Нейроэфир: Ренни. Начало

ГЛАВА 1

━━━━━ ✦ ━━━━━

НАКАЗАНИЕ И ПРЕСТУПЛЕНИЕ

На залитой утренним солнцем скалистой площадке всё было готово к казни. На груде бесформенных камней сидел палач — огромный молодой человек с изуродованным лицом: обожжённая кожа, рассечённая бровь, неровно сросшийся нос, всё в нем, будто бы нарочно, вызывало отвращение. Это был известный в местных кругах Гаргул. Он поглаживал череп, привязанный к поясу, что-то бормоча себе под нос. Перед Гаргулом на коленях стоял тощий побитый паренек с бритой головой и татуировкой мёртвой куницы, стекающей с лица до самой шеи. Несчастный тяжело дышал, опустив голову. Его грудь была исполосована свежими порезами, одно плечо сильно опухло — явно после вчерашнего допроса. Губы потрескались от жажды, на лице застыла смесь боли и страха. Рядом с пленником, на камне, лежал странный изогнутый клинок, обугленный по краям, предназначенный для быстрого отсечения головы. Соседство с таким предметом вызывало у обречённого нервную дрожь. Неподалёку также валялся кусок механизма от катапульты.

— Догеройствовался Сухой… — неуклюже сплюнув себе же на ботинок, прошептал кто-то в толпе. Прошептал так, чтобы Гаргул не услышал.

— Героем на большой земле нужно было жить. А в этом аду им одна дорога, — буркнул стоявший рядом.

Решившим здесь обосноваться людям, было привычно, что в воздухе витал сырой, гнилостный запах, смешанный с ароматом разлагающихся листьев. Чтобы разглядеть небо, нужно было задрать голову повыше — лагерь банды Куниц располагался в глубине Торского леса и, погружённый во мрак, казался, живым существом. Огромные искривлённые деревья, со стволами, покрытыми мхом, выглядели как старая, обветшалая кожа. Между скал, руин и деревьев ютились хлипкие самодельные палатки, собранные из разного рода досок, брезента и шкур. Не замечая местных порядков, установленных в древних развалинах, пели птицы и стрекотали цикады.

Толпа, образовавшая круг, преимущественно выглядела как изрядно потрёпанные и побитые ученики старшей школы из любого ближайшего к лесу поселения. Но таких учеников, на которых надели лохмотья. Кто-то болтал без умолку, прикрывая страх словами, кто-то воровал еду, не глядя в глаза соседу. Были и те, у кого взгляд был как у могильщика — пустой, тяжёлый, этим бандитам лучше было не перечить. Разномастные, собранные по непонятному принципу в этих развалинах, они напоминали выброшенную колоду карт — перемешанную, обугленную, кое-где испачканную кровью.

— Жаль Сухого, эх, жаль. Хорошо, что Веа не видит этого. — Сказал кто-то в толпе.

— Да ты шо, даже вслух такого не говори, — прошептал собеседник. — Она не должна знать, кто мы, а уж тем более… тем более про Гаргула. Она и скок лет нам не знает. Думает, мы тут все её ровесники.

— Ей шо, не объяснили?

— Дубина! Что ей объяснять, Веа же это… того, — бандит покрутил у виска. — Ты её, если увидишь, лучше вообще ничего не говори. Смотри просто. Но зато во всём лесу не увидишь такой красоты. Она, не то, шо мы.

— Ета как?

— Молодая и душой, как говорится. Ладно, не отвлекай меня, а то пропущу самое интересное.

Банда, ожидающая казни, действительно была сбродом юнцов с глазами стариков. Необычная особенность континента Фионис и вообще всего мира, в котором существовала банда Куниц, заключалась в сохранении молодости. Кому-то здесь было шестнадцать лет, кому-то сорок, реже семьдесят. Пока человек молчал, определить настоящий возраст оказывалось довольно проблематично. Дело в том, что по достижению пятнадцати лет, старение человека в этом мире останавливалось, и до конца своих дней люди выглядели примерно так, как в момент наступления этого загадочного возраста. Правда, на этом странности не заканчивались. Последний год перед такой «заморозкой старения» был неким «трамплином возмужания» (организм как бы готовил тебя к чему-то суровому). С четырнадцати до пятнадцати тело словно запасалось мускулатурой и готовило себя к суровой к жизни, по всей видимости, предчувствуя сложности, которые ожидались в дальнейшем. Мышцы рвались наружу, голос ломался, запах тела менялся. Если говорить проще, то за год после четырнадцати человек физически взрослел года на три—четыре и после оставался таким навсегда. Гаргул, приговорённый к казни Сухой, и вся его банда выглядели как подростки — с ножами, булавами, секирами и сотнями смертей на своей совести.

— Фто фо втевафним обозом? — спросил кто-то, стоявший в кругу. — Вызыл кто из пфеннигов?

— Один щенок… гадину шмальнул из самострела. Прикинь? Мы думали, эта рухлядь давно сгнила.

— Та ей сто лет в обед, — фыркнул третий.

— Ага. Вот так новость… Мелкого этого вроде Гаргул велел не трогать. Даже велел бинтовать, хоть того за воровство в оружейке нашей поймали.

— Пофмотрел бы на него. Ой, тс-с… Гаугуу зеунуу, ща нафнётся.

Площадка, на которой происходило действо, была частью древнего святилища — обломанные колонны, заросшие мхом, нависали над головами. Скопившиеся вокруг лобного места люди были вонючими от своего образа жизни и полусонными от браги. Глядели без особого восторга: одни жевали мясо и молча ждали зрелища, другие шептались, чесались, а третьи просто смотрели в землю, будто пытаясь провалить её под собой. Никому из присутствующих зрелище казни, использующееся для запугивания несогласных, не приносило удовольствия, но никто не решался уйти.

Гаргул встал, медленно и властно осмотрел своих до жути запуганных его мощью и дикостью людей. Те старались не встречаться взглядом с вожаком — никто не хотел оказаться на месте пленника и чувствовать, что чувствует обречённый на мучительную смерть. Главарь наклонился, но клинок не тронул, он неожиданно для всех поднял кусок механизма от катапульты — изогнутую деталь с зазубринами (сломанный рычаг, на котором остались торчащие штыри). Стоявший посередине площадки на коленях пленник обернулся, выпучил глаза и нервно сглотнул, осознание неизбежного опустилось ледяным дождём, в какой-то момент захотелось заорать о пощаде, но это привело бы к ещё более худшему.