Незаконченная жизнь. Сокол.

1

За Финиста. За Влада. За Карима. За Надира — я не знаю, как его зовут. Но он мой суженый, счастье мое, сокол мой ясный.

2019 год

Сирия

Она издала тихий, хриплый стон удовольствия, когда ощутила его твёрдость глубоко внутри, заполняющую каждую клеточку, заставляющую бёдра инстинктивно сжиматься вокруг него. Он сдерживался из последних сил, снова и снова и снова овладевая ею с яростной страстью, впиваясь в её плоть, пока женщина, откинув голову назад, стонала от экстаза, её волосы каскадом разметались по спине. Шершавые ладони накрыли маленькие, упругие груди, сжали их с жадностью, пальцы впивались в нежную кожу, кружа по соскам, заставляя их затвердеть под прикосновениями.

Женщина задвигалась быстрее, быстрее, ещё быстрее, в своём безумном ритме, бёдра кружили, сжимая его, желая разрядки, которая уже пульсировала внизу живота, как надвигающаяся буря. Он не позволил. Перевернул её на спину одним мощным движением, прижимая к постели, не давая шевельнуться, его тело нависало над ней, тяжёлое и горячее. Она распахнула дикие чёрные глаза, в которых пылало неукротимое пламя желания, зрачки расширены, губы приоткрыты в безмолвном вызове. Он наклонился, стремясь поймать её губы своими, вкусить солёный пот на её коже. Она резко мотнула головой, извиваясь под ним, бёдра толкались вверх, не давая перехватить инициативу, её ногти впивались в его спину, оставляя жгучие следы.

Он наклонился ниже, губы коснулись маленькой груди, язык закружил вокруг соска, посасывая, покусывая, спускаясь всё ниже, по трепещущему животу, к средоточию её жара. Она снова заворчала, застонала протяжно, не желая, чтобы он останавливался, её пальцы впутались в его волосы, прижимая ближе, заставляя двигаться снова.

От желания в глазах темнело, её взгляд манил и приказывал, полный первозданного желания. Она подхватила его ритм, бёдра поднялись навстречу, подстраиваясь под каждое мощное проникновение, и не было сил терпеть — тело горело, мышцы внутри сжимались в сладкой агонии. Он почувствовал, как она задрожала всем телом, выгнулась дугой, задохнулась, сдерживая крик, волны оргазма прокатились по ней, сжимая его в тисках экстаза.

А потом не смог сдержаться сам, чувствуя, как накатывает горячее, несравнимое удовольствие, разрывая его изнутри, изливаясь в неё с рычащим стоном.

Он лежал на влажных, пропитанных их страстью простынях, прислушиваясь к хриплому, прерывистому дыханию женщины рядом — каждый вдох её был как эхо только что утихшей бури, полной стонов и шепотов. За окном тихо завыл шакал, бродивший на окраине базы, боясь подойти ближе к палаткам, патрулируемым бдительными курдами, его вой сливался с далёким гулом генератора.

Женщина пошевелилась, перевернувшись на живот с ленивой грацией хищницы, потёрла вспотевший лоб ладонью — в палатке стояла изнуряющая, липкая жара, несмотря на жужжащий переносной кондиционер, который едва справлялся, обдавая их горячим воздухом, смешанным с запахом пота и желания. Он осторожно провёл рукой по её изящной спине, пальцы скользнули по влажной коже, в который раз восхищаясь совершенной грацией: плавные линии спины, изгиб шеи, округлость ягодиц и бедер — тело, в меру сильное, подтянутое, но такое женственное, ни капли перекаченности, манящее прикоснуться снова, ощутить тепло под ладонью. Коснулся роскошных, светлых волос, разметавшихся по шее и плечам, шелковистых и пахнущих её кожей; она так редко позволяла себе их распускать, обычно собирая в строгий хвост, скрывая эту нежность.

Наклонился к ней, губы жаждали коснуться солёной кожи плеча, вдохнуть её аромат, но она дернулась и отстранилась резко, всем телом давая понять: не трогай, отвали.

— Алия… — прошептал он хрипло, глядя в её раскрытые чёрные глаза, блестящие в тусклом свете лампы, полные холодного огня.

— Я спать хочу, — жёстко отрезала она, голос как пощёчина. — Или спи, или вали отсюда.

