Непрощенная

Глава первая

Жар. Огонь… И тягучий, раскаленный воздух, что обжигал гортань и с трудом достигал легких, оседая там тлеющим пеплом и колючей сажей.

Она не могла дышать, пыталась — открывала широко рот с пересохшим языком и потрескавшимися в кровь губами. Тянула в себя смрадный пар, почти скулила как битая дворовая собака. Часто-часто хлопала слипшимися от слез ресницами, хваталась дрожащими пальцами за горло — царапала его, скребла ногтями уродливые черно-алые борозды. Чувствовала как плавятся от жара ее волосы. Медленно, источая мерзкий запах обсмаленного куриного пера. Одежда тлела вслед за ними. Кожу пекло, выжигало казалось до самых костей. Но не вскрикнуть, не двинуться с места у несчастной не получалось. Только тихо корчится в агонии снова и снова, каждый раз возрождаясь из горсти пепла.

А на шее стягивала кожу невидимая удавка из ее же собственных чулок. Натягивалась до предела, вынуждая измученное болью тело тянуться верх, приподнимаясь на носочках и умирая от страха, и тогда раскаленные камни пола проваливались под нею в огненную бездну. Языки пламени тут же принимались тянуть ее вниз, сковав колючими объятиями напряженные икры. И в то мгновение она взрывалась истошным воплем, полным такой непередаваемой агонии и бесконечного сожаления, что сотрясались стены ее личной пыточной и трескался потолок. Женский крик разносился по всей округе, гнал боль сквозь беснующееся пламя и толщи земли. А за пеленой слез она видела тонкие ивовые листья, почти ощущала запах речной тины и как щекочут теплые, алые капли внутреннюю сторону ее бедра…

И когда начинало казаться, что боль разорвала ее изнутри и впереди только полная пустота — ничто, такое заветное забвение… все начиналось вновь…

— Ты можешь переродиться. Только скажи, и муки закончатся, Нали…

Его голос, предлагавший это из раза в раз, звучал, как сладкая патока. Обволакивал своей тошнотворной, приторной сладостью измученную пытками душу. Сулил освобождение. Но она знала, что в речах его лишь яд. Он был пристален к ней, чтобы сломать, отвернуть от избранного пути, заставить отречься, предать еще раз…

Она лишь отворачивалась, глотая слезы и отчаяние, чувствуя, как начинает накаляться пространство вокруг них…

И снова огонь.

Огонь.

Огонь.

Насмешливые желтые глаза.

Огонь.

И удавка из ее собственных драных чулок…

Женщина вырвалась из сна с громким воплем, словно из-под толщи воды вынырнула. Лицо ее было влажным от слез, а пальцы вцепившиеся в ближайший куст скрючило, словно при параличе. Она дышала рвано и жадно, будто пыталась надышаться впрок. Перепуганные глаза озирались вокруг, пытаясь осознать, что было реальным, а что отметкой Нави, оставленной на ее испещренной грехами душе.

А еще она осознала, что он снова ищет ее…

Ее верные спутники тихо сидели в стороне, давно привыкшие к подобным ее пробуждениям.

Долго умывалась ледяной водой из ручья, смотрела на свое отражение большими серыми глазами, гладила некрасивый шрам на правой щеке и до боли прикусывала тонкие губы. Искала в себе силы встать и идти. И если бы не ее вера в то, что все еще можно было исправить, она бы слегла бы прям там — в осеннем лесу у журчащего родника и в тот же самый миг умерла от вековой усталости и тоски.

Но вместо того, стряхнув с тонких пальцев ледяные капли и смахнув с лица непослушные пряди, девушка поднялась на ноги и ни говоря ни слова, направилась прочь из леса, по едва виднеющейся, протоптанной зверьем, тропке. Ее молчаливые спутники, послушно двинулись следом.

