Ноль в ладонях Будды

0.Пролог — Весна, 2042

Коан 1. «Собака Чжаочжоу»:

Монах спросил мастера Чжаочжоу: «Есть ли у собаки природа Будды?»

Чжаочжоу ответил: «Му!»

>

Я вышел из своей одинокой кельи на склоне Эмэйшаня — места, куда десятилетиями не ступала нога чужака. Внизу раскинулся Лэшань: когда-то цветущий город у подножия горы, теперь обнажённый, мёртвый треугольник полуразрушенных кварталов. Под ливнем на обрушенных фасадах вспыхивали и гасли сломанные голограммы, словно последние вздохи чужой жизни.

Холод стекал по ладоням — пронизывающий, как ветер с вершины горы, скованный в суставах напоминанием о долгом времени без движения и без чувств. В голове мелькнула строчка кода моей системы самоконтроля:

if (heartbeat < threshold) shutdown()

Она сталкивалась со старым дзэн-коаном: «Как звучало бы эхо без звука?» — и в этой раздвоенности я искал ответ.

Подо мной — каменные ступени к гигантскому Будде, иссечённые трещинами, по которым стекали ржавые ручьи из остатков рекламных панелей. Световые фасады небоскрёбов давно погасли, а мандалы на храмовых стенах стерлись до едва различимых линий. Внезапный треск — обрушившийся с утёса кусок бетона — вернул меня к крику старшего брата и к тонкому шраму на левом запястье. Сердце забилось быстрее, и я ощутил тяжесть сомнений, горящих в груди, как искры на сухой ветви.

Я уселся на обветшалую скамью у обрыва, закрыл глаза и позволил дождю и грозе взять верх над мыслями. Вдалеке потрескивала древесная кора, и одинокий лист бамбука плавно скользил вниз, напоминая о мимолётности всех форм. Желание уйти в дзэн и больше не вмешиваться казалось безопаснее, чем попытаться спасти этот мир. Но сомнение не отпускало: было ли бездействие спасением или предательством?

Открыв глаза, я направился к обветшалому входу храма. Каждый шаг казался последним — будет ли он гвоздём в крышку моего гроба или началом пути, способного изменить судьбу?

Я присел на покрытый мхом камень у внутреннего двора заброшенного храма. Пальцы машинально коснулись шершавой поверхности, и в груди, в солнечном сплетении, что-то болезненно дрогнуло — будто внутри запускался древний, разбалансированный гироскоп. Ладони покрылись холодным потом, тонким, как роса на склонах Эмэйшаня.

В памяти всплыла старая метафора:

"Пустота ничего не весит, но держит всё на своих руках."

Я знал это слишком хорошо.

Где-то за стенами храма металлически прожужжал дрон. Звук был слишком знаком — тот самый, что однажды унёс брата вдаль, в чужой степи, в последнее утро его жизни. Через мгновение послышался хлопок: дрон врезался в каменную кладку, и стены содрогнулись от приглушённого взрыва.

Я поднял голову. Надо мной нависали плиты сорванного потолка — растрескавшиеся, тяжёлые, готовые в любую секунду рухнуть. Даже храм, казавшийся прибежищем от хаоса мира, мог обернуться ловушкой. Всё было временным.

Внутри меня спорили два голоса. Один шептал: "Останься здесь. Уйди в растворённость. Дай миру рассыпаться самому." Другой — более тихий, но упрямый — твердил: "Если не ты, кто ещё понесёт этот груз?"

Я сжал кулаки, вдавливая их в колени, пытаясь удержать в себе дрожь сомнений.

Закрыл глаза. Начал медленно считать вдохи:

"Один... два... три..."

Каждый счёт уводил глубже внутрь — туда, где нет ни памяти, ни предчувствий, только тусклый, живой ритм настоящего.

Но когда я снова открыл глаза, ветер ворвался в зал, поднял пыль, и тонкие ленточки света затанцевали на треснувшем полу. Сердце сжалось, разрываясь между молчаливым отступлением и необходимостью действовать.

Я остался сидеть на камне, замерев на краю следующего шага, не зная — будет ли он началом спасения или очередным камнем в обвале разрушения.

Я вынул свёрток из складок своей кашаи. Пальцы скользнули по шероховатой, лоскутной обшивке. Я едва развернул её — и задержал дыхание.

В теле сгустилась тяжесть, плотная, как ртуть. Я ощущал, будто заперт внутри самого себя. Ладони стали скользкими, покрылись холодным потом — смесь страха и сострадания проступала сквозь кожу.

В голове вспыхнул знакомый фрагмент кода:

validate(signature) ? grant_access() : alert("Integrity compromised")

За ним эхом прозвучал коан: "Как узнать форму, не увидев пустоты внутри?"

Мой взгляд зацепился за тонкий узор на лоскуте. Линии гравировки напоминали орнамент на медали брата — ту самую, которую отец показал мне после его смерти. В этот миг из-под разбитого свода потолка, с какой-то ледяной насмешкой, звякнула одинокая капля воды — как последний удар по нитям, державшим мою веру.

Я сжал свёрток крепче, но тут же ослабил хватку, словно опасаясь навредить чему-то невидимому внутри.

Внутри меня снова вспыхнули два пути. Один — оставить всё как есть, вернуться в молчаливую пустоту отрешения. Другой — открыть свёрток, рискнуть, вступить в бой за то, что, быть может, ещё можно спасти.

Я закрыл глаза. Медленно, словно пробираясь сквозь вязкую темноту, начал опять считать вдохи:

"Один... два... три... четыре... пять..."

С каждым счётом внешний мир таял, сводясь к монотонному ритму сердца, где не было ни прошлого, ни страха, ни вины.

Я снова открыл глаза. Свёрток лежал в моих руках, живой, словно сердце, которому предстояло решить, жить или замереть навсегда.

Я замер, удерживая его в ладонях, не в силах определить: сорвать ли печать и принять тяжесть выбора — или навсегда отпустить.

Свёрток тяжело лежал в моих ладонях, как память о чём-то, что уже нельзя было спасти.

Снаружи шёл дождь — тот же самый, что лил тогда, когда я ещё верил в исправимость мира. Когда я думал, что можно остановить боль, выровнять кривые линии судьбы, переписать ход истории, словно сбойный код.

Но в пустоте нет кнопки «откатить».

Нет команды «исцелить».

Есть только осознание: каждый миг, в котором ты хотел изменить мир, уже стал осколком. И кровь на его краях — твоя собственная.