Не моргай Том - I

Глава первая: Все началось со смерти

Как это часто бывает, все началось со смерти.

Смерть - неотвязная спутница этого города, вечно дышащая в затылок затхлым воздухом подворотен.

Впервые он увидел ее холодный оскал еще в школе, когда та забрала его единственного друга. Такой же затворник, как и Андрей, он не выдержал бесконечного конвейера унижений и решил, что разумнее будет испытать удачу в следующей жизни.

Жизнь школьника стоит пары выцветших статей в интернете и нескольких дежурных бесед с психологом. После этого о нем забывают, и ржавые шестерни бытия продолжают свой скрипучий ход. Так бывает всегда. Память о нас - лишь тень, безликая и трудноразличимая, которую время безжалостно стирает даже из воспоминаний самых близких. Каким цинизмом порой окутана наша смерть. С какой повседневной ухмылкой коронеры соскребали с асфальта то, что осталось от друга Андрея после прыжка с шестнадцатиэтажного дома. Будний день? Вечером в бар с подругой? Какие мысли копошились в их черепах, пока они паковали ошметки плоти в черный пластиковый мешок?

Видео появится на YouTube через несколько часов, соберет несколько миллионов просмотров и утонет в потоке нового контента. Заблокируют несколько суицидальных групп ВКонтакте, а мать умершего напьется вдрызг, хотя завтра у нее смена и хозяин магазина не собирается давать ей отгул.

Повседневность смерти пугала Андрея куда больше самой смерти. Пять лет на кафедре судебной медицины - и вид трупов перестал вызывать в нем что-либо, кроме профессионального интереса. Его кожа, никогда не знавшая загара, сама стала напоминать пергаментную плоть тех, с кем он проводил свои ночные смены.

Свою собственную жизнь к двадцати семи годам Андрей считал крайне неудачно сложившейся. Мать умерла четыре года назад, оставив ему однокомнатную квартиру в самом сердце Москвы, в этом каменном мешке, где гниют миллионы таких же одиночеств. Маленькая комнатушка стала центром его существования, его склепом. Пять дней в неделю он проводил в мрачных стенах морга судебной медэкспертизы номер два, а выходные коротал дома, все чаще отвечая на предложения и без того немногочисленных знакомых глухим отказом. Этот день не был исключением.

Звонок в старый стационарный телефон еще советского вида, оставшийся ему от матери, зазвучал в самый неподходящий момент. Андрей выронил восьмикратный армейский бинокль, холодный металл которого стал продолжением его грязных желаний. С его помощью он подглядывал за соседкой в доме напротив. В одних лишь приспущенных трусах Андрей бросился в коридор, где на стене висел аппарат-призрак из прошлого:

- Да, я слушаю.

Голос Андрея был взбудоражен не столько внезапным звонком, сколько возможностью пропустить тот сакральный момент, когда Света Безрукова из дома напротив снимет бюстгальтер после рабочего дня, переоденется в длинную домашнюю футболку и из секретаря Сбербанка превратится в мать-одиночку, воспитывающую двоих детей. В своих мечтах Андрей не раз видел себя на месте мужа в этой выдуманной им семье. Однако даже в этих фантазиях происходило нечто, что ужасало самого Андрея. Гибель детей, супружеская измена по причине его дисфункции, крупные денежные долги, из-за которых его верной супруге приходилось отрабатывать семейные обязательства в грязных подвалах московских клубов. Молодой патологоанатом боялся признаться самому себе, что все его фантазии, так или иначе, быстро лишались той яркости жизни, к которой он стремился, и возвращались в его комнатушку, где он снова был один.

- Тут жмура везут, - на другой стороне трубки раздался чавкающий звук, - важного какого-то. Майор Лазарев хотел, чтобы ты подъехал, глянул.

- Не моя смена, чего я-то? - запротестовал Андрей, понемногу пряча свое достоинство в нижнее белье.

- Ну не любит Лазарь Леху, что я могу сделать. Тебя вот хочет, - чавканье на другой стороне провода усилилось.

