Неб(е)режно

Глава 1

Если вы никогда не совершали того, о чём глубоко сожалеете,

не читайте эту книгу

— Два бизнес-ланча, один с супом, второй без. Самовывоз через полчаса.

Я заказываю обед в ресторане, куда мы с мужем любим ходить, особенно когда у нас завал по работе. Он одинаково удобно расположен в пяти минутах ходьбы как от делового центра, в котором находится офис супруга, так и от моего агентства, но главный его плюс — там отменно кормят. Реально вкусно. Мы попробовали многое из меню и всем остались довольны.

С утра я настраивалась быстро разобраться с текущими делами, а с полудня провести несколько часов в строительных и кадастровых департаментах, но сегодня явно мой день, потому что план застройки оказывается утверждён, и я управляюсь за каких-то минимальных сорок минут.

Наша компания выиграла тендер на строительство жилого комплекса. Мы подтянули связи, заручились поддержкой не последних людей в городе и заявились на одновременную реконструкцию и облагораживание старого парка с зачахшим ручьём в том же районе.

Я не оговорилась, хотя формально фирма оформлена на мужа, но мы с ним вкалывали столько лет вместе, поднимая собственный строительный бизнес, что эта победа не просто обоюдно заслужена. Она равноценно наша. Выгрызена и отвоёвана.

Впереди ещё больше работы, только я наконец займусь исключительно любимым ландшафтным дизайном, делегирую связи с общественностью и взаимодействие с органами власти специально обученным людям, пусть муж в этих вопросах и доверяет на сто процентов лишь мне и каждый раз настаивает на моём непосредственном участии.

Я улыбаюсь, представляя лицо Стаса, когда он увидит план с визами и печатями.

Это дело нужно будет непременно отметить. Повод такой, что закачаешься. Сначала вечером вдвоём, а в выходные сходим всей командой в боулинг, например. Пока же я без предупреждения порадую благоверного горячим обедом, на который он меня сегодня вообще не ждёт, и лично вручу ему вожделенные документы. Возможно, хотя не так — скорее всего, мы попросим секретаря нас не беспокоить и немного пошалим. Настроение как раз на самом пике.

На таком подъёме я паркуюсь перед рестораном, забираю бумажный пакет с едой и тороплюсь пешком в офис.

В коридорах пусто. Все пользуются перерывом, чтобы перекусить, сбегать по делам или просто немного выдохнуть и развеяться. Я снова улыбаюсь и тяну на себя тяжёлую дверь в кабинет мужа.

Меня встречает надсадный женский стон, чавкающий шлепок и моё имя на резком мужском выдохе:

— Алла?

Я замираю на пороге с прилипшей к губам дебильной улыбкой и пялюсь на мужа с расстёгнутыми штанами, который вбурился сзади в девицу, распластавшуюся по его письменному столу. Она кажется очень молоденькой и напуганной. Таращится на меня круглыми глазищами, забыв закрыть рот, который так и остался в форме буквы «о» после того, как протяжно подбодрил крайне старательного любовника. Её юбка задрана до спины. Голые ягодицы кажутся неправдоподобно белыми на фоне чёрных брюк и такой же чёрной рубашки Стаса. Он разжимает пальцы, которые грубо впивались в кожу девичьих бёдер, и на ней остаются бордовые следы.

Я подмечаю все детали как будто бы со стороны.

Мозг категорически отказывается принимать увиденное за происходящее на самом деле.

Отмираю и иду строго на них.

Как только Стас её выпускает, девчонка стекает на пол рядом с ним, пытаясь одновременно одёрнуть строгую юбку и поправить распахнутую блузку. Она путается в собственных руках, и я вижу её чисто выбритую промежность и острую маленькую грудь, покрасневшую от интенсивного трения о поверхность стола.

У Стаса получается ловчее привести себя в порядок, моментально стянуть презерватив и спрятать возбуждённый член за ширинкой.

Нас разделяет стол с массивной приставкой для посетителей.

Если девчонка, на удивление и совсем не по закону жанра, опускает глаза и не глядит с вызовом, то мой муж не отводит своих от меня ни на секунду, словно может таким образом удержать на месте.

Я тоже смотрю ему в глаза.

Такие родные и такие чужие.

Роняю сумку с документами на пол. На ощупь вынимаю из пакета контейнер. Ставлю сам пакет на стол. Открываю крышку, мельком проверяю содержимое, достаю онемевшими пальцами отбивную и бросаю её в лицо мужа. Она немного не долетает и шмякается на какие-то бумаги на столе, забрызгивая всё вокруг белым соусом.

— Алла… — начинает он, отступая назад.

— Считай, что мясо кончило за тебя. — Я изо всех сил запускаю в него ёмкостью с пюре.

Снова промахиваюсь, или он так шустро уворачивается, однако горячая масса всё-таки попадает на шею девицы, и та взвизгивает.

Меня накрывает красной пеленой абсолютно неконтролируемой ярости. Я хватаю стаканчик, срываю крышку и выплёскиваю на девчонку ледяной лимонад. Она верещит громче. Стас обходит стол с другой стороны, но я оказываюсь проворнее и достаю суп.

— Твоя любимая уха по-царски, чтоб ты подавился, — хриплю я, потому что голос не слушается, зато руки работают чётко и наконец-то метко.

Жирное пятно растекается по рубашке и вызывает матерное мужское шипение.

Глава 2

Сначала ко мне возвращается слух.

Я различаю мужские голоса, но даже не пытаюсь разобрать, что они говорят.

Затем яркими картинками нападает память.

Я жмурюсь и пробую помотать головой, чтобы заблокировать их.

Подо мной что-то скрипит.

Голоса замолкают.

Ко мне кто-то подходит.

Я облизываю сухие губы и открываю глаза.

Надо мной склонился Стас. Его обеспокоенный взгляд сканирует моё лицо.

Он подаёт мне стакан с водой, а я смотрю на его руки и чётко вижу, как они сдавливают чужое податливое тело.

Руки, которые я так люб-била.

Прошедшее время встаёт комом в глотке и перекрывает дыхание. Я пытаюсь протолкнуть его, но лишь чувствую, как жарко становится в глазах.

Сосредотачиваюсь, чтобы не разреветься, и цежу шёпотом, который больше похож на скрежет пропойцы, очнувшегося с неподъёмным похмельем.

— Отойди. Меня от тебя мутит.

Вижу, как пальцы Стаса сжимаются вокруг стакана, и сильно вздрагиваю, поскольку до моего запястья дотрагиваются.

— Это врач, — нейтрально поясняет Стас, распрямляясь.

Я различаю руку в стерильной перчатке и мужской силуэт в медицинской форме.

— Приехали констатировать мою смерть? — спрашиваю абсолютно серьёзно, потому что внутри настолько пусто, будто вся жизнь вылетела из меня месте с содержимым контейнеров и рассыпалась прахом по всему кабинету.

— Всего лишь гипертонический криз, — усмехается врач, принимая мои слова за шутку.

— Вы ошибаетесь. — Я безучастно отворачиваюсь к спинке дивана, на котором, оказывается, лежу с подоткнутыми под плечи подушечками, лично вышитыми когда-то, чтобы привнести уют в строгую официальную обстановку, пялюсь в кожаную обивку и не мешаю натягивать на руку манжету тонометра. — Сегодня умерла Алла Бе-ло-ва. — Слышу раздражённый выдох мужа, но мне плевать. — Ты её породил, Белов, ты её и убил.

— Никогда не замечал за тобой склонности к подобной театральщине, — огрызается он и, я уверена, желваки на его лице ходят ходуном.

— Я тоже многого за тобой не замечала. Выходит, здесь мы квиты.

— Алла Михайловна, — обращается ко мне врач, — ваше состояние стабилизировано. Вам нужно пройти обследование, сдать…

— Отвезите меня в больницу, — прерываю его на середине предложения.

Он мне что-то отвечает, но я не вникаю. У меня на первом месте другие задачи.

Побороть слабость и принять сидячее положение.

Заставить себя встать, несмотря на головокружение.

Затормозить мужа, который порывается взять меня под локоть.

Я смотрю на его предательские руки и приказываю им:

— Не трогай.

