Не плачь, Алиса

1. Алиса

Билет мне попался легкий. Первый вопрос – по Чехову. Второй – образ Базарова в «Отцах и детях» Тургенева. Мысленно возрадовавшись, что не вытянула Чернышевского или какую-нибудь поэзию, с которой у меня туго, я села за ближайшую парту готовиться.

Кроме нашей русички, Людмилы Николаевны, экзамен принимала Галина Григорьевна, завуч. Она тоже вела литературу, только не у нас. Обе шушукались и поглядывали на меня, сбивая с мысли. Но, когда я отвечала, слушали благожелательно и не заваливали дополнительными вопросами.

– Молодец, Алиса, – похвалила меня Людмила Николаевна. – Отлично.

Я вежливо поблагодарила и вышла в коридор, где у двери толпились наши, ожидая свою очередь.

– Ну что? Ну как? Не валят? – сразу посыпалось со всех сторон. – Какой билет вытянула? Что поставили?

– Десятый. Не валят. Пять.

– Ну еще бы, – фыркнула Анька Монакова с таким подтекстом, что мне эту пятерку натянули.

Я, как обычно, отвечать ей не стала. Даже взглядом не удостоила.

Она меня давно терпеть не может, класса с восьмого. Постоянно цепляется, косточки мне за глаза перемывает, мол, я нос задираю, фирменными шмотками кичусь, строю из себя неизвестно кого, а на самом деле – ни рожи ни кожи, одни кости. Мне потом девчонки передают.

Я тоже ее, конечно, недолюбливаю, но не связываюсь и на все ее потуги – ноль внимания, фунт презрения, как говорит моя сестра Ася. Даже когда ее слова задевают – вида не показываю. Но сейчас ее кислая физиономия мне ничуть не испортила настроения.

В конце концов я сдала все экзамены и вообще закончила десятый класс с одной-единственной четверкой – по физкультуре. Так что могу с чистой совестью отдыхать. Впереди почти три месяца летних каникул, два из которых я проведу в Крыму, у тёти. Папа уже взял билеты на эту субботу. Буду объедаться персиками и абрикосами, буду купаться в море и загорать, буду делать всё, что захочу.

Скорее бы уже суббота…

С этими мыслями я вышла из школы. И, как назло, наткнулась на Шацкого. Он с парнями из 11 «В» стоял на крыльце. Наверное, пришли на консультацию. У них скоро ГОСы.

Настроение сразу же упало. Честно, век бы его не видела. Одно радует – хотя бы в следующем году в школе его не будет. Ни его самого, ни его компашки, ни его безумной подруги из 11 «Б» – Вики Рязанцевой.

Денис Шацкий – моя первая любовь. Детская и глупая. Я в него влюбилась в седьмом классе, а он меня в упор не замечал.

Тогда Денис казался мне взрослым, красивым и безумно привлекательным. Сейчас даже не понимаю, где были мои глаза? А, главное, где были мозги?

В общем, я долго сохла тайком по Шацкому. А в мае прошлого года зачем-то написала ему откровенное письмо. Не знаю, что на меня нашло. И если бы хоть просто записочку, но нет. Я целую оду на две страницы накатала, дура. В красочных выражениях расписала, какой он необыкновенный, как сильно я его люблю, как тоскую и мечтаю о нем. Фу. До сих пор как вспомню, так со стыда умереть хочется.

Но хотя бы ума хватило не подписывать, только в конце я поставила первую букву имени. Но мало ли имен, начинающихся с «А».

Свое послание я незаметно подложила ему в карман ветровки. Наш класс в ту неделю как раз дежурил по школе, и я специально для этой цели вызвалась помогать гардеробщице.

Потом всю ночь не спала, переживала. Но на другой день Шацкий вел себя как обычно. Не знаю, чего я ждала…

Тогда я снова ему написала. На этот раз – еще и в стихах. Да, я в то время сочиняла совершенно глупые стихи. Как же я злюсь на себя за это!

А на следующее утро Шацкий во время перемены, собрав вокруг себя толпу, вслух зачитывал мои письма. Издевательски так, с кривлянием и паясничанием. Всячески высмеял меня и унизил. Остальные, кто слушал, тоже хохотали и говорили всякие пошлые мерзости. Но тогда хотя бы никто не знал, что это я. Впрочем, мне все равно было очень больно.

Я весь вечер проревела в своей комнате. Аська, сестра моя, старше меня на два года, тоже слышала его выступление. И даже видела само письмо – этот дурак всем желающим его показывал. Ну и, конечно, узнала мой почерк. А позже, спустя пару месяцев, разболтала всем, что это я писала Шацкому.

Вот тогда я правда чуть не умерла. Хорошо хоть были каникулы, не надо было ходить в школу, и у нас гостила моя старшая сестра, Зоя. Она всячески меня поддерживала. Говорила: наплюй, ничего тут страшного нет, этот Шацкий – просто придурок, за лето все всё забудут и ничего не вспомнят…

Но когда начался учебный год, стало ясно – никто ничего не забыл. Надо мной не смеялся, наверное, только ленивый. И сам Шацкий, и все его дружки-одноклассники, и его девушка Вика Рязанцева с подругами, ну и, конечно, Анька Монакова. Эта уж вдоволь поглумилась: в тихом омуте черти водятся, наша скромница не такая уж и скромница, чужому парню бесстыжие письма пишет, навязывается…

Всю первую неделю сентября меня изводили, я даже свой день рождения не стала праздновать – такая была подавленная. Но, конечно, притворялась, что меня все это не касается. А что еще мне оставалось делать?

Вдобавок ко всему Рязанцева решила меня побить. Вызвала на разборки за школу – там у нас обычно выясняют отношения, но я, естественно, не пошла. Не потому, что струсила, как она всем сказала. Просто, как по мне, это дикость. Делать мне нечего.

2.

– Бодя, да садись ты! Чего топчешься? Алмас, гони давай! Ну! – прикрикнул парень, который втолкнул меня в машину.

Тот, которого называли Алмасом, повернул ключ зажигания, но машина не завелась.

– Э, брат, давай уже едем, а? Чего ты там возишься?

Я изо всех сил отбивалась, пытаясь вырваться. Но в тесном салоне всё это выглядело беспомощной возней. В конце концов он поймал мои запястья и, сведя их вместе, крепко сжал. Второй рукой очень чувствительно прихватил меня за волосы на затылке и потянул голову назад.

– Успокойся, а? Если не хочешь, чтоб мы тебе сделали больно.

– Отпустите! Мой отец – прокурор. Он вас всех найдет и…

– Да знаем мы, кто твой отец, – ухмыльнулся он, и меня затрясло.

Третий парень тоже уселся слева от меня, и я оказалась зажата с двух сторон.

Я взмолилась про себя, чтобы их чертова колымага так и не завелась, но, как назло, мотор тут же затарахтел, а машина, повернув, стала потихоньку выезжать на дорогу.

– Что вам от меня нужно? – всхлипнула я, понимая, что дела мои плохи.

Кемаловы – это цыганская диаспора. И, по словам папы, они хозяйничают в городе и творят всякий беспредел. Подробностей я не знаю, но если папа так говорит, значит, так оно и есть.

К тому же в нашей школе учится такой один, в 10 «В». Паша Кемалов. Ходит по школе как царь горы. Перед ним даже многие из одиннадцатых классов заискивали.

Я его почти не знаю – все-таки в разных классах учимся, но однажды своими глазами видела, как он столкнулся на перемене с Кларой Федоровной, нашей математичкой, и обматерил ее! Громко, нагло, при всех, прямо в глаза заорал: «Куда прешь, корова старая?». Она охнула, потом воскликнула: «Как ты смеешь?!». И Паша ее обложил, мне самой аж дурно стало. Клара Федоровна потом плакала в учительской.

Так вот любого другого Дракон, то есть Александр Маркович, директор, исключил бы сразу. Нет, сначала разнес бы его в клочья, а потом бы уже выгнал из школы, без вариантов. А Кемалову всё сошло с рук. Его даже не наказали.

– Куда вы меня повезли? Пожалуйста, отпустите меня! Я ничего папе не скажу.

Эти сволочи только расхохотались.

А в следующую секунду раздался хруст, и в боковое стекло рядом с водителем, пробив дыру, влетел кусок кирпича, засыпав салон брызгами мелких осколков. Само стекло тотчас покрылось сеткой трещин.

Алмас, выругнувшись трехэтажным матом, резко вильнул, девятка наехала на бордюр и встала колом.

– Сука! Что за нахрен?! – заверещал он.

Его братья тоже орали и матерились.

