелуев выпрашивает. Поди давно и не девочка, впрочем, это, скорее, достоинство, чем недостаток. Женщина должна быть опытной.

Глава 10. Покушение

5 лет спустя, Галлия, Льен.

Сейчас! Это случится сейчас! Кьян Ли так долго ждал, так долго готовился к этому мигу, что даже волнения в его груди не осталось. Он склонился, буквально переломился пополам, подавая канцлеру Браенгу чашку с кофе, тем временем выпуская из рукава узкий металлический штырь. Один удар в печень — и уже ничего не спасет этого страшного человека. Для этого нужно лишь склониться еще ниже, и Кьян Ли роняет салфетку и, многословно, но тихо извиняясь, приседает на одно колено. Так устойчивее. Зажав между пальцами палочку, катаец резким движением выкидывает руку. Каким-то невероятным, неуловимым рывком Кирьян Браенг ухитрился увернуться от прямого удара, и палочка лишь поцарапала его, распарывая одежду. Сам Браенг, впрочем, опрокидывается вместе со стулом. Ничего, и этого достаточно. Жаль, конечно, что сразу убить не удалось. Теперь сбежать не удастся.

Не будет у Ли ни почета, ни жены, ни своего дома. Хотя почет, конечно, будет. Посмертно. Даже, наверное, в императорском саду на одном из камней высекут его имя. Только это почему-то мало утешало. Умирать отчаянно не хотелось, и поэтому катаец, перекувырнувшись, сиганул в окно, разбивая телом стекло. И пусть, что высота порядочная — снизу густые кусты, которые должны спасти от удара об землю. Этот путь он тоже рассматривал, и прыгать с высоты учился, и упал он ловко, в тот самый куст, лишь оцарапавшись. Вот только того, что происходит дальше, он даже предугадать не мог. За ним следом из окна вылетает рыжая тень.

Рысь размером с человека — это страшно. Рысь, которая собирается тебя убить — страшно вдвойне. Оружие свое Ли потерял еще там, в кабинете, отбиваться от огромной кошки ему было нечем, и все, что он мог — только вцепиться крепкими пальцами в шею животного, сдавливая из всех сил и не позволяя острым клыкам приблизиться к собственному лицу. К своему восторгу, он понимал, что оборотни в животной ипостаси тоже уязвимы, он чувствовал, что сильнее, что еще мгновение, и напряженные мышцы шеи под пушистой шерстью ослабнут, но у кошек, помимо зубов, есть еще и когти, и они вонзились в его бок, поворачиваясь. От дикой боли Кьян Ли потерял сознание.

Крупная рысь выпустила свою жертву, обессиленно упала рядом и зашлась в кашле. Горло саднило. Отовсюду бежали люди — гвардейцы, слуги и местный лекарь. Толку от них — где они раньше были? Кирьян перекинулся обратно с трудом, досадливо вздыхая и морщась. Голова кружилась, мир вокруг пульсировал. Но самое странное, у него не было ни страха, ни возмущения — только несказанное удивление. Его пытались убить? И кто? Мальчишка! Слуга! Ну пусть не совсем мальчишка — молодой мужчина, но факт остается фактом. Хороший же мальчишка, спокойный, умный, исполнительный. Никогда он не видел в его глазах ненависти, наоборот, ему казалось, что Кьян Ли относится к нему с искренним уважением. И уж совершенно точно Кьян не был связан ни с одним из семейств, которые могли бы желать ему зла. У мальчика вообще нет здесь никаких связей.

Осматривавший Кирьяна врач, наконец, сумел пробиться сквозь пелену, застлавшую оборотню разум.

— Стефа? — растерянно переспросил Кирьян. — Зачем мне Стефа?

— Попрощаться, — цинично ответил лекарь. — Яд смертелен.

— Какой яд?

— На той штуке, которой тебя оцарапали, был яд. Приди же в себя, Кир, — врач был его старым приятелем и оттого позволял себе разговаривать в неподобающем тоне. — Яд на мозг пока не действует, не притворяйся.

— Ты же целитель, — возмутился Браенг. — Вылечи меня!

— Это невозможно, — развел руками врач. — Я не знаю, что это за вещество, но магия на него вообще не действует.

