Неразличимые

Глава 1. Канун

Этот вечер был омерзительно-промозглым и мучительно долгим. Впрочем, чего ещё ожидать от конца октября? Обычная питерская осень. Сегодня Виктория провела в «Хроносе» больше времени, чем обычно. Она отчаянно искала подходящий подарок себе на завтрашний день рождения.
Двадцать четыре года — возраст, когда ты уже не юная девушка, но ещё не достигла той самой непоколебимой уверенности, о которой мечтала в юности.

«Хронос» — не просто антикварный магазин. Это старинная лавка артефактов, спрятанная в тихом переулке Васильевского острова. Её витрины мерцали загадочным светом, видимым лишь тем немногим, кто умеет смотреть. И Виктория умела. Она была тёмной ведьмой, инициированной в традиции, уходящей корнями ещё в дохристианские времена. Магия для неё была не набором ритуалов или заклинаний, а языком, на котором говорит окружающий мир. Шёпот камней, шелест воды, песни металлов, разговоры живых и молчание мёртвых. Громкий гимн уходящего времени.

Виктория часто приходила сюда. Сегодня у неё был особый повод. Однако подарок никак не хотел показываться. Может, причина была в отвратительном настроении? Но с пустыми руками она не уйдёт. Её пальцы скользнули по корешку очередного старинного фолианта, когда дверной колокольчик звякнул снова, впуская в мягкий сумрак лавки порыв промозглого ветра и… его.

Виктория не увидела нового посетителя сразу — лишь почувствовала. Ощутила волну тепла, разорвавшую сырой осенний холод магазина. И странное, щемящее чувство в груди, будто кто-то украл удар её сердца.

Она подняла взгляд.
И мир сузился до размеров узкого прохода между стеллажами, заставленными пыльными реликвиями.

Молодой мужчина стоял в нескольких шагах от неё, неторопливо снимая чёрные кожаные перчатки. Высокий, плечистый, в идеально сидящем тёмном пальто. Короткие тёмно-русые волосы, влажные от мелкого дождя. И глаза… Создатель, его глаза.

Не может быть, — пронеслось в голове у Виктории, и её собственное сердце бешено затрепыхалось где-то в висках.

Он смотрел на неё с таким же немым изумлением. Будто видел собственное отражение в магическом зеркале.
Тот же овал лица. Такие же крупные, пухлые, чуть приподнятые в уголках губы. И глаза… изумрудно-зелёные, с яркими, тревожными оранжевыми искрами, вспыхивающими в глубине радужки.
У него. У неё.
Они были поразительно, невероятно, пугающе похожи. Как могут вообще быть похожи мужчина и женщина.

Это какое-то колдовство, — ведьма лихорадочно искала логичное объяснение происходящему. Обман зрения. Магическая иллюзия. Наваждение.
Но её внутренний защитный контур, надёжно изолирующий от внешних воздействий, оставался нетронутым. Никакого постороннего влияния. Только странная, тревожно-тягучая вибрация в крови, нарастающая с каждой секундой.

Мужчина первым прервал охватившее их обоих оцепенение, мягко и уверенно шагнув навстречу. Его движение напоминало поступь хищника или мага — оно было наполнено сдерживаемой, но ощутимой силой, от которой воздух вокруг него словно вибрировал.
— Простите, — его голос был низким, глубоким, обволакивающим, словно давно забытая мелодия. — Кажется, я ищу то же, что и вы.

Виктория молчала. Она не могла ответить. Её взгляд был прикован к его ауре — чистому, мощному потоку серебристо-белого света, столь редкому в их мире. Посетитель был светлым ведуном, инициированным и весьма одарённым. Это объясняло её ощущения, но не их поразительное сходство.

— Магазин закрывается, — неожиданно раздался скрипучий голос старика-гнома, владельца «Хроноса». Он вышел из-за стойки, и его слепые глаза, казалось, пристально смотрели на них. — Но для вас, молодые люди, у меня есть кое-что особенное. Пара интересных вещей. Они ждали именно вас. Ничего больше можете не искать.

