Нефритовая Змея для воина-тени

Глава 1

Первое, что я почувствовала — это холод. Не тот промозглый, сырой холод питерской осени, от которого не спасал даже самый теплый шарф, а мертвый, каменный, впивающийся в кожу через тонкую ткань платья тысячами ледяных игл. Он полз по спине, забирался под ребра, заставляя сердце спотыкаться в паническом ритме.

Я распахнула глаза.

Тяжелый, бархатный полумрак, пахнущий сандалом, пылью и тревогой. Воздух был густым, как сироп, и почти не двигался. Резные панели из темного дерева взмывали куда-то вверх, теряясь в тени. Единственным источником света была одинокая масляная лампа, пламя которой трепетало, словно пойманная в банку бабочка, отбрасывая на стены пугающие, пляшущие тени.

Я лежала на каменном полу. Шелковое платье, расшитое серебряными пионами, неприятно холодило кожу. Где я? Что произошло? Последнее, что я помнила — это тусклый свет реставрационной мастерской, запах скипидара и старого дерева, и острая, пронзившая висок боль, когда потянулась за кистью на верхней полке стеллажа…

Голова раскалывалась, словно по ней ударили молотом. С трудом села, опираясь на дрожащие руки. Пальцы… Длинные, тонкие, с идеально выточенными ногтями, покрытыми алым лаком. Мои пальцы всегда были короткими, с вечно въевшейся под ногти краской и парой свежих царапин. Эти же слишком красивы… не мои.

Поднесла руку к лицу. Белая кожа, как самый дорогой фарфор, тонкое, хрупкое запястье, с которого соскользнул тяжелый нефритовый браслет, ударившись о камень с глухим, мелодичным стуком. Платье из изумрудного шелка облегало прелестную фигуру, которой у меня никогда не было, с высокой грудью, тонкой талией и плавным изгибом бедер. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по полу густым, блестящим водопадом.

Паника подкатила к горлу ледяным комом. Это не мое тело, не моя одежда, не мои руки, не мои волосы. Где я?! И тут же в голову, словно удар молнии, ворвались чужие яркие, жестокие воспоминания. Имя: Шэ Мэй. Прозвище: Нефритовая змея. Отец: глава клана Зеленой Змеи. Цель: стать женой наследного принца Лун Ханя любой ценой.

Картинки замелькали перед глазами, чужие чувства захлестнули с головой. Презрение к слабой, болезненной фаворитке принца, Леди Жу Мэн. Ярость от его холодного безразличия. И обжигающая, всепоглощающая одержимость им, его профилем, его голосом, его властной аурой.

Порошок из корня лунного дурмана, незаметно подсыпанный в чашу с чаем. Крошечная доза, не смертельная. Лишь для того, чтобы хрупкая Жу Мэн слегла на пару недель, чтобы ее нежный цветочек увял в глазах принца. Чтобы он наконец-то посмотрел на НЕЕ. На Шэ Мэй.

Боже. Я — в теле злодейки, которая пыталась отравить соперницу.

Воспоминания услужливо подсказали, что было дальше. Придворный лекарь, обнаруживший яд. Гнев принца, страшный в своей ледяной тишине. И приговор — смерть на рассвете.

В отчаянии вцепилась пальцами в волосы. Нет. Нет, нет, нет! Это сон, просто кошмар! Я — Маша, реставратор! Я не хочу умирать! Я даже не жила толком, все время прячась в своей скорлупе!

Тяжелые шаги за дверью заставили замереть. Сердце ухнуло куда-то в пятки. Скрипнула задвижка, и окованная железом дверь медленно отворилась.

На пороге стоял наследный принц Лун Хань. Вживую он был еще более совершенен, чем в обрывках чужих воспоминаний. Высокий, широкоплечий, в темно-синем халате, расшитом золотыми драконами. Лицо — словно высеченное из холодного мрамора: высокие скулы, прямой нос, упрямый подбородок. Темные глаза, как безлунная ночь, и такие же холодные, в которых не было ничего, кроме презрения и льда.

Он остался стоять на пороге, глядя на меня сверху вниз, как на что-то мерзкое, прилипшее к подошве его сапога.

— Шэ Мэй, — его голос, острый как ледяная игла, пронзил тишину. — Я пришел в последний раз взглянуть на ту, что посмела поднять руку на мою женщину.

Каждое слово было ударом. Чужая боль и ревность обожгли изнутри, и я с трудом подавила стон. Я — не она. Но это тело помнило и любило его до безумия, до саморазрушения.

Открыла рот, чтобы сказать, что это ошибка, что я — не она, но какой в этом смысл? Меня примут за сумасшедшую.

— Ваше высочество… — прошептала я, и голос сорвался. Голос тоже был чужим — низкий, с легкой хрипотцой, бархатный. Таким голосом можно было соблазнять и отдавать приказы.

Принц чуть заметно скривил губы в усмешке.

