Не растаявшие

Снежные следы на осенних листьях

Мама любя называла меня «матрешкой». Потому что всегда укутывала в старую шаль и заправляла чёлку под неё. Всем знакомым и друзьям она говорила, что у меня часто мерзнут уши, потому я и кутаюсь в шаль даже жарким летом. Все твердили, что я родилась весной, в марте, потому и никак не могу отогреться после осени. Лишь она, я и папенька знали правду. Знали, что шаль скрывает мои черные, как сажа, волосы, доросшие к моим десяти веснам уже до поясницы. Не повезло ни мне, ни моим бедным родителям, ведь у них — мамы, родившейся в апреле, и папеньки, родившегося в сентябре, — родилась я. Колдунья. Так называли детей, родившихся зимой.

— Почему сразу колдунья, мама? — всегда спрашивала я, когда мама заканчивала рассказывать мне сказку о зимних месяцах. — Никаким даром я не обладаю, никому не врежу, я не колдунья, я девочка.

— Яночка… — мама наклоняла голову и тяжко вздыхала. — Люди боятся того, что им не понятно. Не понимают они, для чего зима была на этом свете. Как боялись они зимних месяцев, так боятся они и рождённых в них детей.

— Но мама, я не страшная.
— Конечно, деточка, конечно нет.

Так бы и жила я дальше матрёшечкой, пока родители не оставили меня дома одну, отправившись на ярмарку. Я убирала избу да ставила кашу в печь, пока в дом не забежал с криком соседский мальчик — Иван.

— Янка! Янка, пойдём игр…

Он застыл на месте, как только увидел мои волосы, не накрытые платком.

— КОЛДУНЬЯ! КОЛДУНЬЯ! СПАСАЙТЕСЬ! — Иван с грохотом хлопнул дверью и понёсся по деревне. Люди закрывали окна вплотную, мужики выходили с вилами да топорами, и все стекались к нашему дому. Маменька и папенька подоспели тогда, когда меня, маленькую девчонку, в костёнку прижали несколько крупных поселенцев.

— В чём она виновата! Она ведь лишь дитя! Она столько лет жила с вами! Слова дурного никому не сказала! За что же её! — рыдала мама, прижимая меня к себе на границе леса.

— Хватит, Ярослава! Не то мы сами девчонку отведём, а тебе пальцы отрубим, как твоему муженьку!

Мама, хрупкий и нежный весенний цветок, ничего не могла сделать сильным мужчинам. Она взяла меня за руку и повела под шёпоты толпы.

— Поверить не могу, что жили с нею под одним небом.
— Мерзкое отродье.
— Родители тоже хороши, ещё и скрывали это…
— Ничего, не будет им теперь житья, уж я прослежу.
— Беду на нас чуть не накликали.
— Молодец Ивашка, что шум поднял.

Голоса стихли, как только мы оказались на опушке леса. Мама повязала мне на плечи ту самую шаль, которой я покрывалась.

— Прости, Яночка, я не могу иначе.
— Мама…
— Мы с папой очень любим тебя, доченька. Послушай, ты должна выжить… Любой ценой выжить… Мы с папой обязательно дождёмся тебя.
— Мама, не ух…
— ЯРОСЛАВА!

Мама поцеловала меня в лоб и, бросив на прощание печальный взгляд, быстро ушла. Я хотела броситься за ней, но вспомнила грозных соседей и руку моего отца, лежавшую на земле. Нет, нельзя, чтобы они страдали ещё больше из-за меня.

Я ступаю в глубь леса. Старые листья легко падают на землю, грязь чавкает под ногами. Наблюдение за природой хоть как-то отвлекает меня от мыслей о доме и родителях. Они поймали маму и папу? Не сожгли ли нашу избу? Не выгнали ли из села? Правда ли, что они меня дождутся?

Скоро мысли повернули в другую сторону. А чего мне вообще ожидать? В легенде про декабрьских детей, которых отдавали в лес, говорилось, что их к себе забирал колдун. Как интересно, он выглядит? Он быстро её съест или даст время проститься с жизнью? А может, это и не колдун вовсе, а волк серый меня съест?

За этими думами и прошла закатная пора. Впервые я ощущала на себе ночной воздух, такой холодный и покалывающий кончик носа. Шаль согревала мои плечи и не давала падать духом. Где-то там ждут мама и папа. А вдруг я стану первой, кого зима не тронет? Тогда и не будут люди звать меня колдуньей, тогда и полюбят меня, и перестанут бояться.

— Так-так…

Я оборачиваюсь на чей-то голос. Передо мной стоит молодой парень. Высокий, статный и красивый. На вид — осенний, их дети всегда отличались силой. Казалось, его совсем не смущал холод, от которого я уже продрогла. Парень долго рассматривал меня, и взгляд его не выражал ничего хорошего.

— Декабрьская, значит.
— Я…
— Давай покончим с этим побыстрее.

Парень хватает меня за горло и силой сжимает его. Воздух перестаёт попадать в мои лёгкие, глаза слезятся, в ушах звенит. Мир, такой яркий и необычный, начинает казаться серым и тусклым.

Скрип.

Парень резко оборачивается и ослабляет хватку. Этого времени хватает, чтобы я вырвалась и прыгнула на снег.

— Что за…

Я вдыхаю и начинаю бежать, я бегу по старым листьям, а они предательски скользят под ногами. Пару раз я падаю, но поднимаюсь — другого шанса нет. Парень не сразу замечает, что я убежала, словно его кто-то отвлёк.

— А ну стоять!

Парень почти преодолевает расстояние между ним и мной, как только я вижу середину леса. Опушка, сплошь усыпанная снегом. Не выдуманным, настоящим. Молодой человек что-то бурчит под нос про то, что я не должна туда попасть. Это шанс! Я попаду.

У меня открылось второе дыхание. Ноги задвигались быстрее, картинка перед глазами запрыгала, в носу засвербело. Незнакомец тоже не отставал. Я начала чувствовать его дыхание на своём затылке, как вдруг…

— Вот же! Чёрт! Проклятый снег!

Кто-то с зимней части леса кинул ему снежок в лицо. А затем ещё и ещё. Пока он отвлёкся, я преодолела расстояние между осенней частью леса и зимней.

— Проклятая девчонка!

Только я хотела ему что-то ответить, как меня резко хватают за плечи и несут.

— А! Пусти меня! А!
— Тише, тише, милая, всё будет хорошо.

Мы отдаляемся от осенней опушки, оставляя незнакомца ругаться себе под нос. Мы остановились лишь через несколько сажень.

— Как ты? Нигде не болит?
— Горло болит.
— Тебя чуть не задушили. Не волнуйся, ты в безопасности. Как тебя зовут?
— Меня Яна.