# Нелюбовь. Обморожение

Глава 1. Конечная — нигде.

Остап

Мы проезжаем указатель на Питер.

И валим по трассе дальше.

Жду, когда автобус свернёт. Не сворачивает. Поля. Деревья. Снег. Редкие домики с дымом из труб. Всё белое, скучное, бесконечное. Как моя жизнь в ближайшие дни — судя по всему.

Какого хрена?

Оглядываюсь. Парни тоже напряглись. Кто-то привстаёт, смотрит в окно. Кто-то тычет в телефон — ловит GPS, пытается понять, куда нас несёт. Платон с соседнего сиденья толкает меня локтем:

— Ты знал?

— О чём?

— Что мы в Питер не заезжаем.

— Первый раз слышу.

Он хмурится. Платон Мирный — парень спокойный, рассудительный. Его сложно вывести из себя. Но сейчас даже он напрягся.

— Это какая-то херня, — говорит он тихо.

Соглашаюсь молча.

Пейзажи сменяются. Поля, поля, лесополоса, снова поля. Горизонт белый, небо серое, дорога — серая лента, уходящая в никуда. Мы едем всё дальше. И дальше. И ещё дальше.

По автобусу проносится волна возмущения.

— Да что за хрень?

— Мы где вообще?

— Это Ленобласть ещё или уже Финляндия?

— Может, нас продали на органы?

Смешки. Нервные.

Тренер — Дымов Сергей Борисович, он же Дымный, он же Дымоганыч, он же Дымище — сидит впереди. Треплется по телефону, отвернувшись к окну. Голос тихий, слов не разобрать. Но по напряжённой спине видно — разговор не из приятных. Он то кивает, то качает головой, то потирает переносицу.

Что-то случилось. Что-то серьёзное.

Тимур — его сын — сидит через проход от меня. Тихо матерится себе под нос, уткнувшись в телефон. Лицо кислое, брови сведены. Дым — так мы его зовём — явно знает что-то, чего не знаем мы.

Не удивительно. Папочка небось предупредил.

— Эй, — смотрю на него. — Колись. Куда нас везут?

Тимур поднимает глаза. Смотрит на меня секунду. Взгляд тяжёлый, недовольный. Мы с ним не друзья. Мы — соперники. На ковре он мой главный конкурент за золото. Вне ковра — просто человек, которого я терплю.

— Скоро узнаешь, — бросает он и снова утыкается в телефон.

— Серьёзно?

— Отвали, Омаров.

Откидываюсь на спинку кресла. Ладно. Подожду. Куда я денусь из этого автобуса.

Платон наклоняется ко мне:

— Он знает.

— Ага.

— И молчит.

— Ага.

— Вот же сука.

Пожимаю плечами. Дым всегда такой. Папин сынок, который делает вид, что сам всего добился. Талант у него есть, не спорю. Но и блат — тоже. Попробуй разбери, где заканчивается одно и начинается другое.

За окном мелькает ржавый указатель. Название стёрто, не прочитать. Только цифры — 12 км.

Двенадцать километров до чего?

До конца света?

Тренер наконец вешает трубку.

Сидит секунду неподвижно. Потом тяжело поднимается, встаёт в проходе. Лицо усталое, под глазами мешки. Он мужик крепкий, жёсткий — из тех, кто в молодости сам боролся и знает, что такое пахать. Но сейчас выглядит так, будто не спал трое суток.

— Так, внимание!

Гул стихает. Все поворачиваются к нему.

— Значит, ситуация следующая, — Дымоганыч откашливается. — Соревнования перенесли. На третье января.

Пауза.

Секунда тишины.

А потом:

— ЧТО?!

Это не я ору. Это все орут. Автобус взрывается. Парни вскакивают с мест, машут руками, перебивают друг друга.

— Как перенесли?!

— Какого хрена?!

— А нас предупредить не могли?!

— Мы же домой собирались на Новый год!

— ТИХО! — рявкает тренер.

Голос у него — как сирена. Все замолкают.

— Слушайте дальше. Соревнования перенесли — это решение федерации, не моё. В Питере мест нет. Всё забито — гостиницы, спорткомплексы, базы. Всё. Нас размещают за городом, на старой спортивной базе. Будут сборы до соревнований. Тренировки по расписанию.

Поднимаю руку. Он смотрит на меня, кивает.

— Сергей Борисович, а домой?

— Что — домой?

— Новый год, — говорю. — Тридцать первое декабря. Мы же думали — отборемся и по домам. Отметить с семьёй.

Нуу... не совсем семьей. Меня вообще-то друзья ждут. Туса намечается что надо.

Кто-то поддакивает. Гул согласия.

Тренер качает головой. Медленно, тяжело.

— Отмечать будете здесь. Никто никуда не едет. Сборы — значит сборы. Режим, тренировки, подготовка. Всё как обычно.

— А если кто-то уедет? — спрашивает кто-то сзади.

Дымоганыч поворачивается на голос.

— Кто уедет — на соревнования не выходит. Всё ясно?

Тишина.

— Вопросы?

Молчим.

— Вот и отлично.

Он садится обратно. Автобус едет дальше.

Твою мать.

Достаю телефон. Открываю чат с братом.

«Стёп, я попал»

Три точки. Печатает.

«Что случилось?»

«Соревнования перенесли на 3 января. Нас везут в какой-то лагерь за город. Домой не отпустят»

«Жёстко. Сочувствую»

«Ага»

«Зато снег есть. У нас +10 и дождь»

«Утешил, спасибо»

«Обращайся.»

Убираю телефон. Смотрю в окно.

За окном — лес. Густой, тёмный, заваленный снегом. Ёлки стоят как солдаты — ровными рядами, все в белом. Красиво, наверное. Если ты турист. А не человек, которого везут в неизвестность.

Дорога сужается. Автобус покачивается на ухабах, подпрыгивает на кочках. Кого-то сзади укачало — слышу характерные звуки.

Платон толкает меня локтем:

— Слышь, Омаров.

— М?

— Мы точно не в фильме ужасов? Щас выйдем — а там маньяк с топором.

— Или медведь, — отвечаю.

— Или маньяк верхом на медведе.

— С топором.

— И в маске Деда Мороза.

Ржём. Нервно, но ржём. Хоть какая-то разрядка.

Автобус сворачивает. Дорога становится ещё уже — теперь это просто колея в снегу. Ветки деревьев скребут по бортам. Темнеет, хотя на часах только три дня.

Впереди — ворота.

Старые, железные, облезлые. Краска слезла, ржавчина проступает рыжими пятнами. На арке над воротами — табличка. Буквы занесло снегом, торчат только две: