Ночные

1)Сон о том, куда приводят летучие мыши

Я никогда особо не верила в чудеса, пусть в детстве и поглощала пачками наивное фэнтези. Ещё меньше хотелось в них верить после развода родителей, болезни деда, от которого отделывались все врачи, смерти отца-фотографа от передоза и периода бесконечных скандалов с мамой, чокнувшейся после всего этого.

К счастью, всё плохое когда-нибудь кончается, и детство тоже. На смену Средиземью и Иннсмуту пришли конспекты по средневековой литературе; из раздолбанной, пропитанной страхом родной квартиры я переселилась в не менее раздолбанное, но куда более мирное общежитие в центре. Из окон были видны сфинксы на набережной, а соседей в двухместной комнате не было аж до третьего курса — не мечта ли?

Когда сосед — женского полу — всё-таки объявился, я подумала было, что скудные запасы удачи закончились. Биолога-то зачем притащили? Да ещё и раскрашенного под кровавого гота? Мест не было?..

Анализируя эту предвзятую неприязнь впоследствии, я поняла, что просто завидовала ей. Профессиональный, вполне научный интерес к млекопитающим новая соседка умудрялась совмещать со страстью к мистике: так, она сделала своей специализацией рукокрылых. В конечном счете мы стали отлично ладить, и она, видимо, проникшись ко мне доверием, перевезла в комнату своих подопечных, очень, кстати, мне симпатичных.

Наконец, одной октябрьской ночью я не без разведения болота рассказала ей обо всех своих мытарствах, включая три «желтых палаты». В ту же ночь мы выбросили все мои транквилизаторы и снотворные.

***

Я проснулась от знакомого шороха, раздающегося с неправильной стороны.

Так и есть.

Как мы ни старались, одна мышь всё-таки улетела. Кто-то в давно установившийся ноль открыл на распашку окно и так и оставил — не иначе, в состоянии предсессионного аффекта, ибо когда мы отключились после многочасовой зубрежки, никакого окна не было.

Я ещё считала французских королей вместо овец…

Ну, то есть окно имелось, но…

Мышь была какая-то не такая. Явно не северный кожанок, каких у нас пруд пруди. И не какая-нибудь ночница или вечерница — за месяцы дружбы с хироптерологом я насобачилась определять виды. Эта была чёрной. Ну совершенно. И смотрела она как-то… не по-мышиному.

Мышь раскрыла крылья и спикировала вниз.

Откуда-то взялся туман. Много, много. Красивый и густой, как тогда в Риге. Ну или как в кино с недешевыми спецэффектами. Я понятия не имела об этом районе. Сменялись витрины, дворы, набережные. Иногда они выглядели почти знакомыми, но в последний момент я осознавала, что ошиблась, и нужная улица будет вот там, за поворотом, во дворе, за дверью, за стеной.

Нервов добавляли слышащиеся то тут, то там тяжелые шаги и стук когтей, чьи бы они ни были.

Порядком испугавшись, я снова увидела странную мышь, примостившуюся на фонаре, и дальше, отключив мозги ради их же безопасности, пыталась поймать хотя бы её.

После очередного поворота я чуть не влетела в высоченный фасад и, пораженная, подняла голову. Подобные здания ожидаешь увидеть в Нормандии или в Вестфалии, но никак не в Петербурге. Где-то в голове сразу захихикал Гюго.

Фасад поднимался на невиданную высоту, а в ширину тянулся на всю площадь — неизмеримых размеров. Двойная вытянутая арка прямо передо мной обрамляла ворота в несочетающемся стиле — одна часть, слева, из мрамора или слоновой кости, в общем, чего-то роскошного, а другая будто из чудом составленных сухих веток. Подозрительно гладких. Присматриваться я не стала.

Между арками помещалась ниша с вытянутой статуей, что напоминала бы любую фигуру святого со сферического в вакууме готического собора, но только…

Только вот материал напоминал черный оникс и сверкал, будто новый снег, а пропорции казались слишком тонкими и изящными.

Только волосы изображаемого змеились вверх, словно пламя, а лицо было закрыто книгой, что он держал в руках.

Только вот…

— Стой.

Девушка или, может, женщина не совсем непонятного возраста в поношенном сером худи и с усталым лицом схватила меня за плечо. Наглый её жест не показался мне странным и не возмутил. Она вела себя так естественно.

— Что это за район, Вы не подскажете? Тут у нас такая мелочь, понимайте, мышь убежала… улетела… ну, летучая. В смысле, это неверное название, они рукокр… но уж… и мышь какая-то не того… а потом я как-то потерялась, и ещё туман. И вот…

Усмешка на лице девушки становилась всё более издевательской, так что на «вот» я почувствовала себя полной дурой.

— Что?! Вы скажете, что это за район и как пройти на Университетскую, или мне дальше бродить?

