Neurosoul том 1.

Глава 1. Вещие сны

«Позвольте моему сердцу выпорхнуть из груди, я разрушу этот мир и построю вновь».

Сумасшедшая Нэн

Дрянной был день, как ни крути.

— Прекрасный день, не находите? — доктор вежливо покачал головой, расплывшись в отеческой улыбке.

— Да, конечно, док, — Дэвид не был особым любителем спорить.

Это все Полет Миражей. Он разрывает небо и заставляет видеть сны. Оставалось только распахнуть глаза и взглянуть в напичканное красками небо, чтобы сны прошли насквозь, сделав зрачки стеклянными.

В тот день его настигла пятибалльная смерть, хотя синоптики обещали, что Полет Миражей не минует отметки в три единицы. Всего две цифры – один, и ещё один, если сложить, будет не больше двух, но этого хватило, чтобы убить его половину. Лучшую его половину, говорил себе Дэвид, правую. Как и большинство людей, он был правшой, и рабочая рука ему была дорога. Он держал ей ложку, расчесывался и умывался, заряжал оружие и бил дубинкой, и по утрам вставал тоже с правой ноги, потому что не любил с левой. Теперь ему приходилось стаскивать ее с кровати, дубовую и непослушную до тех пор, пока он не выпьет лекарство. Хватило каких-то двух баллов, чтобы заболеть, а ведь он даже не дождался пяти. Рука его тряслась, заставляя промахиваться по движущийся цели с тех пор, как он попал под неуправляемую стихию.

С этого времени Дэвид решил синоптикам больше не верить. Это следовало сделать ещё когда он стоял на одном колене, протягивая кольцо Бетани в садах Гируза, и их накрыла песчаная буря. Тогда-то она его и бросила. С тех пор минуло около года и после этого он еще видел ее пару раз в борделе, но проходило время, а прогнозы точнее не становились. Не доверяя им, он, быть может, держался бы поближе к валунам, чтобы спрятаться за них, когда дюжина самоубийц вперивалась взглядами в небо. Тогда сны не вошли бы в его глаза и не умертвили его нервы.

В конце концов, это они хотели умереть, а не он. Сборище отчаянных разверзли глубокие глотки, будто хотели проглотить звезды, хотя от них не требовалось ничего, кроме распахнутых глаз. Небо потемнело, а потом посветлело, став похожим на сплошное полотно из полыхнувших сверхновых. Тогда Полет Миражей сам превратился в огромную зияющую глотку, наполненную звёздами, и проглатывал всех, кто явился к нему. Полыхающий зев выжигал глаза и забирал разум.

Они пришли туда с разных уголков Марса, чтобы превратиться в недвижимые рыжие камни, усеивающие пыльную долину. Это был их выбор. «Они потеряли свои души», - иногда думал Дэвид, хотя не знал, что такое душа. Ему нравилось думать, что она существует, представляясь теплой зефирной дымкой, плавающей в горячем какао. Какао Дэвид тоже любил, но не больше, чем свою правую ногу или руку.

Лучше бы оставить их в покое, как они и хотели. Но городской департамент решил по-другому. Отряд быстрого реагирования был послан спасать самоубийц. Рядом с Дэвидом шли его сослуживцы, но не повезло больше всего ему одному. Отступая в укрытие, он запнулся о камень и полетел вниз. Зрительные элементы, закрывающие его глаза, треснули уже на двух баллах. Часть снов просочилась сквозь трещины, словно ледяное перламутровое молоко, и Дэвид почувствовал, как у него холодеют глазницы. Даже когда он отвернулся от неба, сны преследовали его. Они зацепились за разум и не хотели отпускать. Полет Миражей начал жечь через череп, проламывая грезами кость. К тому моменту, как Дэвид заполз за большой валун неподалеку, он уже не чувствовал части губы и нижней трети правой ноги.

