Не тронь меня!

Часть 1. В Аду всегда есть место. Глава 1

Кто бы мог подумать, что чужие вопли могут быть символом надежды? Уродство. Гадостное чувство.  Человека можно превратить в животное. Остается один инстинкт – выживание. Крики других –шанс, что сегодня день не твоей боли.

   При всем желании я не мог бы сказать, сколько дней нахожусь в заточении. Часы, дни, недели –  все давно слилось в болезненную бесконечность, прерываемую редкими передышками, когда моему телу позволяют восстановить силы.

   Я в аду. Я в чьем-то подвале, где даже стены оглохли от визгов тех, кому невозможно выбраться отсюда.

   Шесть камер, расположенных по кругу. Шесть клеток, в которых нам суждено мучительно умирать, стеная и задыхаясь в лужах крови. Мы под охраной нескольких человек, и все они – озабоченные садисты, которым нравится причинять людям боль. Главный – Серый, высокий жилистый мужчина с внешностью, которая не отражает гнилости натуры. Он привез нас сюда, чтобы воплощать свои больные фантазии. Они рвут, травят, ломают.

   Морщусь, когда короткую случайную тишину разрывает новый вопль Алены - девушки из камеры слева: ее клетка через одну от моей, и, если прижаться к толстому стеклу, ограничивающему камеру, то можно увидеть край ее темницы. Мы – подопытные крысы, оказавшиеся на растерзании душевнобольных людей.

   Я бы и рад заткнуть уши, чтобы отгородиться от ее криков, только это не слишком помогает. Вынужден признать, что Алена самая стойкая из нас: несмотря на всю боль, она не молит о пощаде, а раз за разом сыпет проклятиями на головы мучителей. К сожалению, они смешиваются с ее собственными криками, со стонами оргазмов охранников и ударами плетей об ее поруганное тело.

   Вероятно, было бы лучше, если бы Алена плакала, как Таня – вот кто никогда не сопротивляется. Покорно принимая все, что ей уготовано. Она похожа на безумную куклу, которая отрешилась от бренного мира. Серому не нравится покорность, ему подавай погорячей, и наверно поэтому Таню обычно избивают и уходят, а Алене приходится еще и выносить домогательства со стороны мужчин.

   – Что б ты сдох, сука! – не сдается измученная Алена, а я различаю поворот ключа в замке ее камеры.

   Невольно сжимаюсь всем телом, а изнутри, из затравленной души, поднимается волна противной дрожи.

   Животный страх.

   Я отлично знаю, что камера между мной и Аленой пустует: прошлый жилец не выдержал пыток и на днях умер. Для меня это означает только одно – я следующий.

   Серый выходит в центр круга, на обозримое всеми пленниками пространство, и, заправляя рубаху в штаны, поворачивается ко мне, плотоядно улыбается:

   – Радуйся, паренек. Сегодня эта сучка отработала за вас двоих, тебя я трахать не буду, отдыхай.

   Остатки былой гордости требуют послать его к черту, но сильно обострившийся в камерах инстинкт самосохранения не дает словам сорваться с губ: сглотнув слюну, которая мешает дышать, я благодарно киваю.

   На самом деле к сексуальным контактам Серый принуждает только женщин, меня и еще одного парня, имени которого я не знаю, он не трогает. Иногда я даже удивляюсь, почему: мы все для него не люди, а лишь куски живой плоти. Тела, ломая которые, он получает удовлетворение.

   Отворачиваюсь к стене, прикрывая глаза, и думаю о том, что надо поспать. Тишина вокруг слишком редкая штука, а спать под оглушительные вопли просто невозможно. Однако Серый еще не ушел: он гремит чем–то металлическим, и я снова смотрю в его сторону. Там, где он стоит, находятся несколько столов и металлических стеллажей, заваленных щипцами, шприцами, ножами, тисками... Перечислять можно до бесконечности, но от этого только хуже. С большинства орудий даже не смыта кровь предыдущих жертв, они валяются на всеобщем обозрении, безмолвно напоминая о своей опасности.

   В руках у Серого кандалы – четыре крупных обруча с колечком на каждом. Эти штуки смыкают на руках и ногах заключенных и закрепляют на цепи, которая есть в каждой камере. Человек оказывается на привязи, почти без движения, скованный и беспомощный.

