Не покинь меня

Глава 1

За занавеской тихо стонала Марфа. Иван, сбросив сапоги в сенцах, торопливо метнулся к жене. Взял в ладони её горячую руку. Марфа приоткрыла глаза. Увидев мужа, попробовала улыбнуться.

– Умираю,– с хрипом выговорила она.

– Нет, Марфа, нет. Не оставляй меня, – мужчина склонился к ладони жены и плечи его дрогнули.

– Погоди, послушай. Кольку с Митькой береги. В обиду не давай. Женись на Анфисе, она добрая. А дальние поля не сей, надорвёшься, – Марфа тяжело дышала. Каждое слово давалось ей с трудом. Иван плакал. Чувствовал себя беспомощным ребёнком. Не представлял, как будет жить без неё.

Женились они ещё до революции. Сосватал он свою Марфушку совсем молоденькой. Мамка против была: от такой молодухи какой прок? Ни в поле, ни на гумне. А хозяйству требовались работники. Поля, коровы нуждались в заботе. Однако, хозяин дома, Ванькин тятька, махнул рукой: «Ежели Марфа тебе люба, женись».

Иван Марфу любил. В деревне девок – пруд пруди, а он только об одной думал. За день нагорбатится с тятькой в поле, ни ног, ни рук не чувствует. А к Марфе всё одно торопится.

Семья Ивана считалась зажиточной: сеяли на своих полях рожь да пшеницу. В большом дворе стояло десятка два коров. Вместе с работниками трудились от зари до заката. Света Божьего не видали. Зато похлёбка была мясная, и хлеба вдоволь.

После венчания ушли молодые в свою избу: тятька с маткой старшего сына отделили. Кроме избы получил Иван своё поле и скотный двор. Марфа, хотя и молода была, но мужу – первая помощница. Да к тому же и в торговле понимала. На базар приловчилась ездить. Нагрузит ей Иван целую телегу зерновых мешков, она свою младшую сестру Наталью с собой берёт, что бы не скучно было, и в дорогу. А обратно, когда уж налегке да с деньгами возвращались, дядька городской провожал.

Долго Марфа забеременеть не могла. Тятя тогда велел Марфу в поле не брать, в коровник не пускать. «Уломалась девка. Пусть до следующей весны дома сидит»,– бурчал он. Бабка-знахарка травку нужную дала.

Бог услышал Марфину молитву. Понесла она. Сыночек народился. А через год ещё один. Радовались Микуловы: помощники растут.

Страну ждали перемены. Но Микуловы жили по-прежнему, работой. Сыновья подрастали, помогали. Живи и радуйся, да Марфа заболела.

Иван даже из города доктора привозил. Сказал тот, что дело плохо, время упущено, и в легких сильное воспаление. Дал порошков, да только Марфа на глазах таяла. Огнём горела, воздуха нахвататься не могла.

Померла по утру, когда роса огромными каплями висела на листьях. Иван тогда совсем голову потерял. Сидел у свежего холмика, ни видеть, ни разговаривать ни с кем не хотел.

К жизни возвращался не охотно. Каждый свой шаг мысленно с Марфушкой сверял.

Перемены в жизни ждали большие. Новости о революции до деревни докатились не сразу. Внесли в головы большое непонимание. Но когда привычная власть слетела, а на её место встала другая, с револьвером в руках, Ивану стало не по себе.

«Отдавай, Иван, всё своё добро в коллективное хозяйство», – советовал ему свояк, муж Натальи. – Сопротивляться бесполезно, а на рожон не полезешь – глядишь, цел останешься».

Все нутро у Ивана поднималось против. Не понимал он, как это отдать все поля, политые его потом, в руки бедняков. Решил сперва обождать. Но всё одно надо было решаться: новая власть шансов на старую жизнь не давала.

Отдал всё, оставил тогда себе двух коров, да овец. Ребятишки из школы прибегали со слезами. Тыкали в них деревенские пальцем: кулачье отродье.

Иван успокаивал, как мог. Доставал из припрятанных запасов муки, пёк лепешки.

Ночью хрупкий сон нарушил лай собак. Показалось, что кто-то мелькнул во дворе. В окошко брякнуло. Иван подошёл, вглядываясь в ночную темень.

– Открывай,– Иван узнал голос свояка.– Да тише, кто бы не услышал.

Иван пустил непрошеного гостя в сени. В избу тот не пошёл.

– Уходить тебе, Иван, надо. Сегодня слышал, как председатель говорил, что из города ждут гостей, всех кулаков арестуют и по этапу отправят в Сибирь,– сбиваясь, стараясь говорить как можно тише, шептал гость.

– Дык, куды ж мне уходить-то? Не куды,– от принесённой новости Иван совсем растерялся. – А Митьку с Колькой на кого оставлю? Пропадут ведь.

– Советская власть пропасть не даст, хорошо ещё, что малы они, а то бы всех вместе в Сибирь,– не унимался свояк,– не переживай, моя Наталья приглядит за ними, чай тётка родная. Уходи, Иван, не испытывай судьбу.

За ночным гостем осталась не прикрытая дверь.

Мысли в голове Ивана метались осиным роем. Тятька с маткой от происходящих перемен ушли друг за другом в могилу ещё год назад. Не выдержало сердце, когда сводили со двора всю скотину, экспроприировали у них амбары с зерном, уносили из мазанки годами нажитое добро.

