Нокаут для сердца

1.

Шум.
Гулкая, плотная масса звука, в которой тонули отдельные голоса, смех, звон бокалов, скрежет передвигаемых стульев. Для Эммы это было белым шумом, фоном, который она отфильтровывала годами, работая журналисткой. Но сегодня этот шум был другим. Он был тяжёлым, как свинец в животе. Он бился в висках в такт её собственному сердцу, которое отчаянно пыталось вырваться из грудной клетки.

Она сидела в первом ряду, у самого края ринга. Бархатный канат был так близко, что, протяни руку, можно было коснуться. Её пальцы, бледные от напряжения, механически выводили линии в потрёпанном скетчбуке. Не лица, не интерьер зала — абстрактные, нервные завитки, острые углы, бессмысленные спирали. Рисование было её способом не сойти с ума, когда мир вокруг терял краски и смысл.

Взгляд упёрся в чистый лист, но видела она не его. Видела другое лицо. Юное, с дерзкой ухмылкой и глазами цвета грозового неба, в которых тонули все её семнадцать лет. Макс. Его имя по-прежнему обжигало изнутри, как глоток запретного виски.

Кулон — холодный серебряный кусочек в форме сжатого кулака — жёг кожу на шее под скромным чёрным платьем. Талисман. Проклятие. Единственная нить, связывающая её с той девчонкой, которая верила, что первая любовь — это навсегда. Он подарил его ей в ту ночь, после своего первого серьёзного боя, который он выиграл. «Часть моей силы теперь с тобой, Эмми», — прошептал он, застёгивая цепочку. А через полгода уехал. Без чётких сроков, под давлением своего властного отца, строившего из сына чемпиона. «Мне надо, Эмма. Я вернусь. Жди». Она ждала. Год. Два. Письма становились реже, звонки — короче. А потом и вовсе прекратились. Отец Макса умер, оставив после себя не наследство, а руины и долги, как позже выяснилось. А её мальчик, её первый и самый болезненный урок жизни, растворился в чужой стране, оставив ей разбитое сердце и этот кусок металла у груди.

«Не та связь», — подумала она, переводя взгляд на пустой угол ринга, откуда должен был выйти Пол.

Пол. Её нынешний. Боксёр с безупречными данными и таким же безупречным, отполированным до блеска характером. Красивый, внимательный, предсказуемый. Он не ломал её стены, он аккуратно обходил их, предлагая комфорт и стабильность. С ним было безопасно. С ним не было той всепоглощающей бури, которая сносила все преграды и оставляла после себя лишь опустошение и восторг. Глубина их отношений была… тихой. И в этой тишине Эмма слышала отголоски собственного одиночества и большую, тщательно скрываемую тайну, которую она закопала так глубоко, что боялась копать самой.

Их познакомил общий друг. Пол увидел её — красивую, улыбчивую, с лёгкой грустинкой в глазах, которая только придавала шарм, — и решил, что она идеально впишется в его картину успешной жизни. Она позволила ему так думать. Иногда ей казалось, что они обманывают друг друга, играя в идеальную пару.

Громкая, ритмичная музыка внезапно заглушила гул толпы. Сердце Эммы камнем упало в пятки. Шоу начиналось.

Первым из-за кулис, под восторженные крики, вышел Пол. Он был великолепен, как греческий бог, сошедший с пьедестала. Белые шорты с синей полосой, синяя мантия, накинутая на мощные плечи. Он улыбался толпе, уверенный, спокойный. Его взгляд нашёл Эмму в первом ряду. Он подмигнул ей, послал воздушный поцелуй. Она заставила свои губы растянуться в улыбку, подняла руку в слабом приветственном жесте. Холодный металл кулона вновь жёг кожу.

«Всё будет хорошо, — сказал себе её разум. — Это просто бой. Очередной бой Пола».

Но её тело знало правду. Оно цепенело, каждая клеточка сжималась в предчувствии.

Музыка сменилась. На более тяжёлую, агрессивную, с рвущимися гитарными риффами. Свет в зале приглушился, оставив только слепящий луч, направленный на выход.

И тогда он появился.

