Не та драконица для ректора 2: Пламя Истины

Глава 1. «Почему я не превращаюсь?»

Знаете, есть разные виды Судного дня. Есть библейский, с трубами, ангелами и прочими спецэффектами, от которых даже у голливудских режиссеров начнется нервный тик и желание сменить профессию на разведение фиалок. Есть личный, когда ты случайно отправляешь сообщение, предназначенное лучшему другу с подробным описанием недостатков твоего начальника, этому самому начальнику, и потом полдня сидишь под столом, притворяясь ветошью. А есть мой. Мой Судный день был назначен на четверг, три часа пополудни, на главной арене Академии Драконьей Сущности. И в билете, который мне мысленно выписала судьба (с пометкой «без возможности обмена и возврата»), было указано: «Главное действующее лицо и, по совместительству, главный позор — Лира, человек, который очень хотел стать драконом, но, кажется, не очень в этом преуспел».

Утро этого дня было тихим. Слишком тихим. Таким тихим, что было слышно, как мои нервные клетки, выстроившись в очередь (соблюдая, что характерно, все правила этикета), совершают массовое самоубийство, прыгая с обрыва здравого смысла в пучину паники. Каждая клеточка орала: «Беги, дура! Это ловушка!». Но ноги почему-то не слушались.

Даже Люциан, мой фамильяр, этот вечно фонтанирующий трагическими сонетами , который обычно начинает требовать завтрак, громко цитируя Шекспира с самого рассвета, молча сидел в углу. Он нервно вылизывал лапу, создавая в своей космической шерсти небольшую, но очень убедительную черную дыру. Он, видимо, тоже чувствовал, что сегодня запахло не просто жареным, а настоящей гастрономической катастрофой. И жарить, увы, собирались не сосиски, а репутацию его бестолковой хозяйки.

— Хозяйка… — наконец прошептал он, не поднимая головы, и его голос звучал так, будто он прощался со всем миром, включая любимые сосиски и недописанную поэму о трагической любви картофелины к моркови, которая так и не смогла преодолеть социальные барьеры кулинарии. — Может, не надо? Скажемся больными? У тебя может быть… э-э-э… спонтанная аллергия на публику! Или внезапная боязнь открытых пространств! Или редкая форма драконьей ветрянки! Очень трагично, заразно, все поймут и разбегутся в ужасе, спасая свои шкуры. Я даже могу наколдовать тебе пару убедительных зеленых пятен. С температурой, мигренью и экзистенциальным кризисом.

Я затягивала пояс формы, который, кажется, уменьшился на два размера от моего внутреннего напряжения.

— Поздно, Люциан, — прохрипела я, пытаясь застегнуть воротник формы на шее, которая внезапно стала чужой, очень тонкой и абсолютно не готовой к гильотине общественного мнения. — Я сама себя загнала в эту ловушку. Я публично пообещала. Отказаться сейчас — это расписаться в том, что я не только самозванка, но еще и трусиха. А этого Виолетта мне не простит. Она съест меня на завтрак без соли и перца, а потом еще и косточки обгложет на десерт, запивая моим позором, как дорогим коллекционным вином.

Люциан поднял на меня свои глаза-галактики, полные скорби и вселенской тоски.

— Тогда у меня есть план «Б», — оживился он, и в этих глазах зажглись безумные огоньки надежды, которые обычно не предвещали ничего хорошего, а лишь грядущий скандал. — Я выбегу в центр арены в самый ответственный момент в костюме горящей сосиски! Это отвлечет всеобщее внимание! Все будут так потрясены глубиной моей метафоры (человек — всего лишь пища для огня!), что забудут про тебя! Я готов пожертвовать собой ради искусства и тебя, хозяйка! Представь заголовки: „Героический фамильяр спасает хозяйку ценой собственной репутации! Мир искусства в шоке! Драконья академия требует ввести курс по метафизике кулинарии!“»

Я представила эту картину: Люциан, пылающий во славу абсурда, ошарашенный ректор, падающие в обморок аристократки, пожарные маги в панике пытаются потушить сосиску-философа… и поняла, что план Люциана был еще хуже, чем полное отсутствие плана. Это был план «Омега» — полное и безоговорочное уничтожение остатков моего достоинства, с последующей невозможностью появиться в обществе даже в маске и темных очках.