Иван тогда держался изо всех сил. Ради сыновей держался. Кроме него да тётки никого у них не осталось. Он тяжело вздохнул. Подошёл к спящим детям, тронул старшего, Кольку.

– Сынок, проснись. Мне уходить надо. Пойдём, покажу тебе, где в подполе деньги спрятаны. И немного муки осталось,– Иван старался говорить уверенно и спокойно. Но голос его дрожал, а все нутро била дрожь:

– С Митькой держитесь всегда вместе, тётя Наташа приходить будет. Прощай.

Иван рывком прижал к себе щуплое тело сына. Щемящей болью отозвалась в нём детская беспомощность.

От избы почти бежал, искал в себе силы не повернуть назад, остаться хотя бы ещё на час с сыновьями, успокоить их сердечки-воробушки. Прижать, закрыть собой.

Глава 2

Иван старался не пускать тяжёлые мысли в голову, не давать им места. Он свернул к лесу. Направился в самую дальнюю сторону. Туда, куда деревенские ходить боялись.

На следующий день под раскидистой елью Иван нашёл себе ночлег. Накидал лапника, чем не лежанка. Однако, Ивану не спалось. Мысли, одна чернее другой лезли в голову. И все же его сморило. Проснулся от голосов. Где-то в стороне, недалеко, перекрикивались мужики. Из их слов понял, что кого-то ищут. Не сразу дошло, что ищут его, Ивана. Сердце филином ухало в груди. Не помня себя, стал Иван вскарабкиваться на ель. Голоса то приближались, то удалялись. Даже когда стало совсем тихо, он не решался спуститься на землю. А когда спустился, решительно пошёл вглубь леса.

Эти места он знал. Когда-то с отцом задумали строить новый двор и лес валили в самой глуши. Отец тогда говорил, если идти на восход солнца, придёшь в небольшой городишко, а там и до железной дороги рукой подать.

Дня три шёл Иван. Оголодал, обессилил. К вечеру увидал крыши домов. Вздохнул с надеждой. Но к людям идти не решился, залез на копну сырой травы и впервые за долгое время провалился в глубокий сон.

Проснулся, когда кто-то тряс его за плечо. Открыл глаза, а над ним стоит его Марфа. В руках вилы наготове, лицо суровое. «Кто таков? Отвечай! Сейчас тятю позову!» – Иван растерялся. Это вовсе была не Марфа, но сходство с покойной женой удивляло.

– Не кричи. Нельзя, чтоб меня кто-то видел,– просящий кроткий взгляд молодого мужчины успокоил девушку. Однако, вилы она по-прежнему держала в руках грозно.

– Отвечай, кто таков? Чего ты тут делаешь? Откуда будешь?– молодуха оказалась не из робкого десятка.

– Опусти вилы. Сейчас расскажу. – Иван на ходу старался придумать правдивую историю. Говорил, что ездил в Казань к тётке, да по дороге его избили и ограбили, и сейчас он скитается, сам не знает, где находится, и где его дом – тоже не знает.

Дуня верила и не верила. Но видела своими глазами, что человек нищенствует и совсем без сил. Принесла ему крынку молока и хлеба. Велела схорониться в большом стоге сена.

Каждый день Дуня украдкой приносила Ивану еду. Оказалось, что на краю села жила она с матерью, отцом, с сёстрами. Сами из бедняков. При образовании коллективного хозяйства стали работать организованно. Отца назначили главным.

Дуня просила Ивана открыться. Говорила, что работы хватит всем. Но Иван твёрдо стоял на своём и просил сохранить в тайне своё присутствие.

Он ушёл не попрощавшись. Понимал, что в любой момент о нём могут узнать.

В большом городе оказался недели через три. Под закрытие зашёл в харчевню. Громкая хозяйка велела ему проваливать. Иван стоял у двери и мял в руках шапку:

– Могу подсобить в любом деле. Дозвольте только переночевать.

Женщина с презрением окинула взглядом незнакомца.

– На улице дрова. Расколешь– можешь остаться в сарае.

Всю ночь Иван махал колуном. От слабости тряслись и руки, и ноги. Кружилась голова. Только совсем обессилив, он заполз в сарай и упал на солому.

Проспал Иван в соломе целый день. Снилась ему Марфа. Будто они в поле стога метали. Запах сена дурманил. Веселые глаза жены дурманили ещё больше. Марфа брызгала смехом, заражая и Ивана. Он сильными руками хватал молодуху, прижимал к стогу, искал жаркими губами её влажные губы. Но Марфушка каждый раз извивалась, ускользала от разгоряченного мужа. И опять звонко смеялась.

– Чего руками машешь?– откуда-то долетел до него грубый оклик.– Хватит тянуться. Вставай.

Иван открыл глаза и не мог понять, где он. А когда быстрой кометой вернулось настоящее, много бы, да всё бы отдал, лишь бы сон тот стал явью. Он хотел было встать, но все поплыло перед глазами.

– Я смотрю, ты совсем обессилил,– вчерашняя хозяйка харчевни возвышалась над ним, держа руки в боки. – Ежели каторжный, сразу говорю, уходи.

– Нет, нет, не каторжный я. Ограбили меня, избили, ничего не помню, мне бы поесть чего,– быстро проговорил Иван.

– Ишь ты, поесть ему. Звать то как?– Не давала спуску хозяйка.

– Иваном кликают,– робко отвечал тот.

– Иваном,– передразнила хозяйка. – Ванька, значит. Ладно, поесть дам, за то, что вчера дров наколол. Сегодня сложишь их все в поленницу.