— Не трудись. Твои змеиные речи на меня больше не действуют. На рассвете твоя красивая голова покатится с плахи. Это будет поучительным зрелищем для всех, кто решит, что может безнаказанно играть с жизнью других.

Рассвет. До рассвета оставалось всего несколько часов. Паника стала почти осязаемой, она душила, мешала дышать. Я должна что-то сделать! Что угодно!

Поползла к нему на коленях, унижаясь, как никогда в жизни. Шелк цеплялся за каменные плиты.

— Умоляю, — настоящие, горячие слезы хлынули из глаз. Это были не только мои слезы страха, но и слезы отчаяния Шэ Мэй. — Я… я не хотела ее убивать! Это была ошибка! Помутнение рассудка!

— Ошибка? — в его голосе прозвенел металл. — Ты всегда была ошибкой природы, Шэ Мэй. Ядовитая змея в шелковых одеждах. Твой клан слишком долго закрывал глаза на твои выходки. Теперь за них заплатишь ты.

Он развернулся, чтобы уйти.

Нет! Если он уйдет, я умру!

— Стойте! — закричала я, вкладывая в этот крик все свое отчаяние.

Он замер, но не обернулся. Его спина была прямой и непреклонной, как стена.

И в этот момент из-за его плеча в проеме двери показалась еще одна фигура. Темный силуэт, который, казалось, поглощал свет лампы. Он был почти таким же высоким, как принц, но двигался с ленивой грацией хищника. На нем был черный халат, а длинные волосы цвета воронова крыла были перехвачены серебряной заколкой в виде скалящейся лисьей морды.

— Какая трогательная сцена, — раздался низкий, насмешливый голос, от которого по спине пробежал мороз. — Принц Света вершит правосудие над падшей тэннин. Неужели ты не дашь даме последнего слова, Лун Хань?

Глава 2

Воздух в камере загустел, стал вязким, как патока. Каждое слово Ху Юэ упало в звенящую тишину, словно тяжелый черный камень в застывшее озеро, и круги от него пошли не по воде, а по моей коже мелкими, колючими мурашками, расползающимися от затылка вниз по позвоночнику.

Жизнь за жизнь

Я не знала, о каком долге чести он говорит, но в чужих воспоминаниях имя Ху Юэ было связано с тьмой, опасностью и запахом горького миндаля — запахом яда. Клан Полуночного Лиса был тенью, что следовала за светом императорской семьи. Они делали грязную работу, знали самые страшные секреты и никогда ничего не делали просто так. И сейчас эта тень пришла за мной.

Лицо принца Лун Хань превратилось в непроницаемую маску, а лед глазах, казалось, мог заморозить само время. Он медленно, почти лениво, повернул голову к Ху Юэ, и я почувствовала, как невидимая сила, исходящая от него, его Ци, его аура, стала плотной и давящей. Даже пламя лампы на мгновение пригнулось, словно испугавшись.

— Ты смеешь говорить о долге? — голос Лун Ханя был тихим, но в нем вибрировала сталь. — Тот долг был уплачен кровью твоего отца, когда он предал моего.

Ху Юэ усмехнулся. Усмешка у него была медленная, хищная, обнажающая на долю секунды кончики клыков, которые казались чуть длиннее, чем у обычных людей.

— Мой отец был предан вашим, принц. Но мы, лисы, не выносим сор из норы на потеху толпе. Мы помним. И в книгах клана Золотого Дракона есть запись, где за жизнь твоего младшего брата, спасенного моим дядей на Оленьем перевале, была обещана любая услуга. Я пришел за ней. Я хочу эту женщину.

Он небрежно махнул рукой в мою сторону, будто речь шла о вазе или скаковой лошади. И в этом жесте было столько унизительного пренебрежения, что чужая гордость Шэ Мэй взвилась во мне ядовитой змеей. Но моя паника была сильнее. Плевать на гордость! Этот темный, опасный мужчина был моим единственным, пусть и призрачным, шансом увидеть следующий рассвет не с плахи.

Затаила дыхание, переводя испуганный взгляд с одного на другого. Два полюса силы, два хищника, сошедшиеся на узкой тропе, и я — добыча, которую они не могли поделить. Лун Хань — воплощение света, порядка, закона, золотой дракон, парящий в небесах. Ху Юэ — сама ночь, хаос, запретное знание, полуночный лис, бесшумно идущий по темным тропам. И сейчас свет и тьма сошлись в этой крошечной, пахнущей сандалом камере.

— Ее вина доказана, — отчеканил Лун Хань. — Она — преступница, посягнувшая на члена императорской семьи. Ее ждет казнь. Это закон. И даже долг чести не может его отменить.

— Закон? — Ху Юэ тихо рассмеялся. Смех у него был низкий, бархатный, заставляющий вибрировать что-то глубоко внутри. — Не смеши меня, принц. Закон — это поводок, который вы, Драконы, держите в руках. Вы ослабляете его для друзей и затягиваете на шее врагов. Разве не так? Отдай ее мне. Она больше не будет носить имя Шэ, ее клан отречется от нее. Она станет вещью, собственностью клана Полуночного Лиса, бесправной игрушкой. Разве это не худшее наказание для гордой Нефритовой змеи? Жизнь в вечном унижении, в тени будет куда поучительнее для твоих врагов, чем быстрая смерть от топора палача.