Стас игнорирует мою просьбу, но едва его пальцы задевают меня, я начинаю кричать. С криком мой сорванный голос не справляется, но ужасный хрип, который его заменяет, пугает всех.

— Станислав Львович, я провожу Аллу Михалну. — Врач встаёт между мной и мужем, ловит мой, наверняка, безумный взгляд и спокойно предлагает опереться на его руку, что я и делаю. — Может, лучше каталку? Вам не стоит сейчас передвигаться самостоятельно.

— Заберите, пожалуйста, мою сумку.

— Я всё привезу, — отрезает Стас.

Я же цепляюсь за внимательные глаза над голубой маской и повторяю:

— Пожалуйста, заберите мою сумку.

Фельдшер, я с запозданием понимаю, что передо мной фельдшер скорой помощи, кивает, помогает мне присесть обратно на диван и принимает сумку, которую ему передаёт Стас.

Я рассматриваю свои ноги в тонких телесных колготках. Нахожу взглядом как попало брошенные туфли. Видимо, Стас меня разул и вызвал скорую. Наш семейный врач и близкий друг уехал на конференцию в другой город, иначе муж позвонил бы ему.

Может, и позвонил… Без разницы.

— Можно мне попить?

— Да, конечно.

Передо мной появляется полный стакан воды, поданный рукой в перчатке. С тихой благодарностью принимаю его и маленькими глотками пью прохладную воду, которая всё равно обжигает содранное горло.

Я никогда так не орала. Даже когда рожала детей, не говоря о том, что вообще очень редко повышаю голос. Обоих мальчишек я родила сама безо всякой анестезии. Кряхтела, ругалась, стонала, но не орала.

Озираюсь, как будто мои децибелы могли повредить стёкла или мебель. Натыкаюсь на наблюдающего за мной мужа. Он стоит недалеко от дивана, скрестив руки на груди. На нём надета уже белая рубашка.

— Переоделся, — обозначаю и осматриваю стол. — Его тоже уже успел сменить или сохранишь на память? — Стас стискивает челюсти, оставляя мой вопрос без комментариев, но я их и не жду. Похлопываю по дивану и добавляю: — А этого друга сожги. Я-то проверюсь на кожные инфекции, но на нём теперь моё лежачее проклятие. На всякий случай исключи неловкий момент внезапного падения с севера на юг, а то ещё подкосит не вовремя, и опозоришься.

Глава 3

Меня везут в дежурную больницу.

Стасу хватает ума не ютиться рядом со мной в скорой, но я уверена, что он едет по пятам, нарушая любые правила, которые становятся препятствием на его пути.

Уверена.

Какое, однако же, значимое слово. Я безусловно уверена, что, когда откроется дверь, он будет за ней, хотя сомневаюсь в столь многом.

Я по-прежнему уверена в нём и по-новому ему не верю.

Очень странное ощущение, которое никак не сходится в общей точке. От него нарастает головная боль и давит в груди. Я дышу ртом, и медсестра принимается снимать какие-то показания.

Я вдруг не к месту думаю, что если сейчас умру, то это будет самым нелепым концом всему. На моём надгробии напишут: «Скончалась, потому что застукала мужа с любовницей. Неудачница». Последней картинкой в моём мозгу останется чужая круглая голая попа, в которую впечатан пах Стаса. Он сам с облегчением забудет уродливую финальную истерику, которую я учинила под занавес, а детям скажут, что их маму настиг ранний инсульт.

Плохое кино.

Бездарная постановка.

Моя жизнь.

Мне становится так жалко себя, что слёзы сами катятся из-под опущенных век. Медсестра бормочет неловкие слова утешения и просит водителя прибавить газу. Я лежу, плачу с закрытыми глазами и не чувствую в себе сил даже на то, чтобы стереть мокрые дорожки на висках, которые неприятно устремляются прямо в уши и на шею.

Меня выкатывают наружу. Я щурюсь из-за яркого света.

Апрель нынче необычайно солнечный. С присущим ему юношеским напором он заливает прозрачным тёплым золотом и наряжает в нежную зелень всё вокруг.

Надо мной нависает тень. Я отворачиваюсь, понимая, что глупо продолжаю беззвучно плакать.

— Ал, где болит? — Стас старается держать ровный тон, но я давно знаю своего мужа и слышу, как в его речи сквозят забота и самый настоящий страх.

— Везде, — проговариваю одними губами, но он считывает мой ответ и переключается на больничный персонал.

Меня перевозят из кабинета в кабинет. В каждом я повторяю, что мне тридцать восемь лет, аллергий не имеется, как и хронических заболеваний, я не беременна, не кормящая мать, в обмороки обычно не падаю, и так далее, и тому подобное.

Наконец меня размещают в отдельной палате. Не знаю, сколько Белов за неё заплатил, но в ней пахнет натуральным лимоном, на стуле притулилась моя сумка, а на тумбе в стеклянной вазе стоит нескромный букет белых тюльпанов.

Дома я часто режу лимон на дольки и как естественный освежитель расставляю в плоских блюдцах на подоконниках по всей квартире. Стас об этом прекрасно знает, как и о том, какие у меня любимые цветы.

Я горько усмехаюсь, перекатываясь на высокую кровать с приподнятым подголовником.

Я безумно устала. Мне хочется попить, помыться, переодеться, намазать бальзамом потрескавшиеся губы, уснуть и спать долго-долго.

Но больше всего я хочу побыть одна.

Оказывается, я произношу главное желание вслух, так как санитарка, которая суетится вокруг меня, лепечет, что ещё обязательно надо поставить капельницу.

Словно ей на подмогу в палату заходят пожилой мужчина в белом халате и Стас.

Похоже, исчерпав запас вежливости в прошлой жизни, я просто выдаю без приветствий или вступлений, положенных по этикету:

— Могу я побыть одна хотя бы час?

— Можете, — подтверждает врач и жестом требует тишины от других. — Вас сейчас подключат к системе и не потревожат целых полтора часа. Если вам самой что-то понадобится, — он выжидательно смотрит на меня.

Я молча скашиваю глаза на кнопку вызова, которую мне уже трижды показали. Мужчина удовлетворённо кивает и уводит моего явно недовольного мужа обратно в коридор.

Пока медсестра колдует над моей рукой, протыкает, прикрепляет, настраивает, я смотрю в окно. Шкодливый солнечный зайчик дрожит на откосе и дразнит несмышлёные листочки на ветке снаружи, которые никак не могут его осалить.

— Готово, — сообщает медсестра.

Я выдавливаю подобие улыбки.

— Не переживайте, всё наладится, — подбадривает она, не зная, что давление — последнее, что меня сейчас волнует.

— Спасибо, — тихо благодарю.

Едва она берётся за ручку двери, как из моей сумки раздаётся пение телефона. Не спрашивая ненужного разрешения, она выуживает его из открытого кармана и передаёт мне. Я принимаю, искренне улыбаясь в ответ.

На экране светится имя старшего сына. Его зовут Артём, но у меня он записан как Тёмо.

Однажды мы дурачились с мелкими тогда мальчишками, придумывая смешные обращения друг к другу. Тёмка выдал, что будет называть меня мамО с ударением на французский манер. Я по аналогии переиначила его в Тёмо, а младшего Тимофея в Тимо, но с ударением на первых слогах. Мальчикам уже шестнадцать и тринадцать соответственно, а прозвища у нас в ходу по сей день. Когда Стас просёк эту фишку, то потребовал принять его в банду и с легкой руки Тимки получил титул пАпСто, который потом, в зависимости от настроения, во что я только не переделывала: от «паСтас» до «СтапО».

Глава 4

Не знаю, каким чудом, но мне удаётся заснуть и пропустить отключение от капельницы. Организм без согласования решает вырубить меня, чтобы хоть как-то восполнить истощённые ресурсы.

У окна, за которым видно, что уже вовсю вечереет, стоит Стас и что-то быстро печатает в телефоне.

Состояние дурное. Голова лёгкая и как будто немного пьяная, руки и ноги, наоборот, тяжёлые, в желудке пустота, а в горле и во рту — сухая пустыня. Я медленно присаживаюсь, откидывая тонкое одеяло, которым была накрыта, и прижимаю руку к центру груди.

