Никаких взрослых

Глава 1

Спиридон стучал в дверь уже три минуты, но никто не открывал. В двухэтажном доме дяди Христофора Казазиди было непривычно тихо.

Обычно по субботам вся семья в сборе: тетя напевает на кухне, готовит мусаку из баклажанов, болгарского перца, помидоров, поливает соусом бешамель; Двоюродные брат и сестра, ошалев от субботней праздности, бегают друг за другом и таскают у матери из-под руки обжаренные орешки. Сам дядя сидит на диване и читает газету ‒ он из тех, кто до сих пор выписывает эти черно-белые листы, даже почтовый ящик у калитки повесил, чтобы почтальоны могли совать их туда.

Мать послала Спиро попросить у тети Деметры большую кастрюлю ‒ собиралась варить варенье из молодых одуванчиков, но теперь он стоял на пороге и недоумевал тишине внутри дома. Куда все могли подеваться?

Он толкнул дверь, та легко поддалась.

‒ Тетя Деметра, вы дома?

Заглядывая в комнаты, он прошел через гостиную. В доме стояла звенящая тишина. На полу гостиной чьей-то ногой раздавлены рубиновые ягоды граната. Спиро встревожился и бессшумно, как кошка, стал ступать по ламинату гостиной. Осторожно заглянул в кухню – никого. Тогда он открыл ящик со столовыми приборами и, примериваясь, подержал в руках половник для супа и деревянную лопаточку, потом бросил их обратно и вытащил увесистую скалку.

Неся ее перед собой, как супергерой, который готов к любой неожиданности, Спиро весь превратился в одно большое ухо (впрочем, учитывая величину его ушей, это было несложно: маленькими они никогда не были). Молодое семнадцатилетнее тело вытянулось в струнку и напряглось.

Но в доме по-прежнему никого не было. Тогда он вышел во внутренний дворик. Со стороны беседки, которую дядя сколотил и украсил своими руками лет десять назад, послышалось шуршание и негромкие голоса, порой переходящие в шепот. Спиридон прислушался. Голоса было не разобрать: сначала ему показалось, что говорят дети, потом ‒ что мужчина и женщина.

Беседка стояла с другой стороны дома. Спиро почти вплотную прижался к стене и медленно, шаг за шагом стал двигаться в сторону угла. Добравшись, он осторожно выглянул из-за него. Нет, все еще ничего не видно. Но если он просто выйдет на дорожку, ведущую к беседке, его точно заметят, а Спиридону почему-то этого очень не хотелось. Отложив скалку в сторону, он встал на четвереньки, и быстро, почти по-собачьи, перебежал три метра, которые отделяли его от входа. В ладони впивались обрезанные веточки ежевики, колени намокли, а белые кеды «конверсы», что на прошлой неделе купил ему отец, так ценивший каждый рубль… Спиридон даже боялся посмотреть, во что превратилась его обувь. Нагоняй был неизбежен. Замерев под перилами беседки с колючкой в ладони, он взвешивал, как на нем отыграется родитель (ограничится ли часовой нотацией о том, как тяжело достаются деньги, или на целый месяц лишит интернета?) и вновь прислушивался. Потом усмехнулся, внезапно представив себе эту картину: посреди залитого солнцем двора, на пробивающейся зеленой траве, стоя на четвереньках, раскорячился семнадцатилетний парень под два метра ростом. Сюрреализм, не иначе!

С какой стати он прячется? Не чужой ведь человек, имеет полное право знать, что происходит!

Спиридон осторожно поднялся с колен, пытаясь отряхнуть джинсы. В беседке вполголоса спорили его двоюродные сестра и брат. Похоже, они за кем-то следили.

Спиридон встал, приосанился и подошел к заговорщикам.

Тринадцатилетний Георгий стоял на перилах беседки и снимал на телефон то, что происходило за забором. Кусты сирени и высокие ветки туи в этом месте были не так густы, и сквозь их листву было просматривался соседский двор. Афина, на два года младше брата, подпрыгивала и поскуливала на одной ноте.

‒ Дай я посмотрю, хоть одним глазком! Ну пожалуйста!

‒ Ууу-уйди-ии, ‒ шипел Георгий, растопыривая локти.