- Сверхурочные? - уточнил Андрей.

- Какие тебе сверхурочные? На благо отечества поработаешь. Страну продвигать кто будет? Вскроешь трупак, а там - бац! - и внутри пару кило товара найдешь, а? Как тебе такое, Илон Маск? В общем, не дури давай, тебе проблемы с Семеном Алексеевичем не нужны, да и мне тоже. Максимум такси тебе оплатим.

- В обе стороны?

- Ты там поспорь давай, поспорь. Доп*здишься - и правда в одну сторону только оплатим, у нас на работе и останешься. Все, давай, одевайся, жду тебя у нас через час.

Дежурный повесил трубку.

Андрей постоял какое-то время молча, а после бросился к окну, но опоздал: Света Безрукова уже превратилась в мать-одиночку двоих детей. Он коснулся холодного окна пальцами и провел по нему сверху вниз, представляя, что это ее кожа, такая же холодная и безразличная.

Как многого мы не знаем о людях, что смотрят на нас с той стороны стекла. Как мы должны быть счастливы, что не слышим мысли тех, кто едет с нами в одном вагоне метро. Мы рождены под счастливой звездой, не ведая, что происходит в умах людей, которых мы видим каждый день на работе.

Восьмикратный бинокль позволял разглядеть даже марку чая на ее кухонном столе. Мать-одиночка улыбалась, отгоняя непоседливых малышей, но мысленно радовалась их компании, а Андрей мысленно радовался компании Светланы.

Он мог бы быть хорошим мужем, так он думал. Они могли бы ходить в кино вместе. Он бы с радостью покупал ей безделушки, а по отпускам они могли бы ездить в Крым. Они были бы идеальной семьей среднего класса, а к сорока годам построили бы дачу, куда привозили бы детей на лето.

Реальность всегда страшнее и скучнее. Реальность заключалась в том, что в своих мечтах он не раз вступал в конфликт со Светланой и все кончалось плохо. Отнюдь не разводом, а вещами куда более жестокими, но более близкими к его нестабильной психике. Неизменно вместе с его мечтами Светлана оказывалась связанной и жестоко избитой за измены, за попытки уйти и другие попытки разорвать дистанцию между ней и Андреем. В сущности, в его мечтах она почти всегда погибала. Чем ближе наступал момент оргазма, тем более жестокими становились сцены в его голове.

Глава вторая: Орден Ласточки

“1619 год. Священная Римская империя, Франкфурт.”

Магистр Ордена осматривал зал. Его взгляд, тяжелый, как могильная плита, скользил по теням, что сгущались в углах древней крипты. В этом каменном чреве под Франкфуртом собралось не меньше двух дюжин фигур, вылепленных из мрака. Каждый из них притащил за собой шлейф из пыли дальних дорог, лишь немногие дышали местным воздухом с рождения.

Древний собор милостиво укрыл их, как земля укрывает мертвецов. Здесь, в холодной тишине, собрался весь потускневший цвет европейской аристократии: надменные отпрыски Франции, бледные лорды из туманной Британии, гордецы из Испании и Священной Римской Империи, бояре с диких земель Руси, вельможи Италии, Чехии, Швейцарии. Их имена, выжженные на пергаментах власти, были ядом на устах простолюдинов на их далеких родинах.

- Я рад, что вы откликнулись на мой зов, братья и сестры.

Голос магистра, сухой, как шелест старых костей, резанул по тишине. Он говорил на немецком - языке, который для этих людей, впитавших его с молоком кормилиц, был почти роднее собственного.

- Путь был долог, я знаю.

Зал молчал, храня тишину лучше, чем тысячи скелетов, замурованных в этих стенах. Искры, срывавшиеся с редких факелов, умирали на ледяном камне пола, так и не успев дать тепла. Миллионы мертвых, запечатанных в подземельях собора, внимали его словам наравне с живыми.