На витрину старик поставил две одинаковые шкатулки из тёмного дерева. В одной лежала небольшая серебряная подвеска в форме закрученной спирали, а в другой — такое же украшение, чуть крупнее и словно зеркальное отражение первой.

Артефакты-близнецы, — мгновенно оценила Виктория. Резонирующие.

Они с незнакомцем, не сговариваясь, протянули руки каждый к своей шкатулке. Их пальцы соприкоснулись.
И в это мгновение мир Вики рухнул.

Не звук, не свет — лишь мгновенное ощущение. Мучительный холод обжигает босые ступни. В воздухе — горький привкус дыма, железа и крови. Сознание охватывает леденящий ужас. Боль утраты невыносима и вызывает тошноту.

Виктория вздрогнула и едва не выронила подвеску. Она судорожно вдохнула, пытаясь избавиться от призрачного запаха гари. Мужчина рядом с ней замер, его лицо побледнело, а пальцы так сильно сжали шкатулку, что костяшки побелели.

— Что это было? — выдохнула она, наконец обретя голос.

— Эхо, — его взгляд был пристальным, изучающим. Он тоже чувствовал. — Очень сильное ритуальное эхо. Вы… кто вы?

— Виктория, — ответила она, почти не задумываясь. — Тёмная. — И зачем-то тихо добавила: — Сегодня или завтра мне исполнится двадцать четыре.

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки.
— Виктор. Мне тоже. Но всё-таки завтра.

Хэллоуин. День, когда вуаль между мирами невероятно тонка. День их рождения.

Слишком много совпадений, — отметил её внутренний голос. Настолько много, что это уже не может быть простым стечением обстоятельств. Однако в словах Виктора не было и намёка на ложь. Тёмные чувствуют её запах.

Старик-гном покачал головой, его лицо было серьёзным.
— Берите. Они ваши. И помните, «Хронос» — лишь дверь. Кто именно стоит за ней — решать только вам.

Виктор, не спросив её согласия, оплатил обе подвески и передал ведьме шкатулку. Затем он кивнул, приглашая её выйти. Виктория, всё ещё чувствуя слабость в коленях, последовала за ним. На улице моросил холодный осенний дождь, который размывал огни ночного Петербурга, превращая их в сине-зелёное неоновое полотно.

Они укрылись под козырьком магазина, в тихом уголке, где не было слышно городского шума.
— Я не принимаю подарки. Особенно от незнакомых мужчин, — сурово произнесла Виктория, глядя на мужской профиль, освещённый мерцающей вывеской. Он был таким знакомым. До боли.

Глава 2. Эхо

Дождь превратился в назойливую, мокрую изморось, застилавшую огни Васильевского острова ярко сияющей дымкой. Они медленно шли, не сговариваясь о направлении, и ноги сами вынесли их к довольно невзрачной двери с потускневшей бронзовой табличкой: «Кафе Седьмая линия». Это место было известно лишь немногим. Те, кто искал тишины и покоя в прохладном полумраке под низкими сводами старых винных складов, приходили сюда. Воздух внутри был пропитан ароматом старого дерева, запахом воска горящих свечей и дождём. Осенью в Питере этот запах можно было почувствовать в каждом уголке холодного города. Несколько узких ступенек привели двух промокших прохожих в мерцающую тишину, нарушаемую лишь редкими, отстранёнными переборами гитары, доносившимися из самого тёмного угла.

Вошедшие заняли столик у окна, за которым темнел загадочный и строгий силуэт Кунсткамеры. Неоновая вывеска напротив отбрасывала на их лица мёртвенный, сине-зелёный свет, и Виктория снова поймала себя на том, что в чертах ведуна ищет что-то чуждое, незнакомое. Искала и не находила. Лишь нарастающее, тревожное узнавание.
Словно они были вылеплены одной рукой неизвестного скульптора из одной глины. Только он — мужской вариант. Так не бывает.

