Не те Романовы

Введение. Романовы.

В дружной семье и в холод тепло.

Я знаю, что умираю. Это не страх, не паника - просто тихое, спокойное знание, которое живёт где-то в глубине сознания. Врачи говорят маме, что я в вегетативном состоянии, что нужно разговаривать со мной, рассказывать истории, создавать "позитивную атмосферу". Но я всё слышу, всё понимаю. И я знаю то, чего не знают они - времени у меня осталось совсем немного.

Меня зовут Айдай. Романова Айдай Мустафакызы. Да, странное комбо, согласна. Просто мы, конечно же, не те Романовы, о которых все думают, когда слышат эту фамилию. И даже близко не могли бы быть ими. Ведь мы - казахи. А фамилия у нас должна была быть “Рахмановы”, но во время СССР произошла путаница, казахские фамилии знали не все. Поэтому вместо Рахмановых нас записали как Романовых. С тех пор, так и осталась эта фамилия, прижилась, и её не стали менять.

Сейчас мне двадцать три года, и я лежу в реанимации городской больницы после падения с лошади. С Грозы - той самой кобылы, которую мама купила мне в память об отце. Это, конечно, не помогло прогнать тоску по папе, но было для меня ценным подарком и еще одним напоминанием о том, какая у меня прекрасная семья, и как меня в ней все любят.

Папа умер два года назад. Мустафа Романов. Ему было всего пятьдесят восемь лет, когда его сердце не выдержало. Мы так и не поняли, что это было. Может быть, тромб. Или другое - инсульт, инфаркт. Уже не столь важно. Тогда же это было шоком для всех. Ничего не предвещало беды. Я тогда жила в Астане. Вечером звонила маме, а она долго не брала трубку. Потом все таки взяла и со слезами на глазах попросила пока не звонить, сообщила, что папа упал в ванной, она вызвала скорую, и пока не понимает, что происходит. Через полчаса мне позвонил брат и сообщил: “Айдай, милая, папы больше нет”. Я тогда впервые услышала, как плачет мой брат, Адиль. Слезы сами потекли, а реакцией сначала был шок, я стала кричать: “Ты что шутить? Нельзя так шутить. Вообще не смешно. Как так? Как?”. Потом пришло осознание. Всю дорогу до Семея я молчала, плакала, и смотрела в окно. Друзья Адиля, которые были за рулем, пытались меня хоть как-то подбодрить. Они предлагали сладости, бургер, газировку, и прочее. Но разве что-то способно утешить ребенка, потерявшего родителя? Даже если тебе 40, 60 - ты никогда не готов к потере папы или мамы. Теряя одного родителя, мы словно теряем одно крыло. Теряя двух - перестаем летать вообще. Я была папиной дочкой - все так говорили. Внешне я действительно пошла в него: высокая, со светлой кожей, чёрными волосами и большими тёмными глазами. Правда, есть одна особенность - небольшой шрам между бровями, оставшийся от ветрянки в детстве. Мама всегда говорила, что это делает меня особенной, но я его и не стеснялась.

После папиной смерти я хотела уйти за ним. Серьёзно хотела. Мир без него казался неправильным, пустым, лишённым смысла. Мне казалось, что я лишняя в этой семье. Ведь правду говорят: Дочь всегда ближе отцу, а сын - маме. Так я себя и ощущала всегда: Папиной дочкой. Именно папиной. Не мамы, не брата, и не дедушки с бабушкой. Только папы. Он даже называл меня “Принценсулей”, а не принцессой, потому что “Принцесса” казалось слишком грубым словом для его любимой доченьки. Я не видела смысла жизни без отца. Не видела смысла чего-то добиваться, потому что мне хотелось каждую радость и гордость делить с папулей. Но потом было много разговоров по душам с мамой. Я видела, как ей тяжело. Если я потеряла отца, то она потеряла любовь всей своей жизни, человека, которого любила сорок лет. Я переехала обратно в Семей, чтобы быть ближе к родным и, особенно, к маме. И стала заниматься тем, чем давно хотела - начала писать книги, стихи, и песни. Большую часть времени я проводила дома или в магистратуре. И чтобы я совсем не свихнулась, мама купила мне Грозу - рыжую кобылу с характером, точь-в-точь как я сама. "Папа хотел бы, чтобы ты жила", - сказала мама тогда. И я поверила. Жила два года, училась любить жизнь заново, находила радость в мелочах. А теперь вот лежу здесь, подключённая к аппаратам, а Гроза стоит в конюшне без хозяйки.