— Так значит я умру? — растерянно и глупо спросил Кирьян. — Вот так просто? И когда?

— Судя по скорости распространения яда — дня два-три у вас есть. Я полагаю, очищая кровь, можно выгадать еще пару дней. Как раз хватит времени попрощаться с детьми и передать дела.

— Какой ты добрый, Гийом, — хмыкнул Браенг. — Иди мальчишку осмотри. И только попробуй его упустить — он не должен сдохнуть раньше меня!

Кирьян хотел крикнуть, чтобы помогли ему встать, потому что голова кружилась, да позвали его супругу, но из горла вырвался только хрип.

Его принесли в кабинет, уложили на кушетку. Люди зачем-то суетились вокруг, а Кирьян только усмехался нелепице, которая с ним произошла. Умирать было не страшно. В конце концов самое главное в его жизни — его страна — оставалась в надежных руках. Наследнику уже к сорока, он полностью готов к управлению государством. Король Эстебан еще полон сил, в здравом уме, работоспособность не потерял. Жаль, конечно, что, столькому научив чужих сыновей, он успел так мало передать собственному, но тут его вины нет, сын уж очень поздно появился. И в то же время род продолжается, а это значит, что всё в руках богини.

В кабинет вбежал король, на удивление растрепанный и взволнованный, и сразу опустился рядом с кушеткой на колени.

— Кир, ты как? Богиня, как же так вышло?

— Встань немедленно, Тоби, — сипит Кирьян. — Ты король! И на коленях! Возьми себе стул!

— Ты совсем рехнулся? — неожиданно спрашивает Эстебан. — Нашел время! Как мы теперь будем без тебя?

— Нормально будете, — ворчит Кирьян, скрывая умиление. — У тебя сын взрослый, назначишь его канцлером. Или еще кого-нибудь. Вот и весь расклад. Возьми себя в руки, Тоби. Я еще не умер. Давай лучше, пока время есть, проект горной дороги доведем до ума.

— Ах, железный Браенг, — раздался насмешливый женский голос из дверей. — Проект дороги! Нет бы о себе подумал, а он о дороге!

— Бри? — приподнял брови Кирьян. — Ну прости. Я тут вообще-то умираю. Поздно уже о себе думать.

Принцесса Бригитта даже в зрелости сохранила изящество и грациозность. Она влетела в кабинет канцлера, распахнула окна, впуская в помещение свежий воздух и пристально уставилась ну супруга.

— Ах, какое несчастье, — леди Браенг, как всегда, холодна как лед и остра, как битое стекло. — Умирает он! Брось. Если твой лекарь не знает противоядия, то у нас целых пять дней, чтобы найти другого лекаря. Этот парень, кажется, катаец. Вот и ищем катайцев.

Глава 11. Допрос

Кьян Ли открыл глаза, увидел склонившегося над собой степного лекаря и снова закрыл глаза.

— Какое счастье, — сказал он себе по-катайски. — Это был лишь сон. Я не убивал отца. Я не провалил задание. Я не умру.

— Насчет последнего я не уверен, — заметил знакомый голос. — А про первые два пункта хотелось бы поподробнее.

Кьян Ли дернулся и зашипел от боли в перетянутых ребрах.

Канцлер Браенг сидел в кресле, которого в камере и быть не могло. Да оно бы в узкую дверь не пролезло! Умирающим он не выглядел.

— А вы не могли бы всё же говорить по-славски? — раздраженно спросил Аяз, осматривая ссадины на плечах катайца. — Вы тут не одни вообще-то.

— Могли бы, — легко согласился канцлер. — Так что, Ли, начнем с первого вопроса? Какого беса ты вообще пытался меня убить?

Ли с тоской посмотрел на высокого седого мужчину, расслабленно сидящего в кресле. Таким отцом можно гордиться. Сам Ли оказался слабее, но позора в этом нет. Просто Браенг сильный. Недаром говорят, что Галлией правит именно он. Катаец, разумеется, не собирался отвечать ни на какие вопросы, плотно сжимая губы.

— Слушай, я терпеть не могу пытать людей, — доверительно сообщил пленнику Кирьян. — Но ты же понимаешь, что придется. Мне нужны ответы, Ли. Я без них не уйду. Тебя всё равно казнят, что ты теряешь?

