Несущий свет

Предисловие

Сей манускрипт был изъят из личных архивов семьи Дециев Орденом Сервитуариум в 85 году по окончании Священных Войн. Исследование, проведенное братом Северием, базируется на анализе личных дневников и исторических документов, и согласно выводам, вероятно, целью создания данного текста была пропагандистская деятельность, направленная на очернение одной из наиболее значимых патрицианских семей. Однако, учитывая временной промежуток в 956-967 лет (более точно определить период не представляется возможным), описанным событиям присущи элементы художественного вымысла, поскольку они не имеют документальных подтверждений и противоречат сохранившимся хроникам.

Изложение представлено в оригинальном виде, в котором оно было обнаружено в архивах вместе с другой запрещенной литературой, и не подвергалось цензуре. Исходные дневники, к сожалению, не были найдены и, вероятно, либо утрачены навсегда, либо тщательно скрываются семьей Деций.

Данный текст также запрещен к публичному доступу и распространяется исключительно среди членов ордена, обладающих уровнем допуска не ниже пятого кольца.

Глава 1

Раб не мечтает о свободе, раб мечтает о своих рабах.

Леккос сжал губы, стараясь не дрогнуть рукой. Чернильное перо скользнуло по пергаменту, оставляя закорючку вместо ровной линии. «Опять...» — он со вздохом уставился на кляксу. Тело юноши сковывало изнеможение. В Скриптории не было окон и всегда царил полумрак, чтобы солнечные лучи не попадали на драгоценные талмуды, оттого Леккос никогда не знал точно, сколько времени они провели в башне.

Единственными источниками света были лампы, наполненные небольшими золотистыми камнями, что впитывали в себя солнечный свет, а затем излучали его. Огню, разумеется, не было места в царстве древних книг, существующих порой в единственном экземпляре. Обычно света этих минералов хватало на полдня. Сейчас они едва начали тускнеть, а Леккосу казалось, что прошла уже целая вечность…

— Сосредоточься, — голос Тарвина прозвучал мягко, со звенящей знакомой усталостью.

Учитель сидел напротив, его худые пальцы перебирали ветхие страницы и свитки. На запястьях сервита поблескивали три медных браслета. Леккос знал значение каждого: «Свобода чтения», «Право учить», «Обязанность молчать». В отблесках приглушенного света чернела одна и та же гравировка на каждом браслете: «Servio, ergo sum».

— Если легат увидит, что ты снова дрожишь, он прикажет вырвать ноготь за каждую кляксу, — Тарвин поднял глаза. Его лицо, изрезанное морщинами, напоминало старую карту. — Ты же помнишь историю с Калло?

Леккос помнил. Один из рабов-писарей, допустивший ошибку в отчете о налогах, лишился пальцев не так давно. Нерос назвал это уроком, чтобы после тот внимательнее относился к документам. Учитывая, что Леккосу хозяин уготовил более важную роль, требований к нему было больше. И не оправдывать ожиданий господина Деция было чревато последствиями.

Со вздохом пригладив копну коротких каштановых кудрей, парень провел рукой по лицу, прогоняя навалившуюся сонливость.

— Я не Калло, — проворчал он, снова погружая перо в чернила. — И никогда не буду на его месте.

Тарвин усмехнулся. Леккос внимательно вчитался в строку, которую только что испортил: «Магические народы своими лживыми и тщедушными обещаниями жаждали заполучить могущества большего, чем у них уже было. И только свет Империи уберег ее от тьмы порабощения».

Чернила еще не высохли, и буквы блестели, как свежая кровь, и парень смахнул их, пока поверхность не успела впитать слова, оставив этот несмываемый след, подобный шраму. Он потянулся к оригинальному свитку — потрепанному, с выцветшими витиеватыми рунами — и сравнил. В оригинале было написано: «Из милости и милосердия старший народ аль`пани, коих вела за собой Аурена, Несущая свет миру сему, предложил союз людским правителям, и только те, что заняли срединные земли, отказались, пойдя по иному пути».

