Нежнятина

1

Первый рабочий день после долгожданного отпуска выдался для Аллы не просто неудачным, а катастрофическим, предвещая череду поистине судьбоносных событий. Утро началось не с привычной бодрости и предвкушения новых свершений, а с пронзительного, раздражающего сигнала будильника, который, казалось, сверлил ей мозг. Она прокляла его, отчаянно цепляясь за последние мгновения блаженного неведения, мечтая ещё хоть на пять минут погрузиться в тёплые объятия сна, забыв о наступающей реальности.

Но стоило ей переступить порог дома, как мир, словно сговорившись, тут же ополчился против неё. Дорога на работу, обычно занимавшая не больше получаса, превратилась в нескончаемый кошмар. Огромная пробка, напоминающая неподвижного извивающегося железного змея, растянулась на многие километры, безжалостно поглощая драгоценные минуты и последние остатки её утреннего, и без того хрупкого, оптимизма. Сердце Аллы бешено колотилось от нарастающей паники; лёгкие, казалось, сжимались от постоянного запаха выхлопных газов, а горло сдавливал невидимый спазм. Она видела, как безжалостно ползут вперёд стрелки часов, а её машина стоит практически на месте, окружённая бесконечным потоком алых стоп-сигналов и мерцающих фар. Она опаздывала, и это было не то мелкое опоздание, которое можно списать на недоразумение или случайность, а то, которое кричало о безответственности и недопустимой для её должности непунктуальности.

И, как будто этого было недостаточно, чтобы окончательно испортить ей настроение и предвкушение рабочего дня, судьба преподнесла ещё один, куда более грандиозный и сокрушительный сюрприз. Влетев в офис, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и уже изрядно потрёпанная Алла изо всех сил старалась скрыть своё опоздание за деловым и невозмутимым видом, но предательски дрожащие руки и сбившееся дыхание выдавали её с головой. Пытаясь одновременно дойти до своего рабочего стола и сделать первый глоток спасительного ароматного капучино, который должен был хоть немного взбодрить её, она неловко споткнулась или, может быть, просто неуклюже дёрнулась от переполнявшего её волнения и спешки. Содержимое её стаканчика, тёплое и пенящееся, с отвратительным хлюпающим звуком выплеснулось наружу и попало прямо на белоснежную, безупречно выглаженную рубашку генерального директора и по совместительству владельца всей компании — Евгения Романовича.

На мгновение воцарилась оглушительная тишина. Время словно замедлилось, растянулось, и Алла увидела, как тёмное кофейное пятно медленно, неумолимо расползается по дорогой ткани, словно зловещий распускающийся цветок, пожирающий чистоту. Её собственные глаза расширились от ужаса, и она инстинктивно зажмурилась, словно желая стереть этот катастрофический, нелепый момент из реальности, отмотать его назад. Её бросило в холодный липкий пот. До неё вдруг дошло, ЧТО именно она натворила, и это осознание было сродни мощному, сокрушительному удару под дых, от которого перехватило дыхание.

«Вот сейчас меня уволят, — пронеслось у неё в голове, заглушая все остальные мысли. — И всё. Конец. Это окончательно и бесповоротно». Все её старания, годы упорного, изнурительного труда, бессонные ночи, проведённые за отчетами и проектами, и жёсткая экономия на всём, что можно было купить, — всё пошло прахом, растворилось в этом одном-единственном кофейном пятне. О досрочном погашении ипотеки за маленькую, но такую желанную и выстраданную квартиру можно было забыть навсегда. Этот крошечный уголок в большом городе, её собственная крепость, её символ независимости, мечта, ради которой она трудилась не покладая рук, теперь казалась такой же далёкой и недостижимой, как звёзды на ночном небе.

Ей придётся с позором вернуться в родную деревню за МКАД, где до сих пор жили её родители. Сама мысль об этом возвращении была невыносима, горше любого поражения. Деревня, забытая богом и дорожниками, с её пыльными, разбитыми дорогами и полуразрушенными домами, казалась ей мрачной темницей, из которой она с таким неимоверным трудом вырвалась. Но главной причиной её отчаяния и категорического нежелания возвращаться были, конечно же, родители.