— Это случилось пару месяцев назад, — Дэвид сокрушенно опустил голову. — Кое-кто сказал, что еще пара месяцев, и моя рука повиснет как плетка.

— И кто же вам такое сказал? — с интересом спросил доктор.

— Ну… кое-кто. Кто знает в этом толк.

— Не стоит верить всем, кто считает себя в чем-то экспертом.

— Даже если его сестра побывала под Полетом?

— Даже.

— Он говорит, что и с моим мозгом будут неполадки. Что будет с моим мозгом, док?

Доктор поджал губы. Значит, все-таки правда. Эти врачи говорят никого не слушать, а сами повторяют за слухами. Или вовсе молчат.

Если честно, Дэвид не хотел знать ответ. Скорее всего, он лишится возможности думать. Поэтому думать сейчас для Дэвида было особенно приятно, хотя он не очень любил этим заниматься. Мысли в его голове всегда шевелились неохотно. В его личном деле говорилось, что это было обусловлено его генетическим штампом. Когда Дэвид был еще в утробе матери, он уже задумывался как генсолдат, и многие считали, что им не требовались мозги.

«Ни слушай никого. Ты рожден, а, значит, в тебе есть смысл», — ворковала мама, целуя его в белесую макушку. А остальное не важно, говорила она. Когда он поступил на службу в марсианскую гвардию, она сказала, что он быстр и эффективен, а быстрые и эффективные глупыми не бывают, и он ей поверил. Он всегда верил ей, до самой ее смерти.

Мутные капли дождя медленно стекали по стеклу, притягиваясь друг к другу, сливаясь воедино и тяжелея. Став крупными, они ускорялись и падали вниз, оставляя после себя мокрые борозды. На их место приходили другие капли, жирные и пузатые, влага поспешно бежала по проторенному пути, будто на финише ее ждала какая-то награда. За окном снова занялся ливень, делая мрачной и без того унылую, вечно утопающую в ночи Арсию. Еще пара дней и дожди сменятся на колкий град. Надвигались холода.

Глава 2. Одиночество

Иногда Дэвид размышлял о том, что такое одиночество. Раньше он не задумывался об этом, потому что не любил думать. Но после Полета Миражей у него просто не осталось выбора. Размышлять об одиночестве оказалось самым простым, хоть и не самым приятным делом.

С тех пор, как распался Марсианский Союз, он редко бывал в казармах, только на сборах или попойках, и чувствовал себя совершенно свободным. Он мог вставать на пять минут позже, а иногда на целых десять, надевать носки разного цвета, если не найдет одинаковых, не чистить зубы каждое утро и не есть кислую капусту, когда не хочется.

— Казенные харчи должны подчищаться полностью, — командир доводил до него истину каждый раз, когда Дэвид говорил, что от капусты его пучит.

Сейчас все изменилось. Однако он, бывало, все же жевал капусту время от времени вопреки своему хотению. Кислую, и отвратительно хрустящую на зубах — чтобы помнить, насколько он свободен.

Казалось бы, у него было все, о чем только можно было мечтать, и Дэвид мог скрести сковороду сколько пожелает, счищая с нее запекшиеся шкварки. Мама не любила, когда он делал так. Ее не стало, и он набивал шкварками пузо сколько влезет, но почему-то они уже не казались ему такими вкусными.

Отца Дэвид никогда не видел, он подозревал, что его и вовсе не существовало. Мать участвовала в госпрограмме по рождению генсолдат, и ей подселяли безликий модифицированный материал. Временами он чувствовал себя человеком только наполовину, но мама убеждала его, что любила бы его как целого, даже если бы он родился без рук или ног, как некоторые неудачные младенцы. У нее тоже не было никого, кроме сына. Дэвид слышал однажды, что она тоже живая только наполовину. Генный эксперимент без корней и прошлого... неважно, это все неважно. Из каких бы половин она не была сделана, она любила его, а когда умерла, унесла свою любовь в могилу. А вот Бетани его оставила, при этом даже не умерев.

