Немые

1

Российская империя, 1916 год

Понедельник,

5 сентября

Четыре тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать…

Часы из слоновой кости утонули в луже свежих чернил. Это даже хорошо, что чернильница была полна до краев. Осталось, во что окунуть перо. Но ручка бы сейчас пришлась больше кстати. Консерватизм порой осложняет жизнь.

Перешагнув через разбитую стенку, перо вернулось на лист бумаги, под который подложена толстая книга. «Русское масонство» Пыпина. Свежая, не все страницы разрезаны. Лишь несколько месяцев назад покинула типографию в Петрограде, как уже два года зовется столица.

Книгой пришлось пожертвовать, позволить черному озеру поглотить ее.

Главное теперь – просто успеть.

Проклятая привычка откладывать самое важное на потом! «Потом» может никогда не настать. Или ударить слишком внезапно. Неизвестно, что лучше.

Непроизвольный вздох – глубокий, громкий. Перепачканный чернилами рукав замер в воздухе. Пальцы другой руки машинально подвернули его, и через миг перо вновь закружило. Почерк – мелкий, быстрый. Нечеткий – в отличие от надписи на коже, что стала теперь видна. Начинаясь у основания мизинца, она шла до самого локтя.

«的伎俩的生活是死去的年轻的» – «Хитрость жизни в том, чтобы умереть молодым».

Зазубрина на пере споткнулась о соринку, попавшую под бумагу. Рука дернулась – но поздно: клякса уже ползла, поедая написанное.

Черт! Пальцы скомкали лист, отшвырнули в угол. Быстро достали из ящика стола другой – и замерли.

Знакомый шорох за дверью. Словно старая собака процокала по паркету отросшими когтями, которые давно перестали стачиваться. Сейчас она примется скрестись в дверь, потом додумается толкнуть и войдет, зевая…

Но ее больше нет.

Рука с иероглифами снова взялась за перо и принялась выводить торопливые буквы.

***

Угрюмый, рослый для своих семи-восьми лет черноволосый мальчишка смотрел исподлобья. Тяжело, не по-детски.

– Уверяю – такого больше не повторится, – дама налегла пышной грудью на стол, обдав приторными духами.

Показалась темная родинка. Директор гимназии непроизвольно задержал на ней взгляд, но тут же отдернул, перевел на лицо. Смазливое, одутловатое. Молодое – чуть за двадцать. Светлые глаза нездорово блестели.

Определяя ребенка в класс, дама сказала, что приходится ему мачехой.

– Что с того, что Петя не говорит? Он очень умный: умеет и читать, и считать, и писать. Я сама его обучала, – убеждала она при первом визите. – Вдобавок, мальчик отлично слышит. Он точно не причинит вам хлопот.

Тогда директор кивнул, подумав, что сложностей с ним будет немало и отнюдь не из-за физического дефекта. Не ошибся.

– Напомню, Софья Ивановна, что даже драка между воспитанниками не одобряется в этих стенах. Мы же ведем речь о событии, выходящем за все возможные рамки. Еще никто в нашей гимназии не осмеливался поднять руку на учителя.

Посетительница вздохнула.

В иных обстоятельствах ребенка бы немедленно и без раздумий отчислили. Однако директор делать этого не собирался.

Во-первых, дама не только сразу оплатила весь год, но и щедро пожертвовала, намекнув на дальнейшую доброту. Исключение влекло потерю многолетней прибыли, а с тех пор, как гимназия перестала состоять на городском балансе, разбрасываться обеспеченными учениками стало особенно неразумно.

Во-вторых, хотя лежавшие на столе бумаги и говорили, что мальчишка – сын купца-оружейника, директор верил не им, а молве. А та советовала не углубляться в биографию нового гимназиста и не искать знакомства с его отцом.

Так что нынешний разговор велся лишь потому, что просто не мог не состояться. Директор произносил положенные слова, не особо рассчитывая на эффект.

– Ну-с, как вы объясните свой поступок, молодой человек?

Вопрос всегда звучал так сурово, что даже самые проблемные ученики молча упирали глаза в пол. Но только не этот. Немой явно не считал себя виноватым. Нахмурившись, он показал на линейку на директорском столе, затем на свою ладонь. Все верно: учитель ударил его по пальцам за очередную провинность. Обычное дело. Без муки нет и науки, и еще никому не приходило в голову оспаривать вековую мудрость.

– Отец накажет его со всей строгостью, – пообещала дама.

Директор сделал вид, что задумался. Мысленно досчитал до тридцати по давней привычке, чтобы выдержать паузу.

– В силу того, что мы здесь приверженцы христианских истин, я дам Петру еще один шанс. Но вы должны понимать – в случае нового инцидента он будет исключен без промедления.

– Благодарю вас! – дама прижала руки к груди и кивком указала мальчишке на выход.

***

Как только тяжелая дверь захлопнулась, поставив на визите в гимназию точку, дама грубо схватила воспитанника выше локтя и прошипела:

– Хватит с меня! Больше не буду тебя выгораживать.

Тот вырвался и показал кукиш.

– Неблагодарный ублюдок!

Размахнувшись, дама ударила его по щеке. Мальчишка взглянул с ненавистью глазами-угольями, топнул и оттолкнул ее. Ростом он был ей почти вровень, и явно силен не по годам – она едва устояла. И ответила тем же.