Каждое его слово было пропитано ядом и лестью одновременно. Он бил в самое слабое место Лун Хань — в его непоколебимую веру в справедливость и честь. Предлагал ему не просто помилование, а изощренную, жестокую месть, завернутую в обертку благородства.

Я смотрела на Лун Ханя и пытаясь прочесть хоть что-то на его лице, но оно было гладким и холодным, как речной камень. Он молчал, и это молчание было страшнее крика. Внутри все сжалось в тугой, ледяной узел. Сейчас решится моя судьба. Я умру или… или попаду в лапы этого лиса, и я не знала, что страшнее.

Принц медленно перевел взор на меня, и в этот миг я впервые увидела в его зрачках не только презрение, но и… сомнение? Или… любопытство? Словно он пытался понять, как та, что еще вчера смотрела на него с собачьей преданностью и безумной одержимостью, сейчас смотрит с таким животным, первобытным ужасом. Словно видит его впервые. А ведь так и было.

— Хорошо, — одно это слово, брошенное в тишину, заставило меня вздрогнуть. Сердце пропустило удар, а потом бешено заколотилось, отдаваясь в ушах. — Я принимаю твою плату за долг. Она твоя.

Ху Юэ победно улыбнулся.

— Но, — продолжил Лун Хань, и его голос снова стал ледяным, — если ее нога хоть раз ступит на территорию императорского дворца без моего прямого приказа и если услышу хоть слово о том, что она плетет интриги — я убью ее сам. Медленно. А потом приду за тобой, Ху Юэ, и никакой долг тебя не спасет. Ты меня понял?

— Более чем, Ваше высочество, — Ху Юэ склонил голову в издевательском поклоне. — Ваша щедрость не знает границ.

Лис развернулся ко мне. Янтарные глаза изучали меня с ленивым, хищным интересом. Он подошел ближе, и я невольно отползла назад, пока спина не уперлась в холодную стену. От него пахло ночными фиалками и озоном после грозы. Опасный, дурманящий запах.

Ху Юэ присел передо мной на корточки, оказавшись на одном уровне со мной. Так близко, что я могла видеть золотые искорки в его зрачках.

— Ну что, змейка? — прошептал он, и от этого шепота по телу пробежала дрожь. — Пора менять кожу. Старое имя тебе больше не понадобится.

Он протянул руку, и я зажмурилась, ожидая удара, но его пальцы лишь мягко, почти невесомо, коснулись моей щеки, стирая мокрую от слез дорожку. Прикосновение было прохладным и шокирующе нежным.

— Не бойся, — его голос был тихим, почти интимным, и предназначенным только для моих ушей. — Лисы не едят змей. Они с ними играют.

Он поднялся, бросив короткий взгляд на принца, который с непроницаемым лицом наблюдал за этой сценой.

— Мы уходим.

***

Путь из темницы был похож на дурной сон. Два стражника клана Полуночного Лиса, одетые во все черное, с лицами, скрытыми масками, вели меня по пустынным ночным коридорам дворца. Ху Юэ шел впереди, его силуэт растворялся в тенях и появлялся вновь. Никто не смел остановить нас. Знак лисьей морды на его поясе был пропуском даже там, где сам император ходил с опаской.

Глава 3

Первый рассвет в поместье Полуночного Лиса был не огненно-золотым, как в императорском дворце по воспоминаниям Шэ Мэй, а жемчужно-серым и не врывался в окна, а просачивался сквозь вечную дымку тумана, окутывающую долину. Свет был мягким, рассеянным, скрадывал очертания и превращал сад за моим окном в призрачный пейзаж, нарисованный тушью на мокром шелке.

Всю ночь я просидела на широком подоконнике, обхватив колени руками, и смотрела в эту туманную тьму. Тело Шэ Мэй, привыкшее к роскоши и мягчайшим перинам, протестовало, мышцы затекли, но я не обращала на это внимания. Холод, идущий от улицы, был единственным, что казалось настоящим. Он помогал отогнать обрывки чужих снов, полных ярости, унижения и болезненной любви к ледяному принцу.

Здесь, в логове Лиса, эти воспоминания казались чужеродными, выцветшими. Та жизнь, жизнь Нефритовой змеи, закончилась, а моя похоже, так и не начнется. Вместо нее будет что-то, что слепят из меня эти люди с лисьими масками на лицах и ядом в улыбках.

«Мы дадим вам яд. Самый смертоносный».

Слова госпожи Юн до сих пор звенели в ушах. Яд. В моем прежнем мире это слово ассоциировалось с черепом и костями на аптечных склянках, с детективами и далекой, нереальной угрозой. Здесь же оно звучало обыденно, как «хлеб» или «вода».