— Ты настолько туп, что даже не заметишь, что меня не нет рядом, — бросила она напоследок.

Это была неправда. Дэвид скучал по ней и очень сильно чувствовал, что ее нет рядом. Трудно не заметить отсутствие теплого тела на кровати, особенно когда оно большое и вкусно пахнет. Это все песчаная буря. Бетани просто обиделась на него. Виноваты синоптики, а не он.

В одно мгновение вокруг не осталось ни единой души. Странная пустота преследовала Дэвида по вечерам, догоняя его в маленькой квартире с удобными стульями, и это ему не нравилось.

— Ах… ох…

Сегодня ночью он выбрался отдохнуть. Ему досталась уютная комнатка. Несмотря на огромную кровать, занимавшую почти все пространство, она не казалась маленькой. Скорее, оптимизированной. Дэвиду нравилось все оптимизированное, особенно когда большую часть занимает функциональное. Прямо как эта кровать.

Алый цвет одеяла и оборки по краям кровати должны были создавать романтическую обстановку, и они создавали — Дэвиду с каждой секундой казалось, что в нем росла романтика. Приглушенный свет мягко ложился на стены, скрывая за полутьмой облупленную краску. Иногда он мигал, реагируя на слишком громкие шлепки.

Недалеко от кровати, у самой стены растянулся плоский аквариум с огненными вуалехвостами. Они прятались за вёрткими, похожими на червяков водорослями, спокойно дремав в ворохе суетливых пузырьков воздуха.

Никто из рыбок ни разу не обратил внимание на мигание света. А вот Дэвиду это мешало. Обычно его не трогали яркий свет или его отсутствие, или приглушенные стоны, идущие сквозь тонкие стены сверху, сбоку и снизу. В какой-то мере все это способствовало делу, но сейчас мысли роились в мозгу, и раздражали даже тихие вздохи. Не говоря уж о самых громких, рождавшихся под самым его носом. Дэвид повернул ее спиной, чтобы не видеть лицо. Стоны девушки смахивали скрип несмазанного импульсника.

— Код пятьдесят-девяносто, — приказал он обширной блондинке, лица которой не помнил. — Громкость на минимум.

Девушка дернулась как-то нервно и недобро.

— Ты что, сдурел?! — вдруг взревела она. — Я не робот, идиот!

Дэвиду стало неловко. Он вдруг вспомнил, что точно, сегодня взял живого человека. После расставания с Бетани он ходил в бордели только к дроидам, и тем самым считал, что в какой-то степени хранил ей верность. Но после того, как он встретил ее в том же самом борделе в центре города, куда наведывался к роботам, а потом еще раз, и еще, он стал ездить на окраину, решив, что хранить верность не обязательно.

— Извини, — Дэвид проявил вежливость, но не остановился. — Помолчи, пожалуйста…

Молчание показалось ему недовольным. Не из-за того ли, что он перепутал ее с роботом или потому что ей неуютно рядом с ним? Дэвид решил поспешить, хотя за эти деньги мог купить выпивки на целый вечер.

Солдат сделали большими: большие руки, большие плечи, большой рост и большие ноги, даже шеи у них и то были большими. И ладони тоже. Генмоды могли проломить бетонную стену кулаком, оставив на костяшках пальцев только пару неглубоких ссадин. Их недюжая сила поражала и многих пугала. Как и то, что болталось впереди, тоже большое, как и все в их телах.

Обычно не принимавшая никакого участия в бою деталь была лишь побочным продуктом работы ученых, а те не особо заботились о социализации солдат. Генмоды создавались не для этого. Поэтому об уменьшении отдельных частей тела речи не заходило. Пришли другие времена, и маленькие большие недостатки ударили по кошелькам первого поколения генсолдат. Многим приходилось разоряться, доплачивая за свои размеры. Так случилось и сейчас.

— Может, на ста сойдемся? — спросил Дэвид, посмотрев на девушку с надеждой.