Они были запойными алкоголиками, чья жизнь, скованная жестокими, невидимыми цепями зависимости, вращалась исключительно вокруг очередной бутылки спиртного. Они часто продавали всё, что только можно было продать, — от старинных семейных реликвий, хранящих память предков, до самых необходимых бытовых вещей, — лишь бы утолить свою ненасытную, всепоглощающую жажду. Возвращение к ним означало бы снова погрузиться в хаос, грязь, бесконечные пьяные скандалы и ту безысходность, от которых Алла бежала, не оглядываясь, и из-за которых она была готова на всё, лишь бы прочно встать на ноги в Москве и никогда больше не оглядываться назад.

Тишина в офисе, обычно наполненная легким гулом кондиционера, шелестом бумаг и тихим стуком клавиш, сегодня угрожающе затянулась. Она стала не просто отсутствием звуков, а густой, осязаемой субстанцией, давящей на барабанные перепонки и заставляющей сердце биться чаще. Каждая секунда этой невыносимой паузы, казалось, длилась целую вечность, предвещая неминуемую бурю.

Анна Сергеевна, обычно невозмутимый секретарь, застыла, её рука зависла над кнопкой «Ввод», а на лице отразилась крайняя озабоченность. Лиза, юная ассистентка, и Антон, охранник, буквально окаменели на своих местах, уставившись в мониторы невидящим взглядом. Их лица были вытянутыми, напряжёнными, словно вылепленными из воска, а тела застыли, как древние статуи, застигнутые врасплох за своими рабочими столами. Никто не смел пошевелиться, даже моргнуть казалось опасным.

Стоит ли вообще упоминать, что все эти напряжённые, парализованные тревогой взгляды, словно лучи прожекторов, были сосредоточены в одной точке — на небольшом островке зала, где стояла Алла, а над ней, словно тёмная грозовая туча, нависал генеральный директор Евгений Романович? Электрическое напряжение в воздухе было настолько сильным, что, казалось, вот-вот запахло озоном.

2

Густой, почти как сироп, ароматный кофе, заваренный по особому рецепту и ещё секунду назад мирно ожидавший, пока Евгений Романович закончит свою фразу, обрушился на него с катастрофической неизбежностью. Чашка, ставшая орудием несчастья, совершила короткий смертельный кувырок, и тёмно-каштановая жидкость хлынула прямо на грудь, заливая белоснежную рубашку.

Пятно начало расползаться от солнечного сплетения, мгновенно растекаясь по дорогой, тончайшей ткани, словно чернильная клякса на чистом листе бумаги. Кофе был не просто горячим, а обжигающим, и это ощущение, смешанное с резким запахом и визуальным шоком, вызвало у Евгения Романовича короткую безмолвную гримасу. Складки льняной ткани жадно впитывали жидкость, и уже через полсекунды пятно достигло воротника и рукава, превратив безупречный деловой образ в нелепый, трагикомичный натюрморт.

Алла, чья неловкая дрожащая рука стала причиной этой мгновенной катастрофы, отпрянула. Её реакция была инстинктивной и причинила ей физическую боль: она с силой втянула воздух сквозь стиснутые зубы, издав тонкий шипящий звук, больше похожий на звук лопнувшей струны. Её глаза расширились, и она уставилась на растекающуюся коричневую карту на идеально белой поверхности.

Её собственное сердце бешено колотилось, издавая неистовое, беспорядочное барабанное соло прямо у неё в ушах, полностью заглушая все остальные звуки в комнате: будь то слабый гул кондиционера, шелест бумаг или, что самое страшное, возможные слова Евгения Романовича. В этот момент существовали только она, её катастрофическая неловкость и тёмная, дымящаяся, не подлежащая спасению ткань. Ей казалось, что аромат обжаренных зёрен, которым она восхищалась ещё минуту назад, теперь пахнет исключительно позором и неизбежными финансовыми потерями.

