Неизбежные

1. Сон о мечах и мёртвых наставницах

По приобретении некоторого опыта в подобных печальных вопросах возьмусь утверждать, что состояние шока и растерянности, на которое принято сетовать, в действительности является щедрым подарком природы слабой человеческой психике, что без оных раздавило бы в прах первым серьёзным потрясением. По крайней мере мне эта способность очень пригодилась, когда после пары суток, проведённых за побудкой студентов и налаживанием, простите за выражение, нового быта, характеризуемых относительно нормальным настроением и даже толикой чувства юмора, на третью ночь до меня дошёл смысл произошедшего. Выглядела эта диссоциативная амнезия наоборот, по свидетельствам очевидцев, как видимый переход синдрома множественной личности, сиречь весьма жутко: вроде бы адекватный, спокойный человек внезапно замирает, сменяет отстранённо-недоумённое выражение лица на мину, достойную масок греческой трагедии и, сложившись на полу в три погибели — не мудрено, погибелей-то было аж двенадцать — несколько часов кряду голосит на пол-университета, параллельно умудряясь затапливать слезами половину комнаты. У всего же университета, к стыду моему, от таких несдержанных проявлений чувств разболелась голова — вот и первый нюанс новой должности — так что волей-неволей, покуковав в медкабинете, пришлось униматься. Но всё равно, стыдно сказать, друзья на серьёзной основе пришли к вопросу о поселении меня в поднадзорную комнату с заблаговременно обитыми одеялами стенами и полом.

— Это всего лишь один из циклов, — утешала меня Хлоя, не без помощи животворящего валидола взявшая себя в руки не в пример быстрее, — помни, где все мы будем в конце.

Аргумент слабо, да помог. Перед глазами вместо кровавого чертежа плескалось ночное море и стояла не по-человечески терпеливая фигура Хранительницы будущего подводного Антиполиса, завербовавшая нас в горожане. Когда-то пугавшая, сейчас она казалась надёжной и успокаивающей. Да уж, благодаря этой эмиссарше загробное бытиё для нашей пятёрки, от которой осталась траурная тройка, представало куда более ясным, чем для большинства смертных. Глубокие воды изначального океана с прекрасными дворцами из кораллов и жителями не самых гуманоидных форм, пришедшими на смену глупому человечеству — вот где мы все будем в конце.

Ну, почти все.

Я не знала ничего об Эвелин, кроме того, что она наверняка на седьмом небе с создателем всего этого безобразия — и кто знает, в одном ли переносном смысле. И я ничего не знала о Серой. За ней закрепилось именно прозвище, а не имя, пусть и безусловно красивое — мы любили её именно такой, и она запомнилась нам в бесцветном бесстилевом худи и с суровым лицом, для проформы ворчащей об очередных выходках подопечных. Самое забавное заключалось в том, что подавляющее большинство бесчисленных студентов не знали о трагедии — или о великом празднике, смотря с какой стороны подойти. Им сообщили только о плановой смене руководства — я и сообщила, благо удивительная способность наставницы общаться с уймой народу практически одновременно и во многих локациях автоматически делегировалась мне вместе с должностью. Но некоторым, как вскоре выяснилось, всё было рассказано. Эти посвящённые, неподвижные тихие тени среди весело галдящих студиозных толп, выделялись застывшим потерянным взглядом и сочувствующе-печальным выражением физиономии, приклеившимся к ним, казалось, на всю оставшуюся жизнь. Иногда они дотрагивались до меня, как до живого динозавра или летающего слона, с той лишь разницей, что этих зверюшек обычно не расспрашивают о жизни после смерти, смысле самопожертвования и прочих пафосных вещах, которые так и тянет оклеить сигнальной лентой. Именно такие ребята приносили цветы Серой, топчась там в ужасе и потрясении, словно те «коснувшиеся пустоты» из моей любимой настолки. Или не моей — от кого архитектор взял элементы памяти, чтобы вложить их в накануне созданный осознавший себя сон?

