Незабудка

Глава первая. Незабудка

Петербург, июнь 1914 года.

Особняк графини Орловой на Английской набережной был одним из тех величественных зданий, что казались высеченными из самого духа имперской столицы.

Высокие окна в резных наличниках отражали белые ночи, а парадная лестница, украшенная мраморными львами, встречала гостей холодным величием.

Именно сюда, в этот оплот русской аристократии, прибыл Ричард Уэлсли — молодой англичанин с дипломом Оксфорда в кармане и лёгким трепетом в сердце.

Его друг Владимир, единственный сын графини, встретил его на перроне Николаевского вокзала с распахнутыми объятиями.

— Наконец-то! — воскликнул Владимир, хлопая его по плечу. — Теперь ты увидишь настоящую Россию, не ту, что описывают в ваших английских газетах!

Ричард улыбнулся, но взгляд его скользил по незнакомым улицам, по золотым куполам и широким мостам, перекинутым через мутные воды Невы.

Всё здесь было иным: запах дыма из труб, смешанный с ароматом свежего сена, доносившегося с барж; резкие крики уличных торговцев; даже воздух — густой, напоённый влагой и каким-то необъяснимым предчувствием.

Особняк встретил его прохладой затемнённых залов.

Стены, обитые тёмным дубом, портреты предков в золочёных рамах, хрустальные люстры, чьи подвески тихо звенели от сквозняка — всё говорило о вековой истории.

Графиня, женщина лет пятидесяти с безупречной осанкой и проницательным взглядом, приняла его с холодноватой вежливостью.

— Enchantée, месье Уэлсли, — сказала она по-французски, протягивая руку с тяжёлым аметистовым перстнем. — Владимир так много рассказывал о вас.

Ричард поклонился, чувствуя себя немного не в своей тарелке.

Сад особняка был оазисом тишины.

Столетние липы бросали густую тень на аккуратные дорожки, усыпанные гравием, а в дальнем углу, заросшем сиренью, стояла белая чугунная скамья.

Именно там он впервые увидел её.

Девочка лет шести, в белом платьице с кружевным воротничком, сидела, уткнувшись в книгу.

Солнечные блики играли в её золотистых волнах, а босые ноги качались над травой, не доставая до земли.

Она что-то бормотала себе под нос, и Ричард, прислушавшись, понял, что она пытается читать по-английски, коверкая слова с очаровательной беззаботностью.

— Кэт… кэт… — мучилась она, хмуря лоб.

— Curiouser and curiouser, — мягко подсказал Ричард по-французски.

Девочка вздрогнула и подняла на него глаза — огромные, светло-голубые, как небо после дождя.

— Вы знаете Алису? — спросила она, тоже по-французски, но с лёгким русским акцентом.

— Конечно. В Англии все дети читают её.

— А я только учусь, — призналась она, смущённо прикрывая книгу ладонью. — Тётя говорит, что благородной девице надо знать языки.

Он рассмеялся:

— Ты уже говоришь по-французски лучше, чем некоторые мои однокурсники.

Она склонила голову набок, изучая его.

— Вы смешной. И очень высокий.

— А ты очень маленькая, — парировал он. — Как тебя зовут?

— Александра. Но все зовут меня Сашей.

— А я Ричард.

— Ри-чард, — растянула она, пробуя звук. — Ричард без усов.

Он фыркнул.

— Ты права, усов у меня нет.

— У Володи есть. Они колючие.

Так начался их разговор — лёгкий, бессвязный, наполненный детской непосредственностью.

Она рассказала, что живёт в подмосковном имении, но каждое лето приезжает в Петербург к тётушке.

Что любит малиновое варенье и терпеть не может манную кашу.

Что мечтает увидеть Лондон, потому что там живёт Питер Пэн.

— А ты вернешься в Англию? — вдруг спросила она.

— Когда-нибудь, наверное.