Я повернулась в ту сторону, откуда прилетел кирпич, и увидела тех самых мальчишек, что ели мороженое за соседним столиком.

– Это вон… шпана, – зло бросил Бодя и распахнул дверцу. – Чё, тварёныши, жить надоело?

Он был грузный и неповоротливый. Пока выполз из машины, мальчишки отбежали. Кроме одного – темноволосого в черной майке. Толстый Бодя ринулся к нему, но паренек извернулся, а в следующий миг, пружинисто подпрыгнув, ударил Кемалова ногой в грудь. Прямо как Брюс Ли. Бодя покачнулся, сделал пару шагов назад, но устоял. А затем попытался сделать захват, но мальчишка повторил трюк – в последний миг ускользнул, развернулся и снова ударил в прыжке. На этот раз Бодя рухнул на колени.

– Ах ты сучонок! Ты посмотри, че творит! – Алмас тоже выскочил из машины. Открыл багажник и достал оттуда монтировку. Вооружившись ею, попер на мальчишку. Бодя тоже уже оклемался и встал.

Но тут вернулась троица пацанов, и давай закидывать камнями Кемаловых.

Я, воспользовавшись этой заварушкой, повернулась к тому, что сидел справа. Хоть он и по-прежнему сжимал мои запястья своей ручищей, но на меня не смотрел. Всё его внимание занимала потасовка. Тогда я, поборов брезгливость, впилась зубами ему в плечо что есть силы. Он взвыл и одновременно разжал пальцы, а я, не мешкая, дернулась влево и выскочила из машины.

– Алмас, держи сучку! – зарычал он как раненый зверь, держась за укушенное плечо.

Я в панике вертела головой и бестолково металась, с трудом соображая, куда бежать, потому что с одной стороны на меня надвигался толстый Бодя, с другой – снова едва не поймал укушенный, выскочив из машины.

И чертова девятка преграждала путь. Но когда Алмас бросился ко мне, его тут же атаковали со спины мальчишки.

И тут кто-то поймал меня за руку. Вздрогнув, я оглянулась и инстинктивно попыталась вырвать руку. Но это оказался парень в майке.

– Давай сюда! – потянул он меня обратно в кафе.

Не раздумывая, я заскочила вслед за ним в Стекляшку. Хоть и не понимала, зачем. Что помешает разъяренным Кемаловым ворваться сюда, где и людей-то почти нет?

Но мальчишка потянул меня не в сторону зала, а в подсобку, которая оказалась сквозной. Оттуда мы выбрались во двор, но почти сразу же он снова схватил меня за руку и дернул на себя. Точнее, вбок, где возвышались груды пустых деревянных ящиков.

– Что такое?

Отвечать ему не пришлось – я и сама поняла. Во двор вбежал один из Кемаловых как раз в тот момент, когда я юркнула за ящики и, присев, затаилась. Мальчишка сидел рядом на корточках и сквозь щели наблюдал за Алмасом, который кружил по двору с монтировкой в руке.

3

Мы еще какое-то время сидели неподвижно. Прислушивались к звукам, опасаясь, что могут вернуться Кемаловы.

Теперь, когда опасность миновала, я вдруг смутилась оттого, что прижимаюсь к постороннему парню, аж покраснела мгновенно. И потихоньку отодвинулась от него, насколько позволяло тесное пространство.

– Кажется, ушли, – сказал он, поднимаясь с корточек.

Откинул пару ящиков подальше и подал мне руку. Я, хоть и стеснялась его, но ухватилась за протянутую ладонь, потому что у меня затекли ноги.

– Спасибо, – пробормотала я. – И за то, что спас от этих… тоже спасибо. Если бы не ты…

Я замолкла, не находя нужных слов. Это моя беда – когда волнуюсь, становлюсь ужасно косноязычной и туго соображаю. А рядом с ним я вдруг разволновалась. Не до полуобморока, конечно, но всё-таки… Наверное, потому что он – красивый и совсем не похожий на моих одноклассников, которые в сравнении с ним кажутся малолетками.

Кто бы из них закрыл собой незнакомую девчонку от падающих ящиков или подал руку? Да никто! Я уж молчу про то, чтобы вступиться за девушку перед другими парнями.

Помню, позапрошлой зимой я поскользнулась и упала прямо в школьном дворе. И так неудачно: сумка улетела в одну сторону, шапка – в другую, а сама я распласталась и встать не могу. Парни, что стояли на крыльце, давай хохмить и посмеиваться.

Но тут из школы вышел Женька Сухарев, мой одноклассник, подбежал, поднял меня. Заодно подал шапку с сумкой, куртку сзади оттряхнул и, поддерживая под руку, проводил до ворот, куда чуть позже подъехал папа.

Так над Женькой потом три дня пацаны глумились и всячески высмеивали в духе: «Сухарь от Верник тащится… Сухарь за Верник бегает… Сухарь – каблук…».

А у нас с ним были просто хорошие дружеские отношения. Мы сидели за одной партой, а раньше вместе ходили в драмкружок.

Какой-то идиот из толпы пацанов поставил ему на перемене подножку, и он упал на колени прямо в коридоре. Они загоготали: «Так и стой, бабораб». Женька под их смешки поднялся, но ему в спину полетели оскорбления, а кто-то даже кинул в него огрызок яблока.

Я решила его как-то поддержать. Догнала и сказала ему: «Не обращай внимания на дураков». А он вдруг психанул и заорал на меня: «Че тебе надо? Че пристала? Отцепись от меня нафиг!».

Они это слышали и сразу глумиться над ним перестали. Зауважали.

Я не знаю, от кого у нас это повелось, потому что, по словам Зои, в ее время такого не было, но сейчас рыцарское отношение к девочкам у наших парней считается чем-то зазорным. Мол, настоящий пацан перед девчонками не стелется, не влюбляется, не бегает, не ухаживает. Даже если с ней ходит. Вот тискать при всех – это пожалуйста, это, наоборот, у них круто. Болтать в компании про свою девушку – тоже нормально. Но проявлять какие-то нежные чувства – прямо стыд-позор. Поведение, недостойное пацана. Тот же Шацкий рассказывал не раз своим дружкам во всеуслышание про Вику Рязанцеву: и как она «сосется», и как «достала его за ним бегать».

И тут вдруг этот мальчик…

– В общем, спасибо, – краснея от неловкости, закончила я фразу.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Это было даже весело.

Я воззрилась на него, слегка оторопев. Это было как угодно, но только не весело.

– Это же Кемаловы, – сообщила ему я. Он, наверное, не очень понимал всю серьезность ситуации. – Они очень опасные люди.

– Да я в курсе, кто они, – беспечно сказал парень. – Кто их не знает? Мне интересно, ты-то им чем насолила?

– Не знаю, – пожала я плечами.

В глазах его и впрямь сияло веселое озорство, будто для него всё это какое-то увлекательное приключение. Меня же до сих пор потряхивало от пережитого страха.

– А чего они от тебя хотели? – спросил парень, разглядывая меня с нескрываемым любопытством.

– Не знаю, – повторила я, смущаясь еще сильнее под его взглядом.

Я и правда не поняла, что им было нужно. Подозреваю, конечно, что это как-то связано с папиной работой. Неслучайно ведь один из них обронил что-то про «доводы для Верника».

– Ну, ты будь осторожна… Слушай, может, тебя проводить до дома?

– Нет, – бездумно выпалила я, наверное, от волнения. – Не надо…

И добавила без энтузиазма:

– Я папе позвоню, он приедет.

– Ну, как скажешь.

Мне показалось, или в его голосе и правда прозвучало сожаление?

На долгий миг между нами повисла пауза, и возникло странное ощущение неловкости и недосказанности. Как будто неохота расходиться. А хочется остаться, еще немного побыть вместе, но для этого нет ни причины, ни благовидного предлога.

Всё, надо прощаться и уходить, подумала я, но почему-то так и стояла перед ним, кусая губы.

– А ты как вообще? Нормально? – он как будто долго думал, что еще спросить, и наконец придумал.

– Да, все хорошо, – робко улыбнулась я.

– Не зашибло там? – кивнул он в сторону груды ящиков.

– Нет. А тебя не зашибло? – Мой вопрос тоже прозвучал как-то натужно, словно я стараюсь потянуть время и цепляюсь за ничего не значащие фразы.

4

Хотя папа всю дорогу меня успокаивал, я видела, что сам он еле держит себя в руках. Стиснул челюсти, раздул ноздри, сдвинул брови, а на лбу у него вздулась узловатая венка – это верный признак того, что он в бешеной ярости. Эта ярость от него прямо-таки волнами исходила. Казалось, еще чуть-чуть – и он взорвется как бомба.