Когда за дверью послышались тихие шаги, я даже не вздрогнула. Дверь без стука отворилась, и вошла госпожа Юн. За ней две молчаливые служанки в таких же серых платьях, которые несли таз с водой, полотенца и скромное темное платье, похожее на то, что носят ученицы.

— Пора, — коротко бросила старуха.

Никто не стал меня уговаривать. Меня просто взяли под руки, раздели, вымыли холодной водой, от которой перехватило дыхание, и облачили в новую одежду. Ткань была грубее шелка, но качественная. Платье не стесняло движений, а вместо десятка сложных застежек был лишь один пояс. Мои роскошные волосы, гордость Шэ Мэй, заплели в тугую, простую косу. Из зеркала, которое мне мельком довелось увидеть, на меня смотрела бледная, испуганная девушка с огромными темными глазами. От прежней Нефритовой змеи не осталось и следа.

Мое «обучение» проходило не в тренировочном зале с оружием, как я могла бы предположить, а в Чайном павильоне. Это была легкая, воздушная постройка в самом сердце сада, с раздвижными стенами из рисовой бумаги, выходящими к пруду с черными, как смоль, карпами.

Внутри на татами уже сидела госпожа Юн. Перед ней на низком столике стоял изящный чайный сервиз из селадона — тончайшего фарфора, чей цвет напоминал весенний лед.

— Садись, — приказала она, указав на подушку напротив.

Послушно опустилась на колени, стараясь повторить ее идеальную позу. Спина прямая, руки на коленях.

— Клан Полуночного Лиса славится тремя вещами, — начала Юн ровным, лишенным эмоций голосом, пока ее сухие, похожие на птичьи лапки, руки совершали выверенные движения, готовя чай. — Мы слышим то, что не говорят, видим то, что скрыто, и умеем подавать смерть в красивой чашке. Твое первое занятие — чайная церемония.

Она наполнила две крошечные пиалы ароматным, дымящимся напитком и пододвинула одну ко мне.

— Это «Утренний туман». Редкий сорт, который собирают лишь три дня в году на южных склонах горы Белого Облака. Он проясняет ум и обостряет чувства. Выпей.

Я с сомнением посмотрела на чашку. После вчерашнего разговора о ядах пить что-либо из рук этих людей было верхом безумия.

Госпожа Юн, казалось, прочла мои мысли.

— Если бы мы хотели тебя убить, ты бы уже была мертва. Десятью разными способами. Пей. Это приказ.

Зажав свой страх глубоко внутри, взяла теплую, гладкую пиалу. Поднесла ее к губам и сделала маленький глоток. Вкус был тонким, с нотками орхидеи и меда. Тепло медленно разлилось по телу, и я почувствовала, как напряжение, сковывавшее меня всю ночь, начало понемногу отступать. Ум действительно прояснился.

— Хорошо, — кивнула Юн. — А теперь…

Она достала из складок рукава маленькую лаковую шкатулку. Внутри, на бархатной подушечке, лежали три крошечных хрустальных флакона. В каждом была прозрачная жидкость без цвета и без запаха.

— Здесь три яда. «Слеза призрака» — действует мгновенно, останавливая сердце. «Сонная лощина» — погружает в летаргический сон, из которого нет пробуждения. И «Шепот гнили» — самый жестокий из них. Действует медленно, неделями разрушая тело изнутри, превращая человека в гниющую оболочку. Все три не имеют ни вкуса, ни запаха.

Моя кровь застыла в жилах. Я смотрела на эти флакончики, на эти капли абсолютной смерти, и не могла отвести взгляд.

— Твоя задача, — продолжила старуха, — научиться их различать.

— Но… вы же сказали, у них нет вкуса и запаха! — вырвалось у меня.

— Ум обычного человека их не уловит, но ты учишься быть иной. Ты будешь учиться чувствовать. Каждая субстанция, попадая в жидкость, меняет ее структуру, ее вес, ее суть. «Слеза призрака» делает чай чуть холоднее, чем он должен быть. «Сонная лощина» — едва заметно сгущает его, делая движение жидкости в чашке более ленивым. А «Шепот гнили»… — она на мгновение замолчала. — заставляет чай пахнуть отчаянием.

Я смотрела на нее, как на сумасшедшую. Холоднее? Ленивее? Пахнуть отчаянием? Это был какой-то бред, мистика.

— Ты будешь пить чай, — ее голос не оставлял места для возражений. — Каждый день. Десятки чашек. В некоторые из них я буду добавлять капли из этих флаконов. Твоя задача — остановиться перед отравленной. Если ошибешься и выпьешь «Слезу призрака» или «Шепот гнили»… что ж, значит, ты ни на что не годна.

Она улыбнулась своей страшной улыбкой.

— Но я не так жестока. Для начала мы будем использовать только «Сонную лощину». Если ошибешься, просто проспишь пару дней. И пропустишь обед. Начинаем.