- Наши братья на востоке - в Китае, Индии, Японии - шлют вести, пропитанные страхом. Чужие расползаются, как чума. Это лишь вопрос времени, когда эта зараза, набравшись сил, хлынет в Священную Римскую Империю через земли Речи Посполитой. Это будут темные времена. Все, что мы строили, обратится в прах. У нас нет достаточных сил на востоке, и я знаю - каждый из вас пойдет туда, если я прикажу. Но вы здесь не за этим.

В зале царила тишина, тяжелая и вязкая. Живые вели себя тише мертвых. С губ магистра срывался пар; холод крипты пробирал до костей.

- Я бы рад сказать, что мы спасем этих несчастных. Но мы не можем спасти всех. Мы заколотим наши границы, зальем их кровью и сталью, но не дадим этой скверне просочиться на запад. Наших сил едва хватает.

Магистр замолчал, давая словам впитаться в камень и души.

- Губерт фон Кессель принес страшные вести. В наших рядах завелись крысы. Дезертиры. Каждый из них - это зияющая рана, через которую утекают наши тайны. Не менее тревожные новости идут и с востока. Война между поляками и русами создает все больше прецедентов для появления чужих. Наш авторитет тает, как весенний снег на могиле.

- Нескольких моих людей забрали в армию, - голос, густой, с вязким восточным акцентом, вырвался из темноты. - Когда они дезертировали и попытались вернуться к исполнению своего истинного долга, их повесили, как собак.

- Об этом и речь, - магистр указал ладонью в темноту, откуда донесся голос. - Орден больше не может прятаться в тенях. Мы теряем силы, действуя тайно. Но и выйти на свет мы не можем. Мир использует нас, обратит наше же оружие против нас.

Магистр прошел по залу, его тень скользила по стенам, длинная и рваная. Он провел ладонью над огнем факела, и пламя облизало его пальцы, не причинив вреда. Он замер напротив скелета, что скалился на него из ниши в стене.

- Мы долго совещались, братья. Выхода нет. Мы должны скрепить наш союз кровью, иначе нас ждет крах.

Зал принял эту новость мрачным безмолвным согласием. Далеко не все члены странного ордена находились здесь и сейчас, лишь главы.

- Вы поддержите меня? - магистр обернулся, его глаза в полумраке горели холодным огнем.

Вместо ответа большинство из них опустилось на колени. Дорогие плащи утонули в вековой пыли, а склоненные головы стали частью этого погребального ритуала.

- Тогда решено… - прошептал магистр.

Где-то наверху, в мире живых, раздались крики. Глухие удары в тяжелую дверь. Приказы сдаться, брошенные на резком, лающем немецком. Тяжелые двери со стальными засовами преграждали проход немецким мушкетерам. Это был лишь вопрос времени, когда солдаты Фердинанда Второго Габсбургского выломают дверь и ворвутся сюда.

Никто из присутствующих не шелохнулся. Живые были спокойнее мертвых.

- Лоренцо, Игорь, Жан, задержите их.

Три тени безмолвно поднялись с колен. Сухой щелчок проверяемого курка, тихий свист извлекаемой из ножен рапиры. Они двинулись к ступеням, ведущим наверх, и растворились во тьме. Как только их шаги затихли, магистр продолжил.

- Это тот самый день, братья. День, когда мы принесем клятву, что изменит ход этой войны. После сказанных нами слов весь мир станет нам союзником, и никто уже не сможет этого изменить!

Каждый из присутствующих поднялся и медленно подошел к жаровне в центре зала.

- Повторяйте за мной, - магистр присоединился к ним. - Я клянусь!

Зал повторил, и слово это прокатилось по крипте, как похоронный звон.

- Что лучше сгину, дам своей душе истлеть во тьме, чем отступлюсь от пути, что я избрал!

Зал повторил.

- Я клянусь, что не дам себе покоя, пока эти твари живы!

Зал повторил.

- Я клянусь, что не сомкну глаз, не отложу клинок, а если сделаю это, то пусть они явятся за мной!

Зал повторил.

- Я клянусь, что предпочту вечное проклятье среди этих чудовищ, чем отступлюсь от данного слова!

Зал повторил.

- Я клянусь, что каждый мой потомок продолжит мой путь, и я даю слово их устами!

