Ни за что!

Глава 1. Дерзкая

— Мужчина, честно признайтесь, вы долбанутый.

Она сидит напротив, болезненно морщится, по всей видимости — анестезия еще не подействовала и закатанная в гипс рука все равно причиняет ряд острых ощущений.

— Готова поспорить, вы этим развлекаетесь, — продолжает язвить девица, ехидно кривя свои яркие губы, — сбиваете женщин, ломаете им кости, ездите с ними по больницам и упиваетесь их болью. Угадала?

Он смотрит на неё пристально. Он не привык реагировать на всю эту чушь, с помощью которой бабы обычно любят привлекать к себе внимание.

Впрочем, обычно и бабы все-таки не настолько хотели его внимания, чтобы броситься под машину. Или это они просто еще не додумались?

Ладно, объективно — сам виноват. Не во все стороны глянул при парковке, задел эту мелкую выскочку по своей вине. Не она привлечь его внимание хотела. Впрочем, с задачей избежать его внимания она тоже справилась так себе.

Такой громоздкой матерной конструкцией его обложила, что даже если и не хотел бы как-то сделать вид, что не заметил, как его машина поцеловала в бедро худую как жердь девицу, то передумал бы. Хотя бы ради того, чтобы убедиться, что эта фурия с грязным языком — существует в реальной жизни.

— Слушайте, ну для разнообразия поднимите глаза, пожалуйста, — ядовито комментирует собеседница, — ну хоть на тридцать сантиметров, что ли. А то я уже начинаю думать, что во мне интересны только мои щиколотки.

Он встречает её взгляд, улыбается с ленцой.

— Хочешь быть мне интересна?

Она выдерживает взгляд блестяще, усмехается, перекладывает ногу на ногу, ехидно фыркает тому, как цепко он отслеживает и расставание её коленей и их воссоединение.

— Не хочу. Я с такими как вы даже не разговариваю обычно. Разве что по работе.

— По работе? — он повторяет это цепко, а потом стреляет глазами в сторону брошенного на стул у двери предмета. — По этой работе?

Когда из сумки у неё выпала эта выпендрежная белая плеть, он, мягко говоря, охренел. Нет, знал, конечно, что в БДСМ-клуб едет, но чтобы вот эта соплюха и в роли Госпожи? Складывалось, конечно. Но картинка смотрелась неправильно. Будто кто-то её наизнанку вывернул.

— По этой, — девица самодовольно улыбается, — так что если вы не хотите взять эту штучку в зубы, чтобы принести её мне — сразу заткните свои хотелки за пояс. Вам не светит.

Потрясающе. Просто потрясающе. Честно скажем, он уже и не помнил, когда женщина на полном серьезе озвучивала ему эти слова. Вот так вот искренне, без желания набить себе цену. И дело было даже не в том, что Александру Козырю в Москве никто не отказывает. Обычно даже представляться не надо было. Хватало общего лоска и дорогих запонок на рукавах рубашки. Но сейчас… Их, кажется, не хватило. И это забавляло бесконечно. С другой стороны, оставлять последнее слово за тощей девицей, которой, кажется, только позавчера восемнадцать стукнуло, не хотелось. У неё и без того без меры завышенное самомнение.

— Расслабься, девочка, — произносит он бесстрастно, отворачиваясь к двери, — ты не в моем вкусе.

Ведь на самом деле не соврал. Никогда не велся на таких как эта фифа. Не на что тут было вестись. Волосы? Ну, волосы. Темные, блестящие, ухоженные. Губы? Пожалуй. Хотя все-таки тонковаты. Глаза… Ну, да, выразительные, яркие, в них прекрасно видны эмоции их обладательницы. Но это тоже скорее недостаток, чем достоинство. Собственно на этом список достоинств заканчивался, начинались недостатки.

Фигуры нет почти никакой. Худоба — почти болезненная. Такие модельки хороши на подиуме, на них гламурные тряпки лучше висят. А в постели с ней что делать?

Лицо — узкое, черты лица — неправильные. Рот — чересчур широковат, а жена его так и вовсе заявила бы, что с таким носом на люди выходить стыдно. И подарила бы девице визитку своего любимого пластического хирурга. Ну, конечно, если бы эта девушка умудрилась Кристине понравиться. Что вряд ли.

Нет у неё ни грамма невинного очарования, которым обычно обладают многие её сверстницы. Видно по глазам — она говорит, что думает. Это обычно никто не любит.

И все-таки…

Он ощущает затылком, ну или слышит до предела напряженным существом, как нахалка встает с того скрипучего стула, на котором сидит. Подходит к двери.

Одной рукой берет черный плащ, пытается набросить его себе на плечи. Ну, да, замерзла. В одном тонком топе и короткой кожаной юбчонке прохладно. Топят в травмпункте паршиво. Надо было в коммерческую клинику её везти, но обычный бесплатный травмпункт был ближе.

Он находит себя за спиной девчонки. Прихватившим ее плащ и помогающим ей добраться наконец до рукава.

А пахнет от неё неплохо. Недорогой парфюм, бюджетный. Необычно горьковатый и сладкий одновременно.

Она разворачивается к нему, смотрит наглыми своими глазищами на него снизу вверх.

— Поздно вы спохватились, — шепчет она, высокомерно задирая нос, — рука уже в гипсе. Не удастся пощупать. Да и я не даю смотреть на себя, когда мне больно. Мужчинам — не даю.

— О чем ты, девочка? — ровно спрашивает он, но где-то внутри что-то опасно шипит и встает дыбом. Ей неоткуда это знать. В тот клуб, в который они приезжали оба — приходит тот, кто хочет. А сегодня он не практиковал. Первый раз приехал. Присмотреть себе новую девочку хотел.

— Ну не врите, — так едко улыбается, будто только что он её жутко разочаровал, как она и ожидала, — вы — садист. Дом и садист. У вас это на лице написано.

— Да ну? — он снисходительно улыбается. — А что еще там написано? Скажешь, сколько у меня детей?

— Один ребенок. Такие эгоисты как вы больше одного не заводят. Жена-красавица. Ноги длинные, попа бразильская, губы уточкой. Правда у вас на неё уже лет пять не стоит, ну тут уж ничего не поделаешь. Рецепт на виагру у доктора берете или по своим каналам достаете?

И сам не понимает, когда успевает прихватить наглую стервь за горло и сжимает на нем пальцы. Несильно сжимает, только чтобы заткнулась. Она смотрит на него так дерзко, что справиться с приступом гнева удается плохо. Но все-таки он справляется. Отпускает её.

Глава 2. Летучая

— Светка-а-а…

— Изыди.

— Свет, ну, Свет!

Когда ты легла спать в четыре утра, потому что редачила фотки для долбаного блога, который походу останется сейчас единственным средством заработка, чей-то восторженный писк над самым ухом в половине девятого — это почти то же самое, что звук свежевключенной дрели.

Но Ленка так настойчиво верещит, что мне приходится соскрести себя с кровати.

Ненавижу.

Ненавижу мудаков на понтовых тачках.

Ненавижу ванильных клуш, что испытывают оргазм от блеска серебряных боков крутого мерседеса.

Ненавижу…

Да весь мир я сейчас ненавижу.

Потому что в моей крови слишком мало кофеина.

— Ну и? — кисло смотрю на парковку и отчаянно мечтаю развидеть все, что я на ней сейчас наблюдаю. Я знаю этот мерс. Со вчерашнего дня познакомились. Там, кажется, даже царапина на бампере есть после того, как я с размаху хлестнула по нему сумкой.

— Ну ты что, не видишь, какой крутой?

— Кто крутой? — мрачно спрашиваю. — Мерина вижу выпендрежного. Где крутизна? Можно подумать, ты в жизни мерседесов не видела.

— Света, ты такая… Такая…

— Крутая, что у тебя эпитеты заканчиваются?

— Невыносимая, пипец! — Ленка категорично встряхивает головой.

Смотрю на неё снисходительно. Потом решаю все-таки пожалеть бедняжку. Мягко спрашиваю.

— У тебя маркер есть?

— Тебе нафига?

— Не мне. Тебе, — сую ей под нос свой гипс, — вот тебе книга жалоб и предложений. Оставляй тут свое бесценное мнение, которое, конечно, для меня очень важно.

— Врешь ты все, — пасмурно роняет Ленка, но от идеи испоганить чистый гипс своим бесценным мнением не отказывается — отходит от окна искать маркер, — ты ведь это чтобы поржать мутишь.

— Как ты можешь меня в этом подозревать? Разумеется это только для моего роста над собой как личности, — Говорю, а сама смотрю вниз, на парковку, не отрывая взгляд. Там именно в эту секунду открылась дверца “мерина” и из него на свет божий вылез его хозяин.

— Ну и чего тебе надо, дядя? — спрашиваю беззвучно у оконного стекла.

Ладно, вчера отвез, понятно, совесть мучила. А сегодня чего надо?

Всерьез, что ли, меня воспринял, когда про ментов прикалывалась. Ну… Может, конечно.

А “дядя” тем временем вынимает из машины подставку с двумя картонными стаканами, огибает мерина своего, встает аккурат напротив моего окна и голову задирает.

Между нами четыре этажа, а меня все равно его взгляд насквозь простреливает.

Он поднимает стаканы повыше и салютует ими мне.

Привет, привет, а мы тебя не ждали. И не собирались вроде никуда.

С другой стороны, он пришел вместе с кофе. А кофе я всегда рада, он всегда прекрасен. Оставить оба стакана на расправу сбившему меня мудаку? Нет уж, обойдется!

— Поможешь мне одеться? — спрашиваю у Ленки, отворачиваясь от окна.

Самое главное, не спалиться, что это ко мне приехали.

— Давно не виделись, — приветствую я своего сегодняшнего кофейного дилера, — когда вы там в общагу меня привезли, Александр Эдуардович? В половине первого? И вот восьми часов не прошло, вы снова тут. Поставщик виагры прокатил сегодня? Ваша супруга вынуждена рыдать в подушку без вашего внимания?

Смотрит на меня так, что у меня внутри начинают радостно прыгать бесы. Они очень рады, что первосортный сарказм не пропал впустую. Этот тип снова хочет меня придушить. А в этом, между прочим, смысл моего существования. Всяких властных мудаков доводить до ручки.

— Будешь пить, — хрипло спрашивает он, покачивая в ладони картонный стакан, — или языком чесать?

— И то, и другое буду, — улыбаюсь, отжимая кофе, — впрочем, за второй стакан могу выписать вам помилование и помолчу минуты три. Пока пью.

Думала — согласится вот так вот “заткнуть мне рот”. Почему нет, если я так его бешу, что вчера он даже хватал меня за шею. Я ведь вижу, что садиста своего внутреннего он на крепкой цепи держит. Срываться себе не позволяет. Но у меня ведь талант, я уже говорила. Недаром Ленка с истинным удовольствием начертала на бинтах моего гипса “fucking bitch”. Разве может этот Александр Эдуардович упустить свою выгоду и отказаться от предложенной мною сделки?

— Обойдешься, — он произносит это сухо, мрачно и поднимает повыше стакан, чтобы я к нему даже не тянулась, — треплись сколько влезет. У тебя ведь в защечных железах явно переизбыток яда. Вот и спускай его. А то не дай бог голова взорвется.

Я смотрю на него и щурюсь. В ушах будто звенит удар в невидимый гонг. Кажется, этот тип поинтереснее, чем на первый взгляд показался.

— Так чего вы приперлись? — улыбаюсь, делая первый глоток.

Нет, определенно, у этого типа просто супер-разведка. Утренний кофе с таким количеством сиропа, что от него скулы сводит и запросто слипнется все, что только возможно. Можно было просто угадать, что я пью кофе по утрам, но вот это… Кто-то явно нашел мою любимую барристу в кофейне за три квартала отсюда. Единственная причина, почему я пользуюсь не ближайшей станцией метро, а каждое утро крюк закладываю. И нашел, и допросил. Это ж насколько он боится неприятностей?

— Отвезу тебя на учебу, — мой противник невозмутимо снимает крышку со стакана и хлебает кофе большими глотками, — можешь считать это ролевой игрой. Я — твой водитель. Куда едем, хозяйка?

За "хозяйку" — два с минусом. Совершенно не тем тоном это слово сказал. Мимо кассы. Но я вполне могу показать ему, как это делается.

— Никуда мы с вами не идем, — смягчая голос отзываюсь я, — мне сегодня на пары не надо. Так что вы свободны, господин водитель.

Я специально выделяю слово “господин” тоном, чтобы у этого типа внутри туго натянулась болевая нить. Я умею заставлять этих озабоченных подчинением чертей ощущать прилив голода.

И в его лице я тоже сейчас это вижу. Он бы хотел, чтобы я говорила это всерьез. И я бы могла. Но не буду. Мне просто нравится махать перед носом быка красной тряпкой.

Глава 3. Цепляющая

Странное чувство…

Алекс и раньше его испытывал, когда заходил в собственный дом. Какую-то концентрированную неприязнь испытывал, глядя на темный паркет, на хрустальные подвески многочисленных люстр, на ковры эти, которые везли из Милана и Индии — у Кристины был совершенный бзик на этих чертовых коврах…

Нет, претензий к её вкусу он никогда не имел. Он у Кристины имелся. Она прекрасно знала разницу между истинной роскошью и вульгарной помпезностью, и предпочитала первую, разумеется. Только выверенность не спасала дорогущие интерьеры дома Александра Козыря.

От них все равно на душе было странное ощущение... Что он не дома.

Оно и раньше было.

Сегодня чувствуется острей.

Когда он делает первый шаг — из соседнего коридора вальяжно выступает пожилой уже доберман Дервиш. Когда-то был сущим дьяволом на вид, грудь в грудь выходил на кабанов и волков, но сейчас, пятнадцать лет спустя, ослепший на один глаз и слегка прихрамывающий Дервиш приобрел некую благостность в выражении морды.

Псина — единственное существо в этом доме, которому позволено встречать хозяина в поздний час. Персонал уже давно усвоил правило, что чем незаметней и тише протекает их работа — тем выше премиальные.

Кристина…

Кристина спустя двадцать шесть лет семейной жизни все-таки усвоила, что если муж захочет уделить ей внимание — он для этого и сам её найдет.

Как жаль, все-таки чтобы в нужной степени ощутить ценность данной ей свободы, жене потребовалось столько времени.

Он идет по дому не включая света. Вмонтированные в стены тускло-светящиеся по вечерам блоки позволяют не видеть лоска и китча, позволяют не перегружать им разум.

Тишина и полумрак приятно обволакивают, успокаивают.

Он идет по своему дому и настраивается на рабочий ритм. В голове начинают уверенней выстраиваться задачи, отложенные с самого утра.

Нужно позвонить тверскому прокурору и узнать о состоянии дел со спорным участком земли.

…Связаться с главой службы безопасности и запросить у него информацию о родителях девчонки. Многие живут в университетских общагах. Но не многие так безразлично относятся к собственной жизни, будто она и не стоит ничего.

…Созвониться с Дягилевым и узнать у него дату следующей его понтовой вечеринки. Сам Козырь не тяготел к таким гламурным мероприятиям, но Сапфира может и оценить.

…Собрание совета директоров назначено завтра на десять. Нужно написать, чтобы передвинули на одиннадцать. Отменять его нельзя, но в конце концов — нужно сдержать слово. Обещал ведь возить в универ, пока ей гипс не снимут. Ну и что, что только себе обещал?

Забавно. Забавно, что собираясь думать о работе, почему-то раз за разом его мысли скатываются к бесконечно выделывающейся, языкастой девчонке. Так похожей на птицу, по идиотскому стечению обстоятельств родившуюся в теле человека.

Он останавливается, поняв, что вожделенную им тишину, коей ждал рассудок все одиннадцать часов в компании Сапфиры, даже сейчас, даже в его доме, его крепости, куда он возвращается за спокойствием, нельзя назвать совершенной. Его слуха касаются мягкие фортепианные ноты. Ненавязчивые, едва слышные, но все-таки ценящий абсолютное отсутствие шума человек не имел шансов их не услышать.

Играть в это время…

Нет, Кристина бы не стала.

Она уже давно усвоила правила, по которым тикает их семья. В этот час она не станет нарываться на ссору и нарушать его покой.

Что ж, у него в семье был еще один человек, который знал, что прикасаться к бело-черным клавишам в девятом часу вечера — все равно что дергать за натянутые туго оголенные нервы главы семьи.

Впрочем, даже это знание Эда никогда не останавливало.

Даже больше того, он регулярно устраивал такие вот вещи. Подергать отца за усы у него давно вошло в дурную привычку.

Наследничек…

…Прекрасно знает, что делает.

По выбору мелодии всегда можно судить, насколько у Эда паскудное настроение. Если он играет что-то тяжелое, резкое — значит, пришел выяснять отношения и совершенно не в духе. А когда, как сейчас, мелодия мягкая, касается раздраженных барабанных перепонок нежно, с трепетом — значит, младший Козырь просто приглашает отца к разговору.

Паршивец.

Ведь наверняка приехал еще пару часов назад, но уже успел договориться со службой охраны улицы, чтоб его предупредили, как только машина Козыря-старшего проедет пропускной пункт. А ведь в доверенный список сын включен не был. Не просто так, на самом деле — убирая имя Эда из этого списка Алексу было интересно, как наследничек пробьется через эту стену. Если уж щенок в шестнадцать лет умудрялся быть в курсе всех отцовских встреч, список которых вообще-то являлся коммерческой тайной, за разглашение которой была уволена не одна секретарша — то чего от него ожидать сейчас?