Стас сразу же поворачивается в мою сторону. Сердце под ладонью ведёт себя очень странно. Оно как будто икает с большими паузами и начинает всхлипывать при пересечении наших с мужем взглядов.

Я отвожу свой к тумбе, на которой под тюльпанами стоят две бутылочки с водой. Кровать опустили, пока я спала, поэтому мне не грозит грохнуться с неё, когда я подхватываю одну из них за горлышко.

Пытаюсь открутить крышку, но пальцы проскальзывают. Стас подходит, забирает у меня бутылку и открывает её одним уверенным движением. Молча возвращает, предусмотрительно не задевая меня. Я также молча принимаю воду и пью.

— Как ты себя чувствуешь? — интересуется он, как только я заканчиваю.

Мне хочется презрительно фыркнуть, закатив глаза, или окатить мужа ядовитой иронией, но я всего лишь бесцветно отвечаю, что лучше не бывает, и соскальзываю с кровати на пол. Меня ведёт, ноги ватные, сердце целенаправленно пытается пробиться сквозь рёбра, но я упрямо направляюсь ко второй двери в палате, за которой надеюсь найти туалет и, возможно, душевую.

Стас обгоняет меня, открывает дверь и подаёт пакет.

— Вещи, чтобы переодеться.

Я не смотрю на мужа. Беру пакет, переступаю порог и тяну дверь за собой, но Стас её придерживает.

— Алла, не закрывайся. Не стоит назло мне расшибаться, если вдруг станет плохо.

Я пялюсь на голубую плитку на стене и продолжаю тянуть дверь, но Стас её не отпускает.

— Нечему расшибаться, — отвечаю, чтобы он наконец отстал. — Все ошмётки от меня раскиданы по твоему кабинету. Чтобы не терять здесь времени, можешь поехать и собрать их в мусорный пакет.

От Стаса шарашит разрядами высоковольтного напряжения, но дверь приходит в движение. Щёлкает язычок ручки. Я оседаю на холодный пол и, как жалкая, никчёмная идиотка, снова тихо плачу.

Во мне совсем не осталось звуков. Даже неугомонное сердце бьётся бесшумно.

Слёз так много, что я реально начинаю опасаться превратиться в усохшую мумию. Тру глаза, чтобы чётче видеть. Осторожно поднимаюсь. Страхую себя, опираясь о край раковины по очереди то одной, то другой рукой, и раздеваюсь.

Долго не могу настроить температуру воды. Она ошпаривает то кипятком, то ледяными струями. Когда наконец удаётся наладить тёплый напор, я не испытываю от него никакого облегчения. Всё тело зажато в едином спазме, кожа слишком чувствительна. Даже мелкие капли, попадая на неё, причиняют боль.

Тем не менее я стою под душем, пока дверь не открывается вместе с вопросом Стаса:

— Всё нормально?

Я обнимаю себя за плечи, прячась от него. Мутная прозрачная шторка позволяет нам видеть силуэты друг друга. Муж выходит, а я думаю, как у него хватает наглости задавать мне эти обычные вопросы, которые призваны показывать беспокойство, желание помочь, сберечь и защитить. Чем он может мне помочь, если несколько часов назад сам же смертельно ранил?

Я выключаю воду, которую больше не в силах терпеть. Вытираюсь насухо и наматываю на волосы больничное, побитое временем, махровое полотенце. Достаю из пакета вещи и сразу надеваю любимые пушистые тапочки. За ними следует бельё, футболка, носки и спортивный костюм с объёмной кофтой.

На дне обнаруживается расчёска, зубная щётка с пастой и крем для рук, который я щедро выдавливаю на ладонь. Втираю в кожу. Им же увлажняю губы и массажными движениями наношу на лицо. На ощупь веки и нос припухли. Я не пытаюсь рассмотреть себя в запотевшем зеркале над раковиной. Присаживаюсь на крышку унитаза и тщательно размазываю остатки крема по запястьям.

Похоже, провожу за этим занятием ещё больше времени, чем потратила на душ, но я не хочу выходить. Пусть это будет малодушием и бессмысленным откладыванием неизбежного. Я чувствую себя настолько непривычно опустошённой и уязвимой, что мне нужно ещё несколько минут для…

Я не знаю для чего. Просто нужно.

Стягиваю полотенце и пальцами взбиваю подсохшие волосы. Без фена и специальных средств они беспорядочно рассыпаются по плечам, завиваясь крупными спиралями, которые Стасу нравится распрямлять, резко отпускать и смеяться над тем, как свободные пряди вновь собираются в задорные пружинки.

Нрави-лось. Наверное…

А может, и нет.

Больно дёргаю за волосы, прогоняя воспоминания, и возвращаюсь в палату.

— Мама как раз выходит из душа. — Стас передаёт мне телефон, касаясь встревоженным взглядом моих заплаканных глаз, и сообщает шёпотом: — Тим.

Подношу трубку к уху и чувствую, как она нагрелась.

— Привет, Тимош, — обращаюсь к сыну, а сама непроизвольно впитываю щекой тепло мужа, не отказывая себе в этой крохотной слабости на прощание перед разлукой.

Глава 5

Он молчит. Не отводит взгляда, который отражает мою боль и наполняется растерянной бездонной безысходностью, потому что Стас не может подобрать ответ.

Потому что нет ни одного подходящего.

Потому что вопроса, на который требуется этот ответ, не должно быть между нами.

Я сползаю на пол и неуклюже боком приваливаюсь к стене. Стас опускается следом на колени, готовый подхватить меня в любую секунду.

Какой отвратительный парадокс: он сам столкнул меня в пропасть и сам же несётся вниз, чтобы поймать.

Поджимаю под себя ноги. Отгораживаюсь от него, сопротивляясь разрастающейся внутри пустоте, которая поглощает едва уловимый стук сердца.

Оно больше не икает, не всхлипывает, не стремится наружу. Беспомощно повисает на диафрагме, но его зачем-то упорно реанимируют короткие вдохи и выдохи.

Наверное, мне стоит собрать в кулак всю гордость, оскорблённое достоинство и праведный гнев, залепить Стасу хлёсткую пощёчину и без сожалений послать намного дальше известного адреса, отряхнуться и…

И что?

Я не книжная героиня, за которую всё придумает автор. Моя фантазия на этом иссякает, а инструкции по руководству, как правильно вести себя с изменившим мужем, под рукой не находится. Да и существует ли вообще правильное поведение в таких случаях?

Знаю лишь одно: я не могу и не хочу притворяться.

Ведь несмотря ни на что, пусть это глупо и позорно для участниц клуба железных жён, которых предали, но которые сразу закалились и сию минуту наверняка вносят меня в чёрный список за крамольные мысли, только Стас не перестал в одночасье быть близким для меня человеком. У моих чувств к нему нет рубильника, который бы их мгновенно отключил.

Меня топит невыносимая боль, с которой я не знаю, как справиться.

— Мне никогда не требовалось быть с тобой сильной. Я не о том, что я слабая, в смысле, безвольная, — произношу, чтобы не заскулить от его сокрушающего виноватого молчания. — С тобой мне не нужно было быть доказательно-сильной, мол, я всё могу и смогу, вся такая самодостаточная и без разницы, рядом ты или нет. Я одинаково могла сделать что-то самостоятельно, в чём-то опереться на тебя или подставить тебе своё плечо. Я с тобой не соревновалась и ничего не подтверждала этим. — Перевожу дыхание, игнорируя надсаженные связки. — Всегда с сочувствием и горьким сожалением слушала и смотрела на женщин, которые всеми способами подчёркивают не силу характера, которая просто есть и этого вполне достаточно, а свою вынужденную сильность. Жизнь заставила их пройти такие испытания, где слабые не выживают, а не демонстративно сильные — сдаются. Они выстояли, нарастили броню и бьют или отбивают на опережение, непременно показывая силу, выкованную из увечий. Рядом с тобой я всегда чувс… — Я сглатываю, пытаясь заблокировать снова прихлынувшие рыдания. — Чувствовала себя красивой, уверенной, нужной и… любимой. — Стараюсь дышать ртом, чтобы сдержаться и не разлететься на рваные куски. — Сейчас я чувствую себя некрасивой, обманутой, надоевшей и… — Слёзы без спроса стекают по щекам, ведь не только Стасу в моих глазах, но и мне самой невозможно моментально стать другим человеком. — И нелюбимой. Нездоровой дурой, постаревшей на целую жизнь.

