Ночной ноктюрн

Пролог

Всё началось с машины. Вернее, с её отсутствия. Той самой, алмазно-чёрной «Порше Тайкан», что я приметила ещё на автосалоне в Женеве. Отец, как всегда, кивнул своё тяжёлое, обветренное «да», а мать решила проявить несвойственную ей самостоятельность и взять роль строгой воспитательницы. Это было смешно, до слёз.

Воздух в гостиной нашего особняка в Жуковке был густым и сладким, как патока. Пахло полированным красным деревом, деньгами и тишиной — той самой, что стоит баснословных денег. Я стояла посреди этого безвкусного великолепия, втиснутая в узкие джинсы и крошечный топ, чувствуя, как гнев пульсирует у меня в висках ровной, нарастающей волной.

— Я не понимаю, в чём проблема, — голос матери был ровным, вышколенным, но в его глубине я слышала знакомый тремор, ту самую дрожь, что всегда появлялась, когда она пыталась мне перечить. — Твоя Audi в идеальном состоянии. Новая машина — это излишне. Особенно перед поступлением.

Она сидела на диване цвета бордо, прямая и неестественная, как манекен из бутика на Тверской. Её пальцы перебирали нитку жемчуга. Мой подарок, кстати. Очень дорогой.

— «Излишне»? — я рассмеялась, и звук вышел резким, ледяным. — Милая мамочка, ты сейчас говоришь как менеджер среднего звена, которому кредит не одобрили. Мы что, на мели? Папа в тюрьме? Или ты просто решила сегодня примерить на себя роль добропорядочной буржуазной мамаши?

— Ника, хватит! — она вспыхнула. Жемчуг звякнул. — Я не собираюсь это обсуждать. Ты получишь машину после сессии. Если поступишь.

Последняя фраза была роковой ошибкой. Она знала это. Я знала это. Комната замерла, затаив дыхание. Даже пейзаж за панорамным окном, ухоженный до стерильности, будто перестал шевелиться.

Я сделала шаг вперёд. Не быстро. Медленно, как хищница, подбирающаяся к добыче. Ковёр из шкуры белого медведя — ещё один отцовский трофей — глушил мои шаги.

— Давай начистоту, мама, — я сказала тихо, почти шёпотом, но каждое слово падало, как отточенная сталь. — Ты не даёшь мне машину не потому, что я не поступлю. Я поступлю. Куда захочу. На бюджет, если будет нужно. Ты не даёшь её, потому что можешь. Потому что это единственная зацепка, за которую ты можешь удержаться в моей жизни. Единственная ниточка власти. Папа решает всё. Деньги — его. Дом — его. Уважение — его. А у тебя что есть? Я. И ты пытаешься мной командовать. Жалко.

Она побледнела. По-настоящему. Её идеальный макияж вдруг проступил на фоне побелевшей кожи как маска клоуна. Губы дрогнули.

— Как ты смеешь…

— Я смею всё, — перебила я её. Холодно. Окончательно. — Потому что я — его дочь. А ты? Ты — просто жена. Одна из. И да, я знаю про ту рыжую из балета. И про ту, что с яхты. Папа не особо скрывает. А ты скрываешь. Потому что боишься. Боишься остаться без этого, — я провела рукой по воздуху, очерчивая всю гостиную, весь этот золотой загон.

Слёзы блеснули в её глазах. Слабый человек. Всегда слабый. Она думала, что роскошь и статус — это броня. Но это всего лишь позолота на хрупком фасаде.

— Убирайся, — прошептала она. — Убирайся из моего дома.

— С удовольствием, — я улыбнулась. Широко, открыто, наслаждаясь её болью. Это было справедливо. Она первая начала эту игру на поражение. — У меня есть своя берлога. На Арбате. Помнишь? Папа подарил на восемнадцатилетие. Там нет твоих безвкусных ковров и твоего лицемерия.

Я развернулась и пошла к выходу. Мне не нужно было ничего собирать. Всё необходимое, всё действительно ценное уже было там, в моей студии. Одежда, украшения, техника. Я путешествовала налегке, оставляя за собой лишь эмоциональные руины.