— Тогда возьми меня с собой! — она схватила его за руку, и её пальчики, тёплые и липкие от варенья, сжали его ладонь с удивительной силой. — Я буду очень хорошей!

Ричард почувствовал странное сжатие в груди.

— Обязательно, — пообещал он.

Следующие недели пролетели как один день.

Каждое утро, едва закончив завтрак, Александра мчалась в сад, где Ричард уже ждал её с книгой в руках.

Он читал ей Алису, Питера Пэна, английские сказки, а она, свернувшись калачиком рядом, слушала, затаив дыхание.

Иногда она засыпала, и тогда он осторожно переносил её на скамью, чтобы солнце не слепило её глаза.

Графиня, заметив их дружбу, стала смотреть на него мягче.

— Она у нас мечтательница, — как-то сказала она, наблюдая, как Саша пытается научить Ричарда выговаривать «здравствуйте». — В её годы Володя только о лошадях и дуэлях думал.

— Она необыкновенная, — искренне ответил Ричард.

— Берегите её, — вдруг добавила графиня, и в её голосе прозвучала странная нота. — Дети… они так хрупки в этом мире.

Он не понял тогда, что она имела в виду.

28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии.

1 августа Германия напала на Россию.

Весть пришла за обедом. Графиня побледнела, прочитав телеграмму, а Владимир вскочил из-за стола, выронив салфетку.

— Я должен явиться в полк, — сказал он коротко.

Ричард получил письмо из посольства на следующий день: *«Все британские подданные должны покинуть территорию Российской империи до закрытия границ»*.

Он стоял у окна, сжимая телеграмму, когда услышал за спиной шорох.

— Ты уезжаешь?

Саша стояла на пороге, бледная, с широко раскрытыми глазами.

— Да, — он не нашёл сил солгать.

Она молча подошла и сунула ему в руку листок бумаги.

— Это тебе.

На рисунке был изображён синий цветок с жёлтой серединкой.

— Незабудка, — прошептала она. — Чтобы ты не забыл.

Он присел перед ней, чтобы быть на одном уровне, и взял её за руки.

— Я вернусь. Обещаю.

Она кивнула, но в её глазах уже стояли слёзы.

— Ты *обязательно* вернись.

***

На следующее утро к особняку подъехала карета. Владимир, уже в офицерском мундире, крепко обнял его:

— Возвращайся, когда всё закончится.

Глава вторая. La Myosotis

Париж, ноябрь 1918 года.

Война ещё не закончилась.

Каждый вечер, когда Ричард запирал дверь кафе La Myosotis, он прислушивался к далёким раскатам орудий — где-то на севере, за линией фронта, ещё шли бои.

Но Париж уже дышал свободнее.

По бульварам снова гуляли парочки, в кабаре лилось шампанское, а в его маленьком заведении у площади Пигаль собирались те, кто не хотел шума: русские эмигранты с потухшими глазами, английские корреспонденты, уставшие от крови, французские поэты, воспевавшие новую эпоху.

Сегодня дождь стучал в окна, как назойливый гость.

Ричард наливал бургундское пожилому графу Шувалову, когда дверь распахнулась с таким скрипом, будто её вырвало из петель.

Холодный ветер ворвался внутрь, закрутил салфетки, заставил дрогнуть пламя свечей.

На пороге стояла женщина.

Платье — когда-то тёмно-синее, бархатное, с кружевными манжетами — теперь висело на ней, как на скелете.

Лицо, когда-то полное и аристократически белое, стало серым, с резкими тенями под скулами.

Но осанка… Осанка выдавала её с головой.

— Mon Dieu… — прошептал Шувалов, роняя бокал.

Ричард не сразу понял, почему у него перехватило дыхание.

— Графиня Орлова?

Она не ответила.

Её пальцы вперёд впились в плечо девочки, стоявшей за ней, будто без этой опоры она рухнет тут же, на порог.