Леккос задумался. Может, ему стоило подобрать какие-то другие слова? Такие, что передадут правду, но завуалированно? Аквилантис позволяет трактовать целые фразы совершенно по-разному в зависимости от контекста, в котором употребляется. За шесть лет обучения юноша хорошо овладел этим инструментом. Язык, созданный, чтобы передавать всю полноту красоты окружающего мира, для поэзии, легенд и баллад… и чтобы нести правильные истины потомкам.

— Ты снова это делаешь, — констатировал сервит, вставший позади и внимательно наблюдавший, как подопечный, взявшись за перо, выводит новые строки.

— Что именно? — спросил Леккос, не отрывая глаз от текста.

— Сомневаешься, — Тарвин ткнул пальцем в недописанную строку.

Теперь там значилось: «Мудрость правителей Империи помогла им избежать опасного союза с народом аль’пани из-за возникших разногласий и недоверия…»

— Здесь не должно быть упоминания союза. Это покажет наших врагов как равных. Подчеркни, что аль’пани… точнее эльфы, хотели обманом заполучить власть над нашими землями. Найди более подходящее по смыслу слово.

Леккос стиснул зубы. Это была самая тяжелая часть скриптора — выбирать, что станет правдой, а что — ложью.

— Я не могу не сомневаться, — признался юноша, с раздражением отбрасывая перо в сторону, — с тех пор, как господин Деций отправил меня сюда, в Скрипторий.

— Все, что делает хозяин Деций, — Тарвин всегда подчеркнуто не называл Нероса господином, — имеет свой смысл, мальчик. Он никогда не делает того, что не натолкнет нас на верные мысли. А только так можно стать гражданином Империи. Твое обучение и помощь в столь нелегком деле, как перевод и переписывание всех этих свитков, тоже часть урока, который хочет тебе преподать хозяин.

— Зачем тогда учить нас читать старые тексты, — Леккос уже не раз задавался этим вопросом за последние шесть лет, — если все равно переписывать? Чтобы потом терзаться от вопросов, на которые никто не даст ответы?

— Чтобы помнить, — поправил Тарвин. — Правда — как яд. В малых дозах она делает сильнее, в больших — убивает. На нас, скрипторах, лежит больше бремя — донести до потомков историю. И то, что мы вложим в эти тексты, сформирует мышление целых поколений. Не забывай об этом, когда в очередной раз захочешь заняться самодеятельностью.

— Я не хочу быть скриптором, не хочу этой ответственности…

Тарвин замер, потом медленно сел, будто в его костях скрипнула каждая прожитая година. Леккос знал, что, несмотря на старческий вид, мужчина был куда моложе, но доставшийся ему дар вытягивал из сервита все жизненные соки, подобно сорняку.

Глава 2

Когда торжественная часть закончилась, патриции и офицеры отправились на праздничный пир, и как только двор опустел, на лица присутствующих словно легла тяжелая тень.

— Чего раззявились?! — прикрикнул один из надзирателей. Раздался свист плети, за которым последовал короткий вскрик боли. — Пошли прочь — или дел не осталось?!..

Гатус уже был тут как тут, готовый сопроводить Леккоса в его камеру… вернее, в покои. Сейчас парень был несказанно рад возможности скрыться от окружающих.

— Вечером тебя позовут, будь готов, — произнес негромко Тарвин, когда они шагали по коридорам поместья. Их намеренно вели длинным путем, чтобы рабы не попадались на глаза господ во время пиршества.

— А вы? — с тревогой поинтересовался Леккос.

— Хозяин ждет меня… Не беспокойся, все будет в порядке, — добавил сервит, заметив, как округлились глаза подопечного. — Ему всего лишь нужен мой дар, раз другие целители не справились.

Леккос не был так уверен. Быть может, он ответил легату недостаточно почтительно? Или нарушил какой-то этикет? А ведь за то время, что он на попечении Тарвина, тому доставалось за все его осечки и ошибки…

Когда юношу оставили наедине с самим собой в небольшой пустой комнатке, ощущение, что он словно зверь в клетке, лишь усилилось. Дверь никогда не запирали, поскольку стража знала, что послушный раб никогда не уйдет без дозволения. Да и куда?.. Дальше стен Масерии, непрестанно охраняемой имперскими легионами, все равно не сбежит, а обратная дорога беглецам заказана. Только в петлю или, что хуже, на столбы, где солнцепек, жажда и стервятники сделают всю работу.