— Он тебе не позволит! — крикнула она мне в спину, и в её голосе послышались слёзы. Настоящие, не наигранные. — Он узнает, и тебе несдобровать!

Я остановилась у массивной дубовой двери, не оборачиваясь.

— Сообщи папе, что я временно меняю дислокацию. И что свою «Тайкан» я заберу лично у него, когда он вернётся из командировки. Без твоего благословения.

Я вышла на подогреваемый крыльцо. Сентябрьский воздух пах опавшими листьями и дорогим бензином. Мой чёрный Audi RS Q8 стоял там, тёплый и послушный. «Излишне». Чёрт бы побрал её и её убогие моральные установки.

Я тронулась с места, давя на газ так, что шины взвыли по идеальному асфальту нашего закрытого посёлка. Охранник на выезде молча кивнул мне, поднося руку к козырьку. Я проигнорировала его. Сквозь мощные динамики лился жёсткий электронный бит, он заполнял салон, вышибая из головы последние следы того удушья, что звалось «семейным очагом».

Дорога до центра была катарсисом. Скорость, ночные огни, отражённые в мокром асфальте, безразличные лица других водителей. Здесь, в стальном потоке, я была собой. Не дочкой, не наследницей, не проблемным ребёнком. Я была Никой. Той, кто берёт то, что хочет. Всегда.

Студия на Арбате занимала весь этаж в старинном, тщательно отреставрированном особняке. Папа купил его через подставных лиц, конечно. Местные жители, богемная шушера, и не подозревали, что за их кирпичными стенами живёт дочь человека, чьё имя никогда не появится в газетных заголовках, но чьи решения могут сломать жизни.

Я заехала в подземный паркинг, оставила машину рядом с лифтом и поднялась наверх. Дверь открылась по отпечатку пальца.

Тишина. Идеальная, глубокая. Никаких приглушённых голосов из-за стен, никакого шума воды в трубах. Только гул системы кондиционирования. Я щёлкнула выключателем.

Пространство в семьдесят квадратов открылось передо мной во всём своём минималистичном великолепии. Панорамные окна во всю стену, за которыми горел ночной Арбат. Полированный бетонный пол, белая мебель, несколько ярких акцентов — жёлтое кресло-яйцо, огромная абстрактная картина на стене, которую мне подобрал арт-консультант. Ничего лишнего. Ничего тёплого. Ничего домашнего. Это было моё убежище. Моя крепость. Моя клетка, которую я выбрала сама.

Я скинула туфли на высоченных каблуках прямо посреди комнаты, подошла к мини-бару и налила себе виски. Два пальца, без льда. Я не любила виски, но мне нравилась его горечь. Она напоминала мне о чём-то важном. О том, что мир не сладок.

Глава 1

Первый учебный день пах старыми книгами, дешёвым кофе из автомата в коридоре и едва уловимым запахом чьей-то тревоги. Я вошла в главное здание МГУ, и это чувство захлестнуло меня с головой. Я ненавидела его. Ненавидела эту толпу взволнованных первокурсников, снующих как муравьи, эти глупые расписания на стенах, этот пафос, который здесь пытались культивировать. Он был бутафорским. Ненастоящим. В отличие от пафоса моего отца, который был выкован из стали, страха и больших денег.

Я была одета так, будто пришла не на пары, а на показ в Милане: идеально сидящие кожаные штаны, кашемировый джемпер, накинутый на плечи, и сумка Birkin, которую мне подарили на семнадцатилетие. Я шла по коридору, и поток расступался. Не потому, что узнавал — меня здесь никто не знал. А потому, что чувствовал. Чуял волка в овечьей стае. Я смотрела на них свысока, на этих вчерашних школьников с их тетрадками и дешёвыми планшетами. Им бы всю жизнь тянуться к тому, что у меня было в кармане с рождения.