Впрочем, о деталях собственного устройства спокойнее не задумываться. Да и времени у меня на подобные самокопания не было и нет до сих пор. Учёбу по полному графику, естественно, пришлось прервать; как долго ворчал Боян, я «хорошо устроилась: никто ещё не отделывался ускоренной программой за какие-то восемь месяцев». Я бы поспорила, можно ли считать хорошей несомненно почётную, но тяжёлую должность смотрителя заведения неисчислимого душенаселения в непонятном измерении. Ночью, то есть в разгар учебного дня, я ныне нередко раздваиваюсь, раздесятиряюсь и произвожу над собой прочие не предусмотренные русской лексикой действия умножения сущности, чтобы поспеть на помощь всем потерянным, испуганным и не нашедшим носки под учебниками. Необходимо также присутствовать на собраниях руководства нашего университета, состоящего из Миши с Хлоей, Бояна, Мигеля с супругой и библиотекаря. Помимо них — к большому счастию, реже — устраиваются переговоры с «коллегами» из других заведений. Там на меня первое время косились, словно на зелёного дилетанта со следами молока на губах — каковым я, справедливости ради, и являлась. Зато представилась возможность снова пообщаться с французским профессором медиевистики и губительницей Скиллы и Пика из невольно посещённого однажды мира, которых я не преминула поблагодарить за помощь, пусть и с большим опозданием. Не скучно, как видите. Это не говоря уже о том, что иногда — и, поверьте, куда чаще, чем хотелось бы — к нам забредает что-то совсем уж недарвиновское, норовя свить гнездо в аудитории, библиотеке, в чьей-нибудь спальне или, хуже того, голове. Тогда я забрасываю жалобно мяюкающих малыми котятами универсантов и отправляюсь вязать незваную хтонь по рукам и ногам — а также по лапам, щупальцам, крыльям, ложноножками и прочим конечностям, что привели бы в восторг ксенохудожника из Кура. Он, кстати, тоже как-то заходил, но мирно: сделал пару набросков, довольно покивал и был таков. Ещё один в кавычках приятный, но ожидаемый сюрприз новая работа преподнесла в первый световой день. Теперь вместо спокойного собственного сна я брожу по тропам видений студентов, высматривая самые каверзные кошмары и тревожные лейтмотивы. В первую же «смену», вот удача, получилось предотвратить одно обострение биполярки и три депрессии — не народных диагноза для дурного настроения, а настоящих, сваливающих с ног не хуже гриппа. На собственное «кино» тогда остался от силы час, и усталое подсознание решило схалтурить, трактовав метафору буквально и прокрутив нарезку из холмсовских фильмов Масляникова.

2. Сон об озере и неотклоняемых просьбах

После счастливого восстановления университета от глюкогенных разрушений проблемы не закончились. Отделавшись от физической угрозы, студенты столкнулись с риском интеллектуальной фрустрации. Некому было пытать нас бальными танцами, на которых одна половина, сравнивая себя с Мумут, позорились грацией медведя, а вторая махала рукой и просто отплясывала кто во что горазд; некому было устраивать знаменитые «лингворасстрелы» с переменой языка декларирования какой-нибудь заумной классики буквально по хлопку; некому было задавать штудирование книг этак четырёх к следующей пятнице (и ладно бы просто четырёх: имелись в виду все доступные в библиотеке издания). Одним словом — некому было заменить Эвелин на посту профессора онейрологии, самой обширной и сложной дисциплины. В ожидании чудесного явления нового специалиста из тумана или притаскивания такового из снов мы пытались изображать преподавание посменно. И на всякий случай попарно.

— Какую мораль можно найти в этом цикле сюжетов? — опасливо спросила Хлоя, с видимым облегчением закончив лекцию по плодовитым на мифы грекам. После секундного молчания последовало смелое предположение:

— Не зная броду — не суйся в воду!

— Это траву незнакомую не надо есть! — возразили со второго ряда.

— Сомневаюсь: вряд ли Главк остался недоволен.

— А можно по очереди высказываться, товарищи?

Моё стремление к порядку не принесло плодов: студенты уже вошли во вкус и вовсю интерпретировали легенды:

— От вредности собакой станешь!

— Не стоит знакомится с юношами в лабиринтах, плохая примета.

— Лучше бы маме его жителя кто таблетки вовремя назначил, от сексуальной девиации, вот что.

— Если бросил жених, надо выйти на море и там покрасивее и погромче нажаловаться, тогда прям на месте выйдешь замуж за кого получше! — засмеялись девчонки с третьего яруса.

Несчастная директриса всплеснула руками.

— Это не лекция, а вакханалия! В принципе тоже в тему, но не по плану! Я царь или не царь?! Меня слушаться должны, вообще-то.

— Должно быть много чего! Хоть у кого-нибудь, с другой стороны, жизнь должна быть лёгкой, верно? Веселятся. Это хорошо. Не переживай, у меня ещё хуже получается: обзывают марьиванной и шутят про забытую дома голову, — призналась я, оглядывая своё привычное одеяние в виде тёмно-синего бадлона и чёрной юбки в пол, частично повинное в сей репутации. — И сколько месяцев так ещё — неизвестно.

— Раз ты про месяцы, давай, правда, о весёлом. Июнь, однако.

— Ну июнь, ну?

— Праздник, однако, — подмигивала мне подруга.

— Знаю! Праздников нам как будто не хватало. Я вообще поражаюсь твоей моральной закалке: ты от вида тех, морских, в обморок валилась, а тут умудряешься рассуждать о всяком лигоподобном.

— Но ребята ведь ничего не знают!

— Зато я знаю. Вот что: Вы директоры…

— Ы!