Время остановилось. Воздух вырвался из её лёгких одним коротким, беззвучным выдохом.

Он вышел не торопясь. Без улыбки. Чёрные шорты, чёрная мантия без всяких украшений. Его тело, всегда мускулистое, теперь казалось вырубленным из гранита — каждое движение отдавало сдержанной, смертоносной силой. Лицо… Боже, его лицо. Юношеская мягкость сгорела без остатка. Его черты стали резче, угловатее. Над левой бровью красовался свежий шрам, а рядом — следы старых заживших ран. Но глаза… глаза были прежними. Тот же пронзительный, холодный оттенок грозового неба, который она видела во снах и в самых тяжёлых моментах своей жизни.

Макс.

Он не смотрел на толпу. Его взгляд, тяжёлый и прицельный, скользнул по рингу и на долю секунды — всего одну, но Эмме показалось, что это вечность — задержался на ней.

Всё внутри неё оборвалось. Мир сузился до точки — до этих глаз, которые когда-то смотрели на неё с такой нежностью, что захватывало дух. Теперь в них не было ничего. Ни узнавания, ни удивления, ни тепла. Лёд. Чистый, беспощадный лёд.

Он прошёл мимо, поднялся на ринг, стряхнул мантию. Тренер что-то говорил ему на ухо, но Макс, казалось, не слушал. Он смотрел прямо перед собой, на своего соперника. На Пола.

Эмма инстинктивно сжала кулон в ладони. Острый металл впился в кожу, принося почти болезненное облегчение. Это было не сон. Это был кошмар наяву, воплощённый в плоти и крови.

Рефери собрал боксёров в центре ринга для инструктажа. Пол, выше и шире в плечах, смотрел на Макса со снисходительной уверенностью. Макс же был сосредоточен, как хищник перед прыжком. Расстояние между ними было в метр. Для Эммы — пропасть в три года боли, невысказанных слов и одной тайны, которая могла всё перевернуть.

Они коснулись перчатками. Взгляды скрестились. И в этот момент, прежде чем отступить в свой угол, Макс наконец-то посмотрел на неё. Не мимолётно, а пристально. Его взгляд скользнул по её лицу, по платью, по руке, сжимавшей кулон у груди.

И в глубине этих ледяных глаз что-то дрогнуло. Мелькнула искра. Не тепла. Нет. Это была молния ярости, боли и… шока. Он узнал кулон.

Гонг прозвучал как похоронный колокол.

Первый удар, быстрый и жёсткий, нанёс Макс.

2.

Гонг прозвучал не как конец, а как отсрочка приговора. Резкий, металлический звук разрезал воздух, и тело Эммы дёрнулось от неожиданности, словно её ударили током.

Бой был жестоким и долгим. Не техничной битвой умов и тактики, а кровавой, личной мясорубкой. Эмма, просидевшая за рингом десятки боёв Пола, впервые видела его таким… уязвимым. Он был силён, точен, но его движения словно наталкивались на невидимую стену из холодной ярости. А Макс… Макс был стихией. Неуправляемой, разрушительной. Каждый его удар нёс в себе не просто силу, а накопленную за годы боль. Он не бил – он мстил. Рискуя, открываясь, он шёл вперёд, не обращая внимания на точные джебы Пола.

И она смотрела. Не могла оторваться. Впервые за всё время их отношений её взгляд не следил за уверенными движениями Пола, не искал его взгляда в углу для поддержки. Он был прикован к Максу. К тому, как напрягаются мышцы его спины под мокрой от пота майкой, к резкому выдоху после пропущенного удара, к тому, как он отряхивает голову, сбрасывая с ресниц капли крови и пота. И главное – к его взгляду. Через раз, между раундами, в секундной передышке посреди яростного обмена ударами, его глаза, потемневшие от концентрации и адреналина, находили её в толпе. Не спрашивали. Не молили. Они фиксировали. Как факт. Ты здесь. Я вижу тебя. Ты видишь это.