   Удостоверившись, что я наблюдаю за ним, Серый произносит:

   – А ведь сегодня у нас с тобой юбилей, паренек.

   Я напрягаюсь, не решаясь даже предположить, что это может быть за праздник и как мы его отметим.

   – Ты гниешь в этой камере уже два месяца, а до сих пор жив...

   Что это будет? Новая извращенная пытка? Меня будут резать? Или срывать кожу с пальцев ног? Располосуют спину причудливым узором, сплетенным кончиком кнута?

   – Я пригласил гостей, – громко говорит мой враг и взмахом руки указывает в сторону узкого коридора – прохода, который ведет к свободе... или приводит сюда: в последний приют для тех.

   Два мужика выходят из тени, волоча худое женское тело.

   «Еще одна игрушка для похотливого урода», – думаю я, но внутренний голос неприятно урчит. Что–то не так.

   Голова девушки опущена вниз, рыжие волосы грязными сальными прядями рассыпались по плечам, а по ее рукам размазана едва подсохшая кровь. Я выпрямляю спину, стараясь рассмотреть пленницу получше, – она кажется отдаленно знакомой. Но я отказываюсь ее узнавать. Не хочу в это верить.

   – Куколка, открой личико, – командует Серый, обращаясь к девушке, но та никак не реагирует на его игривый приказ.

   Нахмурившись, он кивает подчиненным, и один из них, с силой дернув девушку за волосы, поднимает ее голову вверх. У меня вырывается стон.

   Лера!

   Она выглядит полубезумной и, кажется, даже не осознает, где находится.

Глава 2

   Ночь проходит беспокойно. Я не сплю ни минуты, вслушиваюсь в звуки, надеясь и одновременно страшась понять, что Лера пришла в себя.

   Ближе к утру она начинает стонать, что–то бессвязно бормочет, кого–то зовет. Я снова оказываюсь возле стекла и, нарушая правила, пытаюсь разговаривать с ней, как–то успокоить. Вероятно, Лера не слышит меня, потому что молчит.

   – Парень, тебя давно током не шарахало? – рявкает охранник, выглядывая из прохода. – Правила еще никто не отменял – разговоры запрещены, так что заткнись и сиди тихо!

   Я невольно морщусь, отступая на шаг, потому что мое тело помнит, как больно, когда через тебя пропускают ток. Ты корчишься и дергаешься, как цыпленок, живьем насаженный на вертел. А если в это время у охранников плохое настроение, то мощность тока становится такой сильной, что потом еще долго пахнет мясом. Твоим собственным паленым мясом.

   Бросаю на помощника Серого затравленный взгляд и все–таки выполняю приказ: отхожу к своей койке и забираюсь на нее с ногами. Это довольно широкий лежак, у меня даже есть подушка и старое, местами дырявое одеяло  – роскошь, учитывая, что на мне давно уже стоит клеймо «труп».

   Много часов после этого я наблюдаю за Лерой: она пытается встать, дергает руками и ногами, вижу, что плачет, но я ничем не могу ей помочь. Не свожу с нее глаз, будто если посмотрю в сторону, то в эту же секунду ее заберут, украдут, обидят.

   Нас кормят раз в сутки; совершенно безвкусная, но хоть какая–то еда. Сегодня это пресное подобие каши – вязкая масса серого цвета, – но я с жадностью поглощаю ее, потому что завтра кормежки может и не быть – Серый уже несколько раз «забывал» покормить своих зверюшек.

   Лера, едва попробовав кашу, морщит нос и отшвыривает тарелку в сторону. Та с грохотом катится по каменному полу и замирает возле стеклянной стены. Лера следит за тарелкой и только теперь задерживается взглядом на стекле. Наши взгляды встречаются. На ее лице отражается удивление, смятение и... радость?

   – Антон!.. – она выкрикивает мое имя и с силой подается вперед, но цепи не пускают.

   Охранник в мгновение оказывается возле ее камеры и, угрожая палкой со сверкающим электрическим зарядом на конце, велит заткнуться. Лера подчиняется, затихая, но все равно не сводит с меня глаз. Я отвечаю тем же: пытаюсь передать ей хоть каплю своего тепла, пусть не боится, пусть верит, что отсюда можно выбраться. Надежда сильнее страха. Лера должна верить, что есть путь на свободу.