Иван с готовностью кивнул. Миску щей проглотил одной минутой. Чувствовал, как горячее хлёбово проваливается в пустой желудок, как приятное тепло разливается по всему телу.Кипяток с чёрной горбухой поглощал уже не турясь. Крестился, благодарил Бога за хлеб.

Легкая испарина покрыла лоб. В руки возвращалась сила. Под покровом ночи Иван убирал дрова. К утру управился. Сонная хозяйка в одной исподней вышла за сохнувшем на колу котлом.

– Убрал? Иди на кухню. Там вчерашний лапшенник остался, поешь.

Иван поклонился. Поймал себя на мысли, что так кланялись ему, когда он рассчитывал своих работников. Вот ведь, жизнь. Быстро всё перевернула. К лапшеннику хозяйка налила чая. Отколола маленький кусок сахара.

– Иди спи, перед народом не маячь, мне разговоры не нужны,– велела она. Иван кивнул, молча отправился в сарай. Провалился в глубокий сон. Ночью таскал из колодца воду. По утру Зинаида его вновь кормила, велела идти от чужих глаз.

По хозяйству помогал ей худосочный бледный подросток, да приходила кухарка Сонька. Мальчишка оказался сыном хозяйки.

С обеда харчевня наполнялась народом. Вечером и вовсе гудела пьяными голосами. Драк Зинаида не позволяла. Выталкивала набравшихся на улицу. Ее кулаки, пожалуй, были потяжельше многих мужских.

Иван поправился, пришёл в своё обычное состояние. По ночам делал всё, что велит хозяйка, днём спал.

Август стоял тёплый, сытный. Овощи на базаре за полкопейки ведро. Сонька мужчину прикармливала. Быстро разглядела в нём стать и силушку немереную. Платочек новый на плечики накинула, на цветастую юбку грязный фартук боле не одевала. Как-то зачесалась к спящему Ивану в сарай. Зинаида тоже не дремала. За космы вытащила кухарку из постройки. Велела с сторону Ваньки голову не поворачивать. Пригрозила. Себя считала полноправной хозяйкой незваного пришельца. Не прочь была сойтись с ним поближе.

Глава 3

Зинаида дала место Ивану в тёплой части пристройки. Мужчина её устраивал. Вся тяжёлая работа держалась на нём. Стала ему немного приплачивать, боясь, как бы тот куда ни ушёл. Да и холодное до этого сердце, непривычно стало ёкать в большой бабьей груди.

Эта грудь давно уже никого не волновала. С тех пор, как Гришка-муж упал и изломал себе позвоночник, была Зинаида и за мужика, и за бабу. Тянула харчевню, да ещё вынуждена была ухаживать за Гришкой, который лежал теперь, как чурбан. Никого её женские прелести не привлекали, да она и сама забыла, что женщина. Деньги стали её интересом. Думала сынку, Стёпке, определить лучшую долю. Да когда-нибудь избавиться от этой харчевни, что вытягивала у неё все жилы. Мечтала пожить спокойно.

Пока спокойно не получалось. Хозяйство навалилось, а теперь ещё и мысли об Иване волновали кровь. Иногда она закрывала глаза и виделись ей его сильные мужские руки с выступающими жилками. Широкие плечи, которые не обхватить, жесткий живот с натянутыми от напряжения мышцами. Представляла, как ласково скользят широкие ладони по её белой груди, как мечутся его пальцы в ее спутанных волосах.

Гнала Зинаида от себя эти видения. Занимала себя работой. И чем больше старалась не думать, тем слаще и прилипчивей становились мысли.

Как-то среди бессонной ночи поднялась, накинула на голые плечи яркую шаль, пошла посмотреть, так ли закладывает Иван картошку в погреб. Тот спускал уже последние мешки. Вываливал клубни в сооружённый им сусек.

Огонь в керосиновой лампе освещал подземное нутро.

– Хочу поглядеть, как ты тут все устроил, – пояснила она Ивану и опустила сапог на ступеньку. – Помоги,– велела она и рухнулаИвану в руки.

Иван ощутил мягкое женское тело. Сквозь ночную рубашку обдало оно его своим жаром. Мужская сила поднялась над рассудком, и не было над ней никакой управы.

Обессиленная Зинаида тяжело дышала на примятой соломе. Так хорошо не было ей ни разу в жизни. Ни о деньгах, ни о шёлковых чулках, ни о золочёном блюде не мечтала она в эту минуту. Хотела только быть в этих крепких руках, вдыхать забытый запах мужского пота и чувствовать, как горячая волна бросает её в пучину безрассудной животной радости.

– Проси чего хочешь, только оставайся со мной,– будто в бреду шептали губы и раскрывались, хватая жаркий воздух.

Иван ничего не просил. Больше всего на свете он хотел знать, как дела дома, как живут Колька с Митькой. Но кто ж мог здесь на эти вопросы ответить? Он молчал, а Зинаида и без его просьб пыталась повернуть жизнь Ивана в другую сторону. Все выспрашивала его, кто он, откуда, есть ли семья. Иван стоял на своём: память, мол, отшибли, ничего не помню. Конечно, Ивану нужны были документы, но они остались дома и теперь он, который месяц жил затворником у Зинаиды.