Кьян Ли упрямо молчал.

— Кстати, тебе отрубят голову, — хрустнул пальцами Браенг. — А потом разрубят тело на части и похоронят в разных могилах.

— Что вы хотите от меня? — поднял голову Ли, соображая, что можно рассказывать, а что нет.

Кирьян умел быть убедительным. Он знал, что катайцы верят в загробный мир, а для того, чтобы туда попасть, тело должно быть полностью похоронено в одной могиле... Или сожжено, но тоже в полной комплектности. Ли на самом деле было на этого плевать, просто он вдруг в самом деле поверил, что умрет, а Браенг будет жить. Отчего бы в таком случае не сделать его жизнь чуть более печальной? Ли работал у Кирьяна около четырех лет и знал, что канцлер на самом деле вовсе не жестокий человек и не чудовище, как о нем говорили в Катае. Он любит своего сына, верно служит родине, как и все люди ест, пьет и спит. Кьяну Ли отчаянно хотелось "выдать" все свои тайны.

— Вы мой отец, — сказал он ровно, глядя в рыжие глаза оборотня и делая вид, что это не его сердце колотится о грудную клетку так сильно, будто грозится разорваться.

— Что? — изумился Браенг. — Ну нет!

— Да. Вы были в Катае с делегацией и спали с дочерью императора. Через девять месяцев родился я. Взгляните сами: у меня глаза как у вас, и рост, и телосложение. Мое имя — это ваше имя. Кьян — это Кирьян, только кратко. Господин Аяз, ваша жена и дочь — мои кровные родственники. Я правду говорил: я никогда бы не посмел...

— Все это очень душевно, — кривя губы в насмешке, перебил его канцлер. — Но вынужден тебя разочаровать. Ты не можешь быть моим сыном хотя бы потому, что в Катае я с женщинами не спал. Вот совсем. Ни разу.

— Но... — Кьян Ли непонимающе смотрел на канцлера. — Но...

— Не веришь? Ну так скажу по-другому. Я оборотень. Ты нет. Всё. Все мои сыновья будут оборотнями. Без исключения. Хорошая попытка, Ли, но я правда не твой отец.

Глаза катайца округлились, он вдруг пожелтел. Аяз со вздохом достал из неизменной сумки флакон, встряхнул его и сунул в руки юноше.

— Успокоительное. Пей.

Ли, не сопротивляясь, опрокинул в себя содержимое пузырька. Какая, в сущности, разница, что там — если вся его жизнь вдруг оказалась ложью?

— Если хочешь, я подниму списки тех, кто был со мной в делегации, — с жалостью глядел Кирьян. — Не так уж сложно узнать, чей ты сын. Что ты полукровка, видно сразу. Волк... Кто у нас был с кровью волка?

— Не надо! — дрожа выкрикнул Кьян Ли. — Я всё равно умру. Какая разница, кто дал семя моей матери? Зачем мне это знать? Я всю жизнь думал, что являюсь ублюдком чудовища. Меня попрекали моим происхождением. В Катае расти без отца — самый большой позор. Всё, что я делал плохо, — было из-за того, что я сын Браенга. Всё, в чем я был лучшим, — вопреки этому факту.

— То есть убить ты меня хотел потому, что ненавидел с детства?

— Нет, — опустил голову катаец, понимая, что проклятый лекарь всё-таки подсунул ему свое коварное зелье. Впрочем, он на это и надеялся — так легче всё выплеснуть. — Я должен был убить вас, чтобы заслужить признание Императора, своего деда. Вы слишком опасны для Катая. Вы слишком многого хотите. Дорогу через горы, торговые договоры, посольства... а потом шпионаж, попрание традиций, свержение Императора...

— Упаси богиня! — возмущенно вскрикнул канцлер. — Только не свержение Императора! Такой цели у меня не было!

— И вы не вели никаких дел с Цань Мо? Не обещали ему поддержку и оружие? — внимательно поглядел на лорда Браенга Кьян Ли. — И огнестрельные пистоли тоже не вы поставляете?

Кирьян выругался и вздохнул.

— Ваш император стар и слаб. Он поддерживает старые законы. Цань Мо, напротив, очень прогрессивен. К тому же он сын рабыни и ненавидит рабство.