— Можешь бродить сколько угодно. Но ты уже четверть века бродишь, может, хватит?

— Но что это…

— Ты знаешь, что.

Да.

— Ну, филолог, хорошо ли ты учила греческую мифологию? Сейчас ты можешь выбрать. Только сейчас.

Девушка раскинула руки, указывая на два входа. Сей пафосный жест, проделанный, к тому же, в дурацком худи, тоже отчего-то казался уместным.

— Эти, — указала я на ворота из подозрительных «веток» и тут же потеряла из виду вторые, парадные.

Равнодушная ко всему девушка кивнула и выдала очередное:

— А теперь отворачивайся, зажмуривайся, и не дадут тебе боги ослушаться.

Для надежности она завязала мне глаза прочной черной тканью и зачем-то крепко взяла за руку.

— Теперь, будь добра, никуда не девайся.

—?..

— Можно.

Повернувшись и оглядевшись в поисках причины такой секретности, я заметила, что руках у нее был кубок из темного металла, а книга статуи располагалась под иным углом. А может…

— Тебя приняли. Пей.

В кубке плескалась густая черная жидкость, отражавшая, казалось, все ночи мира. Они двигалась, хотя чудаковатая «стражница» держала сосуд ровно.

На вкус питье ощущалось сладким дымом.

— Очень хорошо. Теперь ты не вернешься.

***

— Самое сложное для новичка — это, конечно, перестроиться на полностью ночной режим, — с энтузиазмом начал инструктаж приставленный старшекурсник. — В этом смысле «жаворонкам» не повело, а ведь их тоже тут хватает, пусть и в меньшей пропорции. Ничего не поделаешь: онейронавтв надо учиться и жить ночью, что логично. Ну, ты не боись. Наши эскулапы и психи помогают по первому требованию, если что — сразу к ним. Да и без тоже — постоянно какие-то проверки, тесты… Но потом сама привыкнешь: тебе ещё выдадут солнечные очки для весны и лета. Ужасное время, бр-р… Судя по твоему гербу, это будет скорее рано, чем поздно.

2. Сон о бесцветной

Как можно уснуть во сне? Значит, это всё не сон, а иной род реальности ? Или сон поверхностного слоя, из которого мы проваливаемся в более глубокий, более дальний и запутанный? «Письмена бога»?

Как бы то ни было, к шести вчера мы возвращались в одну реальность. Первые три дня те, кто сохранил относительное спокойствие духа, включая, как ни странно, меня, пытались обогнать валявшихся в истерике или ступоре и прочесть вводную литературу. Тщетно.

— Как прочитать ЭТО? — спросила я у Михаила и указала на томик Гофмана, оказавшийся рукописным. — Я по романским языкам и ничего не смыслю в немецком! Тем более в рукописном немецком двухсотлетней давности!

— Это и не надо. Языкам тут учат — для простоты и развития мозгов, но можно и по-другому, правда, это утомительно. Ты хочешь почитать? Тебе интересно?

— Ну. То есть разумеется. Люблю Гофмана. И просто хочу всех обогнать.

— Значит, так, представь: какой-нибудь тысяча восемьсот двадцатый. Не важно, что не точно, это абстракция. Тяжелые часы, музейный письменный стол, пыльная мебель, за окном полночный Берлин со страшных открыток, и книга..

Сколько ни моргай, на глюки от избытка впечатлений трансформацию окружающего списать не получилось бы: на Михаиле почему-то оказался нелепый для современности костюм, словно позаимствованный у театрального персонажа, а вместо обжитой уже комнаты — неизвестный бидермайеровский кабинет, едва освещаемый свечой.

— Хватит хихикать, читай давай, фройляйн.

Затаив дыхание, я открыла книгу наугад и сперва увидела непереводимый для меня, зато уже практически четкий текст.

…Der Mutter Antwort befriedigte mich nicht, ja in meinem kindischen Gemüt entfaltete sich deutlich der Gedanke, daß die Mutter den Sandmann nur verleugne, damit wir uns vor ihm nicht fürchten sollten, ich hörte ihn ja immer die Treppe heraufkommen…

«…Ответ матери не успокоил меня, и в детском моем уме явственно возникла мысль, что матушка отрицает существование…»

Неизвестные слова складывались в логичные, понятные мысли.

— Что скажешь?

— Офигеть, простите мой французский, вот что.

— Привыкнешь, — по-доброму засмеялся новый товарищ. — К тому же через пару недель Малый карнавал, повеселитесь. Осеннее равноденствие. Профессиональный праздник — ну, один из.

— Следовало догадаться. Подожди, можно я ещё?

«…Voll Neugierde, Näheres von diesem Sandmann und seiner Beziehung auf uns Kinder zu erfahren, frug ich endlich die alte Frau…»

— Ну, хорош.

«… die meine jüngste Schwester wartete: was denn das für ein Mann sei, der Sandmann?…»

— Хватит!