   К сожалению, мой внешний вид вряд ли ее утешит: волосы отросли и давно не мылись, торс обнажен и почти весь грязно–фиолетового цвета. Мой мучитель любит освежать краски побоев, а я – его полотно. На левом предплечье несколько незаживающих язв – еще в первые дни моего пребывания в камере Серый оставил на мне отметины раскаленным железом и периодически раздирает раны, не давая коже восстановиться. И все равно пересохшими губами я шепчу Лере ласковые слова, моля бога, чтобы она их поняла.

   Я с ужасом осознаю, что близится вечер: Серый всегда приходит примерно в одно и то же время. И сегодня он верен себе: гогоча над собственными шутками, Серый и двое охранников – его любимчики – выходят в центр зала. Они долго и громко спорят, какие из инструментов выбрать на этот раз. Нас в темницах пятеро, и мы все реагируем на приближение боли по–разному. Таня громко всхлипывает в своей камере – ей всегда достается первой. За ней безымянный и уже беззубый парень – зубы ему вырвали две недели назад. Он всегда причитает и жалобно молит о пощаде, которую все равно не получает. Алена материт своих насильников, предрекая им скорую и мучительную смерть, а Лера испуганно молчит. В ее лице снова появляются какие–то безумные черты: глаза бегают из стороны в сторону, ни на чем не задерживаясь, а губы шепчут что–то короткое. Мне мерещится, что это мое имя.

   Порывшись в горе орудий для пыток, Серый выбирает две длинные и достаточно толстые палки. Перекладывает их из руки в руку, примеряется и наконец поворачивает голову в сторону Тани, которую я не вижу из–за того, что у наших клеток общая стена. Улыбнувшись, Серый говорит:

  – Нравится, детка?

   Девушка начинает всхлипывать сильнее.

   – Ну, ну, милая, – ухмыляется мерзавец, перемещаясь в ее сторону, – тебе ведь доставалось и побольше, ничего – переживешь и это…

   И снова время замирает, пронизанное криками Тани, а позже и парня без имени. Его стегают розгами. Он хрипит и давится своей кровью, но мне кажется, что их пытки заканчиваются быстрее, чем обычно. Я уверен, что не ошибся, потому что глаза Серого горят азартом: ему не терпится поиграть с новой зверюшкой – Лерой.

   Я оказываюсь возле своего стекла быстрее, чем охранники доходят до ее камеры. Колочу кулаками по прозрачной стене.

   – Не трогайте ее!

   Мучители только посмеиваются, распахивая двери в клетку Леры. Ее глаза широко распахнуты от страха, а сама она, что есть сил, вжимается в стенку – убежать невозможно, она прикована цепями.

    – Давай договоримся, – кричу я Серому, – возьми меня! Слышишь? Делай со мной что хочешь – не трогай ее!

    Реакции никакой. Он склоняется над своей жертвой и, стискивая ее подбородок тонкими пальцами, заставляет посмотреть на него.

    – Куколка, а ты сегодня бодрее, чем вчера, мне это нравится, – он говорит негромко, но я весь превратился в слух, и меня передергивает от его слов. – Согласись, было бы неинтересно отыметь тебя,а ты бы даже не вспомнила этого?

Глава 3

   Мне кажется, что за всю ночь я так и не сомкнул глаз: лежал на полу и, дрожа всем телом, слушал сдавленные рыдания Леры. Я смутно помню, как в отчаянье обнял ее голые ноги. Она не оттолкнула.

   Открыв глаза, обнаруживаю себя прижатым лицом к ее острым коленкам. Мои руки крепко держат лодыжки Леры, а ее пальцы запутались у меня в волосах. Несмело шевелюсь, решая, что все еще сплю, и боясь спугнуть видение. Бок, на котором я лежу, занемел от неудобной позы, а Лера, оказывается, накрыла «нас» одеялом. Ее сон всегда чуткий, и от моего движения она открывает глаза, а, едва поняв, что я не сплю, сразу же убирает руку и отстраняется.

  – Извини, – говорю я, и Лера, пряча взгляд, кивает.

   Она молчит и не смотрит на меня, когда я отхожу, чтобы одеться: из вещей у меня только серые бесформенные штаны и белье, которое выдают в те редкие разы, когда позволяют умыться.