Мужчина сжал зубы, чувствуя, как горечь подкатывает к горлу, и молча лёг рядом, тело всё ещё гудело от недавнего жара. Сокол никогда не была простой — эта мысль жгла, как соль на ране. Лежал, уставившись в потолок палатки, где тени плясали от лампы, и чувствовал себя мальчишкой, хотя был старше на пять лет. Горечь разливалась внутри кипятком, смешиваясь с осколками надежд, разбитыми о её броню.

Неужели думал, что секс что-то изменит? Что её тело, отдавшееся с такой страстью, откроет и душу?

Женщина поняла, что сон не идёт, и села на влажной, липкой постели, притянув к груди простыню, словно тонкая ткань могла скрыть то, что он только что ласкал губами и руками. Его всегда поражал этот жест: ещё минуту назад она выгибалась под ним, обнажённая, беззащитная, а теперь стыдливо прячет грудь, будто между ними вдруг выросла стена.

— Я в душ и к себе, — бросила она, вставая. Ее ноги заметно дрожали, но она двигалась уверенно, на ощупь собирая разбросанную одежду: трусики, лифчик, футболку, всё летело в кучу на стул.

— Зачем? — вздохнул он, голос хриплый от усталости и желания. — Оставайся. Вся группа и так знает, что мы… спим вместе, Лия.

Она замерла, облизнула пересохшие, всё ещё припухшие от поцелуев губы, и посмотрела на него — взгляд острый, колючий.

— Мы не спим вместе, — поправила она, чуть приподняв бровь, — а трахаемся. — Слово упало между ними тяжёлым камнем. Она натянула удобные брюки цвета хаки — почти военные, потёртые на коленях, облегающие бёдра, подчёркивающие линии, которые он только что гладил. — Это разные вещи.

2

Утром её вырвал из тревожного, липкого сна нарастающий гул голосов, перемежаемый отрывистыми приказами на английском, курдском и арабском; лагерь просыпался с той же беспощадной точностью, с какой взводы YPG* поднимали флаги над колючей проволокой. Лия приподнялась на узкой походной койке, где простыня прилипла к спине, и молча кивнула трем теням в полумраке палатки: Гарри, британскому хирургу с татуировкой «NHS»** на предплечье, Жану, французскому анестезиологу, который всё ещё спал с открытым ртом, и Махмуду, переводчику, чьи пальцы нервно теребили чётки даже во сне; она сама — снабженец Красного Креста, отвечавшая за тонны риса, бинтов и антибиотиков, что лежали в контейнерах под охраной курдских «асайиш»***, — уже мысленно перебирала маршрут к Аль-Холю****. В соседней палатке, где пахло кофе из термоса и потом, жили остальные: волонтёр-учитель из Швеции, две медсестры из Канады и пожилой сирийский педиатр, чьи рассказы о детях в подвалах Алеппо заставляли всех замолкать.

Гарри, не говоря ни слова, протянул ей пластиковую канистру с тёплой водой из цистерны; Лия плеснула в лицо, потом провела влажной ладонью по плечам и шее, смывая ночной пот и песок, что въелся в кожу, как воспоминание о вчерашнем. День обещал быть адским: термометр у входа уже показывал тридцать семь в тени, а до полудня оставалось ещё три часа. Она натянула потёртый бронежилет поверх футболки, застегнула ремень с аптечкой и радиостанцией, и вышла наружу, где под ногами хрустел гравий, смешанный с осколками снарядов, а над головой гудели дроны, выписывая круги над периметром, охраняемым пулемётными гнёздами и мешками с песком.

Командный пункт — контейнер с антеннами и флагом YPG — стоял в центре, рядом с медпунктом. Лия направилась туда, чтобы узнать, когда наконец снимут запрет на выезд и разрешат колонне с гуманитаркой двинуться к Аль-Холю, где, по последним данным, в палатках для внутренне перемещённых лиц умирали от обезвоживания по трое в сутки.

Алия матюгнулась, перепрыгивая через натянутые кабели, когда подошла к машинам и охраняемому одной из девушек-курдок грузу.

— Когда выдвигаемся? – спросила у нее черноволосая девушка, приспуская с лица платок.

Лия уже наматывала на лицо свой платок — тонкий, выцветший, с вышитой эмблемой Красного Креста, — потому что ветер поднялся внезапно, как всегда в пустыне: сначала лёгкий, потом резкий, и вот уже песок хлещет по щекам, забивается в глаза, в ноздри, в уши. Она прищурилась, глядя на горизонт, где солнце уже поднималось, превращая небо в раскалёную медь.