Зинаида к нему подобрела. Ванькой больше не называла, Иваном звала. Ужинать приглашала на кухню, щей наливала целую чашку. Мужнину одежду, которую ему отдала и которая была ему коротка, велела сменить на новую, купленную специально для него, для Ивана. Регулярно приходила к нему по ночам в пристройку.

– Ты как с цепи сорвалась,– Иван мог позволить себе высказывать такие вольности.

– А ты люби меня,– шептала Зинаида.– Со мной не пропадёшь.

Иван торопил зиму. Уже решил, что по теплу пойдёт домой. Быть в неведении не было сил. Планами своими с Зинаидой не делился. Она строила свои. Задумала выправить Ивану документы, чтобы не прятать его больше. В тоже время побаивалась, как бы не ушёл куда с документами-то.

Жизнь бурлила. Советская власть поставила хозяйничать бывших «голожопых», и Зинаида хорошо понимала, что со своими старыми замашками теперь далеко не уедешь. Кухарка её, Сонька, дерзила, не стыдилась с Зинаидой переговариваться, требовала, чтобы та платила больше. Но сильнее всегоЗинаиду беспокоило, что Сонька не давала проходу Ивану. Заигрывала с ним, звала на свидание. Не получив взаимности, намекала, что знает про его отношения с Зинаидой. В прежнее-то время Зинаида взяла бы кнут, да за такие разговоры преподнесла науку девке по голому заду. Теперь так было нельзя. Гляди как бы Сонька сама тот кнут не взяла.

Ивану были не по душе все эти бабьи тяжбы. Ночные визиты Зинаиды его тяготили. Сонька тоже не вызывала ответных чувств. Иван мечтал о свободе, но вынужден был мириться с нынешним своим положением.

Однажды к Зинаиде нагрянул милиционер. «Говорят, ты работника у себя держишь? Давай зови его, посмотрим, кто таков?» – Зинаида от неожиданности растерялась. Стала отказываться, мол, ничего подобного нет. И человечка никакого нет. Тут-то Сонька и выдала себя. Говорит, зови Ивана, пусть расскажет, чего он у тебя делает.

Зинаида бросилась в пристройку, растолкала спящего Ивана, сунула в руки деньги: «Уходи, схоронись ненадолго где-нибудь. Только назад приходи, ждать тебя буду».

Иван, одеваясь, бросился запасным ходом дальше от места своего добровольного заточения. Он уже прикидывал, как будет добираться до дома.

Глава 4

Это только считается, что дорога домой всегда легче других дорог. Для Ивана она на каждом повороте таила опасность. Беглый кулак без документов, по которому плакала Сибирь, пытался сохранить хотя бы относительную свободу.

Конечно, когда-то, в мечтах, жизнь свою он видел вовсе не такой. И мечты эти, там, на заре его взросления, начали сбываться: любимая жена, сыновья, дом, хозяйство, приносящее достаток. И все это, казавшееся незыблемым, надёжным, основополагающим, рухнуло в один миг с приходом советской власти и смертью жены. Всё перевернулось с ног на голову, не оставив камня на камне от той крепости, которую Иван когда-то так тщательно строил и оттого был счастлив.

На этих руинах ещё оставались ростки, которые ему следовало холить и лелеять, и в этом находить смысл жизни. Двое сыновей нуждались в отцовской помощи и внимании, и он готов был отдать всё для благополучного существования этих двух жизней. Но судьба распорядилась так, что река родительской силы выбрала другое русло и не подпитывала хрупкие росточки. Однако, другая стихия, река любви, несла Ивана к родному дому, который он в спешке покинул, и благодаря мыслям о котором, находил силы жить дальше.

Весенняя распутица делала полевые дороги непреодолимыми. Ивану приходилось выбирать другие маршруты, более проходимые и многолюдные. Не народ его пугал, а стражи порядка. Правда, документы спрашивали не всегда и больше внимания обращали на тех, чей внешний вид выделялся из толпы. А таковых было не мало.

Иван выглядел более-менее сносно. Но по мере продвижения превращался в нищего бедолагу. Деньги, что успела сунуть ему Зинаида, старался не тратить. Берёг для сыновей. Голод, подмявший под себя начало 1930-х годов, наверняка не обошёл стороной деревню. А они там, два пацана-погодки, которым исполнилось 10 и 11 лет, были одни.

При любой возможности по пути домой Иван искал хоть какую-то работу. Не отказывался ни от чего, с ним расплачивались то едой, то копейкой.

В знакомые края пришёл уже в мае. Когда увидел с пригорка родную деревню, пал на колени, целовал ненаглядную землю, плакал, крестился. Благодарил Господа за то, что дозволил вновь оказаться в милой сторонке.

Под покровом ночи пробрался ближе к дому. Деревня провалилась во тьму. Только собаки лаяли, да распустившаяся листва шептала ветру про свою начинающуюся жизнь.

В постройках, что были около дома, Иван ориентировался хорошо. Своими руками когда-то строил каждую из них. Сейчас боялся, что к зерновым амбарам приставлен сторож. Но нет, никого не оказалось. Значит, охранять было нечего. Иван забрался на сушилы сарая. Оттуда дом, как на ладони. И часть улицы тоже видна.

Светало рано. Петухи ещё не проснулись, а нежный рассвет уже дребезжал, намекая крестьянам, что ночной отдых окончен. Когда скрипнула дверь его дома, Иван от неожиданности вздрогнул. В щель наблюдал, как на крыльце появилась женская фигура. Молодуха выплеснула из ведра помои и скрылась за дверью. Иван был в полном недоумении. Он ломал голову, ища ответ, кто это, но рождались одни вопросы.