- Доктор Нурланов, - слышу я голос мамы, - скажите мне честно. Есть ли надежда?

Мама. Романова Лейла Жумаковна. Ей недавно исполнилось шестьдесят, но выглядит она гораздо моложе. Смуглая, с каштановыми волосами и небольшими, но очень выразительными карими глазами. Мы с Адилем совсем на неё не похожи - пошли в отца. Но в последнее время я стала замечать, что мой взгляд становится всё больше похож на мамин. Хотя раньше все говорили, что я копия папы. Говорят, девушки, похожие на отца, самые счастливые. Как бы не так… Посмотрите, где я сейчас.

От мамы мне достались только аккуратный носик и пухлые губки - то, чего не было у папы. А ещё харизма и искренность, которые нельзя купить ни за какие деньги. На фотографиях молодости мама была красивой, дерзкой девушкой с длинными волосами, в которую когда-то влюбился мой отец. Несмотря на прошедшие годы, её лицо так и осталось милым. Прям так ей и говорили часто: “Лейла Жумаковна, вы такая миленькая”. А мы с мамой смеялись между собой над этим. Я её подтрунивала, когда она меня ругала: “Мама, что-то ты уже совсем не миленькая”, а она сразу переставала злиться.

- Лейла Жумаковна, - отвечает доктор Нурланов голосом, в котором я слышу профессиональное сочувствие, - состояние Айдай стабильное, но очень тяжёлое. Травма головного мозга серьёзная. Сейчас она находится в вегетативном состоянии.

- Что нам делать? - мамин голос дрожит, и мне хочется протянуть к ней руку, обнять, сказать, что всё будет хорошо. Но моё тело не слушается.

- Говорите с ней. Рассказывайте истории из семейной жизни, включайте её любимую музыку. Создавайте тёплую, знакомую атмосферу. Слух - последнее, что покидает человека. Она может вас слышать.

Да, слышу. Каждое слово, каждый вздох, каждую слезинку.

- А прогноз? - это голос Адиля, моего старшего брата. Он стоит у окна - я это чувствую. Адиль всегда становился у окна, когда нервничал.

Глава 1. Эхо друг друга.

- Айдай, помнишь, как ты любила историю любви аташки с апашкой? - мама берёт мою руку и гладит её. - Ты даже сказала как-то: "И даже если мир перевернётся, я никогда не перестану верить в любовь, потому что история любви моих дедушки с бабушкой - это сплошной сюжет для кино или книги". Давай вспомним вместе?

Да, так и было. Мне очень нравилась эта история. Среди всех семейных рассказов история любви дедушки Жумака и бабушки Кульсары была моей самой любимой. Может быть, потому что она была полна романтики и приключений. А может, потому что я своими глазами видела, как они любили друг друга даже в старости, когда приезжала к ним в деревню на каникулах.

Мы называли их просто аташка и апашка - с казахского "ата" означает дед, "апа" - бабушка. Простые, домашние слова, которые согревали сердце.

- Расскажи мне эту историю ещё раз, мамочка, - хочу попросить я, но могу только лежать и слушать.

- Хорошо, доченька, - говорит мама, устраиваясь поудобнее. - Давай вспомним, как всё начиналось…

1955 год. Деревня Актас на востоке Казахстана.

Жумак только что вернулся с фронта - его комиссовали после ранения в ногу. Ему было двадцать пять лет, он был высоким, статным мужчиной со светлой кожей и пронзительными карими глазами. В деревне его считали завидным женихом, но он пользовался своей популярностью и не спешил жениться.

В тот день он приехал в соседнюю деревню на свадьбу. Его двоюродный брат Серик женился на девушке по имени Гульжан. А у Гульжан была младшая сестра - Кульсары.

Кульсары было девятнадцать лет. Она была необычайно красива - смуглая кожа, удивительные зелёные глаза и рыжие волосы, что было редкостью среди казашек. Поговаривали, что именно так и выглядели раньше настоящие казахи. Но этническая красота была не единственным её достоинством. Кульсары славилась своим сильным характером и бесстрашием.

Когда Жумак впервые увидел её на свадьбе, она танцевала традиционный казахский танец. Её движения были грациозными, но в то же время полными внутренней силы. Зелёные глаза сверкали в свете керосиновых ламп, а рыжеватые волосы развевались как языки пламени.