— Что?

Во время моего ребяческо-восторженного чтения по новой технологии Михаил как-то нервно дергался, будто я через слово вставляла страшное богохульство или грязное ругательство.

— Это не очень хороший рассказ. Он тут несколько напортачил и был наказан. Почитай лучше «Принцессу Брамбиллу». Страница триста шесть. Вот это классная вещь.

— Ладно.

«Спустились сумерки, в монастырях зазвонили к вечерне…»

Вместо кабинета, незаметно превратившегося из темного в окончательно черный, мне привиделась бедная, но уютная комнатушка с видом на сказочный Рим и невероятной роскоши бордовое платье для карнавала...

***

Вопреки глупым стереотипам о неординарных учебных заведениях из девчачьего фэнтези, которых я стыдилась всю первую неделю, времени на шашни, заговоры и прочую непрактичную ерунду нам не оставляли. Если кому-то и пришло в голову поддаться пошлым клише и завести учебный роман, он изрядно поломал её над зашифровкой медовых речей в перечислении персонажей «Сна в красном тереме» и в спряжении немецких и итальянских глаголов. Потом грозили добавить два других языка; мне-то ещё повезло, а вот большинству однокашников пришлось худо — тем более что инязы, литературу и перевод, равно как историю искусства, преподавала мадам Мумут. Из прочих относительно приземленных предметов можно было назвать факультативную игру на музыкальных инструментах, якобы полезную в онейронавтике, и древние языки — вот уж где кошмар так кошмар.

На этом «обычнота», пусть и увлекательная, заканчивалась — и начинался сюр.

Первые уроки моего факультета поучали классификации кошмаров по порядкам, типам и степени, вы не поверите, заразности. Скажем, «порядок» определял, на какую глубину сна проникала та или иная тварь: как уже говорил профессор, за сонный паралич отвечали кошмары «поверхностые», а вот озабоченные сами знаете чем товарищи забирались глубже, как правило, на второй или даже третий уровень. Тип зависел от формы: это могло быть просто существо, гнетущая обстановка, голое ощущение (эти подлецы первого уровня любили захватывать даже не полностью заснувших бедолаг). Самыми заразными же оказались ужастики про экзамены и странно ведущих себя близких.

Но это ещё ничего: сортировкой чего-то или кого-то по такому-то признаку занимаются и во вполне приличных учебных заведениях. Куда больший хаос творился на «физфаке»: там нас сразу же беспощадно забросали практикой самоубеждения и ориентирования в пространственных кошмарах второго уровня. Их любезно «включал» сам декан, тот самый хиппи с подходящим именем Боян, прибегая к помощи противно пахнущих микстур, так что половина слушателей убредала с урока заикаясь и с синяками.

Больше всего Бояна сердил вопрос вроде «а это всё магия, да?»

— Заткнитесь вы уже со своей магией! — ревел он, выходя из себя и тряся львиного формата пшеничной шевелюрой, к которой прилагалась образцовая бородища. — Это вам не карамельные книжонки для скучающих детей, а настоящая жизнь!

— А что это тогда? — пискнул кто-то незаметный с заднего ряда. — Я пробовала составить десять вариантов формулировок, но не получилось.

— Прям десять? Хвалю. Я некогда сдался на третьей. Ты такая откуда?

— С филфака, французский перевод.

— Ну, переводчик, айда к доске писать формулировки!

Следующие полтора часа хиленькая первокурсница-азиатка с черными косичками и наш колоритный физик с помощью несмелых подсказок аудитории пытались вывести достоверное определение сновидений и наших с ними отношений.

3. Сон о немецком романтизме

Немного нелепый, но обходительный дяденька с комфортом разместился в бывшей комнате Васи Лисова, приобретшей дурную репутацию после происшествия с доппельгенгером. Утром — ну, то есть нашим хронологическим утром, в семь вечера — я на всякий случай зашла к новому постояльцу и выслушала просьбу представить его самому доброму из преподавателей. Таковым, конечно, был Мигель.

— Правда, я также нижайше прошу Вас, фройляйн, не сообщать профессору о приглашении на праздник. Боюсь, оно поступило не от него — неловко будет…

***

— Мигель Павлович, это дядя моего сокурсника Стефана, заходил по семейным делам, но пришлось задержаться. Его имя…

— Какой позор, я же не представился даме. Вильгельм Крайслер. Прошу вас, просто Вильгельм. Чрезвычайно рад знакомству.

Он поклонился. Кажется, не издевался.

— Какой стильный у Вас костюм, — заметил он бионюктологу. — Киты — это ведь символ возврата к собственной сущности. Обретение себя через учение — как тонко!

Гость, очевидно, поднаторел во льсти.

— Приятно пообщаться с умным человеком. Вы к нам издалека?

— Довольно-таки издалека.