Аудитория 227, «История государства и права». Большая, амфитеатром, пропахшая мелом и пылью. Я выбрала место в самом конце, на галёрке, откуда можно было наблюдать за всем этим цирком, не принимая в нём участия. Достала зеркальце, проверила макияж. Идеально. Холодная, отстранённая красота, не предполагающая комплиментов.

В аудиторию начали набиваться студенты. Галдёж, смех, приветствия. Кто-то робко попытался занять место рядом, но встретив мой взгляд, предпочёл отсесть подальше. Я улыбнулась про себя. Всё шло по плану. Одиночество — это выбор сильных.

Ровно в девять утра дверь открылась. Но вошёл не седой профессор с портфелем, которого я ожидала увидеть по расписанию. Вошёл он.

Молодой. Слишком молодой для преподавателя. Лет двадцати пяти, не больше. Высокий, подтянутый, в простых тёмных джинсах и тёмно-синей рубашке с закатанными до локтей рукавами. Ни намёка на пиджак или галстук. В руках — не кипа конспектов, а одинокий планшет. Волосы тёмные, чуть взъерошенные, взгляд — прямой, оценивающий, без тени подобострастия. Он прошёл к кафедре, поставил планшет, обвёл аудиторию этим своим пронзительным, почти бесцеремонным взглядом. В зале потихоньку стихло.

— Доброе утро, — его голос был низким, хорошо поставленным, без малейшей тряски. — Меня зовут Артём Викторович. Профессор Орлов внезапно слег с приступом радикулита, благородная болезнь, так что введение в ваш курс буду читать я. Аспирант кафедры. Надеюсь, вы не разочаруетесь.

Он улыбнулся. Улыбка не дошла до глаз. Мне это сразу не понравилось. В этой улыбке не было ни капли желания понравиться. Была холодная констатация факта. Он здесь — хозяин. Мы — стадо, которое нужно заставить думать.

Лекция началась. Он говорил о Законах Хаммурапи, о римском праве. Говорил блестяще. Чётко, структурно, без воды. Я слушала, несмотря на себя. Он знал предмет. Это было очевидно. Но меня бесила его манера. Эта уверенность, граничащая с высокомерием. Он вёл себя не как временщик, заменивший старого профессора, а как полновластный владелец этой аудитории.

Через двадцать минут мне стало невыносимо скучно. Я достала телефон. Не для того, чтобы листать ленту, а для демонстративного жеста. Я начала печатать сообщение своему дилеру, чтобы он привёз мне новую партию кокаина. Не потому, что мне сильно хотелось, а потому, что могла себе это позволить. Здесь и сейчас.

Я чувствовала его взгляд на себе. Пристальный, тяжёлый. Я проигнорировала. Продолжала печатать, изредка посмеиваясь в голос, глядя на экран.

— Девушка на галёрке, в чёрном, — раздался его голос, режущий тишину. — Если ваше общение с гаджетом настолько неотложно, вы можете выйти и продолжить его за дверью.

Вся аудитория обернулась на меня. Я медленно подняла голову. Наши взгляды встретились. В его — холодное раздражение. В моём — вызывающая насмешка.

— Извините, я не расслышала, — сказала я сладким, ядовитым тоном. — Вы ко мне обращались?

— Кажется, кроме вас, здесь больше никто не занят решением мировых проблем через телефон, — парировал он, не моргнув глазом. — У нас лекция. Есть правила.

— Правила? — я рассмеялась, откинувшись на спинку стула. — Милый мальчик, вы кто вообще такой, чтобы мне указывать? Временный подачек от науки. Вы читаете лекцию, а я… я её потребляю. И я имею право потреблять её так, как мне удобно. Сидя, лёжа, играя в танчики. Платят-то вам за это, в конце концов. Из налогов моих родителей, если на то пошло.

В зале повисла гробовая тишина. Кто-то ахнул. Артём Викторович не изменился в лице. Только его скулы чуть напряглись.

— Ваши родители, кто бы они ни были, платят налоги за то, чтобы вы получили образование, а не демонстрировали окружающим свою дурновоспитанность, — произнёс он с ледяным спокойствием. — Фамилия?