— Сто было пару дюймов назад. Плати или дальше ходи к дроидам.

Глава 3. Неожиданность

С тех пор, как человечество изобрело гравитаторы и применило технологии в масштабах планеты, купольные города ушли в небытие. Когда-то они удерживали под непроницаемой шапкой из сверхпрочного крионановолокна тысячи и тысячи человеческих вздохов, ведь за их пределами Марс отчаянно пытался остаться самим собой: ржавым, неприветливым, ворчливым. У каждой планеты был свой язык, Марс разговаривал с человеком ураганами, разряженной атмосферой, обжигающим холодом по ночам, и знойной жарой — днем.

«Уходите, чужаки, не трогай мое спокойствие», — будто говорил он человеку, обрушивая очередной купол ураганом. Когда не оставалось воздуха в сотнях легких, не успевших спрятаться в аварийных укрытиях, он ликовал, пропуская в атмосферу очередную порцию смертельного радиоактивного излучения.

После формирования магнитного поля он все еще цеплялся за отсутствие гравитации, стремясь изгнать чужаков. Открылась завеса темной материи, и появились гравитаторы. Адские Долины Смерти потеплели до двадцати градусов по Цельсию. Марс сдался.

«Купола обрушились, а люди превратились в блох», — подумалось Дэвиду, шагавшему широкими шагами вниз по мостовой.

В блох, перескочивших через бетонные стены купольных городов. Он еще маячил там, на горизонте, слева от каменных грудей уродливой великанши, возвышаясь над суетливым мегаполисом бледной расколотой скорлупой. В вечной темноте Арсии были незаметны каркасы и блеск крионановолокна, разрушенный купол неровными тупыми осколками осел на бетонные стены, уже не в силах окольцевать город полностью. Город, который забыл о нем сразу же, как только появилась атмосфера.

«Если я и блоха, то очень большая», — решил Дэвид, устыдившись, что подумал о людях так плохо. Нехорошо называть людей блохами, пусть даже они и очень похожи.

Город так быстро разрастался, что начинал смахивать на земные трущобы. Дэвид никогда не был на Земле, но ему было приятно думать, что здесь не хуже, чем там. Сильнее всего это было заметно именно на окраинах: здесь строили то, о чем власти никогда и не подозревали. Наверное, потому, что им и дела нет до окраин. Они никогда не видели дальше купольного кольца — элита, а что творилось за ним, их не интересовало. Поговаривали, что когда-то было по-другому, но эти благостные времена Дэвид не застал.

Вдоль узких улочек тянулись кривые шершавые дома и мелкие забегаловки с кричащими неоновыми вывесками, утопая во тьме так же, как и лица прохожих. Марс был мал и приходилось тесниться, хоть за пределами мегаполиса и развернулись километры каменной пустоши. Город роился, осторожно поджимаясь с окраин, закрывая воротники широких плащей от сухого песчаника. Временами песок скрипел на зубах, напоминая, что Марс еще мечтает об отмщении, или просто хочет снова побыть в молчаливом спокойствии космоса.

Навстречу стекалась плотная, широкая людская волна — в баре «У бородача Стенли» сегодня день отчаянных скидок, и Дэвиду пришлось побороться за движение в противоположную сторону. Мимо мелькала пестрая марсианская мода, не менее отчаянная, чем скидки у бородача Стенли. Почему марсиане не умели носить что-то более неприметное, для Дэвида оставалось загадкой. Сам он довольствовался казенными черными берцами, серыми плотными штанами и футболкой, поверх которой была накинута совершенно обычная куртка коричневого цвета. Все это было очень оптимизировано и очень функционально, в отличие от ярко-желтой тряпки с неоновой подсветкой, которая болталась на верхней половине туловища того прохожего. Такую видать через несколько кварталов отсюда, по такой точно не промахнешься. Дэвид уже прикидывал, со скольки метров сможет попасть в эту яркую мишень. Прохожий мог быть потенциальным нарушителем порядка. Для Дэвида они все были потенциальными — их так учили. Оценивая моду и внешность прохожих, он прежде всего рассчитывал, насколько они легкие цели.