Прохожие не без любопытства поглядывали в их сторону.

Защищаясь от града посыпавшихся ударов, мальчишка вцепился даме в руку и случайно сорвал великоватую перчатку. Показался глубокий давний шрам в форме буквы «А».

2

«Вспомни 1913 год».

Почерк на конверте хорош. Бумага внутри – тоже. Отправитель, второй день подряд присылавший записки, имел пишущую машинку и не экономил на канцелярии. Но его личность это нисколько не проясняло.

За два года, проведенные в Европе, Бирюлев настолько выпал из городских событий, что теперь и не представлял, в чью сторону смотреть с подозрением.

По лбу ползли, извиваясь, струйки пота. В кабинете, где строгая массивная мебель соседствовала с игривыми подушками, темно и душно. Прислуга не рискнула беспокоить, чтобы раздвинуть занавеси и приоткрыть окно. Задумавшись за письменным столом, Бирюлев машинально водил по шраму на губе пальцами. Приоткрыл рот – они коснулись протеза. Раньше на его месте рос зуб, потерянный при неприятных обстоятельствах.

– Вы же сами велели купить говядину, – оправдывалась за дверью кухарка.

– Я сказала – принеси свинину! Чем ты только слушаешь, Маруся?

Ирина готовила очередной многолюдный прием. В них после смерти Свиридова превращались обычные ужины: поток желающих уверить в искренней дружбе не иссякал.

Часы на камине тихим звоном сообщили о начале нового часа. Одиннадцать. Глава города сейчас должен быть в управе.

На расстоянии они регулярно обменивались письмами, а весной Легкий – то есть господин Демидов – даже прислал на именины Ирины золотой кулон в форме клевера. Но после возвращения Бирюлев так его и не навестил. Собирался едва ли не каждый день, но всякий раз малодушно находил причину отложить визит на потом. И при этом корил себя: Легкий в подобных вопросах щепетилен. Наверняка затаил обиду. Однако нежелание встречаться с прошлым до сих пор побеждало сколь угодно веские аргументы.

Но анонимки могли навредить скорому благополучию – и потому с угрозой, как с пискливым комаром, следовало разделаться на подлете. И кого, как ни Легкого, попросить о помощи? Никто другой в городе не умел улаживать любые вопросы так, как он.

У ворот в конце подъездной дороги ждал открытый «Делоне-Бельвиль» – если верить французским газетам, почти как у Николая II. Пора бы обзавестись и личным шофером.

Проехав до широкой центральной улицы, Бирюлев повернул налево, миновал сквер и полицейский участок. Еще квартал – и вот уже белокаменная ограда управы. Градоначальник как раз выходил за нее в сопровождении свиты чиновников.

– Василий Николаевич! – Бирюлев притормозил, приподнялся на сидении.

Легкий повернулся, приставил ладонь ко лбу.

– Георгий! – распахнул и объятия, и улыбку.

Холеный господин около сорока в дорогом светлом костюме. Он мало изменился, разве что еще прибавил в весе. Модная шляпа скрывала давно пробившуюся плешь, очки в тонкой оправе – лукавые голубые глаза.

– Ну, здравствуй! – широкая ладонь с полированными ногтями горячо пожала руку Бирюлева.

Обнялись.

– Давно, давно не видал тебя!

– Я хотел раньше… Никак не складывалось.

– Понимаю. Поди, дел накопилось невпроворот – тут уж не до визитов, – Легкий хлопнул Бирюлева по спине.

– Приятно вернуться. Мне так не хватало ваших советов.

Глаза стали колючими, но пухлые губы под короткими усами по-прежнему растягивала самая сердечная из улыбок. От нее по лицу шли лучи и углублялась ямка на подбородке.

– Рад слышать, что был полезен. А я вот в полицию собираюсь. Хочу лично спросить о следствии.

– О следствии?

– Как, ты не знал? Вчера какие-то негодяи бросили в окно управы отрезанную руку.

– Прямо во время слушаний, – уточнил чиновник из свиты.

Момент для встречи Бирюлев выбрал хуже нельзя.

– И чтобы наши дорогие жители не волновались, я взял все это под личный контроль. Вопиющий случай, как понимаешь.

Еще бы не понять: Легкий не мог допустить лишнего вмешательства. Нельзя, чтобы люди подумали, будто подобный «подарок» адресован городскому голове – хотя наверняка так и есть.

– Приходи сегодня ко мне на ужин, Георгий. Поговорим.

Теперь он занимал особняк у границы центральных кварталов. Бирюлев успел побывать там еще до отъезда.

– Все, мне пора. Вечером жду. Да, и Ирину Аркадьевну не забудь.

Значит, в резиденции будут официальные лица, которых нужно развлечь. Ирина хороша в ведении приятных пустых бесед.

Просторный казенный экипаж дрогнул, когда тяжелое тело коснулось подножки. За Демидовым последовали двое помощников. Дверцы захлопнулись.

Бирюлев остался один.

Теплый, совсем не сентябрьский день не торопил домой, где придется сказать жене, что вместо затеянного приема ей придется присутствовать на чужом.

Бирюлев добрел до сквера. Присел на скамью неподалеку от пустыря, на котором несколько лет назад стоял деревянный театр. Вспоминая о последнем его представлении, закурил.