И начался мой личный ад. Передо мной ставили чашку за чашкой. Десять, двадцать, тридцать… Я потеряла счет. Я вглядывалась в каждую, вдыхала аромат, пыталась покачать пиалу, чтобы увидеть это «ленивое» движение. Но все они казались абсолютно одинаковыми. Ароматный, вкусный чай.

Глава 4

Тишина обрушилась, когда тело Ху Юэ мешком обмякло на татами. Не звенящая, не пустая, а плотная, тяжелая, как погребальный саван. Я смотрела на него, и мир сузился до его неподвижного лица. Он действительно уснул. Прямо здесь, передо мной, выпив яд, который я указала.

Острая и холодная, как игла, паника пронзила оцепенение. Что я наделала? А что, если я ошиблась? Что, если это был другой яд, похожий, и он сейчас не спит, а умирает?!

Рванулась к нему, забыв о правилах, о субординации, обо всем. Опустилась на колени рядом, дрожащими пальцами потянулась к его шее, ища пульс. Кожа была теплой, живой, под пальцами мерно и сильно, ровно и спокойно билась сонная артерия. Он просто спал.

Выдохнула, и вместе с воздухом из меня ушла вся сила. Села на пол, едва не рухнув. Он спит. Я была права. Я смогла.

Осознание накатило второй волной, смывая страх. Это была не радость и не триумф, а странное, горькое чувство обреченности. Я перешагнула какой-то невидимый порог, который больше не переступить в обратную сторону.

Позволила себе посмотреть на него, без маски цинизма и насмешки его лицо было другим. Резкие черты смягчились, длинные черные ресницы отбрасывали тень на высокие скулы. Тонкие губы, обычно изогнутые в хищной усмешке, были расслаблены и почти беззащитны. В нем не было ничего от того темного, пугающего божества, каким он казался все это время. Сейчас передо мной был просто опасно красивый и смертельно уставший мужчина.

Зачем он это сделал? Чтобы доказать мне что-то? Чтобы проверить? Или чтобы показать, что он мне верит? Последняя мысль была самой дикой и пугающей. Доверие такого человека — это не дар, а бремя. И поводок, куда более крепкий, чем любые цепи.

Я не знала, сколько так просидела, наблюдая за мерным дыханием того, кто спас меня от казни и толкнул в новую клетку. Десять минут? Час? Время потеряло свой ход.

Шорох за спиной заставил меня обернуться. В дверях стояла госпожа Юн. За ее спиной двое стражников в лисьих масках. Она обвела взглядом павильон — меня, сидящую на полу, пустые чашки, спящего Ху Юэ. Ее лицо не дрогнуло. Ни тени удивления или тревоги. Лишь в глубине ее темных глаз-бусинок я на долю секунды уловила что-то похожее на одобрение.

— Унести, — коротко приказала она стражникам.

Те вошли, двигаясь бесшумно и слаженно. Они с почтительной осторожностью подняли своего повелителя и вынесли из павильона. Я смотрела им вслед, и меня охватило чувство ирреальности происходящего.

Когда они ушли, Юн подошла ко мне. Я все еще сидела на полу, не в силах подняться.

— Встань, — ее голос был таким же скрипучим, но в нем не было прежнего презрения, а была деловитость.

С трудом поднялась на ноги.

— Ты пропустила пять приемов пищи, — констатировала она. — Иди за мной.

Она привела меня не в общую столовую, а в маленькую комнату рядом с кухней. На столе стоял поднос. Простая глиняная миска с дымящимся рисом и кусочками курицы, пиала с прозрачным бульоном и чашка того самого «Утреннего тумана». После нескольких дней голодания эта еда пахла божественно.

Ела жадно, обжигаясь, почти не жуя и никогда в жизни не испытывала такого животного, всепоглощающего голода. С каждым проглоченным куском я чувствовала, как в меня возвращается жизнь. Госпожа Юн сидела напротив и молча наблюдала.

Когда я опустошила все миски, она сказала:

— Глава клана преподал тебе самый важный урок.

— Какой? — спросила я, вытирая губы тыльной стороной ладони.

— Доверяй своему чутью больше, чем своим глазам. И помни, что любая ошибка, даже самая малая, имеет свою цену. Его цена — два дня сна. Твоя цена будет выше.

Она встала.

— Отдыхай до заката. Потом продолжишь.

***

Отдыха не получилось. Я вернулась в свою комнату, но стоило мне закрыть глаза, как перед внутренним взором вставало лицо спящего Ху Юэ. Его риск, его молчаливое доверие, и пустота в ауре отравленного чая.

Когда солнце коснулось алым краем верхушек скал, за мной снова пришла служанка. Я вернулась в Чайный павильон. Все было убрано. На столике стоял новый сервиз, и рядом с ним — та самая лаковая шкатулка.

Госпожа Юн уже ждала меня.

Она молча открыла шкатулку. Внутри, рядом с флаконом «Сонной лощины», теперь стояли два его брата-близнеца. «Слеза призрака» и «Шепот гнили».

— Сегодня ставки выше, — просто сказала она. — Сегодня цена ошибки — смерть. Либо быстрая, либо мучительная.

Она взяла один из флаконов, не увидела, какой именно, и приготовила пять чашек чая. В одну из них, скрыв движение за широким рукавом, она добавила яд.

— Ищи.

Сердце заколотилось, отдаваясь в висках. Это больше не учеба, а русская рулетка с пятью чашками. Закрыла глаза и попыталась вызвать то самое чувство трещины, изъяна.

Я протянула руки над столом. Пять источников тепла, пять волн аромата. Я медленно вела ладонями над ними.

Первая чашка. Чистая. Вторая… чистая. Третья… Вот оно.

Слабое, едва уловимое ощущение не физического, а ментального холода. Словно легкий сквозняк из склепа, который нарушал гармонию, вносил диссонанс в общую теплую ауру.

— Эта, — прошептала я, указывая на третью чашку. — В ней… холод.

Госпожа Юн впервые за все время посмотрела на меня с явным интересом.

— «Слеза призрака», — констатировала она. — Верно.

Она взяла чашку и выплеснула ее содержимое в специальный сосуд.

— Еще.

Снова пять чашек, снова поиск. В этот раз я искала другое. «Сонная лощина» — вязкость. «Слеза призрака» — холод. А «Шепот гнили»? «Он заставляет чай пахнуть отчаянием».

Я вела руками, вдыхая аромат. Четыре чашки пахли орхидеями и медом. А пятая… пятая пахла так же, но под этим запахом, на самой грани восприятия, была еще одна нотка. Запах осенних листьев, гниющих под дождем. Запах сырой земли. Запах безнадежности.

— Эта, — уверенно сказала я. — В ней… печаль.

Госпожа Юн кивнула, и ее губы тронула почти незаметная, сухая улыбка.

Глава 5

Ночь не принесла забвения, а только холодное, острое осознание. Я больше не жертва, пассивно ожидающая своей участи, а ученица в самой страшной школе, какую только можно вообразить. И мой единственный шанс выжить — стать лучшей.

Утро встретило меня не запахом чая, а запахом металла, спирта и сушеных трав. Госпожа Юн ждала меня в другой части поместья — в лаборатории. Это место было полной противоположностью воздушному Чайному павильону. Длинное, низкое помещение без окон, освещенное десятками масляных ламп. Вдоль стен тянулись бесконечные полки, уставленные глиняными горшками, стеклянными ретортами, пучками трав и связками сушеных грибов. В воздухе висел густой, сложный аромат, в котором смешались запахи корней, минералов и чего-то неуловимо-опасного. Здесь пахло самой смертью, разобранной на ингредиенты.

— Ты научилась чувствовать яд, — голос Юн гулко отдавался от каменных стен. — Теперь ты научишься его уважать.

На длинном центральном столе были разложены инструменты: тончайшие стеклянные пипетки, серебряные ступки, весы, способные, казалось, взвесить пылинку, и ножи с лезвиями разной формы.

— Любой дурак может насыпать яд в чашу, — продолжила старуха, беря в руки сушеный цветок с темно-лиловыми лепестками. — Мастерство заключается в том, чтобы сделать это незаметно. Так, чтобы яд стал частью напитка, а не чужеродным элементом.

Она растерла цветок в фарфоровой ступке. Порошок был почти невесомым, как пыльца.

— «Поцелуй вдовы» получают из лунной азалии. Всего одна пылинка, попавшая на слизистую, вызывает жгучую боль и отек, имитирующий аллергию. Три пылинки — паралич гортани. Пять — смерть от удушья. Но если заварить его вместе с лепестками жасмина, он теряет свою силу, превращаясь в обычное успокоительное. А если смешать с порошком из панциря речного скорпиона, его действие ускоряется вдвое, но он приобретает горький привкус. Ты должна знать это и должна знать каждую деталь, каждый нюанс.

Мое обучение превратилось в бесконечную зубрежку. Я изучала сотни растений, минералов, вытяжек из животных. Училась на глаз определять вес порошка, различать яды по их текстуре. Одни были маслянистыми, другие — сухими и кристаллическими. Узнала, что яд можно спрятать в нити одежды, в воске свечи, в краске для веера. Что противоядие часто растет рядом с ядовитым растением, словно боги сами дают подсказку.

Мои пальцы, привыкшие к тонкой работе реставратора, быстро адаптировались. Я научилась отмерять дозы с ювелирной точностью, смешивать ингредиенты, не оставляя следов. Госпожа Юн была безжалостным учителем. За каждую ошибку, за каждую просыпанную крупицу, она била меня по рукам тонкой бамбуковой палкой. Боль была острой, но она отрезвляла. Она впечатывала знания в память лучше любых книг.

