Неподкупная любовь

Глава первая

На Стамбул опустилась ночь, скрыв легкие силуэты высоких минаретов и тяжелые — округлых куполов, взбегавшие вверх и сходившие вниз по склонам холмов узкие переулки, лазурно-зеркальные воды Босфора и его живописные зеленые берега. На фоне мрака, будто женские глаза из-под покрывала, сверкали несметные огни: на буях, мачтах кораблей, в сералях знати и лачугах бедноты.

Парадную комнату одного из конаков[1] освещала небольшая лампа. Жалюзи на окнах были предусмотрительно приспущены. Прежде здесь стояли длинные, низкие, покрытые коврами диваны с разбросанными по ним шелковыми подушками, этажерки из расписного дерева, резные столики. Сейчас в комнате осталось мало мебели, а стенные ниши для хранения вещей большей частью опустели.

На полу сидели юноша и девушка. Они походили друг на друга темными, блестящими, как агаты, глазами, матовой кожей, тонкими чертами лица. Глядя на девушку, юноша испытывал невольную грусть. Прежде в ее косы были вплетены атласные ленты, а на кончиках позванивали золотые монетки. Ворот муслиновой рубашки украшали крохотные зеркала, а вуаль походила на облако. Кафтан был таким ярким, что казался усыпанным живыми цветами. Талию обвивал серебряный пояс, широкие шальвары розового шелка были расшиты бисером.

Теперь она одевалась в черное, будто старуха или вдова. Украшения исчезли. В ее прекрасных глазах застыли слезы, а лицо выражало тревогу.

— Я получил бумаги, Айше, — тяжело произнес молодой человек. — Как я и предполагал, помимо конфискации нас ждет еще и ссылка.

— Все так плохо, Айнур?

— Боюсь, что да. Хотя это не самое худшее. Мы останемся на свободе, а могли бы попасть в Едикуле.

Айше вздрогнула. Едикуле — Семибашенный замок — считалась одной из самых страшных турецких тюрем. В ее мрачных камерах погибло немало неугодных султанам лиц, а одна из башен служила местом пыток и казней, после которых головы преступников бросали в колодец, прозванный в народе колодцем крови.

Айнур и Айше были двойняшками, детьми Юсуфа Хамида эфенди[2], сановника, казненного после свержения султана Селима III[3], которое произошло во время бунта янычар[4]. Потеряв отца, они лишились имущества и возможности жить в родном городе. От смерти их, вероятно, спасла молодость: никто не считал, что они могут представлять какую-либо опасность для новой власти. Достаточно было отослать их подальше.

— А дом?

— Дом тоже отберут. Самое главное, теперь я не смогу занять никакой более-менее доходной должности, — произнес юноша.

— Нам никто не поможет?

Айнур покачал головой. Узнав, что Юсуф Хамид эфенди угодил в опалу, все окружающие в страхе отвернулись от его детей.

Айше опустила голову. Значит, они с Айнуром остались совсем одни! Матери у них не было, она умерла, производя их на свет, и верный родительскому долгу и памяти о любимой супруге отец больше не женился (довольствуясь наложницами, которые после его смерти разошлись по своим родственникам) и не завел других детей.

Айше и Айнур были очень дружны. В детстве они вместе играли, никогда не ссорились и даже покрывали друг друга перед отцом. Подумав об этом, сестра ответила брату:

— Все-таки нас двое. Ты и я. Вместе мы как-нибудь справимся.

Зная, что мужчине не к лицу проявлять слабость, юноша кивнул.

— Конечно.

Айше пришла в голову мысль о вышивании. В ее руках игла была настоящим орудием фантазии. Девушка умела вышивать и золотыми, и серебряными, и цветными нитями, выполняя самые разные орнаменты. Однажды она подарила отцу чехол для Корана столь изумительной работы, что Юсуф Хамид эфенди даже прослезился. К великому сожалению, эта священная книга в прекрасном сафьяновом переплете исчезла из дома во время обыска и конфискации имущества. Хотя Айше обучалась любимому ремеслу с детства, прежде она никогда не думала, что это станет чем-то большим, чем домашним занятием, забавой для души.

— Я могу выполнять заказы. Полагаю, этим можно неплохо заработать!

Айнур помрачнел еще больше.

— Ты слишком молода, чтобы ходить по чужим домам!

— Но это будут приличные дома.

— Боюсь, в такие нас больше не пустят, — заметил Айнур, а потом у него вырвалось: — И это несправедливо, поскольку мы остаемся теми, кем были!