«Лиза, прекрати истерику, — раздался в голове деловой, как стук каблуков по паркету, голос Ирены Петровны, моего внутреннего финансового директора по вопросам выживания. Она никогда не паниковала, она только считала убытки. — Это не казнь. Это публичная презентация продукта. Продукт — это ты. Целевая аудитория — враждебно настроенные инвесторы. Твоя задача — продемонстрировать уникальные торговые преимущества. А именно: наличие крыльев и способность дышать огнем. Действуй по протоколу. Эмоции — в графу „непредвиденные расходы“. И выпрями спину. Сутулый продукт хуже продается. И улыбайся. Улыбка обезоруживает. Или пугает, если она достаточно безумная. В твоем случае, второй вариант предпочтительнее. И не забудь: если провалишься, придется выплачивать неустойку в виде трех лет отработки на кафедре древних рун. А там пыльно».

О, Ирена Петровна знала, как мотивировать. Угроза пыли и древних рун была страшнее самого магистра Стерна.

С такими советчиками — внутренним бухгалтером-садистом и фамильяром-сосиской — враги были не нужны.

Путь до арены был похож на последний путь приговоренного к казни, только без толпы с помидорами, но с гораздо более острыми взглядами. Коридоры, казалось, стали длиннее, а взгляды студентов, встречавшихся мне по пути, — острее и проникали прямо в душу, вытаскивая оттуда все мои детские страхи и неуверенности. Никто ничего не говорил. Они просто смотрели. С любопытством, со злорадством, с толикой страха (вдруг я все-таки дракон?). Я была главным развлечением дня. Гладиатором, которого сейчас выпустят на съедение львам общественного мнения. И львы были голодны. Они уже точили когти, надували щеки и предвкушали кровавое зрелище.

Арена для практических занятий была огромной. Круглая площадка, покрытая ослепительно белым, мелким песком — идеальный фон для драконьего золота или, что вероятнее, для моего публичного пятна позора. Трибуны были высокими и уже забиты до отказа. Студенты, преподаватели… казалось, вся академия, включая привидений из подвалов и говорящих горгулий с крыши, пришла посмотреть на мое шоу. Или на мой провал. Ставки принимались, я уверена. Где-то в укромном уголке магистр Гролин наверняка устроил тотализатор. Коэффициент на то, что я превращусь в дракона, был, наверное, один к миллиону. На то, что я сбегу с воплями — один к одному.

Глава 2. «Кто я, если не дракон?»

Знаете, в чем главная, жесточайшая ирония экзистенциального кризиса, разыгравшегося прямо на публичной арене и транслировавшегося на все магические факультеты? В том, что когда ты лежишь на самом дне колодца отчаяния, в полной темноте и сырости, после того как твой жизненный сценарий сгорел синим, нет, *золотым* пламенем (в моем случае, буквально — я светилась как неисправная гирлянда на новогодней распродаже), Вселенная не сбрасывает тебе спасательную веревку, чтобы вытащить тебя из ямы.

О, нет. Она, эта злобная, вечно хихикающая шутница, сбрасывает тебе на голову инструкцию по сборке этой самой веревки. Причем инструкция написана курсивом, на древнеэльфийском, требует нечеловеческих усилий по дешифровке и сопровождается примечанием: «Процесс самосборки не гарантирует выживания. Используйте на свой страх и риск».

Именно такой инструкцией оказалась для меня старая, потрепанная книга, которую мне подбросил на тумбочку невидимый курьер (уверена, это был ректор Кайлен, потому что кроме него и Люциана никто не знал, что я жива, а Люциан принес бы ее в зубах, натертую звездной пылью и при этом издавал бы критические звуки, словно книга была недостаточно стильной).

После моего "Пробуждения" на арене, которое оказалось полным, безоговорочным, катастрофическим фиаско трансформации, моя жизнь окончательно превратилась в нечто среднее между плохим реалити-шоу, где никто не выбывает, но все страдают, и трагифарсом, написанным в состоянии глубокого алкогольного опьянения. Я ждала грозного рыка. Ждала пламени. Ждала, ну, хоть какой-то чешуи или намека на крылья. А получила… столб света, который был слишком ярким, слишком правильным, и аромат жасмина. Жасмина, Карл! Драконы пахнут серой, кровью и властью, а не как освежитель воздуха в туалете для дам высшего света!