— Как там в Пределах, мирно? Нормально добрались?

— Да как обычно! Когда там бывает спокойно?

Мужчины посмеялись над чем-то своим.

— Вообще говоря, — явно стесняясь, добавил гость, — я в некотором роде специалист в узкой области: сравнительному анализу литературной зооморфной семиотики в контексте сновидений романтического характера. И я счел бы за счастье поделиться с учениками этого прекрасного университета опытом.

— Правда? Как здорово-то, — искренне порадовался Мигель. — Свежих лиц у нас ой как мало! А это… многоуважаемую коллегу можно и потом уведомить. Она там у себя на веранде, этих кормит. Ну, этих своих, — он замахал руками, будто крыльями. — В это время ей лучше не попадаться. Если Вам удобно, Вильгельм, первую лекцию можно было бы провести сегодня же после основных занятий.

Студенты, вдоволь набегавшись на кошмарных, в прямом и переносном значении, уроках Бояна и нанервничавшись на занятиях Мумут, с энтузиазмом схватились за возможность послушать «про зверюшек». «Зверюшки», правда, оказались не совсем уж безобидными: первую треть лекции пришлось краснеть, вторую — тревожно оглядываться на окна, а под конец лихорадочно перебирать собственные сны на предмет наличия в них психопомпов. Но в чём-чём, а в мастерстве рассказа гость не знал себе равных. По завершении внепланового урока половина слушателей, думается, захотела пойти по его стезе.

— Господин Вильгельм, — подали голос с третьего ряда. — А что, если человек помешен на вóронах?

Все перешептывания утихли. Вопрос интересовал многих.

— В первую очередь я бы уточнил, сколько глаз у этого «человека» и не говорит ли он стихами!

Зал засмеялся.

— Да нет, это именно человек, из истинных. Он… она их рисует, кормит, разговаривает.

— И не принадлежит к северным народам? Нет? Я подумал было о Кутхе… Из истинных сновидцев, говорите. Что же, любимые животные могут быть разные, но пристрастие именно к виду corvus corax, а вы, наверное, его имеете в виду?.. Да?.. наверняка говорит о тесной связи с сам…

Доселе спокойный взгляд приглашенного профессора, упав на дверь аудиториума, остекленел. Предложение Вильгельм не закончил.

— Расходитесь, — определила дальнейшие действия толпы в самый неподходящий момент объявившаяся мамам Мумут. — Наш новый фаворит продолжит копаться в моей голове без свидетелей.

— Никогда больше на медведя спокойно смотреть не смогу, — поделился Михаил на выходе. — Мы такого ещё не проходили, нда.

— А при виде мыши молиться станешь?

Мы ещё немного похохотали над собственными извращенными ассоциациями, и разговор ожидаемо перешел к «Парику».

— Смотрела я на нее на фоне двери, не такая уж она высокая. Да метра полтора, но держится всегда как королева или графиня, отсюда, видно, и ощущение обманчивое.

— Это да. Про воронов интересно было бы. Жаль, не дала договорить. А кстати, про графиню: мне Клара с вашего биофака рассказывала, что Мумут тут уже не первое столетие ошивается. Клара архиве подглядела, когда искала материалы какие-то.

— Да ну. Фигня. Или врет, или есть традиция такая — рядиться под мадам Помпадур. Может, онейрология плохо влияет на цвет лица!

— Ага, или на мозги!

***

Вильгельм Крайслер гостил у нас всего три дня, но даже в самые беззаботные ученические головы начали закрадываться некоторые сомнения.

Сами лекции были всё так же захватывающи. Вот только посещающие их всё больше напоминали анемичных полуголодных студентов прошлых веков. По всему тем временем университету участились случаи кошмаров с погибшими родственниками в главных ролях; некоторые особо слабонервные товарищи, не выдержав, отказывались продолжать предписываемый дневник сновидений и, раздраженно щурясь, старались не спать вовсе — чтобы потом свалиться в ещё более глубокие ужасы. Наконец, наша достославная мадам Мумут пребывала всё в более скверном настроении и часто отлучалась по каким-то «неотложным делам», оставляя заместо себя удостоившихся милости старшекурсников.

Одному из таких заместителей и поверили причудливый сон, охвативший без малого человек двадцать — и это только в нашем потоке, без проверки в других.

— Мыши, говорите?

— Ну да. Разряженные, как на бал. И с орехом. Жалуются, что им без помощи какого-то друга его теперь не открыть, а того, верно, посадили в стеклянную колбу.

— Что-то, блин, мне это напоминает, а что…

Новости о мышах и колбах вконец вывели из себя вернувшуюся Парик. Не дождавшись окончания доклада, она развернулась и потребовала выдать расположение комнаты «дяди». Не ожидавший подвоха Вильгельм открыл дверь на вежливый стук и был с эскортом препровожден на допрос в личные помещения самой Мумут.