Дверь вновь открылась, и от дома заспешила молодая женщина. Быстрой легкой походкой она дошла до соседнего дома и свернула в калитку. «Неужели Анфиса?» – думал Иван.

Крайновы жили по соседству. Борька и Анфиска, брат с сестрой, почти ровесники Ивана, были ему близки. Росли вместе, дружили. Постарше стали, Анфиса на Ивана стала заглядываться. А он кроме Марфы своей ненаглядной никого вокруг не замечал. Пока Микуловы свадьбу играли, Анфисина подушка мокла от слёз. Отец грозился отдать за первого, кто посватается. Бубнил недовольно: «Срам смотреть, как девка по женатому мужику сохнет».

Анфиса старалась отцу на глаза не попадаться, боялась, что и правда, отдаст он её за Мишку, который грозился, что Анфиска хоть и сопротивляется, но всё равно его будет. Не любила она Мишку, дебошира и лентяя. Да и отец его не больно любил. Но в деревне порядок: пора пришла – иди замуж. А там, стерпится – слюбится.

Когда Мишка пришёл свататься, Анфиса из дома убежала. Потом у отца в ногах валялась, просила, чтоб за Мишку её не отдавал. Отец стоял на своём, ругал девку-дуру, что поперёк родительской воли идёт. Пригрозила тогда отцу, что руки на себя наложит.

С тех пор разговор о замужестве больше не заходил. Анфиса издали наблюдала за счастьем Ивана, по-хорошему завидовала Марфе. Когда Марфы не стало, боль Ивана от потери принимала, как свою. Чувствовала его метания. Близко не приближалась. Просила Бога помочь пережить ему адские душевные муки.

Иван Анфису не замечал. Даже со временем, когда он стал приходить в себя после смерти жены, ему и в голову не приходила мысль о другой женщине. Анфиса чувствовала пропасть между ними и ни на что не претендовала.

Советская власть строила новую жизнь, и многим эта жизнь пришлась по душе. Отец Анфисы был активистом и с удовольствием включился в создание нового порядка. Участвовал в раскулачивании и жалел, что Иван скрылся и его не удалось отправить на выселки. Своего мнения по этому поводу не скрывал, и, когда Анфиса начала опекать Колю и Митю, ругал её и её ненормальную любовь на чём свет стоит. Он запрещал дочери ходить в дом кулака и заботиться о кулацком потомстве.

Анфиса не спорила, но делала по-своему. Она частенько заглядывала к братьям. Не бросала ребятишек и Наталья, сестра их покойной матери. Между собой женщины быстро нашли общий язык, и всеми силами спасали детей Ивана. Те очень нуждались в защите. Холодная, очень голодная зима экзаменовала на выживаемость.

Глава 5

Младший Митька однажды залез в амбар, где когда-то хранилось зерно и набрал редких зёрнышек, что завалились в щелки пола. Набрал и тут же всё съел. Уже к вечеру парнишку выворачивало, поднялась температура, и с каждым часом его самочувствие ухудшалось. Никакие средства не помогали. Приглашённый доктор глубоко вздыхал и качал головой. Он, конечно, дал лекарства, но сказал, что положение очень серьёзное. Митька умирал. ⠀

Анфиса с детьми осталась на ночь. Митька стонал, звал маму и пытался слабой посиневшей рукой искать мамину тёплую руку. Анфиса сжимала детскую ладошку: Митенька, я с тобой. Митя успокаивался, тяжело дышал, а потом вновь звал маму.

Выздоровление было долгим и тяжёлым. Митька держался за стену и делал неуверенные шаги. Анфиса упорно продолжала выхаживать мальчонку. Её отец категорически не принимал такое поведение дочери, ругал её и запретил переступать порог своего дома. Но это её мало волновало. На тот момент Анфиса мечтала только о том, чтобы ребёнок поправился. Тайком она поймала в своём сарае курицу и кормила обессиленного пацана куриным бульоном.

Митька всем сердцем прирос к Анфисе. По секрету рассказал ей, что во время болезни к нему приходила мама. Жалела его, гладила по голове и что-то пела. Анфиса прижимала Митьку к себе и подтверждала, что мама всегда рядом и их с братом очень любит.

К весне Митя совсем окреп и вновь пошёл в школу. Братья очень просили Анфису, чтобы она не уходила и оставалась жить с ними. Она и сама очень привязалась к пацанам, переживала за них.

Ещё из головы не выходил Иван. Где он? Что с ним? Жив ли? Эти мысли не давали покоя. Анфиса даже представить не могла, что Иван сейчас совсем рядом и наблюдает за ней.

Когда Иван увидел, как сыновья вышли из дома, зубами вцепился себе в кулак: боялся закричать. Он готов был бежать к ним, обнять, прижать, больше не оставлять одних и быть всегда с ними рядом. Но здравая мысль постоянно нашёптывала о том, что нужно проявлять благоразумие, не терять голову и соблюдать осторожность.

Целый день, сидя на сеновале, Иван с жадностью ловил даже малейшие движения, которые происходили на улице. Он видел, как ребятишки возвратились из школы и пошли с удочками на реку. Как приходила Наталья, принесла крынку молока. Вечером прошла Анфиса. Иван уже не сомневался, что это была именно она. Он спустился с сеновала и пробрался к окну. Ему не терпелось опять увидеть сыновей. Хотя бы издали. Он решил окликнуть Анфису, когда та пойдёт вечером домой. Но Анфиса не выходила, и Иван понял, что она осталась ночевать. Он сидел рядом со своим домом, к которому он так стремился, и испытывал непонятные чувства. Вот и дом рядом, и дети, а Иван боится зайти, боится выдать себя.