   Бросив взгляд через стекло, я понимаю, что вся одежда Леры осталась в другой камере, да и та совершенно испорчена – порвана или разрезана ножом. Оборачиваюсь, перехватывая ее взгляд. Лера смотрит туда же, и, вероятно, наши мысли схожи, потому что она привстает и пытается завернуться в одеяло, закрепив его над грудью.

   – Наверное, они выдадут тебе рубашку, –  говорю я, вспоминая, что Алене и Тане после умывания полагалось по не новой, но чистой длинной рубашке.

   Лера безразлично пожимает плечами и, похоже, не знает, что делать, как себя вести. Быстро сгребаю в сторону простынь, освобождая ей место на койке.

   – Только не садись снова на пол, – тороплюсь сказать  я. – Можешь занимать весь лежак... Я тебя не трону.

   На мгновение наши взгляды встречаются, и мне мерещится, что щеки Леры становятся пунцовыми; в клетке полумрак, так что я плохо вижу даже ее лицо, не то чтобы судить о его цвете.

   Она присаживается сначала на самый край, потом как будто смелеет и садится уже нормально.

   Не разговариваем. Я не нахожу слов, чтобы выразить, как мне жаль... Или не жаль?

   У меня ведь не было выбора. Если бы я нашел другой способ спасти ее, я бы и пальцем к ней не прикоснулся, однако все вышло, как вышло.

  – Знаешь, мне очень жаль, Лера…

   Пытаюсь подобрать слова, но выходит плохо. Ей не понравится то, что я скажу.

   – Я, правда, не хотел, чтобы наш первый раз был таким. То есть... твой, не обязательно со мной... Ах, черт!..

   Отхожу к стеклу и застываю взглядом на центре зала: там, на столе, лежит неприметная на первый взгляд штука – небольшой, чуть раскрытый металлический цветок, щедро украшенный витиеватым рисунком. С первого взгляда понятно: работа настоящего мастера. Садиста. Стоит цветку коснуться твоей кожи, он захлопывает свои лепестки, сжимаясь и прикусывая твою плоть, небольшой кусок. Неприятно, но можно терпеть. Настоящая боль приходит потом, когда один из охранников начинает поворачивать закрытый бутон, а зажатая в нем кожа натягивается, скручивается... и, смешиваясь с твоим беспомощным воплем, рвется...

  Жмурюсь, стараясь отогнать от себя воспоминания. Странно, но я бы хотел повернуть время вспять: тогда было больно только моему телу, сейчас же Серый нашел способ, как разорвать мне душу.

   Резко поворачиваюсь к Лере.

   – Если для того, чтобы спасти твою жизнь, надо будет сделать это снова – я сделаю, – отрывисто говорю я.

   Она вскидывает голову, прожигая меня гневным взглядом, и теперь я уверен, что ее щеки пылают.

   – Снова изнасилуешь меня? – обиженно спрашивает она.

  Злюсь. Подхожу ближе, встряхивая ее за плечи.

   – Если понадобится, да!

   Лера фыркает, а я распаляюсь все больше.

   – Ненавидь меня, презирай! Но я не позволю, чтобы эти скоты прикасались к твоему телу! – выпаливаю я. – Думаешь, их будут заботить твои ощущения? Или, может, надеешься, что они не изобьют тебя после или во время «этого»? Они животные, Лера! Я много дней слушаю вопли Алены! Только ты – не она… Ты сломаешься, ты… погибнешь…

   Лера громко выдыхает, и ее брови сходятся на переносице. Мне кажется, что сейчас она наговорит мне гадостей, но вместо этого Лера отворачивается, дергая плечами и стараясь скинуть с себя мои руки. Отпускаю ее, и она сразу пересаживается в сторону, изредка бросая на меня непонятные взгляды.

   Койка достаточно широкая, так что я позволяю себе лечь рядом с ней: моя голова возле ее ног, а руку я закладываю вместо подушки и прикрываю глаза. Сейчас только утро и, если уже привычная схема жизни в темницах не изменится из–за появления Леры, то до вечера нас никто не тронет.

   Пытаюсь задремать, но сон не идет. Ворочаюсь, не находя удобного положения: спину тянет от ночного сна в скрюченном состоянии. И есть кое–что еще: не могу отделаться от мысли, что Лера наблюдает за мной. Выжидаю немного и распахиваю глаза. Серый взгляд ее глаз действительно застрял на мне: скорее всего она решила, что я сплю, иначе бы так не растерялась. Только зачем ей вообще наблюдать за мной спящим?