— Войдите, — Ричард перепрыгнул через стойку, не обращая внимания на разбитое стекло под ногами. — Боже правый, как вы…

— …добрались? — она закончила за него, и в углах её губ дрогнула горькая складка. — По кусочкам. Через Финляндию — с фальшивыми бумагами. Потом Стокгольм, потом этот чёртов пароход…

Голос её был хриплым, будто разодранным изнутри.

Девочка — Сашенька — выглянула из-за её спины.

Ричард почувствовал, как земля уходит из-под ног.

Четыре года.

Она больше не та малышка, что смеялась над его акцентом.

Лицо вытянулось, золотистые локоны потемнели до каштановых, а в глазах…

Боже, её глаза.

В них не осталось ни капли того летнего света.

Только тень.

— Сашенька?

Она не ответила, лишь прижалась к графине, как будто хотела исчезнуть.

— Она стесняется, — графиня провела рукой по волосам племянницы, и Ричард заметил, как дрожат её пальцы. — Мы все теперь… не те, что были.

Той же ночью.

Комната над кафе была крошечной — узкая кровать, камин, стол с треснувшей мраморной столешницей.

Но для беглецов из ада и это казалось роскошью.

Графиня сидела у огня, кутаясь в шаль, которую Ричард узнал — ту самую, брюссельскую, с вышитыми незабудками.

Теперь она была покрыта пятнами и дырами.

Александра спала на диване, укрытая его старым оксфордским пиджаком.

— Они расстреляли Михаила, — вдруг сказала графиня, не отрывая взгляда от пламени. — Моего брата. Её отца.

Ричард стиснул стакан с коньяком так, что стекло затрещало.

— В Петрограде. В подвале какого-то дома.

Голос её был ровным, будто она читала погодную сводку.

— Я не успела даже тело…

Она резко оборвала себя, закусив губу до крови.

— Простите, я не хотел…

— Нет, — она подняла на него взгляд, и в её глазах горел тот же огонь, что и в камине. — Вы должны знать. Потому что я…

Глубокий вдох.

— У меня чахотка, Ричард. Доктора в Стокгольме дали мне месяц. Может, два.

У него похолодело внутри.

— Нет, это невозможно, мы найдём специалистов, — он вскочил, опрокинув стул. — В Швейцарии есть клиники, я слышал…

— Денег нет. — Она улыбнулась, и эта улыбка была страшнее любых слёз. — Всё, что было в драгоценностях, отдано за наш побег. Остальное… — её пальцы сжали шаль, — отняли.

Тишина. Только треск дров.

— А она? — тихо спросил он, кивнув на спящую Сашу.

— Пансион Святой Женевьевы.

— Но…

— Вы не можете. — Она перебила его резко, как отрубая ножом. — Вы — молодой мужчина, без семьи. Обществу это покажется… неприличным.

Она была права.

Он сжал кулаки до боли.

— Я буду навещать её.

— Да. — Впервые за вечер графиня улыбнулась по-настоящему. — Я на это и надеялась.

Утро.

Перед отъездом в пансион Александра стояла у окна, глядя, как дождь стекает по стеклу.

— Ты помнишь Петербург? — неожиданно спросила она.

Ричард вздрогнул.

— Помню.

— А сад, где мы читали Алису?

— Помню каждый лист.

Она повернулась к нему.

В руках — та самая шкатулка, которую он подарил ей на прощание.

— Тётя сказала… что я больше не увижу её.

Голос дрогнул, но слёз не было.

Он опустился перед ней на колени, взял её холодные пальцы в свои.

— Но ты увидишь меня. Я обещаю.

Она кивнула, стиснув зубы, как взрослая.

— Хорошо.

А потом — уже в дверях, перед тем как сесть в экипаж, — она вдруг обернулась и сказала то, от чего у него оборвалось сердце:

— Я больше не верю в сказки.

Дверь захлопнулась.

В его руке осталась незабудка — вырезанная из бумаги, чуть помятая.