— Император — мой дед, — сурово сказал катаец. — Он мудр и благороден. Я живу только его милостью.

— А скажи-ка мне, Ли, — неожиданно вмешался Аяз. — За что тебя отходили кнутом?

— За убийство гуаня.

— А кто заплатил за убийство?

— Император.

— А кто тебя наказал?

— Император. Нет, всё не так! Нужно было, чтобы я был на грани смерти, иначе портал бы не сработал. Чем слабее я, тем меньше поглощаю магию.

— А просто опоить тебя чем-нибудь они не могли? Обязательно калечить было?

— Я не знаю, — упрямо ответил Кьян Ли. — Но если не верить родной матери, то кому верить?

Он и сам много раз задавал себе эти вопросы, понимая, что им просто пользуются, но разве у него был выход? Кьян Ли любил свою родину, любил ее традиции и мечтал стать полезным императору. Он хотел богатства и почета, хотел спокойной жизни, мечтал о семье и детях. Он был выращен убийцей, но такая жизнь была не по нему. Поэтому он просил деда позволить заняться чем-нибудь другим. В конце концов, у Ли были способности к языкам, отличная память и хороший почерк, он мог быть переводчиком, писарем, чиновником. Дед тогда заявил, что отпустит его, если он выполнит последний заказ... тот, ради которого его растили. В принципе, так и вышло. Он отпустил Ли. На тот свет, в ад, в пустоту.

Глава 12. Закон о свадьбе под виселицей

Раиль влетел в дом, нетерпеливо перепрыгивая через ступеньки. У него были такие новости для сестры, такие новости! Благо в столичном доме Оберлингов были достаточно высокие лестницы — он успел немного запыхаться и оттого сдерживался. Раиля все вокруг считали рассудительным и спокойным юношей, пожалуй, даже слишком серьезным для шестнадцати лет, но мало кто знал, что именно к этому он и стремился. Он чувствовал, что так он нравится окружающим, и в то же время люди не воспринимают его всерьез. Именно это ему и было нужно, он всё время играл какие-то роли, внутри оставаясь безжалостным циником. Для матери он был ласковым и веселым сыном, для отца — хладнокровным и невидимым помощником, для учителей — прилежным и тихим мальчиком. Один только человек знал, что у него внутри — старшая сестра. Она видела насквозь все его уловки с самого детства, а поскольку ее все равно было не обмануть — Раиль и не пытался с ней играть. С ней было легко. Раиль любил Лилиану и ценил, что именно ему сестра поверяет свои тайны, и оттого спешил... пожалуй, огорчить ее.

Она много раз говорила, что пора уже забыть свою глупую юношескую влюбленность, что все предсказания судьбы — ерунда и самообман. Лилиана дала Кьяну Ли последний шанс. Он говорил, что ему надо в Галлию, и Лили тоже попросилась в гости к бабушке и деду. Говорила: дает возможность исполниться своей глупой мечте. Конечно, она не слишком верила, что увидит его вновь. Но и не попытаться не могла. В своей голове она давно была за ним замужем, качала на руках его детей и ждала его с работы. Правда, кем он работает, она не определилась. То он был кузнецом, ковавшим мечи, то плавал на корабле, а то и вовсе выращивал рис. Почему именно рис? Ну так он катаец, ему рис ближе пшеницы. Отец, правда, говорил, что Кьян — убийца, но Лили верила, что ради нее он изменится.

Родители зачем-то решили ехать с ней — хотя изначально девушка планировала самостоятельное путешествие с одним лишь братом. Но мать решила показать малютку Изабеллу своим родным, отец захотел поглядеть на Льенский университет и узнать, насколько хороша там медицинская кафедра и нельзя ли договориться об обмене опытом, словом, испортили Лилиане такой замечательный план.

Раиль спешил. К счастью, ему никто не повстречался. Отец, видимо, еще не вернулся из тюрьмы, матери не было дома, а бабушка с дедом и вовсе в столицу не поехали.

Лилиана читала, лежа на кровати и болтая ногами. Совсем свихнулась с этими глупыми книгами. Как только сестра не понимает, что жизнь совсем не такая, как в любовном романе?

— Лили, у меня для тебя новости, — выпалил Раиль, задыхаясь. — Человек, который пытался убить лорда Браенга — Кьян Ли!