В эту ночь он так и не сомкнул глаз. Соловей уверенно выводил звонкую мелодию, воздух был битком набит весенними ароматами, где-то лаяли собаки, и Иван понимал, как же он соскучился по всем этим звукам и запахам, как милы они сердцу, и что он хочет только одного – быть тут всегда.

Он с надеждой ждал рассвета. Его предположения оправдались: рано утром Анфиса вышла из дома. Он тихонько её окликнул.

Анфиса мотнула головой, когда ей померещился голос Ивана. Но звук повторился, и Анфиса машинально оглянулась. Она смотрела и не верила своим глазам: это была то ли явь, то ли наваждение. Ей точно виделся Иван. – Иди сюда,– тихо звал он её,– не бойся, я не привидение.

Анфиса робко сделала шаг навстречу.

Он взял её за руку и повёл за сарай. Анфиса была потрясена и плохо соображала, что происходит. Иван, живой, был рядом, держал её за руку, говорил с ней, был близко. И это был не сон. Анфиса приходила в себя и начинала понимать смысл происходящего. До неё начали доходить слова Ивана.

Он спрашивал про сыновей, как они жили без него, почему Анфиса рядом с ними? Она отвечала сначала сбивчиво, потом всё более подробно. Она тоже о многом хотела бы расспросить Ивана. Но спохватилась:

– Ты, наверное, голодный, сейчас принесу тебе поесть.

Иван удержал её за руку:

– Никто не должен знать, что я здесь.

Анфиса это понимала.

После того, как Иван ушёл, его долго искали. Потом отец в разговоре много раз поминал, что Ваньку ищут и как только найдут, сразу же арестуют и посадят. От тех разговоров у Анфисы сжималось сердце, а отец будто нарочно ругал беглеца и придумывал ему кару.

Отца можно было понять. Он считал, что из-за Ивана Анфиса осталась в девках, страдала из-за своей неразделённой любви, пустила свою жизнь под откос. И хотя в глубине души мужчина понимал, что Иван никогда не давал никакого повода, чтобы обидеть его дочь. Больше того – тот любил свою жену, а в его Анфисе видел только соседку, тем не менее, Ванька был виноват, что просто жил пососедству, имел достаток и стал причиной страданий его дочери.

Весь день Анфиса была сама не своя. На гумне затаривала вместе с бабами зерно в мешки, на лошадях возила его в поле, где мужики вели сев. На вопросы отвечала невпопад, полностью была поглощена своими думами. Бабы смеялись: Анфиска увидала лешего и тот её заколдовал. Они даже не представляли, как были близки к истине. Анфису это испугало, она постаралась включиться в разговор, но потом опять ушла в свои мысли.

– Ой, девка, что-то с тобой не ладное. Может болит чего?– допытывалась бригадирша тётя Катя.

– Нет, нет, все хорошо. Голова что-то немного болит, – торопливо отвечала Анфиса, пытаясь объяснить своё странное состояние.

Бабы зашумели: нашла время болеть, ещё поле за ложбиной не сеяно. Тётя Катя цыкнула, переключила разговор на другую тему.

Анфиса насилу дождалась, когда ребятишки уснут, а деревня окажется во власти глухой ночи. Иван её уже ждал. Он жадно ел варёную картошку, запивал молоком. И всё спрашивал. Анфиса опять рассказывала про мальчишек, о том, как тяжело болел Митька, как ей пришлось жить с ребятами. Иван сжимал кулаки, опускал голову, вздыхал. Анфиса спешила сказать, что сейчас у Митьки всё хорошо, что он здоров, охотно делает все дела, и вместе с Колькой они являются ей первыми и надежными помощниками. Об одном Анфиса промолчала, что иногда Митька кличет Анфису мамкой, и она откликается.

Глава 6

До утра Анфиса сидела в сарае и безутешно рыдала. «Он терпит меня только из-за детей, я ему совсем не нужна»,– её мысли обгоняя друг друга, прибавляли страданий. Она прижимала к себе оставленную Иваном рубаху и не могла остановить слёз. Утром отправила Кольку к бригадирше тёте Кате сказать, что ей не здоровится и на работу она придёт позже. Она умывала опухшее от слёз лицо холодной водой и ругала себя, что напридумывала и намечтала себе невесть что, и надо жить дальше и растить детей, к которым привязалась всем сердцем.

Иван свернул на погост. Нашёл заросший травой холмик. С усердием вырывал корни, просил у Марфушки прощения. За то, что опять оставляет детей. Что её вспоминает всё реже. Что сегодня сердце необычно ёкнуло, когда прижимал к себе Анфису. Первые лучи солнца делали серебряными капли воды на листьях. Легкий ветер играл волосами на голове Ивана. В них появились серебряные ниточки. Почему-то Иван не чувствовал тяжести на душе. Он нарвал полевых цветов и положил на могилу. Легко забросил за плечо легкую поклажу с одеждой и пошёл к лесу. Он был уверен, что к осени вернётся. Его здесь ждали.