И ехал он неаккуратно – гнал как на пожар, дрифтовал на поворотах и дважды проскочил на красный свет, чего обычно с ним не бывает. И на все мои вопросы повторял только одно: «Ни о чем не думай. Всё будет хорошо».

Уже в Химках чуть не сбил собаку, которая выскочила на дорогу. И, по-моему, даже не заметил. Я испуганно вскрикнула, обернулась, но, слава богу, бедняга успела отскочить к обочине.

Когда папа остановился у наших ворот, то велел пока остаться в машине, немного подождать. А сам вышел, огляделся по сторонам, прошелся туда-сюда и только потом открыл мою дверцу, давая выйти и мне. И сразу же схватил меня за предплечье и быстро-быстро повел в дом, я едва за ним поспевала.

– Так. Алиса, слушай и запоминай. Я сейчас уеду. Но сразу кого-нибудь отправлю сюда. Мой человек будет тебя охранять. Но ты все равно из дома ни ногой, поняла? И никому не открывай. Никого не впускай. К воротам даже не подходи.

– Даже соседей?

– Никого! – рявкнул он. Я вздрогнула, и он тут же смягчился. – До моего возвращения даже к окну не подходи. Хорошо?

Я кивнула.

– Молодец. Ничего не бойся, я с ними со всеми разберусь, все будет хорошо. Но небольшая предосторожность не помешает.

Я пообещала сидеть дома, никого не впускать, к окну не подходить – он, вроде, немного успокоился. Затем торопливо чмокнул меня в лоб и выскочил за дверь, буркнув под нос: «Ну, я вам покажу, сволочье…».

В доме сразу стало тихо, как будто сильный ветер внезапно стих. Я таким взбешенным папу помню всего дважды.

Первый раз – год назад. Было это из-за Аськи – ее застукали с одним солдатом. В соседнем с нами коттедже живет командир воинской части, папин приятель. И прошлым летом его солдаты строили ему баню. И вот с одним из них Аська тогда закрутила и даже чуть не переспала – в самый ответственный момент их как раз и застали. Папа тогда чуть не убил того солдата.

Аське тоже досталось. За всю жизнь папа на нас руки не поднял, а тут схватил ремень и отхлестал ее. Прямо там же, в недостроенной бане, голую. Аська до сих пор его не простила. Говорит про него за глаза: «Ну ничего-ничего, вот станет старым и больным, попросит помощи – пальцем не шевельну. С голоду помирать будет – копейки не подам».

Но это она, конечно, не всерьез, а от обиды. Слишком уж он ее тогда опозорил.

Хотя всё это не сравнится с тем, как потом папа наказал Зою. От нее он просто отрекся. Так и сказал: «Уходи. Ты мне больше не дочь».

Сейчас она живет в рабочем поселке, совсем близко от нашего города – всего два часа на электричке. Но папа не разрешает ее проведать. Даже слышать про Зою не желает. А мне так ее не хватает! Я очень сильно по ней скучаю… Пишу ей письма и мечтаю, чтобы папа ее простил. Иногда закидываю удочки, но он сразу темнеет лицом и начинает злиться.

Вот и сейчас я опять загрустила, подумав вдруг про Зою. А потом вспомнила паренька, который меня спас. Андрея. И против воли улыбнулась.

Он мне понравился. Красивый и смелый. И галантный. Хотя в нем тоже было что-то такое… хулиганское, как и в его дружках. Но не настолько сильно. Немножко совсем. Скорее легкий налет, и это ему даже шло. Как говорит Аська, добавляло шарма.

Я вновь стала прокручивать в уме то, как он спас меня, как мы прятались на заднем дворе, сидя с ним на корточках бок о бок, и как потом разговаривали. Даже глаза прикрыла, воскрешая в памяти его черты, его глаза, его губы… Они казались мягкими и чувственными, что ли. Смотришь на них и невольно думаешь, какие они, если их коснуться…

На этом месте я снова слегка зарделась.

И тут вдруг задребезжал в коридоре телефон. Я вздрогнула. Меня как будто разбудили, как будто грубо выдернули из сладкого сна. Самое поразительное, что, замечтавшись, я совершенно забыла про страх.

А звонил папа. Он уже вернулся на работу и сообщил мне, что с минуты на минуту к дому подъедет на семерке какой-то Николай. Он там у них стажер. Его можно впустить. Он будет меня охранять. А сам папа вернется домой только поздно вечером.

Вскоре и правда подкатила белая семерка. А Николай оказался довольно молодым. Может, как моя Зоя, если не младше. Его даже усы не спасали. И не скажешь, что он работает в прокуратуре. Пусть даже пока стажером.

Николай сильно конфузился и стеснялся меня. Я же, наоборот, при нем окончательно успокоилась.

Как папа велел, я впустила его и даже предложила чай. Николай сразу покраснел как синьор помидор и от чая отказался. Я не стала смущать его еще больше, оставила на террасе и опять ушла к себе.

Взялась за книгу – нормальную книгу, интересную, не из программы, про любовь, но спустя четверть часа поймала себя на том, что просто держу ее раскрытой в руках, а сама опять мечтаю о своем. И ни строчки не прочла.

Даже странно, что столько всего произошло – меня чуть не похитили Кемаловы, папа разбушевался, какой-то посторонний парень сидит у нас на террасе – а я думаю только о том мальчике.

5. Андрей

– Саня! Андрей! Серега!

Мы с пацанами были уже у складов, когда нас окликнули девчонки, Машка с Иркой.

– Чё им надо? – недовольно протянул Гриб. Толян Грибанов. Самый мелкий среди нас. Кличек у него – целый набор. Чаще всего он просто Гриб. Но бывает и Рыжиком, и Мухомором, и Поганкой. С нашими девчонками у него постоянно контры. Они его за низкий рост и тонкий голос за пацана не считают, но и он в долгу не остается.

– Идёмте, а? Ну их нафиг! – заныл Гриб.

– Да погоди ты, – отмахнулся от него Саня. – Это ж Ирка…

Мы втроем остановились, поджидая, пока девчонки к нам подойдут. Так что и Толяну пришлось.

Ирка у нас считается самой красивой девчонкой. Машка тоже котируется нормально.

Наши считают, что у нас с ней что-то есть. То есть – намечается. Ещё не пара, но к этому всё ведет. Пацаны уже так и говорят: "Вон твоя Машка пошла".

Я, в принципе, не против. Она мне нравится. Она хорошая и целуется кайфово.

После отбоя мы, старшаки, частенько шкеримся на чердаке. Играем в карты или в бутылочку. Если Машке выпадает целоваться с кем-то другим, она сразу киснет и управляется за полсекунды. Если мне с другой – она резко становится злой и дерганой. А если нам выпадает с ней, то она меня потом полчаса не выпускает. А вчера даже сняла лифчик, дала потрогать и пообещала, что скоро позволит всё…

– Вы же в город? – спросила Ирка.

– А тебе-то чё? – не унимался Гриб, глядя на обеих исподлобья.

– Тебя, мелочь, не спрашивали, – отрезала Машка и обратилась ко мне: – Андрюш, вы же в город?

– Ненадолго, – ответил я.

Самоволки у нас строжайше запрещены. И вообще выходить за территорию детского дома можно только в сопровождении воспитателя. Мы, конечно, все равно сбегаем, когда дежурят нормальные. Но, в целом, за такое полагается наказание. Шпане обычно делают уколы магнезии, после которых они скулят от боли и часа два не могут с кровати встать. Ну или закрывают их в изоляторе. А нас либо отправляют на отработку – обычно драить сортиры и душевую. Либо – всё тот же родимый изолятор. Тесная конура без окон и какой бы то ни было мебели, где пол загажен донельзя. Так, что даже наступать противно. Хотя многие все равно садятся на пол, потому что держать там могут и час, и два, и три, и дольше. А для особо провинившихся еще и выключают свет. Для нужды в углу стоит ведро. Вот и все удобства.

– В город, в город, – встрял Саня, пожирая глазами Ирку. – А чё хотели?

– Да вот мы с девочками скинулись… Короче, купите нам на рынке кое-что. Мы вам списочек написали. Вот.

Машка протянула мне сложенный вчетверо тетрадный листок. Его тоже перехватил Саня. Тут же развернул и зачитал вслух:

– Жвачку Love is – шесть штук, Сникерс – четыре батончика, Марс – два, сок Юпи… клубника или персик – два пакетика, семечки – два стакана, капронки, сиги любые, но с фильтром – одну пачку, резинки салатовые или малиновые, последний Спид-инфо…

– Фигасе у вас списочек! – возмутился Толян. – Не жирно? Мы так только и будем, что по вашим заказам бегать. Оно нам надо? У нас вообще-то свои дела были. А если на рынке нас кто-то из воспиток увидит? Пацаны, пускай девки сами тащатся в город за своими капронками. Совсем оборзели! Может, им еще трусы купить?

