Нимфа Таня

1. Пролог

1.

Таня.

Солнце играет бликами на лениво плещущихся волнах озеро. Оно, озеро, будто стремится оправдать свое название. И извиниться передо мной. Десять дней на озере Ясное с большой семьей моего парня, Игоря, это испытание. Или уже не парня, а жениха? Его здоровая семья, несомненно, предпочла бы последнее. В их понятийном поле несокрушимым столпом посреди равнины возвышается монумент определенности. Никакой двусмысленности. Сияющее солнце повсюду, не отбрасывающее теней. Как на плоскости озера Ясное. Хорошо, что семья Игоря почти ничего не знают обо мне. Да и он не столь уж и много. Для него я девушка с аристократическими манерами и художественными наклонностями. Чуть ли не вчерашняя школьница. Выгляжу я, и правда, юной. Гораздо, гораздо моложе своих двадцати семи. Я не разуверяю его. Как и в том, что пережила стресс и недавно выписалась из клиники. И до сих пор еще должна появляться на обязательных беседах с психотерапевтом. Тем более, что почти все так и есть. Детали же ему знать не нужно. Никому из моего нынешнего окружения не нужно. Новая жизнь, новая личная история.

С Игорем и его семьей я знакома давно. В студенчестве мы даже гармоничную семейную идиллию репетировали. Я на целый месяц переехала тогда к нему, когда его родители уехали в отпуск. Правда, мы жили не совсем одни. Предки решили рвануть на юг надолго и налегке. Так что квартира шла в комплекте с младшим братом Игоря, Артемом. Забавным мальчиком, тогда школьного, а ныне вполне совершеннолетнего, возраста. Как я теперь понимаю родителей Игоря! Их стремление уединиться, разорвать дистанцию с привычным. Окунуться в иную, не исследованную жизнь. Как в волны озера Ясное. Но на далеких, чужих берегах.

Это должен был быть наш с Игорем отпуск. Приватный. Уютный. Удовлетворяющий во всех отношениях обоих. Гипотетически. Но вот мы здесь, застряли в затхлом загородном доме, с дюжиной людей, которых я едва знаю. Без мобильного интернета в телефоне и даже без книг, не считая шпионских детективов тридцатилетней давности в мягкой обложке.

Плюс, я делю комнату с племянницей парня. Потому что мы с Игорем еще официально не поженились и, по укладу семьи, вместе нам проводить ночи не положено.

– Твоя мама серьезно думает, что мы не занимаемся сексом? – бормочу я в очередной раз, едва сдерживая раздражение.

– Она знает, Таня. Она просто немного старомодна. Знаешь... «Не под моей крышей!» Или что-то в этом роде. Пожалуйста, не делай из этого проблему!

Игорь как обычно, благожелательно и непробиваемо невозмутим. Те качества, что так уместны и притягательны были для меня еще пару месяцев назад, во время душевной бури, теперь кажутся, напротив, отталкивающими. Моему неугомонному уму не хватает интриги, опасности, игры! Категорически не хватает остроты ощущения жизни!

– Хорошо, – задвигаю чемодан обратно под кровать. Поглубже. Как и свои естественные желания. – Как бы то ни было... все в порядке.

На четвертый день начинается гроза. Дождь льёт три дня подряд. Некуда идти, нечего делать, а скука сгущается так, что я, кажется, чувствую её прогорклый привкус в глубине горла.

Плюс, нет места, где можно побыть одной. Каждая комната заполнена людьми. Болтающими, готовящими еду, смеющимися своим, только им понятным семейным шуткам или играющими в настольные игры. Конечно, все они дружелюбны, но общение с людьми, которых я едва знаю, быстро утомляет. После первого дня я отчаянно нуждаюсь в личном пространстве.

Я могла бы просто общаться с Игорем, но злюсь на него за то, что он подменил наш романтический отдых этой семейной встречей. Мы не ссоримся только потому, что никогда не остаёмся наедине достаточно долго. Но всякий раз, когда я заговариваю с ним, он в основном игнорирует меня и проводит большую часть времени со своей племянницей – заносчивым подростком с типичным для её возраста комплексом неполноценности.

