Не отпускай

Глава 1

— Я консультировалась с юристом. Вы с Ильей имеете право претендовать на имущество отца в случае его смерти или в случае...

Я перестаю слушать.

Просто отключаю уши и смотрю в чемодан, который уже успела расстегнуть.

Голос матери превращается в фонящую радиоволну — ничего не разобрать, но жутко нервирует. В висках начинает стучать — это моя личная психосоматика.

Я думаю о том, чтобы застегнуть чемодан и просто сбежать. Смотрю на него уже пять минут, не решаясь начать разбирать.

В последний раз я навещала мать восемь месяцев назад, тогда меня хватило на сутки, даже несмотря на то, что я провела пятнадцать часов в поезде. В этот раз я рассчитывала задержаться на неделю, но я, наверное, умом тронулась.

— Тсс-с… — прошу я, выцарапывая из набитой под завязку сумки-уикендера телефон. — Алло…

— Как приятно, когда тебе отвечают после второго гудка, — раздается в трубке голос моего двоюродного брата.

Я перемещаюсь в коридор. Прохожу мимо входной двери, залетаю в кухню и закрываюсь там.

— Для тебя это редкость? — интересуюсь я у Лёвы.

— Да. Обычно люди от меня прячутся. Я большой и страшный.

— Я, видимо, тебя давно не видела.

— Вот именно, — пеняет Лёва. — Я тоже забыл, как ты выглядишь. Ты надолго приехала?

Я вспоминаю свой неразобранный чемодан и говорю:

— Не знаю.

— Хочешь прогуляться? Прокатишься со мной в один шоу-рум, потом свожу тебя в ресторан.

Я молчу, прикусив изнутри щеку.

Идея отправиться назад на вокзал меня не покинула, но мы с Лёвой действительно очень давно не виделись. В последний раз — в апреле, когда он транзитом был в Москве, чтобы вылететь на отдых в Мексику. То есть больше пяти месяцев назад.

— Хорошо, — сдаюсь я. — Давай.

— Отлично. На Горького ремонт, я к тебе буду ехать минут сорок, так что лучше ты ко мне. Подтягивайся в офис, я тебя жду.

Он отключается, а я выглядываю в окно, чтобы оценить — там такая же задница с погодой, как и час назад, когда я вышла из такси, или что-то изменилось?

Я вижу, что дождь закончился, поэтому ставлю окно на проветривание.

Повернув голову, смотрю на знакомую обстановку: гарнитур, узор на кухонном фартуке.

Это квартира моей бабушки, а этот ремонт видел еще мои первые месячные.

Мои родители развелись четыре года назад.

Отец не оставил нам ничего. Ни мне, ни матери, ни моему старшему брату Илье.

Он забрал все: всю недвижимость, машины, даже дом, в котором мы как семья прожили больше десяти лет.

Отец хотел встретиться с Ильей. Даже настаивал, но брат… отказался.

По крайней мере, теперь я знаю, что он не любил нас просто потому, что козел.

Я наконец-то могу считать, что у меня нет отца, и перестать тратить деньги на психотерапию, но мать его ненавидит и помешана на нем даже больше, чем когда они были женаты.

Она о нем говорит. Постоянно. Вызывая этим в моей голове гребаное кипение.

Отец снова женат, у него даже ребенок родился. Мне плевать, я ничего не хочу о нем знать. Мы не общаемся, я не делала попыток с ним встретиться.

В последний раз я видела его в тот день, когда пять лет назад уехала из дома.

Да… пять лет…

Я выхожу из кухни и возвращаюсь к своему чемодану.

Сев на корточки, тяну за молнию и расстегиваю сетку.

Я действительно собиралась это сделать — остаться, и не на полчаса. В моем чемодане одежда на все случаи жизни, сам он огромный.

Я достаю косметичку и решаю надеть то, что меньше всего помялось, — платье из тонкого трикотажа со спущенными плечами.