— Евгений Романович, я… Простите, ради бога! О боже, я не хотела, это… это просто ужасно! — голос Аллы сорвался на шёпот, дрожащий и полный отчаяния. Она судорожно потянулась к воротнику рубашки, словно могла одним движением стереть произошедшее. — Снимите её, пожалуйста, я сейчас же застираю! У меня есть специальное средство, оно… оно точно всё отстирает, я обещаю…

Она продолжала мямлить, не поднимая взгляда выше его груди, где уже начал медленно впитываться буро-коричневый след. Её руки дрожали, пальцы нервно переплелись, выдавая её панику. Но Алла прервала сама себя, когда неожиданное, но нерезкое прикосновение горячих шершавых пальцев мужчины к её подбородку заставило её вздрогнуть. Мир сузился до этого прикосновения, до тепла его кожи, до лёгкой шероховатости мозолей, говорившей о привычке к труду. Его пальцы мягко, но настойчиво приподняли её голову, заставляя встретиться с ним взглядом.

В её широко распахнутых от паники глазах он увидел не просто испуг, а нечто гораздо более глубокое — затравленный, загнанный взгляд, как у зверя, попавшего в ловушку. Алла знала, что её лицо сейчас бледное, а губы дрожат. Она пыталась взять себя в руки, но ничего не могла с собой поделать. Это были рефлексы, выработанные годами страха и унижений. Словно оглушительный внутренний крик пронёсся в её голове: «Рефлексы, гори они в аду вместе с её родителями и их собутыльниками!» Неадекватные крики, шлепки, побои за любой промах — вот что она видела в детстве, и пролитый на чужую дорогую вещь кофе мгновенно отбросил её в то тёмное, пугающее прошлое.

Евгений Романович молча наблюдал за ней. Его строгий, но обычно спокойный взгляд проникал сквозь всю её защитную броню. Его низкий ровный голос, когда он наконец заговорил, прозвучал неожиданно мягко, но властно, перекрывая её панические крики.

— Алла, перестань дрожать и успокойся, — сказал он, не убирая руки с её подбородка. — Это всего лишь кусок ткани, который легко заменить.

Его слова медленно просачивались сквозь пелену паники, как вода сквозь песок. «Кусок ткани? Легко заменить?» Неужели он не сердится? Неужели не будет криков, угроз, наказаний? Он снова замолчал и какое-то время, показавшееся Алле целой вечностью, просто рассматривал её лицо. Не просто смотрел, а видел её — её страх, её уязвимость, её неосознанную боль. В его глазах не было ни упрёка, ни раздражения, лишь какая-то странная, незнакомая ей задумчивость. После этой неловкой паузы он добавил, и теперь его голос звучал отстранённо, но всё ещё успокаивающе:

- Иди работай и ни о чём не беспокойся.

Его слова прозвучали как отпущение грехов, как разрешение выдохнуть. Тяжёлый груз медленно сполз с её плеч, оставив после себя лишь лёгкое нервное покалывание. Алла кивнула, не в силах произнести ни звука, но чувствуя, как постепенно возвращается в реальность, хотя лёгкое головокружение от пережитого шока всё ещё не проходило. Она осторожно опустила взгляд, пытаясь осознать, что только что произошло и почему этот человек отреагировал так… иначе.

Прошло два часа, и на Аллу наконец снизошло хрупкое спокойствие. Первоначальный шок и дрожь начали отступать, сменившись тупой, непрекращающейся пульсацией в висках. Она погрузилась в знакомый, утомительный процесс проверки товарных накладных, вглядываясь в аккуратные колонки цифр и методично сверяясь с перекрестными ссылками — желанным якорем в водовороте последствий пережитого эмоционального потрясения. Тихий гул в офисе, шелест бумаг, когда она переворачивает страницы, и ритмичное постукивание ручки — все это помогало ей вернуться к подобию нормальной жизни, к приземленной реальности повседневных задач.

3

Казалось, целую вечность Евгений украдкой, почти инстинктивно, поглядывал на Аллу. Это было не просто мимолетное любопытство, а глубоко укоренившееся наблюдение, окрашенное невысказанной симпатией, которую он тщательно скрывал за маской профессиональной отстраненности. Он знал ее привычки, ее настроение по тому, как она держала ручку или как менялся ее голос во время телефонного разговора. Но чаще всего он замечал ее погруженность в работу.

