Новое искусство

– Севастьяна вывешивают только за его осенние пейзажи, – Катрин старалась рассуждать смело, но после каждой фразы делала паузу, ожидая реакции Дениса, – и теперь он не пишет ничего другого. Но зато его манера стала узнаваема, особенно в последних работах.

– А чем отличаются ранние? – Анжела воспользовалась одной из пауз, чтобы в пику подруге начать противоречить. – Он не придумал ничего лучше отражений в лужах...

– А слыхали про казачков? – Денис абсолютно бестактно прервал изящную беседу, хлопнул себя по колену и разразился гомерическим хохотом. Однако сегодня ему было позволено все. – Один из этих пакостников, – Денис взялся восполнить пустоту в рюмках и нещадно орошал коньяком кухонный стол, – заявился в галерею на Литейном… капельку… встал супротив Филатовской «Мадонны №32» и давай швыряться в нее тухлыми яйцами! Понятное дело, скандал, паника, журналисты! И… выходит бабка с ведром и шваброй. – Денис начал совершенно непохоже изображать бабку, но без улыбки на его кривляния смотреть было невозможно. – Так вот! Неизвестно откуда выпрыгивает сам Филатов собственной персоной и кричит бабке: «Не трожь искусство! Перед нами конфликт творца и черни! Интеракция!»

Денис давился от смеха, стучал кулаком по столу, заходился истерическим кашлем и, глядя на него, даже Артур, с лица которого весь вечер не сходила постная мина, не сдержал вялой ухмылки. Он был искренне благодарен своему другу, который в хвост и в гриву ругал галерейщиков, и со своей стороны старался не слишком уж портить праздник. Оба они знали, что их дружба гораздо важнее прихотей переменчивой фортуны. Но все же, картины Артура теснились под старой простыней в соседней комнате, а сразу три работы Дениса были отобраны для выставки в Арт-Пассаже на Литейном.

Катрин и Анжела вернулись к разговору о высоком, демонстрируя широту познаний и утонченность вкуса, но Денис вновь варварски нарушил галантный ход светского диспута. Он шумел, горячился, размахивал руками и постоянно призывал Артура в свидетели.

– Я никогда не признаю искусством то, что мне не нравится! – под девичий визг Денис кропил кухню коньяком и продолжал ораторствовать. – То, что не возвышает меня, не возвеличивает над природой и самим собой, что не оставляет в моем сердце след, которым я стану дорожить и являть только избранным как самую великую драгоценность! Мое кредо – я сам! Нет! К дьяволу меня! Вот человек, чьему вкусу я всецело доверюсь! – и новоявленный Демосфен наградил Артура дружеской оплеухой. – И если он скажет, что я рисую дрянь, то я без промедления сожгу эту дрянь, потому что она и есть дрянь!

Артур, кисло улыбаясь, возил по столу пустую рюмку и думал: «Как же так получилось? Я был лучшим. Меня хвалили, ставили в пример. Профессора Академии в один голос пророчили мне блестящее будущее, а Дениса, прогульщика, лентяя и хулигана, в лучшем случае обходили молчанием. Многие мне завидовали, и ведь было чему. Куда же все делось?»

Коньяк покрыл дно его рюмки, поднялся до краев и уже готов был прорвать пленку поверхностного натяжения, когда Артур выпал из сонмища своих печальных дум и под хруст стекла встряхнул головой и присоединился к общему веселью. Девушки смеялись, обнажая свои длинные бледные шеи, тусклый свет пыльной лампочки под потолком отражался в их серьгах, а Денис в своем красноречии забрел в такие дебри, из которых уже неспособен был выбраться.

– Можно просто начертать на холсте слова «восторгайся, глупец, перед тобой прекрасное». Точка! Не это ли мы делали до сих пор, – вопрошал заплетающимся языком трибун-живописец, – когда наполняли раму образами, понятными лишь разуму? Через его посредство мы пытаемся достичь центра наслаждения, где бы он ни был спрятан. Но есть путь короче! Цвет? Форма? Движение? Не знаю! Но знаю, что в этом главная задача искусства будущего – найти кратчайшую тропу и явить миру эстетическое совершенство, Абсолют прекрасного!

Артур, наконец, расслабился и отправил свое утомленное рефлексией сознание в свободное падение. Отдельные голоса и сообщаемые ими истины потонули в гомоне дружеского хохота, в сладком дурмане белозубых девичьих улыбок. Денис попеременно обнимал то прекрасных муз, то единственного человека, который его понимает, а фужеры наполнялись и опустошались со всевозрастающей скоростью. Даже несмотря на то, что виновник торжества категорически отказывался принимать поздравления и пить за здравие современного искусства. В своих жарких, хоть и нестройных и к тому же непрестанно заглушаемых смехом речах он превозносил дружбу, любовь, милых дам, вдохновение и проч. и проч.

Незаметно подкралась полночь, и гости Артура засобирались, чтобы успеть до закрытия метро. Катрин и Анжела спешно наводили порядок на столе, устраняя последствия Денисовых эскапад, а сам разрумянившийся вакхант подбадривал дружескими словоизлияниями вновь загрустившего хозяина.

– Давно хотел спросить тебя, что там? – Денис указал на тяжелую стальную дверь, закрывавшую несуразно прорубленный проем в стене кухни.

– Не знаю, – Артур невыразительно пожал плечами.

– Сколько ты уже живешь тут? – Денис не дал Артуру ответить и заключил: – Ты живешь тут тысячу лет и не удосужился узнать, что спрятано за этим таинственным порталом в неизвестное? В этом твоя проблема, брат. А впрочем, не слушай меня. Я пьян и несу чушь.

Друзья снова рассмеялись и в сопровождении девушек направились к выходу по длинному коридору коммунальной квартиры. Заключительные объятия, шутки, но время уже позднее, и шумное веселье неумолимо удалялось от Артура в глубины лестничного колодца.

Не сказать, чтоб Артур серьезно надеялся на то, что одна из девушек останется, но определенно не исключал такой призрачной вероятности. «Что им, в конце концов, ловить с таким неудачником? – вынес он сам себе безжалостный приговор. – Нет, с Катрин все ясно. Она весь вечер смотрела Денису в рот. Но Анжела? Зачем она вообще приходила? Поумничать, что ли? Анжела… Какая она к черту Анжела? Аня, наверняка. Нюра».