— Что это? — останавливаясь в дверях оккупированной Эдом залы Алекс не ожидает, пока закончится мелодия.

У него было время полюбоваться на первые шаги наследничка на музыкальном поприще, да и восторгов, посвященных этому таланту, Алекс уже хлебнул достаточно, чтобы понимать — талант действительно есть. Не зря ведь Кристина до сих пор таит обиду, что Эда отправили в Гарвард учиться языкам и управлению финансами, отстранив его от музыки. Такие долгие обиды требуют обоснования.

Как будто Эдичку вообще можно было отстранить хоть от чего, чем он хотел бы заниматься.

Вот и сейчас — уже услышал поскуливания Дервиша. И шаги отца — тоже. Но при этом — не ведет и ухом, не останавливается, а продолжает играть. Даже на вопрос отвечает, только выдержав паузу. Будто требует уважения к вибрациям тонких струн, вздрагивающих в недрах музыкального инструмента.

Эд рисуется, конечно. Он умеет играть красиво, ловкие пальцы его — предмет многих разговоров у близких подруг его матери, и сейчас для отца он устраивает еще один персональный концерт. И играет — с максимальным отыгрышем, погружением в музыку, как известный музыкант.

Глава 4. Несносная

— Королева моя, я принес тебе радостные известия.

Без особого трепета я зеваю в трубку. Так громко, чтобы гребаный Гошик услышал.

Потому что нельзя, мать твою, поднимать меня в шесть утра. В шесть! Да какая сволочь в это время просыпается? Хотя… Зная Гошика, он наверняка даже не думает ложиться. У этого тусовщика поди и утро вчера в семь вечера только началось. Эх. Хорошо быть московским мажорчиком и не выпускать из зубов золотой ложки. У него папочка известный журналист. У самого Гошеньки – очное отделение и свободный график посещения. Потому что его папочку каждый препод у нас знает. А бедной провинциальной Светочке приходится самой прогрызать себе путь к солнцу. И ходить на лекции. И спать по ноча-а-ам.

Пожалела себя пять секундочек, покосилась на пустую кровать моей соседки – Ленка где-то явно ночует сегодня.

— Ну и какого черты ты молчишь, Георгинчик? – вздыхаю томно. Под полуприкрытыми веками белый туман начинает собираться вт что-то продолговатой формы. Высокое такое. С манящим облаком молочной пены сверху…

— Я жду, пока ты наконец совесть поимеешь, — Гоша с той стороны трубки уязвлен и почти оскорблен. Бог ты мой, да неужто он, наконец, мне что-то стоящее принес, а?

— Совесть я в этом месяце не заказывала, — вздыхаю сочувственно, — но если ты наконец скажешь, на кой поднял меня в такую рань, я тебя послушаю. А если новости действительно хорошие – даже похвалю.

— Похвалишь? Ты? – в голосе любимого моего стервеца-приятеля звучит глубокий скепсис. Он хорошо меня знает.

— Георгинчик, не томи. А то я потеряю остатки терпения и прокляну тебя прямо сейчас. Ты после этого не выживешь.

— Как только ты узнаешь, кого я вчера уболтал посмотреть твою статью про сезонные оттенки этого года, ты воскресишь меня обратно.

— Если это не Ева Моро, то зря ты надеешься на то, что я буду тратить силы на твою гнусную шкуру, Звягинцев!

— Ну, Света-а! – Георгинчик с той стороны трубки воет, как будто я ему в грудь нож вонзила. — Вот как ты, черт возьми, это делаешь? Ты опять мне сюрприз изгадила!

Ы-ы! Кому-то боженька подарил красоту великую, а мне — интуиции насыпал. У Гоши горе великое, а я – резко сажусь в кровати.

— Гонишь!

Сон практически мгновенно получает уведомление о немедленной депортации из моего организма.

Ева Моро! Это та, чье меткое слово может поставить жирную точку в карьере даже именитого дизайнера. Редактор «Estilo» — журнала, для которого мечтает писать каждая модная цыпочка, живущая в столице, с пропиской или без неё. А уж я – я хочу за них за всех сразу!

— Да вот еще, буду я гнать! – оскорблено бухтит Гошик. — Она даже согласна принять от тебя триста слов на рассмотрение. Не облажаешься – пойдешь в штат её журнала. И я пойду. Твоим куратором.

— У тебя морда треснет быть моим куратором.

Говорю, а у самой под веками полыхают яркие радуги. Новость-то и вправду зашибенная!

— Ягодка моя, ты не поверишь, насколько у меня эластичная морда, — снисходительно откликается Звягинцев, — но с моим-то местом все уже решено, меня батюшка к ней на место младшего ассистента устроил, а вот ты, Светик, изволь напрячь булочки. Зря, что ли, я впрягся за тебя?

— Погоди, погоди, а тема какая?

— Тема самая что ни на есть свободная, — усмехается Георгинчик, — твоя задача – сделать так, чтобы Моро твою статью до конца дочитала. А уж о чем она будет – твое дело. Ну, все, чао. К концу недели жду статью.

Свободная тема! Нельзя говорить мне такие вещи.

В голове у меня, разумеется, блаженная пустота. Выбрать из всего мира что-то одно… Нереально. Не в шесть утра, да еще и до первой чашки кофе… Я совершенно отказываюсь принимать судьбоносные решения, которые мне всю жизнь сейчас определят.

А вот потянуться и улечься на пузо, уткнувшись в телефончик — святое дело. Поспать бы, но адреналин от новости про Моро трясет меня адреналиновой лихорадкой.

Так что спать не будем, зато залезем в Вотсап, полюбуемся на вчерашнее: “Приятных снов, Летучая”, прилетевшее с неизвестного номера, через два часа после того, как он меня оставил.

Летучая…

Я будто снова стою на краю моста, и мои волосы пытаются течь по ветру, пока я в глаза смотрю бескрайнему речному богу.

— Ты налеталась? — почти слышу сиплый шепот.

По коже колким стадом проносятся мурашки. Ух!

Все-таки он прав. Я слишком давно стою на своих ногах. Безумную вечность держусь за плеть и не разжимаю пальцев на ее ручке. Мой внутренний дракон исправно питается, по расписанию. Но вот рабыню свою я бесконечно долго не выпускала на свет.

Уж слишком разборчивая, да. Так-то властных Господ — как псин нерезанных развелось, только пальцем ткни. Все они любят рычать, все они с удовольствием дадут мне желаемое. Но увы, не все мной желаемое! А я не согласна размениваться на что-то меньшее.

“Сегодня хочу капучино, — мои пальцы отстукивают сообщение быстро, — со льдом. И три пшика мятного сиропа”.

Думала — спит.

Или занят. Или жену наконец удовлетворяет. Должно же ей хоть иногда доставаться, да?

Ответ прилетает практически мгновенно.

“За это тебе придется надеть юбку”.

Ну ничего себе, у кого-то заявочки!

“С чего ты взял, что они у меня есть?”

Дзинь. Дзинь. Дзинь.

Падают мне в месенджер мои же фоточки из инсты. Быстро! Получается, он не только их пересмотрел, но и сохранил себе те, что зашли побольше? И ведь все как на подбор юбки с его фоток — одна короче другой.

“Наденешь красную юбку — так и быть, получишь и мой стакан с кофе”.

Красная юбка с его фоток — вообще короче всех в моем гардеробе. Это юбка “не смей наклоняться, да и ходить лучше не надо”.

“Заметано”.

“Буду у тебя в то же время, что и вчера”.

Я тихонько хихикаю и переворачиваюсь с боку на бок, выгибаюсь на простыне как кошка.

Боже, какой смешной. Да с чего он взял, что у девицы, что выкладывает по два-три аутфита на каждый день, всего одна красная юбка? Надо было уточнять, что его интересует та, что с фото. А то я непонятливая. Потому и выбираю длинную юбку до самых пяток. Критично перебираю блузку, и… Зачем-то выбираю черную, с вырезами на плечах. Собираю это все в образ, придирчиво верчусь перед зеркалом.

Глава 5. Хрупкая

— Ну давай, Светик, — мужчина, что держит камеру, старается говорить мягко, — вставай на колени.

В свои восемнадцать она была еще стройнее, казалась еще более хрупкой, но язвительности в ней было не столько. По крайней мере в сторону камеры она стреляет глазами недовольно.

— А снимать обязательно?

— Обязательно, если ты хочешь сделать мне приятно, — мужчина из-за кадра тянет руку к ней, покровительственно треплет по щеке, — я хочу, чтоб у меня сохранились доказательства, какой ты бываешь послушной. Послушной только для меня.

— Только для тебя, — повторяет она задумчиво и все-таки опускается на колени. Смотрит внимательными глазами в кадр, облизывает губы.

— Что еще ты мне прикажешь, Господин?

Палец, уже готовый к остановке, падает на нужную клавишу. С пару секунд Алекс смотрит в эти глаза, темные, дымчатые, бескрайние.

Её голос мягкий, непривычно мирный, удивительно искренний еще некоторое время будто отражается в его душе эхом.

“Что еще прикажешь?”

“Что еще ты хочешь?”

“Господин”.

Ко своему посетителю Алекс разворачивается, только когда внутри настает полная тишина. Мешать эмоции от увиденного с тем, что вот-вот поднимется в нем волной, не хочется. Как не хочется мешать любимое вино и неприятную горькую микстуру, которую необходимо выпить.

Не за себя выпить, за неё.

Посетитель ерзает на стуле. Он уже успел проораться на тех парней, что его сюда привезли. Грозил им братом-прокурором, зеками, которые непременно их опустят, вот только стоило самому Алексу войти в свой кабинет — гость заткнулся. Кажется, фамилия Козырей все-таки слишком на слуху, раз такая шваль знает его в лицо.

— Ну и что ты мне скажешь, Петр Алексеевич? — Алекс позволяет себе слегка дернуть краем рта. Настоящей улыбки этому мудню не полагается, но если не оживить мимику хоть на сколько-нибудь — тот просто обделается от страха. А какая важная персона этот Петр Алексеевич Шубин — аж второй заместитель мэра города Саратова.

— Н-ну, н-ну что тут с-скажешь, — нервно начинает блеять этот утырок, — н-ну да, я с ней спал. А что в этом такого? Вы-то как мужчина должны меня понимать…

— Должен? — если бы Алекс был волком — он сейчас выщерил бы хищно зубы. — С чего вы взяли, Петр Алексеевич, что я вам что-то должен?

— Н-ну, в-вы же тоже женаты, — заикаться Шубин начал еще сильнее, — и думаю, вы понимаете…

— Лучше б вы оставили обязанность думать тем, кто умеет пользоваться мозгами, Петр, — уже жестче цедит Алекс, постукивая пальцами по столешнице, — вы ведь понимаете, что вы здесь совершенно не потому, что когда-то изменяли вашей жене с этой девушкой? И опережу ваше умозаключение, даже тот факт, что именно вы были первый, кто практиковал со Светланой Клингер тематические отношения, мне не особо интересен. Мне интересно, почему она уехала из вашего города и за пять лет ни разу туда не возвращалась. Интересно, почему, оставшись в Теме, она резко сменила роль с сабы на доминантку. Иными словами, мне интересно, чем именно ты её сломал, удод?

Там на видео — нет ничего крамольного. Есть прелюдия к сексу, есть обнажение на камеру. Красивое. Во всем. От плавных, будто танцующих движений девушки на камеру, до каждого элемента белья.

Александра Козыря сложно удивить конкретным эротичным бельем, но можно удивить чувством удивительного вкуса, с которым Сапфира выбирает вещи, которые надевает на себя. Кружево стринг смотрится на её коже дороже и изящнее, паутина бондажа на груди — вопиюще эстетичной. Эта девочка даже в юном возрасте умела себя подать.

Жаль только, оценить её по достоинству этот мудень был попросту не способен. Он целый год дурил Сапфире голову, судя по нарытой переписке — обещал ей бросить жену, да так и не бросил.

Потом — сам порвал с ней, и пару месяцев в их переписке стояла мертвая тишина. Два месяца ровно. А после — одна лишь СМС от Сапфиры: “Я надеюсь, что ты будешь подыхать долго и мучительно”. За час до того, как она автостопом стартовала из Саратова в Москву.

Это было спонтанное решение, она еще долго вела переписку с брошенным саратовским универом, добивалась от них документов на перевод. Она не вела подготовку, не планировала свой побег, она уезжала навсегда. И такое ощущение, что у неё земля горела под ногами.

— Итак, что же ты сделал, Петр Алексеевич, — пальцы выстукивают на столешнице траурный марш. Преждевременно, конечно, но что поделать, если рвется изнутри вот это вот желание?

— Ничего, — Шубин снова начинает ерзать, — она хотела, чтобы я ушел от жены. Но мало ли у меня таких сикулеток тогда было…

— Таких как она? — Алекс откидывается в кресле, смотрит на собеседника тяжело.

Два варианта — или он говорит с идиотом, или — с прожженым лжецом. Или он не понимал, насколько редкая и необычная птичка залетала в его руки, или — он попросту лжет, пытаясь сбить цену, которую сам Алекс Свете обозначил.

Впрочем… Он идиот, в обоих случаях. В первом — слепой идиот, во втором— самоуверенный. И с чего он взял, что его мнение интересно хоть кому-то в стенах этого кабинета?

— Ну… Может, и не таких… — в глазах Шубина все-таки отображается что-то понимаемое.

Все он понимал. Видео, которое сейчас показывал своему собеседнику Алекс, хакер из его службы безопасности достал из запаролированного архива с рабочего компа Шубина. Судя по дампам памяти — Шубин его до сих пор регулярно пересматривал. Все остальные его записи из общения с сабами появлялись и удалялись. Только Сапфира оставалась в видеоархиве Шубина до сих пор. Его и выманить из Саратова удалось по маленькой осознанной утечке. Он только услышал, что есть инфа о Свете, и сорвался с места, явно желая с ней снова пересечься. Но почему они разбежались тогда? Хороший вопрос. Животрепещущий.

— Да ничего там особенного, — Шубин пытается казаться важным, небрежно кривит морду лица, — просто она взбрыкнула. Как это у Светочки водится — взбрыкнула, как она считает, насмерть. Я дал ей отойти, а она укатила в Москву. Доказать мне что-то хотела. До сих пор интересно, что?

Глава 6. Заинтересованная

— Светик, ты вообще уверена, что это сработает? Моро на это клюнет? — Георгинчик скептически щурится, глядя на забитую дорогими тачками парковку. — Она совершенно не любит мыльных пузырей, надутых расфуфыренными женушками наших нуворишей.

— Не чади, это же моя ставка, — я неторопливо опускаю каблучки на асфальт, вылезая из мажористого Гошиного красного кабриолетика. Сегодня мне не до выкаблучивания, сегодня я — леди, а леди не вылезают из тачек не открыв дверей. Да и Гошик пришибет меня за пару пылинок на замшевых сиденьях его возлюбленного поршика. Кажется, за мазок помады он даже бросил единственную бабу, с которой продержался аж целый год в отношениях и по которой сходил с ума.

— Выставка эта — твоя ставка. А ты — моя, — парирует Георгинчик, этакое чудное видение в клетчатых штанишках в сине-зеленую клетку и черной рокерской кожанке. Коллеги стиляги-метросексуалы все еще носят полоску и пиджачки с заплатками на локтях, а Гошик уже настроен на рокерскую волну. Он прав. И эта клетка — в следующем сезоне её будут рвать со всех вешалок мира. От массмаркета и до магазинов высокой моды.

Я улыбаюсь. Конечно, чтобы достать приглашение на закрытую выставку, пришлось попотеть, одна я потеть не люблю — припрягла Георгинчика. Он у папы вырос крайне пробивным цветочком, может в пустыне горсть снега достать, правда для этого его нужно замотивировать.

Естественно, я не могла ему рассказать, что хочу проникнуть на выставку к Вере Сехмет, чтоб подрезать одного властного дядечку, который с чего-то взял, что может играть со мной на равных. Не может. Я не дамся. Такие уж у меня дурацкие принципы.

Впрочем, статью я для Моро все равно напишу.

И уже знаю как, чтобы она точно её прочитала.

Борьба с приевшимися шаблонами и принятие сексуальности собственного тела — те темы, которые Ева Моро обожает в любом виде. А что может подойти под эти темы лучше, чем экстравагантная художница, застраховавшая свою грудь не потому, что её папик боится потерять вложенные в эту область деньги, а потому что для неё это действительно рабочий инструмент.

Гошик — удивительно магический человек. Я уже говорила про пустыню и снег, да? Так вот, это все-таки недостаточно емко. Вот сейчас у Гошика в арсенале — одна только голливудская улыбочка, да я в своем скромном маленьком черном платье, аксессуаром к которому служит мой верный гипс.

Маленький камерный выставочный холл, один день съема которого стоит столько, что на его аренду мне не хватило бы продажи обеих почек, сегодня пользуется большим спросом. И от дверей до парковки выстроилась очередь весьма состоятельных людей, которые терпеливо ожидают, пока охранник на входе проверит их билеты и паспорта на подлинность. А Гошик улыбается и ведет меня мимо очереди. Там за спиной кто-то отпускает возмущенные замечания, но ни я, ни Георгинчик не ведем и бровью.