И вот теперь, когда над городом давно сгустились сумерки, а в офисе воцарилась звенящая тишина, Алла сидела за своим рабочим столом, словно застывший монумент. Она слегка повернулась корпусом к огромному панорамному окну, которое занимало всю стену офиса, превращая её в живой экран, транслирующий вечерний мегаполис. Последние лучи заходящего солнца, пробивавшиеся сквозь городскую дымку, едва касались её профиля, выделяя тонкую линию носа и подбородка.

Евгению вдруг стало совершенно ясно: её взгляд был устремлён не просто на улицу, а сквозь неё, словно она искала там что-то невидимое для обычного глаза, погружённая в свои мысли настолько, что шум города и мелькание прохожих становились лишь фоном, не проникающим в её сознание. Ему показалось, что она не замечает ни спешащих домой людей, ни вспыхивающих огней витрин, ни даже его самого, стоящего в нескольких шагах.

Нарушать эту почти медитативную тишину казалось неправильным, но время шло, и офис должен был закрыться. Легонько покашляв, что прозвучало слишком громко в пустом помещении, Евгений осторожно спросил:

- Алла, ты не собираешься домой? Уже довольно поздно.

Ему показалось, что он не просто задал вопрос, а дёрнул за невидимую ниточку, резко вырвав её из глубочайших раздумий, из какого-то личного, невидимого мира. Она вздрогнула, медленно повернулась, и в её глазах, казалось, ещё плясали отблески той уличной панорамы, прежде чем она сфокусировала взгляд на нём и смущённо моргнула.

Он не стал подходить ближе, не желая во второй раз нарушать атмосферу её уединения, а лишь продолжал поглядывать на неё из-за своего стола, гадая, о чём она думает.

Если она действительно смотрела на улицу, то за огромным стеклом перед ней разворачивалась привычная, но завораживающая картина: бесконечный бурлящий поток машин, фары которых сливались в огненные реки и ручейки, и толпы людей, словно муравьи, спешащие по тротуарам и особенно плотно сбивающиеся возле ярко освещённых кафе. Он знал этот район как свои пять пальцев. Почти все кафе и рестораны в деловой части города, опустевшие после рабочего дня, уже давно закрылись. Оставались лишь мерцающие неоном ночные клубы, несколько уютных баров с приглушённым светом и пара-тройка круглосуточных кафе, где бледные официанты подавали остывший кофе редким полуночникам.

Евгению, как начальнику, давно следовало дать отмашку охране, чтобы они закрыли здание, и отправиться домой, где его ждали обычные вечерние дела. Но вдруг, именно в этот момент, он осознал: он, руководитель, который обычно неукоснительно соблюдал график, ушёл последним, не считая... одной-единственной, такой необычно задумчивой сотрудницы. И это было тем, что его удерживало. Не долг, не забытые документы — а она, Алла, застывшая у окна, словно ожидающая чего-то, что было видно только ей.

- Ох, извините, Евгений Романович, — её голос, обычно спокойный и уверенный, сейчас звучал непривычно тихо, почти шёпотом, выдавая нервозность и сильную усталость. Алла стояла в дверном проёме, слегка опустив плечи, словно несла на себе невидимую тяжесть. — Я… я совсем заработалась и потеряла счёт времени. — Её обычно проницательные глаза сейчас были слегка затуманены, и в них читалось нескрываемое изнеможение.

Длинные, почти до пояса, светло-русые волосы, обычно свободно ниспадающие на плечи, сегодня были туго собраны в высокий хвост, открывая лоб и изящную линию шеи. Несколько непослушных прядей выбились у висков, словно пытаясь вырваться из плена, но даже они не портили общего впечатления аккуратности и собранности. Евгению всегда нравились женщины, которые не боялись показать своё лицо, открыв лоб и взгляд. Он никогда не понимал эту, как ему казалось, надуманную женскую привычку прятать индивидуальность за водопадом локонов или чёлкой. В его глазах это было проявлением либо неуверенности, либо попыткой создать искусственную загадочность. Алла же с её открытым лицом выглядела по-настоящему искренней и естественной.