Пол заметил. Она увидела этот момент – момент, когда всё пошло под откос. В середине пятого раунда, после особенно долгого, тяжёлого взгляда Макса в её сторону, Пол на миг замер, его идеальная защита дала крошечную брешь. Этого хватило. Мощный боковой от Макса пробил защиту и застал Пола врасплох. Он не упал, но отступил, и в его глазах, обычно таких уверенных, промелькнуло сначала недоумение, а потом – жгучее, ослепляющее понимание. Он увидел их. Этот немой, полный истории и боли диалог, который вёлся поверх его головы, прямо посреди его боя.

С этого момента Пол перестал боксировать. Он дрался. Зло, грубо, теряя форму. Адреналин и ярость – плохие советники в боксе. Макс, казалось, только этого и ждал. Он стал холоден, как бритва. Его удары стали точнее, безжалостнее. Он изматывал, ловил, бил. Последний раунд был формальностью. Пол держался на ногах лишь на упрямстве и уязвлённой гордости. Исход был ясен всем.

И вот теперь стоял гул. Гул толпы, смешанный с аплодисментами победителю и сочувственными возгласами проигравшему. Оба мужчины, измождённые, в синяках и ссадинах, спустились с ринга к своим углам. Тренеры засуетились, снимая перчатки, утирая лица, что-то говоря сквозь зубы. Пол сидел на табурете, отвернувшись, его плечи тяжело вздымались. Макс стоял, позволив снять с себя перчатки, но его взгляд уже блуждал по залу, выискивая чёрное пятно у стены.

Пресса, как стая голодных гиен, уже сгрудилась у края огороженной зоны, просовывая микрофоны, щёлкая камерами. Эмма отступила в тень, прислонившись к холодной бетонной колонне. Она чувствовала себя призраком на собственном похороне. Всё её тело было онемевшим, только кулон на шее отдавался горячей, живой пульсацией, словно второе, маленькое, испуганное сердце.

Первым к журналистам подошёл Пол. Его лицо было разбито, над бровью зияла рассечённая рана, которую медик уже начал обрабатывать. Но в его глазах горел не физический pain, а нечто иное – унижение, гнев, обращённый вовнутрь.
«Пол, что случилось после пятого раунда? Вы потеряли концентрацию?»
«Пол, ваш соперник казался мотивированным лично. Была ли какая-то история между вами до боя?»
Пол отвечал сквозь зубы, отрывисто, глядя куда-то поверх голов репортёров. «Нет истории. Сегодня он был лучше. Всё просто». Но его взгляд, острый как лезвие, на секунду выхватил Эмму из темноты. В нём не было вопросов. Там был приговор.

Потом пришла очередь Макса.

Он подошёл медленно, с той же хищной грацией, что и на ринге. Кровь с маленькой ссадины на скуле уже подсохла. Он не улыбался. Просто стоял, приняв позу победителя, который не чувствует от победы никакой радости.
«Макс, впечатляющий возвращение после долгого перерыва! Что вас мотивировало сегодня?»
Макс взял микрофон. Его голос был низким, хриплым от напряжения, но чётким.
«Незаконченные дела», – произнёс он, и его глаза, словно лазерный прицел, нашли Эмму.
Она замерла. Её пальцы впились в шершавую поверхность колонны.
«Вы имеете в виду спортивные дела? Или личные?» – не унимался репортёр, следуя за его взглядом. Часть камер повернулась в сторону, где стояла Эмма.
Макс проигнорировал вопрос. Он смотрел только на неё. Казалось, он видит сквозь простое чёрное платье, сквозь кожу, прямо в ту самую тайну, которую она так тщательно прятала.
«Иногда, чтобы двигаться вперёд, – сказал он медленно, вновь обращаясь к прессе, но не отводя от неё глаз, – нужно разобраться с прошлым. Добить то, что не добил тогда».
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и многозначные. Пол, слушавший это с бледным от ярости лицом, резко отвернулся и направился к раздевалке, отталкивая помощников.