Блеф — это очень тонкое искусство. И ни в коем случае нельзя обращать на трещащий лед. Иначе просто не дойдешь.

Конечно же, самый главный бой ожидает нас непосредственно на входе. Где Георгинчик все с той же голливудским оскалом подруливает к паре, как раз проходящей контроль.

— Дмитрий Валерьевич, какая встреча!

Судя по прищуру названного Дмитрием Валерьевичем, последний раз он Гошика видел в детском садике, и стих, ради которого Георгинчик пацаном залез на табуретку, ему не очень понравился, вот только он еще не понимает, что единственный способ избежать Гошиной атаки — это просто пристрелить его на месте. И не дать открыть рот. Но с этим Дмитрий Валерьевич уже опоздали. Гошик кружит вокруг него как коршун вокруг курицы, и тараторит, тараторит без умолку. — Боже, как же вы изменились с нашей последней встречи. Диетолога нашли? Да быть не может, что нет, так похудели. И рельефы прибавились. Ах, какая жалость, что я не в вашем вкусе, я бы тоже подержался за этот бицепс.

Чем всегда восхищалась в Георгинчике — так это его удивительным талантом говорить такие вещи в тональности между шуткой и серьезностью. Так, что лютый натурал заржет, подумав, что его собеседник прикалывается, а свободный гей верно поймет намек и позже подойдет стрельнуть телефончик.

До сих пор кстати не уверена, что Гошик и правда би. То есть да, есть причины для подозрений, но при мне он еще ни одного парня не засосал, да и в открытую не сознается. Кажется, он просто не заморачивается на эту тему, а я — еще не достаточно доверенное лицо в этом вопросе.

Вторая порция лести достается даме Дмитрия Валерьевича. Третья — охраннику, окосевшему от начавшегося перед ним цирка. Удивительная магия, но ближайшие люди в очереди наблюдают за Георгинчиком с благостными рожами, как за клоуном, что перед ними на банановых кожурках пляшет. При этом у Гоши к каждому свой ключик, уже спустя десять минут дама Дмитрия Валерьевича промакивает уголки глаз от рассказанной неприличной шутки, а её кавалер подумывает Гошика усыновить. Ибо такой дипломат в хозяйстве точно пригодится.

Ловкость языка и никаких аффирмаций. Через четырнадцать минут Гошик раскланивается удовлетворенной публике, цапает меня за локоток и интересуется насмешливо:

— Ну что, Цветик, слюной зависти моему красноречию не изошла еще?

— Сам ты… Цветик, — я без особой злости щиплю его за запястье, — нет, не изошла. У меня защечные мешки для яда очень вместительные. Но ты, конечно, бесподобен.

— Эй, вы, двое, — мрачный голос охранника за нашими спинами — суровое покашливание от действительности, — а ну-ка стойте.

— Кажется, в этот раз без выступления на бис не обойдется, — хихикаю я, и вместе с Гошиком разворачиваюсь к догнавшему нас амбалу с фейс-контроля. Георгинчик открывает было рот, но охранник срезает его до того, как мой приятель шевельнет языком.

— Вы можете идти, Георгий Викторович, — подобострастная лыба эффективнее кляпа затыкает Гошику рот, — у меня вопросы к вашей даме.

— Она со мной, — Гошик молодец, не собирается сливаться в сложный час, — мой плюс один.

Глава 7. Провокационная

Чего я совершенно не ожидала, так это того, что картины Веры Сехмет действительно произведут на меня впечатление. Это не загламуренная и распиаренная лажа, вроде букета цветов, стилизованного из круглых отпечатков. Это натуральные абстрактные картины, между которыми бродишь и тонешь в цветах и формах. Вот красивый угловатый девичий подбородок с пухлыми губами и морем, плещущимся на месте верхней части головы. Картинка смотрится настолько цельной, что я даже зависаю на некоторое время, оценивая технику выполнения перехода.

Я не искусствовед. Даже близко не пытаюсь из себя его строить. Но оценить красивую картинку — о да, это я умею прекрасно.

А вот дикое буйство красок, будто целый океан вдруг замер и порос разноцветной плесенью.

— Моя любимая картина, — мягкий и очень девичий голос, наполненный бархатистыми низкими нотками звучит над моим плечом, — большинство людей, как это ни странно, заказывают у меня портреты. Особенно мужчины.

— Зачем же заказывать у абстракциониста реалистичный портрет? — удивляюсь, поворачиваясь на голос.

— Затем, чтобы гнусно фантазировать все то время, пока портрет будет рисоваться, — Вера Сехмет, миниатюрная пухленькая брюнеточка с потрясающе чувственными огромными глазами, ослепительно мне улыбается.

Её, так скажем, “рабочие инструменты” украшены потрясающим декольте. Ох, да, тут есть о чем пофантазировать.

Я даже с некоторым сожалением кошусь на свой фасад. Увы… Когда подрабатываешь моделью на съемках у дизайнеров, маленькая грудь — это, конечно, достоинство, но когда дело касается женской самооценки…

Что ж, спасибо хоть не совсем плоскодонка, что уж там.

— Может быть, ты не поверишь, но я так устала, когда на меня вот так реагируют, — доверительно и слегка ворчливо шепчет мне Вера, чуть наклоняясь вперед и как-то совершенно легко и невозмутительно переходя со мной на ты.

Эй, Цветик. Ты с ума сошла! Что это еще за мимими с подружками жены Козыря? Ты забыла, в чьих часах тут расхаживаешь? Кстати…

Я поднимаю руку и провожу пальцами по волосам якобы встряхивая начесанную и налаченную мою гриву. Широкая кожаная полоса бросается в глаза очень сильно — даже затянув на последнюю возможную дырочку, я все равно не теряю часы только потому, что ношу руки скрещенными на груди. Ну, то есть на том, на чем Вера Сехмет рисует.

Кстати, о ней. Я оказалась права. У художницы, как и у встречавшихся ранее мне её коллег, оказывается отличная зрительная память. И если лица моделей и натурщиков художник обычно не утруждается запоминать, то эффектные часы на фактурной мужской руке — очень даже.

— Нет, ну что вообще вы все в нем находите? — сердито интересуется Вера и в сердцах встряхивает идеальным своим каре. — Вот через одну буквально…

— Вы? — удивленно приподнимаю я бровь. А Вера бросает недовольный взгляд за мое плечо и влево. Туда, где за углом особенно активно журчат чьи-то голоса. Если прислушаться — можно услышать высокий манерный женский голос. Если сделать пару шагов, чтобы сменить угол обзора — увидишь и хозяйку этого голоса в её ярком, режущим глаз платье. И мужчину, на плечах которого она виснет.

Того самого, чьи часы сейчас цепко обхватывают мое запястье.

Она… Не обманывает моих ожиданий. Эти идеальные локоны, уложенные роскошной пышной волной. Эти глянцевые губы, в которых так красиво отражаются вспышки столпившихся вокруг них фотографов. Эти ровные скулы и бедра… Я могла бы продолжать вечно.

Если бы я хотела выгодно выскочить замуж — я бы была как она. Потому что если характер паскудный, значит, ты во всем остальном должна быть совершенством. Чтобы компенсировать.

Я не хочу выйти замуж. Поэтому у меня нет ни выдающейся попы, ни пухлых губ, ни бесконечных ресниц. И сравнивать меня с Кристиной Козырь — все равно что сравнивать невзрачную камбалу с золотой рыбкой.

Сам Козырь абсолютно бесстрастен. Он из тех мужчин, что может даже просто смотреть прямо перед собой, не улыбаться даже, держать морду кирпичом и быть при этом впечатляющим и фотогеничным.

Их о чем-то спрашивают.

Отвечает Кристина. Заразительно смеется, прикладывается идеально уложенной своей головкой на плечо мужа.

Тише, Света, тише. Сними свисток со своего чайника, кажется, он слишком палевно кипит! Ты ведь этого хотела!

Да. Именно этого. Увидеть его с женой, к которой он уезжает каждый вечер. Которую предпочитает мне.

Мне не стоит обманываться его флиртом. Не стоит даже пытаться искать точки соприкосновения с ним. Он не годится ни для чего. Даже для секса не годится. Просто потому что!

С Доминантами я не сплю. С простым, ванильным мужчиной — запросто. После него не буду давиться этой бескрайней горечью, лихорадочным желанием пустить мужчину дальше, преклонить перед ним колени, зубами вытащить ремень из его брюк…

Я вдосталь пью их боли по выходным. Это помогает дышать. Это дает мне порцию лекарственного яда.

Своей боли больше никому не дам. Хоть и не чувствую себя живой без неё.

Быть мазохисткой — значит не только любить с утра нажимать на вчерашние синяки. Быть мазохисткой — это и осознанно шагать туда, где в ладонь твоей самооценки раскаленным глазком воткнется трубочка незатушенного бычка. И кожа под ним зашкворчит, прожигая тебя насквозь…

— Смотри… — моя внутренняя гадюка шипит и любовно обвивает мою шею, приглядывая себе местечко для нового ядовитого поцелуя.

Во время беседы с журналистами Козырь держит жену за талию. Даже нет, чуть пониже лежит его ладонь, на шикарной накачанной ягодице, откровенно демонстрируя желание.

А она — не может унять свои руки, то пылиночку с лощеного черного смокинга снимет, то к очередному стремному галстуку на его шее когтистыми пальцами потянется. Льнет к нему всем телом, прижимается страстно, всем стервам в этом зале демонстрируя: “Мой, мой, мой”.

Смешно.

Особенно если вспомнить, как этот “её” мужик согревал мои пальцы своим дыханием и глазами жрал.

Глава 8. Инстинктивная

У его поцелуя — мощь водоворота. Можно играть по любым правилам, можно бросить весло и рыдать на дне лодки, можно пытаться упрямо сопротивляться, все равно кончишь на дне.

Я выбираю ни то, ни другое. Я ныряю в него с размаху, я целую его сама и кусаю мужские губы и слышу, как чудовище, что прижимает меня к себе, начинает грозно рычать.

Да что вы, что вы, Александр Эдуардович. Серьезно, что ли?

А как же: “Ты не в моем вкусе, а?”

— Мы уезжаем сейчас, — он произносит это на выдохе, выныривая из меня как из бездны. Ох, черт. А мне ведь нравится то, как он при этом выглядит.

— С чего бы нам куда-то ехать, да еще и вместе? Я только пришла, — я помню его предложение в первый же день нашего знакомства — скрутить меня в бараний рог и не давать вставать с колен. Вкусное, но совершенно необдуманное. На мой вкус — его нельзя делать так спонтанно.

Именно поэтому я не жду от него приемлемого ответа. Только повода, чтобы толкнуться ладонями в его плечи, плеснуть кислотой собственного сарказма и сбежать.

Как можно дальше сбежать, потому что я сейчас впервые ощутила не легкую дрожь души, нет. Болезненную лютую лихорадку. Почти сформированную потребность.

Его жажда отдается во мне слишком глубоко.

А я…

А я допускать этого не хочу.

И повод, нужно найти только повод. Найти изъян.

То, что он пытается гнуть меня под себя и забывает при этом, что я — не его саба, не его любовница — просто девочка, с которой у него и общего — одно бестолковое ДТП, вполне сойдет за искомый мной недостаток. Вот только…

— Здесь слишком много людей.

— И палева? — иронично приподнимаю бровь. Конечно, когда ты — журналистка-пятикурсница, в твоем лексиконе много и других, более литературных слов, но именно когда ты знаешь, как надо, ты и начинаешь ценить все эти жаргонизмы, сокращения, и даже нарочитые ошибки. И к тому же, мне нравится быть соплячкой со словами-паразитами в речи рядом с этим мордатым, самоуверенным и подчеркнуто деловым мужиком. Это добавляет нашему общению дополнительный оттенок этого восхитительного контраста.

— Лишнего, — Козырь отвечает все в той же тональности нетерпения, но все же отвечает, — тебе самой не понравится мой сюрприз в компании такого количества народу.

— Еще один сюрприз? — бровь моя поднимается на недостижимые до этого момента высоки. — Разве часы…

— Конечно же нет, — он ухмыляется, и покачивает головой, — ты и сама понимаешь, что это не подарок.

Да. Не подарок. Приглашение к тому, чтобы ступить на новую ступеньку нашей с ним игры. Хоть и красивое приглашение.

— То есть мне не стоит трактовать их как твое незримое согласие тратить на меня твое бесценное время? — улыбаюсь колко. Вы чувствуете подвох? Не зря. Я очень хорошо подумала над этим вопросом. Даже если он заверит меня в обратном — я наверняка быстро смогу получить опровержение этого факта. Достаточно пары звонков в неурочный час и все — очевидно же, вы мне не подходите, господин. Вы не держите слова.

Ой, вэй, Света. Осторожно! Какой еще господин? Даже мысленно такие слова произносить не стоит! Даже с маленькой буквы и не придавая смысла. Опасно. Сама все знаешь!

И все же — ответит и солжет? Промолчит, сделав вид, что пропустил мимо ушей этот вопрос?

— Летучая, — его дыхание обжигает и стекает по моей коже как незастывающий воск, — я с тобой вообще про такую херню, как время, не вспоминаю. Вот такой у этих часов посыл. Ясно?

— Конечно, ясно, — за внешней покладистостью этого ответа скрываются два схлестнувшихся дракона. Одному — понравился его ответ до чертиков. Второй — скептично хочет разобрать его по буковкам и найти таки двойной смысл, который можно использовать для посыла. Но в первую очередь, конечно — ответ хорош. Будто дан не девочке с улицы, а именно мне, жадной, невыносимой эгоистке, которая хочет слушать именно такие вещи.

— Поехали.

Он снова не спрашивает, просто увлекает меня за собой. Не в дверь, которую перекрыли, оказывается, двое амбалов из его охраны, а к очередной двери с табличкой “служебное помещение”. Той, за которой скрывается запасной выход.

Что ж… Посмотрим, что там за сюрприз он мне приготовил.

Что может поменять один поцелуй?

Ничего. Слишком мала сила. Слишком мало значат такие вещи. Одно соприкосновение губ. Один глоток вкуса другого человека. Слишком маленький, чтобы оценить даже – готов ты или нет пускать этого везунчика дальше.

Ничто и никогда не изменяется поцелуями.

Кроме того, как ведет со мной себя Александр Козырь.

Кажется, красная линия моей границы съехала километров на пять, до того много он себе позволяет.

Держит жаркую ладонь на моем бедре, придерживает за локоть у машины, заставляя остановиться и дождаться, пока он сам – сам откроет мне дверь.

Не спрашивая.

Не сомневаясь, что я подчинюсь.

И абсолютно забив на то, насколько у меня подгорит от этой его наглости.

Ладно.

Ладно!

Я…

Я послушно опускаюсь на пассажирское кресло, удерживаясь за широкую и сильную его ладонь.

А потом… Посылаю все к черту. Сбрасываю туфли на машинный пол, подбираю под себя ноги. Свиваюсь как кобра и сметаю мысли в кучу. Надо придумать месть!

Нужно вычудить что-нибудь такое, от чего его совсем перекосит, от уха до уха! Я же всегда справлялась с этой задачей, в чем проблемы сейчас?

Света-Света, он даже к своей жене тебе позволил подойти на расстояние фотографической вспышки. И пока ты развлекалась, наслаждаясь собственной наглостью – он стоял и смотрел на тебя, и даже не оторвал тебе голову!

Да, согласна, что этот персонаж оказывается неожиданно сложным, но неужто это повод сдаваться?!

Пока мозг мой отчаянно пытается выдумать какую-нибудь несусветную дичь, пальцы вытягивают из клатча телефон и привычно открывают инсту. Это вредная привычка, сама знаю, но я вообще-то ожидала, что Козырь развернет меня подальше от этой выставки и я буду коротать вечерочек в том, что буду чесать свой длинный язык об чьи-нибудь безвкусные постики.

Глава 9. Злопамятная

Говорят, ты никогда не забудешь того, кто был у тебя первым. В слове “первый” ванильные девы всегда подразумевают, конечно, “первого мужчину”. Покорные — первого хозяина. Доминантки — первого раба. Вариаций масса.

Я никогда не забуду Петра Алексеевича Шубина, известного в Тематичном мире как Барин, потому что в моей жизни он был первым мудаком уровня "космос". К моему стыду, связью с ним я дорожила слишком долго. А должна была вообще не доверяться ему. Но… Так вышло, что это он ввел меня в Тему. И я была ему благодарна за то, что он открыл для меня возможность чувствовать гребаный вкус жизни. По юной дури равняла эту благодарность с любовью.

Ошибка всей жизни. Увы — не только моей!

— Как ты его достал? — спрашиваю тихо, подходя чуть ближе. Не спешу верить своим глазам. Не спешу верить открывающимся перспективам. Как Козырь совсем недавно — смакую одно только предвкушение тех возможностей, которые сейчас перед моими глазами разворачиваются.

Зрелище прекрасное. Я без спешки врезаю в память каждую деталь этой картины. Крюк, который, трепеща над веткой дерева, аккуратно повесили на толстых каких-то ремнях. Руки Барина скованы наручниками, и он за эти наручники повешен на крюке. Так, чтобы он не доставал ногами до земли и был вынужден стоять на самых носочках.

Я заранее знаю, насколько это больно — висеть на скованных руках, да еще и несколько часов, явно. Вопреки своей природе — не испытываю сейчас желания оказаться на месте агонизирующего.

Не-е-ет.

Эту боль пусть пожинает сам.