Юноша впился в лицо сестры глазами: ему было страх как интересна ее реакция. Закричит? Заплачет? Не поверит? Но Лилиана спокойно перевернула страницу книги, строго посмотрела на брата и ответила:

— Я так и думала.

— Коза ты драная, — разочаровано выдохнул Раиль, опускаясь рядом с сестрой и вырывая у нее книгу. — Его ж казнят.

— Когда?

— Не знаю, когда лорд Браенг поправится.

— А он поправится?

— Отец же лечит. Куда он денется.

— И за что тогда его казнить? — поджала пухлые губки Лили. — Никто же не умер?

— За покушение на члена королевской семьи, я думаю, — и, выдержав паузу, чтобы сестра хорошенько прониклась, бросил перед ней несколько исписанных листов бумаги. — Должна будешь.

— Что это? — пустым голосом спросила сестра.

— Я забежал в публичную библиотеку университета, — небрежно бросил Раиль, очень довольный собой. — Узнал, не отменили ли закон "о свадьбе под виселицей".

— Дай сюда, — мгновенно оживилась Лилиана, хватая листы. — Я и забыла об этом законе.

— Надо было учителя слушать лучше, — важно ответил Раиль. — А еще дед рассказывал мне кое-что...

***

Эстебану Лилиана не нравилась. Она, конечно, была красива какой-то дикой, экзотической красотой: невыскокая, темноволосая, со странно-светлыми раскосыми глазами на смуглом лице, с очень женственной фигурой, на которой простое галлийское платье смотрелось даже вызывающе — такая грудь при тонкой талии даже у монаха вызовет грешные мысли. У Эстебана же эта девочка вызывала только раздражение, впрочем, он прекрасно понимал почему, но не утруждал себя какими-то угрызениями совести. В конце концов, девчонка ему во внучки годится.

— Вы очень настойчиво просили об аудиенции, леди... гм... Кимак. Настолько настойчиво, что я решил пойти вам навстречу. Итак, что за неотложное дело у вас к королю Галлии?

— Ваше величество, — не смущаясь, ответила девушка. — Я просила о встрече с лордом канцлером. Для меня большая неожиданность, что именно вы желаете меня выслушать.

— Лорд канцлер болен.

— Мой отец считает по-другому.

Эстебан нахмурился. Аяза Кимака он не любил, даже ненавидел. Упоминание о нем не доставляло ему ни малейшего удовольствия.

— Леди, говорите, чего вы хотели, или уходите. Королевское время, к вашему сведению, дорого стоит.

Лилиана глубоко вздохнула. Насколько проще ей было бы разговаривать с дядюшкой Кирьяном! Но выбора у нее нет, надо взять себя в руки. В конце концов, она внучка правителя Степи, а значит — по происхождению имеет полное право разговаривать с галлийским королем почти на равных.

— Я пришла просить помилования для Кьяна Ли, — очень спокойно сказала она. — Согласно закону о "свадьбе под виселицей".

Пожалуй, Лилиана была первой, кому удалось лишить короля Эстебана дара речи. Он только смотрел на нее и пытался представить рядом дочь Виктории и сумасшедшего катайского убийцу. Картинка не складывалась.

— Зачем вам это надо? — наконец спросил он.

— Я люблю его.

— Глупая девчонка! — воскликнул Эстебан. — Сядь! Ты в своем уме? Родителей пожалей! Сколько тебе лет? Девятнадцать? Двадцать? Что ты можешь знать о любви? Ты его не знаешь совсем — какая любовь?

— Я люблю его с пятнадцати лет.

Глава 13. Тот самый разговор

— Раиль! — позвал Аяз сына, только переступив порог дома. — Сюда поди.

— Дадэ? — Раиль отчего-то испугался серьезного взгляда отца. — Что-то случилось?

— Идите с Лилианой... Ну хоть в театр. Или в ресторан. Или в парк. Куда угодно идите, только чтобы матери на глаза не попадаться. За сестру отвечаешь головой. Глаз с нее не спускать.

— Дадэ? — юноша уставился на Аяза так удивленно, что степняку сделалось даже смешно.

— Лили завтра выходит замуж. Укрощать дракона я буду сам.