Макс закончил коротко, ответив ещё на пару формальных вопросов, и отступил от света софитов. Но вместо того чтобы уйти в раздевалку, он сделал шаг, потом другой – прямо в сторону тёмного коридора, где стояла она.
Эмма почувствовала, как у неё перехватывает дыхание. Вся толпа, весь шум отдалились, превратившись в фон. Он приближался. Не спеша. Следы боя на лице делали его ещё более опасным и нереальным. На нём был только боксёрский трико и накинутое на плечи полотенце. Он пах потом, кровью, мужской силой и… её прошлым.
Остановился в двух шагах. Близко. Слишком близко. Она видела каждую прожилку в его глазах, каждую крошечную ранку.
Он молчал, изучая её. Его взгляд упал на её руку, всё ещё сжимавшую кулон.
«Ледышка, – его голос был тихим, только для неё, но каждое слово обжигало, как удар. – Ты её носишь. Всё это время».

Он называл её «Ледышка». Только он. Потому что в семнадцать она сказала, что её сердце теперь холодное, как лёд, и никто его не растопит. А он пообещал попробовать.

3.

Эмма смотрела на уходящую спину Макса, пока он не растворился в черном прямоугольнике двери в раздевалку победителей. Каждый его шаг отдавался в ее висках глухим стуком. Потом она заставила себя двигаться. Ноги были ватными, но они понесли ее — не к тому выходу, куда ей хотелось (сбежать, спрятаться, исчезнуть), а в противоположную сторону, к раздевалке проигравших. Долг. Вина. Попытка хоть что-то исправить в этом кошмаре, который она сама, сама того не желая, устроила.

Коридор здесь пахнет антисептиком, пылью и поражением. Дверь была приоткрыта. Она вошла без стука. Пол сидел на лавке, обхватив голову руками. Локти упирались в колени. Спина, могучая и проигравшая, была напряжена до дрожи. Тренер и врач что-то тихо говорили в углу, замолкая при ее появлении.

Эмма взяла со столика завернутый в тонкое полотенце лед и подошла. Не говоря ни слова, она протянула его ему, к распухшей скуле. Он не пошевелился. Она коснулась полотенцем его кожи. Он резко дернул головой, отстраняясь, и поднял на нее взгляд.

Это был не взгляд любимого человека. Это был взгляд человека, которого предали на самом важном для него поле. В глазах, обычно таких ясных и уверенных, бушевала смесь ярости, унижения и ледяного, пронзительного вопроса. Он увидел все. И сейчас он собирал воедино обрывки: ее бледное лицо во время боя, ее прикованный к Максу взгляд, этот чертов кулон, который она никогда не снимала, ее историю про «бывшего парня, который просто исчез».

Он понял. Не все детали, но суть. Она видела, как в его голове щелкают шестеренки, и итог был безрадостным. Она была не на его стороне. Она была зрителем его поражения. В самом прямом и страшном смысле.

«Тихо, — разорвал он молчание, и его голос был хриплым, сорванным. — Просто… тихо. Не надо».

Он взял лед из ее рук сам, грубо, и прижал к лицу, отвернувшись. Это «тихо» прозвучало громче любого крика. Это была просьба исчезнуть. Оставить его одного с его болью, в которой теперь была и ее вина.

Она отступила, словно обожженная. Слова застряли комом в горле. Любые оправдания — «это было неожиданно», «я не знала, что это он» — звучали бы фальшиво и жалко. Она молча собрала его вещи — сумку, мобильный, ключи от машины. Действовала на автомате. Тело выполняло привычные ритуалы: подала врачу бинты, кивнула тренеру. Но ее душа… Ее душа была где-то там, в том коридоре, рядом с другим мужчиной. Она витала как призрак между двумя реальностями: холодным, тяжелым настоящим в этой раздевалке поражения и бушующей, болезненной бурей прошлого, которая только что материализовалась в плоти и крови.

Выехали с арены кортежем: две машины — Пол с тренером в одной, она с врачом и менеджером в другой. Тишина в машине была звенящей, нарушаемой только шумом мотора. Эмма смотрела в темное окно, где мелькали отражения огней города, но видела только его глаза. Ледяные. Узнающие. Полные немого укора и немого же требования.

---

А в раздевалке победителя царила иная буря.

Макс с силой швырнул мокрые бинты в угол. Адреналин еще пылал в жилах, но его уже начало сменять что-то иное — ярость, настолько глубокая и старая, что она проросла в кости.