— Я работаю с артефактами, — начала Вика, уклончиво избегая его прямого взгляда. Её пальцы с тонкими серебряными ободками на ногтях медленно спрятали изящную ложечку в почти чёрном кофе. — Реставрирую старые книги. Магические трактаты, по большей части.
— Очень странно тогда, что мы раньше не встретились в «Хроносе», — Виктор осторожно пригубил свой эспрессо. Каждое его движение было точным и экономным, словно он бережно расходовал силы. Ведун. Это редкое племя отличалось стремлением к контролю во всём. — Я там часто бываю. Коллекционирую старинные медицинские книги. Обо всём остальном вы, наверное, догадываетесь. Служу в отделении магической реабилитации при Главном госпитале. Моя специализация — диагностика и купирование последствий контактов с аномальными сущностями.

— Тени? Призраки? Сглазы? — уточнила она, и в голосе прозвучала привычная нотка лёгкой насмешки. Она отломила крошечный кусочек брауни, позволив горьковатому вкусу тёмного шоколада растечься по нёбу.

Уголок его губ дрогнул. Виктор отставил чашку, и фарфор мягко звякнул о блюдце.
— В моей картотеке это значатся как «посттравматические астральные деформации» и «энтропийные инверсии биополя». Но если говорить без протоколов… Да. Тени, призраки, сглазы. Последствия магических вмешательств. Неудачных ритуалов. Пробои в энергетике. — Он посмотрел на неё прямо, пронзительно. — Как и вы, я вижу сокрытое. Но вы читаете историю, вписанную в предметы. А я — эмоциональные шрамы на душах.

— И лечишь их? — Вика приподняла тёмную бровь. — Светом и силой воли?
— Иногда — иссекаю. Иногда — помогаю ткани зарубцеваться. Не все шрамы стоит убирать, некоторые просто нужно сделать менее болезненными. А вы? Вы просто читаете истории, вплетённые в страницы, или вступаете с ними в диалог?

Вопрос застал её врасплох. Обычно люди не понимали тонкостей.
— Иногда книги кричат, — тихо сказала она, глядя на пламя свечи, отражавшееся в его зрачках. — Шепчут проклятия или поют колыбельные. Моя работа — услышать и… договориться. Переписать тишину поверх чужих кошмаров.

— Договориться, — он повторил за ней, и в этом слове было что-то тёплое, почти одобрительное. — Интересный термин. В моей практике он обычно заменяется на «подавить» или «нейтрализовать».
— В этом и есть разница между нами, ведун. Ты подавляешь. Я — слушаю.

Из тёмного угла донеслись новые аккорды гитары — тревожные и прекрасные, как предгрозовой ветер.
Их разговор тек, как тёмная, глубокая вода, — плавно, с опасными подводными течениями. Они говорили о магии как о ремесле, о Петербурге как о живом, дышащем историей существе, о том, как странно и одиноко быть настолько сильным в свои двадцать четыре года. Интеллектуальный поединок был изощрённым, почти дуэлью. Каждый выверенный аргумент — точный укол. Каждая найденная общая мысль — робкий, осторожный шаг к сближению.

Он умный. До чёртиков умный. И это пугает.

— Вот, взгляни, — не выдержав, Виктория кончиком пальца коснулась тяжёлого медного подсвечника на их столике. — Его отлили в 1898-м для особняка на Английской набережной. Хозяин любил при нём читать французские романы. А после… его сын ударил этим подсвечником служанку. Насмерть. Здесь до сих пор висит отчаяние. И гнев.

Виктор внимательно посмотрел на её руку.
— Да. Чувствую вспышку ярости. И вину. Острую, словно осколок стекла. Ты права. — Он оторвал взгляд и обвёл взглядом зал, его брови чуть сдвинулись. — Странно, что такая вещь до сих пор здесь. В общественном месте. Практически открытая рана. Почему её не очистили?

Вика с лёгкой, почти незаметной усмешкой провела пальцем по краю своей чашки.
— Кто знает… Слабые иные могут не слышать самой истории, лишь ощущать фоновый дискомфорт. Их будет просто… раздражать этот столик, они предпочтут сесть в другом углу. А обычные люди спишут внезапно накатившую тоску или злость на усталость, плохую погоду или магнитные бури. Мир полон рациональных объяснений для иррационального.

Он помолчал, его взгляд стал отстранённым, будто прислушивался к чему-то внутри.
— Наверное, трудно так… — Виктор осторожно подбирал слова. — Жить в окружении громко кричащих предметов?