— Ал, ты для меня всегда красивая, нужная и любимая. — Стас нервничает, отчего его голос тоже звучит сипло.

— Самая?

— Самая, — не раздумывая, отвечает он, поскольку не улавливает подвоха в глухоте моего тона.

— Среди скольких?

Стас дёргает головой, как будто я ударила его этим уточнением.

— Ты одна такая, ничего не изменилось.

— Ничего не изменилось, — я смеюсь, провоцируя каркающий кашель. — Просто ты мне изменил, только и всего.

Клянусь, я бы запустила в него вазой с тюльпанами, если бы она стояла не с другой стороны, и если бы не дурнота, которая снова давит в темени, выжигает слёзы и приливает жаром к щекам.

Стас бледнеет. Значит, выгляжу я чертовски плохо. Он вскакивает и выбегает в коридор, а я шарю по краю кровати в поисках кнопки вызова медсестры. Жму её и заставляю себя встать на колени. Руки дрожат, я чувствую, что потею, но продолжаю карабкаться на кровать.

Не хочу, чтобы Стас ко мне прикасался.

Он возвращается с врачом и медсестрой, как раз когда я шлёпаюсь на живот поперёк матраса. Стас подрывается ко мне. Я принимаюсь подвывать:

— Не надо, не трогай.

Его лицо болезненно искажается, но он останавливается.

Посторонние люди помогают мне нормально улечься. Ощупывают, снимают с меня кофту, снова ощупывают, слушают, задают вопросы. Я отвечаю, но тут же забываю, что именно. Закрываю глаза. Вздрагиваю от укола и балансирую в предобморочном состоянии, которое постепенно сменяется на нечто, похожее на погружение под воду. Сначала опускается тело, потом закладывает уши. На поверхности остаётся только нос, не позволяя нахлебаться и задохнуться.

Сквозь плотную толщу воды до меня доносятся голоса.

Врач отчитывает медсестру за то, что меня не покормили, и переключается на Стаса, когда тот вступается за женщину и сообщает, что это он отложил ужин, потому что мне нужно было принять душ.

Глава 6

Я просыпаюсь с твёрдым намерением взбодриться.

Вчера мне точно вкололи снотворное, которое вступило в сговор с телом и отключило его до утра. Меня кратковременно потревожили, видимо, посреди ночи, чтобы проверить, жива ли я и не сдохла ли от обезвоживания и нервных припадков, ослепить внезапным светом, померить температуру и давление, впихнуть какие-то таблетки и пару глотков воды.

Полсуток в состоянии нестояния более чем достаточно.

Надо брать себя в руки.

Я не привыкла бездействовать и впадать в апатию. Даже на отдыхе не могу валяться целыми днями на пляже, когда так интересно гулять вдоль моря, искать ракушки и цветные камешки, закапывать в песок мальчишек и Стаса…

Господи, он мне сердце вырвал и растоптал всмятку, а я прикидываюсь, что порезала палец о бумагу и вспоминаю совместный отпуск!

Резко открываю глаза и вижу мужа.

Он сидит на стуле у изножья кровати. Брови сведены, в ухе наушник, глаза бегают по экрану планшета, за ними резво поспевают пальцы, отбивающие команды, правки или согласования. На нём тонкий серый пуловер. Значит, он ездил домой. Волосы небрежно растрёпаны, поза расслаблена, как будто он сидит в удобном кресле, а не на узком жёстком больничном стуле.

Я не моргаю, впитывая в себя присутствие Стаса. Рассматриваю его и без ложного притворства тихонько смакую радость, накатившую вопреки всему, потому что он рядом, потому что наверняка привёз мне вкусный кофе и завтрак, ещё какую-то одежду и… заботу.

Так было все эти годы.

Больше так не будет.

И я, как вор, тайно краду секунды ещё не растаявшего единения между нами из прежней жизни, перед тем как начать новый день в другой реальности, к которой я совершенно не готова, но прятать голову в песок собственного недомогания не стану.

Повинуясь давно настроенной волне друг на друга, Стас вскидывает взгляд.

Мы смотрим друг на друга.

Я дам руку на отсечение, что думаем с ним сейчас об одном и том же.

Мне двадцать. Ему двадцать один.

Два дня, как мы познакомились во время студенческого музыкального фестиваля, до места проведения которого группам из разных вузов пришлось добираться, устроив длительный поход.

Мы оба молоды, свободны, полны планов и здоровых амбиций. Я недавно рассталась со своей школьной любовью, парнем, с которым мы встречались с десятого класса. Никаких скандалов и трагедий не случилось, просто наши интересы постепенно разошлись в противоположных направлениях, и мы решили остаться друзьями, хотя быстро скатились в приятелей, которые всё помнят на встрече одноклассников, но не пересекаются ни до, ни после. Про отношения Стаса до меня я никогда не выспрашивала. Он был свободен на момент знакомства, остальное меня не интересовало.

Сначала он помог разжечь костёр, затем поставить палатку, а после подливал мне горячего чая и одну за другой рассказывал истории о деде-леснике. Я угощала его дольками сушёных яблок и груш из холщового мешочка, в котором их всегда хранила бабушка, брызгала средством от комаров и зачарованно любовалась трогательной ямочкой на мужественном лице.

Два дня мы не расставались и постоянно находились поблизости друг от друга.

Оба не музыканты и не певцы, но очень благодарные слушатели и группа поддержки. Стас отвечал за обустройство лагеря, ориентирование на местности и техническую поддержку по требованию. А я увязалась за подругой и намеревалась заняться натурными зарисовками для своего курсового проекта по оздоровительному парку с отдельными шале вместо привычного гостиничного комплекса.

На вторую ночь наша огромная толпа устроила танцы в темноте, которую разбавляли лишь отсветы живого огня. Стас случайно наткнулся на шампур, воткнутый каким-то идиотом в землю остриём вверх. Он пропорол ему голень.

На его рану вылили все запасы перекиси водорода, а потом пацаны несли Стаса на импровизированных носилках пару километров до ближайшего посёлка. Я семенила рядом, подавала ему бутылку с водой, чтобы попить, и слушала его трёп обо всём на свете, которым от отвлекал нас всех.

В небольшой больнице Стасу поставили укол против столбняка, под местным наркозом промыли и зашили рваный разрыв на ноге и оставили до утра, чтобы понаблюдать, не поднимется ли жар и не воспалятся ли швы.

Он уснул под действием лекарств, а я тихо сидела рядом на стуле и караулила его сон. Дежурная медсестра принесла чистое вафельное полотенце и показала мне, где можно ополоснуться. Скорость света точно тогда мне позавидовала, так я боялась пропустить момент, когда Стас проснётся.

Он открыл глаза. Сразу нашёл меня взглядом и улыбнулся до той самой глубокой ямочки на щеке, в которой утонула вся тревога. Мне тут же стало светло и легко.

— Всю ночь здесь пробыла?

Я молча кивнула, потому что вдруг захотелось заплакать, а Стас серьёзно добавил:

— Ты упустила шанс сбежать и избавиться от меня. Теперь я тебя никуда не отпущу.

Не знаю, что Стас читает в моём взгляде, но немедленно подтверждает, что тоже вспомнил то время, когда у нас всё началось:

Глава 7

Быстро разбираюсь с привычными утренними делами. Цепляюсь за них, как за что-то незыблемое и надёжное. Пусть они иллюзорно, но побудут той самой крепкой почвой под ногами, которая мне сейчас очень нужна.

Снова пользуюсь кремом для рук и наношу его тонким слоем и на лицо, и на губы, и на набрякшие веки. Расчёсываю волосы. Приходится слегка смочить кончики, чтобы убавить их стремление создать инопланетный одуванчик вокруг головы.

Усилием воли блокирую воспоминание о том, как однажды Стас сплёл невероятно кривой венок из этих цветов и хохотал до слёз, когда тот потерялся в моих буйных кудрях.