Они вошли в поселение вместе с опускающимися на землю сумерками. Принеся с собой запах осенней, мокрой листвы и почти осязаемую, терпкую, как полынь-трава, горечь. Поступь ее была размеренной, тихой. Тяжелой. Словно бы шла не молодая, хрупкая женщина, а древний, сгорбившийся старец, повидавший ни одну жизнь. Так звучали прожитые ею века. Тихо, тяжело, горько.

Селяне расступались перед нею, прятались за заборами и дверьми своих хат. Выглядывали опасливо из-за углов и окон, шикали на любопытную, чумазую детвору, что с непосредственным, искренним любопытством таращились на пришлых.

А огромный, черный словно уголь волк, с пронзительно-ясными голубыми глазами, шел рядом с нею. Шерсть его переливалась смоляными нитями шелка, пасть скалилась внушительными клыками. На мощной спине тихо гремели узлы с поклажей и травами.

— Т-ш-ш-ш, Ассу, — пригладила тонкая ручка напрягшийся загривок.

Волк послушно опустил голову, сверкнув, на пригибающегося за щербинами деревянного забора мужчину, недобрым, цепким взглядом.

По другую сторону от женщины, прижимаясь к пыльным от дороги юбкам, бежал кот. Серый, как предгрозовое, низкое небо. Гибкий. На круглой его морде застыла хитрая улыбка, а внимательный янтарный взгляд быстро перемещался, словно выискивал кого-то между избами маленького хутора.

Они шли неспешно. Женщина ступала босыми ногами по жухлой, ржавого цвета траве. Опиралась с каждым уверенным шагом на толстую, кривую палку с гладким стволом. Русые ее волосы свободно лежали на хрупких плечах, окутывали тонкий стан. Серебрились нитями седины.

Люди слышали о ней. В народе много десятков лет ходила молва о вештице, что вышла из самой Нави. И куда бы она не пришла, несла она с собой сотню бед и сотню исцелений. И оборони высшие силы глупцов, что решились бы встань на ее пути. Недоброе слово сказанное ею, грозило смельчакам проклятьем на много колен вперед. И не искупить его, не вымолить… Взгляда ее тоже стоило остерегаться. Особенно детям маленьким. Поговаривали, что взгляд тот черный, всю жизнь видел наперед и такой же черной делал. И повсюду с нею демоны шли в обличии зверином. Что с бесами и духами она знается и те ей верно служат. И уж если она пришла на деревню, то перечить ей ни в коем разе нельзя. Молиться только, чтобы намерения ее были светлыми и на долго не задержалась на одном месте. Скотину да люд беречь.

Глава вторая

Опаляющий смрад, ослепляющее пламя...

Когтями по влажной, покрасневшей коже...

Где-то жалобно скрипела на петлицах решетка ее пыточной, клубился под самым потолком багряный смог, смеялся над нею вороньим карканьем. Насмехался. Глумился, созерцая два, сплетенных на грязном полу темницы, тела. Колола спину прелая солома, и тут же проваливалась в непроглядную пустоту, увлекая за собой перепуганную узницу, заставляя кричать от ужаса и теснее прижаться к нему, хвататься за сильные плечи, оплетать ногами мощные, напряженные бедра, чувствуя его удовольствие глубоко в себе.

- Нали...

Его шепот вгрызался в ее сознание, владел ею, опутывал ее всю. Вспарывал кожу, как и его когти, цвета ржавого метала. Он брал не только ее тело, но и ее душу. Пил ее жадно. Иссушал до дна, до последней ее капли. Ликовал. Сминал в огромных ладонях ее грудь, до боли прищипывая напряженные соски. Рычал, проваливаясь вместе с нею в бесконечную черноту. Притягивал сильнее, вжимал в себя, заставляя принять его полностью. Чувствуя сладкий запах ее влаги и кутая их обои в огромные антрацитовые крылья. Бесконечное падение веселило его, заводило еще больше, заставляло вколачиваться сильнее, острее, жестче в перепуганную, беззащитную жертву. Пить ее слезы, слизывать с раскрасневшихся девичьих щек соленый страх. Ловить ее болезненное удовольствие. Пока сам не взрывался в ней, громко вскрикивая и прикусывая пульсирующую венку на шее. До крови. Присасываясь к оставленным ранам, иссушая свою узницу, снова чувствуя нарастающее возбуждение.