Сейчас на её коже сливочного оттенка, обычно безупречной, появился лёгкий, но заметный румянец — не от косметики, а от напряжения или, быть может, смущения. Этот румянец делал её щёки чуть более пухлыми, придавал им такую нежность, что Евгению невольно захотелось коснуться их, поцеловать. Длинный, слегка заострённый нос придавал ей аристократичности, а упрямый подбородок выдавал внутренний стержень и силу характера, которые он раньше недооценивал, воспринимая как простое упрямство.

Именно в этот момент, глядя на её растрёпанную, но всё ещё собранную фигуру, на эту открытую уязвимость в её обычно строгом облике, Евгений Романович испытал нечто совершенно неожиданное. Внезапно, словно молния, его пронзило осознание: эта девушка, Алла, с её сливочной кожей и упрямым подбородком, с её искренностью, скрытой за маской деловитости, — она та самая. Та самая женщина, которую он интуитивно искал, которую ему не просто "приятно" было бы видеть рядом с собой, а жизненно необходимо. Не просто ассистентка, не просто умная сотрудница, а спутница жизни, способная разделить с ним его мир и привнести в него свет, о существовании которого он до сих пор даже не подозревал.

4

Насыщенный бордовый цвет шёлковой блузки Аллы, казалось, впитывал окружающий свет, придавая ткани роскошный, почти жидкий блеск, который намекал на мягкость ткани в сочетании с кожей. Блузка элегантно ниспадала, но при этом достаточно плотно облегала фигуру, подчёркивая изящные изгибы. Смелое декольте, сделанное намеренно или, возможно, просто в качестве стильного аксессуара, дразняще приоткрывало нежную, перламутрово-блестящую кожу верхней части груди — изящную ложбинку у шеи, плавный изгиб ключиц и манящую выпуклость девичьей груди — ровно настолько, чтобы разжечь воображение, но не обнажить всё.

Евгений, сам того не осознавая, поймал себя на том, что не может отвести от неё взгляд. Словно какая-то магнитная сила притягивала его взгляд сначала к интригующим глубинам её глаз, а затем неумолимо опускала его вниз, завораживая едва заметным движением её груди и обещанием, таящимся в шёлковых складках. Его охватил первобытный импульс, который он не мог контролировать. Его пальцы, казалось, сами по себе поднялись и лёгким, как пёрышко, прикосновением скользнули по её невероятно нежной и тёплой щеке. Неожиданная встреча потрясла не только Аллу, но и самого Евгения — внезапный электрический разряд кристаллизовал его беспорядочные мысли.

В этот единственный, застывший миг мир сузился до них двоих. Именно тогда, когда тепло её кожи всё ещё ощущалось на его пальцах, на него обрушилась вся мощь его желания. Он почти с болезненной ясностью понял, как отчаянно ему хочется заключить её в объятия, почувствовать, как её стройное тело прижимается к нему, ощутить мягкий, соблазнительный изгиб её розовых губ, раствориться в сладости, которая, он был уверен, ждала его там.

Алла, поражённая неожиданной близостью его прикосновения, почти незаметно вздрогнула, и у неё в горле застрял тихий непроизвольный вздох. Её широко раскрытые глаза, внезапно ставшие уязвимыми, поднялись и встретились с его взглядом. В их глубине мелькали удивление, растерянность и зарождающееся понимание. Пока он смотрел на неё, на её щеках начал разливаться румянец, переходящий от бледно-розового к завораживающему тёмно-красному. Этот естественный румянец, красноречивый признак её застенчивости и зарождающихся чувств, только усилил её привлекательность в его глазах. Она казалась не просто красивой, а невероятно желанной, воплощением невинной чувственности, которая притягивала его ещё сильнее. Воздух между ними искрился от невысказанных желаний.

Воздух в опустевшем офисе был наэлектризован невысказанным напряжением, которое копилось между ними неделями, а то и месяцами. Наконец плотина внутри Евгения прорвалась. «Пойдём», — прохрипел он, и этот звук был настолько низким и гортанным, что больше походил на рычание, вырвавшееся из самой глубины его существа, чем на человеческую речь. Не давая Алле ни времени на раздумья, ни возможности сопротивляться, он обхватил её запястье железной хваткой и резко дёрнул за собой, таща по коридору, словно она была лёгким пёрышком. Он не смотрел, идёт ли она за ним, просто тащил её за собой, неумолимо направляясь в свой кабинет — место, которое должно было стать их убежищем или, возможно, тюрьмой.