Вся моя выстроенная с таким трудом идентичность рухнула. Я жила, веря, что я — дракон. Ну, ладно, не совсем дракон, а хотя бы полукровка с огненным темпераментом и перспективой отрастить пару внушительных крыльев. Я терпела насмешки Виолетты, мирилась с постоянным голодом (признайтесь, драконы постоянно хотят есть, это часть их шарма), даже смирилась с необходимостью прятать чешую и контролировать свой нервный, спонтанный свет. И всё это ради чего?

Ради того, чтобы в самый ответственный момент, когда нужно было рявкнуть, из меня вышел ослепительный, идиотский фейерверк, который лопнул все зеркала в радиусе ста метров, нанеся колоссальный ущерб академии и моему самолюбию.

Я не дракон. Не полукровка. Я — просто… ошибка. Дефект. Фейерверк с отложенным действием. Брак. Нулевой лот на аукционе магических способностей. Все мои надежды, все мои страхи, связанные с драконьей кровью, оказались пустышкой, которой хватило только на один очень дорогой, но бессмысленный пшик. Я — просто Лира. Никто. Пустое место с функцией аварийного освещения. И это было невыносимо, потому что даже для пустого места мне не хватало стабильности.

Я заперлась в своей комнате, которая быстро превратилась в штаб-квартиру сумасшедшего ученого, одержимого саморазрушением и самобичеванием. Я не ела, не спала, а просто лежала, глядя в потолок, и вела бесконечные, изматывающие диалоги со своими внутренними демонами, которые, к слову, обрели вполне четкие голоса.

Дни сливались в один большой, серый, экзистенциальный ком, пропитанный ощущением абсолютной, всепоглощающей никчемности. Если бы у отчаяния был цвет, он был бы бледно-серым с золотистыми искорками стыда.

«О, хозяйка, не отчаивайся! — надрывался Люциан , чтобы не раздражать меня до полного уничтожения, теперь материализовался в виде крохотного, мерцающего, полупрозрачного облачка размером с котенка над моей головой и вещал голосом трагика, озвучивающего рекламные ролики о похоронных услугах. — Это была не неудача, а… перформанс ! Акт современного искусства! Ты показала им всю тщетность бытия, хрупкость ожиданий! Глубоко! Я уже набросал критическую статью: „Сияние как метафора экзистенциальной пустоты в творчестве юной Лиры“. Это будет фурор в мире искусства! Мы продадим эти ослепительные провалы на аукционе!»

— Люциан, если ты сейчас же не заткнешься и не перестанешь называть мое фиаско «перформансом», я выкину тебя в окно. Ты знаешь, какой длины здесь лестницы, ты будешь лететь до утра, — прошипела я, натягивая одеяло на голову.

— Но, дорогая, ты не можешь! Это же твоя сущность! Твой внутренний критик, твой моральный камертон! — пищал он, вздымая крошечные, облачные ручки в отчаянном жесте.

— Мой моральный камертон звучит как бракованный хор. Уходи!

Я швырнула в него подушкой, и он, с обиженным, почти неразличимым писком, который звучал как хлопок провалившейся вечеринки, растворился в воздухе, оставив после себя лишь легкий, раздражающий запах ванили.

Так прошло два дня. Два бесконечных, серых, вязких, как болотная жижа, дня. На третий день стены комнаты начали давить на меня с такой силой, что я поняла: ещё немного, и я либо сойду с ума от осознания своей никчемности, либо начну фотосинтезировать, превратившись в бледный, светящийся фикус. Мне был нужен воздух. И самое главное — одиночество. Настоящее, вселенское одиночество, где нет Люциана и нет шансов на внезапный приступ незапланированного сияния.

Поздней ночью, когда вся академия погрузилась в сон, который, как мне казалось, был гораздо более заслуженным, чем мой, я, закутавшись в самый темный плащ, какой только смогла найти (он был шершавым и пах нафталином, но главное — он был невидимым), выскользнула из комнаты. Мои ноги сами понесли меня наверх, по бесконечным винтовым лестницам, мимо пыльных портретов бывших ректоров, которые, казалось, провожали меня осуждающими взглядами, полными разочарования в моих способностях к трансформации. Я чувствовала, что даже каменные ступени под моими ногами стонут от этого позора.

Моей целью была астрономическая башня — самое высокое и самое пустынное место во всей академии, куда даже студенты-романтики боялись подниматься из-за обилия призраков, пронизывающих до костей сквозняков и слухов о том, что там живет дух очень злого преподавателя геометрии. Это было идеальное место для личного, очень пафосного конца света.