Спиридона Господь ростом не обидел (хоть и напортачил с ушами) ‒ ему не нужно было становиться на перила, чтобы увидеть то, что наблюдал его двоюродный братец. У стены соседского дома обнимались двое. И не просто обнимались. Женщина в бордовом вельветовом пиджаке на молнии, рукава три четверти, белые тонкие запястья обнимают спину мужчины. Тот стоял спиной, могучим ростом заслоняя собой женщину. Ее почти не видно, да Спиро и не пытался разглядеть. Намного больше его заинтересовала куртка на мужчине ‒ точь-в-точь как и у Спиридона: зеленая, с карманами и воротником-стойкой. Два месяца назад Спиро на правом плече, на два пальца ниже воротника, посадил яркое пятно ‒ случайно прислонился к только что покрашенной стене в школе. Ярко-бордовое пятно на неярком фоне выделялось, как кровь на руках преступника. Его хорошо было видно с тех пяти метров расстояния, которое отделяло мужчину от Спиро.

Мужчина в чужом дворе чуть повернулся к забору боком. Интересно, каков шанс посадить пятно точно такого же цвета и конфигурации на том же самом месте точно такой же куртки? Примерно нулевой.

А если эта куртка ‒ его, Спиридона, собственная, то надеть ее мог только один человек. Который, кстати, очень похож на этого любовника комплекцией и ростом ‒ как у Спиро, под два метра.

Вдруг заполыхали уши ‒ так, словно их только что надрали до красноты. Спиро рывком шагнул к малолетнему блогеру и выхватил у него из рук телефон. Тот вздрогнул от неожиданности и хотел было закричать, но увидел выражение лица Спиридона и передумал.

‒ Ушли отсюда, быстро, ‒ Спиридон за воротник стащил Георгия с перил беседки. ‒ В дом ‒ и тихо там.

Глава 2

В отличие от Спиридона Димон не просто принимал свое несовершенство ‒ он им наслаждался. Возвел на пьедестал и поклонялся на страничках сообщества «Жизнь это боль» (именно так, без знаков препинания). Модератор, идейный вдохновитель, подстрекатель и властитель дум 345 подписчиков.

Уже два месяца он не выходил из своей комнаты: еду заказывал на дом, мусор ‒ кожуру от бананов, обертки от шоколадок и одноразовую посуду ‒ хранил под кроватью. Туалет и душ ‒ по необходимости (к счастью, идти недалеко ‒ соседняя дверь, два шага). Спал на голом, правда, ортопедическом, матрасе. Каждая его мысль становилась достоянием аудитории. Ничего незначительного быть не может, каждый прожитый день ‒ страдание. Пусть все знают, как тяжело жить и кто в этом виноват. В последнем Димон еще не очень разобрался, поэтому винил не конкретных лиц, а жизнь ‒ несправедливую и уродливую.

Единственное окно занавешивала криво пришпиленная на канцелярские кнопки брезентовая ткань: страдания ‒ это пространство сумрака. Ему, Димону, ничего не нужно от этого мира, даже солнечного света. День от ночи отличала воткнутая в розетку новогодняя гирлянда, валявшаяся на полу. Нормальный свет озарял комнату только во время стримов ‒ тогда Димон включал встроенные по периметру потолка лампочки, две настольные лампы и кольцевую штуковину для съемок. Вещать из сумрака, конечно, концептуально, но непрактично: видео без картинки никто не смотрит.

С наружной стороны двери теми же самыми канцелярскими кнопками, что и брезент на окне, был прикреплен лист ватмана с надписью:

НЕ СМЕТЬ:

входить,

стучать,

звать!

Особенного действия надпись не имела: предки регулярно предпринимали истеричные попытки вытащить его на кухню, заставить убраться и пойти в школу. Все трудности он пережидал со стойкостью мученика. Он занят важным делом, жаль, что вы этого не понимаете. Не от хорошей жизни он заперся в полутемной комнате ‒ но и эта мысль была не доступна его дуболобым родителям. Впрочем, чему тут удивляться? Что можно взять с отца, тотального самовлюбленного эгоиста, который корчит из себя интеллектуала и живет на шее у матери, бесхребетной трудоголички? Может, все интеллектуалы должны жить у кого-то на шее ‒ только в этом случае они могут считаться элитой?

Мысль показалась достойной стрима. Натянув до самых пальцев рукав рубашки, Димон смахнул со стола жестяную банку из-под оливок и две столовые ложки с засохшим джемом. Нащупал на матрасе рядом с собой вилку от провода кольцевой лампы. С оттяжечкой вихляя тощими плечами, словно он уже в эфире и на него смотрят миллионы, потянул ее на себя ‒ как рыбак, что тянет неводом золотую рыбку. Вытянул треногу, воткнул провод в розетку. Яркий свет резанул глаза. Телефон в гнездо, откинуться на подушку так, чтобы смотреться одновременно и привлекательно, и трагически. Красная кнопка «Эфир».