В городе перебивался разовыми заработками. Эти копейки и заработком-то назвать было нельзя. Найти хорошую работу не удавалось: Иван по-прежнему остерегался проявлять себя открыто. Как-то раз познакомился с мужиками. Те сидели в трактире, пили водку и громко разговаривали. Иван понял, что они получили деньги за работу. Присел рядом. Познакомились. Оказалось, мужики валили лес. Три дня им дали, чтобы те сходили домой и опять возвратились. Иван уговаривал старшего взять его с собой. ⠀

Степан Ильич долго не соглашался. Иван показывал ему документы, говорил, что в деревне работы нет, а детей надо кормить. Ильич сдался, и Иван праздновал победу. ⠀

Жили на заимке у леса. Целыми днями пилили и валили деревья. Работа была тяжёлая, но Иван радовался. Здесь было безопасно: одиннадцать мужиков находились в лесу далеко от людских глаз. За работу платили деньгами. Кормили к тому же. Веселая Ираида варила в большом чугуне похлёбку и картошку, резала большими кусками хлеб из плохо просеянной муки.

За день урабатывались так, что к вечеру чуть доносили ноги до места, ели и засыпали. В тяжёлую работу Иван втянулся быстро. Тело вспомнило привычные нагрузки и болью отдавало только к вечеру. ⠀

Четыре месяца пролетели незаметно. День стал короче, приближались осенние дожди. Ильич сказал, что на зиму можно ехать за Урал, валить лес там. Кто-то отказался. Иван первым записался в бригаду. Попросил отпуск сходить домой. ⠀

На базаре он выбирал подарки. Кольке и Митьке покупал сапоги. Не представлял, как Анфиса будет объяснять деревенским, откуда эти сапоги у ребятишек взялись. «Придумает чего-нибудь»,– надеялся Иван. Ему очень хотелось сделать сыновьям такой подарок. Анфисе искал платок: большой, цветастый, с кисточками по краям.

На этот раз дорога домой была быстрой и с попутным ветром. Но амбары у дома охранялись. Колхозники ссыпали в них свежий урожай. Пришлось Ивану на день схорониться в лесу. Вечером он выследил Анфису и улучил момент окликнуть её. ⠀

Кажется, она только этого и ждала. Сама себе не признавалась, что считала дни, которые жила без Ивана, и ближе к осени каждую минуту ждала его возвращения. ⠀

Они сидели в старой бане у реки, и Анфиса рассказывала о детях. Братья за лето выросли. Тётка Наталья помогла купить одежду к школе. Колька и Митька учиться пошли с желанием. Стали во всем помогать Анфисе. Председатель на правлении колхоза поставил вопрос о выделении Анфисе и детям коровы, чтобы они зимой не голодали. Считали, что Иван сгинул безвозвратно. ⠀

Как же Анфиса радовалась подаркам! Своей какой-то детской безудержной веселостью заразила и Ивана. За долгое время у него на душе впервые было легко и спокойно.

В холодной старой бане им было тепло и уютно. Иван и сам не понимал, когда Анфиса стала ему родной. Но её родственную душу он чувствовал.

Его сводили с ума её тело, тонкая талия, руки. Он вдыхал запах её волос, ощущал нежность рук и не понимал, как будет жить без неё дальше.

Анфиса о будущем вообще не думала. Даже в самых бредовых идеях она и помыслить не могла, что выпадет ей счастье быть с Иваном, целовать его, ощущать силу стальных мышц. Она старалась запомнить каждое мгновение, каждый его вдох и выдох. Она парила над землей. Радовалась тяжёлым тучам и холодному дождю, беспричинно смеялась и старалась тщательно спрятать своё счастье от чужих глаз. ⠀

Иван сказал, что ему надо уходить. Анфиса и сама понимала, что надо, но всё её существо принимать неизбежность не хотело. Три недели счастья казались одним мигом. ⠀

Они прощались на целую зиму. Иван уходил, зная, что его будут ждать дома. У него снова был дом, дети, жена. ⠀

Анфиса открылась Наталье, сестре Ивана, что он приходил. Просила принести сапоги, которые Иван купил сыновьям, от своего имени. Наталья ругалась от того, что не свиделась с мужем сестры, и плакала от счастья, что тот жив.

Анфиса снова стала считать дни. Дни до возвращения Ивана и своей беременности.

Глава 7

Она не знала, плакать ей или радоваться. С ужасом понимала, как деревенские отреагируют на её живот, будут осуждать, мыть кости и строить предположения. И вместе с тем, в ней жила великая радость, что под сердцем носит дитё от человека, которого любила всю свою жизнь, и что не проживет пустоцветом, будет и у неё продолжение.

К весне, как ни скрывала Анфиса, живот стал выпирать. Бабы сразу засудачили, спрашивали, не кололась ли солома, пока с милым миловалась, насмехались, тыкали пальцем. Пришлось бригадирше вновь вразумлять односельчанок.

Когда новость дошла до отца Анфисы, тот от ярости, казалось, потерял рассудок. Схватил нож, побежал Анфиску убивать. Перепугал насмерть ребятишек, которые оказались дома одни. Те, хотя уже и большие, в один голос плакали: «Мамку тебе не отдадим».

Вечером мать Анфисы тихонько постучала в окно. Принесла сахара. Велела Анфисе на глаза отцу пока не попадаться. Видано ли дело– в девках живот нагулять. Жалела дочку, спрашивала, когда ждать ребёночка и кто его отец.