Прошло несколько дней. Я почти не видела солнечного света, живя в этом сумрачном мире склянок и гербариев. Я похудела, под глазами залегли тени, но внутри меня росла странная, холодная уверенность. Страх никуда не делся, он трансформировался и стал моим топливом.

Однажды вечером, когда я в сотый раз тренировалась переливать жидкость из одного флакона в другой так, чтобы не издать ни звука и не оставить ни капли, в лабораторию вошел тот самый молодой человек с холодными глазами. Линь.

Он не обратился к госпоже Юн, а подошел прямо ко мне.

— Новая игрушка главы. — Произнес он, его голос сочился презрением. Он окинул меня оценивающим взглядом, задержавшись на руках, на которых алели свежие полосы от палки наставницы. — Нефритовая змея, лишившаяся яда. Какое жалкое зрелище.

Я промолчала, опустив глаза. Я уже знала, что в этом месте молчание — лучший щит.

— Что тебе нужно, Линь? — голос госпожи Юн был острым, как скальпель.

— Глава проснулся, — ответил он, не сводя с меня глаз. — Он желает ее видеть в своем кабинете сейчас же.

Мое сердце пропустило удар. Ху Юэ. Он проспал почти трое суток, и первое, что он сделал, очнувшись — потребовал меня к себе.

— Иди, — приказала Юн. — И помни, чему я тебя учила.

***

Путь в покои главы клана лежал через крытую галерею, выходящую в сад камней. Вечерний воздух был прохладным. Я шла за Линем, чувствуя его ненавистб. Почему он так ко мне относится? Потому что я чужая? Или потому что я получила внимание его господина?

Кабинет Ху Юэ был сердцем этого темного дома. Огромная комната, где одна стена была полностью занята полками со свитками, а другая представляла собой раздвижную панель с видом на ночную долину. В центре комнаты стоял массивный стол из черного дерева, а в углу горел очаг, отбрасывая на стены живые, пляшущие тени.

Ху Юэ сидел за столом и что-то писал. Когда мы вошли, он не сразу поднял голову. Он был одет в свободный домашний халат из черного шелка, длинные волосы были распущены и падали на плечи. В свете огня они казались жидкой тьмой. Он выглядел отдохнувшим и еще более опасным.

— Оставь нас, — сказал он, не глядя на Линя.

Линь поклонился и вышел, бросив на меня последний испепеляющий взор. Дверь за ним бесшумно закрылась.

Я осталась стоять посреди комнаты, не зная, что делать и чего ждать.

— Подойди, — наконец сказал Ху Юэ, откладывая кисть.

Медленно подошла к столу. Он поднял на меня свои янтарные глаза, в которых не было сонливости, только ясный, пронзительный ум.

— Ты делаешь успехи, — его голос был ровным, без обычной насмешки.

— Я стараюсь, господин.

Он усмехнулся.

— «Господин». Как быстро ты учишься правилам игры, маленькая душа.

Он встал из-за стола и медленно обошел его, приближаясь ко мне. Я замерла, боясь пошевелиться. Он остановился так близко, что я снова почувствовала этот запах — ночные фиалки и озон. Он взял мою руку прохладными и сильнымпальцами и повернул мою ладонь вверх, рассматривая красные рубцы от палки.

— Она слишком усердствует, — сказал он тихо.

Он провел большим пальцем по самой яркой полосе. Его прикосновение было легким, почти невесомым, но по моей руке, вверх до самого плеча, пробежала волна обжигающего жара. Я резко отдернула руку, словно обжегшись.

Глава 6

Вернулась в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь. Спиной прислонилась к холодному дереву, пытаясь унять дрожь во всем теле. Воздуха не хватало, словно стены сдвинулись, выдавливая из комнаты кислород.

Вызов. Танец Теней. Смертельный поединок.

В моей прошлой жизни самым страшным вызовом была необходимость позвонить в ЖЭК или выступить с докладом. Здесь же мне предлагали сразиться с профессиональным убийцей, который смотрел на меня так, будто я была грязью на его сапогах.

Медленно сползла по двери на пол. В руке был зажат свиток, который дал мне Ху Юэ. Бумага казалась обжигающе горячей. Он бросил меня на растерзание. Нет, не так. Он поставил передо мной два барьера. Один — Линь. Второй — тайна отравления Жу Мэн, и я должна была перепрыгнуть через оба, чтобы доказать свое право на жизнь в этой норе.

Подползла к столу, на котором горела одинокая свеча, и развернула свиток. Длинный столбец имен, написанных изящным каллиграфическим почерком. «Список посетителей покоев Леди Жу Мэн за семь дней до покушения».

Принцесса Лан, кузина императора. Генерал Цзян, глава императорской гвардии. Поэт Су, любимец двора. Десятки имен. Все они приносили подарки: шелка, благовония, редкие фрукты, стихи. Бессмысленный перечень любезностей и лести. Что я могла здесь найти? Я не знала этих людей.

Но Шэ Мэй знала.