Она здесь. С ним.
Эта мысль билась в его висках синкопами, повторяясь снова и снова, с каждым ударом сердца, которое все еще колотилось от боя. Он видел ее в первом ряду, и мир на секунду сплющился до размеров ринга. Все его планы, вся концентрация — все это едва не полетело к чертям в тот первый миг. Ему пришлось заставлять себя смотреть на Пола, превращать ее образ в топливо для ярости. Каждый ее взгляд, полный шока и чего-то еще (страха? тоски?), был и кнутом, и ядом.

Он сел на лавку, уронив голову в ладони. Запах пота, крови и разогревающей мази заполнял ноздри. Тело пело от усталости и победы, но в душе была только черная дыра.

Кулон. Боже, она до сих пор носит этот проклятый кулон.
Он сжал кулаки так, что кости затрещали. Подарок, который был символом его первой, самой чистой победы и самых искренних чувств. Он думал, она давно выбросила его. Стерла его из своей жизни, как он пытался (и безуспешно) стереть ее. Но нет. Он мерзло лежал у нее на груди, пока она сидела рядом с ним. С этим пафосным, выхолощенным красавчиком, который боксировал как по учебнику, пока у него не украли женщину прямо из-под носа. Слабак.

Мысли метались, как раненые звери.
Почему она с ним? Наказание? Утешение?
Она выглядит… иной. Все та же Ледышка, но в глазах — не та девчонка, которая смеялась, запрокинув голову. Там тень. Его тень?
Отец… Мысль об отце, даже спустя годы после его смерти, вызывала привычную волну гнева. Это он все сломал. Своим контролем, своими долгами, своей маниакальной идеей сделать из сына чемпиона любой ценой. Ценой ее. Ценой них. Макс тогда был молод, загнан в угол, не мог перечить умирающему человеку, который навешал на него тонны финансовых и моральных обязательств. Он уехал, чтобы разгрести этот ад, надеясь вернуться к ней героем. Но ад оказался глубже. Отец умер, оставив ему не наследство, а лишь гору проблем и клеймо «неблагодарного сына», который не приехал на похороны (он физически не мог, были срочные, грязные дела). А когда, с грехом пополам, выбравшись из этой ямы, он нашел в себе силы написать ей… тишина. Он решил, что она его предала. Что нашла кого-то получше. Что их любовь была для нее просто юношеским увлечением.

И вот сегодня он увидел. Она не просто «нашла». Она сидела с его противником. Носила его подарок. Смотрела на него, Макса, с таким смятением, что в нем закипела дикая, первобытная надежда, тут же задавленная новой волной злости.

«Иногда, чтобы двигаться вперед, нужно разобраться с прошлым. Добить то, что не добил тогда». Свои же слова, сказанные для прессы, отдавались в его голове зловещим эхом. Он говорил о бое. Но в глубине души он знал — он говорил о ней. О них.

Он резко встал, подошел к раковине и с силой обрызгал лицо ледяной водой. Капли смешались с кровью и потом, стекая по изможденному лицу в зеркале. Он смотрел на свое отражение — на этого израненного, ожесточившегося мужчину, которым он стал.

4.

Раздевалка осталась позади, но тишина, звенящая в ушах Макса, была громче любого шума. Адреналин окончательно сменился ледяной, ясной решимостью. Город за стенами арены жил своей ночной жизнью, но для него мир сузился до одного факта: она здесь.

Он вышел через служебный выход, избегая оставшихся фанатов и журналистов. Ночной воздух был прохладен, но он его почти не чувствовал. В кармане зазвол телефон. Родной код города. Не глядя, он ответил.

«Слышал, вернулся и сразу устроил погром, – раздался в трубке знакомый, немного насмешливый голос. Голос Дани, его старого друга, единственного, с кем он поддерживал связь все эти годы, хоть и отрывистую. – В новостях уже показывают. Поздравляю, братан. Или как там?»

«Не за что поздравлять, Даня, – хрипло ответил Макс, садясь за руль арендованной машины. – Она здесь».

На другом конце провода наступила короткая пауза. Друг знал всю историю. От начала до того самого горького «конца», который не был концом.