Для начала…

— Так как, Алекс? — повторяю я, потому что Козырь не торопится давать мне исчерпывающий отчет. — Он же вылезает из города только по политическим вопросам. И везде ходит с охраной.

Я знаю.

Когда я еще думала, что смогу дать этому мудозвону сдачи за все, что он для меня сделал — я выискивала о нем информацию по крупицам. Деловое расписание, частоту посещения шлюх и семейных пикников в каком-нибудь общественном месте. Чтобы господин мэр поторговал хлебалом и получил повод посверкать всем в глаза красивой женушкой “из народа”, которая до свадьбы работала в школе. Недолго работала. И не очень старательно, как я успела узнать. Карину Шубину больше интересовало, как ей попасть в городской конкурс красоты. Кажется, она даже на свадьбе была в короне “Мисс Саратов”.

Увы, когда я наводила справки — пришлось признать для себя, что я бессильна добраться до возомнившего себя богом ублюдка. На тот момент — была бессильна. А сейчас — мне принесли его на блюдечка.

— Мне было несложно, — с ленцой откликается Козырь, дьявольски виртуозно не отстающий от меня, — мои люди всего лишь послали ему твою свежую фотографию и сказали, что у нас есть информация о твоем местонахождении.

Шажочек, шажочек, шажочек.

Боже, не всякий ребенок с таким предвкушением приближается к новогодней елке, как я подхожу к Барину. Шкрябаю по его щеке когтями, стискиваю краешек клейкой ленты, и с безграничным удовольствием с силой её отдираю. Вырвавшийся изо рта мудака вопль, к которому приложилось два банальных матерных эпитета — первые ноты прекраснейшей из симфоний, которые я слышала когда либо.

— А ты, значит, меня искал, да, Господин? — скалюсь, глядя прямо в злющие глаза цвета бутылочного стекла.

— Света!

Хрипит. Отчаянно и бешено. Сверкает глазами — видно даже в темноте. Ничего не говорит, но требования понятны. Отпустить. Натравить на Алекса ментов, а потом — Шубин подтянет дружков бандитов. Их есть у него. Конечно же — попросить прощения. Может быть — даже дать на прощанье. В идеале, наверное — вернуться обратно в Саратов и жить в будке у его загородного дома. Вилять хвостом перед его женушкой.

Ага, бегу и падаю. Гав-гав!

— Ты что-то приготовил для меня? — оборачиваюсь к стоящему за моей спиной Козырю. Даже не стараюсь, но выражение лица и голос, как у девочки, которая услышала от Дедушки Мороза что она очень хорошо себя вела, и вот весь этот мешок подарков — он для меня.

Да. Это на самом деле сильно. Подарить мне моего врага. Человека, которому я до своего побега мечтала вырезать сердце по-настоящему. Потому что, ну… Зачем оно ему? Тупо кровь перекачивать? Какая бездуховность!

Козырь дарит мне одну из своих неподражаемых кривых ухмылок. Убирает руку с моего бедра и впервые за последние полтора часа отдаляется от меня на несколько шагов.

И я вдруг понимаю, что мне без него… холодно. Хладнокровная я все-таки змеюка. Быстро зябну. А может быть… Дело просто в нем… Просто хочу, чтобы был рядом.

Но подожду. Есть чего ждать ведь.

Алекс возвращается неторопливо, и я с удовольствием любуюсь его вальяжной походкой. Идет не с пустыми руками, а с темным подносом, накрытым черной тканью.

— Господи, как ты любишь красивые жесты, — я закатываю глаза, — сначала часы эти, три коробочки одна в другой. Теперь подносик. Тряпочка — чистый шелк, я надеюсь?

— Надеешься? — Козырь насмешливо вздергивает бровь. — То есть ты не до конца уверена в том, что я выберу лучшее?

— Ну, выбрал же зачем-то меня вместо своей расфуфыренной жены, — пожимаю плечами, делая вид, что говорю не всерьез. Почти-почти не всерьез.

Увы, но я себе цену знаю. Девочка на пару раз. Девочка, которой слишком много, даже если принимаешь её дозами. И ничто это не способно переменить. Не изобрели еще аппарата уничтожения личности, а если бы и изобрели — я бы даже близко к нему не приблизилась.

Мое кредо по жизни — возвести стервозность на уровень культа. И пусть мне все преклоняются, раз уж любить не найдет в себе сил ни один человек.

— Как раз наоборот, — Козырю прекрасно удается роль дьявола, он стоит слева, так, чтобы поднос был прямо передо мной, а его рот жаром адской геенны дышит мне на ухо, — мой выбор сделан. Мой выбор — ты. Лучшее развлечение для этого вечера.

Мне кажется — с моего уха вот-вот закапает. Воск.

Интересно, как он это делает?

Для этого вечера… Любой другой мужчина даже случайно проговорив для меня что-то такое, улетел бы в пожизненный игнор, с обязательным мысленным сглазом при каждой встрече.

Глава 10. Безумная

Козырь ловит кастет, скалит зубы в предвкушающей улыбке.

— Спасибо. Приятно, когда с тобой делятся самым вкусным.

— Не обольщайся, — я фыркаю и кокетливо дергаю плечиком, — это все потому, что у меня рука устала. А вторую мне ты сломал. Давай. Чисти карму.

Да-да, вы не ошиблись, я флиртую с Козырем, стоя рядом со хрипящим от боли, покрытым черными синяками от кастета и подвешенным на крюк бывшим. Почему бы и нет? Что может быть прекраснее?

Пожалуй, только глубокий, мощный удар Козыревского кулака, которым он ломает Шубину челюсть. Черт!

Такой дикий. Сильный. И сколько желания причинять боль рвется из темных недр! Я вижу, как он смакует каждый свой удар. Как примеряется, как выбирает место, чтобы выбить из нашей с ним общей жертвы более громкий вопль.

Боже, помоги мне отвести от него глаза.

Хотя нет. Лучше я их на него выгляжу!

Удар, другой…

Вижу их, вижу, как каждый раз проходит волна по телу Шубина - понимаю, что сама-то бью как девчонка. По сравнению!

— Знаешь, я передумала, — окликаю Алекса, — бросай кастет. Иначе этот урод слишком быстро кончится.

Козырь приостанавливается, смотрит на меня испытующе. Его тьма, голодная, кровожадная, широко мне улыбается.

— Спасибо, Летучая…

Он прется от возможности распускать кулаки. А еще - его удары очень хорошо поставлены…

Сколько времени он проводит на ринге? Сколько выгребают от него тренера и партнеры по спаррингам? И как вкусно они едят после этого?

Интересно, ужасно!

Каждые пару ударов Козырь сверяет со мной. Достаточно? Недостаточно? А сейчас?

— Мне вызвать скорую или притопим его в этой реке? — во время одной из пауз я как ценитель прекрасного приближаюсь к еле дышащему Барину, и с наслаждением веду пальцами по наливающимся багрянцем гематомам на его груди.

— Тебе его жалко? — хрипло интересуется Алекс, стирая со лба испарину.

Я прищуриваюсь, прикидывая.

Жалко ли мне того ушлепка, который ради собственной карьеры организовал мне два сложных перелома, семь мелких трещин и аборт? Лишил меня того, что я хотела сохранить только для себя. И после этого рассчитывал, что я вернусь к нему по первому же щелчку пальцев, по первому же звонку…

Нет, конечно же. Но…

— Держи, — Алекс широким движением бросает мне телефон, — номер клиники первым в автонаборе.

Кажется, я не отвечала слишком красноречиво.

Кажется, его умение меня понимать, граничащае с паранормальным талантом, уже почти не пугает.

— А адрес? — спохватываюсь я.

— Они знают, куда ехать. Все согласовано с самого утра.

И вправду согласовано. И кажется, машина ждала где-то совсем рядом, потому что двое скептичных мужиков с носилками являются уже минут через пять. И не ведут и бровью, снимая еле трепыхающегося Барина с крюка.

Я иду за ними, потому что хочу растянуть мгновение, подольше посмотреть на размазанного ублюдка, который испортил мне жизнь, до того, как его загрузят в машину скорой.

Хотя нет. Это просто машина, похожая на скорую, но без каких-то опознавательных знаков и кажется, даже без номеров.

— Его подлатают. Объяснят, что пасть открывать — вредно для здоровья и отправят домой, — меланхолично произносит Козырь, стоя где-то поодаль за моей спиной.

— У тебя есть покурить? — я оборачиваюсь к нему и нахожу его у его же машины. Припарковался пятой точкой на капот. Ехидный глазок сигареты, зажатой в углу его рта, смотрит на меня и оранжево мне мигает.

— Нету, — обрубает он резко.

— Ты сам куришь!

— Эта последняя. И она не про твою честь.

— Ну дай, — тянусь к его пальцам как отчаянная наркоманка, — мне надо. Правда, надо…

Мне надо дать ему повод…

Чтобы поймал меня за руку, стиснул её так, чтобы на запястьях остались темные отпечатки.

Надо, чтобы притиснул меня к двери своей машины, и я хлебнула вдоволь запах соли и крови — запах мести, распитой на брудершафт.

И он…

Конечно же, пользуется моментом. Он и не мог его упустить. Он же Козырь, в конце концов.

— Надо? — заламывая мою руку за голову шепчет Алекс. — Ну тогда держи.

Он затягивается глубоко, так, что сигарета в его зубах прогорает аж до фильтра, а потом — сигарета падает на асфальт, а Алекс — падает на меня.

Раскаленный дым, горький, горячий — он вдыхает мне в рот, будто присыпая пеплом обнаженную, лишенную даже кожи душу.

Говорят, месть опустошает. Говорят, месть не насыщает. Говорят…

Люди любят говорить, как ни крути. И врать, и оправдываться люди тоже любят.

Моя месть, вожделенная, выдержанная в течение нескольких лет, кружит мне голову сильнее любого вина. Я сейчас по-настоящему пьяная. И способна на любую глупость.

Сойти с ума по целующему меня мужчине? Легко! Раствориться в нем без следа? Кажется — еще проще!

Кажется, это меня он месил кулаками.

Это меня он лишил всякой возможности говорить внятные вещи.

Это меня… он победил…

Потому что сейчас — у меня нету слов. Только звуки. Те самые звуки, которые может издавать женщина, когда по её венам течет адский жар, а к шее присасывается взведенный до предела мужик.

Он как будто влез в мою шкуру. Шевелится у меня под кожей. Думает моими мозгами. Швыряет в топку “претворяем в действие” самые безумные идеи.

— Ты совершенно охуенный, — я выписываю диагноз и выгибаюсь, пытаясь прирасти к его тачке. Ну а что! Это ведь его любимая тачка? Прирасту к ней, и его расфуфыренная женушка никогда больше в неё не сядет. А я — буду рядом. Пока тачка ему не надоест. В любом случае, я ему надоем гораздо раньше.

— Надо же, — шепчет Алекс насмешливо, — а я думал, снова напомнишь, что ты не в моем вкусе.

— Кстати об этом. Если я не в твоем вкусе, что твоя рука делает у меня в трусах?

— Ищет это! — и пальцы стискиваются на клиторе, а он… Блин…

Нету больше слов, только вспышки фейерверков под веками. Разноцветные. Многочисленные. Бах-бах-бах…

Глава 11. Принципиальная

— Ох-х-х…

Боже, как давно я не просыпалась с таким глубоким ощущением, что меня переехал поезд. Шевельнулась, разлепила глаза, заскулила, зажмурилась обратно. После таких трах-марафонов хочется только уйти в монастырь и целибат принять. Даже если просыпаешься в роскошнейшем отеле, в президентском люксе.

В президентском, мать его! Я, конечно, с некоторых пор знала, что Александр Козырь — хмырь с большими деньгами и положением, но чтоб настолько…

Так, в какой там стороне монастырь? Куда ползти?

На мое бедро падает лопата-ладонь и двигает меня назад. Ровно в ту сторону, которая противоположна вектору моего движения.

— Если хочешь знать, с добрым утром можно и словами сказать! — ставлю его в известность, но то, что в бедро мне упирается нехилый такой стояк, на самом деле уже неплохо поднимает настроение.

Я ведь знаю, что с женой у него уже давно не искрит. Когда-то нагадала ему наобум, потом — в колыхании тьмы в его зрачках поняла, что как всегда не промахнулась.

Но вот сейчас, здесь…

Он только разлепил глаза. Или у его виагры вечное действие, или…

Или вместо виагры он принимает меня. Лестная роль, мне очень даже по душе.

— Эй, ты в курсе, что я могу не хотеть? — тяну насмешливо, когда он сильнее наваливается на меня, раскладывая по белой шелковой простыне.

— В расчет беру. Сейчас проверим, — его короткие ответы, эти рубленые фразочки, будто короткими рваными штрихами ложатся на бумагу, на которой я мысленно рисую его портрет. Он терпеть не может болтовню. А вот без церемоний нырнуть сразу тремя пальцами внутрь меня — это запросто.

Ах-х, чер-рт.

— Ты хочешь, — удовлетворенно заключает Алекс и настойчиво трет пальцами о чувствительную стенку внутри меня, — течешь как кошка по весне.

— Может, это не на тебя? — шиплю, хотя тело извивается в сладких голодных конвульсиях. — Может, я не о тебе думаю и теку.

— Ладно, — легко соглашается Алекс и резким движением вздергивает меня на колени. Расстояние от “разлеплю глаза” до “приступлю ко второй серии сериала “Траходром” оказывается гораздо короче, чем я думала.

Это хорошо…

Он дерет меня, бесцеремонно, без прелюдий, грубо, настойчиво. Мне так и нужно. Только так и нужно! Чтобы сильно, энергично, на грани с болью, чтобы долго-долго, пока я не начну орать от каждой резкой фрикции.

— Пожалуйста!

— Еще!

— Еще!

А он — ведет себя как сука, вывернул мне запястье и прижал к спине под лопаткой.

Бля. Бля. Бля!

Точнее — Алекс, Алекс, Алекс…

Я выпускаю эти вопли наружу и слышу его фырканье сверху — так о ком, говоришь, думаешь, Светочка?

Слышу, и меня скручивает жестчайшим сухим оргазмом из всех существующих. Мучительным, опустошающим, не насыщающим.

Господи, да что за напасть! Я не могу хотеть его так долго. Я не могу кончать и снова и снова задыхаться от того же голода…

Выходит, все ты можешь, Светочка!

Когда Козырь наконец выпускает меня из постели — утро почти достигло точки “день”. И вместе с выебистым омлетом из взбитой белой пены нам приносят еще и вполне себе выебистый стейк с кровью. Достается, он, конечно, не мне.

— Фи, стейк, как банально, — я морщу нос, терзая вилкой свой омлет, — разве ты не удовлетворяешь свою жажду крови, когда рвешь своим врагам глотки?

Алекс приподнимает на меня свой обволакивающий взгляд.

— К сожалению, делать это по-настоящему — запрещено законом, — произносит он без малейшей тени иронии.

— И что, ты прям всегда чтишь законы как непреложные истины? — спрашиваю с интересом, дотягиваясь до блюдечка с клубникой. Ну, зачем-то же это блюдечко принесли?

А вопрос — на самом деле интересный!

Козырь отправляет себе в рот кусочек мяса, и я вижу хищное удовольствие на его лице. Вкус крови ему явно по нутру.

— Ты так любишь риторические вопросы, Летучая?

— Я люблю выстраивать диалог! — откидываюсь на спинку роскошного кресла в барочном стиле, и непринужденно оправляю сползшую с плеча широкую черную рубашку. Никто мне её не давал, я её сама сперла. Трусов не надела, а рубашку напялила, ага! Алекс промолчал, что, как я уже поняла — считай, одобрил. И мне нравится, как он глодает меня глазами, хотя нас разделяет один только стол.

— Закон — очень удобный инструмент. Но не универсальный. И его есть чем остановить.

— Чем остановишь Шубина? — спрашиваю с интересом, подтягивая к груди колено. Я худая, это делает рубашку Козыря для меня чем-то вроде платья — могу перехватить на поясе и даже длина будет почти пристойной. Что не меняет того, что поза у меня очень провокативная. И подол рубашки в какой-то момент ложится неправильно, сверкая наружу тем, что приличные девочки всеми силами скрывают.

Я…

Ну ладно, я играю приличную. Мне нравится поправлять эту рубашку и лишний раз касаться мягкой ткани, мне нравится откровенно заинтересованный взгляд, которым Козырь успевает стрельнуть в бесстыдно оголенную зону. Блин, может, ему ту виагру в еду подмешали? Истолкли в порошок, посыпали стейк?

Бред, бред.

Нет, видела я гормонально озабоченных парней. Но он-то в возрасте уже. Ему прилично за сорок. И он никак не может успокоиться.

— Ты не ответил, — напоминаю я Алексу, который явно предпочитает хлеб со зрелищами любой отвлеченной болтовне. По крайней мере морщится он так, будто я ему про больной зуб напомнила.

— Если он не понимает, против кого ему можно переть, а против кого — нет…

— То что? Что? — совершенно по-девчоночьи ерзаю пятой точкой по обивке кресла, а Козырь — кажется, только за ради этого и не договаривал. Налюбовался на изнемогающую меня, криво улыбнулся.

— Жаль его будет.