Мы ему не завидовали, но заступиться боялись.

— А вы все куда? Мне понадобятся свидетели.

4. Сон о сказках и архетипах

— Похоже, вместо «кто виноват и что делать» каждого местного школяра рано или поздно начинает терзать вопрос «что это, где это и сколько это продлится».

— А ещё «не умер ли я».

— Меня он не терзал: я об изголовье кровати шишек набил в первый день, а их у трупов или призраков не бывает!

Вся наша честная компания полегла со смеху: да уж, Михаил несколько нарушил философский настрой.

— И всё-таки. Миш, ты сколько здесь учишься?

— Думаю, четвертый год.

— И… что потом? С вами говорили о работе или выпуске?

— Нет. Но есть ведь профессоры. -Ы! Так старомоднее… И приглашенные. И родственники, тоже из истинных. Хотя подожди… кажется, третий год. Но на третьем я провалил зачет по латыни. Тогда, может, пятый?..

— А кто когда что ел? — перебила задумавшегося друга та самая любящая четкие определения девочка-азиатка с косичками, звавшаяся Дайюй. — Я не помню. Но не голодная.

— Я недавно ела что-то на завтрак. Но не ручаюсь.

— А тут есть завтраки?

Дальше бытовых тем пойти побоялись: эффект когнитогенного расщепления проходили все ещё в первые дни учебы. Бывало с вами, что от осознания нахождения в сновидении оно рассыпается или просто исчезает? Вот этот самый эффект. Старшие не единожды заверяли, что ничто и никогда не вырвет нас отсюда: все испили чёрных слёз, сгущенного сумрака. К тому же и в обычной ситуации это признак слабоватого сновидца, да и с тем случается не всегда.

Но случается.

Заснули мы с тяжёлыми мыслями.

— Только один создаёт сны и кошмары, мы лишь ориентируемся.

— Что-что? Кто это? — подскочила я и тут же отмахнулась. — Вот дура. Рядовая гипнопомпическая галлюцинация, нашла чего пугаться.

Но прикроватную лампу, редкую вещь, позаимствованную университетом из современного мира с его помешенностью на гаджетах, всё-таки включила.

К моему удивлению, на бесшумных механических часах со львами значилось без десяти восемь вечера. Продрыхла куранты! Потрясающе! А первым уроком проверочная по средневековому символизму, который я вчера замечательно НЕ повторила за всеми этими разговорами. Вот Парик «похвалит». Никаких больше…

Я впопыхах собралась, даже не причесавшись. Дверь еле открылась. Заклинило от ночных холодов, что ли? Коридор тоже выглядел нетипично: куда-то убрали факелы, не было ни одной живой души. Что, все проспали? Абсолютно все?

Тут внимание мое захватила ещё одна странная деталь: по каменному полу струился небольшой ручеек.

— Только один создаёт сны и кошмары.

Так. Циклический первого уровня. Просыпайся уже, опоздаешь. Вот, правильно, и на часах нормальное время: половина шестого вечера, успею. Слава всем.

Неспешно наведя марафет и худо-бедно подготовившись к пытке символизмом, я тихо и спокойно вышла из комнаты. И чуть не ослепла от мерцания невероятного количества свечей. По коридору носились сонмы хохочущего и поющего народу в цветастых костюмах, колпаках, вуалях, перьях…

— Это что, бал Капулетти, позитивная версия? — прокричала я в толпу. — Или фаблио начитались? В честь чего буйствуем?

Ответом меня никто не удостоил. Ладно. Лучшим способом прояснить обстановку, решила я, было последовать за этим безумным сборищем — ибо основной его поток направлялся в аудиторию Мумут. Она принялась за кружок историческом реконструкции, или как?

— Мне кто-нибудь скажет, что творится? — спросила я уже тихо, главным образом для себя.

Спрашивать было о чём: просторная мрачноватая аудитория, обычно наводящая на мысли о заброшенном готическом соборе, или, лучше, о монастыре в эпоху Черной смерти, преобразовалась в ещё более колоссальных размеров зал, украшенный бесчисленными полотнами, гербами, лентами, огромными букетами цветов, роскошными свечными люстрами и статуями «Пигмалион отдыхает». Единственное сходство с прежней обстановкой прослеживалось в стиле окон и в цветах всего этого декора: доминировали черный, ночной синий, темно-фиолетовый и бордо. Статуи тоже выглядели НЕ ТАК, но рассмотреть их из-за полчищ танцующих и просто беснующихся не удавалось. Моя юбка типа «советская училка русского» в сочетании с зализанным хвостом тут была явно некстати. Прошу прощения. На мне тоже красовалось что-то пятнадцатовечное, а на голове — самый настоящий остроконечный эннен. Дожили.