– Захлопнись, поганка мелкая! – сразу же взвилась Ирка.

– Сама захлопнись, коза!

– Гриб, ты чего такой злой? – я легонько хлопнул его по плечу и подмигнул Машке. Та сразу порозовела и улыбнулась в ответ.

– Ну, так что? Купите? – Ирка призывно посмотрела на Саню.

Тот совсем поплыл. Аж лосниться стал.

– Купим, – игриво ответил он. – А что нам за это будет? Мы как-никак рискуем…

– А что бы вы хотели? – в его манере спросили девчонки.

Саня наклонился и что-то прошептал Ирке на ухо.

– Придурок! – деланно возмутилась она.

– Ну хотя бы поцелуемся? Взасос. Ты – меня, Машка – Андрюху, а Серегу… Танька или Светка.

– Посмотрим. Может быть, – загадочно улыбнулась Ирка. – Только Мухомора вашего никто целовать не будет.

– Да больно надо! – ощетинился Толян. – Еще успею проблеваться.

Девчонки побежали обратно в корпус, а мы юркнули в проход между складами и забором. Там, в самом углу, парочка прутьев ограды были изогнуты так, чтобы можно было протиснуться на волю. Ну и обратно.

Выбравшись наружу, мы потащились в город. Потому что наш детский дом находится за семь километров от цивилизации, практически в чистом поле, правда, местами обезображенном несколькими недостройками. Где-то только заложили фундамент, а где-то даже стены успели возвести, которые теперь потихоньку разрушались, зияя пустыми глазницами окон.

На самом деле, в этом месте при Союзе планировали построить Соцгородок, где был бы не только интернат, но и много всего полезного: оздоровительный комплекс с бассейном, своя больница, почта, магазины, квартиры для наших воспитателей и выпускников. Но потом случилась перестройка, и всё заглохло. Теперь наша местность скорее напоминает мертвый город.

6

А дальше все завертелось как во сне. Хаотично и стремительно. Но девчонку удалось отбить. Спасибо, пацаны помогли.

Пока эти козлы приходили в себя, я поймал ее, перепуганную и растерянную, за руку и потянул за собой. Хорошо хоть она не стала противиться, доверилась и не стала впадать в истерику.

Мы проскочили через служебное помещение Стекляшки на задний двор – благо, мы с пацанами несколько раз подвязывались помочь им с разгрузкой товара. Платили нам, конечно, сущие копейки, но мы знали тут все ходы-выходы. Я думал быстро пересечь задний двор и уйти налево, на Пролетарскую. Там близко ментовка, вряд ли эти упыри туда сунутся. Они, конечно, по слухам беспредельщики, но красть девочку при ментах никто в своем уме не станет.

Однако мы успели сделать лишь пару шагов, как я услышал приближающийся топот с улицы. Видимо, толстяк быстро оклемался и додумался обогнуть кафе. Мы с ней метнулись к ящикам и затихли. Но во дворе появился не по толстяк, а водила с монтировкой.

Минуту-другую я следил за ним, гадая: может, выйти и вырубить его к чертям. Но в любую секунду могли появиться его братья. И как по заказу – в ту же секунду нарисовались оба.

И все равно был бы я один – другой вопрос. Но рисковать девчонкой не мог. Как интересно ее зовут? Наверное, она живет где-то рядом?

Я скосил на нее глаза, поймал взгляд и едва не утонул. Аж в голове на пару секунд помутилось. Быстрее отвернулся и с самым усердным вниманием продолжил наблюдать за водилой.

Хотя, скорее, больше делал вид. Потому что в голову теперь упорно лезли мысли только о ней. Просто не получалось думать ни о чем другом, а надо бы. Хотя бы о том, как нам отсюда выбраться, если эти здесь застрянут или, не дай бог, начнут обшаривать каждый угол.

Если вдруг полезут сюда, решил я, схвачу ящик и первому, кто сунется, расшибу голову. А потом…

Она немного поерзала — видимо, ноги затекли — и придвинулась теснее. И я тотчас забыл, о чем только что думал. Как ветром выдуло.

Все мысли снова потянулись к ней. Там, где соприкасались наши плечи, жгло кожу. И от этого в груди странно и приятно вибрировало. Она еще так хорошо пахла. Даже сквозь тухлый овощной духан я улавливал ее запах, девичий такой, но при этом какой-то особенный. Теплый и волнующий. Ладони свои маленькие она сжала в кулачки и сложила на коленки.

Я украдкой на нее поглядывал, не мог удержаться. И так вдруг захотелось положить свою ладонь на этот ее кулачок… Даже подумал, что можно это оправдать жестом поддержки. Как бы не бойся, прорвемся. Но почему-то не мог осмелиться. И чуть не проворонил момент, когда придурок с монтировкой шарахнул ею по ящикам. Буквально в последний момент успел притянуть ее к себе так, чтобы ее не завалило, и одновременно закрыть ей рот рукой – вдруг вскрикнула бы.

Сверху на меня повалились ящики. Один прилетел по затылку, другой шоркнул по уху и воткнулся углом между лопаток. Но я его почти не чувствовал, а, как дурак, думал только о том, что под моей ладонью ее губы, что ее дыхание щекочет руку, что она сейчас прижимается к моей груди… И от этого плыло в голове, а сердце горячо и гулко бухало. Еле взял себя в руки.

Наконец эти черти убрались, но мы еще какое-то время продолжали сидеть, можно сказать, в обнимку. Ну я-то точно обнимал. Вдыхал ее запах и не мог надышаться. И вдруг подумалось: вот бы продлить этот миг… И тут же как опомнился: так-то глупость какая. Я ведь ее даже не знаю.

Она тоже словно что-то почувствовала и отстранилась. А когда оба вылезли из нашего укрытия, накатила вдруг дурацкая неловкость. Смотрел на нее, понимал, что не хочу ее отпускать, а как задержать – не знаю.

Я даже как-то растерялся. Никогда такого не было. С нашими девчонками вообще все просто – можешь ляпнуть что в голову взбредет. А если нравится кто-то – зовешь погулять или на чердак. Никаких реверансов и полунамеков. Никаких лишних заморочек. Но она совсем другая. На такую только смотреть и не дышать.

Но я все равно предложил проводить ее под предлогом, что ей сейчас одной опасно и всё такое. А сам думал: хоть узнаю, где живет. Потом, если повезет, еще ее увижу…

Она отказалась, однако не уходила.

И только я подумал, не спугну ли ее, если обнаглею и прямо предложу еще раз встретиться, как меня позвал Саня. Настолько не вовремя они явились, что я с досады чуть не выматерился. Будь она не такой нежной – не сдержался бы точно. А при ней – язык не поворачивался.

Надеялся, что наши просто подождут меня поодаль, не станут подваливать, но нет, подгребли, а я видел, что она сразу занервничала. Саня этот еще – не язык, а помело. Окончательно ее смутил своими тупыми намеками. Она сразу засобиралась уйти.

Не хотел я при них – потом же начнутся подколки и глумёж. Но она так внезапно заторопилась, что я подорвался следом.

– Приходи завтра! – выпалил так, будто вдруг испугался, что она сейчас не уйдет, а исчезнет навсегда. – Сюда же в это же время! Придешь?

Давай же! Соглашайся! Пожалуйста!

Это я уже прокричал в уме.

Она оглянулась и кивнула, а потом сказала: «Да». И побежала навстречу к своему отцу, который поджидал ее на углу.

Зато я узнал, что зовут ее Алиса…

7

Как и думал, всю обратную дорогу пацаны изгалялись как могли.

– Андрюха, че, любовь с первого взгляда?

– Лямур тужур? А как же Машка?

– А че Машка? Андрюха – молодец, у него теперь две будет. Одна – там, другая – тут.

– Ловко устроился!

– Фигасе, ты за ней ломанулся! Чё, правда, так понравилась?

– Успел хотя бы ее засосать? Хоть разок? – спросил Саня и получил от меня подзатыльник.

– Захлопнись, – бросил я.

– Ай! Да че? – возмутился он, потирая затылок. – Че такого-то? Ты ее спас, рисковал, полагается награда. Мы, кстати, тоже рисковали. Если цыгане узнают, кто мы такие…

– То притащатся к нам? – хохотнул Серега. – Ну пусть. Их там Ящерица встретит.

Пацаны тут же переключились на Ящерицу и давай строить версии, что та устроила бы Кемаловым всем вместе и каждому по отдельности.