Зал повторил.

Магистр полоснул по ладони острым, как осколок льда, клинком. Кровь, темная и густая, упала в жаровню. Где-то наверху грянули первые выстрелы.

- Повторяйте за мной, братья и сестры. Теперь наши души скованы договором.

Каждый в зале повторил ритуал. Кровь сочилась сквозь пальцы и падала в огонь, и пламя ревело, пожирая их жертву.

- Теперь - в тоннели. Кому-то из нас сегодня не суждено увидеть рассвет, но кто-то выживет. Помните, что вы и ваши потомки теперь часть нашей общей судьбы! Спасайтесь! Я задержу их. Теперь Орден Ласточки - это ВЫ!

Глава третья: Труп невесты

Музыка, словно настырный паразит, вгрызалась в тишину морга, но не могла ее поглотить - лишь пачкала, как масляное пятно на саване. Трупы на стальных столах, безмолвные и равнодушные, были единственной трезвой аудиторией в этом театре абсурда. Воздух, густой и тяжелый, был пропитан сложным букетом из формалина, дешевого пива и той особой кислой ноты, что оставляет после себя страх. Молодость и смерть сплелись в уродливом танце, празднуя что-то на костях.

Там, где обрывается одна нить, всегда начинается другая. Мы обманываем себя, обряжая смерть в бархат таинственности, чтобы не видеть ее гниющих зубов. Но для этих людей в давно не белых халатах она была лишь статьей в ведомости. Рутиной. Их зарплатой. Наша агония оплачивала их ипотеку, наша последняя судорога покупала одежду их детям. Смерть в этом мире давно перестала быть трагедией, превратившись в гротескный фарс.

Алексей Доротеев, верховный жрец этого храма гниения - единственный патологоанатом в окружении ординаторов, - протянул руку к остывшим пальцам трупа и сноровисто извлек из них запотевшую бутылку "Балтики".

- Молодец, вот и пригодился. Для меня держал, холодненькая! - он коснулся губами горлышка, словно целуя покойника в холодный лоб, и опустился на край стола, бесцеремонно подвинув безжизненное тело.

- А у кого тут тортик есть! - голос Ольги Грибоедовой, первой из ординаторов, был тонким и звонким, неуместным, как детский смех на похоронах. - Лешенька, мы тебе тут желаем всего самого наилучшего!

Она извлекла из грязного, уже использованного пакета вафельное убожество, присыпанное шоколадом. Такой торт покупают, когда жест важнее содержания, когда нужно откупиться от человека, чье присутствие вызывает тошноту. Этот пакет, с его кричащей рекламой дорогих духов, тоже был частью лжи, частью ритуала, после которого его выбросят гнить в землю те самые люди, что завтра пойдут на митинг в защиту экологии.

- Ну, не стоило! - Алексей натянул на лицо маску удивления, фальшивую, как и все в этой комнате. - Тортик - это хорошо, но кто-то мне бухлишко обещал, бл*ха-муха, и что-то посерьезнее, чем пивко. Кто это был, а, Ромка?

- А я не забыл! Вискарик тут!

Фигура, вылепленная из грубых мышц и тюремных привычек, копошилась в рюкзаке. В тусклом свете редких свечей, превративших морг в подобие сатанинского алтаря, блеснула его бритая голова. Роман Николаев, в чьей биографии статьи за разбой и кражу были не последними главами, извлек на свет божий бутылку самого дешевого виски из "Пятерочки".

Найти его по акции было делом чести. Роман всегда заходил в магазин с талонами на скидки или ваучерами на акцию. В мировоззрении Романа вселенная делилась на терпил и тех, кто ими пользуется. Платить полную цену за пойло для куратора означало добровольно записать себя в первую категорию, а на это его душа, закаленная в боях за лучшее место на нарах, пойти не могла. В противном случае ему не хватило бы денег на вечернее пиво.

- Ромка, ты, как всегда, всех выручаешь, а то пришлось бы дуть пивас под тортик. Вот это п*здец был бы, нах*й, - одобрительно кивнул Алексей.