— Это кого ты назвал драконом? — раздался негодующий голос с лестницы.

— Раз, два, три! — хлопнул в ладоши Аяз, и Лили с Раилем мгновенно исчезли.

Спустившаяся Виктория вплотную подошла к мужу, обвила руками его шею и потянулась за поцелуем.

— Так кто здесь дракон? — прошептала она.

— Ты, любимая, — усмехнулся мужчина, скользя по ее спине руками и стискивая ее бедра. — А сейчас просто выслушай и не злись. Лили завтра выходит замуж.

— За кого? — полюбопытствовала жена, расстегивая на нем кафтан.

— За Кьяна Ли. Она пошла к королю и заявила что берет приговоренного к смерти в мужья по старинному обычаю.

— Какая прелесть, — пробормотала Виктория, продолжая стягивать с супруга одежду. — Только можно я попозже буду истерить? Ты куда детей отправил?

— Подальше отсюда, — признался Аяз, гладя пальцами ее ключицы. — Эти платья мне очень нравятся. А чулки на тебе есть?

— Есть.

— С ленточками?

— Конечно. Как ты любишь. Сейчас будешь проверять, или в спальню поднимемся?

— А слуги?

— Где ты видишь слуг? Или ты думаешь, что они не знают, чем мы занимаемся по ночам?

— Вики, — хмыкнул довольно Аяз, опускаясь на колени и скользя ладонями по ее ноге, задирая юбку. — Ты говоришь как степнячка.

— Я жена степняка, а, значит, самая настоящая степнячка, — хихикнула Виктория. — Да я твоя жена больше половины жизни!

— Не могу сказать, что я об этом сожалею, — невнятно пробормотал Аяз, стаскивая зубами чулок с ее ноги. — Даже и наоборот.

Виктории от его шальных губ и горячих рук вдруг срочно понадобилась какая-то опора, она, всхлипнув, схватилась за вешалку для плащей и с грохотом опрокинула ее. Она выругалась и рассмеялась, а Аяз, не давая ей опомниться, принялся ее целовать, ловко расстегивая крючки на платье.

Хлопнула входная дверь. Вернувшиеся за зонтами дети — на улице начинался дождь — растерянно смотрели на непристойную сцену, не зная, что им делать: убегать прочь или прервать увлекшихся родителей.

Аяз очнулся первым. Покосившись на зрителей, он принялся застегивать крючки на платье жены обратно.

— Что встали? — поинтересовался он спокойно. — Совести у вас нет, я же просил погулять!

Раиль поспешно отвернулся, весь покраснев. Лилиана же, напротив, кусала палец. Ее глаза улавливали детали: упавшая вешалка, шелковый чулок на полу, полурасстегнутая рубашка отца и криво сидящее платье на матери. Но главное было, конечно, не это. Просто мужчина и женщина перед ней стояли обнявшись и смотрели друг на друга по-особому: нежно и без всякого смущения. Видимо, они вовсе не собирались в их отсутствие скандалить, а сразу перешли к более приятным вещам.

Что родители любят друг друга далеко не платонически, девушка знала давно. Нет, они не выставляли свои отношения напоказ, но живя в одном доме, невольно замечаешь то брошенную на пол мужскую рубаху, поверх которой красуется женский елек, то скрип кровати ночью, то коробку с противозачаточными пилюлями в шкафу у матери. В Степи вообще не слишком скрывали любовные отношения. Откуда берутся дети, отец рассказал ей довольно рано. Как сделать, чтобы детей не было, в подробностях поведали подруги. Лилиане всё это казалось естественным течением жизни.

А сейчас, глядя на столь явную любовь, она вдруг осознала, что совершает огромную ошибку, вообще затеяв этот брак. И что с того, что Кьян ей нравится? Ведь это же отнюдь не залог счастливой семейной жизни! Она совершенно ничего не знает о нем. Да узнает ли она этого мужчину, если встретит на улице?

— Лили? — встревоженно дотронулась до ее плеча мать. — Что с тобой?

Лили поглядела на нее и вдруг расплакалась.

— Я не хочу замуж, — прошептала она, глядя на мать испуганными голубыми глазами и комкая в руках перчатки.

— Отлично! — обрадовался Аяз. — Я немедленно дам знать королю!