Эта мысль поразила юношу. Да, у них с сестрой отняли отца, состояние, дом, они лишились поддержки родственников, но достоинство, нрав, воспитание, душа и сердце остались при них. Айше права: они все выдержат. Именно он, Айнур, должен поддержать сестру, сделать так, чтобы ей не пришлось работать, чтобы она могла выйти замуж за порядочного человека.

Юноша вспомнил, как она встретила весть о смерти отца. Айше не рухнула на землю, не забилась в рыданиях, не стала рвать на себе волосы. Она просто застыла со сложенными на коленях руками, окаменевшим лицом и устремленным в пустоту взглядом. Казалось, ее слезы высохли разом и на всю жизнь. Это было страшное зрелище, и в тот миг Айнур поклялся сделать все для того, чтобы в жизни сестры больше не было таких потрясений.

Он сокрушался, размышляя о том, каким же был глупым, когда думал, что все вокруг неизменно, упорядоченно и прочно, что его жизнь расписана на годы вперед! Юсуф Хамид эфенди непременно пристроил бы сына на дворцовую службу, как делали это все отцы для своих сыновей, а дочь выдал бы замуж за достойного человека.

Глава вторая

Айнур и Айше не спали всю ночь. После недолгого обсуждения было решено, что раненый останется здесь до тех пор, пока не сможет сказать, кто он и где искать его родных. Впрочем, все могло быть гораздо хуже.

— Я слышал, что после низложения султана казначей Хаджи Ибрагим эфенди спрятался в погребе, а когда наступила ночь, переправился через Золотой Рог[1]. От радости он дал лодочнику золотую монету, а тот разболтал об этом своим приятелям. Один из них донес янычарам, и те сразу поняли, что такую щедрость мог проявить лишь кто-то из спасавшихся бегством вельмож. Хаджи Ибрагима нашли, привели на Мясную площадь и там казнили. А личный секретарь Селима III Ахмед Фаиз эфенди бежал от янычар, перепрыгивая с крыши на крышу. В конце концов он оступился, упал на землю, и ему тут же отрубили голову, — сказал Айнур и заключил — Возможно, родственники этого человека уже мертвы!

— Что же мы станем с ним делать?! — прошептала потрясенная его рассказом Айше, и брат мрачно произнес:

— Не знаю.

Наступило утро. Из-за холмов Анатолии[2] выплыло огромное красное солнце, и по куполам, минаретам, крышам Стамбула разлилась розовая краска. Длинный фасад Топкапы[3] засиял, как золотой, а окружавшие его кипарисы приобрели оттенок позеленевшей бронзы. Город тонул в серых, розоватых, бледно-желтых пастельных тонах и легком дрожащем тумане, тогда как воды Босфора медленно наливались лазурью.

Совершив молитву, Айше закрыла нижнюю часть лица тонким шарфом и только тогда подошла к раненому. Слава Аллаху, он приподнял веки! Девушка немедленно позвала брата, чтобы тот поговорил с незнакомцем.

— Как вы себя чувствуете? — прежде всего поинтересовался Айнур.

Молодой человек с трудом разомкнул губы:

— Мне лучше.

— Я очень рад. Да будет воля Аллаха, чтобы вы поскорее выздоровели. Я нашел вас у ворот нашего дома. На вас кто-то напал — скорее всего, янычары. Надо молиться, чтобы они не стали вас искать. Сожалею, но ваши спутники мертвы.

— Это была ошибка, — прошептал раненый.

Айнур кивнул. В эти смутные времена все совершалось по ошибке, великой ошибке судьбы. Назвав себя, он кивнул на девушку.

— Это моя сестра Айше. Мы сами находимся в опасности, однако сделаем все, чтобы укрыть вас от людей нового султана. Скажите, ваши родные живы? Кому мы можем сообщить о том, где вы находитесь?

Несколько мгновений молодой человек озадаченно смотрел на них, потом назвал улицу в одном из богатых кварталов Стамбула и имя — Ахмед Рамиз эфенди.

— Это мой отец. Пошлите к нему или сходите сами: он щедро наградит вас! А я… я обещаю упоминать ваши имена в своих молитвах всю оставшуюся жизнь!

Раненый перевел взгляд на скромно молчавшую девушку, носившую имя любимой жены Пророка. Сквозь полупрозрачную вуаль были видны очертания ее тонкого носа, нежных губ, изящно очерченного подбородка. Вся одежда была черного цвета, который лишь подчеркивал белизну кожи Айше и глубину ее внимательных печальных глаз.

— А как зовут вас? — спросил Айнур.

— Энвер.

— Янычары охотились за вами?