   – Если хочешь высказать, какая я сволочь, давай, – предлагаю я, – облегчи душу.

   Лера покусывает губы и молчит, скользит взглядом по моему телу: я почти чувствую невидимые прикосновения к шее, груди, животу... Добравшись до края штанов, Лера хмурится, и ее взгляд устремляется выше, замечая, наконец, язвы на моем предплечье. Я вздрагиваю, когда ее холодные пальцы касаются воспаленной кожи вокруг.

Глава 4

   Я еще долго слышу шаги охранников, хотя их давно уже нет. Серый ушел зализывать раны, но не сомневаюсь, что он вернется, чтобы восстановить свою власть надо мной. И, что еще хуже, – над Лерой.

   Не прекращаю проклинать себя за то, что полез в драку. И в это же время хвалю себя.

   Я прав.

  Я виноват.

  Я не знаю.

   Мне кажется, что я схожу с ума. От боли, от страхов. От разъедающей внутренности беспомощности и от отчаянья. Они стали моими друзьями, они пытаются стать мной.

  Охранники вернутся, чтобы отомстить, поглумиться, поиграть. Растоптать и уничтожить. Какой я был дурак, когда считал, что физическая боль – самое страшное, что они могут со мной сделать.

  Лера ворочается у меня на руках и стонет, приоткрывая глаза.

  – Все хорошо, – тороплюсь соврать я, но она обессиленно опускает веки и качает головой.

  – Отпусти меня.

 Ее ладони упираются мне в грудь, но я не пускаю – Лера слаба, мне почти не приходится прикладывать усилий, чтобы удержать ее.

  – Отпусти... – ее мольба заставляет мое сердце страдать, но я поступаю, как эгоист: не позволяю себе лишиться последних мгновений, когда могу сжимать ее в объятиях.

   – Антон, не трогай меня... Я теперь грязная... – ее голос, переходящий в шепот, ранит глубже, чем могло бы ранить острие ножа, пронзившего плоть.

   Притягиваю Леру к себе, обнимаю так крепко, что она кряхтит от неудобной позы, но я не могу разжать руки.

  – Не говори так, не говори, – прошу я, но Лера не слушает.

  Ее руки наполняются силой и толкают меня.

  – Пусти!

    Это уже приказ. Могу ли я и дальше удерживать ее против воли?

   Лера выбирается из кольца моих рук, неуверенно присаживаясь на край койки, свешивает ноги вниз. Ее лицо в кровоподтеках, на уголке губ засохшая кровь – Серый ударил ее, когда она укусила его за...

– Почему бы им просто не убить нас? – спрашивает Лера, но не дожидается моего ответа и продолжает, – им нравится унижать, причинять боль...

   Отойдя прочь, она останавливается возле стекла и прижимается к нему лбом. Смотрит в центр зала на «игрушки» нашей охраны, наваленные на столах и стеллажах.

– Они насилуют всех женщин? – Лера задумчиво водит пальцем по прозрачной стене. – На теле Тани нет синяков, похожих на пальцы...

   Я отвожу взгляд: во время купания я был уверен, что Лера рассматривала только Алену, но, похоже, она успела увидеть больше, чем я предполагал.

– Таню они только бьют.

– Почему? Она ведь красивая, – спрашивает Лера, поворачиваясь ко мне лицом.

   Пожимаю плечами и честно говорю, что думаю:

– Она покорная, а Серый любит, когда жертва кричит...

  Лера отворачивается, снова глядя прямо перед собой. Она долго молчит, и я уже решаю, что разговор окончен, когда Лера тихо произносит:

– То есть, если я буду выполнять все, что он скажет, и буду... покорной, – она давится этим словом, – то... он не будет долго насиловать меня?

  Мои щеки вспыхивают, словно их прижгли раскаленным железом.

– Лера!

   Она качает головой.

– В то, что он совсем меня не тронет, я не верю. Ты же его слышал... Он хочет, чтобы ты все увидел...

   Воздух застревает в горле, и я давлюсь готовыми сорваться с языка возражениями. Сжимаю руки, впиваясь пальцами в ладони, и морщусь от уродливой правды ее слов.