С таким вкусом это сказал… Столько обещаний в эти три слова вложил… Я, конечно же, захотела, чтобы Барин не внял. Чтобы его там подлатали, поставили на ноги, и он попытался Козырю отомстить. А я бы посмотрела, насколько мокрое место от него останется…

Глава 12.Незримая

— Бог ты мой, Никитос, бросай ружье, оно нам сегодня не понадобится. Медведь сегодня точно сам в берлоге сдох, раз мой многоуважаемый отец про меня вспомнил.

Возящийся со смазкой оружейник недоуменно поднимает голову. Смотрит сначала на Эда, который скучающе перебирает патроны и по одному, неспешно заправляет их в патронташ. Переводит взгляд на его отца, что не сказав ни слова прошел в охотничий домик и раздернул молнию на ружейной сумке.

— Не отвлекай человека от работы, — бросает Алекс через плечо, — раз уж сам ты ленишься привести свою амуницию в порядок.

— Я не ленюсь, я делегирую, — нахально откликается Эд, разваливаясь в кресле как профессиональный барчук, — честно говоря, уже и забыл, как это делается. В последнее время делегируют-то все больше мне!

— А, — Алекс криво ухмыляется, — так бы сразу и сказал, что нуждаешься в отпуске, сынок. Могу выписать тебе бессрочный.

— Если бы ты к бессрочному отпуску приложил еще и пожизненное содержание с безлимитной кредиткой, — Эд мечтательно вздыхает, закладывая руки за голову, а потом коварно заканчивает, — я бы все равно отказался. Делегируй мне побольше, батюшка, и почаще. И пореже заглядывай в офис. Так я быстрее проверну все свои схемы и отожму у тебя фабрику.

Смехуечки…

В этом весь Эд.

Истина в том, что если бы Эд хотел отжать отцовский бизнес – он бы его отжал. Но он понимает, что у их тандема есть свои плюсы.

У Алекса был базовый капитал, скрупулезное знание процессов собственного производства, незыблемый авторитет. Он был первым, кто открыл дорогущее производство препаратов лекарственной терапии для ВИЧ, выбив госконтракт на строительство завода чуть ли не в начале той самой, первой эпидемии в Элисте. Нейролептики, стимуляторы, антидепрессанты…

Пока люди еще осознавали, что депрессия – это действительно серьезная проблема, стоящая лечения, Александр Козырь уже умудрился наладить выпуск шести видов препаратов для курсового её лечения. Тогда он сам был молодым волком, который чуял запах выгоды в фармацевтике, а стартовый капитал сделал вообще на выпуске презервативов. Но он старел, это была объективная реальность. И если хватка его не слабела, даже напротив – становилась более смертоносной, то чутье начинало давать сбои. Тут упустил выгодный контракт, там – не предусмотрел нюанса, и компании это аукнулось крепким иском.

В этих вопросах и был так бесценен Эд. Гибкий умом, резкий как хлыст, он безжалостно рвал связи с теми, в делах кого чуял подвох или запах тлена и разорения. Заключал дерзкие, внешне невыгодные сделки. Преумножал вложения не в два или три раза, как это было у Алекса, а на все шесть и на восемь.

— Никита, вон иди. Я сам с ружьем закончу.

Оружейник покидает домик быстро. Знает, что Козыри не терпят даже малейшего намека на неповиновение или непонимание. Если не расслышал приказ – воспользуйся свободным временем после увольнения и сходи к лору. Пусть проверит твои уши.

— Спасибо, что не стал пропускать нашу охоту, папа, — уже спокойнее, уже на равных произносит Эд.

Отложил смехуечки в сторону. Положил первую фишку на доску баталии отца и сына.

Грядет разговор. Это Алекс научился по поведению сына ощущать безошибочно.

У "предмета" кстати собеседование скоро. Она там упарывается, статейку какую-то кропает.

Интересно, каким из дюжины оттенков яркой помады она сегодня накрасила губы?

— Только не говори мне, что мать снова тебя взбаламутила.

Эд отвечает не сразу. У него с матерью совсем иные, гораздо более нежные отношения. Он действительно рыцарь, который всегда встанет на её защиту. С отцом он сосуществует на условиях мирного, но все-таки ощутимого соперничества. В конце концов, если он будет выдавать посредственные результаты, так и останется только «сыном Козыря». Эдичек же хочет быть Козырем сам. Со своим подходом.

Но мать он любит.

— Ей незачем мне что-либо говорить, — неторопливо произносит он, — я неделю ночевал у вас, потому что ей было страшно засыпать в пустом доме.

— Кристина… — Алекс закатывает глаза. Супруга иногда любила переборщить в своем драматизме.

Засыпать в пустом доме ей страшно.

Двенадцать человек персонала, конечно, не считаются. Как и два любовника, которые приезжали к Кристине на этой неделе. Хотя, нужно отдать ей должное – на ночь в доме мужа Кристина своих мажориков не оставляла. Понимала, что у терпения Алекса есть предел.

Впрочем, до прошлой недели она и в дом мужа их не приглашала. Принимала на территории дорогих отелей, в основном.

Она пыталась привлечь его внимание. Только если раньше она артистично била вазы, то сейчас – объезжала норовистых жеребцов на брачном ложе.

Месяц назад Алексу пришлось бы уезжать на несколько дней, искать сабу, готовую к жесткой, адской сессии. Сейчас…

Вопрос цвета помады Летучей занимает больше.

Вибрацию телефона он ощущает бедром.

Паршивка. Ведь сказал же, что уедет на пару дней. Сказал не беспокоить. Только когда она вообще слушалась хоть каких-то просьб? Она будто превратила свою жизнь в вечный праздник непослушания.

И все-таки телефон из кармана Алекс достает. Фотку в мессенджере открывает.

Яркий, сочный, почти ядовитый росчерк кармина украшает воротник белой рубашки.

Поправка – его белой рубашки. Которую эта зараза сперла вчера, внаглую, прямо у него под носом. Она вообще повадилась таскать его рубашки, но эта – кипенно-белая — пришлась ей особенно по душе. Настолько, что даже унесла её на себе. Подхватила пояском под грудью, как-то хитро застегнула пуговки, так, что рубашка оказалась спущенной с одного плеча, подтянула узкие джинсы и в таком вот обуревшем виде почесала на лекции. Её спасали только три черных засоса, оставленных им на тонкой шее.

Девочка была подписана. И Алекс сам отвозил её на лекции каждое утро. Все это видели. И жопой должны были чуять, какой танк их переедет, глянь они на эту паршивку хоть даже с мало-мальским интересом.

Глава 13. Стильная

Увы – не все утра начинаются с кофе.

И с секса тоже не все начинаются. Увы!

Подумать только – я втянулась. Втянулась просыпаться под жарким боком, втянулась, что меня может разбудить требовательный поцелуй-закус куда-нибудь в плечо. Козырь хоть и не любит ждать, но всегда добивается, чтоб я проснулась, прежде чем он начнет.

На будильнике пять-тридцать, я проснулась. Валяюсь на жестком общажном матрасе, вместо ложа греха и похоти в президентском люксе гостиницы Азимут.

Козырь предлагал мне остаться там. Номер все равно держали под бронью для него. Только я все равно уехала в общагу. Вот еще. Я любовница. Кошка, которая гуляет сама по себе. Я не буду валяться в огромной кровати, нюхать простыни, пропахшие сексом, и грезить его возвращением. Вместо этого я буду…

Лежать на узкой общажной кровати…

Держать над глазами оборванную половинку фотки, так, будто Алекс смотрит на меня сверху вниз. Касаться кончиками пальцев его лица на фотографии. Представлять, что я делаю это вживую…

Страдание – это особый вид удовольствия. И если ты осознанно заставляешь себя им упиваться – это твое право. И мое право тоже…

— Ты похож на море, — говорю я фотке, потому что она точно не передаст сказанные мной слова хозяину, — когда смотришь издали — кажется, что ты спокоен, неподвижен, может быть, даже не опасен, но стоит приглядеться – видишь волны. Плавники акул. Тьму твоих глубин.

Он смотрит на меня – усмехается. Будто слышит по-настоящему, будто едва заметно покачивает головой. Будто выдыхает насмешливое:

— А ведь ты говорила – не будешь скучать.

Говорила. Врала. Можно подумать, ты этого не понимал, чудовище. Можно подумать, поверил мне хоть на секунду.

На тумбочке начинает квакать ядовитой жабой мой будильник. Я рывком сажусь на постели, вытряхивая из головы лишнюю дурь.

Алекс приезжает сегодня вечером.

Ева Моро назначила мне собеседование на сегодня.

Упущу ли я шанс завалиться спиной на полированный капот кое-чьего мерседеса и потребовать преклонения перед моими успехами?

Да вот еще!

А для этого на Еву Моро нужно произвести впечатление. Чтоб она сама по себе усомнилась, что хоть сколько-нибудь компетентна в вопросах моды. В идеале – чтоб сразу уступила мне кресло. Но, будем реалистами – это произойдет навряд ли!

Что не отменяет того, что выглядеть я сегодня должна на все сто тысяч процентов!

Говорят, есть такая штука – дресс-код.

Если бы те, кто его придумал, знали, как над его детищем издеваются служители капризной моды, он бы вертелся в гробу так долго, что натер бы мозоли на всех боках. А потом – потерял терпение, вылез бы из могилы и начал бы убивать нас по одному. Чтобы перестали. Но мы и после смерти продолжим это делать!

Итак, дресс-код. Для собеседования в супер-модном журнале!

Платье? Нет, ни в коем случае!

Обычное простое платье подчеркнет полное отсутствие у тебя какой-либо личной фантазии. Ты не готова экспериментировать, ты существуешь в тесных рамках предлагаемых тебе шаблонов.

Шаблоны и я? Ни в коем случае.

Что ж, значит, костюм.

Разумеется, никаких готовых решений. Истинный адепт модных богов берет из первого комплекта одно, из другого – второе, дополняет тем, что не подходило ни к одному из комплектов, и получает что-то дерзкое.

Вот и я сейчас.

Выбрать что-то клетчатое, ведь клетка – это буквально бич будущего модного сезона? Юбка-карандаш в косую шотландскую клетку?

В сочетании с белой блузкой в школьном стиле и черным галстуком в пайетках сделает меня наивной школьницей, спрячет акульи мои клыки.

Подаст сигнал – «эту овечку можно задвинуть в дальний угол офиса, годами держать её на нижней ступени карьерной лестницы и пользовать в хвост и в гриву».

Нетушки!

Эта же юбка сочетании с белой майкой в спортивном стиле и жакетом цвета горчицы – ярко мазнет по глазам Евы Моро.

Мазнет и сразу даст в руки карточку с диагнозом – эта пытается запомниться нарядом и скрывает собственную пустую суть. Я ведь знаю этот бизнес. Здесь действительно судят по одежке.

Нет!

Зря я отправила рубашку Алекса его женушке. Повелась на его разводку, потеряла трофей. Надо было так её и надевать под эту юбку – плечи спустила, воротничок с отпечатком помады на видное место выставить, поясом перехватила. Отличный вышел бы аутфит! Наглый!

Увы! Придется обходиться чем-нибудь попроще.

Так, а если…

Нет, в жопу клетку!

Я без сомнений выгребаю из шкафа широкую рубашку, расписанную принтом под зебру. Амалистичных принтов боятся, и правильно делают. Надень неосторожно леопардовое платье — и вот тебя уже за глаза называют нимфеткой. Но я — я не боюсь.

Я вообще ничего не боюсь, у меня фамилия Клингер!

Вниз-вниз, что же надеть вниз?

Скромная девочка непременно надела бы строгие черные брючки со стрелочками. А как же! Собеседование же! А я…

Окей, пусть это будут брючки. Черные. Кожаные!

Так, а сверху, сверху, что же сверху? Чтобы усмирить две дикие вещи, сцепившиеся в одном ансамбле, нужно что-то совершенно крышесносное!

Гениальный выход — алый как кровь жакет.

У меня даже помада есть в тон!

И поясок найдется!

Не будь это собеседование — я бы, конечно, ограничилась одной активной вещью в аутфите. Парой, на худой конец. Но любое собеседование — особый случай. Праздник!

Собеседование в модный журнал требует демонстрации исключительного чувства стиля. А его — есть у меня! Лопатой не выгребешь, да и экскаватором тоже.

Я слышу высокое покрякивание Гошиного красного поршика. Почему поршика, а не Порша? А вот внутреннее ощущение у меня такое!

У Алекса — матерый мерс, а у Гоши — порши-и-ик!

— Это… — Звягинцев открывает рот, обозревая меня.

— Что! Ты в шоке, Георгинчик? — прокручиваюсь на каблуках, наслаждаясь потрясающим чувством. Чувство, когда три неслагаемые сложные вещи складываются в идеальный пазл — бесценно! Настолько бесценно — даже Козырю не заставить меня обожать это делать.

Глава 14. Мотивированная

Из всех сравнений, что ей подходили, наиболее емким было «мелкая сучка».

Потому что однозначно мелкая, чтоб её, она была даже младше Эда. И это вообще дурновкусие и идиотизм заводить себе любовницу младше собственного сына. С другой стороны…

Ну что поделать, если эта птица родилась чуть позже, чем ей стоило бы? Отказываться от неё теперь? Позволить, чтобы к кому-то еще она шла вот так, по-королевски, высоко задрав голову и цокая каблучками наглых красных туфель?

Ну, сейчас, конечно!

Останавливается в полушаге от него, как обычно. Не прикасается, просто смотрит. Щурится как кошка, будто сомневается, к ней ли явился этот страшный человек?

— Ну что, взяли?

Так они условились – он не вмешивается в ход её собеседования, даже не осведомляется через своих людей о его результатах. Он мог бы – она знала. Он предлагал. Она послала. И никто не заставлял его соблюдать правила. Кроме него самого.

Не всякой розе нужен секатор. Иной раз стоит просто отступить и посмотреть, как она вырастет сама. Вырастет, развернет шипастые ветви, разрастется корнями на полсада, сама сведет мир с ума. Без его помощи.

На губах Летучей проступает совершенно прекрасная удовлетворенная ухмылочка.

— Можно подумать у них был выбор!

И настолько она хороша сейчас – настолько у него исчерпался лимит терпения. Все. Нет его. Кончился!

Они договаривались без Темы. Он это помнит.

Но протянуть руку и опустить пальцы на горло – это еще не тема. Так. Крепкая ваниль. Сжать крепче, притянуть к себе, окунуть в себя, и самому в неё нырнуть с размаха.

Ощутить отдачу – тихий ликующий вдох, и отцепить свою цепь с карабина уже окончательно. Это стало потребностью – затыкать её болтливый рот своим, слушать тихие гортанные звуки погибших в его поцелуях слов и пить воздух из её легких, глоток за глотком, покуда собственная грудная клетка не наполнится.

Надо же какие откровения о себе можно осознать, выбравшись из-под едва не ушатавшего тебя медведя-шатуна. Что в губах этой соплячки таится какой-то совершенно невиданный вкус. Которым он совершенно не может насытиться.

— Скучала?

Спрашивает, уже прижимаясь губами к шее.

— Неа! – коза задирает подбородок и хохочет. Врет, конечно. Все-то ей смехуечки, мелкой паршивке, а пальцы-то за рубашку Алекса хватаются отчаянно.

— Скучала, — Алекс проговаривает это только для того, чтобы она знала – её вранье прозрачно как стекло, просто потому что она так дивно бесится, когда ей не удается его обмануть. Добавляет уже для себя.

— И я по тебе скучал, птица.

— Больше, чем по жене? – снова щурится, снова пытается ужалить колючками. Интересно, что она будет делать, когда этот повод для подколок исчезнет?

И он мог бы её подразнить. Мог бы ответить уклончиво, спросить, видит ли она здесь его жену, сказать что приехал к ней сразу с самолета и даже не заезжал домой – но… Это все игры в прятки для таких, как её бывший мудень. Когда не хочешь говорить то, что наложит на тебя обязательства. Когда знаешь, что не вытянешь нужный градус искренности и врешь, врешь, врешь, строя из своего вранья очередной грязный гнилой мирок.

— Я скучал только по тебе, — Алекс проговаривает это медленно, смакуя каждое слово. Он почти знает, что увидит. Ехидный недоверчивый прищур, саркастично приподнятый уголок губ. Не верит, ехидна. Еще не верит. Но, кажется – благодарна даже за ложь. Уж больно отчаянно прижимается к нему всем телом.

— Поехали, — нетерпеливо роняет, даже не подталкивая – продавливая девчонку в нужную сторону.

— Эй, а если у меня вдруг планы имеются? – язва, конечно же, не может просто взять и сесть. Пока – не может, да.

— Имеются, — Алекс кивает коротко, — садись в машину, расскажу какие. Кофе выпьешь заодно.

Кофе? Кто сказал кофе?

Летучая уже успела спалиться тем, что хорошо разбирается в алкоголе – разнесла мини-бар в Азимуте в пух и прах и весь абсент спустила на упоротые коктейли. Но кофе был и оставался её личным наркотиком. Его она пила утром, днем и ночью, только дайте. Вот и сейчас – глаза зажглись, крылья носа хищно раздулись. Голодной лаской выворачивается из его рук и лезет в тачку, туда, где в подстаканнике дожидается её стаканчик с черным ристретто.

Ну что ж, попалась!

Замок щелкает, блокируя дверь.

Не сказать, что это была выходка года, и все же Летучая вздрагивает от этого звука.

— Давай, ори, спасите, насилуют, — ухмылка сама выползает на лицо Алекса и не желает с него сходить. А Летучая отбрасывает свои гладкие темные волосы с лица и скалит зубы.