Не думаю, что в начале октября мне здесь понадобится верхняя одежда, но кожаную куртку я тоже взяла — на всякий случай.

— Ты уходишь?

Отвернувшись от зеркала, я смотрю на мать и закрываю колпачком карандаш для губ.

— Да. Встречусь с Лёвой.

— Ладно, — соглашается она. — Тогда завтра поговорим. Возьми ключ. Не буди меня, когда вернешься.

Контакт между нами можно назвать очень шатким. Мы так редко видимся, что…

Что меня это устраивает.

Лёва работает в адвокатской конторе, принадлежащей его отцу и партнерам. Кузен здесь с тех пор, как получил диплом, — пять лет. Он адвокат по уголовным делам.

Я поднимаюсь на крыльцо их офиса и звоню в домофон. Это первый этаж старого фасадного здания. Так много колоритности, что обстановка начинает влиять на тебя еще до того, как встретишься с кем-то из адвокатов.

Девушка за стойкой ресепшен провожает меня к Лёве в кабинет.

Двоюродный брат улыбается мне, разговаривая по телефону. Кожаное кресло, в котором он сидит, похоже на трон.

Глава 2

— Скучаешь? — спрашивает Лёва весело.

Я не отрываю взгляд от города за окном машины с тех пор, как мы отъехали от офиса, так что вопрос логичный.

Ответить на него не так просто, поэтому я и не отвечаю, правда, это понятно мне одной.

— По погоде, — говорю я, продолжая смотреть в окно.

В мою последнюю зиму здесь снег пролежал, кажется, всего неделю...

Лёва решил поехать через центр. Я вижу знакомые улицы, памятники, мост через реку, верхушку колеса обозрения…

Скучаю ли я?

Не знаю, способно ли это слово вместить в себя мои ощущения. По большей части я как будто и не уезжала. Все слишком… близкое и знакомое. И каждый раз, возвращаясь, я снова готова отсюда бежать. Это стало рефлексом, я все время боюсь обжечься: о свои мысли, о знакомый воздух, об вот такие вопросы.

— Так чем ты сейчас занимаешься? — интересуется Лёва.

Он снял галстук, закатал рукава рубашки до локтей и расстегнул верхнюю пуговицу. Этих простейших манипуляций хватило, чтобы полностью поменять его образ: Лёва выглядит так, будто пять минут назад вышел из бара, а не из адвокатской конторы. Судя по всему, работа приносит ему прибыль, а не стрессы.

— Я в поиске… — отвечаю я.

— Ясно.

В его голосе я слышу улыбку.

Я меняю работу регулярно. Это стало моей неофициальной стабильностью, я всегда в поиске.

В двадцать лет я была полностью зависима от отца. У него куча коммерческой недвижимости в городе, он сдает ее в аренду.

Я ни в чем не нуждалась, принимая деньги как компенсацию за его равнодушие. За тот ядовитый бардак, который бушевал в моей голове. Измены, ругань родителей, уродливая семья, частью которой я была, — вот за что я принимала компенсацию. Молча и послушно, а потом этот огромный, трещащий по швам пузырь в моей голове лопнул, и я уехала.

Первые месяцы в Москве я жила у Ильи, своего старшего брата. Он переехал на три года раньше, как только получил свой диплом. И он тоже сбежал, потому что больше не мог оставаться частью этой семьи. Долго объяснять ему не пришлось, никто не поймет его лучше меня. Никто!

Моей первой работой был ресепшен московского фитнес-центра, потом — ресепшен пятизвездочного отеля. После этого примерно год я проработала в брендовом бутике одежды, столько же продавала украшения в ювелирном бутике. Моей последней работой была должность администратора выставочного центра, я уволилась две недели назад.