— Ждём ещё одну группу, — ответила она, голос приглушённый тканью. — ООН прислали своих. Двое представителей из Женевы, в белых жилетах, с планшетами. И журналисты. Три. Один — BBC, с камерой, второй — Al Jazeera, третий… какой-то фрилансер с дроном.

Алия фыркнула, сплюнула в песок.

— Опять шоу... — пробормотала курдка.

— И почему сразу шоу? – раздался над их ухом звонкий женский голосок, а из-под синего платка, прикрывающего лицо сверкнули яркие, по-кошачьи зеленые глаза.

Лия и асайиша резко обернулись.

— Охренеть – не встать, — вырвалось у Алии, — Лея…. Ты ли это?

— Я тоже рада тебя видеть, Сокол, — рассмеялась девушка, придерживая камеру, — и вдвойне рада снова работать с тобой.

Обе женщины сами не заметили, как перешли на русский. Впрочем, курдка не возражала, только чуток отошла, не мешая разговору.

Лея пристроилась на одном из мешков.

— Какими судьбами, Лея? – не удержалась Алия.

— Я здесь с фоторепортажем для ВВС, но, — девушка хитро прищурилась, — раз уж ты наш проводник, покажешь… чуть больше?

Алия рассмеялась.

— Как в Африке?

— Как в Африке, — кивнула Лея, невинно хлопнув глазками.

— А потом мне хвост накрутят, как в Африке?

— А потом я тебе всё компенсирую, как в Африке, — Лея была непробиваема. Она откинула прядь светлых волос, выбившуюся из-под платка, и улыбнулась той самой улыбкой, от которой у командиров сводило челюсти, а у солдат — сердце.

Алия покачала головой, глядя на неё с чем-то средним между восхищением и усталостью.

— Принцесса, ты на своём как бы радио совсем как бы охренела?*****

Лея только рассмеялась — звонко, свободно, как будто не было вокруг ни войны, ни пыли, ни смерти за колючей проволокой.

— А то ты против! Лия….

— Ладно, — Алия махнула рукой – сердиться на Лею было невозможно. – Посмотрим на месте.

Раздался крик командиров, обе женщины тут же перестали смеяться.

Лия быстро обернулась, глаза её прошлись по группе — привычный рефлекс: Гарри уже в «Хамви» с аптечкой, Жан курит последнюю сигарету, Махмуд проверяет радиостанцию. Взгляд зацепился за Свена: он шёл к голове колонны в сопровождении двух курдских бойцов, бронежилет сидел на нём как влитой, волосы выбились из-под кепи. Он кивнул ей — коротко, сухо, серые глаза на долю секунды встретились с её, и тут же ушли в сторону. Занял место в первой машине, рядом с водителем-курдом. Лия одним движением оказалась на своей, садясь за руль. Лея не долго думая, прыгнула на свободное место рядом.

— Шикарный мужской экземпляр, — шепнула она подруге, рассматривая Фергюссона.

3

В лагере Лия мгновенно потеряла всякий интерес к журналистам; время растянулось в бесконечную череду задач, и она перестала считать часы. Сначала разгрузка: ящики с антибиотиками, мешки с детским питанием, коробки с бинтами и шприцами выгружались под палящим солнцем, пот стекал по спине, песок лип к влажным рукам. Каждый контейнер требовалось проверить, подписать, пересчитать, а затем оттащить в склад под навесом из брезента, где уже толпились женщины в хиджабах с детьми на руках.

Затем документы: бесконечные формы на трёх языках, печати, подписи, споры с координатором ООН о количестве доставленных продуктов. Конфликты вспыхивали на ровном месте: сирийка кричала, что её ребёнку не дали молока; иракская вдова требовала отдельную палатку; девочка-подросток в никабе пыталась пронести нож, и охрана оттащила её в сторону.

Алия бегала между пунктами, голос охрип, платок сбился с головы. Даже кофе, который принёс ей Свен — в потрёпанном термосе, горячий, горький, с привкусом пластика, — она выпила залпом, не поднимая глаз. Он стоял рядом, высокий, в пыльном бронежилете, с усталыми глазами, и просто молча смотрел. Потом вздохнул — тихо, неслышно — и ушёл, не сказав ни слова.

Лия была ему благодарна за это.