— Когда дар только открылся, было нелегко, — призналась она, и в её голосе впервые прозвучала отголоском та детская растерянность. — Головные боли, бессонница. Мир был похож на блошиный рынок, где каждый лоток орёт тебе в ухо свою историю. Но я научилась… ставить звукоизоляцию. Не слышать. Как житель дома, стоящего напротив стадиона. Сначала сводит с ума, а потом становишься selectively deaf — избирательно глухим.

— Избирательная глухота… — он повторил это словосочетание, и в его глазах мелькнуло понимание, смешанное с лёгкой тревогой. — А я, наоборот, боюсь её как огня. Для меня самое сложное в моей работе — не позволить себе оглохнуть к чужим страданиям. Не перестать слышать эти шёпоты боли. Иначе какой в этом смысл?

Глава 3. Память, отлитая в плоть

Вика выплеснулась на улицу, под ледяной невский ветер. Он пронизывал насквозь пальто, но даже это было в тысячу раз лучше каменного мешка. Не задерживаясь и не оглядываясь, судорожно прижимая к груди сумку с проклятым амулетом, она побежала по 2-й линии. Где-то в глубине её души родилось твёрдое знание: Виктор непременно пойдёт за ней. Виктория этого не хотела. И отчаянно, до мелкой дрожи в коленях, ждала.

Её укромное убежище располагалось всего в нескольких минутах ходьбы. Дом под номером 13, тот самый, с рыжими стенами и затейливыми лепными маскаронами над окнами, стал её надёжной гаванью. Ключ от парадной, словно живой, трепыхался в руке, но Вика сумела с ним справиться. По тёмной, пропитанной сыростью лестничной клетке, направо, мимо погружённого в дремоту консьержа, она проскользнула в узкий коридор, который вёл к чёрной лестнице и наверх. Она стремительно взбежала по узким ступенькам и уже через несколько минут оказалась в своей мансарде, под самой крышей.

Мастерская была её святилищем, единственной крепостью её хрупкого мира. Полки, гнущиеся под тяжестью ветхих фолиантов. Столы, беспорядочно заваленные реставрационными инструментами, пожелтевшими чертежами и тигелями. Воздух, густо пропахший старой бумагой, кожей, воском и горьковатым ароматом сушёных трав. Здесь царил её личный порядок. Её неоспоримый, годами выстраданный контроль.

Она тщательно закрыла все замки, прислонилась спиной к прохладной деревянной двери и закрыла глаза, стараясь избавиться от навязчивых, но болезненно живых образов.

Через несколько мгновений в дверь тихо постучали. Не позвонили, хотя электрический звонок был исправен. Тук-тук. Тук-тук… Как будто чьё-то сердце билось там, за стеной.
— Виктория. Я знаю, что вы там. Откройте. Пожалуйста.

Его голос звучал так близко… Вика не отвечала, затаив дыхание, превратившись в один сплошной слух.
— Я тоже это видел, — сказал он ещё тише, и его бархатный баритон приобрёл новую, тревожную глубину. — Я ощутил её боль. Его отчаяние. Как врач, я могу с уверенностью сказать: это не просто видение, Вика. Это — воспоминания.

Её колени подкосились. Она медленно соскользнула по двери на прохладный пол, обхватив голову руками. Память. Кровь.

Виктор не уходил. За тонкой деревянной перегородкой она слышала его дыхание — прерывистое, тяжёлое. В оглушительной тишине их сердца бились в едином ритме, словно отбивая яростный танец. Эти двое сидели на полу, прислонившись спинами к двери — он снаружи, она внутри, — и дышали синхронно, будто только что выбрались из бездны чужого кошмара.

Подвеска. Вика достала её из сумки, и серебро блеснуло в тусклом свете прихожей. Небольшая, искусно выполненная спираль, напоминающая раковину улитки или закрученный вихрь. Тёмное гномье серебро, хранящее в своих завитках вековую патину. Цепочка была старой, с крошечными, едва заметными зазубринами, будто её снимали и надевали тысячи раз.