Мимо пробежала стайка резвых мальчишек.

— Простите, господин! — сразу же извинился один, по неосторожности налетевший на большого и широкого Дэвида. — Оо… — протянул лысый мальчик лет семи, задирая и задирая голову, в конце концов остановившись на лице Дэвида — не менее широком, как и все его тело, с твердыми очерченными скулами, мощной челюстью и спокойными бледно-голубыми глазами.

Мальчишка был поражен ростом генсолдата, и раскрыл рот, не скрывая своего изумления. Высокие люди на Марсе были редкостью, и Дэвид уже не удивлялся, что удивляются ему.

— Чего рот разинул, Томми, побежали! — мальчика двинули в плечо, и он отвернулся, отрывая взгляд он рослого незнакомца.

Дэвид смотрел вслед кучке мальчишек, сверкавших пятками, и в этот момент к нему закралась догадка. Больно уж они напоминали бездомышей, как и все на этой окраине — здесь даже дома выглядели, словно они были бездомны. Дэвид пошарил по бедрам, щупая карманы. Так и есть — украли кошелек. Он, быть может, и расстроился, но кошелек был совершенно пустым, а сам не стоил и десяти монеро. Несмотря на малые потери, отныне Дэвид смотрел в оба, опасаясь пропажи еще и браслета.

До места назначения — вниз, вниз и вниз, а потом направо, он добрался, держась за запястье. Здесь толпилась куча народу, ожидая прибытия транспорта. Тут же раскинулись ряды мелких лавочников, торгующих всякой ерундой. Чтобы сократить время ожидания и отвлечься от задубевших на холоде кончиков ушей, Дэвид прибился к одному из лавочников, занимая глаза безделушками. Он вжал голову в плечи и спрятал в карманы руки — ближе к ночи становилось еще холодней. К настоящей ночи, без теплых потоков воздуха, дувших с каменной пустыни жаркого синайского плато. Марс отвернулся от Солнца, позволив космосу хорошенько поморозить людей.

Глава 4. Взлом

— Такое просто слово… — голос, казалось, доносился отовсюду. Мелодичный, надрывный женский голос, льющийся, словно пение раненого соловья. — Сколько раз мы говорим его за день? «Да», чтобы войти в сеть, «да», когда принимаем звонки, «да» получая удовольствие или наоборот, если оплачиваем счета. Обыденность, пустяк. Эти слова ничего не значат…. Или все же значат?

На темном полотне неба проступили едва уловимые очертания человеческой фигуры, и она тут же пошла рябью. Стоило предположить, что еще немного, и она исчезнет, даже не появившись. Только она не испарилась, не растаяла в темной смоле воздуха, а стала множить свои помехи. Рябая фигура раздвоилась, отделив от себя еще одно тело, потом еще одно, и еще. Она словно дробилась под взглядами стоящих внизу людей.

Три, четыре, десять… голос тоже не исчез. Он отдал приказ фигурам спуститься, и они подчинились. «Она приказала спуститься сама себе?» — удивленно подумал Дэвид, уж больно фигуры были похожи друг на друга. Еще больше он удивился, когда действительно оказалось так — помехи, скребущие темное небо слились в четкие стройные фигуры женщин-дроидов, похожих друг на друга, как отражения. Они ходили среди людей, склоняясь над их настороженными ушами.

— Я — это ты, — шептали они каждому прохожему, рассекая теплую плоть бесплотными голограммами.

Люди то отступали, то отшатывались в ужасе, но вскоре поняли, что это всего лишь прозрачный образ и даже стали подставлять уши для слов. Фигуры вперивались в плотные тела, расплескивая ядовитые огненно-черные краски, и собирались вновь за их спинами.