- Ну, а я тут со всех собрал понемногу, - подал голос Юрий, самый младший, самый тихий. - Немного, но с миру по нитке - нищему рубаха.

Юрий Соломонов влился в эту компанию три месяца назад и уже усвоил ее законы. Покупать сигареты для всех, вовремя отворачиваться, когда из карманов мертвецов извлекается их последнее имущество, и никогда не задавать лишних вопросов. Он знал слишком много, и чтобы эта ноша не казалась ему легкой, на его левом плече алел свежий ожог от сигареты - напоминание о цене молчания.

Мы говорим о смерти и видим таинственный ореол. Мы говорим о жизни и предпочитаем не замечать насилие. Наш мир прекрасен, а все, что мы видели - лишь ночной кошмар, который развеется с первыми лучами солнца, с первым глотком утреннего кофе под бормотание телевизора или YouTube-блогера. Алексей Доротеев никогда не принуждал Ольгу к сексу. Роман по кличке "Соболь" никогда не тушил сигарету о плечо Юры. Этого не было. Реальность здесь, она прямо в экране. Разве голос оттуда может врать?

- В жопу твою рубаху, бл*дь. Мне тут намекнули, что вы десяточку мне собрали, - Алексей демонстративно потер ладони.

- Плюс-минус десятка, да, - подтвердил Юра, не поднимая глаз.

- Ну, давай! Под фанфары! Ромчик, бл*дь, где бухло? Мотылек сейчас свою зэпэ дарить будет!

- Да, несу! - отозвался Рома, гремя бутылками.

Обязательный ритуал. Если вы когда-нибудь смотрели передачи о животных, то знаете, что в любой стае есть иерархия, незыблемая, как закон джунглей. Мы никогда не признаемся, что в человеческом обществе имеем те же порядки. Наше возмущение понятно. Как могут творцы столь сложных гаджетов быть не более чем дикими животными. Мы можем. Мы можем очень многое, особенно когда нечего терять.

- Ну я же сказал, под фанфары, долбо*б ты тупорылый! - рявкнул Алексей. - Музыку - громче!

Музыка взвыла, ударив по ушам. Юра с лицом обреченного поднял конверт и подошел к сидящему на холодном столе Алексею. Ольга встала рядом, ее руки, державшие торт, дрожали.

- С днем рождения, Алексей Григорьевич Доротеев. Вам исполняется тридцать семь лет, и мы хотели сказать вам, что мы очень горды быть в вашей команде. Примите от нас этот скромный подарок в знак нашей симпатии.

Каждое слово было актом ментального насилия, которое она совершала над собой.

- Спасибочки, спасибочки, - Алексей вырвал конверт, пересчитал купюры. - Десятка, и правда. Эй, Ромка, а ты скидывался?

- Так я… я же это… организатор!

- Жмот - ты и есть жмот, как ни назови. Ну да ладно, лысый, прощаю, - Алексей по-хозяйски накрыл ладонью бритую голову Романа и слегка качнул ей.

Дверь скрипнула. В щель просунулась голова Андрея. Это было последнее место на земле, где он хотел бы оказаться. Увидев батарею бутылок, он понял, что ночь будет длиннее, чем он думал.

Глава четвертая: Счастливая семья

События прошлой ночи не проплывали - они застыли в его сознании, как мухи в янтаре, превратившись в тягучую, отравленную смолу. Сон стал чужой страной, берега которой он больше никогда не достигнет. Да и кто бы смог уснуть на его месте? Их лица, искаженные смехом, всплывали из мрака, как утопленники, и их камеры, словно голодные глаза циклопов, пожирали то священное, что он творил со своей возлюбленной. Они не видели красоты, лишь уродство собственных душ, отраженное в чистоте его любви. Они не могли понять, что любовь Андрея и его возлюбленной была самым прекрасным, что могло существовать в этом мире. Никто не мог их понять и уже не сможет.