— Кто сказал, что орать буду я?

А вот это интересное обещание, надо будет постебать её вечерком на эту тему. Чтоб не вздумала халтурить. Но это чуточку позже, для начала следует прояснить другой вопрос.

— Где твой гипс, птица?

Вопрос не в бровь, а в глаз. Светочка эти глаза и округляет. Какой такой гипс, мол, о чем вы, дядя?

Вот только это, понятное дело, спектакль, который нужно просто пережить, держа её глаза в тисках собственного взгляда. В конце концов, она фыркает и прихлебывает кофе из стаканчика.

— Сняла его вчера. Задрал.

— Сняла? – Алекс приподнимает бровь. — По курсу лечения снимать гипс должны были послезавтра.

— Херня, — Света отмахивается, уводя взгляд, — они там перестраховщики все. Рука не болела.

— Рука не болела?

Самое чудесное в ней то, что даже голоса менять не нужно. Все предъявы она понимает сама, достаточно только повторить её же слова.

— Не болела, — Летучая бросает на него недовольный взгляд и фыркает снова, — ну и что я должна была, на собеседование с гипсом идти?

Оторвать бы ей башку…

Такая умная, такая яркая, с талантом и харизмой, что прут из всех щелей. Как при всем при этом у неё в некоторых вопросах наглухо отказывает рассудок? Ей совсем себя не жаль, она будто сама для себя давно списанный расходный материал.

— Ну и куда ты меня везешь, папочка? – насмешливо интересуется Света, когда Алекс выруливает с парковки офисного центра.

Глава 15. Держащая удар

Знаете, как определить, что ты вылезла из машины не с той ноги? Какое простое событие краше всего характеризует, что все – лимит везения на сегодня закончился?

А я скажу какое.

Достаточно всего лишь одного, очень сложного лица, состроенного девушкой на стойке администрации частной медицинской клиники, после того как я положила перед ней визитку Алекса.

К сожалению, я уже видела в своей жизни это лицо.

Потому что я уже была любовницей женатого мужчины. И в тесном маленьком городе, увы, периодически пересекалась с той, с кем было пересекаться нельзя. Я выросла. Город вокруг меня немного подрос. Но кто-то должен был подумать, что муж и жена одного состоятельного семейства могут случайно совпасть в своем выборе?

— Ну и в каком она кабинете? – мрачно интересуюсь я, очень надеясь, что мне сейчас скажут «на последнем в сторону ада».

— В двести шестнадцатом.

— А мне надо к хирургу…

— В двести десятый.

Сука!

— Скажите мне, что эти два кабинета в разных краях здания.

Администратор виновато втягивает голову в плечи. Все ясно. Рядышком. Как и полагается согласно долбоебическому логическому порядку исчисления.

— Может быть, вы заедете в другой раз?

Я смотрю на администраторшу как на идиотку.

— У вас на парковке стоит машина Александра Козыря. Он ждет меня в ней со справочкой, что раннее снятие гипса не имело для моего здоровья никаких последствий. Он хочет знать, видите ли, что может драть меня как сидорову козу без всяких угрызений совести. Вы серьезно предлагаете мне сейчас выйти к нему и сказать, что вы отказываетесь меня принять?

— Но мы не отказываемся! – от моих еретических речей фея-администратор скатывается до почти обморочного состояния.

— Но и врача в известность о том, что у него пациент вне очереди, вы еще тоже не поставили.

Она смотрит на меня в упор и испытывает весь сложный букет эмоций, который обычно испытывают сабы при первом знакомстве. Неприязнь, на грани с ненавистью. Что ж, если Козырь не сдуется – я смогу приучить это непутевое создание к тому, что исполнять мои хотелки – это приятно.

— Вы ведь понимаете, что вас могут ждать неприятности?

Вопрос с посылом: «Понимаешь ли ты, любовница, что за нарушение священных границ личного пространства жены, ты можешь лишиться своего охерительного покровителя?»

Боже, да если быть до конца откровенной — я об этом мечтаю!

Мечтаю, перестать так по нему скучать, перестать настолько тащиться от каждого его кривого смешка, каждого движения, замирать как девчонка при его появлении, ждать скупых, но таких пьянящих одобрительных слов.

Он не ломает меня. Просто держит в своей руке. И я совершенно не могу от неё оторваться. Еще чуть-чуть, и я буду готова ради него на все. А я… Я не хочу. Не буду. Не готова. Поэтому…

— Звоните, — сужаю глаза, требовательно постукивая кончиками пальцев по стойке, — у меня, к вашему сведенью, всего двадцать шесть минут на это заключение. И я не собираюсь опаздывать.

Фея-администратор плотно сжимает губы.

Фея-администратор укоризненно качает головой.

Она думает – я просто борзая сучка, которую очень скоро поставят на место.

Даже не догадывается, что именно этого я и добиваюсь. Я хочу, чтобы он вступился за жену. Я хочу, чтобы он спалился, что все это его "только ты" — брехня.

Если судьба дарит мне такой повод найти изъян у Александра Козыря – черта с два я откажусь.

Да и встретиться с его женушкой…

Очень хочу.

Мы ведь с выставки не виделись!

Итак, Александр Козырь или Кристина Козырь?

Кому повезет сегодня? Тому, кто от рождения считается любимым сыном Фортуны, или той, кто от рождения была никем, разве что очень красивой девочкой из семьи учителей музыки?

Ну, не надо на меня так смотреть, дорогие мои.

Да! Я наводила о ней справки. Я журналистка, в конце концов. Сплетни – мой воздух, мой бензин, жизненная сила.

Конечно, я бы не хотела встречи с Кристиной сегодня. Вечеринка Уэйна – то, чем меня поддразнил Алекс, это вкусное обещание, и я бы хотела окунуться в атмосферу роскоши и порока. И вероятно, если я сцеплюсь с женой Козыря – то меня на оргию так и так не возьмут.

У меня есть возможность получить незабываемые эмоции и есть возможность потерять мужчину, который уже пробрался в меня так глубоко, что еще чуть-чуть – и стукнется об мое донышко.

Что я выберу? А речь про выбор и не ведется. Я – всегда выбираю сделать себе больно. Боль – лучшая прививка от иллюзий. Мне нужно пережить весь этот спектр «гнев-отрицание-депрессия-торг-принятие». Потому что я…

Я уже ловила себя на мысли, что хотела бы протянуть ему плеть и посмотреть, какой он настоящий.

Я не хочу этого знать.

Слишком боюсь, что мне понравится ему служить.

Он женат. Он не мой. Я не буду.

Судьба улыбается Алексу. Когда я подхожу к кабинету – в мягком кресле у двести шестнадцатого кабинета сидит губастая блондиночка, но – не Кристина Козырь.

Интересно!

Я захожу к своему врачу и минут на двадцать теряюсь для мира. К сожалению, мое предложение просто написать справочку, без всех этих бессмысленных процедур, остается неуслышанным. Врач сначала просвечивает злополучное запястье рентгеном, затем почти десять минут щупает мою руку и так, и эдак, и наконец глубокомысленно кивает.

— Все в порядке.

— А я говорила, — мрачно бормочу я и смотрю на часы.

Итак, шесть минут в сухом остатке.

Достаточно для того, чтобы нога за ногу спуститься на парковку.

Я никуда не тороплюсь – да, вы угадали. Потому что я непослушная дрянная девчонка, потому что я хочу увидеть, как этот тип может тяжело на меня посмотреть, потому что я – это я.

Я не хочу, чтобы поднималась из глубин моей души Эта! Та, которой очень нравится укладываться в самые жесткие рамки. Та, что снимет каблуки и побежит босиком и сломя голову, лишь бы тот, к которому ты не опоздала, посмотрел на тебя с молчаливым одобрением. Та, что накрасит губы только ради того, чтобы Этот Тип задержал на них свой взгляд. Потому что он любит твои накрашенные яркие губы, и съедать с них помаду он готов и на обед, и на завтрак.

Глава 16. Выносящая приговор

Это сложно было назвать дракой. Ну или можно сказать, что Алекс успел к последнему акту шоу. Когда Света с жесткой ухмылочкой коленом упирается в спину Кристины, заломав её руку и разложив на багажнике любимой красной игрушки Крис.

Ну, вот где у этой женщины мозги?

Столько лет замужем, а не научилась даже справки грамотно наводить.

Информация о том, что кое-кто чешет свой мазохизм в секции дзюдо не была уж очень секретной. Её можно было узнать, и не привлекая внимания Алекса. Узнать и не пытаться сделать то, что Кристина явно сделала.

Он не слышит, что говорит Света. В своих традициях она делает это едва слышно, буквально шипит в самое ухо Кристины... что-то. Какие-то слова, после которых та половина лица Кристины, которая не прижата к капоту, заливается яростной краской еще гуще, чем раньше.

— Летучая.

Оклик выходит негромким. Не хочется тратить ни силы, ни связки на этот трэш. Сейчас нужно сгладить ущерб, нанесенный этой встречей. И подумать, насколько длинный надо выставить счет фортуне. Потому что такой подставы от неё Александр Козырь не ожидал.

Лучше бы деньгами взяла, что ли!

Света разворачивается к нему нарочито медленно, не торопясь увлекая за собой Кристину, которая находится в полной зависимости от заломленной руки. Поза, в которой Света заставляет замереть Кристину – напоминает набросок иллюстрации для камасутры. Только мужика тут не хватает.

На пару секунд Алекс сталкивается глазами с Крис. От её бешенства может кожа закипеть, кажется.

— Уйми свою дрянь, — болезненно шипит Кристина. Каким-то виртуозным способом даже сейчас, с заломленной рукой, и в нелепой позе, она умудряется держать лицо.

Да, злое, разочарованное, лицо проигравшей, но все-таки проигравшей хищницы.

— Зря вы так, Кристина Сергеевна, — насмешливо комментирует Света и делает легкое движение кистью, от чего Крис болезненно вскрикивает, — или вам никто не рассказал, что меня очень просто обидеть?

Для кого она сейчас говорит? Для Крис? А смотрит-то в упор на него, и злорадно кривит губы.

Она понимает, что он сейчас скажет. Просто не может не сказать.

— Отпусти её, — он говорит это максимально ровно, глядя в ехидные Светины глаза в упор, — ты не должна этого делать!

Где-то в её глазах злорадно хохочут черти.

— Только я решаю, что я должна, — она чуть склоняет голову набок, — такие были условия. И если хочешь знать, она начала первой. Впрочем, ты не хочешь этого знать, я знаю.

— Отпусти её, — повторяет Алекс с нажимом, — сейчас. Три. Два…

Света легонько толкает Кристину вперед, выпуская её руку из захвата.

Та пролетает вперед несколько шагов и не падает всем своим прикладом на парковку только потому, что Алекс шагает вперед и ловит ее за локти, удерживая на ногах.

Вроде тихо Летучая делает шаг назад. Но это Алекс умудряется вычленить из всего сонма звуков окружающего мира, даже вопреки тому, что Крис, прижимающаяся к его груди, что-то обвинительно-жалобное ему пытается изложить.

И снова они с Летучей скрещиваются глазами, снова он видит на её лбу – её внутренняя стерва уже подписывает его приговор.

А сама она задирает подбородок.

— Последние слова, Александр Эдуардович?

— Последние слова? Или последнее желание?

На самом деле есть разница. Последние слова дают в суде, перед вынесением приговора. Последнее желание – перед казнью.

Неужели она все еще сомневается?

Нет. Не сомневается.

— Ты сделал выбор, кто будет беспокоиться о твоих желаниях.

Она будто указывает словами на Кристину, которая именно в эту секунду крепче прижимается к Алексу. Будто демонстрируя готовность немедленно схватиться за предложенную инициативу.

Самое плохое в этой ситуации – это контекст.

Было бы это не публичное место. Не стояло бы между Летучей и Алексом неуемной Крис. Не ластилась бы она к нему как обиженная кошка, требующая защиты. Была бы граница, столь необходимая сейчас, обозначена ранее.

Все-таки сказывался возраст. Он хотел все сделать без спешки. Видимо, это фортуне и не понравилось. А может, она решила, что уж очень долго его баловала и следует добавить в его жизнь немножко неприятностей.

— Что? Ничего не скажешь? А я-то ждала оправданий, — Света будто бы с обидой надувает губы.

— От меня оправданий?

— От тебя, — она охотно кивает, подтверждая, — наивно, знаю. Это не про тебя. Ты ведь почти идеален. Ты не станешь так себя унижать.

Почти – она будто подчеркивает это слово тонкой волнистой линией. Выделяет, но без пафоса, чтобы продемонстрировать всему миру, как она разочарована.

И вправду. Зачем это выделять? Для тех, кому это важно – это очевидно и так. А обнажаться перед всеми подряд, подставлять больные места – это не для Летучей.

Все.

Все, что можно, — сказано, все, что нужно, — не сделано. Просто заради того, что сейчас никакие слова не будут результативны. Устраивать же скандал, который не принесет пользы… Зачем?

Она не прощается, не оглядывается, даже не удостаивает прощальным кивком.

Просто её взгляд становится каким-то… Прозрачным. Будто Александр Козырь стал слепым пятном, неинтересным фоновым персонажем, и отныне и присно, и вовеки веков Светлана Клингер не собирается удостаивать его своим вниманием.

Мелкая сучка – это неизлечимо. Это просто диагноз.

— Господи, ну наконец-то ушла, — Крис отрывается от рубашки Алекса и раздраженно кривится, — я уж думала, без охраны мы с этой стервой не разберемся. И вот что ты в ней нашел? Возраст? Так на тебя могут клевать и покраше девочки.

— Закрой свой рот, — хрипло проговаривает Алекс, глядя не на жену, а мимо неё, — и не открывай его, если хочешь дожить до вечера.

Тьма уже даже не поднимается. Тьма бурлит в висках яростно и гулко. Давно, очень давно он не был так близок к срыву.

Хоть одно хорошо – Кристина знает свое место. И раз ей сказано молчать – молчит. Молчит и не двигается с места, сверля Алекса обиженными глазами, в которых – да, точно, уже и слезы набежали.

Глава 17. Одержимая

— Свет, а Свет…

Я вслепую шарю по полу, нашариваю чашку, заглядываю в неё — она пуста, удручающе и вероломно. Ну что ж, значит, пусть земля ей будет свалкой.

В последний путь свой чашка летит до двери, врезается в неё, брызгает во все стороны осколками.

— Нет, ну ваще! – голос Ленки за дверью смещается в сторону от сочувствия до ярого недовольства. — Ты в курсе, что это и моя комната?

Во второй раз мне под руку попадается уже не чашка, на этот раз туфля. И в дверь она врезается набойкой.

— Пойду еще погуляю, — Ленка за дверью вздыхает как-то обреченно, и судя по удаляющимся шагам – выполняет свою мысль незамедлительно!

Хочет жить, девочка. Не зря из всех моих соседок эта продержалась действительно долго.

Я крепче обнимаю колени и утыкаюсь в них лицом.

Нет, я знала, что больно будет. Я предвкушала эту боль. Не догадывалась только о ее силе.

И что даже дышать и то не будет желания. Только закрыть глаза и перестать существовать. Прекратить быть этим человеком Сто Процентов Агонии.

Как будто на сетчатке отпечаталась цветная картинка.

Мой Козырь.

Его жена, висящая на нем как клещ.

Как клещ, как собачонка – я могу придумать сотню оскорблений для неё и даже слова матерного не попользую. И все же, ничего от этого не поменяется. Если мужик ходит от жены налево – значит, его мир вполне себе устраивает. Устраивает потрахивать жену и иметь девочку без запросов для разнообразия ощущений. И ничего-то он не будет менять, уж тем более – отказываться от жены ради любовницы. Потому что таких любовниц – цельный мир. Ходим, виляем призывно задницами, одна другой краше. Хоть каждый день новую в постель клади. Уж у кого, у кого, а у Александра Козыря с этим проблем не будет.

Я повторяю это раз за разом, круг за кругом, я выучила каждое слово этой дивной речи и отрепетировала её в восьми разных интонациях. И все равно, больно так, что кажется – легкие из груди вырвали, и я дышу пустотой, рваными венами, битым стеклом.

Говорят, лечит время. Потерпи чуть-чуть, и жизнь медленно-медленно уберет шпильку, которой она наступила на сердце. И капля за каплей, капля за каплей кровь перестанет течь. И дырка внутри тебя – может, зарастет, может – чем-нибудь заполнится…

Вот только лежа под катком – не имеешь ни малейшего понятия, как ты переживешь это самое время.

Ну, и пусть мой каток – не настоящий. Настоящего вообще в этом мире нет. Все сплошь лживые фальшивки. Сегодня у них только ты, а завтра – они уже жену на ручках за шубкой понесли.

Вибрирует телефон. Я смотрю на него со смесью любопытства и презрения. Вообще-то я его тоже швыряла в дверь, еще во время первого пришествия Ленки, только он в отличие от чашки эту встречу пережил.

Номер незнакомый.

Он?

Хоть бы он!

Я уже предвкушаю, как пафосно буду швырять трубки, пока он до меня дозванивается с разных номеров телефона. Это не уравновесит чаши, потому что там, где он «просто хочет», меня, увы, занесло кой-куда подальше, но все-таки…

— Ну?!

— Сапфира?