– Я хочу, чтобы ты мне кое–что пообещал, – просит Лера, и я поднимаю на нее глаза.

   Ее лицо почти спокойно, даже губы не дрожат. И только в глазах плещется беспокойное серое море – волны отчаянья с грохотом бьются о берег безнадеги.

– Не смотри.

   Я отворачиваюсь, выполняя приказ.

– Нет, не сейчас, – она грустно выдыхает, – тогда, когда он будет делать со мной все... это. Не смотри. Я не хочу, чтобы ты видел.

   Лера не выказывает страха: она не дрожит и не плачет, а я думаю, что лучше бы было наоборот –  истерика, слезы, мольба – я бы понял все это и попытался утешить, но ее наигранное спокойствие делает меня совершенно беспомощным и ненужным.

   Серый устроит ей публичную казнь, и все ради того, чтобы сделать мне побольнее. Зачем я два месяца боролся, цеплялся за свою никчемную жизнь, если сейчас я утащу на тот свет еще и девушку, которую люблю?

– Обещай мне, – настаивает Лера, и я киваю.

– Хорошо.

   Ее ладонь скользит по заляпанной кровью рубахе, поглаживая живот. Лера морщится, отворачиваясь от стекла, и возвращается к койке. Она пытается лечь и недвусмысленно дает понять, чтобы я подвинулся, но кажется, я прирос к своему месту. Согнув ноги, Лера устраивается рядом, но я проявляю инициативу и притягиваю ее к себе. Кладу ее голову на колени, осторожно поглаживаю по волосам.

Глава 5

   К ночи никто не приходит. Я растерян, Лера удивлена. Что это, новый, более изощренный способ насилия? Ожидание неизбежного, растянутое и оттого еще более напряженное?

   Минует день, за ним следующий. За все это время в камеры не заглянул ни один охранник. Это становится все меньше похоже на случайность: или нас всех решили уморить голодом, или наверху – на столь желанной и недосягаемой свободе – что–то происходит.

   Стараясь сберечь силы, никто из заключенных не общается между собой: нас не тянет на разговоры и обсуждение происходящего, каждый лежит на своей койке и молча коротает оставшиеся дни.

   Временами Лера различает чьи–то голоса и крики, но ни я, ни Алена ничего не замечаем: у Алены повреждено левое ухо, а у меня вторые сутки не прекращается сильнейшая головная боль, так что я просто неспособен сосредоточиться на чем–то.

   Почти все время я рядом с Лерой: держу ее за руку, дотрагиваюсь до волос или, как сейчас, пристраиваюсь вдоль ее тела, когда она спит, обнимая за талию. Сама она ведет себя отстраненно – не касается меня первой, не пытается обнять или даже сказать что–то ласковое.

   Ей снятся кошмары, и я знаю, что мой образ преследует ее в этих снах. Для ее незащищенной души насилие, совершенное над телом, оказалось слишком тяжелым ударом. Ночами Лера плачет, а я делаю вид, что крепко сплю, чтобы не стеснять ее своими неловкими извинениями, но сам, бывает, часами лежу, упершись взглядом в ее затылок и чувствуя, как родное тело содрогается от слез.

***

   К третьей ночи жажда становится непереносимой. При каждом вдохе горло режет битым стеклом, а в теле слабость и полная апатия.

    Не нахожу себе места: я бы многое отдал за глоток воды, хоть за маленькую каплю. Неожиданное решение предлагает Алена: она окрикивает меня и Леру, и, поддерживая друг друга, мы подходим к стеклу. Лысая девушка улыбается, показывая нам свою руку – на ее запястье красуется свежая почти круглая рана.

– Способ не загнуться раньше времени, – говорит она. – Кровь не вода, конечно, зато не сдохнешь!

– Это помогает от жажды? – я сомневаюсь.

   Лера стоит рядом, неуверенно поглядывая на свои руки.

– Ну, моча помогает куда лучше, но это не для вас –  вы у нас из нежного теста!

   Лера, вздохнув, возвращается к кровати, а я усаживаюсь рядом.

– Второй вариант не годится, – уверенно говорит Лера.

   Я киваю, хотя... Отвергаю свои мысли: это крайняя мера, только когда другие варианты не помогут. Но я запомню – раз уж мы решили бороться до конца, то все средства подойдут, а пока…

   Протягиваю Лере руку, тыльной стороной ладони вверх. Она поднимает на меня недоуменный взгляд.