Впрочем, костюмный вопрос поблек, стоило мне разглядеть видовую принадлежность публики. Помимо людей, из которых я не узнала ни одного, на празднике, уверенно отплясывая на двух лапах, веселились львы, леопарды, медведи, мыши, быки, горгульи, вóроны и даже кони с подозрительным рогом на лбу — это лишь в первом приближении; каких только тварей там не резвилось. Сперва меня успокоила было догадка, что всё это искусные маски, но мимика и телосложение «гостей» опровергли сию спасительную гипотезу.

В какой-то момент толпа в дальнем конце зала заметна поредела, зачем-то расступаясь, так что стали видны ступени на фоне темной фрески с неопознанным мифологическим сюжетом. Лев и лис, одетые в бифитерскую форму, только черную с золотым, вели под руки кого-то в белом воздушном платье и с длинной вуалью.

Перебивая мелодию для танцев, раздался оглушающий звук глухого инструмента, который невозможно определить иначе, чем гибрид фанфары и барабана.

— Дорогу белой графине! — зарычали, завизжали и завыли чудища, усаживая этого кого-то на ковер перед возвышением.

Женщина осталась на коленях и с приклоненной головой.

«Это же Мумут» — мелькнула в уме мысль, сразу же отброшенная как абсурдная.

— Дорогу Черному королю! — возвестил ещё более громкий хор.

Лев и лис притащили на возвышение громоздкий, вытянутый метра на три трон из черного металла, украшенный какими-то алыми камнями. Никогда не любила лишней роскоши, но от этого «креслица» невозможно было отвести взгляд.

Снова загремела парадная музыка, на этот раз прервав любые посторонние звуки.

Разумеется, первым порывом было поддаться любопытству и узнать, что это за важная шишка, движением мизинца устаивающая такие празднества. Но вовремя пришло четкое осознание: мне нельзя на него смотреть. Никому нельзя.

5. Сон о бесконечности офисов

Новый учебный день начался с печального объявления о пропаже Михаила.

— Последний раз его видели на дополнительном занятии по ориентированию в опасных средах, — уныло сообщил Боян. — Я сам отчитал парня за медлительность и укорил, что такими темпами его любой контекстуальный кошмар слопает и не подавится. Накарк… ой, то есть сглазил, небось.

Чуть позже благодаря организованному лично Мумут разделенному сну невообразимых масштабов всё-таки отыскался человек, общавшийся с пропавшим и после урока: сокурсник Адриан — не то чтобы друг, но хороший товарищ — уверял, что видел явно разобидевшегося Михаила в библиотеке. Тот нервно листал какой-то увесистый том, а потом закрылся у себя. Из комнаты он не вышел, но и там вечером тоже не обнаружился. Библиотекарь, на зависть всему университету ориентирующийся в своих владениях буквально с закрытыми глазами, быстро отыскал упомянутую книгу; ею оказалось «Практическое пособие по безопасным передвижениям в кошмарах для продвинутых» за авторством Р. Картера, признанного специалиста, чьими монографиями зачитывались ещё первокурсники.

Версия с обычным бегством из альма-матер даже не рассматривалась: из воплотившейся Шамбалы не бегут. Скорее всего, надувшийся Мишка решил доказать Бояну собственную компетентность и сунулся в личные кошмары, намереваясь героически раскидать их одной левой.

Не высунулся.

— И как теперь к нему туда попасть? — мотала я нервы друзьям. — Сомневаюсь, что у преподов в закромах найдется отрава с этикеткой «Кошмар Михаила Родинова, в котором он по дурости сгинул такого-то числа». Или можно сделать как с Гофманом, вроде стимуляции?.. Хотя человека-то самого не имеется, никак.

— Это мы не проходили, — саркастически отозвалась Мумут, в который раз оказавшаяся прямо за нашей спиной в самый неподходящий момент. — Интеграция с помощью каптивов сравнима с пассивным прослушиванием няниных сказок. Рассчитанных к тому же на дошколят. Сколь-нибудь опытный человек имеет другие способы, хотя в случае кошмара достаточной для полного поглощения силы проблема немного сложнее.

— Ну так отправьтесь за ним! Что все все стоите, человек там где-то пропадает! Что?!

Уже и оставшиеся два декана с виноватыми физиономиями выслушивали мои истеричные вопли, собравшие небольшую толпу.

— Я не могу интегрироваться в отдельные миры, — тихо призналась Мумут. — Мигель женатый человек, мы не имеем права отправлять его. А господин Боян…

— Господа все в Париже, — буркнул физонюктолог.

— … господин Боян чрезмерно ценный специалист, лучше кого-либо в университете владеющий навыками защиты от… от нежелательных явлений. Рисковать им — и всеми вами — мы тоже не можем.

— Я за ним пойду, — Серая подняла руку с таким скучающим видом, будто речь шла о покупке забытых батареек.

— Что за бред! Тут куча старшекур…

— C’est drôle, но она действительно справится лучше всех. Спасибо, студент. Серая.