Пусть моя стабильность ненормальная, но я не ощущаю, будто меня душат. Я чувствую свободу, право выбора, чувствую саму себя. Моя съемная квартира оплачена на два месяца вперед. Мне этого достаточно, чтобы знать: я в состоянии себя обеспечить. Я могу о себе позаботиться. И я ни от кого не завишу. Это то, что я научилась делать. Мне хватает этого достижения, я научилась им пользоваться, распоряжаться. Я знаю, кто я такая...

— Че там старший? — интересуется Лёва делами Ильи.

— Все как всегда, — отвечаю я. — Он очень занят.

— Ну да. Жопа встала, место потеряла. Корпоративная этика.

Я улыбаюсь.

Мой брат занимает большую должность в одной IT-фирме, в отличие от меня, он карьерист.

Илья не был здесь уже восемь лет. Он общается с матерью по телефону и через фотографии, которые ей присылает. Брат закрыл за собой дверь, когда уходил из дома. Закрыл во всех смыслах.

Моя мать работает продавцом-консультантом в магазине косметики. Это первая работа в ее жизни, и я бы сказала, что она дается ей из рук вон плохо. По факту ее содержит Илья, и она принимает это как должное.

— Куда мы едем? — спрашиваю я Лёву.

Я успела наспех принять душ и кое-как реанимировать волосы после дня, проведенного в поезде, так что не готова к чему-то пафосному. Лёва меня успокаивает:

— Фирма клиента строит дома на заказ, пару дней назад открыли шоу-рум. Хочу посмотреть, че они там за такие бабки предлагают. Может, надо брать.

— Ты что, решил остепениться?

— Не-е-ет, — произносит он нараспев. — Я до тридцати не остепенюсь точно. Да и после не факт, — посмеивается Лёва. — Еще столько всего не сделано…

— Например?

— Тройничок…

— Заткнись… — смеюсь я.

Бросив на него взгляд, вижу глумливую ухмылку.

Тройничок — это не то, чем его можно удивить, здесь у меня стопроцентная уверенность.

Мы с Лёвой одногодки. Ему исполнилось двадцать шесть в июле, а мой день рождения — в конце месяца.

Лёва покидает центр, мы съезжаем на какое-то шоссе, где уже через десять минут я вижу большое офисное здание с фирменной вывеской. Это единственный объект на несколько километров вперед и назад, и прилегающая к нему территория действительно заставлена выставочными домами.

Найти то, что Лёва ищет, не сложно. Мы просто двигаемся вслед за другими посетителями по закатанным в ровный асфальт дорожкам. Он такой ровный, что после дождя на нем нет ни одной лужи.

Глава 3

Данияр Осадчий замолкает на полуслове, сводит брови. Его губы остаются чуть приоткрытыми, взгляд быстрым броском изучает всю картину целиком — меня.

Не только лицо, но и прилипшее к стене тело.

Я делала такой же бросок секунду назад, но ничего толком не зафиксировала, потому что в моей черепной коробке стало совершенно пусто. Эта пустота сохраняется и после того, как Осадчий, качнув головой, смотрит в сторону.

Я умудряюсь слышать мужской голос в его телефоне — все это время его собеседник что-то говорил.

Секунду мне кажется, что Данияр просто продолжит разговор. Почему нет?! Почему бы ему не сделать это — просто пойти дальше, туда, куда он шел?! Возможно, я бы тогда начала дышать и мозги бы включила.

Зафиксировала бы то, что увидела, — как сильно он изменился. Что у его красивого, противозаконно красивого мужского лица линии стали жестче. Между бровей углубилась складка. Не только от времени, а потому что он теперь кажется другим: взрослым, серьезным, принципиальным…

Я бы забрала эти открытия с собой. Завернула, укутала! И тоже пошла бы своей дорогой… или нет, не пошла бы… нет?!

Вопрос теряет актуальность, потому что Данияр не собирается продолжать разговор. Он слушает, трет пальцем лоб, снова слушает, а потом обрывает собеседника, тот плотный информационный поток, который долетает до меня неразборчивым бубнением:

— Я тебе перезвоню… перезвоню, да…

Он нажимает отбой. Снова резкий взмах головы, и Осадчий опять на меня смотрит.