Жумак стоял у стены юрты и не мог оторвать от неё взгляд. Он, который всегда был уверен в себе с женщинами, вдруг почувствовал себя мальчишкой. Сердце билось так громко, что ему казалось - все вокруг его слышат.

- Кто это? - спросил он у своего двоюродного брата.

- Кульсары, сестрёнка моей жены, - ответил Серик. - Красавица, но характер у неё... Не каждый справится.

- А что с характером? - заинтересовался Жумак.

- Своенравная очень. В прошлом месяце скакала одна в соседнюю деревню, за лекарством для младшего брата. Ночью, представляешь? С ребёнком на руках. Никого не послушала, хотя все отговаривали. Хотя… - задумался Серик, - Она тогда, считай, спасла жизнь ему. У нас в деревне нужного лекарства не было, а он таял на глазах от лихорадки. Если бы не она, кто знает, что бы случилось… А теперь вот, мальчик бегает, смеется.

Жумак только улыбнулся. Смелые женщины его не пугали - наоборот, привлекали.

Когда танец закончился, Кульсары направилась к выходу из юрты - подышать свежим воздухом. Жумак последовал за ней.

- Красиво танцуете, - сказал он, подойдя к ней.

Кульсары обернулась. Увидев незнакомого мужчину, она настороженно подняла брови.

- Спасибо. А вы кто такой?

- Жумак, двоюродный брат жениха. А вы, должно быть, Кульсары.

- Должно быть, - сухо ответила она и отвернулась, глядя на звёздное небо.

Но Жумак не отступал. Что-то в этой девушке зацепило его за живое.

- Слышал, вы недавно в одиночку ездили за лекарством для брата, - сказал он.

- И что с того? - Кульсары повернулась к нему, и в зелёных глазах вспыхнул огонёк. - Осуждаете?

- Наоборот. Восхищаюсь. Не каждая девушка решится на такое.

Кульсары внимательно посмотрела на него, словно оценивая искренность его слов. Что-то в его взгляде заставило её сердце забиться чаще.

- Мне пора, - сказала она и направилась обратно в юрту.

Но Жумак запомнил это лицо, эти глаза, эту гордую посадку головы. И понял - он влюблён. По-настоящему, серьёзно, навсегда.

Следующие несколько месяцев Жумак находил любые поводы, чтобы приехать в деревню Кульсары. То к Серику в гости, то по делам, то просто так. И каждый раз искал встречи с ней.

Кульсары поначалу держалась холодно. Она была не из тех девушек, которые легко поддаются мужскому обаянию. Но постепенно Жумак завоёвывал её сердце - своей настойчивостью, добротой, чувством юмора.

Они подолгу разговаривали о жизни, о мечтах, о будущем. Жумак рассказывал о войне, о том, что видел и пережил. Кульсары делилась своими мыслями о семье, о том, как трудно им живётся после смерти родителей.

И вот однажды, когда они сидели у реки и смотрели на закат, Кульсары поняла - она влюблена. Это пришло к ней как откровение. Она посмотрела на профиль Жумака, освещённый золотистым светом заходящего солнца, и сердце её наполнилось такой нежностью, что стало трудно дышать.

- Жумак, - тихо позвала она.

Он повернулся к ней, и в его глазах она увидела то же самое чувство.

- Кульсары... - прошептал он и потянулся к ней.

Но она отстранилась.

- Не надо, - сказала она, и голос её дрожал. - Не надо ничего говорить.

- Почему?

- Потому что я обещана другому.

Жумак почувствовал, как мир рушится у него под ногами.

- Как это - обещана?

- Атастыру, - объяснила Кульсары. - Меня с детства сосватали за сына давних друзей семьи. Я его даже никогда не видела, но обещание дано. И скоро должна состояться официальная помолвка.

Атастыру - древний казахский обычай, когда родители или родственники договариваются о браке детей ещё в младенчестве. Это считалось делом чести, и нарушить такое соглашение было практически невозможно.

- Но ты же его не любишь! - воскликнул Жумак.

- Любовь... - Кульсары горько улыбнулась. - Что такое любовь перед семейным долгом? Мой старший брат растил нас после смерти родителей. Он дал слово. Я не могу его подвести.

Глава 2. Семья не по крови.