Я открываю дневник, и вношу в него очередную запись. Запись, после долгого, почти годичного перерыва. Половина срока проведена в клинике, другая половина, – под присмотром доктора Стефани Инграмм. Именно она напомнила мне о записях. И рекомендовала вернуться к откровенным признаниям наедине с собой. Я собиралась завести новую тетрадь, но психолог настояла на том, чтобы я отыскала старую. Со всеми прошлыми фактами, зафиксированными на страницах уже слегка выцветшими чернилами. Что же написать? Начну с того, что на уме:

«Хуже всего, что прописанные доктором Инграмм препараты закончились…»

Закончив, долго думаю о том, куда спрятать тетрадь. В чемодан? Но соседство любопытного подростка заставляет искать менее тривиальный вариант. Решение подсказывает чердачная лестница, упирающаяся в незапертый люк. Пожалуй, среди семейного хлама мой дневник будет в безопасности. В такие места люди не заглядывают годами, лишь пополняя запас списанных с баланса активного использования вещей.

*Обнаружение дневника

Артём

Дождь стучит по крыше, и в доме душно. Я сижу на чердаке, разбирая старые коробки, которые мама велела проверить перед ремонтом. Пыль щекочет нос, а за окном сверкает молния, освещая груду книг и забытых вещей.

И тут мой взгляд падает на потрёпанную тетрадь в кожаном переплёте. На обложке – вытисненная золотом монограмма: Т. Л. Татьяна Летова.

Я знаю, что не должен. Но любопытство сильнее.

Открываю наугад – и сразу понимаю, что это дневник.

Записи отличаются по цвету чернил. Это первое, что бросается в глаза.

Невольно пробегаю глазами по последним, более четким, абзацам и строчкам.

«Хуже всего, что препараты, прописанные доктором Инграмм, закончились. Качество связи ужасное, и я не могу даже нормально поговорить с терапевтом. А без этого… я постоянно на взводе. Грань между „слегка взвинчена“ и „невероятно возбуждена“ истончается с каждым часом».

Я замираю. Это же… о ней. О Тане. О невесте моего брата.

Перелистываю страницу, и кровь приливает к лицу.

2. Краски на холсте

2. Краски на холсте

Таня

Дождь не прекращается. Он льёт уже четвёртый день, превращая дорожки сада в мутные ручьи, а крышу дома – в жестяной барабан.

Я сижу на кровати, скрестив ноги, и смотрю в окно, где стекающие капли размывают мир до неузнаваемости. В руках – телефон. Доктор Стефани наконец-то на связи. Её голос, спокойный и размеренный, звучит ободряюще. Он как якорь в этом хаосе.

– Ты сказала, что нашла мольберт? – переспрашивает она.

– Да, во флигеле. Старый, пыльный, но целый. Краски засохли, но я могу купить новые.

– Это хороший знак, Таня. Ты давно не рисовала.

Я молчу. Последний раз я брала в руки кисть… до всего этого. До клиники. До Игоря. До новой жизни, которая теперь кажется тесной, как платье, из которого я выросла.

– Я не знаю, смогу ли, – признаюсь.

– Попробуй. Не думай о результате. Просто позволь себе.

Я закрываю глаза. Вспоминаю, как краска ложится на холст, как мир сужается до оттенков и линий, и ничего больше не существует. Ни страхов, ни прошлого, ни этой странной, нарастающей тяги к Артёму.

– Хорошо.

– И ещё, Таня… – Стефани делает паузу. – Ты говорила, что препараты закончились. Как ты себя чувствуешь без них?

Я прикусываю губу.

– Я… справляюсь.

Но это ложь.

Я не справляюсь.

Каждый взгляд Артёма – как прикосновение. Каждый случайный жест – как намёк. Вчерашняя сцена в беседке оставила во мне жар. Наваждение, которое не отступило, даже когда я лежала под Игорем, притворяясь, что это то, чего я хочу.

– Если станет сложно, звони, – говорит Стефани. – В любое время. Я выделю время и навещу тебя.

– Спасибо.

Я кладу трубку и остаюсь одна с тишиной и стуком дождя.