Он прекрасно осознавал, что его действия были на грани, а то и за гранью дозволенного. В голове мелькнула холодная мысль: позже Алла, без сомнения, могла бы расценить его поведение как прямое домогательство, возможно, даже как агрессию. Это могло привести к скандалу, увольнению, разрушению всей его тщательно выстроенной карьеры. Но в этот момент рациональность покинула его, утонув в бушующем потоке неконтролируемого желания. Он больше не мог держать себя в руках, не мог подавлять этот всепоглощающий голод, который терзал его уже давно. Первобытный инстинкт — брать желаемое, не обращая внимания на последствия, — полностью завладел им.

Стоило им переступить порог кабинета, ещё до того, как дверь полностью закрылась, Евгений, не теряя ни секунды, набросился на Аллу. Одной рукой он прижал её к холодной стене, расположенной прямо рядом с дверным проёмом, и её спина резко ударилась о твёрдую поверхность, выбив из лёгких воздух. Одновременно с этим его другая рука метнулась к замку на двери и поспешно и резко щёлкнула им, чтобы запереть их внутри. Резкий, оглушительный в тишине щелчок замка прозвучал как приговор, отрезав их от внешнего мира. Нужно было исключить любую возможность того, что охранник, который обычно обходит офис в столь позднее время, может помешать им, заглянув в помещение.

5

Не успела Алла до конца осмыслить произошедшее, как его губы жадно и властно накрыли её рот. Поцелуй был голодным, требовательным, не оставляющим места для отказа. Он брал, не спрашивая, впиваясь в её губы с какой-то отчаянной потребностью. В тот же миг горячие сильные руки Евгения опустились на её талию, крепко обхватив и прижав её тело ещё ближе к себе. От напора, от вкуса его отчаяния, от обжигающего прикосновения, от внезапного шквала чувств Алла задохнулась. Лёгкие отказывались подчиняться, ей не хватало воздуха, а в голове царил хаос из шока, страха и какого-то дикого, пугающего, но неоспоримого возбуждения.

В следующий момент девушка оказалась на огромном дубовом столе, за которым часто проводились совещания акционеров. Алла даже понять не успела, когда Евгений Романович успел сорвать с неё юбку вместе с колготками и нижним бельём.

В отчаянной попытке взять себя в руки, унять дрожь, пронизывающую каждую клеточку её тела, и подавить нарастающее пугающее возбуждение Алла бросилась прочь, метнувшись в противоположный угол комнаты, словно спасаясь от невидимой, но всепоглощающей угрозы. Её пальцы почти судорожно вцепились в тяжёлую плотную бархатную портьеру, и её бархатистая тёмная ткань показалась таким желанным, хоть и хрупким убежищем. Она, как испуганный ребёнок, спряталась за широкими массивными складками, пытаясь хоть как-то укрыться от обжигающего взгляда Евгения и от нарастающего, удушающего напряжения, витавшего в воздухе. Несколько секунд мнимой безопасности, всего лишь короткая передышка, во время которой она пыталась отдышаться, — и эта иллюзия, её крошечный островок спокойствия, рухнула, рассыпавшись в прах.

Евгений, действовавший с неожиданной, почти пугающей резкостью, буквально вырвал ткань из её ослабевших рук. Послышался глухой, рвущийся шорох бархата, такой же резкий и окончательный, как осознание неизбежности, и Алла снова оказалась перед ним, полностью обнажённая не только физически, но и эмоционально, беззащитная и невероятно уязвимая. На её лице отразился неподдельный ужас, смешанный с болезненным стыдом.