Нали теряла ощущение времени. Казалось, это длилось вечно. Он брал ее, имел - как того хотела его черная душа. Сдирал в кровь ее колени о камни пола темницы, оставлял алые борозды на бледной коже. Тянул ее волосы, почти выдирая их. Девушка чувствовала, как стекали по вискам горячие капли ее боли. Ощущала его в себе, как раскаленный, распирающий внутренности кол... Иногда эти ощущения проходили, вызывая табуны мурашек, заставляя выгибаться в спине, от мучительно-сладкого ощущения наполненности, которое в любой момент снова могло смениться жгучей болью.

Бесы за решетками ликовали. Похрюкивали, звонко притопывали копытцами и щелкали о плесень стен хвостами. Причмокивали. Куражились. Гаденько хихикали, наблюдая, как Князь благоволит грешнице.

Когда все заканчивалось, он молча уходил. Нали сворачивалась дрожащим комочком на полу своей пыточной. Слушала, как отдаляются его уверенные, сытые шаги. Как раздает он приказания ровным, умиротворенным голосом. Как льется по коридорам его довольство, заполняя своим зловонием все вокруг.

Тихо подвывала, кутая себя в свои же руки. Полными слез глазами смотрела на тусклый свет факела из коридора. Слышала отчаянные крики других, таких же как она - грешных, обреченных. Они никогда не смолкали. Кажется, звучали в самой ее голове. Несчастная давно потеряла счет времени. В том месте его и не было. Только темнота, боль, огонь. И бездонные, черные, как самая непроглядная ночь, глаза.

- Нали...

Ведана подскочила с лежанки, свалив составленные у стены горшки и прихват. Встрепенувшийся Ассу зарычал, поднимая голову от мощных лап. Кот зашипел. А домовик под печкой перепугано заохал.

Держась за стены, понеслась к двери. Вывалилась в утреннюю, уже морозную прохладу. Пробежалась босиком по покрытой инеем траве. Мимо сараев, покосившейся бани и колодца. Мимо колючих кустарников дерна и заброшенного огорода, под вековыми соснами - туда, где виднелся в дали камыш. Стягивая на ходу ночную сорочку. Бросила ее наземь, ускорила шаг. Почти не дышала. Холодный пот выступил вдоль тонкого позвоночника, облапил напряженный лоб. На деревянном, грубо сколоченном из бревен мосточке, замерла на мгновение и сделав уверенный шаг, прыгнула в ледяную воду, распугав прятавшихся в высоких зарослях, диких уток.

Вынырнула, громко фыркая, устремив проясняющийся взгляд на розовое зарево рассвета, на туман у далеких сосен на другом берегу. Что клубился над потревоженной кромкой озерной глади. Поплыла дальше, разгоняя по венам кровь, радуясь, спирающей дыхание, прохладе воды. Чувствовала в темных глубинах пристальный взгляд. Он следил за ней. Таился.

Его женщина не боялась.

Нырнула, приоткрывая глаза. Уставилась вниз, проплыла, примечая.

Еще какое-то время плавала, погружаясь полностью, смывая ночной морок. Стирая его призыв. Он ищет. Ищет отчаянно.

Взобралась на мостик, отряхнулась, выжимая стылую влагу из темных волос. Ассу сидел неподалеку, держа в зубах холстину. Благодарно ему улыбнулась, накидывая на плечи теплую, жесткую ткань. Не оборачиваясь к воде, произнесла:

- Приходи к ночи, остальных не тащи. Ничего не обещаю.

Направилась спешно к дому, следуя за волком. Почти успокоилась.

Страх почти отпустил.