— Нет. Я же сказал, они напали на меня и моих людей по ошибке: вероятно, приняли за кого-то другого. Мой отец занимает важный пост при султане Мустафе IV.

Это было равносильно жестокому удару. Айнур бросил быстрый взгляд на Айше, но ее лицо не изменилось. Возможно, она еще не осознала, что они спасли и пригрели врага. Или в ее глазах он был не врагом, а просто единоверцем, служащим другому правителю?

Айнур слышал, что Мустафа IV произвел почти полную смену дворцового персонала, назначив на видные должности своих фаворитов из числа приближенных, состоявших при нем, когда он был наследным принцем. Но ведь так же поступил бы и султан Селим, и любой другой человек!

— Хорошо, — резковато произнес юноша, — я сообщу вашему отцу о том, где вы и что с вами произошло.

Вскоре раненый заснул, и Айнур получил возможность поделиться своими мыслями с сестрой.

— Наш долг помогать ближним, — тихо сказала она. — Милосердие порождает преданность, добро отзывается еще большим добром.

— Для нас он не ближний! Возможно, его отец занял пост нашего отца!

— Что ты предлагаешь?

Айнур помолчал, и его молчание было полно непримиримости и ожесточения.

— Я извещу его отца, но не приму никаких благодарностей. Мне не нужны подачки от человека, который служит султану Мустафе!

— Как печально, что эти распри разделяют нас даже с нашими единоверцами! — с печальным вздохом заметила Айше.

— Сейчас я отправлюсь к этому Ахмеду Рамизу эфенди, а ты не разговаривай с ним! — велел Айнур, имея в виду Энвера, и сестра покорно ответила:

— Хорошо. — А потом предложила: — Сначала позавтракай.

Айше вернулась из кухни с подносом, но брат съел всего лишь несколько шариков курута[4] и выпил две чашечки кофе. Сейчас было не до обильных трапез, к тому же Айнур не знал, чем им с сестрой придется питаться в скором времени и к чему стоит привыкать.

Оделся он тоже скромно, выбрав однотонный кафтан и простой кожаный пояс, и не без опаски вышел за ворота. Трупы исчезли, и все же Айнур ощущал неприятный холодок в груди, холодок страха. Улицы выглядели непривычно пустыми. Большинство кофеен, лавок и мастерских были закрыты: янычары не внушали народу никакого доверия.

Глава третья

Сколько себя помнила Ханар, ее стихией, ее миром, ее вечной дорогой была степь. Степь, чьи травы то позолочены зноем, то густо зелены от напитавших их дождей, то выбелены утренней изморозью. Степь, где есть желтое солнце и серебристая луна, сизые облака, сбившиеся грудой у горизонта, жаркое марево, ползучие туманы, хороводы птиц над головой и бесчисленная, зачастую невидимая живность под ногами. И ветер, вечный ветер, ласковый, как прикосновение материнской руки, или грозный, как дыханье сказочного дракона.

Ханар и имела дом, и не имела дома. Сейчас люди сидят в шатрах, а через несколько минут опорные решетки и шесты сложены, кошмы скатаны, и племя течет по степи рекой, подгоняя скот, под единым для всех куполом высокого неба.

Она привыкла к бескрайнему пространству и постоянному, порой казавшемуся бесцельным движению, жгучему солнцу, мерцающим звездам и таинственной холодной луне. Ей была неведома стесненная стенами жизнь, как и мечты о чем-то ином или большем, чем то, что она имела с рождения.

Ханар была ладной, красивой девушкой, и не один парень украдкой смотрел на нее, когда она шла за водой с узкогорлым кувшином, придерживая его тонкой смуглой рукой, осторожно ступая босыми ногами по колкой траве.

Любовались, но свататься не спешили: семья Ханар, в коей было двенадцать детей, была очень бедна. Их шатер был таким старым, что его постоянно приходилось латать, впрочем, как и одежду. Лет с десяти Ханар все наставляла и наставляла подол своего платья, так что он весь состоял из разноцветных лоскутков.

Внешне она была обычной девушкой, с тонким и гибким, как ива, станом, но внутри нее таилась недюжинная сила. Когда она ехала на приземистом, злом, готовом сорваться на рысь жеребце, крепко сдерживая его поводьями, ей чудилось, будто они слиты воедино, и его мощь плавно перетекает в ее девичье тело.

Как всякая девушка племени курдов, Ханар была бесстрашной и свободной. Как многие другие бедняки, она довольствовалась самой простой пищей, вроде пресных лепешек, сыра, масла и кислого молока. Курды редко ели плов: забой скота считался расточительством, животные значили слишком много, чтобы использовать их в пищу. Что бы ни случалось, главным для людей оставалась забота о стадах.