Они с Мумут на секунду переглянулись, но смысл этого жеста оставался неясен — что, впрочем, неудивительно, если переглядывается маска настоящая и маска безэмоциональная.

— Лучше тебе отправиться через Пределы. Для тебя там безопаснее, чем для прочих.

— Ясно дело. Приведу — уши надеру. Это всё его дурная скептическая позиция. Додумался. Излишние знания иногда вредны, особенно для таких boludos. Что делать: будем вытаскивать.

Мы поймали её у самых ворот.

— Ты куда одна? Тебе не кажется, что это дело для друзей, и уж точно не для одиночки?

Серая раздраженно поморщилась, будто к ней приставал с капризами дошкольник.

— Видишь ли, выходить в другие реальности может единственно тот, кто уверен в своей. А то есть риск не вернуться. Ну что трясешься, и ты туда же? Не исчезнет это всё, не исчезнет. Ладно, смотри. Представь самый обычный, рядовой мир латентных, ну, где ты раньше жила. Какой-нибудь банальный пример… вот: встречаются парень с девушкой, оба честные, заботливые, неглупые; всё у них хорошо, никаких интриг или подводных камней. Тут на нашу дамочку нападает бес сомнения. Старательно так нападает, и вот она уже мучит кавалера расспросами, подозрениями, упреками… долго они ещё будут общаться?

— Как повезет. Но скорее нет.

— Вот-вот. Миры ведут себя так же. Тем более подобные нашему.

— Ладно. Но раз Мишку прочно затащило, там всё равно опасно. Тебе что, жить надоело?

— Может, и так. Меньше знаешь — лучше спишь.¡Hasta pronto!

Не дослушав очередную порцию уговоров, Серая хлопнула дверью.

***

Сперва выход попадался почти в каждом коридоре, потом через этаж, после — ещё реже. Так называемые «смены», циклы, в которые менялось взаимодействие пространства с соседними мирами, вообще не отличались стабильностью, а в подобных пакостных местах могли вести себя и вовсе совершенно непредсказуемо.

Офисы, этажи, близнецы-коридоры, мигающие слепящие лампы, делающие землистые лица скелетоподобных работников ещё жутче… К тому моменту, как Серой удалось обнаружить беглеца, выход открывался раз в час или два.

Обыкновенно веселый и легкий на подъем, бывший студент сгорбился в кресле захудалого офиса. Перед ним на дешевом офисном столе, будто из антирекламы ну очень неуспешного предприятия, немым укором лежали три высокие стопки бумаг.

— Три на три — девять пачек, — бормотал Михаил, — минус пять отказов, и того…

— Допрыгался? В клерка играем? Вставай, идем. По расчетам, всего две смены осталось: эта мерзкая реальность имеет привычку становиться всё более убедительной.

Парень поднял глаза на подругу и грустно улыбнулся.

— Ой, как смешно. Меня предупреждали о галлюцинациях от переработки. Ну да это пройдет.

— Тебе вентилятором мозги продуло? Бери шинель, марш в универ.

— Универ? А-а, это тот сон. Я почти и забыл. Интересный был. Ты мне, кстати, тоже там снилась. Весь университет, все эти приключения. Жизнь на самом деле такая: офисы, бумаги, безвыходный беспроглядный быт и равнодушные люди.

6. Сон об авторском произволе и хладнокровных манипуляциях

Предвестники будущей катастрофы наметились на последней паре у Мумут.

Обсуждали образ сновидений в литературе Средневековья и Возрождения; слушатели напрягли мозги до максимума, а потому не заметили, как малолетняя студентка, знаменитая нестабильной психикой, подозрительно всхлипывала на протяжении всех двух часов. К концу же лекции она не выдержала и разрыдалась в голос.

— Туве, тебя так растрогал сон Данте? Может, в нужном настрое расскажешь нам про La Vita nuova? Нет? Тогда по какому праву ты тут воешь?

Вместо ответа несчастная девочка выложила на стол книгу, на которой нечитаемое издалека название затмевалось кричащим принтом «Новый бестселлер от Николая Весёлова! Тираж 200 млн!»

— А, этот латунский, знаю его. Бумагомаратель. Мракобес. Запретить бы. Итак, к следующему уроку…

Если бы маска это позволяла, случайный свидетель наверняка увидел бы, как мастер онейрологии раскрыла рот от возмущения: впервые за многие годы студенты не внимали ей с трепетным вниманием. Вместо того они, игнорируя все приличия, стопились вокруг Туве, расспрашивая о сюжете новинки.

— Надо же, как много у нас чтецов без литературного вкуса. Вам же хуже: доклад я всё равно потребую, догадывайтесь теперь, какой! — отчитала их Мумут, прежде чем в оскорблённых чувствах хлопнуть дверью кабинета.