Не могла Анфиса открыться даже матери. Переживала, когда отец слёг. По-прежнему работала.⠀

Бабы сменили насмешки на заботу. Мешки таскать не давали, пораньше отправляли домой. Анфиса каждый день просила Бога, чтобы побыстрее пришёл Иван. Мысль о нём помогала ей жить дальше.

Он пришёл ночью. Несмело стукнул в окно. Анфиса будто ждала только этого звука. Набросила на плечи шаль, выскочила на крыльцо.

Ночь скрыла изумление Ивана. Огромный живот Анфисы стал совсем неожиданным сюрпризом. Радость от этой новости и от встречи накрыла Ивана волной. Растерянный, он стоял на коленях, целовал Анфисин живот и не замечал своих слёз. Среди тысяч дорог испытаний и лишений, он, наконец-то, нашёл дорогу к счастью. К очень трудному своему счастью, выстраданному, готовому в любой момент обернуться несчастьем. Но сейчас, на крыльце родного дома, он благодарил Господа за всё.

Два предрассветных часа пролетели одной секундой. До вечера расставались будто на вечность.

Иван не мог сидеть спокойно в сарае. Новость будоражила, требовала решения. Иван ушёл в лес. Ходил там среди деревьев и думал, думал.

Иван больше всего на свете хотел быть с Анфисой, с сыновьями. Он готов был день и ночь работать в коллективном хозяйстве, только бы видеть, как растут Колька и Митька, чувствовать, как рядом с ним одним воздухом дышит Анфиса.

Он мало что про неё знал. Когда росли по-соседски, друг на друга внимания не обращали. Когда черемуха пьянила любовью, Иван кроме Марфы вообще ничего и никого не видел. Через сколько ухабов пришлось пройти, прежде чем его взор упал на Анфису. Она сделалась незаменимой, когда Марфы не стало. Сама впряглась везти этот неприподъёмный воз, не смотря на мольбы матери и категорические запреты отца.

Для самой же Анфисы было всё ясно и понятно: она любила Ивана и это всеобъемлющее чувство двигало всеми её поступками. Его дети стали ей родными. И в каждую секунду своей жизни она готова была разделить его долю.

Целый день Анфиса не ходила, летала. Хотя в её положении о полёте речи не шло. Огромный живот и отёки сковывали движения, отдавали болью. Анфиса радовалась, что Иван принял её состояние, будущего ребенка, воспринимал её и себя, как одно целое. Она не могла об этом сказать селянам открыто, прекратить в свой адрес пересуды и осуждения, но она знала, что теперь у неё есть Иван, и это было главным.

Анфиса торопила время, но день не хотел заканчиваться. Солнце долго висело на закате, окрашивая запад багровыми красками. Анфиса уже переделала все дела, а Колька с Митькой все никак не могли угомониться. Наконец все затихли.

Иван уже ждал за двором. Он целовал Анфису и не мог ею надышаться. Она пахла домом, нежностью, спокойствием. Тем, что Иван так любил, о чём мечтал и чего был лишен. Он ясно ощутил, что расстаться со всем этим у него уже больше нет сил. Вновь оставить сыновей и ребёнка, который скоро должен был появиться, он не мог и не хотел. Вся его природа, всё нутро требовало расправить крылья и закрыть ими этих дорогих, любимых, самых близких. Облегчить их долю, избавить от боли, и быть, всегда быть рядом.

– Нельзя, Ванечка, нельзя,– шептала Анфиса. – Погубишь и себя, и нас.

– Тогда пойдемте со мной. Уедем далеко. Деньги я заработал, и опять работать буду, – Иван искал любые пути быть вместе.

– Мне скоро рожать. Куда с дитём малым? – Анфиса старалась сохранять здравый смысл.

– Как же ты одна-то? – Беспокоился Иван.

– Я не одна. Коля с Митей во всём помогают, даже корову доить умеют. Мама тайком от отца приходит. Он сердился долго, ругался. А теперь маму спрашивает, как я, – рассказывала Анфиса.

Иван придвинул мешок:

– Я вам тут гостинцев принёс. И денег. – Он поднялся. Взял мешок. – Пойдём в дом.

Анфиса напряглась, прижалась к Ивану:

– Опасно.

– Пойдем. Хочу дома побыть.

Большая отцовская ладонь застыла над спящей головой сына. Ивану очень хотелось погладить мальчишку. Он убрал руку. Сидел в темноте. До боли в глазах вглядывался в спящие силуэты, прислушивался к ровному дыханию детей, трогал одеяло. Сколько раз в тяжёлые минуты, там, за тысячу вёрст, на заготовке леса, он мечтал об этой минуте, черпал в этой мечте силы, одёргивал себя, когда не было сил существовать дальше, напоминая, что есть для кого жить.

Сколько время прошло, он и сам не знал. Сидеть возле спящих сыновей готов был сколь угодно. Сзади подошла Анфиса: «Пора». Он обхватил ее руками, уткнулся в живот: «Не могу больше, останусь хоть на денёк». Анфиса гладила Ивана по волосам. Утренний свет позволял видеть его седину, сильную загорелую шею, плечи. Боже, как хотелось каждый день ощущать его силу, слышать его голос, быть рядом.

Иван не велел провожать. Быстро вышел, растворился в рассвете. Им нужно было прожить день, чтоб в темных сумерках встретиться вновь.

Иван опускал руки на живот Анфисы и чувствовал, как новая жизнь, толкаясь, напоминает о себе: готовьтесь, я скоро буду.