И все же внутри груди невольно кольнуло. Он сразу как приехали занялся приемом пациентов, осмотром медицинских палат, разговорами с местными врачами, но все же нашел минуту дойти до нее. Не потому что беспокоился о делах, а потому что беспокоился о ней. А может — скучал.

В сущности, Свен был хорошим человеком. Лия знала это лучше других: спокойный, надёжный, с тёплыми руками и голосом, который успокаивал даже в самые тяжёлые ночи. Многие, с кем он работал, медсёстры, волонтёры, даже переводчицы, мечтали бы стать его подругой, женой, матерью его детей. Но не она.

Женщина допила кофе, горький, обжигающий, и подняла глаза к небу. Над лагерем оно медленно темнело, переходя от раскалённого белого к грязно-оранжевому, потом к синему. Вдалеке, у одной из палаток с эмблемой MSF*, стояла Лея. Она присела на корточки, вынула из рюкзака третью батарейку, вставила в камеру, щёлкнула, проверила экран. Волосы её были собраны под платок, но несколько прядей выбились и прилипли к щеке.

Подняла голову, когда Алия подошла ближе.

— Идем, — приказала женщина, — сейчас повезем груз в «аннекс», ты же туда хотела попасть, поговрить… с соотечественницами.

Лея вздохнула. Загорелое лицо её выглядело выцветшим, будто солнце выжгло не только кожу, но и цвет из глаз: зелёные стали мутными, под ними — тёмные полумесяцы. Она уже насмотрелась: на детей, играющих в пыли среди использованных шприцев; на женщин, стирающих бельё в пластиковых тазах, где вода была цвета чая; на старика, который часами сидел у входа в палатку и считал мух. Но кивнула, подхватила рюкзак и села в пикап рядом с Алией и Рожин.

Машина тронулась. Лагерь открывался перед ними, как бесконечная шахматная доска из белых палаток, расставленных ровными рядами, но с разрывами — там, где кто-то умер, и палатку свернули. Сотни, тысячи. Белые, как кости. Между ними — узкие тропинки, утоптанные до твёрдости асфальта, по которым брели женщины в чёрных абайях**, дети в рваных футболках, старики с палками. Воздух был густым: запах пота, керосина, фекалий из переполненных туалетов, сладковатый дым от костров, где варили рис.

Вдалеке — рынок: верёвки с детскими платьями, развешанными радугой, рядом — лотки с помидорами, которые стоили дороже, чем в Дамаске. Пикап медленно полз вперёд. Рожин вела, объезжая ямы и кучи мусора. По бокам — лица. Одна женщина, лет тридцати, с ребёнком на руках, подошла к окну. Глаза её были пустыми.

— Мاء، من فضلك (вода, пожалуйста), — прошептала она.

Рожин не остановилась.

— У нас нет, — сказала она по-арабски. — Идите к палаткам, там есть.

— Если и есть ад на земле, — пробормотала Лея, — то здесь точно его филиал.

Алия крепко стиснула зубы, когда они миновали еще один забор и КПП.

Здесь было по-другому. Женщины, все так же в никябах и хиджабах, закутанные по самые глаза. Но их глаза, не черные, не карие: серые, зеленые, голубые. И кожа носа и лба – светлая.

— Ебать… — выругалась Лея, когда увидела играющих возле палатки девочек трех и пяти лет – светловолосых, сероглазых.

— Примерно так и есть, — сухо отозвалась Алия. – Иди, говори с ними, мы пока разгрузимся.

Работа снова и снова заставляла Лию забывать о том, что твориться возле нее. Только вот теперь среди арабской речи то и дело проскальзывали английские, французские и русские слова и предложения. Она только молча поджимала губы, стараясь не смотреть на женщин, которые выстроились около палаток, ожидая своей очереди на продукты и предметы первой необходимости. Когда кто-то обращался к ней на русском, отвечала неохотно, одним-двумя предложениями.

— Лийка, — Лея присела прямо на горячую землю перед палаткой, когда на лагерь опустилась тяжелая душная ночь, а небо расчертили искры звезд. – Ты совсем на себя здесь не похожа.

Алия без аппетита ковырялась в тарелке с рисом и курицей.

Внезапно, со стороны одной из палаток донеслись крики, ругань и призывы о помощи.

Не долго думая Лея, схватив фотоаппарат, побежала туда, откуда раздались крики. Не успевшая ее остановить Лия мгновенно отставила тарелку с едой и рванулась за подругой, проклиная и ее и свою расслабленность.