‒ Мудрая мысль, ребята: а что, если интеллектуалы в принципе созданы только для того, чтобы висеть на чьей-то шее?

***

Прошло уже две с лишним недели, весна окончательно уступила место длинному южному лету, начинающемуся в конце марта и заканчивающемуся в октябре, а джинсы так и не отстирались от пятен. Спиридон четыре раза заталкивал их в стиральную машинку, надеясь, что очередной порошок все-таки вытравит въевшуюся зелено-земляную грязь, но чуда не происходило. Отец сказал, что вычтет стоимость джинсов из карманных расходов, и распсиховался, когда Спиро усмехнулся в ответ.

‒ Ты думаешь, это все так просто достается?! Да я ради этих джинсов сутками горбачусь в своем подвале!

Мать в свою очередь наседала на него по поводу визита к Димону:

‒ Тебе трудно, что ли? Инесса Витольдовна тебя просит, не я!

Как будто ему есть разница, кто его просит.

Сегодня утром мать перешла в активное наступление: вытирая платочком глаза, рассказала, что встретила учительницу в магазине, и в глаза ей посмотреть не смогла от стыда, что сын так и не выполнил ее просьбу.

‒ Ты не себя подводишь, а меня! Я обещала, что ты сходишь!

‒ Вот сама и сходи! ‒ огрызнулся Спиро, но все-таки решил, что надо положить конец этой истории. Хотя бы этой.

Димон жил в коттеджах недалеко от набережной. Спиро этот район ненавидел. Однотипные домики, со всех сторон обкатанные бетонированными дворами почему-то вызывали у него злость. «Американская мечта, ‒ бурчал он, идя по вытоптанной тропинке с краю от берегового обрыва и вытирая потную от палящего солнца шею. ‒ Повеситься хочется от такого вида». Асфальтовые дорожки уходили вверх, деля коттеджный поселок, как шоколадку, на стройные ряды и секторы. Третий домик во втором ряду справа и был нужен Спиро. «Коттедж №7. Вилла Солл» ‒ гласила надпись на табличке рядом с домофоном.

‒ Я слушаю, ‒ ответил женский голос.

Спиро вздохнул: последняя надежда на то, что никого не будет дома, отпала сама собой. Отступать было некуда.

‒ Здравствуйте, я одноклассник Дмитрия, учительница попросила навестить его и справиться о здоровье.

Спиридон умел быть учтивым. И не только. Он мог хорошо говорить, красиво и складно писать, улыбаться, когда нужно и кому требуется, производить впечатление мальчика из прекрасной семьи и отличника-всезнайки. Инесса Витольдовна регулярно отправляла его на олимпиады по литературе. И он не подводил: приносил грамоты и поднимал рейтинг школы. Как курица, несущая золотые яйца. Правда, в последнее время курица поломалась и дохода не приносила. И таких только под нож и в суп.

Глава 3

Знакомый сладковато-кислый запах. Спиро втянул носом воздух: так пахли мамины пирожки с яблоками. Как хорошо-то. Наверное, сейчас лето, раннее-раннее утро, когда еще не жарко, а море теплое-теплое, словно одеяло. Скорее на кухню, распихать пирожки по карманам, глотнуть воды из фарфорового кувшина ‒ и вперед, на улицу!

Спиро открыл глаза и понял, что с кухней и улицей придется подождать. Белые стены и прямоугольные светильники на потолке намекали, что он не дома.

Он повернул голову, и тут же адская боль пронзила ее изнутри ‒ словно гвоздь вбили в черепную коробку.

‒ А-а-а, черт!

‒ Тише, не двигайся, ‒ раздался голос Софи. Она сидела рядом с ним в одноразовом больничном халате. ‒ У тебя сотрясение и рана… как же там? ‒ она подняла глаза вверх и произнесла, словно зачитывая: ‒ рана волосистой части головы. А если конкретнее ‒ ЗЧМТ, что значит, ‒ с тут она снова вернулась к нему взглядом, ‒ закрытая черепно-мозговая травма. В общем, жить будешь, швы наложили. Не двигайся главное, а то будет бо-бо.

‒ А почему ты здесь? Где мама, папа?

