Тяжёлая голова, глухой туман в памяти…
Слепо пялюсь в раскачивающийся надо мной потолок. В воздухе висит смрад из паров алкоголя и сладких, чертовски сладких духов.
Подташнивает.
Подо мной смятая простыня, в ногах комом лежит одеяло.
Вдруг понимаю, что в этой постели не один. Это осознание вспарывает меня до мяса.
Медленно сажусь, свешиваю ноги, упираюсь стопами в пол.
У тумбочки – скомканная тряпка, в которую превратилась рубашка из коллекции «Монако».
Это моя рубашка.
Джинсы карго в метре от неё.
Вся моя одежда разбросана по полу. И бельё тоже.
Фак!.. Нихрена не помню.
Вчерашний день - белое полотно.
Обхватываю голову руками, крепко зажмуриваюсь. Мне нужна пара минут… Пара минут, чтобы перевести дыхание.
Но за две грёбаных минуты реальность, в которой я проснулся, не меняется и не исчезает. Нет, она тут. Я в ней. И я звиздец, как облажался.
Растираю шею, лицо, скребу пальцами плечи… Мне душно в собственном теле.
Выпрямляюсь и с шумом втягиваю носом воздух. От резкого движения все предметы вокруг начинают качаться ещё больше. Обернувшись, всё же смотрю на вторую сторону кровати.
По подушке разметались чёрные как смоль волосы, обнажённое тело прикрыто простынёй. Одна нога вылезла наружу, и на щиколотке видна пошлая наколка – шипастая роза.
Твою-то мать!
Голова начинает пульсировать от новой вспышки боли.
Мелодия. Мой телефон звонит.
Тянусь к тумбочке, смотрю на имя абонента.
«Катя».
Катюша, Котёнок, Кошечка моя.
Боже!..
Положив телефон на кровать, продолжаю слушать мелодию. Склонив голову, с отчаянием вцепляюсь в волосы.
Я потом… Потом тебе перезвоню… Всё же обойдётся, да?
Я всё объясню!
Вызов обрывается, и через несколько секунд коротко звякает уведомление о входящем сообщении. Потом ещё одно. И ещё. И ещё. И ещё…
Тяжело сглотнув, устремляю взгляд на экран. Мазнув по нему пальцем, открываю сообщения.
Катя: Ненавижу тебя!
Катя: Ненавижу…
Катя: Ненавижу…
Катя: Ненавижу…
«Катя загружает фотографию».
А я просто жду. Кажется, сердце моё перестало биться.
На фото – я. В этой постели. Вид сверху. Словно кто-то сделал его за пять минут до моего болезненного пробуждения. Обнажённая девчонка на кровати в той же позе, что и сейчас.
Что я смогу, мля, теперь объяснить?
Сползаю на пол, прижимаюсь спиной к кровати.
Котёнок мой…
Я же обещал не ранить её...
Макар
Надев тёплую парку и завалившись на шезлонг, зависаю в телефоне. Тупо листаю новостную ленту в ВК, особо не вчитываясь в эти самые новости.
Два дня в родительском доме – считай, как неделя. А я на месяц тут.
Нет, предки у меня супер, но от их сочувствующих взглядов я чертовски устал.
– Это просто кризис, Макар, – постоянно повторяет мама. – Ты восстановишься, всё будет хорошо.
– Нужно показаться другому специалисту, – убеждает отец.
Больше спецов, больше докторишек... Ещё больше?! Психиатров, терапевтов, хирургов? Каких?
У меня был разрыв мениска. Операция по извлечению повреждённых частей длилась от силы минут пятнадцать. Потом в колено вкачали какую-то жидкость и обещали, что я даже хромать не буду.
И вернусь в команду. И продолжу свою футбольную карьеру.
Но я хромаю, мля…
Хромаю! А докторишки разводят руками и говорят, что это всё из моей башки. Мол, я сам себе надумал. Посттравматический синдром и что-то ещё, не помню…
В академии я на дистанте. Вернулся в родные пенаты, чтобы прочистить мозги. Ещё на свадьбу к Дамиру попасть надо. И вообще, прогуляться по родным местам. Старая школа, футбольное поле…
– Макар! – зовёт меня мама, и я нехотя встаю с шезлонга.
Захожу в дом. Мама чисто по инерции бросает взгляд на мою правую ногу и тут же переводит его на моё лицо. И вновь это удушающее сочувствие в её глазах…
Стягиваю куртку.
– Да, мам?
– Хотим вечером Ветровых пригласить на ужин. Ты как?
Первый порыв – быкануть. Спросить, не до хрена ли родни у нас перебывало за эти два дня по случаю моего возвращения? Но… Ветровы – не родня.
– Подожди… Ветровы?