Замираю на секунду.

Воспоминания, которые я не позволю испоганить.

Просто пока они, как щедрые горсти мелкой, сразу проникающей в кровь соли, попадают в открытую рану.

Перевожу дыхание и возвращаюсь в палату.

У кровати суетится молоденькая медсестра. Она поправляет подушку и украдкой посматривает на хмурого Стаса, который гипнотизирует стаканчик с кофе на столе.

— Доброе утро, Алла Михайловна. Я измерю давление, вы позавтракаете, и я поставлю вам капельницу. А потом придёт… — тараторит медсестра.

Она по очереди разглаживает то покрывало, то короткий халат, а я представляю на её месте вчерашнюю девицу, которая с помощью Стаса полировала поверхность его стола, и грубо перебиваю, обращаясь к мужу:

— Тебе разве не пора на работу? Или лучше мне перейти в общую палату? По возрасту тут как раз твои предпочтения.

Выдерживаю его темнеющий взгляд и приподнимаю брови, поторапливая с ответом.

— Мы обо всём поговорим, как только ты поправишься. — Спокойная интонация не соответствует пламени в глазах Стаса.

— Значит, никогда. — Я пожимаю плечами. — У меня теперь пожизненная инвалидность, хотя официально она и не присваивается.

Стас порывается что-то сказать, но я дезориентирую его, резко сокращая расстояние между нами. Мы не касаемся друг друга. Однако наши запахи и дыхание смешиваются, нанося воздушные удары обоим. Он не знает, как реагировать на моё приближение, и пытливо молча всматривается в лицо.

— Ты мне душу ампутировал. Думаешь, есть способ пришить её на место, как было? — Плотная пелена застилает глаза. — А тело… — Я отворачиваюсь от Стаса к растерянной медсестричке, смаргиваю непрошенное помутнение и растягиваю губы в подобии ласковой улыбки, чтобы хоть как-то компенсировать своё гадкое поведение по отношению к ни в чём не виноватой девушке. — Давайте побалуем мой организм витаминами, уходом и ничегонеделанием.

— Привезти тебе из дома что-нибудь ещё? — спрашивает Стас, обозначая, что непременно приедет вечером.

Я усаживаюсь на кровати и подаю руку медсестре.

— Дети обещали навестить меня после школы. Если что-то понадобится, я позвоню Артёму. А ты после работы лучше с мальчишками позанимайся. И, Стас, — заставляю себя посмотреть на мужа, который весь подобрался, но внимательно меня слушает. — Проверь замок на двери кабинета. Хотя без стука, наверное, только я заходила? Больше я туда ни ногой, так что совет мимо.

Меня внезапно накрывает другое осознание, от которого я бледнею, судя по причитаниям медсестры о цвете моих щёк.

— Или весь спектакль и был рассчитан исключительно на меня?

— Всё не так, — с досадой отрицает Стас, сжимая кулаки.

— Без шоу нельзя было сказать мне один на один, или кишка вдруг тонка стала?

Я задаю вопрос, а сама всё равно отказываюсь верить, что он мог поступить со мной настолько жестоко.

Его измена уже подлость, на которую я считала Стаса вообще не способным. Подлость, умноженная на жестокость, с его стороны оказывается полностью вне зоны моего понимания.

Неужели я совсем не знаю собственного мужа?..

Стас подходит и присаживается передо мной на корточки. Медсестра отступает в сторону, а он кладёт руки на кровать по обеим сторонам от моих бёдер, не задевая их, и снизу вверх заглядывает в глаза.

— Ал, я мудак, но не конченая тварь.

Я не пытаюсь выбраться из кольца его рук, встречая сосредоточенный взгляд, в котором мечется много-много всего, и выделить что-то одно абсолютно не получается.

— Хотя если бы ты просто мне сказал, первым делом я бы подумала, что ты бредишь. Потом — что шутишь. По-дурацки, но шутишь. Другим бы я просто не поверила и послала бы их куда подальше.

Я вскидываю руки, словно собираюсь стукнуть Стаса по плечам, но опускаю их себе на грудь, как на полочку. После родов из тройки она стала полноценной четвёркой, поэтому полочка является далеко не метафорой в моём случае.

— Знаешь, я так тебе доверяла, что если бы кто-то заморочился и прислал мне фото или видео… твоих левых потрахушек, то их ведь легко обработать, склеить, сфабриковать, поэтому они бы тоже не подействовали. Но я видела всё своими глазами. Или мне показалось?

— Не показалось, — не смеет соврать Стас.

По его лицу проходит судорога, ноздри раздуваются, губы сжимаются в тонкую полоску.

— Жаль… — шепчу я.

Глава 8

— Привет! Привет! — раздаётся от двери, из-за которой в палату осторожно заглядывают две родных пары глаз над честно надетыми медицинскими масками.

— Заходите. — Я машу сыновьям и наконец от души улыбаюсь.

Что бы ни происходило между мной и Стасом, в одном мы явно преуспели с ним вместе: привели в этот мир двух замечательных парней.

Они заходят и тут же стягивают маски на подбородок.

— Терпеть не могу эти удавки, — ворчит Артём.

— Как в них врачи вообще дышат? — вторит ему Тим.

Я смеюсь, рассматривая одетых в белые дежурные халаты и синие бахилы мальчишек.

— Вам идёт медицинская форма, — хвалю их, предугадывая последующую реакцию.

— Мам, ты же знаешь, что меня интересует совсем другая форма. — Оправдывает мои ожидания Артём и фыркает в сторону брата: — А вот будущему конструктору можно и пощеголять в лабораторном прикиде.

Тимка игнорирует выпад Тёмы и подозрительно сканирует меня с ног до головы. Я встаю с кровати и обнимаю младшего, который уже с меня ростом, а я вовсе не малышка в метр с кепкой с моими ста семьюдесятью сантиметрами. Артём вымахал под сто восемьдесят пять. Он регулярно мерится с отцом, усердно нагоняя три сантиметра, недостающие до макушки Стаса, и обещает, что непременно его перерастёт.

Тимоша скупо приобнимает меня в ответ. Затем Тёма аккуратно, но по-мужски уверенно перехватывает меня под лопатками и ведёт к стулу.

— Садись и принимай гостинцы.

Он водружает на стол необъятный пакетище и сигналит Тиму потрошить рюкзак.

— Вы привезли мне полдома и скупили все вкусняшки в городе? — Я принимаю крафтовую коробочку с куском меренгового рулета с манго и завёрнутую в салфетку десертную ложку.

На столе появляются горки фруктов, огромный гранат, мой большой холщовый шоппер, набитый косметикой и средствами по уходу за лицом, телом и волосами.

— Я просто собрал всё с твоих полок в ванной, — поясняет Артём и протягивает мне две новенькие бумажные книги. — Купили по пути сюда. Ты же любишь детективы и триллеры. Рейтинги неплохие, хотя они и не показатель, что книжки не полный треш. Прости, мам, но твой рабочий ноут мы не взяли. Под страхом смертной казни в виде лишения нас с Тимохой телефонов, планшетов и смарт-часов отец запретил его привозить. Не злись, но я с ним согласен. Пару дней в агентстве обойдутся без тебя, а ты отдохнёшь от лишнего напряжения на глаза и голову. Всё остальное привезли.

Он расплывается в обезоруживающей улыбке, а я млею от ямочки на его щеке и изо всех сил держу себя в руках, беспощадно прогоняя мысль о том, что теперь только у сына буду видеть её отражением того Стаса, который был безраздельно моим.

— Всё и намного больше. — Обвожу взглядом заставленный стол, на котором вперемешку с едой красуется моя пижама, туба с ватными дисками и ежедневник. — Как вы всё это дотащили?

Тёмка показательно напрягает бицепсы. Тим закатывает глаза на хвастовство брата и подаёт мне складную настольную лампу с диммером.

— Мам, я выбрал свою. Она компактнее и удобнее. Можешь включать её в режиме ночника. Я уже показал медсестре на посту, как увеличивать яркость, и попросил её больше не слепить тебя верхним светом по ночам.

— Спасибо, мои хорошие, — благодарю, растрогавшись от заботы мальчишек.