– Прокуси, – объясняю я. – Если Алена говорит, что это поможет, надо попробовать.

– Антон, пить кровь это... не по–людски, – сопротивляется Лера.

– У тебя есть предложение получше? – настаиваю я.

   Лера растеряна, но она, как и я, на грани: еще чуть–чуть, и наши собственные тела откажутся подчиняться, покорившись подступившей слабости. Лера неуверенно сжимает своими пальцами мою руку — кисть и ближе к локтю –  и наклоняется ртом к моему запястью. Она медлит, но все–таки прикусывает мою кожу. Чувствую острие ее зубов, они продавливают мою плоть, вгрызаясь в тело, и я уже жду, как вот–вот кожа лопнет... Но внезапно Лера прекращает.

   Она отстранятся, вытирая ладошкой свои губы.

– Я не могу, Антон, – оправдывается она. – Я еще не хочу пить, честно–честно.

   Мы оба знаем, что она врет. Но молчим.

   Ложусь на спину, увлекая Леру за собой, и она разрешает мне обнять себя, ложась сбоку.

***

   Я сплю, ослабшей рукой прижимая к себе Леру, когда замутненное сознание среди звуков, уже ставших привычными, выхватывает топот нескольких пар ног. Распахиваю глаза, обнаруживая, что Лера уже не спит.

   Почти одновременно мы принимаем сидячее положение и успеваем как раз к тому времени, когда в центр зала забегают Серый, Жора и тот третий, который был с ними в прошлый раз. Их одежда мятая, несколько дней не меняная.

   За считанные минуты Жора и третий вытаскивают из камер Безымянного и как обычно не упирающуюся Таню. Парень упрашивает не причинять им боли, но его вопли внезапно обрываются. Как и мольба Тани. Уверенным движением Жора перерезает горло им обоим.

   Побросав трупы друг на друга, троица направляется к дверям моей камеры.

   Мы отступаем: снова пытаюсь закрыть ее своим телом, но Лера отходит.

– Встань за мной, – командую я.

– Нет, они снова изобьют тебя, – отказывается Лера, увеличивая расстояние между нами.

– Привет, голубки, – начинает Серый, взглядом, полным ненависти, глядя прямо на меня. – Скучали?

   Его товарищи не ждут приказа – уверенным шагом они надвигаются на меня, и я выставляю вперед руки, собираясь сражаться. Жора замахивается, а мне удается увернуться, но, к сожалению, это дает мне всего секунду форы, потому что почти сразу Третий припечатывает кулаком мне в нос, отчего я на теряюсь в пространстве. Чувствую, как крепкие руки хватают меня за предплечья и тащат к стене, рывком бросая на пол.

Глава 6

   Просыпаюсь от собственного крика и резко принимаю сидячее положение. Лоб покрыт испариной, и липкие капли пота стремительно стекают по позвоночнику вниз. Отрывисто дышу, скользя взглядом по комнате, в которой я очнулся. Где я?

   Это не камеры очередных пыток, не клетка, из которой я уже и не надеялся выбраться. Вокруг уютная комната, погруженная в предрассветную дымку, раскрашенная светом ночника и убаюканная мерным ходом часов, расположившихся на тумбочке.

Я жив?

   Отбрасываю одеяло, испуганно ощупывая свой живот. Ничего. Нет даже следа от раны, нанесенной мне Серым, после того как… как он убил Леру! Боль стискивает грудь, но я вдруг слышу любимый голос:

– Антон, ты в порядке?

   Лера, зевая, входит в приоткрытую дверь. Я часто моргаю, боясь поверить своему видению. На ней белая растянутая майка и шорты, волосы свободно спадают по плечам.  Она выглядит домашней и милой – как раньше, до нашего общего кошмара.

Киваю.

– Ты кричал, – она не соглашается, усаживается на край кровати, а потом, откидывая одеяло, придвигается ближе ко мне.  – Снова кошмары?

   Я прикрываю глаза, пытаясь понять, где правда, а где вымысел. Темница, месяцы плена...  Серый и пытки, которые он устраивал... Лера, изнасилованная и убитая на моих глазах… Сон? Снова провожу рукой по животу – раны нет.