4

Горячая вода, хлынувшая на загорелые плечи, обжигая, но принося блаженство и покой, была настоящей роскошью. Лия сначала просто стояла под струями, запрокинув голову, позволяя воде стекать по лицу, смывая пыль пустыни, пот, запах керосина и крови, которые въелись в кожу за месяцы в Сирии. Она не считала минуты — здесь, в ее маленьком шале под Зальцбургом, вода текла сколько угодно, без талонов, без очереди, без криков «экономь, сестра!». Потом, когда ноги подкосились от усталости, она медленно опустилась на тёплый кафельный пол душевой, обняла колени и просто сидела, глядя, как капли падают на плитку, как пар поднимается к потолку.

И вдруг поняла: она чертовски, до костей, устала.

Прилетела в Вену ночным рейсом из Эрбиля — через Стамбул, с пересадкой, в полупустом самолёте, где стюардессы смотрели на её потрёпанный рюкзак и бронежилет с эмблемой Красного Креста с плохо скрытым любопытством. Потом — такси до Зальцбурга, два часа по автобану, под утро, когда горы ещё тонули в тумане. Дома — тишина, запах сосен, холодный пол, кровать с чистым бельём. Она рухнула в неё и спала почти восемнадцать часов, не реагируя ни на звонки, ни на сообщения, ни на электронные письма, которые сыпались в ящик.

Позади была Сирия. Ад Аль-Холя и не только его — с колючей проволокой, криками по ночам, детьми с ножами в руках и женщинами, которые били своих же. Тоскливые, печальные глаза Свена, когда она, стоя у ворот лагеря, сказала: «Я ухожу из твоей группы». Он не спорил. Только кивнул. Потом — бумаги: заявления, подписи, объяснения координатору, споры с бюрократами в Женеве, которые требовали отчётов. И вот она снова здесь. В своем убежище, спрятанном в маленькой альпийской деревушке.

Свободная и пока понятия не имеющая, что со свободой делать.

Выключила воду, вытерлась насухо и вышла в просторную гостиную. Налила себе кофе и взяла в руки телефон.

Гудок, второй, третий, и наконец, счастливый визг сестры, слегка резанувший ухо.

— Ты вернулась! — Зарема и не думала скрывать радости.

— Да, — Алия невольно улыбнулась, падая в кресло и складывая ноги на табурет.

— Ты дома? В Зальцбурге?

— Угу, — Лия отпила кофе. – Ты сама где?

— В Вене. На конференции дизайнеров, как и планировала. В Hotel Sacher, знаешь, тот, с тортом. Я так рада, что тебе удалось вырваться ко мне. Лия, встретимся?

— Для того и звоню, — отозвалась Лия. — Я приеду к тебе вечером. В котором часу заканчивается твоя панель?

— Официально в семь, но я выскользну пораньше. Жду тебя в лобби.

— С тортом? — рассмеялась Лия.

— С тортом, — тут же подтвердила Зарема. — Причем целым, ты небось опять как скелет выглядишь?

— Да нет, на этот раз ближе к дохлому верблюду,— отозвалась Алия.

Зарема не обманула, когда Лия вошла в отель, сестра тут же поймала ее взглядом, маша рукой. Обе женщины – светловолосая и черноволосая – крепко обняли друг друга, прижавшись щеками. На несколько секунд у обеих от чувств перехватило дыхание, горло сдавило спазмами, поэтому они просто стояли обнявшись, не расжимая рук.

За прошедшие годы Зарема стала еще красивее – если раньше ее красота пряталась под платками и традициями, то теперь на Лию смотрела уверенная, сильная женщина. Ее глаза дикой серны, умело, но не броско подчеркнутые макияжем, влажно поблескивали от слез счастья. Дизайнерская одежда — чёрный кашемировый свитер с вырезом лодочкой и узкие брюки из шерсти — сидела как влитая и на других казалась бы неуместной в лобби венского отеля, но только не на Заре: подчёркивала не только её фигуру с тонкой талией, длинными ногами и высокой, полной грудью, но и точно бросала вызов всему обществу, которое когда-то пыталось её приручить.