Глаза снова на мокром месте. Тёма грозит мне пальцем и выуживает хрусткий бумажный пакет.

— МамО, пересаживайся на кровать. Будем пировать. Ты сегодня не отвертишься.

Я издаю обречённый стон, но освобождаю стул и принимаю свёрток с бургером.

— Нежнейшая курочка, свежайшие листья салата, томатные томаты и помидорные помидоры, м-м-м, — рекламирует Артём, вручая похожий свёрток Тиму и выставляя на край стола соусы, кармашки с картошкой фри и несколько коробочек.

— Чтобы ты не переживала, что мы травимся вредной едой всухомятку, вот полезный морс, — добавляет Тимоша и достаёт из рюкзака три бутылочки. — Брусничный нам с тобой и облевопиховый для Тёмы.

Он так смешно акцентирует собственную неприязнь к облепихе, которую обожает Артём, что мы дружно хохочем. Тёма отвешивает младшему шутливый подзатыльник, и мы принимаемся за еду.

Мальчики сметают всё подчистую. Я расспрашиваю их про школьные дела, какую модель автомобиля собирает на кружке Тим и как прошёл вражеский матч у Артёма, а сама мою фрукты, подсовываю каждому по банану и делю пополам булочку с изюмом, которая осталась после больничного завтрака. Мои всеядные гусеницы точат всё подряд, пока по очереди рассказывают новости и подробности, которыми хотят поделиться.

— Мам, ты как себя чувствуешь? — интересуется Артём, забирая у меня мусорную корзину, в которую Тимка скидывает использованные картонки, обёрточную бумагу, пустые бутылки и грязные салфетки.

— Гораздо лучше, но резко наклоняться пока не рискую.

— Когда тебя выпишут? — спрашивает Тим.

— Надеюсь, послезавтра, — отвечаю преувеличенно бодро и сама себя осекаю. — Пару дней ещё процедуры и капельницы. — Тру лоб, на самом деле пребывая в ужасе от того, что не успею придумать, как сделать так, чтобы максимально не вовлекать детей в наши разборки со Стасом. — Вот маюсь и никак не решу, вести себя плохо или хорошо.

Глава 9

После ужина, слишком раннего по моим привычным меркам, я тщетно пытаюсь улизнуть на улицу.

— Алла Михална, потерпите ещё хотя бы денёк, — пожилая медсестра увещевает меня, как неразумного дитятю. — Только-только ведь в себя пришли, румянец вернулся и штормить перестало.

— Подышу свежим воздухом — совсем окрепну и красоткой сделаюсь, — не сдаюсь я.

— И так красотка! Вон как муж пылинки сдувает. — Она восхищённо прикладывает ладонь к сердцу, а моё совершает незапланированный кульбит и с размаху приземляется навзничь. — Вот он приедет, вместе и погуляете. Надёжнее будет.

Я прекращаю спорить и уговаривать. Мне как раз нужно было сбежать до появления Стаса, чтобы нормально побыть наедине с собой без медперсонала и без него. Конечно, он бы быстро меня вычислил, а я бы не стала прятаться за скамейками и деревьями больничного сквера.

Странно, что муж ещё не нарисовался.

Или понял, что я не хочу его видеть?

Или на работе задержался?

Или…

Я не успеваю додумать предлог, который в красках рисует моё воображение по следам свежих воспоминаний, как в палату входит Стас.

Противоречиво раздражаюсь из-за его прихода и в то же время радуюсь, потому что подспудно я всё ещё его жду.

До настоящего момента я лежала в больнице лишь дважды. Оба раза в роддоме, всегда в отдельной палате.

Тёмка чуть-чуть не дождался возвращения отца из первой командировки. Он родился днём. Стас прилетел поздно вечером и сразу примчался к нам. Мы с ним, два взбудораженных дурака, клевали носом весь следующий день: муж на работе, а я с активно бодрствующим малышом. Зато всю ночь болтали и рассматривали сына, который спокойно дрых вопреки всем байкам о бесконечно орущих младенцах. Стас склонялся над ним, поправлял одеялко и не давал мне вставать. Его инженерный мозг сломался тогда, пытаясь осмыслить сам факт того, что из моей точки и его запятой получился новый живой человек.

Тимоша постучался на выход вечером, но родился только под утро, изрядно меня вымотав. Бабушек на подмогу мы решили не звать. Им ехать далеко из другого города, а у нас со Стасом вроде как уже был опыт. Он отвёл Тёму в садик и заехал в роддом. Тимка пригрелся у меня под боком, и я вырубилась. Никогда не забуду взгляд мужа, когда проснулась. Стас сидел на краю кровати и смотрел на нас так, что я смутилась. «С каждым ребёнком ты становишься красивее», — сказал он. «Это потому что у нас мальчики, — я плотнее запахнула халат, глупо пытаясь скрыть рыхловатую желейную массу, в которую превратился мой живот после недавних родов. — Говорят, девочки не щадят мамину красоту». Стас рассмеялся, заметил, что, возможно, мы ещё проверим теорию о дочках, и поприветствовал закряхтевшего Тимофея.

Сцены рождения детей и их первой встречи с отцом проносятся перед глазами за несколько секунд.

Я снова в больнице, в отдельной палате. Снова косвенно из-за мужа.

Медсестра ойкает от неожиданности при его появлении. Здоровается, одновременно включая свет, усердно подмигивает мне из-за спины Стаса и громко объявляет:

— Вы как раз вовремя. Ваша жена сильно хотела погулять, но одну её отпускать пока опасно.

Стас окидывает меня внимательным взглядом. Я скрещиваю руки на груди.

— Я передумала. Вы правы — рано мне пока выходить на улицу.

В знак поддержки и немого пожелания проявить терпение к перепадам настроения супруги медсестра пожимает локоть Стаса и выходит. Я отворачиваюсь к окну.

Стас ставит что-то на стол.

Надеюсь, не ужин. Доставка еды в нашем случае откровенно превращается в издевательскую насмешку.

После капельницы я поспала, убрала и разложила привезённое сыновьями, связалась по телефону со своими сотрудниками и почти час мы общались по видеосвязи. Работа кипит, все при деле. Хотя бы здесь мне не о чем беспокоиться.

— Ей есть восемнадцать? — спрашиваю, хотя планировала хранить молчание, но взгляд Стаса буравит мой затылок, предупреждая, что он готов нарушить тишину.

Я не хочу слышать от него вопросов о моём самочувствии. Мне от них тошно, поэтому заговариваю первой.

Он на секунду сбивается на выдохе, словно поперхнулся словами, которые собирался сказать.

Раздаётся краткий стук в дверь, и в палату немедленно вплывает та же медсестра, как чёртов ангел-хранитель Стаса.

— Алла Михална, таблетки.

Я чересчур резко направляюсь к ней, нервным жестом принимаю лекарство, закидываю в рот, глотаю без воды, отрывисто благодарю и опять занимаю пост у окна.

Дверь тихо закрывается, и мы со Стасом снова остаёмся один на один.

— Есть? Или ты не удосужился проверить? — повторяю, злясь, что нас без конца прерывают.

— Алла, не место и не время…

— Предлагаешь поговорить обо всём дома? — Я смотрю на отражение Стаса в стекле. — Сядем тёплым семейным кружком с мальчишками и обсудим, как нам жить дальше?

Пусть нечётко, но я вижу, как хмурится Стас.

Глава 10

— Пересядь, пожалуйста, на кровать, — настаивает он.

— Ответь мне наконец. — Игнорирую его просьбу. — Просто скажи, почему ты это сделал.

Стас молчит. Вены на его шее вздуваются, как будто он прикладывает неимоверные физические усилия.

— Уходи. — Я подтягиваю колени к груди. — Я не хочу строить догадки. Ни банальные, ни сверхъестественные. — Хотя сама вовсю извожу себя бесконечными пытками от седого беса до молодого ребра и, чтобы не сорваться в очередные рыдания, сиплю: — Выметайся, Белов! Убирайся!

— На грязь торкнуло, — громогласно заглушает меня Стас и заканчивает еле слышно: — Вот и вся причина.