Софи отвела глаза и сделала вид, что разглядывает угол больничной палаты, хотя интересного там ничего не было. Стандартная четырехместная палата хирургического отделения: железные кровати, раковина, рядом с ней ‒ три стойки для капельниц. Из пациентов в наличии имелся только один Спиридон, остальные кровати были застелены одеялами со стоящими на них подушками-треугольниками. Морщась от боли, Спиридон еще немного повернул голову: на тумбочке стояла тарелка с тремя кусками шарлотки.

Значит, ему не показался яблочный запах.

‒ Это от мамы?

‒ Нет, я испекла. Знаю, что ты любишь.

Софи, не отрываясь, следила за чем-то на полу. Ее взгляд неспешно двигался от центра палаты в сторону Спиридоновой кровати.

‒ На что ты там смотришь?

‒ На таракана, ‒ ответила Софи и подняла ногу, видимо, пропуская добравшегося до нее жителя палаты дальше. Спиридона передернуло.

‒ Ты меня игнорируешь? Я вопрос про родителей задал.

Софи наконец отвлеклась от таракана и посмотрела на брата.

‒ Чего ты кипятишься? Тебе волноваться нельзя. С родителями все как всегда: папа пьет и работает, мама ругается и страдает. Мне позвонил с твоего телефона какой-то тип с писклявым голосом. Доложил, что ты упал в обморок и пробил голову, тебе вызвали «Скорую помощь» и что он тебя будет сопровождать в больницу. Сказал еще, что маме и папе не дозвонился, поэтому набрал абонента «Сестренка». Я у тебя в телефоне и правда так записана?

Спиро поморщился: сентиментальность была той его чертой, которую он не спешил демонстрировать даже самым близким.

‒ Что за тип с писклявым голосом? ‒ спросил он вместо ответа на ее вопрос.

‒ Сообщил, что его зовут Димон, ‒ театральным тоном ответила Софи, а потом сказала уже нормально: ‒ Не знала, что у тебя есть такой заботливый друг.

‒ Никакой он мне не … ‒ начал было Спиро, но осекся. Если Димон вызвал «Скорую», поехал с ним в больницу, позвонил родственникам, что это? Простое участие? Поэтому он скомкал конец фразы, сделав вид, будто запершило в горле. К счастью, Софи решила не углубляться в эту тему.

‒ Что будешь? ‒ в одной руке она взвесила бутылку воды, а в другой упаковку гранатового сока. ‒ Это не я принесла, уже было здесь, когда я пришла. Говорят, гранатовый сок помогает при кровопотере.

Потом Софи ушла. Больничная палата погрузилась в полутьму. Спиридону в голову лезли мысль, хотя даже думать было больно. Почему не пришли родители? Кто принес гранатовый сок, если Софи говорит, что не она? С чего это Димон вдруг повел себя так, словно они всю жизнь не разлей вода? «А ведь расстались мы с ним плохо», ‒ вспомнил Спиро и порадовался тому, что с памятью все в порядке.

Потом стало холодно. Он натянул на себя простынь с одеялом. Голова болела, как будто помимо гвоздя в черепе, ко лбу еще и приложили раскаленную кочергу. Спиро застонал ‒ сперва тихо, сквозь зубы, потом чуть громче. Ничего не происходило. Тогда он открыл рот и протяжно затянул один звук ‒ словно собака, воющая на луну. Потом еще раз и еще.

Наконец, в коридоре раздались шаги, и в палату вошла медсестра.

‒ Ну, чего распелся-то? Вон кнопка на стене. Больно, что ли?

Спиро хотел кивнуть, но вовремя вспомнил, что делать этого не стоит.

‒ Угу, ‒ осторожно проговорил он, стараясь не двигать ни одной лицевой мышцей.

‒ Сейчас доктору скажу, чтоб обезболивающие тебе выписал, а то перепугаешь мне тут всех больных. ‒ Она неприятно и насмешливо посмотрела на него. ‒ Э-эх! Такой молодой и такой изнеженный! Делов-то ‒ башку пробил чуток, а рыдаешь, как буйвол. Терпи, молодой! Жизнь еще и не так поломать может.

И вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

Лежать и ничего не делать ‒ та еще задачка. Тем более, без телефона, ‒ Спиридон даже не знал, где он. Да и смотреть в экран было бы больно, не говоря уже о том, что телефон надо было бы держать на весу ‒ сидеть он не мог, как только приподнимал над подушкой голову, на него накидывался новый приступ боли, а палата начинала вертеться вокруг, словно пластинка на штыречке проигрывателя.