Утром в палату тихо заходит Алина. Я чувствую её присутствие ещё до того, как она подходит к кровати. От неё пахнет парфюмом “Императрица”, который отправляет тебя прямиком в начало нулевых, когда ты его слышишь. Мама дремлет в кресле, её рука всё ещё лежит на моей.

- Тётя Лейла, - шепчет Алина, - можно я посижу с ней?

Мама просыпается, моргает, пытаясь сфокусировать взгляд.

- Алина, доченька, - говорит она, поднимаясь с кресла. - Как ты рано. Не спала?

- Не могла, - отвечает Алина и садится рядом со мной. - Всё думала о ней.

Они сидят теперь вдвоём у моей кровати. Алина берёт мою руку, а мама остаётся в кресле, не решаясь уйти.

- Тётя Лейла, - говорит Алина после долгого молчания, - я хочу сказать вам спасибо.

- За что, дорогая?

- За то, что вы всегда были для меня как вторая мама. А ваша семья - как вторая семья. Знаю, может звучит глупо...

- Совсем не глупо, - мама перебивает её, и в её голосе слышится тепло. - Ты же знаешь, что мы тебя всегда считали своей.

Алина кивает, но слёзы всё равно текут по её щекам.

- Просто... После смерти мамы я иногда чувствовала себя такой одинокой. И только здесь, с вами, я понимала, что у меня есть дом.

Мама встаёт с кресла и обнимает Алину.

- Доченька, - говорит она мягко, - а ты помнишь историю про моего младшего брата Ерлана?

Алина поднимает на неё удивлённые глаза.

- Дядю Ерлана? Конечно, помню. А что с ним?

Мама садится обратно, собираясь с мыслями.

- Я хочу рассказать тебе эту историю. Чтобы ты поняла - семья это не всегда про кровное родство.

1968 год. Азовка, деревня на Востоке Казахстана.

Кульсары рожала своего шестого ребёнка - младшего сына, которого назовут Ерланом. Роды были тяжёлыми, самыми сложными из всех, что ей довелось пережить. Она была уже не молода, и организм с трудом справлялся с нагрузкой.

Жумак не отходил от роддома. Он расхаживал по коридору, курил одну папиросу за другой, вздрагивал от каждого крика. Рядом с ним стояли старшие дети - Ернар, Лейла, Жания, Айнур, Мерей. Все ждали, все молились.

Когда наконец показалась акушерка с завёрнутым в пелёнку свёртком, Жумак бросился к ней.

- Сын, - сказала она устало. - Здоровый мальчик. Но мать... Мать потеряла много крови. Сейчас без сознания.

Жумак взял ребёнка на руки. Малыш был красивым - розовощёким, с тёмными волосиками. Но Жумак смотрел не на него, а на дверь палаты, за которой лежала его Кульсары.

- Можно к ней? - спросил он.

- Пока нет. Подождите.

Прошло несколько часов, прежде чем Кульсары пришла в себя. Она была бледная, слабая, но живая. Жумак сидел рядом с её кроватью, держал за руку, а на коленях у него спал новорождённый Ерлан.

- Как он? - прошептала Кульсары.

- Красавец, - ответил Жумак. - Весь в тебя.

Но это было не так. Ерлан совсем не походил ни на Кульсары, ни на Жумака. У него были совершенно другие черты лица, другой разрез глаз, даже форма головы была иной.

Поначалу никто не обращал на это внимания. Дети часто не похожи на родителей, особенно в младенчестве. Но шло время, Ерлан рос, и различия становились всё более очевидными.

Он был спокойным, меланхоличным ребёнком. В то время как все остальные дети Жумака и Кульсары были активными, шумными, общительными, Ерлан предпочитал тишину и одиночество. Он мог часами сидеть с книгой или просто смотреть в окно, о чём-то думая.

Внешне он тоже кардинально отличался от семьи. Кульсары была смуглой, с зелёными глазами и рыжеватыми волосами. Жумак - светлокожий, кареглазый. Все их дети унаследовали какие-то черты родителей. Но не Ерлан.

У него была очень светлая, почти белая кожа, зеленые, но поникшие, грустные глаза и тёмно-каштановые волосы. Он рос высоким и худощавым, в то время как все остальные дети были крепкими и коренастыми.

Когда Ерлану исполнилось семь лет, соседи начали перешёптываться. Жумак слышал эти разговоры и злился, но виду не подавал. А вот Кульсары страдала. Она видела косые взгляды, слышала недомолвки.