Лия гордилась сестрой и её достижениями. Уехав в Германию в восемнадцать, та за полгода выучила язык, поступила в FH Salzburg на промышленный дизайн, а сейчас медленно, но верно создавала и развивала свой небольшой ювелирный бренд. Её ум создавал такие формы, такие украшения, которые заставляли Лию трепетать от восхищения: тонкие браслеты из серебра с инкрустацией граната, серьги-капли с бирюзой, напоминающие горные озёра.

Первая же коллекция, посвящённая женщинам Кавказа, выполненная тогда ещё из полудрагоценных камней и серебра, внезапно стала хитом на Munich Jewellery Week. И звалась: Алия.

Присутствуя на первом показе Лия с трудом сдерживала слезы – первые слезы радости и гордости, а не жуткой боли.

— С каждым днем становишься все красивее, сестренка, — она отстранилась от Заремы и разглядывала ту с жадностью любящего человека.

— Ох, Лия, — Зара села в кресло, — не виделись пол года, а я так соскучилась. Ты надолго? Или опять на пару дней?

Алия вздохнула, потерев бровь.

— Я пока взяла паузу, — помедлив, ответила она. – Нужно немного…. Отдохнуть.

— Это прекрасно, Лия! Это просто великолепно! — Зара схватила ее за руку. – Боже…. Мама так обрадуется, ты ведь поедешь к ней? — Вот уже несколько лет Зарема называла Надежду мамой. Сначала, когда это слово вырвалось у девушки, обнимавшей женщину, прилетевшую в гости к девочкам, в аэропорту Вены, все трое замерли. А после Надежда прижала Зару к себе и прошептала тихое: «Дочка».

5

Как и три года назад весенняя Москва завораживала. Наверное, только в это время года она сбрасывала маску своей силы, амбиций, цинизма и жестокости и совсем на немного приоткрывала другое лицо, лицо заботливой матери, лицо полное жизни, зелени и света.

Лия медленно шла по дорожке, приспосабливаясь к неспешному шагу своего спутника — высокого старика, который, несмотря на возраст, сохранил и прямую осанку, и горделивый взгляд, в котором всё ещё горел огонь. Она взяла его под руку, принимая безмолвное приглашение, но старалась не смотреть на него — было слишком больно. Наверное, именно так бы выглядел Андрей, если бы судьба позволила им стариться вместе, быть рядом, любить друг друга до седины: те же резкие черты, те же морщины у глаз от смеха, тот же тёплый, чуть хрипловатый голос.

— Дочка, — прервал Всеволод затянувшееся молчание, — заканчивай с этим.

И в этих словах, как всегда, было всё: любовь, боль, защита. Он звал её так с самого момента смерти Андрея — с похорон на Ваганьковском, где стоял под снегопадом, сжимая в руках её ладонь. При всех. Наплевав и на мнение жены, и на шепотки окружающих. Чётко давая понять, кем видит её для себя.

— С чем? – вздохнула Алия, положив свою ладонь на его большую руку.

— С трауром, Лия, — ответил он прямо. – Мне больно это видеть. Ты…. Хорошеешь с каждым годом, становишься как тот коньяк – все лучше и лучше. А все еще мотаешься по всему миру как бездомная кошка.

Лия невольно фыркнула, услышав такое сравнение.

— Ну посмотри на себя, — продолжал он, — роскошная женщина, от которой, прости господи, сейчас вон у того мужика голова на 180 градусов развернется, — он кивнул на мужчину, только что вышедшего из дорогого Порше и действительно, глянувшего на них с интересом — высокий, в дорогом пальто, с телефоном в руке.

— Он сейчас думает, — пробормотала Лия в ответ, — кто я вам: дочь или любовница. Для дочери – не сильно похожа, а для любовницы – одежда не подходящая, — она кивнула на свои простые удобные джинсы и свитер.

— Добавим интриги, милая? – с этим словами Всеволод сжал ее руку, поднес к губам и поцеловал – жест, который можно было расценить и как отцовский, и как любовный. Лия, не выдержав, расхохоталась, гладя как меняется в лице наблюдатель – от интереса к искреннему непониманию. Все-таки решил, что они – любовники.

— Чего только не встретишь на Патриках, правда? — продолжал веселиться Всеволод. – Пусть завидует и гадает сколько же у меня денег, что привлек такую красавицу при моем-то возрасте.

— Вы старый, циничный, сукин сын, Всеволод, — Лия вытерла слезы смеха.

— Конечно, моя дорогая, — довольно кивнул он. – Но зато услышал твой смех – много ли мне, Лия, сейчас надо для радости?