Андрей впился взглядом в узоры на винтажных обоях, пытаясь найти спасение в их монотонности. Он считал. Раз, два, три… Каждый раз, добравшись до тысячи, он сбивался, и их лица снова вползали в его реальность, проступая сквозь выцветший цветочный орнамент. Они больше не были частью рисунка - они были им. Чем больше Андрей вглядывался в них, тем более уродливыми они становились. Узоры превращались в вены на их гниющих лицах, а цветы - в язвы. Они смеялись, расплывались в улыбках и, как казалось Андрею, становились все ближе.

Он терял способность расслабиться в собственном доме. Образы преследовали его, как стая шакалов. Он видел их в трещинах на поцарапанной плитке в ванной, в кофейных пятнах на полу гостиной, что складывались в их омерзительные портреты. Ему казалось, что кто-то из них неотрывно следит за ним из парка под домом, прячась за стволами деревьев-скелетов. Нельзя было допустить, чтобы они узнали о второй его возлюбленной, о Светлане.

Мир Андрея сжался до размеров этой крошечной комнаты, где он влачил свое существование, как каторжник в карцере. Этажом выше поселилась семья, их недавний переезд был омрачен для Андрея присутствием двоих детей. У его новых соседей было то, чего нет у него. Девочка и мальчик - двух и шести лет.

Андрей вслушивался в топот мелких ножек над своей головой. Все эти люди имели право на счастье. Он тоже имел. Он мог бы быть счастлив со своими женщинами, ведь они любят его. Все могло бы закончиться хорошо, если бы не этот инцидент.

Ночную тишину разорвал семнадцатый по счету визг мобильного телефона. Андрей не отвечал. Он больше никогда не вернется в этот могильник, в этот склеп, где его ждут их лица. Достаточно того, что они приходят к нему во снах, липких и вязких, как погребальный саван.

Схватив небольшой планшет, Андрей заперся в ванной. Он должен был попрощаться, должен быть сказать Анастасии "прощай". Он сделает это, как умеет, сделает так, как она бы этого хотела.

Клип Анастасии “Марго” Романовой играл.

Андрей прощался.

В середине процесса он увидел, что из зеркала над раковиной на него смотрит вовсе не он, а омерзительная ухмыляющаяся физиономия Алексея Доротеева - человека, виновного в том, что случилось вчера.

“Это не может быть правдой, - шептал его воспаленный мозг. - Он у себя дома, это чудовище не могло проникнуть сюда!” Андрей выронил планшет, и тот с громким треском ударился о кафель, экран пошел паутиной трещин. Лицо в зеркале улыбалось. Алексей с той стороны стекла медленно достал камеру и стал снимать Андрея.

- Ты не можешь быть здесь… - тихо прошептал Андрей.

- Продолжай! - громко крикнул с той стороны Алексей.

- Ты не можешь быть здесь!!!

Андрей со всей силы ударил по стеклу. Сил было немного, и зеркало лишь нехотя покрылось сетью трещин. Лицо Алексея тоже пошло трещинами, и из них заструилась кровь. Несколько мелких осколков стекла застряло между пальцами в сухожилиях. Андрей не замечал порезов, он наклонился, вглядываясь в лицо.

- Я задел тебя… - удивился он собственной догадке.

Андрей вскинул обе руки и начал истошно бить по стеклу. Осколки посыпались в раковину вместе с частичками пыли. Его руки покрывались все новыми порезами и ссадинами, но боли не было - это было его возмездие.

***

Алкоголь никогда не был другом Андрея, но в такой ситуации, как его, он мог стать хотя бы временным союзником. Было холодно. Ледяные пальцы мороза впивались в кожу, удерживать бутылку водки голыми руками было почти невозможно. Черные перчатки скрывали свежие раны и помогали пить, а алкоголь - забыться, хотя бы на несколько часов.