Переоделась и сразу же приступила к делам, которыми занималась уже несколько дней к ряду. Гребла мусор, мыла, чистила, натирала. Приводила старенький дом в порядок. Домовик за все это время не показывался. Сидел под печкой, шуршал там принесенным подарком, изредка подавал голос, попискивал. Робко помогал, выправил половицы, закрепил ставни. Веда его не торопила. Только каждый веер ставила блюдце с вареньем в дальнем углу, забирая по утру чистую тарелку.

Наблюдала в окно, как местная ребятня, прячась в рощице следила за ее домом. Сорванцы соорудили там целый наблюдательный пост, наивно полагая остаться незамеченными. Ассу иногда выбегал и зло порыкивал на них, довольно наблюдая за сверкающими в сторону деревни пятками.

Ведана брезгливо вытащила сундук из-под полу. Прошлая хозяйка не чуралась того, чего сама женщина старалась обходить стороной. Дом был завален травами и склянками, куриными лапами и засушенной шкурой жаб и пауков. Тянуло приворотами и заговорами на болезни. Могильной землей. Там же лежали священные писания этого мира.

- Шельма! - Выругалась ведьма, выкидывая на улицу очередную находку. Там ярко полыхал костер, трещал щедрыми подношениями.

Глава третья

И обещания вскружили голову.

Слова напрочь сбили

С ног.

Она смотрела в глаза демона,

Ей казалось, что это

Бог.

“На минном поле расцветали сады” Шанхаз Сайн

Она смотрела не него во все глаза. Чуть приоткрыв рот. Дыхание ее то и дело сбивалось, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Вся она была напряжена. Трепетала. Поправляла толстые косы, теребила алые ленты в них. Робко улыбалась.

Цвела.

Как цветет ранняя весна. Пробуждалась, звенела тонким голоском и яркими переливами смеха. Пахла ранним утром: свежестью, бисеринками росы на молодой траве, солнечными, робким лучами. Невинностью.

Наивностью.

Смотрела на него и чувствовала, как замирает ее сердце.

Глупое, детское еще сердце, так громко билось, что казалось, слышала вся округа и весь Правящий Дом. Каждая лающая на нее собака. Каждый вычурный портрет, с важными людьми на нем. Каждая статуя и каждая ваза. Даже искусная лепнина на высоком потолке. Все слышали ее.

Видели ее глупые, такие явные чувства. Неприкрытые. Нагие. Доверчивые.

Он тоже видел их. Упивался ими. Жадно тянулся к ней, простой деревенской девушке. Совсем еще девчонке. Почти ребенку.

Позволял себе лишнего. Не таился. Приличия его тогда не интересовали. Мнения двора - пустое! Увещевания советников - лишний, зудящий шум! Поджатые губы его матушки - скука! Гнев, злость, ненависть в глазах нареченной, почти жены - лишь смех!

Важна была только она - Налия.

Дыхание рассвета.

Чистота.

Он увлекся ею сразу же! Впервые, когда она подняла на него свои до прозрачности серые, огромные глаза.

Пропал в них.

Утонул.

Старая ведьма тогда недовольно пыхтела, ворчала, гоняла юную дочку по разным поручениям, прикрикивала. Грубо хватала своего правителя за ухоженные руки. Сверлила недовольным взглядом. Нараспев тянула заклинания, жгла черные свечи и травы, заставляла его пить горькие настои и повторять всякую тарабарщину. Бросала долгие, печальные взгляды на его матушку. И продолжала свой бесконечно тянущийся обряд.

Дочь ей помогала. Держала повелителя за широкие плечи, когда того вдруг стала бить крупная дрожь, стул под ним заходил, запрыгал, заскрипел, и все свечи разом погасли, окунув маленькое помещение в непроглядную темноту.

- Не поддавайся им. Не иди за голосами. С нами будь.

Почти кричала ему ведьма, сунув почти под величественный нос огарок полыни.