Ящерица – Ящуркова Тамара Евграфовна, старший воспитатель, а еще редкостная тварь и садистка, каких поискать. Все у нас ее побаиваются и все ненавидят. Даже директор перед ней трепещет.

Говорят, раньше, когда была моложе, она вообще люто зверствовала. Надолго привязывала к кроватям, лишала еды, била линейкой по пяткам или порола так, что сесть неделю не могли, выставляла на мороз без верхней одежды, а «писунов» – так у нас зовут тех, кто дует в постель, заставляла стоять голым посреди спальни, чтобы все смотрели и смеялись. В общем, воспитывала в лучших традициях гестапо.

Пока ей самой однажды не прилетело.

Жил тут, до меня еще, один пацан, все его звали Юннат. Животных любил – рыбок, хомячков, кроликов. Вел зеленый уголок – раньше у нас была комната со всей этой живностью. Собаку сторожа подкармливал. Овчарку. Не знаю, за что на него взъелась Ящерица, но как-то он шел из учебного корпуса, а она перехватила его и давай трепать. Овчарка сорвалась с цепи и набросилась на нее. Искусала ей руки и ноги, повредила то ли нервы, то ли сухожилия. Говорят, вообще могла загрызть, если бы Юннат не оттащил собаку.

Ящуркова долго лечилась, но правая рука у нее до сих пор тощая и скрюченная, как сухая корявая ветка, и не двигается.

Она, конечно, отомстила бедняге со смаком. Овчарку и всю его любимую живность усыпили, а зеленый уголок закрыли после ее возвращения. Сдохли то ли кролики, то ли хомяки, и она убедила директора, что там чуть ли не чума и все это заразно. А пацаны уверены, что она сама их и отравила.

К тому времени, как я оказался здесь, она взяла в моду наказывать руками старшаков. Они тогда творили у нас что хотели. Особенно один зарывался – Холичев. Считалось, что он тут главный. У него были двое приближенных и еще несколько шестерок из своих же. И, по сути, они просто всех кошмарили.

Ящерица на весь этот беспредел закрывала глаза, а порой и выгораживала их, если что случалось. Они же по ее указке прессовали тех, кого она хотела наказать.

Однако именно вся эта жесть, что тогда у нас творилась, и вывела меня из тупого оцепенения, в котором я заморозился после гибели мамы и ареста отца.

Поначалу никто меня особо не трогал. Присматривались. И я тоже держался от всех в стороне. Никого не хотел ни видеть, ни слышать, ни с кем не разговаривал. А на третьи, кажется, сутки пошел ночью в уборную и застал картину: Серегу били ногами шестерки Холичева. Один из них мне бросил: «А ну скипанул отсюда, шкет. Потерпишь».

С таким остервенением как в тот момент я в жизни ни с кем не дрался. Обычно ведь просчитываешь наперед каждый удар, каждый шаг и любой возможный ответ противника, чтобы увернуться или опередить. Голова в поединке должна быть холодной, так учил отец. Но я просто бездумно молотил их, выплескивая отчаяние, гнев, безысходность и совершенно не чувствуя физической боли. Они потом прозвали меня бесом. Хотя прозвище не прижилось – мне не понравилось, и я на него не откликался.

А тогда, после стычки, я вернулся в спальню – огромную комнату на два десятка кроватей – и разрыдался. Серега удивился, лепетал: «Ты чего? Ты же их так круто уделал».

Наверное, с той ночи я и стал потихоньку оживать. Сдружился с пацанами из нашего отряда. Они просили научить "приемчикам", я кое-что показывал.

Потом был эпизод с Саней. Его заставляли клянчить сиги в городе, а то и воровать всякое по мелочи. Один раз он попался и еле ушел живым, растеряв всю добычу. А вечером к нам в спальню явились шестерки Холичева за данью. Я им так и сказал: «Для вас ничего нет и больше не будет». Те стали стращать, угрожать расправой. Но наши в тот раз не стали как обычно молчать и пугливо жаться – подхватили и с азартом, чуть ли не пинками, выставили их вон.

А вскоре после этого пришлось схлестнуться и с самим Холичевым. Все думали, что он меня похоронит. Но он позвал в свою свиту, как одолжение сделал. Однако я от этой великой милости отказался. И он обиделся.

Избили меня толпой до больнички. Бабушка – самая нормальная из наших воспитателей – поставила всех на уши. Вот тогда Ящерица и выгораживала всеми правдами и неправдами Холичева.

Сейчас он уже три года как выпустился вместе со своими шестерками, и старшие теперь мы. Только никто шпану больше просто так не кошмарит. И схема Ящерицы с нами не работает, хотя она подваливала к нам с предложением кого-то прижучить в обмен на кое-какие поблажки.

В интернат мы добрались совсем поздно. Пропустили ужин, но нам повезло – дежурила Бабушка. Так что наша отлучка осталась незамеченной.

После отбоя наши по привычке отправились на чердак. А я не пошел. Лег спать, хотя совсем не спалось. Где-то через час за мной вернулся Саня – его послала Машка. Долго уговаривал.

– Андрюха, да ты че? Время детское! Идем! Машка ждет. Просила тебя привести. Мы там с девчонками в дурака на раздевание играем. Ирку, прикинь, уже до лифтона раздели. Идем, ну!

Кое-как от него отделался. Ему не объяснишь, да он и не поймет, что сейчас я могу думать только про завтрашнюю встречу с ней, с Алисой. И наши посиделки на чердаке мне вдруг стали неинтересны…

8

– Андрюха, засада! – в комнату влетел Санька и зачастил: – Сегодня вечером Ящерица будет дежурить вместо Алёнушки. Только что слышал. Алёнушка заболела.

Я как раз собирался в город и стоял доглаживал рубаху.

– Да, стремно, – согласился я, выключая утюг.

Еще как стремно. Потому что Ящерица о побеге узнает обязательно. У нее на такие вещи феноменальный нюх. Руки она, конечно, больше не распускает, но жизнь может подпортить знатно.

– И чё? Все равно пойдешь?

– Конечно.

– Блин, ты – самоубийца – сбегать при Ящерице.

– Санёк прав, – встрял Гриб. – Она потом и тебя, и всех нас вздрючит за это. Ладно если бы что-то важное, а то из-за какой-то девчонки…

– Не из-за какой-то.

Я застегнул пуговицы на рубашке. Сначала все, под горло, потом две верхние расстегнул и немного закатал рукава, а то слишком уж чопорно было.

– Жених! – присвистнул Саня. – Андрюх, может, все-таки не пойдешь? Потом, когда будет Бабушка дежурить, все вместе сбежим, обшарим там каждый закуток и найдем ее…

Я взглянул на Саню, и тот понимающе заткнулся. Гриб еще побухтел немного, но тоже вскоре замолк.

Я выгреб из тумбочки все деньги – не густо, но сводить ее в кафе или в кино хватит. Сунул в карман брюк.

– Андрюха, на вот, – Санек протянул пару смятых бумажек из своих сбережений.

– Вот еще возьми, – присоединился Серега.

Помявшись, Гриб тоже внес свою лепту.

– Спасибо, пацаны, – поблагодарил я.

Как назло, шпану ни раньше ни позже заставили убирать территорию, в том числе и за главным корпусом. А Ящерица, покрикивая, расхаживала туда-сюда – контролировала работу.

Я тихо выругнулся. Когда она еще отсюда свалит? А опаздывать мне никак нельзя.

Но пацаны героически принесли себя в жертву. Устроили шуточную потасовку, перетянув на себя все ее внимание.

– Иноземцев! Грибанов! Кочура! – тут же заголосила она. – Некуда энергию девать? Значит, сегодня дежурите на кухне.

– А чё сразу на кухне? А можно лучше тут? На солнышке? – препирался с ней Саня, пока я незамеченным пробирался к складам.

До города в этот раз я добрался в два раза быстрее, чем обычно и пришел к Стекляшке чуть ли не на час раньше. Пожалел только, что поперся в такую жару в рубахе, она взмокла на спине и теперь липла к коже.

Я покружил на площади, заглянул на рынок, купил у какой-то бабульки букетик ирисов, а в киоске – шоколадку. Это было глупо, конечно. Алиса опаздывала, и шоколад вскоре начал таять, потом вообще превратился в кашу. Пришлось выбросить.