Я где-то её уже видела… — тихо проговорила она, больше для себя, поворачивая амулет в пальцах. И имя… Изабель. Оно почему-то вертится в голове, будто зацепилось за этот завиток.

За дверью раздалось короткое, скептическое фырканье.
— После таких встрясок мозг часто ищет, за что бы ему зацепиться.
— Нет же! — вспылила она, ударив ладонью по полу. — У меня странно устроена память! Я помню события и факты, как карточки в каталоге — цветными пятнами. И это пятно, Изабель, у меня почему-то срослось с изображением этой спирали.

Она тяжело поднялась, всё ещё чувствуя слабость в ногах, и подошла к высокому стеллажу, доверху забитому папками и старыми фолиантами — её семейным архивом.
— Говорю же, была какая-то мутная история… Так звали сестру моей пра-пра-прабабки. Её обвиняла магическая Инквизиция в сожительстве с алхимиком. Их взяли за какую-то крупную аферу… с золотом, кажется. В Испании?

— Во Фландрии, — прозвучал из-за двери тихий голос Виктора. В нём не было удивления, лишь неожиданная уверенность. — Продолжайте. Я внимательно слушаю.

Вика нащупала на полке нужный, потрёпанный том в кожаном переплёте. «Хроники рода. Том IV». Она потянула его, и тяжёлая книга легко соскользнула в ладони. В тот же миг из-за корешка выпорхнул сложенный пополам пожелтевший лист.
Она инстинктивно поймала его на лету. Развернула.
И сдавленно вскрикнула.

На листке бумаги, поблёкшими чернилами, была изображена схема. Две спирали, симметрично расположенные друг напротив друга. Мужское и женское начала. На них были аккуратно нанесены пометки на латыни. Их амулеты.

Дверь в прихожую внезапно исчезла. Она не открылась, замок не сломался — он просто перестал существовать. Виктор остановился на пороге, его лицо было смертельно бледным, а глаза метали изумрудные молнии с оранжевыми всполохами. Он сделал шаг к Вике, и за его спиной, как по мановению волшебной палочки, появилась дверь. Замок громко щёлкнул, словно ожил после долгого сна. Никакие магические защитные заклинания не смогли ему помешать. Все сложные тёмные плетения не оказали ни малейшего сопротивления этому странному светлому.

— Кто вы, Виктория? — его голос был низким, вибрирующим, будто натянутая струна.

Она не ответила. Не могла. Молча смотрела на него, на этого мужчину-загадку, своего практически двойника. И страх, и невероятная, мучительная тяга сплелись в тугой, горячий клубок внизу живота.

Он сделал шаг. Ещё один. Пространство мансарды сжалось до размеров старого персидского ковра между стеллажами.
— Я чувствую вас, — сказал он, и это не было метафорой. Воздух вокруг них звенел от сгустившейся магии. — Здесь. — Он прикоснулся пальцами к своему виску. — И здесь. — Ладонь легла на грудь, над сердцем. — С того момента, как увидел в «Хроносе». Как будто нашёл недостающую часть самого себя. Или… как будто во мне проснулось что-то древнее, забытое.

— Это проклятие, — выдохнула она, отступая, пока пятки не упёрлись в твёрдый край книжной полки.
— Или дар, — он был уже совсем близко. Его тело излучало тепло, согревая пронизанную ужасом дрожь, бившую её изнутри. — Мы — не они, Виктория.

Глава 4. Прости

Он был ощутимо выше, и ей пришлось запрокинуть голову, подставляя шею. Его губы скользнули по ключице, а зубы царапнули нежную кожу — больно, сладко, невыносимо. Низкий стон вырвался из её горла прежде, чем Вика успела его сдержать.

— Я хочу… — начала она, но слова потерялись в огне, когда его руки скользнули под свитер, ладони уверенно сжали её грудь.
— Знаю, — его шёпот обжёг ухо, а пальцы уже танцевали, кружили. Волны жара били в низ живота, ноги предательски подкосились. Он не дал ей упасть, его сила — физическая и магическая — её подхватила, влилась в каждую пору. Вика чувствовала его желание — твёрдое, откровенное, давящее. Её тело ответило стыдной, жаркой влагой, готовностью и мучительным ожиданием.