Глава 4

В кафе «Веранда» намертво зависла база данных. Аннушка вытянула из-за плинтуса, изъеденный за зиму мышами провод. Удивительно, что компьютер вообще работал. И чего им приглянулся этот провод? Не сыр ведь. Хотя, может быть, провод и правда пахнет, как сыр?

Завороженная этой идеей, она поднесла его к носу, но тут же опомнилась:

‒ С ума схожу, наверное, ‒ нюхать провод!

‒ Ты мне что-то говоришь? ‒ отец вошел в кафе, вытирая сухой тряпкой краску с рук.

Аннушка проворно оторвала от старой простыни полоску, смочила ее ацетоном и протянула ему:

‒ Возьми, этим быстрее справишься. И ‒ нет, я сама с собой разговаривала.

‒ Хорошее все-таки дело ‒ весна, ‒ тщательно стирая краску, философски заметил отец. ‒ Вроде и работы много, но кажется, что обязательно все успеешь. А, Аннушка, как думаешь? Справимся мы до наплыва гостей? Успеют ожить наши лианы?

В ответ та неопределенно повела плечом. Она не любила лето.

По обе стороны от входа вились одеревеневшие пока еще лианы. Отец зря волнуется: скоро они распустят свои хвосты и вместе с плотным облаком глицинии будут отгораживать посетителей кафе «Веранда» от криков «Кукуруза! Горячая кукуруза!» и «Чурчхела! Домашняя чурчхела!», которые начнутся в июне.

Летом нет места покою и тишине. Сперва появится неизменное трио эбеновых мужчин в самодельных юбочках из куриных перьев. Перья эти, скорее всего, окажутся выдраны у кур-несушек, которым с той поры придется прятаться то ли от стыда, то ли от жары в зарослях ближайшей гортензии. Но афроамериканцы мало того что обнажат чужие зады ‒ они еще и покрасят свою добычу! Неизвестного происхождения краска не выдержит жары и тайком начнет растекаться по глянцевым бедрам и голеням.

‒ Да-ра-гая, дай фотку сделаю, ‒ разноцветный тумба-юмба с посохом не пропустит ни одной женщины на набережной.

Зажатый в костюме коня Юлия из «Трех богатырей» аниматор будет ржать и приставать к прохожим. Его копыта предательски запнутся друг за друга, и конь свалится под туей крымской, извергая храп, идентичный то ли конскому, то ли богатырскому.

‒ Папа, коняшка спит, можно погладить? ‒ трехлетняя малышка в белом ситцевом платьице в красный горох будет тянуть отца в облако зловония.

Палящее солнце, синтетические навесы, пластиковые стулья с отколотыми углами, неприкрытая жажда найти свое собственное место под солнцем и пометить его прижатым камушками полотенцем… Все это начнется совсем скоро, буквально через два месяца ‒ разноголосый, гудящий, потный мир людей, жаждущих найти мимолетное умиротворение.

Но все это останется по ту сторону кафе «Веранда». Именно поэтому она, Аннушка, так скрупулезно следит за здоровьем лиан и глициний, подкармливает, обрезает, удобряет, и поливает. Тишина в наши дни стоит недешево. Но что такое статус, как не возможность ощущать достоинство без лизоблюдства, подхалимства и хамства?

В то апрельское утро Димон все-таки решился выйти из комнаты и даже больше того ‒ из дома. Причина была самая прозаическая: добровольный затворник остро нуждался в деньгах. Не далее, как вчера, отец, в очередной раз решивший наставить сына на путь истинного благочестия, прочитал ему лекцию о важности иметь в этом мире самостоятельную и взвешенную позицию, но в ответ на едкий вопрос: «Скажи, папа, а твоя самостоятельная позиция состоит в том, что ты взвешенно лежишь на диване?», разозлился и потребовал от матери, чтобы она перестала давать Димону деньги. Мать ответила, что деньгами имеет право распоряжаться тот, кто их зарабатывает, после чего отец окончательно взбесился и стал кричать, что вообще-то он не работает исключительно потому, что не хочет кормить налогами страну, которая пока не сделала ему ничего хорошего. «И если ты считаешь нормальным поддерживать то, что происходит сейчас, ‒ пожалуйста, но я этим заниматься не собираюсь!»

Мать с ним в итоге разругалась и ‒ Димон слышал через стенку ‒ долго плакала потом в ванной, но привычных 500 рублей, которые автоплатежом падали ему на карту каждое утро, он сегодня не обнаружил. Все еще злой после стычки с отцом, он решил, что с самообеспечением и правда надо что-то делать, и, щурясь от яркого солнца и оглядываясь на всякий случай, пошел разведать обстановку. Набережная, размышлял он, место кормчее, тем более что подходит сезон.