Оборачиваюсь, смотрю сквозь окна на участок по соседству. Между нашими дворами – два фундаментальных забора, поэтому, само собой, ничего не видно.
– Ветровы же давно тут не живут.
– Уже живут. Там такая Санта-Барбара... – понижает голос до шёпота мама.
Но вошедший в гостиную отец умудрился её услышать и мягко одёргивает:
– Танюш, это не очень корректно.
– Да я же ничего такого не сказала! – смущённо вспыхивает мама.
– Так почему они вернулись? И Катя тоже с ними? – допытываюсь я уже у отца.
– Ну вернулись и вернулись. И да, дочь с ними. И сын тоже.
– Какой ещё сын? – охреневаю я.
Четыре года назад Ветровых тут было только трое. Катя и её родители. Потом те развелись, покинули этот дом. Он всё это время пустовал. А теперь, выходит, родители Кати сошлись? Завели ещё одного ребёнка? Мда…
– Так нам позвать Ветровых на ужин? – вновь спрашивает мама.
Пожимаю плечами. Хрен его знает, хочу я этого или нет.
Отец выходит на террасу, отвечая на телефонный звонок. Мама провожает его взглядом.
– И что там за Санта-Барбара, мам? – подгоняю её. Вижу, что она хочет рассказать.
– Да Гена, оказывается, жил на две семьи. Маша об этом узнала, и они развелись. А потом та, другая женщина, умерла. И он сошёлся снова с Машей. И его внебрачный сын тоже теперь с ними. Руслан, кажется. А самое ужасное, что Руслан старше Кати. Значит, Гена и та женщина были вместе ещё до появления Маши.
Мама рассказывает шёпотом, поглядывая на отцовскую спину за панорамной дверью.
Присвистываю. Вот это дядя Гена учудил!..
– Но я тебе, естественно, ничего не говорила, – подытоживает мама и тянется к своему телефону. – Ладно, наберу Маше. Надо же с соседями как-то начинать общаться снова. Раньше мы всё-таки дружили.
Да, наши родители дружили. А вот мы с Катей нет.
Она была довольно нелюдимой. Мы учились в разных школах, Катя посещала то ли коррекционную, то ли частную. За глаза я называл её тупицей.
Нуу... Малолетние захеры какие-то были. Или меня просто задевало, что она никогда не смеялась над моими шутками и не считала меня охренительным.
Остальные считали. Одноклассники, друзья, а позже и девчонки.
В шестнадцать ко мне стойко приклеилось прозвище «Мистер Совершенство». А Катя смотрела на меня, как на пустое место.
Родители всё время зудели: «Почему Катю не пригласишь искупаться в бассейне? Почему не позвал Катю на днюшку? По-соседски!» Навязывали мне эту Катю, как могли. А потом она испарилась. Вся её семья испарилась…
Вполуха слушаю, как мама щебечет по телефону.
– Да… В восемь очень удобно… Ага… Успею испечь утку… Отлично, Машуль.
Перемещаюсь к лестнице, почему-то хромая ещё сильнее. Поднимаюсь наверх.
– В восемь придут в гости наши соседи! – выкрикивает мама, оповещая об этом то ли меня, то ли папу.
Ничего не ответив, заруливаю в свою комнату и подхожу к окну. Вот отсюда прекрасно видно участок Ветровых. И придомовую территорию, и крыльцо, и большие подвесные качели на нём. На качелях сидит девушка. С такого расстояния невозможно разглядеть её лицо или подробности фигуры. Я просто вижу длинные светлые волосы, выглядывающие из-под капюшона, который закрывает пол-лица. Девушка что-то держит в руках.
Отхожу от окна. У меня где-то был бинокль…
Шарю в ящиках письменного стола и на полках над ним. Проверяю тумбочку у кровати.
Ооо, нашёл!
Возвращаюсь к окну. Настроив бинокль, рассматриваю через него девушку. По-прежнему не видно её лица из-за объёмного капюшона куртки. Но сердце подсказывает – это она, Катя.
На её коленях книга. Изящные пальчики перелистывают страницу.
Опускаю бинокль ниже, на её ноги. Катя в синих джинсах и мягких тапочках с кошачьими мордами.
Тихо угораю. Не знаю, почему, но меня её нынешний образ очень веселит. А ещё то, что я в свои почти двадцать лет подглядываю за девчонкой через бинокль. И ладно бы шарил по окнам её спальни…
Внезапно из дома Ветровых кто-то выходит. Какой-то парень, примерно мой ровесник. Проходя за спиной Кати, срывает с её головы капюшон. Она вздрагивает всем телом и оборачивается.
Кажется, они с этим парнем обмениваются «любезностями», а потом Катя опять надевает капюшон и уходит в книгу.