Я хлопаю ресницами, пытаясь осмыслить сказанное им, но мой бедный мозг не в состоянии выстроить никакой связной цепочки, кроме одного звена: грязь, в которой мы плюхаемся и пачкаемся всё больше и больше. Я вцепляюсь в неё как в нечто единственно понятное и проговариваю всю ту тупость, которую больше не собиралась озвучивать:

— Той девочке, которую ты отымел на рабочем столе, есть восемнадцать?

— Есть.

— Значит, на секс с несовершеннолетней тебя не торкнуло. — Лицо Стаса кривится в явном протесте, но я не даю ему возможности выразить его вслух. — Но то, что она тебе в дочери годится, эта грязь пришлась тебе по вкусу, так?

Он рычит что-то невнятное в ответ, вроде бы отрицая, но я отмахиваюсь и продолжаю:

— Встреча в гостинице была бы пошлой, но слишком пресной. Потребовался офис, где буквально за стеной тебя все знают, хотя вроде как никто не ворвётся в кабинет без разрешения, но это всё равно уже острее и грязнее, правда? И я явилась как нельзя кстати. Зачерпнула полное ведро помоев и от души плеснула на всех. Крепко тебя с этого вштырило? Не захлебнулся? Или, наоборот, маловато вышло? Так я же не знала, что мужу надоело быть чистым, а то экстренно нашла бы и привела любовника, и устроились бы мы напротив вас. Зеркально! Он на приставке к столу, а я — на нём, чтобы быть с тобой наравне глаза в глаза.

— Прекрати! — Стас вклинивается в мой набирающий темп монолог. — Не выдумывай полную хрень.

— Хрень?! То, что ты положил на нас свой хрен, вот это хрень. Гадкая такая, мерзкая. Но я, наверное, должна сказать спасибо за то, что ты положил его в презервативе. Или мне тут сразу и на венерические болячки провериться?

Стас скрипит зубами и надвигается на меня. Я торможу его взглядом и на голом адреналине, который шпарит под кожей, заставляю себя подняться с пола. Топаю к кровати, запрещая рукам схватиться за плывущую голову, ставлю под спину подушку и сажусь на твёрдый матрас.

Стас внимательно отслеживает все мои действия и снова опирается о металлическую спинку стула.

— Алла, ты…

— Всё не так поняла, — монотонно заканчиваю фразу, которую, наверное, адресуют если не всем, то многим обманутым жёнам. — Стас, я стала даже не свидетельницей, а полноценной участницей самой хрестоматийной сцены, поэтому просто избавь меня от унизительного оправдания и… твоего издевательского «прости».

— Ты не всё поняла так.

Усмехаюсь, чувствуя, как накатывает слабость и подрагивают ноги.

— А как я поняла? — уточняю, уже не удивляясь абсурдности происходящего.

— Ты решила, что между нами всё кончено, но это не так.

— Белов, я бы посмеялась сейчас, но по горлу дерёт наждачкой. Придётся тебе поверить мне на слово — я оценила твою шутку юмора. Ты мне изменил, но у нас с тобой двое общих и пока что несовершеннолетних детей, так что через них между нами не может быть всё кончено.

— Дело не в наших детях.

Стас присаживается на стул, явно заметив, что мне тяжело задирать голову и смотреть вверх на него.

Я же понимаю, что поспешила ничему больше не удивляться. В моём измученном за прошедшие сутки сердце образуется дыра, которая, я уверена, поглотит его полностью, если Стас подтвердит догадку, пришедшую на ум после его слов, и она вдруг окажется вовсе не безумной.

— Во мне достаточно седативных препаратов и очень мало сил, чтобы расцарапать тебе морду, хотя это не важно, — я несу то, что даётся менее болезненно, не в состоянии озвучить вопрос напрямую. — Можешь больше не беспокоиться, что я на тебя нападу, потому что я не хочу к тебе прикасаться даже случайно.

— Что это значит? — Он выглядит действительно сбитым с толку и явно не собирается облегчать мне задачу.

— Это значит… — Я набираю побольше воздуха в лёгкие и выплёвываю на выдохе: — Что сейчас самое безопасное время рассказать, если у тебя есть дети на стороне.

Стас пялится на меня как на чокнутую. Пожалуй, только сейчас он начинает осознавать масштаб «ошибки», которую совершил.

— У меня нет никаких детей, кроме Артёма и Тимофея, — проговаривает чуть ли не по слогам.

— Хотя бы одна хорошая новость. — Дыра в моём сердце продолжает сквозить, но сокращается в размере. — Нашим детям не грозит раздел наследства и папиного внимания.

— Алла, пожалуйста, — просит Стас. — Дети здесь вообще ни при чём. Давай без перебора. — Его голос звучит устало и глухо.

— Давай, — соглашаюсь. — Как давно у тебя другая женщина?

Глава 11

Я кладу опустевший стакан рядом с собой на кровать. Стас возвращает книгу на стол и садится на стул.

Я молчу. Он слышал мой вопрос, незачем его повторять.

— У меня нет левых детей, — медленно произносит Стас. — Нет ни любовницы, ни любовниц. Нет никакой другой женщины. — Он смотрит мне в глаза, проникая взглядом до самого нутра. — Потому что моя женщина — ты. Я не собирался, не собираюсь и не хочу ничего менять между нами.

— Стас, — тихо обращаюсь к нему чуть ли не по буквам, но твёрдо, как к ребёнку, который ещё не понял, что не получит новую игрушку, как бы он не настаивал. — Не вынуждай меня сомневаться ещё и в твоём уме. К тому же ты вроде всегда честен с собой. Ты всё поменял между нами в одностороннем порядке, когда устроил… несчастный случай. Не стоит теперь идти на попятную. Нельзя отмотать назад и стереть то, что ты уже изменил.

— Не изменил, — категорически не соглашается он. — Ты моя жена. Я тебя люблю. Да, люблю, — повторяет с нахрапом, замечая, что я кривлюсь. — Как бы лживо это ни звучало для тебя сейчас. Ты мой дом, Ал. Мне не нужно никого другого. Это неизменно.

— Тебе не нужно другого постоянного дома. Зато понадобилось пошляться по гостям по чужим домам. Я сейчас всё поняла так?

Мы буравим друг друга тяжёлыми взглядами.

Годы рядом не проходят бесследно, кто бы что ни говорил.

Я вижу, как углубляется залом между бровями Стаса, хотя он старается не хмуриться, как раздуваются крылья его носа, выдавая досаду из-за того, что он никак не может донести то, что имеет в виду. В его глазах мелькает страх, который я считывала всего дважды за нашу жизнь. Первый раз, когда Тим сильно температурил пять дней подряд, а мы гнали друг от друга накатывающее отчаяние. Второй — когда я попала в аварию, потому что какой-то придурок решил проскочить на красный свет. Отделалась тогда парой царапин с синяками и малым по сути испугом, но никогда не забуду, с каким выражением ко мне бежал приехавший через полчаса Стас, ощупывал и целовал то в лоб, то в ладони и не убил виновного водителя лишь потому, что не мог сам загреметь в тюрьму.

Я не знаю, что муж видит в моих глазах сейчас, но страх, который раньше он пытался спрятать или преуменьшить, зримо наполняет его без препятствий.

Он смаргивает, сильно трёт лицо руками и роняет их, упираясь локтями в широко расставленные ноги.

— Сколько ни кручу в голове, что тебе сказать, всё выходит бессмысленным бредом. То, что казалось разумным, когда я думал про себя, вслух звучит абсолютно тупым и неубедительным. Я понимал, что совершу ошибку, если всё-таки это сделаю, но… она будет только моей и не затронет никого из вас. — Стас сжимает кулаки и рвано ведёт плечами, как будто его корёжит изнутри. — Даже мысленно не допускал, что она может стать фатальной.

— Ты прочитал мне лекцию о разных значениях слов в зависимости от контекста, представил градацию ошибок, признался в речевом бессилии и несостоятельности всех твоих аргументов, — перечисляю, всё-таки сползая чуть ниже, чтобы ослабить напряжение в шее. — Я поняла, что не должна была ничего узнать, но я узнала и самым что ни на есть верным способом. Может быть, теперь наконец ты просто расскажешь, что привело нас к финальной точке?