Мужчина морщился, вскрикивал, хватался холодными пальцами за тонкие, но сильные руки, что удерживали его на месте. А вокруг него бесновалось синее пламя. Смеялось голосом погибшего отца, каркало вороньем, тянуло за сапог. Бежало по коже пауками, ползло червями, жужжало мухами.

- Все кажется. Все не взаправду. Это не он. Не верьте глазам, господин. Оно хочет, чтобы Вы поверили, но вы не слушайте его. Слушайте мой голос. Я тут. Я настоящая. Я не отдам...

Шептала ему на ухо ведьмина дочка. Шептала разное, прислонив горячие, сухие губы к самому его уху.

И он слушал, прикрыл глаза и слушал, как льется ее голосок, словно песня. Через шум огня и недовольное рычание какого-то существа. Сколько это длилось, одним Богам известно, молодому мужчине показалось, что целую вечность. Его бросало то в жар, то в холод. Ноги сводило болезненной судорогой, пот стекал по его лицу и позвоночнику. Дышалось с трудом, хотелось встать и ринуться в холодное, бездушное пламя.

Но ее голос...

Все прекратилось разом. В мгновение стихло и снова вспыхнули свечи. А с его плеч словно гора рухнула, такое облегчение разлилось по крепкому телу.

Матушка тут же кинулась к нему. Принялась обнимать, отряхивать пепел со светлых, влажных волос. С трудом держала лицо, чувствуя то же облегчение, что и ее отпрыск. Его чувствовали все. Так бывало всегда, когда уходили бесы порчи и приворота. Кто-то на славу постарался. Хотел не просто присвоить, но и извести. Призвал не простого беса - барона. Оборотника. Что терзал молодого наследника трона, лишая сна и покоя. Не давая тому есть и ясно мыслить.

Привязавшему нечисть откупаться теперь долго. Родовой кровью придется. Жертвой. Младенческой...

Налиа передернула плечами, помогая матери складывать в корзину инструменты и травы. Чувствовала, что та была недовольна. Злилась. Нервничала. А еще... Боялась. Ее мать была не на шутку напугана. Почти с ненавистью косилась на правящую семью, прикрикивала на нерасторопную дочь. Спешила покинуть затхлое помещение старой, заброшенной часовни, что поросла мхом среди болот Синего леса.

Зря она согласилась помочь.

Зря тогда пустила на свой порог худую, измучанную страхами за сына, женщину.

Зря взяла с собой Налию, ведь клялась на алтаре, что оградит ее от гнетущего дара, что непосильной ношей отравлял собой жизнь каждой женщины их рода. Девочка не должна была знать и видеть ту сторону. У нее должна была быть обычная жизнь. Если не мужней сельчанки, то обученной грамоте писарки или травницы в одном из больших городов. Потому то старая дура и согласилась помочь правящей семье. Тех денег, что они сулили хватило бы на целую безбедную жизнь для ее девочки. Вольную! Свободную! Не омраченную печатью тайного знания...

А теперь? Что теперь?

Он приоткрыл ей занавес грядущего. Показал обрывки судьбы. И спасения почти нет... лишь малый шанс. Призрачный, как туман по утрам.

Схватив Налию, женщина почти рванула к выходу, минуя молчаливых стражей. Вырвалась в холодный, серый рассвет.

- Матушка...

Выдохнула девушка, поморщившись от болезненной хватки на запястье.

Вслед за ними выбежала и глава Правящей семьи.

- Ведана, стойте. Оплата...

- Оставьте себе, госпожа, - почти рыкнула ведьма, - жените быстрее сына. К середине зимы внука вам народит. Не ждите. Не идите на уступки. Не слушайте. Жените... иначе худо будет.

Он пришел к их дому через пару дней. Бродил в одиночестве у чужой, покосившейся калитки. В несуразной, грязной одежде с чужого плеча. С неподдельным интересом заглядывал в темные провалы окон, затаившись под кустом черемухи.