Вик мягко опустил её на высокую гору бархатных подушек, устилавших ковёр. Мужской вес придавил, и это было блаженством.
— Смотри на меня, — приказал он, и в его низком, сдавленном голосе прозвучала не просто просьба, а заклинание, связывающее их в этот миг.

Его движение было резким, безжалостным, разрывающим ткани реальности и плоти. Острая, сухая боль тут же растворилась, смятая шокирующей, всепоглощающей наполненностью. Ведун был не просто внутри. Он был повсюду — его плоть, его дыхание, его сущность. Его магия, густая и яркая, вливалась в неё, сплетаясь с её собственной, чёрной и вязкой, как дёготь. Две силы, встретившись, не слились, а вступили в яростный танец, создав быстрый вихрь, который угрожал смести все границы их «я», стереть личность, оставив лишь чистое, нефильтрованное ощущение.

Виктор снова замер, давая ей привыкнуть. Это была настоящая пытка. Его лицо исказилось болезненной гримасой сверхчеловеческого усилия. Каждая мышца его спины была напряжена, как тетива лука. Капля пота скатилась с его виска и упала на её ключицу, обжигая кожу.
— Виктория… — Её имя на его устах звучало не просто как слово, а как таинственное заклинание, как ключ, открывающий двери в самые сокровенные уголки её души. В этом звуке было признание, проклятие и молитва, обращённая к ней самой.

Ведьма не выдержала, её тело жаждало большего.
— Двигайся, — прошептала она, и голос её превратился в хриплый, почти беззвучный шёпот. Её ногти впились в его мускулистую спину, оставляя на коже полумесяцы, метя его, как свою территорию. — Пожалуйста.

Он медленно, плавно подался вперёд, словно течение реки, неумолимо стремящееся к морю. Его движения были гибкими, но неотвратимыми, пока он не достиг той точки, где границы между ними растворились. Вика замерла, и в этой безмолвной тишине, нарушаемой лишь прерывистым дыханием, она почувствовала, как внутри неё что-то ломается, разрушая последние преграды. Она сама поймала его губы в отчаянном, жадном поцелуе, и из её груди вырвался мучительный, сдавленный стон.
— Ещё!

Мужское терпение лопнуло. Ведун начал двигаться — сначала медленно и плавно, с грацией большого хищника, тщательно выверяя каждый толчок, чтобы он проникал в самую суть. Этот ритм тоже вскоре нарушился, поглощённый волной нарастающей, неуправляемой страсти. Это было не просто слияние тел. Это было противостояние и примирение, наказание и награда.
Её тёмная магия, живая и коварная, оплетала его светлую силу, стремясь поглотить её, а его энергия, словно бушующий поток, проникала в самые сокровенные уголки её сущности, омывая их и выжигая многолетний стыд дотла.

Их взгляды были прикованы друг к другу, и в этом безмолвном диалоге было всё: потрясение от откровенной уязвимости, немое признание в чём-то большем, чем просто страсть, — и усиливающаяся, всепоглощающая эйфория от этого слияния.

Их ауры постепенно соединились в одно яркое, переливающееся облако, которое залило мансарду загадочным светом. Книги на полках тихо шептались, а тени на стенах закружились в безумный вихрь.

Коротко зарычав, Виктор шире развёл ей колени руками, — и мир взорвался. Вика пронзительно закричала, её тело изогнулось в безмолвной мольбе, и волны острого, неожиданного и сокрушительного удовольствия захлестнули её. Из глубины вырывались рыдания, смешанные с надрывными стонами, стирая все мысли, страхи и воспоминания. Её внутренние мышцы сжались с такой силой, что Виктор крупно вздрогнул. С рыком, похожим на стон агонизирующего зверя, он вонзился в неё в последний раз и замер, завершая алхимию их соединения.

Их тяжёлое, прерывистое дыхание разрывало тишину. Ведун рухнул на Вику, успев перенести вес на локти. Его лоб уткнулся в её плечо, а волосы были мокрыми от пота. Два сердца бились в унисон, постепенно успокаиваясь после бешеной скачки.
Магия угасла, оставив после себя лишь терпкий запах кожи, секса и свершившегося перелома.