   Чувствую легкое прикосновение ее пальцев к своему плечу: она пробирается выше, поглаживает за ухом, легко царапает мочку.

– Все хорошо, – шепчет Лера. – Я рядом.

  Ее голова ложится мне на грудь, а теплая ладонь скользит по моей коже.

– Просто сон…

  Накрываю ее руку своей, крепко сжимая тонкие пальцы. Лера похожа на мираж, который я страшусь потерять, но она не исчезает.

– Где ты была? – мне кажется, я откуда–то знаю ответ, но все равно спрашиваю.

– Кормила собаку.

Это успокаивает меня. Мой старый пес. Знакомая комната. И Лера рядом.

  Провожу ладонью по ее волосам: мягкие, скользящие между пальцами прядки. Я окутан ненавязчивым ароматом еловых веток – перевожу взгляд в дальний угол спальни и нахожу, что искал: там, в вазе, стоит пушистая лапка, украшенная несколькими блестящими игрушками.

Я дома.

  Лера вытянулась вдоль моего тела; я ощущаю ее тепло. Выворачиваю руку так, чтобы крепче стиснуть ее в своих объятиях.

 – Раздавишь, – бурчит Лера, но я чувствую, как она улыбается. – Давай спать?

   Она поворачивается в моих руках, выбирая позу поудобнее. Ее нога ложится поверх моих ног, а споСЛОВОое дыхание чуть заметно холодит кожу у основания шеи.

   Прикрываю глаза, все как раньше. Лера ночует у меня. Все хорошо. Но… пытки были такие… настоящие. Мне кажется, я до сих пор слышу крики насилуемой Алены. Чувствую боль своей раздираемой плоти.

   Вдыхаю поглубже. Все только сон.

   Не замечаю, когда поддаюсь усталости и проваливаюсь в сон, но даже спящий, я чувствую легкие, будто несмелые прикосновения Леры к моей щеке, и слышу писк - настойчивый механический писк какого–то прибора. Этот звук мешает и пугает одновременно.

   Мотаю головой, стараясь отмахнуться от тревожного сигнала, но он будто только становится громче. Неожиданно ощущаю боль в животе, с каждой секундой становящуюся все более заметной.

   Запоздало понимаю, что снова погружаюсь в кошмар.  И в этом кошмаре Лера так и осталась лежать на полу пыточной камеры в луже крови. Стараюсь сосредоточиться и проснуться, вырваться из цепких лап подступающего ужаса, но он словно не пускает: писк прибора становится все отчетливее, все беспоСЛОВОей. Часто дышу и… распахиваю глаза.

   Я лежу на кровати, но все вокруг изменилось. Где–то над головой, справа, пищит медицинская аппаратура; кругом белый плен: больничные стены, несколько столов и шкафчиков, до отказа набитых склянками с какими–то растворами.  Пытаюсь приподняться, но тут же падаю обратно – тело не позволяет. После секунды размышлений я понимаю, что перебинтован ниже груди и подключен к капельнице.

   Я все еще в кошмаре, сплю.

   Сжимаю ладонь, впиваясь ногтями в кожу, –  боль должна помочь, я хочу проснуться. Однако, как я не стараюсь, ничего не меняется: я все еще на больничной койке, раненный и напуганный.

  Считаю про себя до десяти. Каждый вздох доставляет неудобство, но я все–таки могу дышать – уже хорошо.

   Хочется поддаться чувству опустошенности и заплакать, но, похоже, мое подсознание затеяло новую игру: возле кровати, на которой я лежу, примостившись на кресле и положив голову рядом со мной, спит Лера. Ее темные пряди свободно рассыпались по постели, а вытянутая рука лежит на одеяле на моей груди.

   Сердце ускоряется, доводя писк прибора до лихорадочного перезвона. Я не могу понять, что происходит: я, очевидно, ранен, но тогда…  Я ведь видел, как Серый перерезал ее горло. Я помню, как она затихла, не сумев остановить кровотечение. После такого не выживают?

   Поднимаю руку и провожу по волосам Леры: на ощупь они точно такие, как я помню. Не вижу ее лица, но точно замечаю, когда она просыпается: ее тело напрягается, каменея, и уже в следующее мгновение Лера соскакивает со своего места, стремительно отдаляясь от моей кровати.