— Вам для чего? — я склонила голову набок. — Жаловаться побежите? Декану звонить? Мило.

— Для журнала. Чтобы поставить вам законный ноль за семинар сегодня. Или вы думаете, ваше присутствие здесь — это одолжение университету?

Это задело меня за живое. Ноль. Мне. Веронике. Никто и никогда не смел ставить мне нули. Даже в самой дорогой частной школе Швейцарии учителя трепетали перед моим отцом и выставляли оценки авансом.

— Ставьте, если ваша совесть аспиранта на столь ничтожную сумму потянет, — я пожала плечами, делая вид, что это меня не волнует. — Меня зовут Вероника. Но для вас — Вероника Сергеевна. Запомните. Возможно, это знание вам ещё пригодится.

Он не смутился. Напротив, его губы тронула едва заметная улыбка. Улыбка превосходства, которая бесила меня пуще прямых оскорблений.

— Благодарю за любезность, Вероника Сергеевна, — он произнёс моё имя с такой язвительной почтительностью, что у меня похолодели кончики пальцев. — Так вот, ноль в журнал я вам поставлю. А теперь, если ваш монолог окончен, мы продолжим. Древний Рим ждать не привык.

Он развернулся и снова начал говорить о чём-то, касающемся Законов XII таблиц. Аудитория, затаив дыхание, послушно повернулась к нему. Меня выставили дурочкой. Меня. На моих глазах.

Глава 2

Три дня. Три дня я вынашивала план мести, как ядовитый кокон. Я не появлялась на его лекциях. Зачем? Чтобы дать ему ещё один повод унизить меня? Нет. Я действовала иначе. Я узнала всё, что можно было узнать об Артёме Викторовиче. Силами своего отца, конечно. Несколько звонков, пара запросов — и досье на столе.

Артём Викторович Ковалёв. Аспирант. Блестящий, подающий надежды. Живёт один в съёмной квартире недалеко от метро «Университет». Родители — учёные, погибли в автокатастрофе лет десять назад. Воспитывался бабушкой, которая умерла два года назад. Стипендия, подработки репетитором. Ничего. Абсолютный ноль. Ни намёка на связи, на деньги, на влияние. Просто умный плебей, возомнивший себя равным.

Это лишь разозлило меня сильнее. Как он смел? Как этот нищий, этот социальный лифт, сломанный между этажами, мог говорить со мной таким тоном? Его наглость не имела под собой никакой почвы, а значит, была чистой, неразбавленной глупостью. И эту глупость нужно было наказать.

Мой план был прост и элегантен. Я не стала лезть к нему напрямую. Я пошла к декану. Прямо на приём, с ходу, без предупреждения.

Кабинет декана юридического факультета пах дорогой политурой, властью и старым портвейном. Декан, Анатолий Борисович Зайцев, человек с лицом уставшего бульдога и пронзительными глазками-буравчиками, поднялся мне навстречу. Он знал, кто я. Кто мой отец. Это читалось в его подобострастной, но настороженной улыбке.

— Вероника Сергеевна! Какая честь! Садитесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?

Я не стала садиться. Я стояла посреди его кабинета, в своём чёрном пальто от Max Mara, чувствуя, как моя ярость придаёт мне вес и твёрдость.

— Анатолий Борисович, я здесь по крайней мере неприятной ситуации, — начала я, глядя на него сверху вниз, хотя он был выше меня. — На вашем факультете работает один аспирант. Ковалёв. Он позволяет себе абсолютно недопустимое поведение в отношении студентов. Хамство, оскорбления, унижение достоинства.

Бульдожья морда декана вытянулась.

— Артём Викторович? Не может быть! Он один из наших лучших молодых преподавателей. Вы уверены, что не произошло недоразумения?

— Недоразумение? — я усмехнулась коротко и сухо. — Он публично оскорбил меня, угрожал выставить из аудитории, выставил незаконный ноль за семинар, на котором я присутствовала! Я требую его увольнения. Немедленно.