- Может, он приёмный? - спрашивали особенно бестактные.

- А может, не от мужа? - шептали самые злые языки.

Однажды вечером, когда дети спали, Жумак не выдержал.

- Кульсары, - сказал он, - скажи мне честно. Этот ребёнок... он мой?

Кульсары побледнела.

- Как ты можешь такое спрашивать? - прошептала она. - Жумак, я никогда... Ты же знаешь, я никогда не смогла бы...

- Знаю, - быстро сказал он. - Прости. Просто... Он такой не похожий на нас.

- Дети разные бывают, - ответила Кульсары, но в её голосе слышалась неуверенность.

Они больше не говорили об этом. Но сомнения остались, отравляя их отношения. Жумак старался любить Ерлана как всех остальных детей, но что-то внутри него сопротивлялось. А Кульсары мучилась, не понимая, откуда взялось это различие.

Ерлан рос, чувствуя себя чужим в собственной семье. Он был умным мальчиком и понимал, что отличается от остальных. Это делало его ещё более замкнутым и печальным.

Время шло. Ерлан окончил школу, поступил в институт. Он изучал литературу, писал стихи, мечтал стать поэтом. Его братья и сёстры выбирали более практичные профессии, но Ерлан жил в мире грёз и фантазий.

В семнадцать лет случилось то, что изменило всё.

В соседней деревне произошла авария. Молодой парень по имени Кайрат попал под трактор и потерял много крови. Его срочно доставили в районную больницу, где потребовалось переливание крови.

Кайрат жил с приёмными родителями - Амиром и Гульжамал. Они растили его с младенчества, любили как родного сына. Но когда врачи взяли у них кровь на анализ, выяснилось, что ни одна не подходит для переливания.

- Как это возможно? - недоумевал Амир. - Он же наш сын!

- Возможно, группа крови досталась от дальних родственников, - предположил врач. - Такое бывает.

Но анализы показали не просто несовместимость групп крови. Они показали, что Кайрат вообще не мог быть биологическим сыном Амира и Гульжамал.

Глава 3. Степь зовёт.

Я снова погружаюсь в сон. Или это не сон? В вегетативном состоянии грань между явью и грёзами стирается. Реальность растворяется, и я оказываюсь где-то между мирами - между жизнью и смертью, между прошлым и настоящим.

Сначала всё размыто, как сквозь туман. Но постепенно картинка проясняется, и я понимаю - я больше не Айдай. Я - Кульсары. Молодая, девятнадцатилетняя Кульсары, и мне нужно спасти младшего брата.

Ночь. 1955 год. Деревня погружена в тишину, только где-то вдалеке воет ветер. Я стою у постели маленького Серика - ему всего пять лет, и он горит от лихорадки. Лицо красное, дыхание тяжёлое, губы пересохли. Старший брат Нурлан мечется по дому, не зная, что делать.

- Кульсары, - говорит он отчаянно, - в нашей деревне нет нужного лекарства. А до районной больницы три дня езды. Он не доживёт.

- А в Самсоновке? - спрашиваю я, хотя знаю ответ.

- В Самсоновке есть. Но это сорок километров через степь. И ехать нужно ночью - днём будет поздно.

Я смотрю на брата, на его пылающее личико, и принимаю решение.

- Седлай лошадь, - говорю я твёрдо.

- Кульсары, ты с ума сошла! - Нурлан хватает меня за плечи. - Одна, ночью, через степь? Да ещё с ребёнком на руках?

- А что ещё делать? Смотреть, как он умирает?

- Я поеду сам.

- Ты останешься здесь. Ты ведь и сам болеешь, еле держишься на ногах, что мы будем делать, если потеряем вас обоих? А я справлюсь.

Нурлан долго смотрит мне в глаза, потом вздыхает.

- Ты упрямая, как наш отец. Хорошо. Но берёшь Акбоза - он самый быстрый и надёжный.

Через полчаса я уже в седле. Серик завёрнут в тёплое одеяло и крепко прижат к моей груди. Акбоз - белый жеребец с умными глазами - нетерпеливо переступает с ноги на ногу. Он чувствует важность момента.

- Аллах шипасын берсін біздің Серікке, - шепчет мне вслед Нурлан, целуя Серика в лоб. - Пусть Аллах дарует исцеление нашему Серику.

И мы срываемся с места.

