(не)японские сказки

Ронин Мандзю-доно

Давным-давно, когда страною Солнца Японией правил Сёгунат, решил однажды Сёгун[1] создать воина невиданного, чтобы никто и никогда не мог победить его армию и чтобы Император никогда не вернулся к власти.

Много дней и много ночей провёл Сёгун за тяжкими думами и, наконец, придумал.

Приказал он испечь большой мандзю[2]. Такой большой, чтобы сравнялся он ростом с человеком. Слуги удивились, но перечить Сёгуну не посмели. И вскоре мандзю был готов.

Что сделал Сёгун — никто не ведал. Но ожил мандзю, и с тех пор поступил на обучение к своему господину.

Долго ли коротко ли вырос ученик, и стали его вежливо и учтиво называть Мандзю-доно[3]. Сёгун же начал вынашивать планы захвата территорий соседних стран. Зачем они ему понадобились — до сих пор неизвестно.

Но случилась однажды беда. Коварный Кицунэ-сан[4] обманом завладел доверием Сёгуна и убил его. И японский народ пришёл в смятение и ужас.

Так Мандзю-доно стал ронином[5]. И пошёл он искать исчезнувшего Кицунэ-сана, чтобы отомстить ему за Сёгуна, которого он считал не только своим господином и учителем, но и отцом.

Спустя два дня пути повстречался Мандзю-доно быстрый самурай Усаги-сан[6]. Тот преградил нашему герою дорогу, не давая ему пройти дальше.

Выхватил ронин катану из ножен, приготовившись к бою с неприятелем. Но Усаги-сан поднял лапки в примирительном жесте и произнёс:

— О, великий Мандзю-доно, давай не будем проливать кровь, а решим проблему по-взрослому?

Ронин согласно кивнул и вернул клинок в ножны.

— Дзянкэнпон![7] — грозным дуэтом рявкнули они. Мандзю-доно выбросил ножницы, Усаги-сан тоже.

— Дзянкэнпон! — Вновь одинаковые результаты. На этот раз — бумага.

— Дзянкэнпон! — И Мандзю-доно, вновь выбросив бумагу, победил, ибо Усаги-сан выбросил камень.

— О, великий Мандзю-доно, ты победил, посему можешь проходить дальше.

Усаги-сан отвесил глубокий поклон ронину и пропустил его.

Спустя ещё пару дней путь Мандзю-доно преградил зубастый самурай Ооками-сан[8].

Выхватил ронин катану из ножен, приготовившись к бою с неприятелем. Но Ооками-сан поднял лапы в примирительном жесте и произнёс:

— О, великий Мандзю-доно, давай не будем проливать кровь, а решим проблему по-взрослому?

Ронин согласно кивнул и вернул клинок в ножны.

И затянул Ооками-сан заунывную песню о тёмных лесах да высоких горах. И заснули все в округе, не выдержав сего тоскливого пения.

Но стоило только запеть Мандзю-доно, запеть о великой Японии, о великом Сёгуне, как все тут же проснулись, встрепенулись и начали подпевать. Даже Ооками-сан не удержался и завыл, с удивительной точностью попадая во все ноты.

— О, великий Мандзю-доно, ты победил, посему можешь проходить дальше.

Ооками-сан отвесил глубокий поклон ронину и пропустил его.

Прошло ещё два дня и две ночи, и повстречался на пути Мандзю-доно огромный самурай Кума-сан[9].

Выхватил ронин катану из ножен, приготовившись к бою с неприятелем. Но Кума-сан поднял лапы в примирительном жесте и произнёс:

— О, великий Мандзю-доно, давай не будем проливать кровь, а решим проблему по-взрослому?

Ронин согласно кивнул и вернул клинок в ножны.

И затанцевал Кума-сан странный танец, похожий на традиционные танцы варварского племени. Мандзю-доно с любопытством наблюдал за Кума-саном, очень уж ему понравился сей странный танец, который сам ронин даже не стал бы пытаться повторить.

Зато он умел танцевать кое-что другое.

И стал он танцевать один из традиционных японских танцев. Один из буё, чем привёл в восторг и Кума-сана, и всех, кто был поблизости.

— О, великий Мандзю-доно, ты победил, посему можешь проходить дальше.

Кума-сан отвесил глубокий поклон ронину и пропустил его.

Ещё двое суток спустя дорогу Мандзю-доно преградил счастливый самурай Тануки-сан[10]. В лапке тот крепко держал токкури[11].

Выхватил ронин катану из ножен, приготовившись к бою с неприятелем. Но Тануки-сан поднял свободную лапку в примирительном жесте и произнёс:

— О, великий Мандзю-доно, давай не будем проливать кровь, а решим проблему по-взрослому?

Ронин согласно кивнул и вернул клинок в ножны.

И распили они вместе сакэ. Каждый выпил не менее десяти масу[12] из бездонного токкури. Так что воины немного, самую малость опьянели.

— А теперь приступим.

Тануки-сан вытащил невесть откуда два листа рисовой бумаги, две кисти и две баночки с тушью. Он и Мандзю-доно склонились над листами. Взяли по кисточке, обмакнули их в тушь и стали писать хайку[13].

Вскоре они завершили свои великие творения и отдали на оценку независимому жюри. Вышла ничья, ибо каллиграфический почерк оказался лучше у Тануки-сана, а смысл глубже у Мандзю-доно.