— Да, ы!.. Вы и организуйте. Хотя стой.

Разговор с дамой неординарной наружности, о чьей роли в мировой культуре предпочтительнее не задумываться, забытым сном всплыл в сознании.

— Знаешь, какой бы неуместной ни казалась мне эта затея, а праздновать всё равно придётся: нас тут приглашают. И отказываться, как бы это сказать, ещё более неуместно.

— Это кто? Куда?!

На ухо — как бы чего не вышло — я пояснила Хлое место, где нас просили отметить середину лета, и личность леди, сие приглашение передавшей.

— Не дай бог!

— Увы, похоже на то, что один из них как раз и задаст — нам, если не придём. Так что подготовиться надо прилично. И давай уже распускай этих, а то они тут будут реконструкцию свадьбы Андромеды устраивать, до того доспорят.

***

— А раньше нельзя было сказать?! — справедливо возмущался Миша. — У меня, можно сказать, ещё ПТСР не закончился, а ты тут заявляешь, как ни в чём не бывало, что мы вот сейчас обратно, да ещё и со всем стадом!

— Ну, забыла.

— Как о таком можно забыть?

— А как можно возвести коридор без окон и с одной дверью на две комнаты?

— Хватит уже про этот коридор! В конце концов все из него выбрались. Стоит как миленький, жилой. А вот выйдет ли кто-нибудь с твоего праздника — не факт!

— Ну тогда у нас широкий выбор! Не пойти и бояться во двор выйти или пойти и обратно, может, не прийти!

— На самом деле, думаю, если вести себя аккуратно, получится что-нибудь полезное узнать, — урезонила нас Хлоя. — Уж кому-кому, но ИМ точно известно, как разобраться с нашими оставшимися неприятностями. Нужно переговорить с Бояном, временно свернуть все прикладные дисциплины, сосредоточившись на теории и практике обороны и, давайте прямо, выживания. Осталось совсем немного времени. А я запасусь пока у Бернардиты.

Пока ребята насаждали антихтоничкский ГТО, я попыталась прояснить мотивы и перспективы достопамятного приглашения и сопровождавшего его подарка. Втуне: сколько бы я ни приставала с символизмом таинственного ореха к Мишелю, медиевисту-реставратору на полставки, точный смысл его остался секретом. «Возможно», — пожимал плечами соотечественник Эвелин, — «если подольше поспрашивать и хорошенько заплатить, что-то да и открылось бы, но…»

Но собрания всегда проводились в университете, а повторно лезть к границе Внешних снов у меня не было никакого желания. Не говоря уже о том, чтобы «платить». Мы и так в кризисе! Двоих наставников не досчитались и одиннадцати студентов, настолько рассщедрились!

Зато к концу июня наши с ребятами протеже даже поднятые посреди дня могли скандировать историю Пуйлла, правителя Диведа, перечислить сто тридцать три способа отвлечения неблагожелательных сил и подкупа оных, а также, не разлепляя глаз, начертить примитивную защитную схему, которая если и не спасёт, то поможет продержаться до моего прибытия.

— Дело в шляпе, — доложил физионюктолог в положенный день, за сутки до праздника. — Они меня уже терпеть не могут — хочу сказать, ещё пуще прежнего. Прогнали по десятому разу все основы обороны, и не только основы.

3. Сон о словах и охоте

4)Сон о словах и охоте

Если Вас ждёт что-то чудовищное, время до него летит со скоростью чернокрылой Мысли. С дуру за красивые глаза обещанная церемония намечалась как раз незадолго до малого осеннего карнавала, проведение которого, таким образом, ставилось под большой бронзововесный вопрос. Всех коллег по университетскому управлению я, конечно, поставила в известность сразу по восстановлении сил после летнего праздника — поэтому переживали мы хором, и вместе с удлинением ночи, в других обстоятельствах желанным, вытягивались и обрастали подробностями наши мрачные предчувствия. А чтобы предчувствовать было не скучно, друзья-директоры добили меня объявлением очередной беды.

— Разговор есть, — облизываясь, как нашкодивший кот, пробормотал Михаил в одну чернильную сентябрьскую полночь. — Неприятный. Мы тебя до последнего не собирались посвящать, ты и так немного не в себе после июня, я все понимаю, но Бернардита настояла. В общем, у нас какая-то психиатрическая эпидемия — знаю, термин дурацкий; хотя как ни назови, одна напасть. Люди сохнут от голодовки в промышленных масштабах.

— Подожди, нам же питаться не обязательно, тут ведь всё иначе и проще. Я вообще не помню, когда последний раз что-то ела. Чай иногда пьём в социальных целях. Очень удобно, кстати.

— Не сказал бы, что в данном контексте проще. Если в мире наяву человека достаточно регулярно кормить, пусть даже насильно через зонд — жестоко, но работает — то здесь остаётся только психическая составляющая. Ключевая.