Злюсь на себя за это «нас», но, чёрт возьми, я хочу знать, почему мы здесь оказались, почему он так поступил и почему я ни о чём не догадывалась.

— Нечего рассказывать, Ал. — Стас тоже съезжает ниже по спинке стула, откидываясь назад. — Я ни в кого не влюбился, никем не увлёкся. Просто словил идею фикс.

— Идею фикс, — эхом рикошетит от моих губ, пока организм безуспешно выстраивает нейронные связи там, где у меня сплошная неразбериха и очередной шок. — В восемь лет тебя переклинило на розетках и ты сунул туда палец, чтобы на себе лично испытать удар током. Всемогущее детское бесстрашие, которое не в состоянии оценить возможный плачевный результат. — Я сажусь по-турецки, обхватываю лодыжку в надежде, что если соберу в кучу тело, то и мысли сумею упорядочить. — В пятнадцать ты на спор спрыгнул с городского моста в реку, потому что узнал, что девочка, которая тебе нравилась, считала это чуть ли не подвигом. Безответственный подростковый выпендрёж. — Подвожу следующий итог. — В двадцать семь зациклился доказать, что именно с тобой, новичком в бизнесе без репутации и с посредственным знанием языка, иностранным педантам стоит заключить партнёрский договор, и вызубрил сокращённую версию «Хаоса»[1] с выверенным произношением собранных в нём слов-исключений и сразил потенциальных инвесторов наповал дотошным подходом к делу. Безграничные амбиции рисковой молодости. — Я открываю рот, но звук не идёт, застревая в горле, и мне приходится сильно сглотнуть, прежде чем продолжить. — А в тридцать девять ты вдруг стал сексуально озабоченным. — Развожу руки в стороны. — Прости за заминку, но я никак не могу нащупать обоснование… У нас регулярный и, я думала, разнообразный секс. Нет?.. Тебя настиг пресловутый кризис среднего возраста? Или одолели модные нынче призывы разнообразить нескучной похотью скучную семейную жизнь?

В горле печёт. Я скатываюсь на пол, нечаянно сталкивая стакан, про который совершенно забыла. Он падает с глухим стуком и закатывается под кровать.

Наливаю воду в другой стакан и жадно выпиваю, смывая тоненький голосок, который вякает в моей голове, намекая порадоваться, что мужа не накрыли чувства к другой женщине, и мудро не раздувать до гигантских размеров никчёмную интрижку, о которой он явно сожалеет.

Глава 12

— Полгода назад проходил международный строительный форум, — без лишних вступлений начинает Стас. — Ты, конечно, помнишь, ведь мы заранее усердно к нему готовились.

Тугим спазмом у меня сводит все мышцы. Мы оба целые сутки оттягивали неизбежное. Намеренно, непроизвольно или по уважительной причине — уже не важно.

Сейчас Стас выложит страшную правду без прикрас, больше не пытаясь её смягчить или облечь во что-то менее убийственное, пусть и не совсем понятное. Оно раздражало, но оставляло лазейки и пути к отступлению. Он всё расскажет, и я должна буду принять решение и сделать настоящий, а не фигуральный шаг из нас. Шаг, который ужасает меня до онемения, который я отвергаю всеми фибрами души несмотря на то, что она разодрана до привкуса крови на языке, но и не сделать который я не могу.

Мне нравится… нравилось… быть замужем за Стасом, делиться, поддерживать, спорить и обсуждать любые темы. Мы поженились по любви. Я не хочу и не буду в этом сомневаться. Не взваливали всё-всё на другого, как и никто не тащил всё-всё в одного. Мы как-то сразу стали вместе, где ни разу не были каждый сам по себе.

И вот мы сидим рядом, но словно далеко-далеко друг от друга. Между нами не больше метра… и непреодолимое расстояние.

— Обычно я ездил на такие мероприятия на пару дней, — продолжает тем временем Стас, не подозревая о моей агонии… либо воюя с его собственной. — Однако в тот раз уехал на пять. Ты прекрасно знаешь, что наша компания добилась более значительных масштабов и объёма финансов. Стало мало только поздороваться, пожать руки на открытии и засветиться среди гостей в качестве слушателей. Продвинутый статус и мир не самых больших, но гораздо больших денег открывал новые перспективы, как и другой уровень сделок и… — Стас берёт паузу, смахивая сырые волосы со лба. — Развлечений.

Он встаёт, опрокидывает в себя остатки воды прямо из бутылки. Неловко опускает её на стол. Она падает и брякается на пол. Стас отпинывает бутылочку. Не глядя, подтягивает к себе стул. Садится, ставит локти на стол, сцепляя пальцы в замок. Смотрит сквозь них в никуда и оглашает наш приговор дальше.

— Пока ты малыш, делающий первые шаги в своём деле, с тобой не считаются и без опаски дают советы. Могут даже облагодетельствовать по мелочи ради галочки мецената. Ты с радостью болтаешься по павильонам, собираешь макулатуру в виде визиток и буклетов. А вечером с такими же, как ты сам, с кем вы одно единое племя, заваливаешься в бар и с воодушевлением просаживаешь там больше, чем можешь себе позволить, но легко оправдываешь всё тем, что тратишь свои бабки, заработанные самостоятельно без чьей-либо помощи. Становишься середняком и думаешь, что попадаешь в следующий круг себе подобных. Действуешь по накатанной, пока не понимаешь, что заблуждаешься. Большинство здесь автономны и все без исключения являются конкурентами. И ты уже присматриваешься, не хватаешь всё подряд, крыжишь официальную программу, выделяя время по конкретным точкам, достаёшь пропуск на неофициальную часть с обслуживанием за столиками, на сцене и не только. Налаживаешь контакты и, если повезёт, заглядываешь одним глазком к асам, до которых жаждешь дорасти и в чей закрытый клуб попасть. Ты оказываешься под общим прицелом, потому что все хотят тебя использовать. Молодняк — чтобы подтянуться, высший эшелон — чтобы заиметь козла отпущения, если дело щекотливое, или толкового управленца, особенно в регионах, которого поднимут наверх и без жалости сольют с потрохами, в случае чего. В середине очень много мишуры. Яркой, доступной, а, по сути, такой же грязной, каким, пусть и частично, становится бизнес, когда разрастается, с серыми схемами и тайной бухгалтерией. С помощью этой мишуры легко манипулировать, так как она нехило заводит и на неё легко ведутся.

— Полгода, — скриплю под стать стакану, который скрипит в моих вспотевших ладонях, но я не выпускаю его, потому что мне нужно за что-то держаться. — Полгода, как тебя торкнуло? Или всё-таки полгода… — заканчиваю, как заядлая мазохистка: — несчастных случаев?

Стас впивается в меня нечитаемым взглядом. Я бы сказала, что он выглядит оскорблённым, если бы из нас двоих он имел на это чувство хотя бы мизерное право.

— Я не соврал про единственный раз, — чеканит, пока его кадык шурует по горлу так, как будто готов располосовать кожу на лоскуты.

— Тебя царицей соблазняли, да не поддался ты тогда, — язвлю, чтобы избавиться от желчи, которой мгновенно переполняюсь. — Только вот мысль об отдельном кабинете засела в яйцах намертво и мозги, похоже без остатка, туда же засосала. Так захотелось попасть в сомнительную элиту, что ты пожертвовал семьёй, лишь бы пройти вступительный шлюшачий тест на мужикость?

Я снова закипаю, но не шевелюсь, просто не отвожу взгляда до тех пор, пока Стас не вперяет свой в стол.

— Вас это никак не должно было коснуться, — снова заявляет муж. — Я правда так считал.

Я беззвучно смеюсь одними губами и хочу, чтобы стакан в моих руках треснул и переключил меня на другую боль, которую точно можно вытерпеть и купировать.

— Ты серьёзно вообще не задумывался о последствиях? Ты, кто всегда всё проверяет и перепроверяет. Что ты вынашивал полгода, Стас?

— Что в этой бешено будоражащей грязи такого, что заставляет серьёзных и спокойных людей, которые смешно шутят с детьми и с желанием приносят жёнам кофе, врываться иногда на почти порно-пробы.

— Выяснил?