Как последний лист из той, прежней жизни.

Глава третья. Прощальный вальс

Париж, январь 1920 года.*

Рассвет застал Ричарда у окна в той самой комнате над кафе, где теперь жила графиня.

Он не спал уже третью ночь — сидел, курил одну папиросу за другой и слушал её хриплое, прерывистое дыхание.

Оно напоминало скрип старого патефона, который вот-вот остановится.

Когда солнце коснулось крыш Монмартра, дыхание внезапно оборвалось.

Тишина.

Ричард не сразу понял.

Потом медленно подошёл к кровати, взял её руку — уже холодную, с синеватыми ногтями.

— Adieu, comtesse...

Врач, старый русский эмигрант, пришёл через час. Осмотрел, вздохнул и накрыл лицо простынёй.

— Consumption. Быстро, по крайней мере.

Ричард молча кивнул.

Он знал, что должен чувствовать горе.

Но внутри была только пустота — как в том петербургском особняке, когда они уезжали в 1914-м.

Пансион Святой Женевьевы.

Александра стояла у окна в приёмной, когда он вошёл.

Она не плакала.

— Ты знала?

— Да, — её голос был ровным. — Она написала мне в последнем письме.

Он хотел обнять её, но она отстранилась.

— Что теперь?

— Мне нужно собрать вещи.

— Куда?

Ричард сглотнул.

— В Америку.

Её глаза расширились.

— Ты едешь в Америку?

Но она уже качала головой:

— Нет.

— Сашенька...

Он знал этот тон.

Тот самый, каким она когда-то объявляла, что будет читать Алису до рассвета.

— Ты обещал вернуться в Петербург. Не вернулся. Обещал навещать меня каждую неделю. За два года не приехал ни разу.

У него перехватило дыхание.

— Война... работа...

— Я знаю. — Она повернулась к окну. — Езжай.

Гавань Гавра. Два дня спустя.

Дождь стучал по палубе Ла Бретани, смешиваясь с гудком парохода.

Ричард стоял у перил, сжимая в кармане телеграмму:

«Срочно. Партнёры ждут в Нью-Йорке. Контракт подписан»

Он обернулся в последний раз.

Где-то там, за пеленой дождя, был Париж.

И девочка, которая больше не верила в сказки.

Глава четвертая. Возвращение

Франция, февраль 1922 года

Снег падал густыми хлопьями, оседая на плечах Ричарда, когда он остановился перед чугунными воротами пансиона.

Четыре года.

Четыре долгих года с тех пор, как он оставил её здесь, пообещав вернуться.

Сквозь заиндевевшие окна виднелись силуэты девочек в одинаковых тёмных платьях.

Он искал её глазами, но не мог разглядеть среди них.

— Monsieur? — строгая женщина в чёрном открыла дверь.

— Я пришёл за Александрой Орловой.

Женщина нахмурилась:

— Elle vous attend.

И тогда он увидел её.

Она стояла в глубине холла, высокая, стройная, с тёмными волосами, собранными в простую косу.

Детская округлость щёк исчезла, но глаза — те самые, васильковые, — смотрели на него с тем же испытующим взглядом.

— Сашенька...

— Я ждала, — её голос был тихим, но твёрдым.

Он хотел объясниться, рассказать о годах борьбы в Америке, о долгах, о том, как каждый день он думал о ней.

Но слова застряли в горле.

Она взяла свой чемодан — маленький, потрёпанный.

— Куда мы едем?

— В Италию. На юг. Там тепло.

Александра кивнула и прошла мимо него к машине, не оглядываясь.

Снег кружился над её тёмным силуэтом, словно пытаясь удержать.

Ричард остался стоять на ступенях, глядя ей вслед.

Только когда она уже садилась в автомобиль, он заметил, как её рука дрогнула, сжимая ручку чемодана.

Она всё ещё ждала.

Но теперь он должен был доказать, что на этот раз — навсегда.