— Я — это вы, — донеслось сверху, когда большая фигура в небе разомкнула губы.

Она осталась одна в темноте, загородив собой почти все небо. От механических плеч и фарфоровой маски лица рассеивалось слабое свечение, разгоняя тьму. Девушка… определенно, она походила на молодую девушку. По крайней мере, она была сделана из гладких материалов без ржавчины и щербин, и блестела новизной — это Дэвид подметил сразу. А все новое никогда не выглядит старым, и дроид тоже не выглядел.

Девушка показалась только по пояс, но хватало и этого — взору открывалось то, что многие не хотели бы ни видеть, ни знать. Стальная серебристая шея, стальные серебристые плечи и темные нити из нановолокна, питающие энергией тонкие гиперивые жилы по всему телу — жилы, отделяющие жизнь от смерти. Лицо, наполовину фарфоровое, наполовину механическое, раскрывало зияющую дыру с правой стороны челюсти — там, где не было сплошного белого глянца.

Когда она говорила, половина ее фарфорового лица билось на мелкие осколки, танцующие по щекам и скулам. Когда она замолкала, они снова собирались в непроницаемую маску. Ни одной эмоции нельзя было прочитать за этой маской, если она не поломается. Дэвид не знал, на сколько осколков она рассыплется, если девушка вдруг разозлится.

Один глаз топил в себе глубину бирюзового моря, сверкая почти малахитовой зеленью, второй оставался черным и не имел зрачка. Половина черепа дроида вынужденно была лысой — мыслящее ядро прочно защищалось толстой стальной пластиной со встроенными иглами датчиков. На другой половине — из синтетической кожи, торчал ярко-рыжий пучок волос, стекая по левому краю черепа и впалой щеке, словно острая волна. У этого лица не было четких, выверенных черт, разве что острый подбородок и пологие гибкие скулы, делавшие овал похожим на аккуратное гладкое яйцо. При каждом движении челюсти многочисленные жилы сгибались и разгибались, делая правую половину неестественно подвижным. Будто змеи кишели прямо в челюсти.

Приглянувшись, Дэвид понял, что снова ошибся. «Это не дроид, — второй раз за вечер подумал он, с досадой. — Это киборг. Дроид не станет натягивать на голову так мало кожи. Так же вообще никто не делает, только бывшие люди. Я бы тоже цеплялся за свои остатки, отвались у меня половина черепа. И тело заодно. Под стальными пластинами у нее настоящие мозги, а не мыслящее ядро. Это уж точно. Какая же она страшная, если все-таки хоть немножко живая. Зачем она не натянула кожу на лицо? Эти фарфоровые щеки очень пугают, да и механические тоже».

Сначала этот ворон… а потом она… новый мир путал его, и путал неприятно. Дэвид боялся, что однажды между ними — киборгами и дроидами, не станет никакой разницы, и живые станут мертвыми, а мертвые обретут право называться живыми. Интересно, она думает так же? Конечно… иначе бы не светилась на этом небе, и не говорила странные слова. Опасные слова, хоть еще и не произнесла ничего такого. Дэвид подозревал, что сейчас услышит нечто запретное, что не понравится его начальнику. Зачем тогда отключать дроидов и клубнику на больших экранах, если не сказать парочку опасных слов?

Из всей живой плоти у киборга осталась только часть черепа и один малахитово-бирюзовый глаз… а еще сердце, заключенное в прозрачные тиски груди, словно в тюрьму. Оно было живым, совершенно точно живым. Оно покоилось в огромной дыре, по самому центру, пустота вокруг сердца срезала правую и левую грудь. Конструкция напоминала песочные часы без тонкой перемычки, и вместо песка — живая плоть. Красное, до сих пор сильное сердце билось в кристально-прозрачной жидкости, заключенное в такую же прозрачную колбу. Тук-тук… тук-тук… каждое сокращение подсвечивалось золотистой вспышкой, скользящей по нежным волокнам питающих узлов.