Я произнесла это как приговор. Как нечто само собой разумеющееся. Так всегда работало. Стоило мне «потребовать», как мир вокруг спешил удовлетворить моё требование.

Но Зайцев не засуетился. Он тяжело вздохнул, протёр платком лысину и указал мне на кресло.

— Вероника Сергеевна, сядьте, прошу вас. Давайте поговорим спокойно.

— Мне не о чём с вами говорить, — я отчеканила. — Я изложила свою позицию. Или вы решаете этот вопрос, или за него возьмётся кто-то другой.

Прозрачный намёк на отца. Я ждала, что он сломается. Задрожит. Побелеет.

Он не побелел. Он посмотрел на меня с внезапной, неприкрытой усталостью. Почти с жалостью.

— Дитя моё, — сказал он, и в его голосе не было ни капли подобострастия. — Давайте я вам кое-что объясню. Университет — это не лакея. И я — не ваш дворецкий. Артём Викторович Ковалёв — блестящий специалист. Его кандидатуру лично одобрил учёный совет. Его статьи публикуются в журналах, цитируемых за рубежом. Он — будущее нашей кафедры, да и всего факультета. А то, что вы описываете… — он развёл руками, — это ваше личное столкновение. Конфликт характеров.

Я онемела. Меня назвали «дитя моё». Мне сказали «нет».

— Вы… вы отказываетесь? — прошептала я, чувствуя, как пошатывается почва под ногами. Этого не могло быть. Этого не было никогда.

— Я не отказываю. Я указываю вам на реальное положение дел, — он сложил руки на столе. — У нас есть процедуры. Если вы считаете, что ваш преподаватель нарушил этику, вы можете подать письменную жалобу в комиссию по этике. Она собирается раз в месяц. Ваше заявление рассмотрят, проведут беседу с обеими сторонами, примут решение.

— Комиссия по этике? — я выдавила из себя смешок, больше похожий на удушье. — Вы сейчас серьёзно? Вы хотите, чтобы я, Вероника Волкова, писала какие-то бумажки в какую-то комиссию? Из-за какого-то аспиранта?

— Видите ли, в этом и есть ваша проблема, Вероника Сергеевна, — голос декана стал твёрдым, почти отеческим, что бесило пуще всего. — Вы привыкли, что все проблемы решаются звонком или чеком. Но здесь — университет. Академическая среда. Здесь другие правила. Здесь ценят ум, знания, талант. А не толщину кошелька вашего папы. И если вы хотите здесь учиться, вам придётся это принять.

Кровь ударила мне в голову. Я сжала сумку так, что костяшки пальцев побелели.

— Вы знаете, с кем разговариваете? — мой голос дрожал от бессильной ярости. — Вы знаете, что мой отец…

— Знаю, — резко перебил он меня. Впервые за весь разговор в его глазах блеснула искра раздражения. — Знаю прекрасно, кто ваш отец. И поверьте, я уважаю его… деловые качества. Но этот факультет — моя вотчина. И здесь я устанавливаю правила. И одно из правил — мы не увольняем перспективных учёных по капризу избалованных девочек. Ваши личные проблемы с Артёмом Викторовичем — это именно ваши проблемы. Решайте их сами. Как взрослые люди. А не бегите с доносом к декану, словно в школьную учительскую.

Я стояла, уничтоженная. Полностью, абсолютно. Мне указали на дверь. Мне сказали не позориться. Мой статус, моё оружие, которое работало всегда и везде, здесь оказалось куском ржавого железа.

— Я… я не позволю… — попыталась я найти что-то, что могло бы его пробить.

— Вероника Сергеевна, — он поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Позвольте дать вам совет. Не стоит раздувать этот конфликт. Вы только начали учиться. У вас всё впереди. Не начинайте свой путь с громкого скандала, который вы гарантированно проиграете. Артёма Викторовича никто не уберёт. Успокойтесь. Сосредоточьтесь на учёбе. Или… — он сделал многозначительную паузу, — или, если атмосфера на факультете вам так не подходит, возможно, вам стоит поискать другое место для получения образования. Мир велик.