— Погоди! — отмахнулась Виктория. — Мы с Лили поговорим как девочки и всё обсудим. Пришло время Того Самого разговора.

— Какого разговора? — с любопытством спросила Лилиана, спешно утирая слезы.

— Про жизнь и судьбу.

Мать и дочь прошли в гостиную, сели на диваны и замолчали, размышляя каждая о своем.

— Знаешь, Лили, — мягко начала Виктория. — Много лет назад в этом самом доме мама, леди Милослава, рассказала мне совершенно невероятные вещи. Она сказала, что жизнь — сложная штука, что ничего нельзя предсказать наперед. Она собиралась выйти замуж за князя Волчека, любила Тамана, а потом ее насильно выдали замуж за лорда Оберлинга.

— Погоди, леди Милослава? — изумилась Лили. — Та самая леди Милослава? Образец добродетели? Любила степного хана? Собиралась за жениха сестры?

— Ну, с сестрой было наоборот. Это Святослава ее жениха нагло увела. А с ханом, знаешь, как я удивлена была? Я ведь маму не представляю ни с кем, кроме отца. Они созданы друг для друга.

— Да ну! — с сомнением в голосе протянула Лилиана. — Леди Милослава и Таман-хэ! Это вообще невероятно!

— А теперь слушай дальше, — усмехнулась Виктория. — В юности у меня был роман с королем Эстебаном. Я была даже моложе тебя.

— Не-е-ет! — Лилиана уставилась на нее с открытым ртом. — Быть не может!

— Мне сейчас тоже так кажется, — улыбнулась Виктория. — Но было время, когда я любила его, а потом твой отец просто украл меня и силой сделал своей женой.

— Я знаю про это, но... это всегда казалось мне таким романтичным!

— Никакой романтики, Лили. Мне накинули мешок на голову, привезли в незнакомое место и сказали, что я права выбора не имею. А потом еще пытались накормить стряпней Наймирэ-нэ.

Глава 14. Приговор

Кьяна Ли разбудило ведро ледяной воды, опрокинутое ему на тело.

— Вставай, висельник, — заявил ему зверообразный мужчина со шрамами на лице и убранными в хвост светлыми волосами, видимо, палач. — Пришел твой час.

"Висельник — это хорошо, — подумал Кьян Ли, послушно поднимаясь на ноги. — Лучше виселица, чем гильотина". Было страшно, так страшно, что руки тряслись и во рту пересохло. Вчера он думал, что готов к смерти, что встретит ее со спокойным достоинством, но сейчас, когда час пришел, достоинство куда-то испарилось. Усилием воли он заставил себя подавить надвигающуюся истерику, выпрямляясь и оправляя на себе рубашку. Она была из грубого полотна, но хотя бы чистая и не рваная. Прежнюю у него отобрали. Бок, разодранный страшными когтями лорда Браенга, заболел так сильно, что катаец испугался за швы, наложенные лекарем. И к чему, спрашивается, было тратить на него силы и время? Неужели только для того, чтобы привести его на место казни в относительно приличном состоянии? Хотя почему нет? Король в Галлии справедливый и милостивый, узников своих не пытает без нужды. Недаром народ его любит.

— Я готов, — заявил катаец, убедившись, что все части тела у него на месте, и повязка на боку не намокла.

— Обедать не будешь? — палач снисходительно кивнул на стоящую на столе деревянную миску с похлебкой. — Подкрепился бы... напоследок.

— Благодарю, как-то аппетита нет, — вежливо отказался молодой человек.

— Ну да, в следующей жизни теперь, — ухмыльнулся мужчина. — Пошли, что ли, тогда?

Сейчас вдруг Кьян Ли заметил, что его сопровождающий одет слишком роскошно для палача. И не такой уж он и страшный, просто очень крупный. Даже Ли с его ростом был мужчине до плеча. И прическа у "палача" не простая: виски выбриты, несколько прядей заплетены в мелкие косички, украшенные бусинами. Как дикарь, право слово. В Катае длинные волосы носили только женщины и бывалые воины, и уж совершенно немыслимо было представить, чтобы мужчина заплетал себе косы и украшал их. Впрочем, в силе и мужестве этого здоровяка усомниться не смог бы никто. Наверное, он все же воин.