«Эмма?.. Ты уверен?»
«Сидела в первом ряду. С ним». Макс с силой выдохнул, запуская двигатель. «И на ней… на ней тот самый кулон».

Даня присвистнул. «Вот это поворот. Ну и как, поговорили?»
«Нет. Только взглядами. Ей есть что сказать. И я заставлю её это сделать». В его голосе прозвучала та же сталь, что была в его ударах сегодня.

«Слушай, Макс… – голос Дани стал серьёзнее. – Ты знаешь, где она живёт? Работает? Она с этим Полом сейчас? Лезть туда – это дерзко. Может, остыть?»

«Остывать я уже три года остывал, – резко оборвал Макс. – Она с ним или нет – не важно. Важно, что она ходит с моим знаком на шее и смотрит на меня так, будто видит призрака. Я не призрак, Даня. Я вернулся. И я не уеду, пока не выясню всё».

Снова пауза. Потом Даня вздохнул. «Ладно. Я понял. Остановиться ты не можешь. Значит, надо действовать с умом. Не лезь к ней в лоб сейчас, в эту ночь. Она в шоке, её парень в ярости… Ты только подольёшь масла в огонь».

«Что ты предлагаешь?»
«Перехватить. Аккуратно. Узнать её график. Не через неё. У меня есть пара знакомых в медийной среде. Она же журналистка. Мы можем ненароком выяснить, где она бывает. Кафе, спортзал… А потом – «случайная» встреча. Без его бледной тени за спиной. На нейтральной территории».

Макс задумался, сжимая руль. Признавать правоту друга было тяжело. Ему хотелось прямо сейчас поехать по адресу, который он сгоряча уже начал искать в сети, выбить дверь и потребовать ответов. Но Даня был прав. Так он получит только истерику и вызов полиции. Ему нужны были не крики, а правда.

«Хорошо, – согласился он, чувствуя, как бешенство медленно трансформируется в холодный расчёт. – Узнай, что сможешь. Но быстро. Я не собираюсь ждать месяцы».

«Дай мне пару дней. И, Макс… будь осторожен. Не только с ней. С самим собой. Прошлое – опасная штука».

Они закончили разговор. Макс поехал по темным улицам в свою временную квартиру — стерильную, безличную однушку. Вечер тянулся мучительно долго. Он не мог есть. Не мог спать. Он ходил из угла в угол, и перед глазами снова и снова стояла она: в чёрном платье, бледная, с огромными глазами, в которых читался целый мир боли, который он оставил после себя. Он пил воду прямо из бутылки, чувствуя, как каждый мускул ноет после боя, но физическая боль была желанным отвлечением от душевной.

Он достал старый, убитый телефон, который возил с собой как талисман-проклятие. Пролистал до самого конца галереи. Там были они. Смеющаяся Эмма с мороженым. Серьёзная Эмма, рисующая его портрет на старой скамейке. Он сам — молодой, без шрамов, с беззаботной улыбкой, обнимающий её. Он чуть не раздавил телефон в руке. Где тот парень? Его похоронил отец, долги, чужбина, тяжёлая работа и горькое чувство, что его предали.

Зачем ты носишь кулон, Ледышка? Чтобы помнить? Чтобы мучить себя? Или чтобы мучить меня?

---

Тем временем вечер Эммы был другим видом ада.

Они доехали до его квартиры — просторной, стильной, холодной, как выставочный образец. Пол молча прошёл в спальню и захлопнул дверь. Звук щелчка замка прозвучал для Эммы громче гонга. Она осталась одна в гостиной, в темноте, освещённая только неоновым светом с улицы.

Она не включала свет. Не могла. Её тело совершало автоматические действия: сняла туфли, налила стакан воды, но не пила, просто держала в дрожащих пальцах. Потом села на широкий диван, обхватив себя руками. Тишина в квартире была давящей, но в её голове стоял оглушительный гул.

Мысли кружились, как осенние листья в смерче.
Он вернулся. Он боксирует. Он выиграл. Он смотрел на меня. Он узнал кулон.
Каждая фраза — отдельный удар по её хрупкому внутреннему миру.