Оба снова неспешно пошли вдоль огромного пруда.

— Почему вы мне не сказали? Почему не позвонили? – все-таки спросила Алия.

— Потому что, Лия… если честно… надеялся, что ты там, в Сирии…. Ну может кого встретила, — он внезапно смущенно покраснел. – Каждый раз на это надеюсь, девочка…. Прости…

Лия только вздохнула.

— У меня нет людей ближе чем мама, Зара, Света и вы, — ответила она, — неужели это не понятно? Никто и никогда не станет для меня таким же важным мужчиной, как вы, Всеволод. Вы все это время были одни…. Все эти недели…

Старик присел на скамейку и посмотрел на Лию своими глазами, бледными от горя и не пролитых слез.

— Она ушла…. Во сне, Лия. Не страдала, не болела. Просо уснула и не проснулась. Как и всегда хотела уйти – в моих объятиях.

Лия молчала.

— Видимо на роду мне, дочка, похоронить всех… — эти слова Всеволод почти всхлипнул. – А ведь я самый старший в этой семье…. И никого больше…. Никого, кроме тебя.

Женщина порывисто обняла его, прижимая к себе.

Долго сидели молча, справляясь со своими демонами.

— Хорошо, что ты приехала, — наконец, сказал он, вытерев лицо и блестящие глаза рукой. – Плохо, что одна.

— Не начинайте, пожалуйста, — жалобно попросила Лия. – Никто, Всеволод, и никогда не заменит мне Андрея. Никто! Ваш сын – единственный мужчина в моей жизни, других мне не надо, понимаете? Никогда я не найду того, кто любил бы меня так, как любил он. И никого не смогу полюбить так, как любила его. И, — она едва могла дышать, — может права была Марго тогда? Может мне нужно было уйти в сторону, не лезть в его жизнь, не…. Подвергать опасности!

— Ох, Лия, Лия…. – прошептал горько Всеволод. – И что было бы? Думаешь Андрей женился бы на Есении? Был счастлив с той, что обманула его? С той, которая пыталась им манипулировать, причем бездарно? Знаешь, чему я безмерно рад, дочка? Тому, что Андрей, пусть недолго, пусть всего несколько месяцев, но любил. Любил так сильно, так отчаянно, как не любил никогда. Понял, что ради любимой женщины мужчина может пойти против всего мира! Понял, наконец меня! Ведь ради Марго, я в свое время, тоже рискнул всем. Выкрал ее из дома жениха в Грузии, забрал с собой. А когда меня сослали в казахские степи – даже не противился этому, ведь она со мной была. Моя горячая Мирьям! Моя изящная Марго. Мы прожили с ней долгую жизнь, Лия, и меня ни разу не тянуло на других женщин. Ни разу. Она могла быть взрывной, горячей, разъяренной, ласковой, доброй, но она всегда была моей женщиной. Понимаешь? Никакая Есения, Таня, Маня, Анжелика не заменили бы Андрюше тебя. Он тоже это сразу понял, как увидел твое фото. Так что не вини, никогда не вини себя, Лия! Перестань, дочка!

6

Перед дверями высокого офисного здания на Пречистенке, Алия на секунду замерла. Стояла, кутаясь в мягкий кашемировый кардиган цвета мокко, чуть скривив губы, и никак не могла заставить себя войти. Не была здесь почти семь лет — с той страшной зимы, когда вышла последний раз с работы под руку с Андреем, смеясь над его шуткой.

Они остановились на тротуаре, под фонарём, который отбрасывал золотистый круг света на снег. Чёрное небо над ними было глубоким, как бархат, и с него падали мелкие, редкие снежинки — кружась в воздухе, как дорогие бриллианты, медленно оседая на её ресницах, на его плечах. Андрей мягко обнял её за талию — пальцы тёплые, уверенные, скользнули по тонкой ткани пальто. Прижал к себе. Поцеловал — медленно, глубоко, с той нежностью, которая всегда заставляла её сердце замирать. Потом отстранился на сантиметр. Смотрел ей в глаза. Молчал.

Но глазами сказал всё: Я здесь. Я твой. Навсегда.

Сейчас, стоя у тех же дверей, Лия закрыла глаза. Ветер принёс запах мокрого асфальта и кофе из соседнего Starbucks.