Ночью этот парк пустовал. Здесь не было никого, кроме пары пьянчуг, которым некуда было идти, в точности как и ему. Всю ночь свет в квартире Светланы не горел, и ледяной страх начал подтачивать Андрея изнутри. Что если ОНИ уже добрались до нее? Он знал, что они рядом, в этом не было сомнений. Покупая водку, он видел Ольгу среди продавцов за третьей кассой. Как же далеко они зашли, чтобы отравить его существование. Он видел “Соболя”: тот арендовал такси и сидел на месте водителя. Устроиться на работу в такси и стоять под его домом, притворяясь, что ждет клиента - эти люди пойдут на что угодно. Андрей понимал, что дома небезопасно, но оставить Светлану он не мог - она была всем, что у него осталось в этом мире.

Бутылка водки выскользнула из его рук и воткнулась в снег, оставшись стоять, как надгробие на безымянной могиле. Он не чувствовал холода. Алкоголь притупил его чувства, иначе как объяснить то, что он все же решил проверить телефон.

Помимо звонков от руководства, он увидел несколько ссылок. Открыв одну из них, он перестал дышать. Видео уже было в сети. YouTube играл в рыцаря и уже удалил ссылку, но другие хостинги не были столь благородны. Количество просмотров перевалило за все мыслимые пределы. Сглотнув вязкую слюну, Андрей пролистал комментарии.

Получив доступ в интернет, люди обрели возможность безнаказанно изрыгать яд, что копился в их душах. Многие считают, что анонимность интернета позволяет им надеть маски на их личность, но правда в том, что анонимность лишь снимает их, обнажая истинное уродство.

Комментарии были предсказуемо омерзительны: “Это Марго?! Ну не знаю, может я на месте этого парня тоже не устоял бы! гы-гы lol!” - “И это русские судмедэксперты? Это уже передали в прокуратуру?!” - “Да, вот и гордись страной после такого” - “П*др*ч*л, спасибо” - “А кто снимает то?! Небось у самого шишак дымился! сц*к*!” - “Это же некрофилия! Удалите это немедленно! У меня ребенок это посмотрел, как вам не стыдно!”

Глава пятая: Один из нас

“Карпаты, 27 марта 1915 года”

Зима 1915 года впилась в Карпаты ледяными клыками, став для войск царя Николая II персональным адом на земле. Изматывающие, вязкие бои шли с переменным успехом, где победа измерялась не в километрах отвоеванной земли, а в лишних часах, вырванных у смерти. Австро-венгерские и немецкие подразделения увязали в этой кровавой каше так же безнадежно, как и русские. Но главным врагом был не человек в сером бушлате. Главным врагом был холод - безликий, безжалостный убийца, что собирал свою жатву тысячами, не разбирая ни званий, ни наций.

8-я армия Брусилова, прогрызая себе путь через Дукельский перевал, брела сквозь сюрреалистичный пейзаж. Из-под снежных заносов, словно уродливые всходы, тянулся к свинцовому небу лес мертвых рук. Застывшие в последнем отчаянном жесте пальцы соседствовали со стволами винтовок, брошенных впопыхах, - молчаливые памятники тем, кто сдался. На привалах в недолгие минуты затишья солдаты то и дело натыкались на обмороженные вмерзшие в землю тела сослуживцев, чьи лица, синие и спокойные, казалось, насмехались над еще живыми.

Бойня в Карпатских горах длилась уже больше двух месяцев, превратившись в монотонную мясорубку. Подсчет потерь, будь то немцы или солдаты Российской Империи, давно утратил всякий смысл. Мораль, этот хрупкий конструкт мирного времени, рассыпалась в прах в тот самый миг, когда ты переставал видеть разницу между подсчетом килограммов картошки на рынке и подсчетом трупов на поле боя. В этот миг ты переставал быть человеком.

Ротмистр Владислав Князев склонился над одним из тел. Оно лежало в ледяной воде ручья, и минусовая температура не дала плоти поддаться гниению. Ручей, что должен был стать источником свежей воды, оказался отравлен трупом младшего унтер-офицера из его же роты. Кожа была неестественно синей. Судя по позе, он пытался выбраться на берег, когда пуля, прилетевшая с той стороны, оборвала его попытку.