Она потянулась за кулоном, сжала его в кулаке. Металл впился в ладонь. Часть моей силы теперь с тобой. Он сдержал слово. Сила вернулась к нему, а она осталась с эхом. И с тайной. С огромной, страшной тайной, которая сейчас, с его возвращением, превратилась в живую, дышащую угрозу.

Она взглянула на дверь спальни. Что там? Ярость? Презрение? Планирование разрыва? Пол не был человеком, который прощает публичное унижение. А сегодня он был унижен вдвойне: на ринге и в глазах своей девушки. Их отношения, и так державшиеся на зыбком компромиссе и её молчании, теперь висели на волоске.

Ей было страшно. Страшно потерять эту иллюзию стабильности, которую давал Пол. Но ещё страшнее было то, что её тянуло не к этой двери, не оправдываться, не утешать. Её всё существо было приковано к тому, другому человеку. К его взгляду, полному боли и гнева. К его словам: «Незаконченные дела».

Она встала, подошла к окну. Город сверкал внизу безразличными огнями. Где он сейчас? Что он думает? Ненавидит ли её? Догадывается ли? Вопросы не давали покоя.

Эмма взяла свой блокнот, тот самый, что был с ней на бою. На чистой странице её рука сама вывела: «Ледышка». Потом с силой зачеркнула эти буквы, почти порвав бумагу. Она не была ледышкой. Она была треснувшим стеклом, которое вот-вот рассыплется от первого же неосторожного прикосновения.

5.

Свет раннего утра не принёс облегчения. Он ворвался в комнату, как наглый взгляд постороннего, выставляя напоказ следы вчерашнего кошмара. Эмма сидела, застыв у окна в гостиной. Она не спала. Каждая клетка её тела гудела от пережитого напряжения, а в голове стоял оглушительный гул, где смешались рёв толпы, хриплое дыхание Макса и леденящая тишина после ухода Пола.

Звук, от которого её сердце прыгнуло в горло, был не щелчком замка. Это был сокрушительный удар кулаком по двери спальни изнутри. Древесина треснула. Потом второй удар. И третий.

Дверь распахнулась, отскакивая от стены. На пороге стоял Пол. Но это был не тот холодный, собранный атлет. Это была воплощённая ярость. Его лицо, искажённое гримасой, казалось чужим. Синяк под глазом пульсировал, ссадина растеклась багровым пятном. На костяшках его правой руки были содрана кожа и запекшаяся кровь — от двери, от стены, от чего угодно.

Он тяжело дышал, его взгляд, дикий и не сфокусированный, метнулся по комнате и нашел её. В его глазах не было пустоты. Там бушевал ад.

«ТРИ ГОДА!» — его голос прорвался хриплым рёвом, от которого Эмма инстинктивно вжалась в спинку кресла. — «Три года я пытался! Строил! Создавал! Я выстраивал наш мир по кирпичику, ты понимаешь?! Идеальный, прочный, чистый мир!»

Он шагнул вперёд, и всё его тело излучало такую угрожающую энергию, что Эмме стало физически страшно. Она видела его злым, холодным, но никогда — таким. Таким безумным от ярости и унижения.

«Я вытащил тебя из той твоей вечной грусти! Я дал тебе стабильность! Безопасность! Я планировал нашу жизнь, как чемпионский титул — с четкой стратегией, без ошибок! А ты…» Он задохнулся, сжимая и разжимая окровавленные кулаки. «Ты всё это время носила в себе его. Как червя. Как болезнь. И вчера… ВЧЕРА ТЫ ПРОСТО ВЫПЛЮНУЛА ЕГО НА МЕНЯ ПРЯМО НА РИНГЕ!»

Он подошёл так близко, что она почувствовала жар его дыхания. Он не кричал больше. Он шипел, сквозь стиснутые зубы, и это было в тысячу раз страшнее.

«Ты смотрела на него. Каждым своим взглядом ты била меня. Ты выбила меня из колеи. Ты отдала ему мою победу. Мою!» Он ткнул себя в грудь. «Ты была моим талисманом. Моим ангелом в углу ринга. А оказалась… пятой колонной. Предателем.»

«Пол, я не…» — попыталась она, но голос предательски дрогнул.