В томительном ожидании время всегда тянулось дольше, особенно без дела, но как бы Леккос ни пытался занять себя, мысли расползались, как ужи. Он жаждал встречи с тем, кого называл учителем, но и боялся одновременно. Боялся не оправдать возложенных ожиданий.

А потому, сидя на кровати, парень лишь наблюдал, как медленно и неотвратимо догорает день. Пальцы невольно потирали шрамы на костяшках — следы его былой слабости, которые никто не видел. И даже магия созидания Тарвина не могла стереть их полностью.

«Предатель», — перешептывались рабы, когда он проходил мимо. «Безродная тварь», — бросали ему в спину патриции. Для всех он был избранником богини удачи Фатаны, совершенно незаслуженно получившим свое место. И каждый из них, будь то раб или аристократ, жаждал оказаться на его месте, но лишь потому, что они не знали, что скрывается за ширмой «отеческой» любви Нероса Деция. Цена его расположения — наказание за каждый промах и шрамы, которые становятся напоминанием о собственной неидеальности. Вот только следы, что остались после отрубания пальцев, ударов бамбуковой палкой и содранной кожи, никто никогда не увидит.

— Слабак, — прошипел он себе, но тут же сглотнул ком в горле.

Вот кем он был на самом деле. Не везунчиком — слабаком, который только и может, что терпеть. Чтобы жить…

«Жить. Просто жить», — билось в висках. Он помнил, как мать прятала его в яме с трупами, когда легионеры вырезали их деревню. Помнил, как разрывал промерзшую землю, чтобы добыть кореньев. Как выворачивало наизнанку, когда он пытался утолить голод незнакомыми грибами и поздними ягодами. Как готов был принять смерть, когда его окружили конные всадники в черных доспехах…

«Ты должен выжить. Ты должен...» Вот только ради чего? Ради матери, чье лицо давно растворилось в тумане памяти, оставив лишь смутное воспоминание о нежности материнских рук? Ее голоса, эхом отдающегося в голове в минуты отчаяния? Прошло почти двенадцать лет, но было ли выживание истинной причиной, почему он каждый раз покорно выполнял все, что от него требовали? Наверное, когда-то так и было, но не теперь, когда он знал, что жизнь сама по себе не стоит ничего, если не подкреплена властью и силой. Сила у него была, пусть слабая и хрупкая. А вот власть…

Взгляд Леккоса скользнул по столику, где аккуратными стопками были разложены книги для перевода текстов. Он всегда занимался самостоятельно, вне Скриптория, однако те труды, над которыми он работал, не видела ни одна живая душа. Его собственные труды. Его история… Разве не этого добивался от него Нерос? Может, господин и правда хотел, чтобы именно Леккос нашел те самые слова, которые могут изменить все?.. Стоило ли рассказать ему об этом порыве или такая самодеятельность лишь разозлит легата?

Шаги в коридоре заставили его вздрогнуть. Парень встрепенулся, быстро выпрямился, стараясь не смотреть на вход, чтобы не вызвать подозрений.

— Идем, хозяин ждет, — Гатус без предупреждений распахнул дверь и теперь силуэтом чернел в проеме.

Не произнеся ни слова и не подымая глаз на надзирателя, Леккос покорно последовал за ним по поместью. В здании уже царило сонное спокойствие. Откуда-то доносились звуки музыки — кто-то продолжал празднество. Слуги уносили с пира золоченые блюда с остатками трапезы под зорким присмотром, чтобы даже объедки достались не рабам, а дворовым псам.

Однако, к удивлению Леккоса, Гатус вел его не наверх, где был кабинет Деция, а вниз, к катакомбам. Обширная сеть служила и погребом, и местом для заточения пленных, которых отряд легата привозил после походов. Но чаще всего тут просто наказывали провинившихся слуг и рабов… Юноша невольно сглотнул.

— Что, ссышься, писака? — оскалился Гатус, словно учуявший обуревавший парня страх. — И правильно делаешь. Отсюда ре-е-дко возвращаются невредимыми…