Курдянки не носили покрывал; случалось, сами выбирали себе мужей и полноправно участвовали в жизни племени. Многоженство не приветствовалось, разводы исключались, потому, несмотря на бедность и суровую жизнь, зачастую семьи были дружными и крепкими. Племя платило шейху дань, исчисляемую количеством шатров. Но Ханар не вникала в такие дела, так же как не имела понятия, что территория, по которой кочевало ее племя, входит в состав Османской империи. Более того, девушка очень удивилась бы, узнав, что степь может кому-то принадлежать.

Читать и писать она не умела, научилась только считать, дабы следить за количеством животных. Знала сказки и песни: то, что, собственно, и требовалось знать будущей жене и матери. Школой служили вечерние женские посиделки, полные живых, откровенных бесед. Ханар привыкла к бескрайней степной тишине, нарушаемой столь привычными и знакомыми звуками, что все постороннее тут же замечалось и резало слух. Потому в то роковое утро, различив вдалеке стук копыт чужих лошадей, она сразу насторожилась.

Было время сбора лекарственных трав, и девушка отошла довольно далеко от того места, где раскинулись шатры. Она стояла, то оглядываясь назад, то глядя вперед на приближавшихся всадников. Когда они подъехали к ней, Ханар увидела, что они не ее народа, иначе одеты, да к тому же вооружены. Непривыкшая к коварству, насилию, равно как к внезапным переменам в своей жизни, она больше удивилась, чем испугалась.

Окружив курдянку, мужчины принялись разговаривать между собой на языке, которого она не знала.

— Чудо, как хороша! Быстрые глаза, гибкий стан, густые волосы, стройна и свежа!

— Она вся пропахла дымом, мокрой шерстью и молочной сывороткой. Дикарка!

— И что? Отмыть, приодеть и будет что надо! Естественность — вот что есть совершенство. Мужчины на рынке передерутся из-за нее.

— Увезем?

— Не советую. Она из курдов. Они очень воинственны, даже женщины. Снарядят погоню и перебьют нас.

— Тогда попробуем взять ее по согласию? Эти курды совсем нищие. У них нет ничего, кроме рваных шкур, деревянной посуды, да бурдюков с кислым молоком. Думаю, отец девчонки отдаст ее почти даром.

— А мы заработаем на ней немало золотых монет!

Один из мужчин обратился к Ханар на ломаном курдском:

— Эй, красавица, покажи дорогу к шатру твоего отца!

Степнячка не спешила откликнуться на неожиданную просьбу. Зачем им ее шатер? Если свататься, то они чужестранцы, а курды выдавали девушек только за своих. Если враги, то их слишком мало, чтобы они могли одолеть мужчин ее племени.

Законы гостеприимства взяли верх: Ханар кивнула и пошла впереди всадников, не подозревая, что они любуются ее грациозными, гибкими, бессознательно отточенными движениями, туго стянутыми со лба и висков, заплетенными в косы волосами, хотя и не украшенными ни единой ленточкой или монеткой, зато спускавшимися ниже талии.

Появление незнакомцев вызвало в племени переполох. Однако узнав, что им ничто не грозит, курды успокоились. Перед гостями появились миски с сухими творожными и сырными шариками, пиалы с пахтаньем и кислым молоком. Резать ягненка, по мнению хозяев, было еще рановато.

Глава четвертая

По приезде в Стамбул мужчины постарались поскорее избавиться от дикарки. Ханар доставляла немало хлопот. Грызла веревки, отказывалась от еды, плевалась, кусалась, брыкалась, что-то гневно говорила на своем языке. В дороге она увидела немало диковинных вещей, но они не произвели на нее ни малейшего впечатления, равно как украшения и новая одежда. Она хотела вернуться домой.

Между тем отец Ханар, подсчитав выручку, быстро смирился. По его мнению, таких денег он бы не заработал за всю жизнь, а теперь семья сможет выгодно выдать замуж дочерей, купить сыновьям хороших жен и тем самым возвыситься среди соплеменников.

Попав в Стамбул, нередко называемый главным изумрудом в короне Османской империи, Ханар не сумела его оценить. Здесь было пыльно, душно, грязно и шумно. Узкие улицы напоминали пересохшие ручьи, дома отгораживались от внешнего мира глухими стенами, балконы затеняли без того темные уличные проходы. Хотя Ханар часто погружалась в себя, вспоминая прошлое, ту жизнь, которой ее лишили, все же в дороге у нее хватило ума присматриваться, прислушиваться, запоминать незнакомые слова. Это было необходимо для дальнейшей борьбы с теми, кого она считала своими врагами.