«Оно все еще бьется… какое шустрое. Скорее всего, это ее собственное. С ней случилось что-то очень плохое, если у нее остался только кусочек головы. Наверное, она таскает сердце с собой, потому что хочет почувствовать себя живой, — с грустью подумал Дэвид. — Ей не хватило протоколов, по которым она может считаться живой имея только мозги».

Но сколько бы она не подключала к себе сердец, они все равно будут таскаться отдельно. Тут уж никуда не подеваться.

— Болезнь всепринятия поразила нас как проказа, съедающая тело годами. В итоге она все равно убьет. Знайте — вы уже мертвы, — черный глаз засверкал, разбитый фарфоровый рот скривился, будто от боли. — Вы впустили внутрь болезнь, потому что не заметили ее. Не заметили, потому что не распознали. Не распознали, потому что научились слепоте. Умиляетесь отвратительному? Восхищаетесь тем, чему следовало бы ужаснуться? Вы хотите жить мертвецами, — холодно обвинила девушка-киборг, указав на дроидов внизу. Рука сверзлась с неба большой голограммой, под большим указательным пальцем оказался один из взломанных роботов. — Вот кто принимает каждое ваше «да». Оно пользуется им, как паразит, усыпляющий хозяина уколами парализующего яда. Мы впускаем в свою жизнь «да», позволяя миру травить нас. Это язва, разъедающее кожу, мозг, душу… все живое.

Глава 5. Собрание

Прошло уже сорок три минуты и двадцать секунд, а Саландор Магилак все запаздывал. Через двадцать секунд его грузное тело тоже не появилось в проеме двери и Дэвид решил немного поработать над стульями. Он брал их за ножки и опускал на пол с массивных монолитных столов, пустовавших у дальней стены зала. Здесь должны сидеть его коллеги, но они запаздывали вместе с начальником. Фландер сказал, это потому что они старые.

— И чем старше, тем дольше они будут отсутствовать, — втолковывал он. — Тестируют всех, кто может помнить девице, устроившей взлом центральной системы связи. Некоторые могут вообще больше не появиться.

«Тот торговец тоже был старый, хорошо, что он не попался на глаза Магилаку. Неужели кого-то уволят? Или чего похуже».

— Надо тебе распускать слухи прежде официальной информации? — проворчал Сергей.

— Лучше подготовиться к худшему по слухам, чем быть наивным простачком.

— Это ты про меня?

— Нет, это я про оптимистов, — Фландер плюхнулся на стул рядом с Сергеем. — Я слышал, что все сотрудники старше сорока сейчас сидят в десятом кабинете и проходят тесты на лояльность. Те, кто могли помнить о Нэнсис. Говорят, она буйствовала на Марсе лет двадцать или тридцать назад, а потом она пропала, о ней стерли всю информацию и засекретили все дела.

Дэвид слушал внимательно, хотя и делал вид, что ему все равно. Слухи были совсем новыми, им насчитывалось только сорок три минуты и двадцать секунд… уже пятьдесят пять секунд, но ему они казались очень правдоподобными. Фландеру только-только исполнилось тринадцать, Сергею — пятнадцать, Кельвину, Маурусу, Томашу и Джамалу было по четырнадцать, ему самому — тринадцать с половиной. Остальные тоже выглядели не слишком взрослыми. Все находящиеся здесь вышли «из одного помета», как любил поговаривать начальник Магилак. Он, вероятно, намекал на одну оплодотворенную партию матерей генсолдатов в первую пятилетку генетической сортировки, но Дэвид не очень был в этом уверен. Он просто брал стулья с массивных столов и опускал, брал и опускал.

— У Магилака зоркий глаз. За кого он зацепится — не отпустит, — предостерег Фландер. — Так что не задерживайте на нем взгляд, но и не отводите слишком быстро. На каждого можно что-нибудь найти, особенно если это тест на лояльность.