— Жуть. Мне нужно к ним. Их же навещали, да? Я с Вами. Как они сейчас?

— Уже нельзя. Помнишь Лисину? Жертву доппельгангера?

— То есть?.. Они что…

— То же самое. Только их больше.

— Сколько?

— Девять.

— Сколько?!

— Девять — и все за время нашего управления. В опасности ещё несколько. Ранее такое бывало, но в виде досадного исключения, не больше, чем от других болезней, по ясным причинам редких, а теперь как-то эскалировалось.

— Всё не слава М… — я схватилась за голову. Вот пока не приспичит, не поймёшь, что это жест не оперный, а вполне себе естественный. — То есть что с нами не так, а?

— Молодость с нами не так, полагаю, — вклинилась Хлоя. — С тобой, Миш, вероятно, тоже.

— А у Мумут первый век массового вымирания не происходило, я проверял, хотя ученический штат накопился быстро. Так что попрошу без эйджизма.

«А ведь могла бы это почувствовать и принять меры! — закусалась совесть. — Какие — другое дело, но хотя бы попытаться! А ты! Глухая тетеря!»

Пока я героическим моральным усилием запихивала её обратно в пыльный шкаф к другим костным останкам, сценарная приятельница выдавала разнообразные версии лечения несчастных, одна другой отчаяннее — и, увы, абсурднее. Предложенная туристотерапия с проводом по Внешним снам, зоотерапия общением с рукокрылыми или врановыми, переубеждение на литературных примерах и прочая экзотика даже звучала смехотворно. Я знаю, плавала.

— А если его позвать?

— Кого, цветочек?

— ЕГО, — сделала Хлоя большие глаза, от волнения даже забыв попросить не фамильярничать. — Страшно жутко, но вдруг Deus ex machina работает? В данном случае ex umbram noctis, или какой там предлог. Это же всё его затея? Вот пусть помогает собственной подконтрольной организации.

Идея мне решительно не понравилась.

— Чем? Вороний артефакт тю-тю — вместе с Серой. Серьёзно, даже у неё… у её статуи в руках нет. И ты представляешь, что для этого нужно? Тебе прошлого раза не хватило? И у нас нынче нет наживки в виде неспящей красавицы-невесты, знаешь ли.

— С тем же успехом можно пойти на крышу звать метеоритный дождь, — поддержал Родинов. — Иногда работает. Что после этого тебе на голову прилетит и в каком оно будет настроении — лотерея почище пристовской. Что-то тебя сегодня заносит, дорогая.

Пока ребята переглядывались, прикидывая, стоит ли начать семейный скандал на месте или до рассвета подождать, ещё более сумасшедшую мысль озвучила уже я — в отличие от перечисленных, практически реализуемую. В теории.

— В Пределах толком ориентируюсь только я, да?

— Ты там ещё не была!

— Значит, буду. Если наследник не едет к морю, море просыпается в наследнике. Мне нужно встретиться с Эвелин. Она замолвит на нас слово и уж точно разберётся, кем доукомплектовать профессорский состав и что делать с нашими аскетами. Отправлюсь сразу после охоты, только выясню, куда собственно отправляться. Спорить будем потом, когда вернусь. Если.

— Всё логично, но не могу смолчать, — скрипя зубами, прокомментировал друг. — Цензурно выражаясь, это называется «двойной смертельный номер». Нецензурно потом выражусь, в одиночестве.

***

В одно из редких относительно тихих мгновений начала ночи, следующих за всеобщим подъёмом, Хлоя застукала меня за перебиранием вороха платьев — откуда они только берутся? — и переписыванием очередного завещания.

Бумагу она порвала, на платья замахнулась, но пожалела.

— А кто клялся, что никогда не будет кокетничать, как глупая девчонка из клишированного чтива?

— Это не клише, нужно выглядеть подобающе. Ты лучше незамыленным глазом поработай.

Критически оглядев наряды, директриса решительным жестом отмела все, кроме двух.

— Ммм… поспорю. Белый — цвет Эвелин. Синий — Серой. Знаю, звучит смешно. Хотя… Мой тоже, ты права.

— То-то. Смотри, тебе идёт.

Увидев у меня на шее змееголовый торквес, подруга сразу помрачнела.

— Ясно. А я думаю, куда ты в синем собралась, самообманом занимаюсь: вдруг передумала… Ты же представляешь, куда тебя зовут? Знаешь, что там будет?

— Знаю.

— Ещё можешь отказаться.

— Чтобы нам была полная священная весна?

— Ты это, словами не бросайся.

— Прости. Но тоже не говори ерунду. Отказаться я могла, когда стояла перед парадным входом университета. Но тогда это была бы не я. Тем более после участия будет возможность узнать дорогу. Мне говорили, что намеренного вреда не планируется.