Этот второй круг — другой. И у меня, и у него. Меня частично отпускает паралич, а Данияр еще раз окидывает меня взглядом и поднимает его к моему лицу.

Меня не воспоминания кружат. Не картинки, где мы целый день голые и просто трахаемся, не покидая его квартиры. Или бесчисленное количество совместных дней, ночей!

Мы были вместе два года, а потом я сбежала. Из дома сбежала, и от него тоже. От Осадчего. От его чувств, которые пугали меня до обморока. И от своих тоже…

Когда возвращаюсь в те дни, где мне двадцать, меня от самой себя коробит. Я не хочу ее видеть, ту себя. Я не хочу вспоминать те дни. Всю ту… безысходность…

Я жадно тянусь к настоящему, к тому, что вижу сейчас. Жадно! Глазами, мыслями.

Дан…

Слово вылетает из меня вместе с выдохом и улыбкой:

— Привет…

Я смотрю в его лицо, все еще не двигаясь, когда он отвечает:

— Привет…

Он сходит с дорожки в сторону. Я отделяюсь от стены и тоже перемещаюсь, сохраняя между нами это расстояние в два метра. Своим движением мы чертим по асфальту круг.

Данияр кладет телефон в карман брюк, следом засовывает в карманы руки — знакомые жесты, с которыми никаких изменений не произошло.

Он тоже щурится от солнца, но я вижу его глаза даже через этот прищур.

Осадчий не улыбается, и я тоже перестаю. Он смотрит на меня неподвижно, изучает…

Я подбираю слова. Гребаные слова!

Бьюсь в сумбуре мыслей, не зная, как прикоснуться к этой встрече. С чем к ней приблизиться. Не знаю сейчас, не знала и раньше. Когда возвращалась в этот город и снова убегала. Не знала, что предложить, и нужно ли это — приближаться к нему, когда ни черта не понимаешь…

Я пытаюсь найти подсказку на его лице, в его глазах, но он резко втягивает в себя воздух и так же резко смотрит мне за спину, будто услышал там что-то…

— Как поживаешь? — быстро спрашивает Осадчий.

— Я… хорошо, а ты? — выдаю я скороговоркой.

Я закончить почти не успеваю, слова тонут в громком топоте детских ног. Звонкий смех заставляет меня обернуться.

Мимо меня вихрем проносится ребенок.

Я делаю шаг в сторону, провожаю этот вихрь взглядом.

Данияр наклоняется и подхватывает ребенка на руки прямо на лету. Кудрявую девочку в белом платье с котами и в легких замшевых сапожках.

— Папа! — возбужденно взвизгивает она. — Я хочу шалик!

Маленькие руки обвивают шею Данияра. Доверчиво, привычно.

Сколько ей? Три? Три года? Четыре?

Я получаю такой пинок под дых, что не могу произнести ни слова.

Мои слова, кажется, и не нужны. Я здесь просто лишняя. Они поглощены друг другом.

— Это чужие шарики…

— Давай… поплосим…

— Не-а…

— Ну, давай…

Девочка забавно дует губы.

У меня в голове трафаретом отпечатались черты ее кукольного лица: линия пухлого подбородка, носа, бровей. Глубокий карий цвет глаз.

Его глаза. Его черты.

Шоколадные кудряшки, в которых болтается маленький розовый бантик…

Я встречаю взгляд Осадчего поверх этих кудряшек. Быстро реагирую на еще одну очередь шагов сзади. На этот раз, обернувшись, я вижу мужчину в возрасте, лицо которого отлично мне знакомо. Отец Данияра, Ильдар Осадчий, быстро идет по дорожке, пеняя:

ВИЗУАЛИЗАЦИЯ

Пока только эти двое)

Если кто-то не видит картинок, попробуйте зайти в ПК версию или через браузер или через приложение)

Данияр Осадчий

Диана Леденёва