–-

Флигель пахнет деревом, пылью и чем-то ещё – может быть, воспоминаниями. Он не снесен до сих пор, верно, по недоразумению. Смотрясь чужеродным пятном на фоне основного строения в стиле модерн, полузаброшенный, с покосившимися ставнями и проваленными досками пола, скрытый от посторонних глаз углом здания с одной стороны и глухим забором, – с другой, он как потаенное воспоминание. Когда-то здесь, видимо, была мастерская.

Мольберт стоит у окна, покрытый серым холщовым чехлом. Я снимаю его, и облако пыли заставляет меня чихнуть. Холст уже натянут. Готов.

Краски в коробке засохли, кисти жёсткие, но после горячей воды щетина размягчается. Отец братьев, Павел Сергеевич, вместе с пакетами еды захватил из города и скромный набор красок из художественного салона. За что я вынуждена была обещать нарисовать пейзаж с их родовым гнездом. Сначала речь шла вообще о семейном портрете. Но тут я определенно не потяну. О чем и сообщила главе семейства. Он немного помялся на пороге, и удалился по делам.

Я сажусь. Беру кисть.

И замираю.

Что рисовать?

Пейзаж? Но за окном только серость и дождь.

Портрет? Чей? Игоря? Артёма?

Своё отражение?

Я опускаю кисть.

Нет.

Я не хочу думать. Я просто хочу чувствовать.

Дверь скрипит.

Я вздрагиваю, оборачиваюсь.

В проёме стоит Артём.

Он молча смотрит на меня, потом на холст.

– Ты рисуешь?

– Да.

Он подходит ближе. Его глаза скользят по краскам, по моим пальцам, испачканным уже в индиго и красном.

– Будет красиво? – тихо спрашивает он.

Я не отвечаю.

Запах льняного масла и скипидара витает в воздухе, смешиваясь с ароматом свежесваренного кофе, остывающего в забытой чашке на подоконнике. Я стою у мольберта, слегка наклонив голову, будто прислушиваюсь к чему-то незримому. Моя рука с кистью замирает в воздухе, словно пчела над цветком, прежде чем коснуться холста. Белое полотно, чистая страница, ждет моего прикосновения.

В углу комнаты, почти слившись с тенями, сидит Артём. Он расположился на скрипучем деревянном табурете, вполне органично вписавшись в аскетичную обстановку студии. Парень старается не шевелиться, боясь нарушить магию момента. Он листает альбом с гравюрами, забытый прежним насельником мастерской. Изредка юноша поднимает глаза, будто сравнивает меня с безупречной эстетикой гравюр. Его присутствие ненавязчивое, как тиканье часов на стене, но я чувствую его взгляд – интенсивный, чуть настороженный. Он не вмешивается, не комментирует гравюры, лишь иногда касается пальцем страницы, будто отмечает понравившийся штрих. И почему-то именно это молчаливое наблюдение заставляет мою кожу слегка покалывать, будто от предгрозового ветра.

Его взгляд скользит по контуру моей спины, облачённой в просторную белую блузу. Материя запачкана пятнами охры и ультрамарина. Он отслеживает каждое движение моего запястья, надеясь, что длинный рукав сползёт к локтю, открыв столбцы иероглифов на внутренней стороне предплечья. Словно лелеет мечту разгадать таинственный код, дающий абсолютную власть над носителем. По легенде, древние еврейские маги оживляли големов, вкладываю им в глиняный рот свиток со знаками каббалы. Направляли их действия так, ка считали нужным. Интересно, желал бы Артем иметь такую власть надо мной? Конечно, желал бы! Но пока его любопытство, как и его амбиции, остаются неудовлетворёнными. Артём любуется мной – пока еще не женой своего сводного брата. Стараясь не опускать взгляд к оторочке юбки, под которой мелькают золотистыми стройными колоннами мои загорелые ноги, он ловит каждое колебание ресниц, когда я щурюсь, оценивая эскиз. Ему хочется сказать что-то умное, но слова застревают в горле, как краска в засохшем тюбике. Вместо этого он глотает воздух, густой от напряжения, и перебирает пальцами край молнии куртки.

– Вдохновение… Полет воображения… Это так здорово! – наконец решается нарушить тишину юноша.

– Придумай образ, – неожиданно, без паузы, откликаюсь я.

– Образ?

– Поэтическую метафору.

– Метафору чего?

– Встречи кисти. И чистого листа.

– Между ними магнетическое притяжение.