Эти слова совсем не вселяли уверенности. Напротив, они ее очень уменьшали. Дэвид чувствовал, что смотрит почему-то не так, как сейчас необходимо. Вероятно, ему недостает решительности, или ненависти. Он просто помнил свою мать и то что она говорила ему.

«Что не рождено не имеет смысла»... То же самое говорила эта странная стальная женщина с рыжей гривой на левой половине черепа и живым сердцем в груди. Эта фраза всегда вызывала тепло в его душе. Не потому, что это было чьим-то лозунгом или призывом, а потому что это говорила ему мама. Вдруг память о ней сделает его взгляд слишком… противозаконным? Магилак увидит это. Дэвид решил задобрить его усердной работой и чаще смотреть в пол.

— Так и знал, что Фрэнсис с Тарледом что-то замышляли. Еще с тех пор, как эта чокнутая пыталась предотвратить развал Союза, — крупное тело Магилака вонзилось в проем двери, разбрасывая вокруг себя недовольство. Мужчина подошел к столу, громко шлепнув кипой бумаг о его поверхность. — Видимо, им военный тоталитаризм милее, чем возможность выйти на улицу без страха получить пулю в лоб. Десять лет я нутром чуял — они только притворяются. Она снова объявилась — и на тебе. Сенсоры сразу зафиксировали всплеск антилояльности. Кто бы мог подумать? Конечно же я.

— Капитан, — засуетился Маурус, подскочив к столу начальника.

В его обязанности входило настройка галографических элементов непосредственно перед презентацией, но внезапное появление Мауруса застало его врасплох.

— А кто я по-твоему? — проворчал Магилак. — Хватит каждый раз елозить, как вошь, когда я появляюсь в твоем поле зрения. Иначе я решу, что ты мне не рад и найду кого-нибудь другого на эту работу, — Магилак хохотнул коротко и сурово, без особого удовольствия.

Он тоже был генсолдатом, когда-то, в своей наполненной событиями молодости. Сейчас он остановился на звании капитана и, видимо не особо стремился наверх. Слухи о Магилаке ходили совершенно противоречивые, и все они обгоняли друг друга по таинственности. Некоторые из них подтверждались грамотами и наградами, которые усыпали его грудь еще до развала Союза и удвоились уже после, некоторые так и остались в секретных архивах под толщей кодировок и грифов «совершенно секретно».

«Я служу народу, а не режиму», — сказал он однажды новому правительству, и никто не помнил, чтобы Магилак за эти годы поменял свои слова на какие-то другие. Руководство госкорпораций высоко оценило его слова, когда Магилак принял «сторону народа» во время переворота. Наверное, именно поэтому Магилак и не продвинулся в звании дальше капитана. Ведь нет никого полезней, чем отличный военный во время переворота «за народ», и нет никого опасней, чем военный, решивший поддержать за этот народ еще один-другой переворот.

Магилак был, как и все солдаты высок и плечист. Темные густые волосы, слегка подернутые сединой не помещались на голове, стекая по щекам густыми бакенбардами. Брови нависали над глазами, делая их еще темнее, чем они были. Никто и никогда не видел Магилака без формы – зеленого кителя с эмблемами Новой Конфедерации и 2 звездами на плечах. Ходили слухи, (как раз из числа тех таинственных) что у Магилака имеется еще один китель — специальный, спальный, который заменяет ему по ночам пижаму. Капитан казался всегда чем-то недовольным.

— Вы ничего не слышали о Нэнсис, потому что никто о ней ничего не говорил, — буркнул Магилак. — А никто ничего о ней не говорил, потому что «Голем» засекретил о ней все данные, стер из своей памяти и выкинул ключ. Слишком опасные идеи у этой дамочки, чтобы позволить народу о них помнить. Надеюсь, этот пункт мы сразу закрыли, и никто не будет задавать глупых вопросов.

На часах было два часа ночи. Магилак выглядел злым.