Из аудитории расспрашивающие выходили в необыкновенно подавленном настроении, вполголоса переговариваясь. Бедный библиотекарь стал первой жертвой: свободное время учащиеся посвятили добыванию такого же бестселлера. Ради книги они готовы были простоять многочасовую очередь.

На следующий день половина из поклонников романа пропустила занятия без каких-либо объяснений. Через день лекции посещали считаные особо совестливые индивиды, но потом исчезли и они.

Как выяснилось на преподавательском совещании, вышеозначенный новоиспечённый англичанин — конечно, иммигрант — Николай Весёлов являлся автором крайне популярной и необъятной по количеству томов серии тёмного фэнтези, последовательно завоевавшей умы его соотечественников, англоязычной публики, Европы и, наконец, практически всех любителей жанра — а заодно с миллион бывших нелюбителей. Сам сюжет, равно как многие персонажи и клишированные поучения, не представляли особой ценности Главную скрипку играл центральный персонаж, накрепко засевший в сердцах обычных читателей, а истинным сновидцам ещё и кого-то смутно напоминавший. Кого, никто так и не додумался.

До поры до времени сие пагубное увлечение жизни университета не вредило, но вот, силясь выдать всё новые части, автор сбрендил и убил собственного центрального героя — читай, срезал сук, на котором сидел и он, и вся его репутация. Судя пр всему, именно событие, пусть и вымышленное, привело к упадку духа универсантов.

Так и не разобравшиеся в причине такого воздействия и не имеющие лишнего времени на чтение попсы деканы делегировали Серой расследование этого поветрия.

Немного поворчав для проформы, она разумно решила начать с комнаты той новенькой, вечно впутывающейся во все неприятности. В комнате никого не оказалось. Михаил тоже отсутствовал. Как и Дайюй, как и вся их весёлая компания. Подозревая очередные гибельные инициативы по призыву кого-то не того, Серая чисто на всякий случай приоткрыла маленькую дверку кладовки, что притаилась в пролёте между третьим и четвёртым этажом.

Обнаружилась там отнюдь не семья крыс. С десяток студенток в полностью чёрных нарядах скучковались на полу в причитающий и всхлипывающий кружок. За последние дни девчонки сильно похудели, под глазами их красовались чёрно-багровые синяки — он недосыпа и постоянных рыданий.

— Это что за запоздалый Día de Muertos?

— Тут мест нет, иди на четвёртый этаж, — выдала Дайюй, еле подняв голову.

— Что делается-то?

— У нас траур, не заметно?

— По персонажу?!

— Ты что, вообще железная? Это не просто персонаж, — подвывая и давясь вновь нахлынувшими слезами, объяснила девушка. — Это смысл жизни — нашей и автора. А он его… а он… вот на триста пятой странице…

— Дай сюда.

Серая выхватила книгу из трясущихся рук однокашницы и пролистала лакированные страницы до конца.

— Так он вроде не совсем умер, просто радикально изменился. Что глупо, согласна — дурацкий сюжетный ход, роман коту под хвост. Хотя вот тут… хм… Да, тут и не поймёшь. В любом случае, ерунда какая-то.

— Вот! Это ещё хуже. Так мы просто тоже умерли бы с горя. Всё ужасно, но однозначно. А тут… а тут…

— Не нравится — просто не обращайте внимания на эту последнюю часть.

— Две последние!

— Ну две. Кто знает, что этому автору в голову взбрело. Вдохновение кончилось или ерунды какой-нибудь поэтической начитался с плохим концом.

Несмотря на уговоры и вразумления, вскоре всё заведение погрузилось в беспросветную печаль, действительно достойную античной трагедии или средневековой поэмы. Хуже того, литературно-эмоциональный мор затронул и молодых людей, и мужчин, что выходило уже за любые рамки. Университетская братия с каждым днём всё глубже увязала в безнадёге и самой настоящей депрессии, продолжая при этом молиться на своего таинственного персонажа, с которым Серая благоразумно предпочла не знакомиться. Занятия прекратились, какая-либо жизнь в коридорах тоже: все сидели траурными группками и загибались от тоски, периодически порываясь что-то с собой сделать.

Мумут, второй и последний человек, сохранивший здравый смысл, отреагировала на доклад презрительным смешком. Вероятно, порадовалась, что широкая публика наконец разделит чувства, подобные мучащим её постоянно.

— Это твои студенты, тебе вообще пофиг, что ли? — кричала на неё Серая. — Они там башкой бьются о стены, я уже устала ссадины замазывать! И ножи отбирать! Их миллионы, а я одна! И они не каменные, в отличие от некоторых! Слышишь? Это ты на меня их повесила! ¡Puta madre! Ты где там?!

Тщетно. Можно было сколько угодно колотить в двери кабинета: мегера в парике удалилась на террасу кормить вороньё с компанией и злорадствовать.