Узкая горная артерия ручья делила Карпаты надвое, став невидимой границей, за которую уже полегло и еще поляжет больше полутора миллионов юношей, не желавших умирать здесь, в этом богом забытом месте. Сами горы, казалось, пытались изрыгнуть из себя этих назойливых насекомых, что упорно лезли в их каменные объятия лишь для того, чтобы сдохнуть.

- Ваше благородие! Разрешите фляжки пополнить, - раздался за спиной голос одного из ефрейторов.

- Подожди… - Владислав потянулся к телу и ухватился за обледенелую руку. - Мертвецы в воде.

- С того берега стреляли, не иначе, - ефрейтор подошел ближе, чтобы помочь.

Они вдвоем ухватились за застывшую конечность и потянули. Сухожилия затрещали под натугой, но что-то не пускало тело, удерживало его в ледяном плену. Ноги оставались в воде.

- Давай! - крикнул Влад. - Взяли еще!

Новая попытка принесла результат, но совершенно не тот, которого он ожидал. Тело с глухим хрустом надломилось, и его верхняя часть оторвалась от нижней половины туловища. Оно проехалось по снегу, оставляя за собой бурый след, увлекая за собой обоих мужчин, потерявших равновесие.

Влад не был готов к тому, что предстало его взору. Из разорванной плоти из того места, где еще мгновение назад был живот, хлынула наружу огромная стая крыс. Спасаясь от холода, они нашли приют в еще теплом трупе. Теперь же, потревоженные, они бросились врассыпную, оставляя на девственно-белом снегу кровавые следы. Казалось, будто тело разорвалось изнутри.

- Дьявол… - тихо прошептал Влад, инстинктивно вытирая лицо горстью чистого снега.

- И верно, ваше благородие, недаром про эти горы столько болтают. Говорят, что не австрияков или ганцов нам тут бояться надо, а кое-чего другого.

- Это чего другого? - ротмистр нахмурился, его взгляд впился в подчиненного. - Чтобы я это слышал в последний раз, ты понял меня? Услышу, что младший офицерский состав подрывает боевой дух, я тебе устрою.

Ефрейтор вскочил на ноги, торопливо отряхивая тулуп.

- Так точно, ваше благородие. Разрешите подняться по ручью выше, все же воды набрать.

- Разрешаю, - устало вздохнул Влад.

Как только фигура ефрейтора скрылась за низкорослыми кустами, Влад снова рухнул спиной в снег. Он всю жизнь задавал себе один и тот же вопрос. Что он здесь делает? Зачем? Ради чего?

Владислав был участником Русско-Турецкой войны в 1877 году. Молодым двадцатилетним дворянином он отправился за славой в восточные земли в чине Вольноопределяющегося. Первое офицерское звание он получил лишь три года спустя. Затем он принял участие в Русско-Японской войне в 1904, где пуля нашла его грудь. Врачи в один голос твердили о чуде. Осколок задел сердце, и каждый из них пророчил ему не больше пары лет жизни и инвалидность, но он все еще был жив.

Сегодня, здесь, в проклятых Карпатских горах, в самом сердце очередной бессмысленной войны он встречал свой пятьдесят восьмой день рождения. Его лицо было картой пережитых битв, испещренной морщинами и шрамами, каждый из которых был безмолвной медалью. Всю свою жизнь он убивал других людей - другой национальности, другой веры. Причины не имели значения. Он получал приказ и выполнял его. Три раза он чудом избегал смерти, три раза он должен был быть убит, и ровно три раза он выживал и возвращался из настоящего ада живым.

Влад никогда не произносил этого вслух, но сейчас, лежа в снегу рядом с изуродованным трупом, он мечтал о смерти. Он хотел, чтобы все это закончилось, чтобы бесконечная тьма наконец приняла его в свои объятия. Но, как это часто бывает, его желанию не суждено было сбыться.

Первый выстрел разорвал воздух, заставив Влада вскочить на ноги. Немецкие приказы, резкие и гортанные, раздавались, казалось, отовсюду. Их подразделение оказалось в окружении. Грохот орудий смешался с предсмертными криками.

- С востока! С востока бьют, черти! - успел выкрикнуть кто-то из рядовых, прежде чем его голос оборвался.