Голос в трубке незнакомый, мягкий, угодливый. Совершенно не похож на грубоватый голос Козыря, который слова жмет с такой жадностью, будто они из золота у него.

Разочарование мое – горькое, шумное, с доброй сотней острейших стеклянных шипов. И все же…

Внутри меня тьма лениво дергает усом.

Она еще не проснулась, её недостаточно заинтересовали, но все же нужные нотки в этом коротком диалоге все-таки прозвучали.

— Слушаю, — резко чеканю и вытягиваюсь на полу в полный рост. В уме у меня над головой сейчас висит камера и берет крупным планом мои глаза, в которых высокими волнами плещется разочарование.

Танцуй, как будто никто не смотрит, страдай, будто смотрят абсолютно все!

— Меня зовут Ив, — мягко-мягко и с придыханием вздыхают с той стороны трубки, — мне дали ваш номер в клубе «So-so». Сказали, что вы проводите сессии для тех, кто готов к отсутствию пределов.

— Сейчас не провожу.

И все же я позволяю паре ноток заинтересованности прозвучать в моем голосе. Я хочу, чтобы он меня умолял. И цену своим услугам я, разумеется, тоже набить хочу.

И незнакомый мне Ив не обманывает моих ожиданий.

— Ох, Госпожа, — он переходит на униженный скулеж, — может быть, вы сделаете исключение для такого мерзавца как я? Может быть, вы покараете меня так, чтобы я себя вспомнить не смог? Мне говорили, что вы чрезвычайно жестоки.

— Кто говорил? – лениво тяну, а сама смотрю на свой кроваво-алый маникюр.

Боли не стало меньше.

Но тьма, которой настойчиво дует в ушко этот мальчик-подстилка, будто окутывает мою душу, оставляя боль внутри.

И как я посмела забыть, чем лечила все свои разочарования все эти дивные годы в Москве? А всего-то какие-то несколько недель без практики!

Он называет имена. Немало – аж целую дюжину. Все – мои бывшие рабы. У меня их много. Очень просто иметь гарем, когда ты ревнивая сука и посылаешь даже контрактников в свободное плаванье, как только они один раз не явятся ко мне по первому же звонку.

И плевать, что я ими не особо и дорожила.

Было б чем дорожить.

Мужчинками, которые шли ко мне за унижением, а дома – нагибали и угнетали законных жен. Мужчинками, которые платили мне деньги, убеждая себя, что это все за услуги. А ноги он мне вылизывал – так это чаевые.

— Стоп-слов не будет, — предупреждаю я, — у меня нет сегодня желания останавливаться. Выдержишь?

— Да, Госпожа. Конечно, Госпожа. Этого я и жажду, Госпожа, — Ив предвкушающе постанывает, — где? Когда?

— В Соске, — милостиво роняю я, — через час. Визитку с номером комнаты оставь у бармена, для меня.

— Я встречу свою госпожу у порога, лицом в пол, — подхалимски клянется Ив.

— Предполату внеси и хоть не вставай с пуза всю ночь, — бросаю я небрежно. И демонстрировать интерес не буду – обойдется.

Вешаю трубку, отбрасываю телефон от себя и еще пять минут таращусь в потолок.

Глава 18. Присвоенная

— У нас хорошие двери. Погодите, я директора позову, у него мастер-ключ есть…

Бармен, увязавшийся аж от зала, стрекочет где-то за плечом, даже не подозревая, что его уже давно не воспринимают больше чем фон, так – за убавленное до предела радио, бубнеж которого не интересен, но – хотя бы как-то отвлекает сейчас.

Потому что будем честны и откровенны – есть от чего отвлекать!

Ждать директора?

Да нахер бы он сдался, если можно отойти и еще раз со всем рвущимся наружу бешенством врезать ногой в зону, где скрыт замок. Главное – не сдерживаться.

Треск, скрежет, сдавленный стон бармена, который своими глазами умудрился осознать, что и замки и двери у них дерьмо.

— Выставишь счет, — Алекс бросает через плечо, а сам шагает вперед.

Не запирает, но прикрывает дверь за своей спиной, впиваясь кровожадным взглядом в мелкую дрянь, посмевшую нарушить его запрет.

Хороша!

И дело даже не в наглом платье, облегающем её так тесно, будто оно было нарисовано на её коже черным блестящим лаком.

И не в шипастых этих её блядских туфельках, одной из которых она уже с вызовом стояла на лопатке лежащего на пузе выщерка.

И не в ногах, этих бесконечно длинных ногах, упакованных, ко всему прочему, в чулки в крупную сетку.

Она хороша вся, в любой упаковке и без неё. Но сейчас, конечно же, дело было в глазах. В высокомерных глазах, в которых уже так сложно было разглядеть ерепенистую девчонку. Она действительно умела быть Госпожой. Беспредельной, жесткой, такой, что пыталась прогнуть даже его. Даже сейчас.

— Ты ошибся дверью, дядя, — кислотно шипит она, и ощущается – концентрация яда у неё сейчас втрое превышает обычную норму, — зрители нам не нужны.

— Положи плеть, Летучая, — Алекс произносит эти слова хрипло, останавливаюсь в нескольких шагах, — я не буду повторять дважды.

— Какое совпадение, — она холодно щурится, — я тоже.

Хороший у неё замах. Щедрый. Злой. И выставляя вперед ладонь, подставляя её безжалостному концу плети, Алекс хорошо понимает, почему Сапфира считается жестокой Госпожой. Потому что даже сейчас, даже при том, что удар был один, от хлестнувшего по коже конца плети на ладони у него лопается кожа. А ведь она изначально не была нежная как у младенчика. Даже слегка грубоватая, уж больно часто до её появления руки брались за плеть.

Что ж, значит, этот след будет его платой. Платой вот за это…

Алекс резко дергает плеть на себя, выдирая её из руки Летучей. Та пошатывается, усиливает хватку, но – все-таки не удерживает орудие в руках. Но удерживается на ногах, вопреки шатким шпилькам.

Плеть летит в сторону, подальше от Летучей, врезается в стену.

— Ты не будешь пороть сучонка, — чеканит Козырь, утапливая ладони в карманах, — никого не будешь. Я не позволял.

На её лице проступает такое сильное бешенство, что кажется, еще чуть-чуть — и шагнет к нему с удавкой.

Она и шагает. Повышает ставки, уменьшает время до взрыва, сводя расстояние между ними до трех десятков сантиметров.

— Убирайся, Козырь, — шипит прямо в лицо, еще чуть-чуть — и будет видно раздвоенный её гадючий язычок, — зона твоих разрешений – твоя жена. А мое уважение ты проебал.

Обычно он ограничивался косыми взглядами, когда нужно было поставить её на место. Но сегодня…

Рука сгребает её за горло, стискивает его жестко, тянет чуть выше, заставляя Летучую потерять опору под ногами.

Безусловные рефлексы тела – самое вкусное. Инстинкты самосохранения скручивают туловище в напряженном спазме, пытаясь собрать силы для спасительного рывка, руки жертвы по инерции впиваются ногтями в руку, что держит за шею. Ногти оставляют на коже палача длинные глубокие царапины.

Но какие же охуенные у неё сейчас глаза. Как широко с каждой секундой разрастаются в них зрачки. Как у лютой наркоманки, которая только-только ощутила наконец приход.

— Ты пожалеешь о своем поведении, Птица, — Алекс шепчет эти слова интимно, — я тебе клянусь, пожалеешь, каждым квадратным сантиметром задницы.

Она бьется в руках сильнее, сильнее и отчаяннее бьет по сильной, удерживающей её на весу руке.

Нет, рано её отпускать. Еще чуть-чуть. Пару секунд сладкого зрелища, задыхающейся и беззащитной девчонки, которая бессильна сопротивляться его воле.

— Роскошная, — наконец приговаривает он и разжимает пальцы.

Она должна бы осесть на колени, слабость в теле просто не позволила бы ей удержаться на ногах, но он ей не дает.

Он выставил очередность звеньев пищевой цепи в этой комнате, но обесценивать Сапфиру в глазах пусть и незнакомого выщерка желания нет. Зато есть желание сгрести её за талию, притиснуть к себе, безумное, раритетное его сокровище. Окунуться с головой в свежий и резкий её запах и не сдержавшись закусить кожу на шее.

— Моя, — тихо хрипит, отрываясь, — ты моя, и ты будешь уважать мои правила.

— Нет, — её голос слышится как из колодца, судя по всему, в девочке всхлестнулось цунами, проснулась её покорная, личная мазохистка голодно взвыла в своей клетке, и подавить звучание этого хора сейчас явно сложно, — нет, я не буду, Козырь. Не буду твоей, не буду уважать ничего, тем более правила. Потому что ты не соответствуешь моим.

— Каким же, — пальцы сами забираются в густую гладкую реку её волос и наматывают их на кулак, оттягивая голову назад, — быть только для тебя, Летучая? И что, много есть желающих исполнять эту твою блажь?

— Все что есть, все мои! – она яростно вскидывается, сверкая глазами. Только выкрученная бесцеремонно щепоть кожи на бедре заставляет её задохнуться и заткнуться.

— Твой – только я, — Алекс шепчет в самые наглые эти губы. Сухие, сухие, будто девчонку мучает лютая жажда. И только за эти губы, выдающие истинные её эмоции, голод неутолимый, он все-таки сообщает ей новость, которой у неё в распоряжении точно нет, — и с сегодняшнего дня – только твой, Летучая.

Думал – будет обвинять во вранье. Думал – снова взорвется яростью, снова попытается прогнать. Ждал этого, если честно. Ждал объявления войны, чтобы получить право на ответные действия.

Глава 19. Побежденная

Я собираю себя из мелких лоскутков. Сметаю по сусекам в мелкую кучку. Конечно, себя мне уже до конца не вернуть, я безвозвратно размазана, но… Хоть чуть-чуть осознать.

Понять, что я делаю.

Ощутить вкус.

Под щекой — горячее и мощное мужское бедро. У лица — грубая, широченная ладонь с сильными пальцами.

Ох, эти руки…

Внутри меня болезненно сводит абсолютно все.

И перед глазами снова плеть, раскраивающая воздух и спину незнакомого мне мальчишки по неведомому и бесконечно прекрасному лекалу.

Как же он хорош…

Кажется, он не оставил мне шанса с самого начала, когда с ноги вышиб дверь. Все что было дальше — как вырвал плеть, как ловко оглушил меня своим разводом, как выдрал на моих глазах Ива — на редкость везучего паршивца…

А может…

Я просто самообманывалась.

И шансов с самого начала не было, он просто позволял мне ломаться и что-то из себя строить. А сегодня — лимит его терпения кончился. И он сделал со мной то, что мог с самого начала сделать…

И как он это сделал… Снова и снова, как только мысли касаются этих воспоминаний — горло сводит сладким спазмом.

— Ты оклемалась? — грубовато роняет Алекс над моей головой.

Я поднимаю взгляд, и кажется — моего лица касаются не его глаза, а колючие, темные волны прибоя. Господи, какой же он… Бескрайний. Просто стой и смотри. С колен — отличный вид, между прочим. Черта с два я его уступлю.

— Да, я оклемалась, Господин.

Когда-то я зареклась говорить это слово. И называть так мужчину. И вот так, раболепно, измученно сидеть на коленях у его ног, и украдкой пробовать кончиком языка его ладонь.

Правда тогда я даже не подозревала, что Александр Козырь вообще существует. Вот такой вот весь резкий, жесткий, абсолютно невозможный, но такой реальный, что весь мир на его фоне просто мерк..

Не так и плохо сделать исключение для мужчины-исключения…

— Собирайся, — пальцы его проходятся по моему подбородку, как по горлу кошки, поощряюще — но требовательно, — в этом клоповнике мы задерживаться не будем.

Я поднимаюсь на ноги скорее на рефлексах, чем осознанно.

Слейвспейс — бесконечный кайф выполнять приказы Александра Козыря — делает все за меня. Я прохожусь по номеру, собирая свои девайсы обратно в сумку.

Касаюсь их, пальцами скольжу по кожаным рукояткам, по гибким хвостам и понимаю — все. Отказало. Уже не прет. Не отдается в груди моей глухая истома, не хочется не то что расписать спину Нижнего своего, да даже просто звучно разрезать воздух резким щелчком.

Будто разом закончились запасы силы и потребности.

Боль… Боль закончилась. Вот эта вот моя космическая, которая мешала дышать и не ненавидеть мир по утрам. Которую я и выпускала, всякий раз когда надевала шипастые туфли и шла снимать шкуры.

И стало так хорошо-хорошо, будто впервые за много лет встал на нужное место какой-то сустав, и все вдруг начало работать как надо.

— Все собрала? Тогда на выход, Летучая.

— Одну минуту, Господин, — впервые за много лет улыбка моя выходит не вызывающей, а кроткой.

Козырь приподнимает бровь, удивляясь моей задержке. А я — просто подхожу к урне в углу и топлю в ней сумку со всем своим арсеналом Госпожи.

Ни капли сожаления в душе не шевельнулось.

Что ж, я так и думала, что не шевельнется!

Поворачиваюсь к Алексу – и словно бабочка на булавку сама насаживаюсь грудью на его взгляд. Внимательный, цепкий, испытующий.

Он мог бы задать мне не один вопрос – уверена ли я? Действительно ли этого хочу? Не пожалею ли?

Но это вопросы для того, кто меня не чувствует. А он – просто протягивает руку ладонью ко мне, давая понять, что уходить без меня не собирается.

И так он резко дергает меня к себе, когда я за эту его руку берусь – будто всерьез хочет переломать мои ребра ударом торса.

— Не можешь без красивых жестов, да, Светочка? – спрашивает и тут же кусает меня в шею. Бесцеремонно, с силой, без опостылевшей мне до предела бережливости.

— Господину не нравятся мои жесты? – я бы хотела подобрать более красивое слово, но вот это предложение я именно выскуливаю. Задыхаясь от острого желания большей боли. Еще большей.

Жесткие пальцы ложатся на мое горло. Сжимаются жарко, толкают вниз, заставляя ноги подломиться, а колени снова поцеловать пол.

— Ох, если бы не нравились, — Алекс вздыхает будто бы с сожалением, — ты же мне все планы рушишь, Летучая. Все, что только можно. Думал так отсюда уйдем, но нет. Не уйдем. Не так.

— А как уйдем, Господин? – от хватки его пальцев темнеет в глазах. Он и раньше не раз палился, что склонен распоряжаться всем, даже правом на дыхание, и меня это всегда только заводило. Заводит и сейчас. Так заводит – впору опять скулить. Нетерпеливо, умоляюще скулить. Даже зная, что он не внемлет, в этом – точно нет. Так даже лучше. Просто пусть знает, что я сейчас подыхаю от совершенно непотребного желания ощутить его член в себе. Пусть ухмыльнется этому. Пусть лишний раз убедится, что моя потребность в нем – лютая. Бешеная. Раз он выбрал меня – смысла больше нет молчать об этом.

Алекс молчит и продолжает давить мне пальцами на горло, мешая дышать. Смотрит в лицо. Любуется. А я – как паршивец Ив раньше, подбираюсь, подтягиваюсь выше, чтобы шея моя лучше легла в его ладонь.

— Умница, — давление становится сильнее, воздуха – еще меньше, сердце в груди метается в панике, — какая же ты умная, моя девочка. Стоило ждать, пока ты дозреешь. И все остальное – тоже стоило делать.

Он впивается в мой рот, все так же не давая дышать. Целует, пока мое тело пытается изыскать пару лишних глотков воздуха в легких. Хотя нельзя сказать «целует» про это действо.

Он жалит меня своим языком, клеймит своим раскаленным ртом. Тянет из груди остатки души, что раньше не успел вытянуть.

Я ненавижу тебя, Козырь.

Ненавижу и просто без ума.

Иному я бы не позволила делать со мной ничего такого. Подводить меня так близко к грани, заставлять задыхаться, лихорадочно трястись от мысли – а что если не отпустит, но в то же время знать – отпустит. Когда нужно. Когда…

Глава 20. Пожинающая

— Ты смеешься, да?

На самом деле было очень на то похоже.

Козырь позволяет мне снять повязку с глаз, только когда заводит внутрь этого… сарая. Громко сказано, наверное, но, по сути, верно…

Нет, это, конечно, грандиозный, хорошо отделанный и просторный сарай. Тут можно не только в футбол поиграть, но и чемпионат по многоборью устроить.

Мебели нет. Почти вообще. Почти вообще означает, что стоя в прихожей, она же – бальная зала на минималках, я смотрю влево, смотрю вправо и вижу только одни и те же ровные серые стены. Хотя нет. Глаза все-таки задевают угол какой-то загадочной столешницы. И настолько это грандиозное событие в рамках этой квартиры, что я не удерживаюсь на месте – цокаю каблучками туда, чтобы лично рассмотреть вот этот дивный артефакт мебели, чудом просочившийся в эту пустыню.

Ага, щас!

Оказывается, не мне одной глянулся этот столик. На цоканье моих каблуков неторопливо выходит в дверной проем поджарый гладкошерстный кобелина. Настоящий! И тут же задирает верхнюю губу, обнажая белоснежные зубы.

Вот же…

Я никогда не любила собак, и сейчас останавливаюсь, мрачно созерцая это дивное виденье. Кто-то говорил, что эта хатка только на двоих рассчитана. Мое эго вот-вот понесет непоправимый урон. Оно и при озвученном раскладе еле-еле сюда влезает.

— Дервиш, место.