Виктор первым нарушил молчание.
— Моя фамилия Морозов. Виктор Дмитриевич Морозов.
— Просто Вика Мороз. И почему я этому больше не удивляюсь?
Она медленно провела рукой по его мокрой спине.

Ведун поднял голову. В его усталых изумрудных глазах не было ответов — лишь молчаливое согласие и отражение её собственного потрясения.
На столе вспыхнул свет. Два амулета — его и её — пульсировали ровным сиянием, как два сердца, наконец нашедшие свой ритм…

◇◐※◑◇

Первые лучи утреннего солнца проникли в мансарду, разбудив Викторию. Она почувствовала тепло на щеке и поняла, что рядом кто-то есть. Виктор спал, повернув голову в её сторону. Его тёмные ресницы отбрасывали тени на щёки, и в этот момент его сходство с ней показалось ей пугающим. Он мой. И он — я. И это против природы.

Приподнялась на локте — и ледяная дрожь пробежала по коже. На противоположной стене, где вчера висели только пучки трав, теперь горели слова, будто выжженные раскалённым железом. Буквы были ровными, витиеватыми, старомодными, словно пришедшими из другого времени.
«Два из одного. Плоть от плоти. Кровь не лжёт. Найдите третьего».

Вика испуганно пискнула, прикрыв рот ладонью. Ведун молниеносно проснулся, его тёмный взгляд стал острым и пристальным.
— Что? — спросил он хриплым со сна голосом.
Она молча указала на стену. Виктор повернулся, нахмурился и едва слышно выругался. Кажется, на латыни.
— Изабель? — выдохнула Виктория.

Глава 5. Наследие

Виктория замерла с чашкой в руках.
— Расскажи.
— Средние века, Европа. Готический антураж, костры, человеческая инквизиция. Читатели обожают такое. Ведьма пробралась в темницу. Алхимик был слаб. Она совершила ритуал, цель которого — разделить его сущность и создать двойника-обманку. Забрать истинную его сущность, бросив в зубы Инквизиторам доппельгангера¹. Но что-то пошло не так. Наутро стражники нашли обугленное тело неизвестной и двух незнакомцев — мужчину и женщину, без сознания, но живых. Оба не помнили даже, как их зовут. Несчастных отпустили.

В мансарде повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине.
— Двое… — прошептала Виктория, и в её глазах вспыхнуло озарение. — Мужчина и женщина. Свет и тьма. Это же… фундаментальный дуализм.
— В тексте отца это описано как поэтическая метафора. Но что, если это был буквальный, физический акт? — Виктор наклонился вперёд, его бархатный баритон стал ещё тише, ещё интимнее. — У меня есть первоисточник.

Он на мгновение задумался, а затем извлёк из кармана магический накопитель в форме тёмного кристалла, подвешенного к брелоку. Его пальцы, длинные и умелые, легко активировали устройство. Через несколько минут они уже сидели на полу, в гнезде из подушек, их плечи соприкасались, а взгляды были прикованы к голографическому тексту, парившему в воздухе.
— Смотри, — Виктор провёл пальцем по строке, и она подсветилась. — Изабель взывала не к «душе» или «духу», а к «двум ипостасям тела Алана». Тела, Вика! Обычная городская ведьма в те времена не могла знать о хромосомах, но она интуитивно, магически, вычленила самую основу. У женщины — две X-хромосомы. У мужчины — X и Y. Мужское и женское начало, зашифрованное в плоти.

Он посмотрел на неё, и в его изумрудных глазах читалось потрясение от собственной догадки. Что, если Изабель, пытаясь разделить тело Алана, на самом деле… разделила его хромосомный набор? Одна половина получила X-хромосому… и стала женщиной. Другая — Y… и оказалась мужчиной. Не метафорически, а генетически.

— В стандартных ритуалах призыва доппельгангера делят душу, а не плоть! — громко выдохнула Виктория, сжимая виски пальцами. Её собственная магия, тёмная и интуитивная, отзывалась на эту теорию зловещим гулом. Изабель, ты не просто отчаянная, ты ещё и безграмотная! — с горькой иронией бросила она в пространство. Жалюзи на окне шевельнулись, будто в ответ. — Вот за что и поплатилась.