Сначала дорога идёт по знакомым тропам, мимо домов односельчан. Но вскоре деревня остаётся позади, и начинается степь. Бескрайняя, величественная казахская степь.

Луна висит высоко в небе, освещая серебристым светом волнующееся море травы. Ковыль шелестит на ветру, создавая мелодию, которую знают только степные дети. Воздух чист и прохладен, пахнет полынью и свободой.

Акбоз летит, как ветер. Его копыта едва касаются земли, грива развевается, и кажется, что мы не скачем, а парим над степью. Серик тихо стонет у меня на руках, но я чувствую - он ещё держится.

- Терпи, братишка, - шепчу я ему в ухо. - Скоро будем на месте. Скоро тебе станет лучше.

Степь простирается до самого горизонта. Холмы сменяют равнины, равнины переходят в холмы. Где-то вдалеке виднеются силуэты сайгаков - они замерли, наблюдая за нашим стремительным полётом, а потом растворяются в ночи.

Красота вокруг потрясающая. Звёзды усыпали небо так густо, что кажется - протяни руку и сорвёшь горсть небесных алмазов. Млечный Путь тянется через весь небосвод, как дорога в бесконечность. Такого неба не увидишь в городе - только здесь, в степи, где нет ни одного лишнего огонька, можно понять истинное величие космоса.

Ветер играет с моими волосами, и я чувствую себя частью этого мира - древнего, вечного, неизменного. Мои предки тысячи лет скакали по этой земле. Здесь жили и любили, рожали детей и хоронили стариков, радовались и страдали поколения казахов.

Акбоз знает дорогу. Он родился в этих местах, и степь для него - родной дом. Он обходит овраги, выбирает самые удобные тропы, чувствует каждую кочку и каждый камень.

- Молодец, мой хороший, - говорю я, поглаживая его шею. - Ты понимаешь, как важно то, что мы делаем.

Час проходит за часом. Степь не кончается. Она живёт своей жизнью - в траве шуршат мелкие зверьки, где-то вдалеке кричит сова, изредка мелькают огоньки глаз ночных хищников. Но ничто не пугает меня. Я дочь степи, и степь меня защищает.

Серик становится всё тяжелее. Лихорадка не спадает, и я чувствую, как горячо его тело даже через одеяло. Время играет против нас.

- Быстрее, Акбоз, - прошу я. - Ещё быстрее.

И жеребец откликается. Он летит теперь так, что земля мелькает под копытами сплошной полосой. Грива хлещет по лицу, ветер свистит в ушах, но я не боюсь. Я знаю - мы успеем.

Постепенно пейзаж начинает меняться. Степь становится более холмистой, появляются редкие деревья. Значит, приближаемся к Самсоновке.

Но вместе с этим что-то меняется и во мне. Или в самом сне. Краски становятся менее яркими, воздух - более тяжёлым. Красота степи начинает казаться зловещей.

Луна прячется за облака, и мир погружается в полумрак. Ветер усиливается, становится холоднее. Акбоз начинает спотыкаться - то ли устал, то ли дорога стала труднее.

- Что происходит? - шепчу я, но голос мой звучит странно, как будто доносится издалека.

Серик в моих руках становится всё тяжелее. Нет, не тяжелее - он словно растворяется. Я смотрю вниз и с ужасом вижу, что держу уже не ребёнка, а что-то неопределённое, туманное.

- Серик! - кричу я, но звука нет. Голос пропал.

Степь вокруг темнеет. Трава чернеет, звёзды гаснут одна за другой. Красота превращается в кошмар. Холмы становятся похожими на могилы, редкие деревья - на виселицы.

Акбоз под мной тоже меняется. Его белая масть тускнеет, становится серой, потом чёрной. Он больше не летит - он спотыкается, задыхается, падает.

- Нет! - пытаюсь крикнуть я. - Не сейчас! Мы почти добрались!

Но жеребец заваливается набок. Я чувствую, как лечу в пропасть, как земля уходит из-под ног. Серик исчезает из моих рук, растворяется в воздухе.

Я лечу и лечу, и понимаю - это не Кульсары падает. Это я, Айдай, снова переживаю своё падение с Грозы. Сон смешивается с реальностью, прошлое с настоящим.

Удар. Боль. Темнота.

Резкий электрический разряд пронзает моё тело. Я чувствую, как каждая клетка вздрагивает, как сердце судорожно сжимается и начинает биться снова.