Прождал я часа три, может, чуть дольше, сидя на скамейке недалеко от кафе. Сначала сидел как на иголках, вертел по сторонам головой, высматривал ее. Но она так и не пришла. И, главное, я понимал, что она уже не придет, а все равно долго не мог заставить себя уйти. В конце концов оставил подвядшие цветы на скамейке и поплелся обратно…

***

За самовольную вылазку в город я ночевал в изоляторе. Но это ерунда, хуже то, что пацанов Ящерица впрягла вкалывать на кухне целую неделю. Она обычно так и делала: за косяк одного наказывала других, чтобы те сами потом сводили счеты с нарушителем.

Но пацаны если и злились, то не на меня, а на Ящерицу. Ну и на Алису.

– А я так и думал, что она тебя прокатит, – авторитетно заявил Санька, сбрасывая кожуру в ведро, а очищенную картофелину – в таз. – По ней сразу было видно.

Я молча помогал им чистить картошку, доставая клубни из мешка. И обсуждать свое вчерашнее неудавшееся свидание не хотел. Я и так всю ночь только и думал, пока торчал в этом вонючем изоляторе, почему она не пришла. Сказала ведь, что придет…

– Я тоже сразу понял, что она продинамит, – поддакнул Гриб.

– Зачем она тогда сказала Андрюхе, что придет? – спросил Серега.

– Да просто так ляпнула, чтоб отстал. Или приколоться хотела.

– Да что вы несете всякую хрень? – не выдержал я. – Вообще хватит уже о ней.

– Так мы это… за тебя же переживаем. Ты вон какой хмурый с вечера… Грузишься, молчишь… Не, правда, Андрюх, забей на нее, – ткнул меня локтем Саня. – Чё вот тебе она? Вокруг такой цацы только на цырлах ходить. Оно тебе надо? То ли дело Ирка, ну или Машка… Она, кстати, тебя вчера потеряла…

– Так-то Саня прав, – поддакнул Серега. – Видал, какой у нее батя? На черной Волге, в белом костюмчике. И сама она вся такая фифа.

– Во! О чем я и толкую, – подхватил Саня. – Такие, как она, с такими, как мы, на одном поле не сядет.

– Нормальная она. Мы же общались немного.

– А она знала, что ты детдомовский? Серьезно, Андрюха, даже не грузись из-за нее. Там вообще ничё не светит, сразу было ясно.

– Мне не ясно, – буркнул я.

– Ты ее вчера сколько ждал? Она пришла? Нет. Продинамила тебя. Коза.

– Э! – вскинулся я. – Сам ты коза.

Я швырнул в Саню картофельную кожуру.

– Ах так! – Он зачерпнул из ведра целый ворох очисток. Я успел отскочить, и всё это прилетело в Толяна. На колени, на плечи, на голову.

– Блин! Саня! – вскочил он, стряхивая их с себя.

Но Саня загибался от хохота. Тогда Гриб тоже схватил кожуру и кинул в него. И началось…

Через пять минут ведро опустело, зато по всей кухне валялись очистки. Но пацаны уже вошли в раж и собирались пустить теперь в ход картошку.

– Может, ее просто отец не отпустил, – вдруг остановился я, задумчиво глядя на всю эту вакханалию.

– Чего? – не понял Саня, подбрасывая в руке картофелину.

– Ее же похитить хотели. Отец, может, за нее испугался и держит дома…

9

Спустя два с половиной месяца. Август

– Че-то долго он, – почесал бровь Серега, вытягивая шею и высматривая Саню.

Мы ждали его на улице, за забором дома, на котором висела табличка Лесная, 2.

Этот адрес нам дал Иваныч, наш сторож, за небольшую мзду. «Скажете, что от меня. Потом нальете старику стаканчик».

Бабка, что жила здесь, торговала пойлом собственного производства. По словам сторожа, чистым как слеза и, главное, дешево.

Однако дом ее мы нашли с трудом. Я вообще плохо знаю частный сектор. В этой части города был всего раз, четыре года назад, с пацанами. И это был не самый приятный эпизод.

Они тогда позвали меня с ними за яблоками. Как оказалось, яблони росли в саду какого-то старика. И в самый неподходящий момент появился этот дед, старый, хромой, горбатый. Стал махать тростью и кричать: «Я вам покажу, налетчики поганые». Мы бросились бежать, перемахнули через забор и развалили его дрова, что аккуратно лежали рядом с калиткой. Пацаны с хохотом и свистом помчались прочь, а я тормознул. Стал эти дрова складывать обратно. А когда вышел дед, извинился и вернул ему яблоки. Он, помню, спросил только, почему я не убежал со всеми, ну и яблоки эти не взял, отдал мне обратно. Я чуть со стыда не помер. Никто из наших этого деда больше не трогал, конечно, но осадочек остался.

– Угу, – поддакнул Толян. – Уже сто раз можно было затариться и вернуться.

Саня и правда минут десять как ушел с бабкой.

– Может, он там дегустирует, – хмыкнул Серега.

– А прикиньте, он додегустируется, что всё вылакает. И будем мы завтра компотом Андрюху поздравлять.

Завтра у меня день рождения. И наши уже все уши прожужжали насчет завтрашней гулянки.

У нас восемнадцатилетие считается великим событием. Правда, обычно все, кому стукнуло восемнадцать, вскоре сваливали из детского дома в жизнь, а я останусь еще на год. Все потому, что из-за травмы в первый класс меня отдали на год позже положенного. А так бы я уже закончил школу этим летом.

Мог бы, в принципе, все равно уйти. Пойти вообще после девятого в какую-нибудь фазанку и жить самостоятельно.

Я вообще-то так и хотел, но Бабушка отговорила. А она – одна из немногих, кого я уважаю.

Сама она всю жизнь проработала в первой школе учителем русского и литературы. Потом у нее стали болеть пальцы, так что не могла держать в них ни мел, ни ручку. И она ушла на пенсию. Но не усидела дома, как сама говорит. Заскучала и пришла к нам воспитателем. Кружок литературный организовала. Мы на него сначала по приколу ходили, а потом втянулись. Она нам про жизнь всяких писателей и поэтов рассказывает, ну и про книги тоже. Причем не как на уроках, а интересно. Мелкие ее особенно любят. Наперебой просят ее забрать их к себе.

Но мне ее жалко. Какая-то она одинокая. Хотя у нее и дети взрослые есть, и внучка, Анька, нашего возраста. Видел ее однажды. В апреле у Бабушки был юбилей, шестьдесят пять лет. От интерната ей подарили сервиз в огромной коробке. Я поехал с ней – помог донести подарок до дома. Она усадила меня пить чай с пирогами, и как раз пришла эта Анька.

Пока я сидел в комнате, она увела Бабушку на кухню и там на нее шипела:

– Ба, ты совсем умом тронулась? Ты зачем домой детдомовского привела? Он тебя обнесет и будешь знать.

– Анечка, не городи ерунду, Андрюша – очень хороший мальчик. И вообще нельзя так! Давай я вас лучше познакомлю?

– Ты с ума сошла? Нафига он мне сдался? Ба, ей-богу, ты какая-то блаженная. Ну ладно, потом не жалуйся. Короче, это… с днем рождения тебя. Вот на, это тебе предки передали. Сами заехать не могут, на работе. Вечером, сказали, позвонят. И это, ба… они чуть больше передали, я немножко одолжила, ты не против? Мне очень-очень надо кое-что, а мать жмется.

– Конечно, Анечка. Может, еще надо?

– Ну-у-у, вот столько еще возьму, ладно? Спасибо, ба!

Потом она ускакала. Ну и я тоже вскоре ушел, как-то стремно стало.

Так вот Бабушка как раз и убедила меня доучиться и податься потом в институт: «Андрюша, с такой светлой головой – грех остаться неучем. Вам, к тому же, положены льготы при поступлении». Я и подумал: почему бы нет?

– Блин, да где он там застрял? – Толян со злостью пнул ногой бабкин забор. – Очково тут вообще-то. На соседней улице цыгане живут.

– Откуда ты знаешь? – спросил Серега.

– Просто знаю и всё.

– Я думал, они живут в райончике побогаче, – с ноткой разочарования изрек Серега. – В каком-нибудь коттедже в Химках.

– Ну, они и тут неплохо устроились. У них же не такая вот хибара, а большой кирпичный дом.

Серега осмотрелся по сторонам.

– Тогда хорошо, что они хотя бы не на этой улице устроились.

С цыганами мы после той стычки в мае, когда они хотели увезти Алису, однажды уже чуть не схлестнулись.

Мы тогда с пацанами возле «Прометея» терлись – опять высматривали ее. Вообще, за это лето мы прочесали весь Киевский район вдоль и поперек. У Стекляшки торчали часами в надежде ее встретить снова. На рынке про нее спрашивали. И даже в библиотеке. А в тот вечер был праздник – день молодежи. В честь него на площади перед клубом «Прометей» затеяли дискач под открытым небом, и народу набилось тьма тьмущая. Пока не стемнело, мы рыскали среди толпы, вглядываясь в лица девчонок.