— Не суди её строго, — тихо усмехнулся Виктор. — Она не ответит. Давай лучше подумаем, как эта история… объясняет нас.
— Мы… родственники? — Виктория округлила глаза, в её голосе прозвучал леденящий душу ужас, смешанный с надеждой.

— Если бы всё было так просто… — Виктор громко вздохнул, и его плечо тепло и тяжело упёрлось в её. — Речь идёт о фундаментальной магической манипуляции на уровне самой сути жизни. Будь мы просто прямыми потомками Алана, наше феноменальное сходство давно растворилось бы в плавильном котле поколений. На кого из родителей ты похожа?

— Отца я не видела никогда. Как и деда, и прадеда… У ведьм в нашем роду это почти традиция, — её голос дрогнул. — Маме даже диагностировали родовое проклятье. Снять его не смогли. Не успели…
— Прости… — Виктор мгновенно всё осознал. Его губы легко, почти неощутимо, коснулись её виска. Это прикосновение не было поцелуем, но оно выражало глубокое понимание и разделённую боль. — Но ты похожа на кого-то из предков?

— На прабабушку! Вылитая копия. У меня даже есть её дагерротип².
— Погоди, давай додумаем. Я тоже — вылитый портрет моего прадеда. Меня тоже воспитывал только отец. Мать… исчезла сразу после родов. И такая история, Вика, преследует нашу семью вот уже почти… семьсот лет. С того самого времени.

— Ничего себе… — громко выдохнула Виктория. — И что это нам даёт? Какой вывод?
— Если я правильно интерпретирую механику подобных тёмных ритуалов, то все прямые потомки Алана — не просто его потомки. Они… его магические реплики. Но с каждым веком сила заклятья ослабевает. И теперь, семьсот лет спустя, для нового воплощения ему потребовалось проявиться не в одном, а в двух телах. Разделённых, но неразрывно связанных.

— Нет, — прошептала Вика, закрывая лицо ладонями. Голос её сорвался. — Это чудовищно. Мы… мы что, клоны? Отголоски?
— Мы можем это проверить, — его голос прозвучал удивительно мягко и твёрдо одновременно. Он отстранился, и в его движениях появилась решимость учёного, подошедшего к кульминации эксперимента. — Ритуал призыва крови. Он показывает не просто родство, а генетическую идентичность. У меня есть доступ к его проведению. Понадобится свеча, обсидиановая игла и чистый пергамент.

Виктор извлёк из внутреннего кармана пиджака белоснежный шёлковый платок. Он аккуратно расправил его на маленьком кухонном столике. Сверху поставил массивную восковую свечу цвета слоновой кости. Рядом разместил длинную ритуальную иглу из обсидиана с изящной резной рукоятью. Завершил композицию прямоугольником старинного пергамента, на котором углём был начертан символ «Ансуз»³ — руна, символизирующая предков, послания и наследие.

Его движения были размеренными, без тени суеты. Он не проявлял признаков волнения. Каждое его действие было точным, осмысленным и наполненным внутренним содержанием. Он зажёг свечу простым щелчком пальцев, и пламя вспыхнуло ровным, почти бездымным столбиком белого цвета. Воздух вокруг затрещал.

— Начинаешь? — ведун произнёс, протягивая Виктории обсидиановую иглу. Его взгляд был серьёзен и полон безмолвного вопроса.
Всё верно. В соответствии с древними негласными традициями, подобные ритуалы всегда инициировала хозяйка дома.

Она взяла иглу. Холодный вулканический камень обжёг её пальцы, но ведьма не дрогнула. Одним быстрым и точным движением она проколола подушечку указательного пальца. Алая капля крови выступила и, стремительно тяжелея, медленно упала прямо в центр руны на пергаменте. Ведун повторил то же действие. Две капли крови, одна алая, другая чуть темнее, соприкоснулись на древнем знаке, на мгновение застыв в своих формах, прежде чем медленно, но неотвратимо слиться воедино.