Если быть честным перед самим собой, то не маленькую роль в его выходе из затворничества сыграл Спиро. Чудной одноклассник, притащился к нему домой и что-то плел про Инессу Витольдовну, которая отрядила его проведать. А еще что-то по поводу своих проблем. И потом его неподвижное тело, и кровь возле головы как ореол святого мученика. Эту картину, Димон не мог забыть, как бы ни хотел. Он даже не знал, что подвигло его выйти за калитку пощупать пульс и вытащить телефон из кармана Спиро. И нежное «СЕСТРЕНКА» в последних вызовах. Сам бы Димон вряд ли записал так, даже если у него и была сестра. Это казалось ему унизительно и слюняво девчачьим. Но когда он прочитал это на дисплее Спиро, то набрал именно ей. Его не брали для сопровождения в машине «Скорой помощи», так как он не являлся родственником, но мама уладила этот вопрос. Что-что, а улаживать спорные вопросы она умела. Она же, кстати, и сходила вечером в приемный покой, разузнала, куда положили Спиро, и передала ему сок и воду ‒ сказала, что это для него сейчас самое полезное и необходимое. Димон такому участию удивился, но ничего не сказал, а на следующий день сам позвонил в больницу и узнал о состоянии Спиро. Для чего, он и сам не понимал. Ведь Спиро не был для него ни близким, ни другом ‒ просто смешной одноклассник с оттопыренными ушами. Впрочем, в последнее время Димон окончательно запутался, кто есть кто, поэтому предпочитал ничему не удивляться.

Глава 5

Первое письмо пришло Аннушке еще месяц назад, в марте. Плотный, белый конверт, в графе «адресат» ‒ ее имя. Отправитель ‒ какой-то А. С. Сабельфельд. Сабельфельд?.. Аннушка пожала плечами, подышала на треугольный клапан конверта, потом взрезала его кухонным ножом. Внутри оказался сложенный втрое лист бумаги.

Она взглянула на отца ‒ не видит ли? Но нет, он увлеченно разговаривал с очередным посетителем, рассказывая ему что-то о варке кофе на песке. Она не стала сразу разворачивать лист, а сперва, зачем-то закрыв глаза, робко провела подушечками пальцев по его поверхности. Текст слегка вдавлен, как будто его печатали на доисторической машинке. Странно. В эпоху нанотехнологий люди чаще всего просто отправляют мейл, а то и вовсе пользуются мессенджером. Аннушка открыла глаза и развернула лист ‒ коричневые буквы сидели, как птицы на жердочках: одни чуть выше, другие пониже. Письмо было даже не напечатано, а написано ‒ мелким убористым почерком с завитушками. Загадочный Сабельфельд (или загадоч-ная? ‒ кто их поймет, эти несклоняемые фамилии) взял на себя труд в то время, когда весь мир упрощает себе жизнь. Аннушка облизала палец и потерла верхнюю завитушку в заглавной букве «В». Так и есть: чернила, самые настоящие чернила! Буквы скакали, смыслы скользили, мысли скрипели. И неизвестно, у кого больше ‒ у нее или отправителя с чудно́й фамилией.

Милая барышня.

Ваша работа “Смотритель маяка” попала ко мне по воле Его Величества Случая. Я полагаю, Вы недоумеваете ‒ но совершенно напрасно. Уж позвольте мне, старой матроне, прикованной к инвалидному креслу, начать беседу с таким талантливым фотохудожником как Вы. Не откажите в милости.

В свои юные годы Вы, вероятнее всего, не совсем верите себе и совсем не верите в себя. Милая барышня, я верю в Вас. Зачастую этого бывает достаточно, чтобы начать. Как я узнаю, талантлив человек или нет? ‒ скорее всего, Вы задаете себе этот вопрос. С удовольствием отвечу. Бывает достаточно одного кадра, запечатленного момента. Талант ‒ это взгляд на мир, когда мир раскрывается навстречу, и Вы позволяете ему менять вас, а вместе с Вами всех тех, кто смотрит Ваши работы. Ваша работа “Смотритель маяка” изменила меня, перенесла из инвалидного кресла в пору, столь же далекую, сколь и прекрасную.