Алису мы не нашли, но Саня нос к носу столкнулся с одним из Кемаловых. Пока тот соображал, Саня юркнул в толпу. Кемалов – за ним, расталкивая народ. В общем, там такая заварушка началась, но без нас. Мы успели сбежать без потерь, если не считать пары ссадин и порванной олимпийки. Ну и, само собой, последующего наказания. Честно говоря, я и сам не знаю, почему эта Алиса так меня зацепила, что спустя два с лишним месяца всё никак забыть не могу и непременно хочу ее найти.

– О! Ну, наконец-то! – почти в голос протянули Серега с Толяном, когда показался Саня с набитой сумкой. – Ты чего так долго?

10

– Андрюха, у Ящерицы к тебе какая-то особенная любовь, по ходу, ­– негодовал Саня, ныряя под одеяло. – Сегодня же в ночь не ее смена! Какого хрена она подменилась с Алёнушкой именно сегодня, а? Сто пудов специально, чтобы нам нагадить.

Мой день рождения мы все-таки отмечали. Ну до того момента, как в спальню к девчонкам заявилась Ящерица, где мы сидели нашим отрядом в полном сборе.

Девчонки ухитрились где-то раздобыть какой-то забористой настойки, которую, к счастью, мешали с компотом. Так что хотя бы про этот наш грешок Ящерица не просекла. Саня разжился конфетами, пряниками и яблоками. А Серега с Толяном притащили из кухни закуску посерьезнее: вареную колбасу, хлеб, трехлитровую банку соленых огурцов и тарелку котлет, оставшихся с ужина. За эту роскошь они добровольно отдали себя в недельное рабство на кухне.

Девчонки сварганили из бумаги и фольги корону и напялили на меня. Такая у нас дурацкая традиция для именинников. Но вообще было весело. Только Гриб, как обычно, собачился с девчонками. А с Машкой так вообще чуть не подрался из-за магнитофона. Она хотела слушать Иванушек, он – Цоя.

– Иди у себя и слушай своего Цоя, а сюда не лезь! Это наш магнитофон!

– Да достали эти ваши… а на небе тууучи, – кривляясь, прогнусавил Толян.

– Иди нафиг, Мухомор, ­– толкнула его Машка так, что Толян едва не снес тумбочку, на котором стоял магнитофон и лежали кассеты. Несколько упало на пол.

– Сама иди, овца!

­– Толян, успокойся! – одернул его я. – Ты чего разошелся из-за ерунды? Пусть девчонки что хотят, то и ставят.

­– Понял, мелочь поганая, – задрав подбородок, самодовольно фыркнула Машка и совсем другим голосом мне: – Спасибо, Андрюш.

– Спасибо, Андрюш, – передразнил ее Гриб, скорчив гримасу.

– Слышь ты, клоп недоросток, свали отсюда. Ты вообще тут никому не сдался.

– Маш… – начал было я, потому что это уже перебор.

Но тут Толян, перебив меня, сгоряча ляпнул:

– А ты, что ли, кому-то сдалась, кобыла страшная? Андрюхе – так уж точно нет. У него вообще…– он осекся. – В смысле, он…

Все замолкли, глядя на него. Только Машка смотрела на меня во все глаза.

Ничего не придумав, Толян пробормотал что-то неслышное себе под нос и стремительно вышел из спальни. Правда, через секунду вернулся и с порога выпалил:

– Шухер! Ящерица!

Наши все повскакивали в панике. Девчонки что-то похватали со стола и спрятали в тумбочки. Ирка взяла флакончик духов и несколько раз пшикнула в воздух. Но замести все следы гулянки мы, конечно, не успели. Еще и я, как клоун, в этой бумажной короне, про которую вообще забыл.

– Так-так-так, – прошелестела Ящерица, подходя к столу. – Это что тут за посиделки? Мало того, что после отбоя вы не спите, музыку слушаете, так еще и парни в спальне девушек! Срам какой! А ты, Кузьминский, царем стал? Прекрасно! Что вы тут устроили?! – повысила она голос до визгливого крика.

Цепко оглядела стол, принюхалась, раздув ноздри.

– Это я уговорил ребят посидеть немного… – начал я.

– Тамара Евграфовна, – затараторила Машка, – у Андрея сегодня день рождения. Мы просто чай вот попили с конфетами и всё. Мы уже собирались расходиться… нечаянно засиделись…

– Засиделись они, – буравя нас взглядом, процедила Ящерица. – Сию секунду всё убрать, чтобы в спальне был порядок! Кузьминский и остальные вон отсюда! Быстро по кроватям! Завтра будем с вами разбираться. При директоре. Кажется, Алена Игоревна обещала вам поездку на следующей неделе… экскурсии какие-то… Так вот никакой поездки не будет. Вместо экскурсий будете отрабатывать. И это, – она подошла к тумбочке. Из магнитофона задорно пела Таня Буланова: «Ясный мой свет, ты напиши мне…». – Это я забираю.

Она выдернула шнур из розетки и взяла магнитофон. Потом снова повернулась к нам.

– Вы плохо поняли? А ну, выметайтесь из женской спальни! Если еще раз кого-то из вас здесь застану, ночевать будете в изоляторе. По очереди. Ночь – вы, ночь – девушки. Да, Романова?

– А что сразу Романова? – огрызнулась Ирка.

Мы убрели к себе. Погасили свет, легли спать.

– Нет, ну какого хрена принесло эту корягу? – продолжал бухтеть в темноте Саня. – Я уже почти прикатал Ирку… еще бы чуть-чуть бахнула и точно бы…

– Кто о чем, а вшивый о бане, – проворчал Толян. И, вздохнув, обратился ко мне: – Андрюх, ты это… извини, что я чуть про тебя не сболтнул. Я не хотел, просто эта коза меня достала…

– А ты перестань называть ее козой. Глядишь, и она тебя доставать не будет.

Толян не успел мне ответить – к нам в спальню кто-то поскребся. Затем дверь, скрипнув, приотворилась, впустив немного тусклого света из коридора.

– Андрей, – тихонько позвала Машка. – Выйди, пожалуйста…

Я натянул спортивки и вышел в коридор. Машка стояла в одном халате, полы которого она, запахнув, придерживала одной рукой, и озиралась по сторонам. Но в коридоре было пусто и тихо.

– Ты чего? – спросил я.

– Ну как чего? Я же тебе обещала, – загадочно улыбнулась она.

11. Алиса

Поезд прибывал с небольшим опозданием. А я вся извелась – так хотела скорее попасть домой. Истосковалась до невозможности. И дорога меня вымотала. Сначала три часа самолетом до Москвы, потом – шесть до Иркутска, затем еще целые сутки на поезде.

Немного обидно было оттого, что дорога выпала на мой день рождения – третье сентября. И единственные люди, кто меня поздравил, ­– это незнакомая семейная пара, что ехала со мной в одном купе. И то я, считай, сама напросилась. Сказала им: «А мне сегодня семнадцать исполнилось».

К тому же я впервые в жизни ехала одна и немножко трусила.

Меня, конечно, тетя, у которой я гостила в Крыму, проводила. Какой-то папин приятель в Москве встретил и на другой день отвез в аэропорт. И в Иркутске тоже нашлись знакомые, у которых я переночевала и которые затем посадили меня на поезд. Но все равно я волновалась.

Хотя и радовалась тоже. Потому что до последнего не знала, когда смогу вернуться домой.

Папа меня так поспешно увез, ничего не объясняя. Сначала на машине в Железногорск. Там мы два дня жили в гостинице.

Хотя папа приходил только на ночь. Он, оказывается, искал Аську. Еще до отъезда наведался к ней в общежитие швейного техникума. Хотел забрать ее с нами. Но девчонки, соседки по комнате, сообщили ему, что Аська с друзьями умотала в Железногорск на концерт «Крематория». Папа попросил помощи у своих железногорских коллег, и ее даже каким-то чудом умудрились найти, но она наотрез отказалась с ним ехать.

А я все это время сидела в номере одна, как затворница, смотрела телевизор и грустила. Даже поплакала немного.

Я, конечно, понимала, что так надо. Ни с того ни с сего папа не стал бы внезапно срывать меня с места, еще и среди ночи. Понимала, что всё серьезно, и он просто хочет уберечь меня от беды. Но все равно как же обидно было и досадно!

Мне так понравился тот мальчик. Андрей… А на другой день, когда я поняла, что больше его не увижу, он мне понравился еще сильнее. Вот тогда я и плакала.