Закрыла глаза, пытаясь утонуть в чужих воспоминаниях. Это было похоже на погружение в мутную, холодную воду. На поверхности плавали яркие, сильные эмоции — ревность, гнев, одержимость Лун Ханем. Но если нырнуть глубже, туда, где было тихо и темно, можно было нащупать осколки разговоров, подслушанных на приемах, мимолетные впечатления, оценки.

Принцесса Лан — старая лиса, хитрая и жадная до власти. Генерал Цзян — тупой солдафон, преданный императору, как пес. Поэт Су — скользкий уж, готовый продать свой талант кому угодно за пригоршню золота.

Открыла глаза. Это были резкие, язвительные, полные презрения оценки Шэ Мэй, но они могли стать ключом. Начала читать список заново, пропуская имена через фильтр ее воспоминаний. Я искала не врага, а искала «трещину», изъян. То, чему учил меня Ху Юэ и Юн.

И я нашла ее. Строчка гласила: «Маркиз де Флер, посланник из Западных Королевств. Дар: шкатулка с экзотическими сладостями».

Ничего особенного. Но в памяти Шэ Мэй этот визит был окрашен в цвета… раздражения. Почему? Потому что этот визит был незапланированным. Шэ Мэй в тот день сама собиралась нанести визит Жу Мэн, чтобы в очередной раз унизить ее своим присутствием, но ее не пустили, сославшись на то, что леди принимает заморского гостя. Шэ Мэй была в ярости, но запомнила одну деталь. Ее шпионка-служанка доложила ей, что после ухода маркиза Леди Жу Мэн жаловалась на легкую головную боль и приказала убрать сладости с глаз долой, потому что от их приторного запаха ей стало дурно.

Запах. Яд не всегда имеет вкус или цвет. Иногда он имеет запах искусно замаскированный под другой.

Я обвела имя маркиза кружком. Это была не улика и даже не зацепка, а просто ниточка, тонкая, как паутинка, но это все, что у меня было.

***

Следующие три дня превратились в один сплошной кошмар, сотканный из боли, пота и страха. Моим учителем стала госпожа Юн, и если в лаборатории она была строгой, то в тренировочном зале она была настоящим демоном.

«Танец Теней» не имел ничего общего с фехтованием. Здесь не было звенящих клинков и красивых поз. Это был ритуал, проходящий в почти полной темноте. Бойцы были вооружены лишь одним коротким клинком-танто каждый. Цель — не убить противника, а срезать с его одежды ленту определенного цвета, повязанную на предплечье. Но правила гласили, что любые раны, нанесенные в процессе, — законны.

— Ты слаба, — сказала Юн в первый день, смерив меня презрительным взглядом. — Твое тело изнежено шелками и сладостями. Линь сломает тебя за минуту.

— Так научите меня, — выдохнула я, сжимая кулаки.

— Силу за три дня не обретешь, но можно научиться использовать слабость. Твоя сила в гибкости, в скорости и в обмане. Ты змея, так веди себя как змея. Не лезь на рожон. Ускользай, выжидай и наноси удар, когда враг меньше всего его ждет.

Она учила меня двигаться. Не ходить, а скользить бесшумно, как тень. Мы часами ходили по рассыпанному на полу сухому песку, и она била меня палкой каждый раз, когда я издавала хоть малейший шорох. Она учила меня падать не плашмя, а перекатываясь, мгновенно вскакивая на ноги. Заставляла меня часами стоять в неудобных позах, чтобы развить чувство равновесия.

На второй день она дала мне в руки танто, который был тяжелее, чем казался. Холодная сталь неприятно лежала в ладони.

— Это не оружие, а продолжение твоей руки, — сказала Юн. — Ты не должна им рубить. Ты должна им быстро и точно касаться.

Она привязала к своей руке алую ленту.

— Попробуй срезать.

Это было унизительно. Я бросалась на нее, но она ускользала, как дым. Она не атаковала, а просто уворачивалась. Иногда она легко подставляла мне подножку, и я летела на жесткие маты. Иногда просто отводила мою руку легким движением, и я по инерции пролетала мимо. Через час я стояла перед ней, тяжело дыша, вся мокрая от пота, а она спокойная, ровная, даже не запыхавшаяся.

— Ты слишком предсказуема, — сказала она. — Ты смотришь на ленту и тем самым выдаешь свою цель. Смотри ему в глаза. Пусть он думает, что твоя цель — его горло, а сама в это время целься в руку.

В тот вечер, когда я, шатаясь от усталости, шла в свою комнату, я столкнулась в коридоре с Линь. Он возвращался с тренировки. Его торс был обнажен, мышцы перекатывались под смуглой кожей, покрытой бисеринками пота. Он был похож на пантеру — грациозный, сильный и смертоносный.

Он остановился, преграждая мне дорогу.

— Готовишься к представлению, змея? — насмешливо спросил он. — Не трать силы. Я не буду тебя долго мучить. Просто сломаю твою красивую шейку, чтобы ты больше не позорила наш клан своим присутствием.