Теперь я хочу объяснить, как эта работа попала ко мне. Вы прислали ее в рамках творческого конкурса на программу «Техника и искусство фотографии» в художественное училище г. Санкт-Петербурга, а кроме того, приложили сопроводительное письмо. Однако, к сожалению, Вы не прошли по творческому конкурсу. Вам хотели отправить отказ через один из мессенджеров, который Вы оставили для связи, но я настояла этого не делать. Ректор колледжа, мой ученик, любезно согласился предоставить мне возможность пообщаться с Вами. Я вижу потенциал в Вашей работе и смею полагать, что и в Вас тоже.

Однако у меня есть для Вас любопытное, на мой взгляд, предложение. Я давно ищу себе учеников, чтобы передать им те знания, что есть у меня самой. Преподавать в колледже я не могу по состоянию здоровья и потому, что спуск на инвалидной коляске с во второго этажа без лифта ‒ это подвиг, который я не готова проделывать регулярно. Но передавать мастерство я могу и жажду.

Поэтому, как только Вы примете новость о том, что Ваши надежды на поступление не сбылись, и будете согласны пообщаться со мной, ‒ напишите, пожалуйста. Мой адрес: Павловск ул. Ленина, д. 7, кв. 25.

И большая просьба: никаких мейлов, мессенджеров, скайпов, зумов. Только бумага и ручка. В идеале ‒ перьевая, но это уже как Вам будет угодно (могу предположить, что подобного анахронизма в Вашей реальности уже не существует; а кроме того, им надо уметь пользоваться).

Постскриптум:

Если сейчас Вы пробуете понять, действительно ли кто-то еще пишет перьевыми ручками на дизайнерской бумаге, и смачиваете буквы водой из пипетки, ‒ не стоит себя утруждать. Это действительно мелованная бумага и водорастворимые чернила фирмы Аккерман.

С глубочайшим почтением и надежду на ответ

Ариадна Сергеевна Сабельфельд.

Аннушка перечитала письмо дважды, но так и не поняла, о чем оно. Странно, обычно она быстро схватывала суть. Те же самые письма от налоговой ‒ с трёхэтажными предложениями на полстраницы длиной! ‒ не вводили ее в ступор, быть может, потому, что были напечатаны привычным Тimes New Roman 11. Или потому, что там все неизменно, предсказуемо и ожидаемо?

Аннушка попыталась сглотнуть, но горло было абсолютно сухим. Даже на маленький глоток не хватало слюны.

Мама бросила их два года назад. С тех самых пор Аннушка ни разу не ответила ей ни на телефонный звонок, ни на письма, которые та пыталась писать, ни на сообщения в соцсетях. В тот год рано цвета вишня. Собрав чемоданы, мама ожидала машину и случайно задела плечом ветку. Белые лепестки сыпались и сыпались ‒ на черный пиджак папы, на бордовое платье мамы. И на землю.

Уход матери также непонятен, как и это письмо.

Нужно говорить просто и однозначно. Есть смерть, есть жизнь. Есть долги, которые нужно платить. Есть пожилой отец, который пытается спасти семейное кафе, чтобы держаться на плаву и закрыть кредиты после предательства мамы. Есть ее, Аннушкино, желание стать фотографом. И есть какие-то странные, витиеватые, как вензеля чернильных букв, фразы на мелованной бумаге фирмы Аккерман. Или это чернила фирмы Аккерман, а бумага просто мелованная?..

Глава 6

Тратить свое время в душных классах в чудные апрельские дни? Да ни за что. Инесса Витольдовна прекрасно понимала, что так думают большинство ее одиннадцатиклассников. Классический сценарий: с утра родители выпроваживают чад из дома в школу, однако, никто не гарантирует, что до школы чада доберутся. Та часть, что все-таки добредала до храма знаний, внезапно и скоропостижно заболевала. Болели головы, животы, кто-то даже падал в обморок. И так ‒ начиная с 8 класса. Парк за школой и уже буйствующая в апреле молодая зелень надежно скрывала всех болезных, решившихся на прогул или просто наплевавших на учебу ‒ если бы не сигаретный запах, неизменно сопровождающий их.

Инесса Витольдовна подошла к кустам и, не заглядывая за них, зычно произнесла:

‒ 11 «В»! Через три минуты жду в классе!

Недаром она столько лет работает в этой школе. Успела выучить, куда деваются ученики.