Катайца держали не в тюрьме, а в подвальной камере дворца, а это значит, что до площади, где обычно казнили преступников, нужно было идти не менее четверти часа. К слову подобные зрелища были очень редкими, Кьян Ли работал во дворце четыре года, и за все это время казни видел не более дюжины раз. В Катае каждый день кого-то казнили или публично били плетьми.

Воздух был до того свеж и влажен, что Ли не мог надышаться им, хватая его губами и дрожа от холода в одной рубашке. Стояла весна, для Галлии — еще ранняя. Только-только начинали распускаться листья на деревьях. Умирать весной даже обиднее, чем зимой или осенью, но сейчас мужчина был благодарен своему провожатому за эти мгновения острого счастья, которое он ощущал при виде неба и низких тяжелых облаков на нем.

Они вышли в сад. Ни одного человека не попалось им навстречу.

— Площадь в другой стороне, — нервно сказал катаец, оглядываясь. — Куда мы идем?

— В храм, — ответил "палач". — Тебе там грехи напоследок отпустят, ха-а-а!

— Зачем? Я не верю в ваших богов. Я вообще в богов не верю.

— Ну да, а в драконов веришь.

— Драконы существуют.

— Да-да, а я старичок-лесовичок.

Кьян Ли не раз бывал в храме. Он вообще изучил тут, во дворце, всё, что можно было изучить. В храме было тихо и спокойно, он любил там обдумывать свои планы. Кто бы мог подумать, что ему доведется зайти туда перед смертью!

Из дверей храма вышел незнакомый старик, тяжело опирающийся на трость.

— Привел? — густо и насмешливо спросил он. — А рубашки получше не нашлось?

— Узникам приличная одежда не полагается, — пожал плечами конвоир.

— Эх, молодежь, — усмехнулся старик. — В храм — и в рубище! Ты же весь трясешься! Держи, тебе подойдет.

Он снял с себя черный бархатный камзол, расшитый серебряной канителью, оставшись в рубашке и жилете, и заставил Кьяна Ли просунуть руки в рукава. Совершенно отупев от холода и волнения, кружащего голову, катаец послушно надел толстый камзол, еще хранящий тепло чужого тела. Только трясти начало еще сильнее, так, что даже зубы застучали. Зачем это всё? Зачем жалость, зачем этот старик смотрит на него без презрения, без ненависти? Зачем внимательно осматривает его со всех сторон и застегивает крупные серебряные пуговицы?

— Пойдем, Герхард, ждут уже, — заявляет старик, как будто не он тут всех задержал. — Не волнуйся, парень, всё будет хорошо. Всё уже кончилось.

«Что хорошего-то? — тоскливо думает Кьян Ли, подчиняясь повелительному жесту старика. — Издеваются еще». Вбитое палками почтение к старшим не позволяет ему отпустить язвительные комментарии, да и к чему? Побыстрей бы! Внезапно и ясный весенний день, и величественная красота храма, и зеленая трава под ногами опостылели ему настолько, что он почти бегом бросился в большие двери и замер в недоумении.

Представшее перед ним зрелище было достойно самых странных катайских гравюр. У алтаря стояла демоница с большими белыми рогами, а рядом с ней в чем-то воздушном — девочка, которая, как оказалось, не могла быть его кровной родственницей. Почему-то именно эта мысль запульсировала в его измученной голове: «Не родственница, не родственница». Ад представлялся ему каким-то менее сложным.

— Иди вперед и не тушуйся, — подсказал ему черный старик. — В конце концов, от этого еще никто не умирал.

Кьян Ли прошел вперед. Здесь были люди, которых он никогда не хотел бы встретить: степной лекарь, держащий на руках ребенка, и его супруга, канцлер Браенг и сам король, а также незнакомо-знакомая высокая женщина с белыми волосами, рядом с которой встал черный старик. Катаец вдруг узнал их — это лорд и леди Оберлинг. Их портреты он не раз разглядывал в галерее. Неужели знаменитый Огненный Генерал еще жив? Он был легендой даже в Катае. Молодой человек только благодаря присутствию легендарного героя вдруг осознал, что это не сон, не бред, не выдумка воспаленного сознания. Что-то непонятное вокруг него происходит на самом деле.