Офис встретил её всё той же суетой, как и много лет назад: звонками, шорохом бумаг, приглушёнными голосами за стеклянными перегородками, запахом свежесваренного кофе и лёгким гулом кондиционеров. Лия шла по знакомым коридорам уверенно и спокойно, не обращая внимания на удивлённые взгляды сотрудников — кто-то узнавал, кто-то просто чувствовал, что эта женщина не из тех, кого можно остановить вопросом «а у вас есть пропуск?». Каблуки её ботинок от Loro Piana цокали по мрамору, отмеряя ритм, который она помнила ещё с тех времён, когда здесь пахло Андреем — его одеколоном, его кофе, его присутствием.

Когда вошла в приёмную, на несколько секунд затаила дыхание. Потому что изменилось всё. Интерьер, расстановка мебели, цвета. Если семь лет назад приемная была больше мужской, строгой, рациональной, то сейчас чувствовалось влияние женской руки.

Бежевые стены — тёплые, как утренний свет в Альпах, яркое, но не резкое освещение от скрытых LED-панелей, изящная мебель: диван с округлыми формами в светло-сером велюре, кофейный столик на тонких латунных ножках, кресла с бархатной обивкой цвета шампанского. На полу — ковёр с едва заметным геометрическим узором, на стене — абстрактная картина в золотисто-бежевых тонах.

За одним из двух столов сидела женщина лет пятидесяти пяти, с аккуратной седой стрижкой и строгим взглядом, который мог бы заморозить кофе в чашке. За вторым, ближе к двери с табличкой «Лопаева Есения Марковна», сидела молодая девушка — лет двадцати пяти, в сером костюме с юбкой-карандаш, с огромными очками в тонкой оправе, закрывающими пол-лица. Она даже не подняла глаз, продолжая быстро печатать.

Женщина за первым столом строго посмотрела на Лию поверх очков.

— Простите, вы к кому? – с едва заметным высокомерием спросила она.

Алия задумчиво обвела взглядом помещение, останавливая взгляд на двери, где значилась табличка «Шилов Роман Викторович – генеральный директор».

— Роман у себя? — ровно и абсолютно без эмоций спросила она.

Женщина моргнула. Молодая девушка замерла, пальцы зависли над клавиатурой.

— Вам назначено? – нахмурила брови секретарь.

— Нет, — покачала головой Алия, рассматривая картину. — Но думаю, он меня примет.

— Простите, — откашлялась женщина, — но… у нас правило, если вам не назначено, то вы можете встретиться с одним из заместителей Романа Викторовича или с Есенией Марковной, у нее через пол часа окно.

— Вот уж увольте, — пробормотала Алия, скрипнув зубами и подавляя волну ненависти, столь острую, что стало тяжело дышать. – Просто сообщите Роману, что его ждет Астахова Алия Руслановна. Если у него совещание – я подожду.

Женщины переглянулись между собой, и девушка-мышка, повинуясь взгляду секретарши скользнула в кабинет Андрея.

Нет, поправила себя Лия, скрипнув зубами, кабинет Есении. Сука забрала не только его жизнь, его кабинет тоже.

— Какого черты ты пришла? – услышала она позади себя знакомый голос и обернулась.

За эти годы Есения только похорошела, стала еще более изящной, еще более яркой – безупречная укладка, дорогая одежда, глаза, горевшие неприкрытой яростью.

Лия криво усмехнулась.

— Я же не спрашиваю тебя, какого хрена ты забрала кабинет Андрея, — скрестив руки на груди, ответила она.

Кровь бросилась в лицо Есении, скрывать эмоции она по-прежнему не умела.

— Арина Дмитриевна, — приказала она ледяным тоном, — вызовите охрану.

— Только попробуйте, — даже не глядя на секретаря, а только в глаза Есении, отрезала Лия, — и завтра будете искать другую работу. Это же случится, если сейчас же не доложите Роману о моем визите.

— Что за…. – двери кабинета Шилова резко распахнулись, будто не выдержав напряжения, и на пороге появился сам хозяин, нахмуренный, собранный, опасный.

— Алия? – его красивые брови поползли вверх, но он моментально взял себя в руки, — проходи, — вежливо, одним движением пригласил ее к себе, игнорируя разъяренный взгляд сестры и недоуменные секретарей.

— Рома!

— Есения… — он одними глазами приказал той заткнуться. – Арина, сделайте две чашки кофе. И на час меня ни для кого нет.