Надо сказать, негласный пакт о ненападении соблюдали обе стороны. Учительница никогда не заходила по ту сторону кустов, чтобы не увидеть кто именно и что делает. Иначе ей бы пришлось сообщать информацию в совет профилактики, вызывать родителей, заводить на каждого нарушителя индивидуальное личное дело ‒ а кому нужны эти проблемы? Правильно ‒ никому. Если молодые учителя, приверженцы здорового образа жизни и циркуляров, гонялись за учениками и ставили их на учет, то Инесса Витольдовна предпочитала разделять ответственность. Их учеба ‒ ее головная боль. А вот здоровье и морально-нравственные основы пусть все-таки остаются на совести самих старшеклассников и их родителей. Может быть, поэтому на ее уроках в другое время, как правило, присутствовали все без исключения. Но в апреле молодая кровь, распустившаяся сирень, одуряющий жасмин и девочки в коротких юбках с распущенными волосами диктовали свои условия. И покажите того, кто мог этому противостоять?..

Впрочем, это, конечно, не означало, что ей было все равно. Как любой педагог, проработавший в школе почти 20 лет, она знала это опасное время и становилась особенно бдительной ‒ опыт, сын ошибок трудных, у выпускников еще отсутствует. Но и границы не переходила: пусть набьют мелких шишек. Здоровее будут.

Из кустов, нагнувшись, выбрался Димон.

‒ Балтис, Дмитрий! Как я рада, что ты пришел! ‒ Инесса Витольдовна подошла поближе и обняла его за плечи. ‒ Очень, очень рада тебя видеть. Пойдем в класс. Я берегла твое место и никому не разрешала на него садиться.

Димон, сперва зажавшийся от столь явного внимания, слегка отмяк и, кивнув, пошел в сторону школы. За ним нехотя потянулись и остальные.

‒ Ну вот, наконец, все в сборе, ‒ обвела Инесса Витольдовна взглядом своих одиннадцатиклассников, ‒ можем начинать. По плану у нас сегодня сочинение. Тему я сформулировала максимально широко: «Взросление». Однако помните, что ваша задача ‒ не только высказать свое мнение, но и проиллюстрировать его примерами из литературных произведений.

В открытые настежь окна веял ветер свободы, но все сопротивлялись ему, как могли, ‒ готовились к экзаменам.

Спиро с последней парты украдкой наблюдал за Димоном. Тот на удивление был с чистыми волосами, в выглаженной белой рубашке и серых школьных брюках, тоже глаженых. Лицо без признаков прыщей и фурункулов.

«Как он так быстро от них избавился?» ‒ Спиро незаметно ощупывал свой бугристый лоб. Очищающие лосьоны не помогали. Он таскал их украдкой у сестры, и, естественно, забывал потом закрыть крышечку. По диким воплям из ванны понимал, что его поползновения на чужое имущество вновь раскрыты. В таких случаях он просто сбегал из дома на пару часов ‒ именно столько требовалось сестре, чтобы утихнуть и случайно не прибить его чем-нибудь, что попадет под руки.

Да, бежать с поля боя ‒ его тактика. Вечно он успокаивал себя тем, что это дипломатический и мудрый ход. Что он выше того, чтобы вступать в открытую схватку. Выше грязных, грубых, сильных и, соответственно, туповатых противников. Почему-то он связывал эту пару качеств: если сильный ‒ значит, глуповат. А умный всегда отойдет из конфликта, избежит, проигнорирует.

Но когда он пришел домой к Димону, пришлось изменить своим принципам и высказать ему все, что думает. Даже не пришлось ‒ так вышло. Спиро тогда органически необходимо было слить напряжение, которое сидело внутри, иначе бы просто разорвало на части.

После урока его задержала Инесса Витольдовна.

‒ Я вижу тебе лучше ‒ ты ни разу не пожаловался на головокружения и высидел урок до конца.

Спиро кивнул. После сотрясения он отказался от законного больничного, чтобы не сидеть дома, и, несмотря на предписанный постельный режим, ходил в школу.

‒ Можно я почитаю? ‒ Инесса Витольдовна протянула руку в сторону его листка с сочинением.

Пока она читала, Спиро посмотрел за окно. Там колыхалась от ветра сирень и, зашвырнув куда-то портфели, носились первоклассники ‒ счастливые от солнца, свободные от уроков. Как мало надо, когда тебе 7: чтобы пораньше закончились занятия и чтобы бабушка не загоняла домой. В 17, оказывается, раздобыть счастье уже сложнее.

‒ Не совсем уверена, что сочинение отражает суть задания, ‒ проговорила, наконец, Инесса Витольдовна, ‒ но тем не менее оно весьма необычно.

В классе уже никого не осталось, они стояли вдвоем. Спиро вжал голову в плечи ‒ он не предполагал, что его опус будет обсуждаться вот так, сразу.