Ее заставили помыться, а потом заплели волосы в тонкие косички. Дали новое платье и обувь. Втолкнули в большое помещение вместе с десятками других девушек. Здесь было много грациозных чернооких красавиц, говорящих на разных языках, что исключало возможность с кем-то подружиться или что-либо разузнать. Похоже, никто из пленниц не помышлял о побеге, но Ханар думала только об этом.

Рабынь кормили пловом, в коем было много мяса, виноградными листьями, начиненными бараниной и рисом, овощами и фруктами, всевозможными сладостями, поили шербетом, чаем и кофе: ничего подобного Ханар никогда раньше не пробовала. Водили в хамам, баню, где девушки сперва утопали в мыльной пене, а потом словно снимали с себя прежнюю кожу и рождались заново, а их тела становились похожими на нежные розовые бутоны.

В бане полагалось ходить в шлепанцах на высокой деревянной платформе — считалось, что они предохраняют ноги от жара и не дают поскользнуться на мокром полу. Однако Ханар так и не рискнула их надеть, именно потому, что боялась упасть.

Однажды к ним явился мужчина с бабьим лицом, а с ним неприятная с виду старуха.

— Здесь все девственницы? — спросила она. — Кто нет, выйдите вперед.

Никто не вышел, тогда заговорил мужчина:

— Вас осмотрят. И тех, кто солгал, жестоко высекут.

Вперед выступили две девушки, и их тотчас куда-то увели.

А потом пришел черед осмотра. Хотя Ханар еще не спала с мужчиной, она не представляла, что это важно кому-то, кроме ее будущего мужа. Когда ее попытались заставить раздвинуть ноги, она ударила пяткой в челюсть старуху, а потом укусила за руку евнуха. Ей пригрозили наказанием, но она ничего не боялась. Мало что могло сравниться с потерей родины, близких, всего, чем она жила с детства. Все, что окружало ее сейчас, казалось отравленным ядом притворства, насилия, зла.

По закону мусульманки не могли быть чьей-то собственностью и обращаться в рабство, но власти закрывали на это глаза. К удивлению и возмущению Ханар, многие девушки желали поскорей очутиться в гареме. Они охотно выставляли себя напоказ и без колебаний выполняли унизительные приказания торговцев и покупателей.

Дикарка Ханар не собиралась становиться бессловесным скотом; на нее не действовали ни уговоры, ни угрозы. Бить ее было опасно — девушка могла потерять в цене. Наконец ее все-таки выставили на продажу, хотя Ханар не позволила ни насурьмить себе брови, ни набелить лицо, ни натереть ладони хной. Однако у нее были сверкающие глаза, гладкая чистая кожа, высокая грудь, тонкая талия, крутые бедра и стройные ноги.

Во дворе, куда вывели курдянку, толпились мужчины, в основном среднего, а то и пожилого возраста, с солидной внешностью и толстыми кошельками. Иные господа заставляли невольниц открывать рот, прохаживаться, щупали их бедра и грудь. Одни девушки при этом смущались и плакали, другие старались сохранить невозмутимость, а третьи улыбались и даже смеялись.

Ханар ждала. Ждала, когда представится возможность вцепиться зубами в чью-нибудь руку или лягнуть кого-то ногой. А то и плюнуть в лицо. Покупатели останавливались возле нее, о чем-то спрашивали торговца, но не выказывали серьезных намерений. Они находили Ханар дикой и грубой. В моде были утонченные девушки, желающие услужить своему господину, способные разжечь в мужчине огонь вожделения изысканными и искусными способами. Никому не хотелось возиться с той, что способна проявить непокорность.

Ханар внимательно наблюдала за тем, что творится вокруг. Она заметила человека, в чьем взгляде сверкал неподдельный интерес. Это был юноша с красивым тонким лицом, выразительными жестами, хорошо одетый и немного нервный. Похоже, очутился в этом дворе по чистой случайности. Неожиданно Ханар призналась себе, что согласилась бы, если ее купил именно он. Юноша был привлекателен, молод и на вид совсем не опасен. От него она смогла бы сбежать.

Ханар решила, что не станет противиться и если этот человек заплатит за нее, пойдет следом за ним. Она видела, как юноша в нерешительности кусает губы. То ли у него не хватало денег, то ли он чего-то боялся, но он так и не приблизился к ней, зато подошел другой, старше, лет сорока с небольшим. На нем был богато расшитый кафтан и атласный кушак. За спиной господина стоял пожилой тучный черный евнух и еще один, юный, стройный, с более светлой кожей и приятным лицом.