«ЗАТКНИСЬ!» — он взревел, и его рука взметнулась в резком жесте. Эмма вздрогнула, закрыв глаза. Он не ударил её. Он ударил по стеклянной столешнице журнального столика рядом. Раздался оглушительный звон, треск. Осколки брызнули во все стороны. «Ты не имеешь права говорить! Ты своим молчаливым презрением ко всему, что я делал, уже всё сказала!»

Он выпрямился, тяжело дыша, осматривая комнату своими идеальными вещами, своим идеальным интерьером, который теперь был заляпан его кровью и осколками его ярости.

«Всё кончено, — произнёс он вдруг спокойно, но эта спокойность была ледяной и пугающей. — Мой идеальный мир разрушен. И раз уж ты его начала рушить, ты доведешь это до конца.»

Он повернулся и прошёл в спальню. Эмма слышала, как он что-то швыряет, роняет. Через минуту он вернулся. В руках у него была не её сумка. В руках у него была та самая картонная коробка. Тускло-коричневая, с потёртыми углами. Тайна. Её личный ад, который она заперла на самом дне шкафа.

Сердце Эммы остановилось, а потом заколотилось с такой силой, что потемнело в глазах.

Пол держал коробку, как трофей. Как доказательство.
«Это он, да? — спросил он тихо, и в его голосе звенела опасная, почти торжествующая нота. — Его трусливые письма, которые ты перечитывала? Его фотки? Его… что там ещё?»

«Отдай, — прошептала Эмма, поднимаясь на дрожащих ногах. Вся её душа была криком. — Пол, отдай это. Оно не имеет значения!»

«Не имеет? — он ухмыльнулся, и эта ухмылка была чудовищной. — Для тебя — имеет. Это твоё священное. Твой алтарь прошлому в моём доме. Знаешь что? Теперь это моё.»

Он не отдал коробку. Он поставил её на пол у своих ног, сверху положил свёрнутый в рулон какой-то постер. Потом медленно, демонстративно, поднял ногу в тяжёлом кроссовке и наступил на коробку. Не с силой, чтобы раздавить, а так, утверждая владение. Унижая.

«Ты уходишь. Прямо сейчас. Берёшь свои тряпки и уходишь на улицу. К нему. К своему призраку. Посмотрим, насколько он реален, когда тебе негде будет спать, — его голос стал сладким, ядовитым. — А это… это останется у меня. На память. И чтобы ты помнила: твой идеальный мир, который я построил, ты разрушила сама. И я тебя из него вышвырну, как мусор. Как ты и заслуживаешь.»

Он повернулся и снова направился к выходу, на ходу надевая куртку. На пороге он обернулся.
«И если ты, или твой вернувшийся герой, подумаете прийти сюда… Я выкину это в мусоропровод на твоих глазах. Или, может, отдам какому-нибудь папарацци. Интересно, что они найдут?»

Дверь захлопнулась. Эмма стояла посреди комнаты, окружённая осколками стекла и собственной разбитой жизни. Дрожь била её так сильно, что зубы стучали. Страх за себя сменился всепоглощающим, животным ужасом за то, что в той коробке. Он был прав — это было её священное. И теперь оно в руках обезумевшего от ярости человека, который только что показал, на что способен.

Она почти побежала в спальню, насколько позволяли ватные ноги, и стала сгребать вещи в чемодан, не глядя, не складывая. Ей нужно было бежать. Из этого дома. От этой ярости. Но как бежать, когда он держит в заложниках самое ценное и самое страшное, что у неё есть?

Выйдя на холодную улицу с чемоданом, она поняла, что не просто бездомна. Она — в осаде. С одной стороны — яростный, мстительный Пол с её тайной в руках. С другой — Макс, чьё появление всё это запустило и чей взгляд сейчас был единственным якорем в этом хаосе, одновременно и спасением, и причиной всех бед.

И она, как и предсказывал Пол, пошла не к родителям и не к друзьям. Её ноги, предательски помня старую привычку, сами понесли её к единственному месту, где она могла хоть как-то думать. К круглосуточному кафе «У Бертрана». Она шла, не чувствуя холода, сжимая в кармане кулон так, будто он мог защитить её от всего, что грядет.