У ровного невозмутимого голоса Козыря почти магический эффект. Псина из агрессивной твари, готовой к атаке, мигом умиротворяется, опускает морду и задом-задом пятится вглубь обороняемой комнаты.

— Дервиш, значит… — шагаю вперед чуть медленнее, чем шла до этого, — и это будет жить с нами?

— Будет.

Боже, как же я люблю, когда он говорит вот так. Вроде не прикладывая ни давления, ни силы своим словам, но будто врезая их в плоть реальности, делая неоспоримыми.

Псина идет по комнате, недовольно косясь то на меня, то на хозяина. Сначала – шагает к столу, но Алекс за моей спиной цокает языком, Дервиш косится на него, и сделав вид, что ничего иного он и не задумывал, ушлепывает в следующую комнату, оставляя меня и Козыря только вдвоем.

Дивно.

А то больно уж у этого мордатого глаза умные.

Я извращенка, конечно, но трахаться в присутствии псины слишком даже для меня.

Угол оказывается углом роскошного рабочего стола со столешницей из черного гладкого камня. Черная плотная папка лежит по самому центру стола. Загадочно смотрит на меня. Я бы сунула в неё нос, но точно понимаю – на это нужно получить разрешение.

— Это все имущество, что ты решил забрать от жены, да? – хмыкаю, проводя пальцами по полированной столешнице. — Псина и столик?

Я специально задерживаюсь у стола так, чтобы дать ему секундную возможность опустить лапы мне на бедра и сжать их, даже не останавливая – вдавливая меня в воздух на этом месте.

Раз, два, три – и меня уже уложили животом на столешницу.

Четыре, пять – платье оказывается задрано до талии, обнажая меня для самых обожаемых мной глаз.

— Нет, конечно, не все, — фыркает Алекс, предвкушающе проходясь по изгибам моих ягодиц широкой своей ладонью. А я – выгибаюсь к нему сильнее, без лишних слов умоляя не останавливаться.

Он отвечает, откликается на мольбу моего тела так же молниеносно, как если бы услышал мои мысли в своей голове. Его пальцы ныряют под тонкие лямочки стринг и находят у меня точку кипучей пустоты, нуждающуюся в заполнении. Проскальзывают внутрь. Неглубоко. Козырь хочет меня надраконить.

— Ох-х…

Меня выгибает, корежит, бесконечно ломает.

И не потому, что слишком долго была без него, хотя десять дней в общей сумме — действительно гребаная вечность. А потому что… Хотеть его на сто процентов души оказывается очень сильной эмоцией.

Пальцы его во мне, движутся быстро и резко, вышибая дух, делая из меня не стерву, а течную озабоченную сучку. Которая скулит, стонет, нетерпеливо елозит задницей, в немой мольбе пытаясь доставить себе больше удовольствия.

— Стой смирно, — его ладонь со звучным, смачным шлепком стыкуется с моим бедром.

Ох-х, какие сильные у него руки. Мелкие красные точечки, вызванные болью, начинают изящно кружиться под моими зажмуренными веками. Хорошо. Но хочется иного.

— Ты обещал ремнем, — выдыхаю, сжимая пальцы на краю стола, упираясь ладонями, — пять горячих. Я их выиграла.

Думала – будет отрицать. Подкалывать, спорить, что это мне показалось, что я выиграла.

Но за моей спиной просто позвякивает вкусно пряжка расстегнутого ремня.

Он им щелкает над моей головой. Пугает и дразнит. Боже, да был бы смысл! Я звеню струной от напряжения и жажды.

Нет.

Все же есть еще полпроцента меня, что не задыхаются от нетерпения. Он это видит, ощущает, и в согласии со своей натурой – выжимает их из меня, грубо накручивая высокий мой хвост на собственную руку.

— Будешь считать, — требует жарко в самое ухо, — вслух. С удовольствием.

— Да, Господин, — лепечут сухие мои губы, — все для тебя сделаю.

Да!

Первый удар я получаю тут же. Жгучий, сильный, вышибивший из моей груди чистый, концентрированный крик.

Господи, как же много накопилось внутри меня этого напряжения. Кажется – лопнул какой-то нарыв на душе, лопнул, выпустил из себя мучившую меня тоску, стало проще дышать.

— Раз…

Еще виток моего хвоста накручивается на мужской кулак. Еще болезненнее он оттягивает мою голову назад.

— Два!

От второго удара мелкие точки под моими веками замирают и вздрагивают, разбухая до небольших кругов.

— Три.

Полосы ремня ложатся на мою кожу не симметрично. И я понятия не имею, на какую сторону задницы упадет следующая. Это хорошо. Очень хорошо. Если бы я могла его предсказать – я бы…

— Четыре.

Он перебивает мои мысли, запрещая мне их. И вот, я уже не помню, о чем думала всего минуту назад, потому что любуюсь набухшими алыми бутонами, что выросли под моими веками из тех мелких точек.

Глава 21. Наслаждающаяся

Просыпаюсь… От холода.

В последнее время это стало привычкой.

Ежусь, старательно пытаясь удержаться в состоянии сладкой сонной неги, провалиться в неё поглубже, но увы… Так сладко, как пять минут назад, мне уже не становится.

Сажусь на кровати, спускаю ноги вниз, тянусь.

Все делаю медленно-медленно — под прицелом двух черных глаз, не отпускающих меня ни на секунду.

Да, конечно, я знаю, что меня ждут.

Пусть подождут еще — хвост не отвалится.

Хвост и вправду не отваливается, и все то время, как я выбираю халат из тех, что дожидаются меня в шкафу, и даже пока я без лишней спешки его надеваю…

Только когда я подхожу к подоконнику, демонстрируя намеренье усесться на него и помедитировать на город, раскинувшийся у ног моих — этот самый хвост все-таки нетерпеливо шлепает по полу.

— Иди на хрен, — сладко улыбаюсь я.

Посылать псину с утра пораньше — стало чем-то вроде одним из любимых моих ритуалов.

Тем более что в лучших традициях своего хозяина Дервиш посылы обычно понимает на уровне эмоций. Вот сейчас я не столько посылаю его, сколько обозначаю, как он меня бесит.

Подходит. Виновато тыкается в мою ногу носом.

Я тянусь к ушам-обрубкам, стискиваю морду с двух сторон.

— Сколько раз я тебе говорила так не делать? — спрашиваю, глядя в глаза. — Вот сколько? Ну?

Скулит.

Одеяло, скомканное, сбитое валяется позади него у самого входа в комнату. Да-да, собственно именно его отсутствие и разбудило меня с утра пораньше.

Потому что чертова псина с чего-то решила, что я, я, именно я обязана приносить ему с утра завтрак. В другие приемы пищи ему хватает руки приходящей горничной. Но завтрак — это моя обязанность. И обязательная прогулка после него тоже.

Можно подумать, этот пес меня в жены взял и вот таким вот дивным образом решил вписать время со мной в свое ужасно плотное расписание.

Расписание кстати и вправду кошмарное. Потому что завтрак и прогулка — это совершенно однозначно не все. После прогулки в дверь квартиры обычно стучит песий тренер, который водит Дервиша и по ветеринарам, и к собачьим массажистам. Даже диетолог у Дервиша есть. Личный! Который составляет для меня и для горничной комплексы собачьей еды на несколько дней, разделяя их по приемам пищи.

Опустошив собачий контейнер в миску, я привычно достаю из кухонного шкафчика джезву. Да, есть кофеварка, да — озвучь я, и у меня на кухне появится личная кофемашина, и бариста в придачу, но…

Никто не отнимет у меня этого удовольствия — варить утреннюю порцию допинга для себя и своего Господина.

Джезва объемная, на две глубоких чашки. Себе в чашку я шарахаю три порции кокосового сиропа, во вторую — сливаю ту часть кофе, что ближе к дну. Потому что Козырь любит, когда кофе оседает на языке. И чем крепче, чем лучше…

Перед тем как взяться за ручки подноса — кошусь на часы.

Если быть честной — никогда не сердилась на Дервиша всерьез. Псина будит меня не то что по часам — по минутам. Так, чтобы ровно в восемь пятнадцать я оказалась на пороге Его кабинета, со свежим кофе на подносе.

Замираю в ожидании разрешения войти.

Он всегда просыпается рано. Даже в дни, когда не дает мне заснуть допоздна. Я же, отчаянная вечная сова, как бы ни мечтала – никогда у меня не получается встать хоть даже и тогда, когда он в душе или чистит зубы. Приходится удовлетворяться малым.

— Послушай, давно ли мне приходится рассказывать тебе, как именно ставить всякую шваль раком? Мне казалось, эти уроки ты усвоил в шестилетнем возрасте.

Так, судя по всему, говорит Он с сыном.

Я осторожно покашливаю, обращая на себя внимание. Не потому, что мне ужасно надо, чтобы на меня бросили хотя бы косой, но все-таки такой необходимый взгляд – я умею терпеливо дожидаться своей дозы. Но есть ведь границы. Если этот разговор личный – я без проблем могу уйти, но пусть на это будет Его воля.

Алекс чуть разворачивается в кресле ко мне и в излюбленной мне манере ухмыляется краем рта.

— Конечно, нам эта земля нужна. Ну, если ты, конечно, планируешь получать нормальное наследство, а не три копейки.

Подбородком мне указывает на пустое место перед собой. Большего приглашения подойти мне и не надо, на самом деле.

Иду к Нему, и испытываю самый что ни на есть ванильный катарсис. Вот эту вот дурь, когда в душе феи поют и хочется пританцовывать.

Замираю в указанной точке и чуть иначе перехватывая поднос, опускаюсь на колени, с удовольствием любуясь открывающимся мне зрелищем. Матерый, мощный, шикарный. На щеках грубая щетина, носки отполированных ботинок могут ослепить.

Как бы я ни хотела представить мужчину шикарнее – у меня не получается.

Хотя будем честны и откровенны – я не хочу. У меня просто в голове не утверждается эта бредовая мысль. Даже особо не оформляется, когда я замечаю, как Алекс впивается в мое лицо глазами. Жадно.

Под этим взглядом разворачиваются плечи, под этим взглядом пересыхают губы. И вся сущность моя тянется вперед, пусть и не двигаясь с места, но выражая – покорная жаждет прикосновения Господина.

Время ожидания – его малая плата, взятая с меня, проходит в гулком предвкушении. Я даже не фокусируюсь на насмешливом хрипловатом голосе Алекса, просто сосредотачиваюсь на ощущениях. Изнемогаю всецело, не разбрасываясь на мелочи.

Он подается вперед, указывает мне взглядом на место между своих колен. Ур-р-р! Вперед! К нему! Не вставая!

— Жду результатов не позже обеда…

Все происходит одновременно. Я ставлю поднос с кофе на стол перед Ним, а Он – опускает десятью сантиметрами левее свой телефон. Я выпрямляюсь, снова со вкусом проходясь взглядом по шикарному мужчине, у ног которого сижу. А Он – делает глоток из принесенной мной чашки и нетерпеливым хищным движением склоняется вперед, цепляя меня за подбородок.

— Ну, с добрым утром, Летучая, — шепчет, прежде чем заполнить мой рот своим кофейно-табачным вкусом.

Глава 22. Доверяющая

— И что, ты веришь ему?

Георгинчик старательно выдерживает количество иронии в своем голосе, потому что знает — он не вытянет говорить со мной саркастично. Я же снимаю с вешалки графичное черно-белое платье с ассиметричным плечом и критично щупаю швы. Мне по качеству шмоток этого бренда сегодня к шести нужно сдать статью на пятьсот слов.

— Верю в чем?

— Веришь, что мужик его состоятельности, его возраста, его аппетитов довольствуется одной тобой? Не заходит к жене по памяти. Не навещает скучающих любовниц…

Иголки, иголки, иголки.

Сразу видно, Георгинчик давно не чесал внутреннего суку-инквизитора и сыплет, сыплет свою правду-матку от души.

Отбрасываю черно-белое платье, выуживаю из груды цветастых тряпок на вешалках ярко-карминовое. Правда смотрю не на него, смотрю выше, пробуя вопросы Георгинчика на вкус. А потом, к его разочарованию, просто пожимаю плечами.

— Да, верю. Не заходит, не навещает, довольствуется.

— Светик! — Георгинчик закатывает глаза. — Я вот не понимаю, это ты себя так любишь, или просто первый раз влюбилась, что готова на суровую реальность глаза закрыть?

— Влюбилась в первый раз, — я фыркаю и снова придирчиво уставляюсь на платье, — Гош, первый раз у меня в садике был. В четыре годика. Так что не смеши.

— И все-таки! — Георгинчик паркует свою задницу в фиолетовых клетчатых штанишках на подлокотник дивана. — Светлана Клингер не носит мужикам кофе. Светлана Клингер пьет кофе из их черепов. Такую тебя я знаю.

— Тебе другой и не светит, — дарю ему ехидненькую улыбочку, — ты о существовании той, второй моей стороны знаешь только потому, что слишком любопытная скотина. Почему ты не можешь приезжать пораньше? А точно-точно ты не можешь приезжать пораньше?

— Ну конечно, — Гошик деловито выпячивает подбородок, — я твой куратор, стажерка. А ты совершенно забыла про субординацию.

— И вспоминать не собираюсь. Живи с этим, и постарайся не мучиться, — советую я насмешливо.

Он наблюдает за мной со смесью снисходительности и любопытства. Такое выражение лица частенько появляется на лицах маститых кобелин, которые уверены, что их драгоценного члена никто не достоин получать дважды. И вот когда кто-то из идейных союзников выходит из клуба — вот тогда-то и лезет на их рожи вот это вот выражение лица. Когда корона вроде давит, “а я вот не такой лох”, но в то же время, возможно, и он бы хотел, чтобы кто-то вот так даже думал о нем с большой буквы.

— Знаешь, самое забавное в том, что Он все свое время со мной проводит и я в Нем не сомневаюсь, — проговариваю я неспешно, снова и снова пролистывая платья на вешалке, — Он много времени проводит на работе, и в разъезды тоже мотается, и в теории возможность левака у Него, конечно, есть.

— Ну вот видишь! — Георгинчик воздевает указательный палец к небесам. — Так может быть…

— Я просто знаю, что нет, — спокойно перебиваю я, — знаю. Вижу. Чувствую, если хочешь. Его фокус — только на мне. Его мысли. Иногда мне кажется, я чувствую всякий раз, когда Он обо мне думает. И делает он это часто.

— Ты безнадежна, — Гошик трагично разводит руками, — что ж, я сделал все что смог, тебя уже не спасти.

— Сделай такое одолжение, спаси съемку, — я сгребаю с кресла отобранные платья и пихаю их Георгинчику под нос, — если модели не будут готовы через восемь минут, Ольховский пошлет нас и будет прав. А я и так его едва уболтала на эту съемку.

— Это потому что я еще не вступал в переговоры, — Георгинчик задирает нос до небес.

— Семь минут, Гош!

Все-таки рассудок берет верх над нарциссизмом Звягинцева. Он одаряет меня взглядом “все приходится делать за тебя” и вихрем уносится в гримерку к моделям.

Почему он это делает?

Да по идее он и тряпки для фотосессии должен был отобрать.

Он же вместо этого на пару с Вэлом Марэ — дивным, но бессовестно блудливым парижским дизайнером, заехавшим в Москву всего на три дня, зажимали в углу какую-то модельку и пытались развести её на тройничок.

И когда я вывела Гошика из этой игры — он просто заявил, что я ему все испортила, и вместо того чтобы работать, начал расспрашивать меня про Алекса. И зачем я ему сказала про сегодняшнее судебное заседание, а?

Я не беспокоюсь.

Не волнуюсь.

Не переживаю, что Козырь передумает разводиться.

Не передумает.

Но это нетерпеливое томление, ожидание долгожданного подтверждения меняющегося всего — ох, как здорово оно тянет меня за душу.

Тянет-тянет-потянет…

До тех самых пор пока Вотсап мне не вибрирует в бедро, принося с собой фотографию судебного решения.

Читаю. Перечитываю. Третий раз перечитываю. Пытаюсь не улыбаться по-идиотски.

“...исковое требование Александра Эдуардовича Козыря о расторжении брака с… удовлетворить…”

“Это еще не все, Летучая” — прилетает мне следом многозначительное: “Выйди на улицу!”

А что на улице?

А на улице курьер.

Неожиданно лощеный, отглаженный, в отполированных ботинках и фуражке, коробку мне круглую белую вручает.

Я могла бы протянуть агонию, но это против моей природы. Я открываю коробку на первом же пролете лестницы, остановившись у окна. Перебираю белые ремни, что в ней прячутся, откапываю белую кошачью маску. И наконец добираюсь до главного — квадратного белого конверта с черным вензелем “W” на сургучной печати.

— Боже ты мой, господин Дягилев, понты дороже денег? — хихикаю, но без особой насмешки. В лоске и китче Уэйн толк знал.

Через пять минут я возвращаюсь в студию, крепко обнимая коробку одной рукой.

— Чего такая довольная? Козырь тачку тебе подарил? — беззлобно подкалывает меня Гошик, который терпеть не может, когда кто-то выглядит позитивнее его.

— Ты ужасно банален, — скалюсь я, — нет. Пригласил на оргию. И я тебя прошу, Георгин, завидуй молча!

На самом деле скрещиваю я пальчики в кармане совсем с другой мыслью в голове. Просто не хочу, чтоб в этот раз нам помешали!