Потом уже, когда мы приехали в Ялту, это потихоньку позабылось. Точнее, нет, не позабылось, а потеряло остроту. Даже стало казаться каким-то наваждением, хотя все равно было грустно. Всегда же грустно, когда что-то могло сбыться, но не сбылось.

Папа пробыл со мной в Ялте совсем недолго. Почти сразу вернулся домой. А перед отъездом сказал, что я должна пожить у тети. Как долго – он сам пока не знал. Может, вообще придется у нее остаться на год.

Я страшно расстроилась. Даже забыла, что недавно сама рвалась в Крым. К тому же спокойной жизни и не вышло. На пляже – яблоку негде упасть. И дома ненамного лучше.

У тети был свой дом с летней пристройкой и садом. И эту пристройку она сдавала туристам. Сначала какой-то шумной большой семье из Челябинска. Потом – молодой паре, на которых я раза три натыкалась в саду, когда они целовались. Я смущалась, а они смеялись. А в последний раз застала их вообще голыми под кустами, и девушка насмешливо сказала: «Она опять за нами подглядывает, маленькая бесстыдница».

После этого я в сад ни ногой, пока они не уехали.

А затем тетя сдала пристройку пожилому дядьке-художнику из Питера. Он ее совершенно очаровал. А меня нет. Не люблю хвастунов, а он все время хвалился, что везде его приглашают, что он признанный и известный, что его картины очень высоко ценятся, а при СССР их вообще показывали на выставке в Германии. И чуть ли не Хонеккер заказал ему свой портрет.

Тетя его слушала, открыв рот. И в следующем месяце с него даже денег брать не стала, продолжая кормить его завтраками, обедами и ужинами. А этот известный и признанный охотно пользовался ее добротой.

А потом он предложил написать мой портрет.

От нечего делать я согласилась. Думала, это быстро. На улицах же как рисуют? Полчаса и готово. Однако старик заставлял меня сидеть каждое утро в саду часа по два. Обязательно в одно и то же время ­­– это чтобы свет падал одинаково.

Я уже всё на свете прокляла, потому что позировать было тяжело и очень скучно.

Время от времени он подходил поправлял волосы или воротничок платья, поворачивал плечи, слегка приподнимал или, наоборот, наклонял голову. Отходил на шаг и удовлетворенно бормотал: «Нимфа…».

Но иногда мне казалось, что он задерживает руку чуть дольше, чем надо. А один раз явственно погладил по спине. Может, это ничего и не значило. Может, это какой-то одобряющий жест, не знаю. Но мне не понравилось.

Я вскочила как ужаленная и сказала, что не хочу больше никаких портретов. Он изобразил непонимание, даже тете на меня пожаловался. Мол, столько труда насмарку из-за моих капризов. Тетя пыталась уговорить меня продолжить и не обижать хорошего человека. А я постыдилась рассказать ей о том, что мне показалось, но снова позировать отказалась наотрез.

В общем, остаток лета я откровенно мучилась и отчаянно хотела домой. С тоски завела тетрадку, куда записывала свои стихи. Да, меня опять потянуло на сочинительство. Ну и за лето написала, наверное, с полсотни писем Зое.

И вдруг в последний день августа папа позвонил нам по межгороду. и осчастливил меня, сообщив, что проблема решена и я наконец могу вернуться…

***

Поезд прибывал поздно вечером. А я, наверное, еще за час до прибытия прилипла к окну, жадно вглядываясь в непроглядную темень. И чуть не подпрыгнула от радости, когда появились первые огоньки моего города.

12

Боже, как?! Откуда он здесь?

Я беззвучно ахнула и сморгнула, не веря собственным глазам. Кого угодно я ожидала увидеть, но только не его.

Андрей тоже меня узнал в ту же секунду. Я увидела это в его глазах. В них как будто искры вспыхнули. И меня обожгли. И потом он смотрел на меня почти так же, как тогда, за Стекляшкой. Словно наша встреча была вчера, а не три месяца назад. Я опять смутилась и разволновалась, но взгляд отвести не могла. Это же будто чудо какое-то…

– Привет, – поздоровался он. И полушепотом добавил мягко и волнующе: – Алиса…

Я в ответ чуть-чуть улыбнулась, невольно зардевшись.

– Это что еще такое?! – раздался грозный голос Валентины Матвеевны и грубо вернул нас в реальность.

Не знаю уж, как Андрей, а я от потрясения забыла, где нахожусь.

От ее окрика я вздрогнула и сразу опомнилась. Испуганно посмотрела на географичку.

– Тебе, гляжу, весело, Верник?

– Простите, – пролепетала я запоздалое извинение.

Но разгневанная географичка меня не слышала. Сдвинув брови к переносице, отчего ее и без того суровое лицо стало угрожающим, она медленно поднялась из-за учительского стола.

– Я не поняла, вы, двое, у нас на каком-то особом положении? – скрестив на груди руки, процедила она. – Приходите, как в голову взбредет?

Я качнула головой и опустила глаза.

– Тогда с чего вы вдруг решили, что можете заявиться после звонка? Что можно меня отвлекать, другим мешать… Полнейшее неуважение к учителю и одноклассникам. Опоздали и стоят тут красуются! Самое время глазки строить, да, Верник? Не ожидала от тебя такого. Ну а ты… – Валентина Матвеевна чуть склонилась над столом, заглядывая в журнал. – …Кузьминский, очень плохо начинаешь. Смотри, как бы не кончил еще хуже.

В классе у кого-то прорвался еле слышный, сдавленный смешок. И тут же опять повисла гробовая тишина. Но Валентина Матвеевна еще сильнее разозлилась.

– Я не поняла, здесь еще кому-то смешно?

Больше никто не издавал ни звука. С минуту она давила класс своим фирменным взглядом. Потом опять повернулась к нам.

– А вы идите гуляйте дальше. С вами пусть ваш классный руководитель разбирается.

Я в полнейшем ужасе вышла в коридор. И привалилась спиной к стене у кабинета географии, не зная, что теперь делать. Меня впервые в жизни выгнали с урока! Стыдно-то как… И не по себе.

День только начался, а уже потрясение за потрясением. Сплошная шоковая терапия. В растерянности я взглянула на Андрея, который, уходя, еще и преспокойно попрощался с географичкой и сейчас выглядел вполне довольным. Нет, даже радостным. Прямо лучился весь.

Ему, наверное, не привыкать. Но какой же он все-таки красивый… И так смотрит, что у меня сердце не бьется, а трепещет в груди, как пойманный мотылек.

– Привет… еще раз, – широко улыбнулся он, встав прямо напротив меня. И, протянув руку, уперся ею в стену рядом с моей головой. Его неожиданная близость смутила меня еще сильнее. Даже голова закружилась.

Но я вымолвила тихонько:

– Привет.

И спрятала руки за спину, чтобы он не видел, что они немного дрожат.

– Наконец-то я тебя нашел, – произнес он, чуть склонив голову набок.

– Ч-что? – у меня аж брови от изумления взлетели. – Нашел?

– Ты почему тогда не пришла?

Он же сейчас сказал – нашел? Мне же не послышалось? Еще и наконец-то? Это значит, он меня искал? Боже, так не бывает… Неужели он так хотел со мной еще встретиться?

Я чуть не прижала ладони к полыхающим щекам, но вовремя спохватилась и опять завела руки за спину.

– Так почему, Алиса? Папа не отпустил?

– Что? А-а… да. То есть не совсем. Мы уехали в ту же ночь. Из-за Кемаловых. Папа боялся, что они могут мне навредить. И все лето я гостила у тети в Крыму. Не могла вернуться, пока он с ними не разобрался.

– Но сейчас всё нормально? Тебе ничего не грозит?

– Да, всё хорошо. А ты, значит, приходил тогда? – я непроизвольно улыбнулась.

– Конечно. Как бы я тогда узнал, что ты не пришла? Да и вообще, как я мог не прийти?

– Ну, не знаю, – пожала я плечами. – Вдруг бы передумал.

Он покачал головой.

– Я очень хотел тебя увидеть снова.

­Голова плыла, а сердце в груди уже даже не трепетало, а восторженно скакало: вверх-вниз, вверх-вниз.

– Правда? – спросила я, просто потому что не нашлась, что еще сказать. – Почему?

Он добродушно усмехнулся.

– Может быть, потому что ты мне очень понравилась?

Губы сами собой расплылись в дурацкой улыбке, которую я никак не могла сдержать. Видок у меня, наверное, сделался глупейший. Как еще вовремя прикусила язык и не ляпнула в ответ: «Ты мне тоже».

Вместо этого сказала скромно:

– Но ты же меня совсем не знаешь.