- Сейчас не самое подходящее время для того, чтобы идти на поводу у стыдливости, cher, — прошептал он ей прямо в ухо. Его голос был низким, хриплым, словно потрескавшимся от жара, и в нём слышалось неприкрытое, голодное возбуждение. Горячее, обжигающее дыхание Евгения обожгло нежную кожу за её ухом, а интимное, обычно ласковое обращение «cher» прозвучало как зловещее, мертвящее предупреждение, от которого по спине Аллы побежали мурашки, а в животе всё сжалось в ледяной комок.

Он толкнул её своим мощным и горячим телом, лишая равновесия и прижимая к холодной, жёсткой стене. Её ноги беспомощно запутались в его ногах, а горячая, напряжённая грудь скользнула по её плечу, опаляя обнажённую кожу. От Евгения исходил такой жар, такое горячее, почти ослепляющее пламя, что Алла почувствовала, как её собственная кожа — внезапно ставшая ледяной, холодной и онемевшей от страха — обдало обжигающей волной, словно она оказалась в эпицентре пожара. Контраст между его пылом и её холодностью был не просто шокирующим, он был почти болезненным, словно два разных мира столкнулись в одной точке.

Несмотря на это всепоглощающее, проникающее тепло, по телу Аллы пробежали мурашки, а по спине прокатился холодный озноб. Это было странное, тревожное ощущение, необъяснимая смесь глубокого, панического страха и чего-то другого, запретного, что начало пробуждаться внутри неё. И тогда, совершенно неожиданно и некстати, её соски напряглись, предательски выступая под тонкой тканью одежды, вызывая жгучий, невыносимый стыд и полное замешательство. Казалось, что её тело предаёт её, реагируя на его присутствие вопреки её воле и желанию.

Алла сглотнула, почувствовав сухость в горле, словно туда насыпали песка. Евгений Романович, каким она его знала до этого момента, казался хорошим парнем, приятным и обходительным, всегда вежливым и обаятельным. Но сейчас, в этот самый момент, его поза — напряжённая и властная, его взгляд — хищный и оценивающий, и всё его напряжённое, натянутое как струна тело выдавали в нём совершенно иную, незнакомую натуру. Он был хищником, который наконец загнал свою добычу в угол и теперь собирался насладиться ею, не оставляя ей ни единого шанса на спасение.

— Я не хочу здесь находиться, — прошептала Алла. Её голос был тонким и надломленным, как хрусталь, который вот-вот разобьётся. Она сжимала ладони, впиваясь ногтями в нежную кожу, и старалась не смотреть ему в глаза, чувствуя себя пойманной в ловушку, из которой нет выхода. Каждое нервное сокращение мышц выдавало её желание исчезнуть, раствориться в воздухе.

Евгений Романович лишь усмехнулся — низкий гортанный звук, который вибрировал в воздухе и, казалось, проникал прямо в её кости. — Понимаю, — произнёс он, и в его голосе не было ни намёка на сочувствие, лишь безмятежная уверенность хищника. — Жаль, что я решил немного по-другому, детка. — Слово «детка» прозвучало нежно и в то же время властно, словно он просто констатировал факт, не подлежащий обсуждению. — Мы не уйдём отсюда, пока я не буду уверен, что ты полностью удовлетворена. И, поверь мне, я всегда готов подождать.

Алла вздрогнула и попыталась расправить плечи, но спина оставалась напряжённой. — Знаешь, я и так уже полностью удовлетворена, — быстро проговорила она, надеясь, что её слова прозвучат убедительно. Но даже ей самой они показались жалкой ложью. Вся её поза кричала о фальши, страхе и бушующей внутри буре.

— Я так не думаю... — Его голос стал ещё тише, почти шёпотом, но от этого казался только сильнее. Он медленно протянул руку, и Алла почувствовала, как по её коже побежали мурашки ещё до того, как он коснулся её. Его крупная, сильная ладонь обхватила её талию, плотно прижавшись к плоскому животу девушки.

Она не смогла сдержать короткий резкий вскрик, когда его прикосновение обожгло её. Это было не просто прикосновение — это было вторжение, полное и бескомпромиссное. Жар от его ладони мгновенно проник под кожу, словно огонь, медленно, но неотвратимо растекающийся по венам. Коварно, неотвратимо… это тепло было сигналом, обещанием, от которого не скрыться.