Новоселье

пролог

Ну, что, друзья, начнём?!

В одном тёмном-претёмном городе… в тёмном-претёмном доме… в тёмной-претёмной квартире – согласно соответствующему утвержденному всеми инстанциями техническому плану – располагалась ванная комната, в которой – тоже было жуть как темно…

Но, если честно, никакой темноты в нашем городе… мягко говоря, не наблюдалось… Дело происходило ранним тёплым июльским вечером, небо было ясным – и улицы города тонули в красноватом отблеске яркого заходящего солнца… Короче, было нереально светло… Ну, и, следовательно, светло было и в нашем доме, и – в квартире… А вот в ванной комнате…

Там в кромешной тьме лишь нервно мигала тусклая лампочка, освещая искажённое ужасом лицо героя нашего романа, которого, кстати, и звали Романом (или – просто Ромой) молодого симпатичного человека, двадцати пяти лет от роду, сидевшего в ванной в очень неудобной позе… Тело его напоминало латинскую букву S, ну или что-то близкое к ней (во всяком случае, в русском алфавите такая буква – точно отсутствует). Ноги Ромы, перетянутые скотчем, свисали за бортиком ванны, а связанные тем же способом руки – нависали над его головой.

Как уже было сказано, лицо Ромы перекосило от ужаса – рот, открытый в немом крике, на голове – стоящие дыбом всклокоченные волосы, и – выпученные, готовые выскочить из орбит, глаза… Что ещё?... Ах да – ещё по щеке Романа сползала тяжёлая мужская слеза… И что – мужчины тоже плачут! Тем более, в случае Ромы, иной товарищ –не только бы разрыдался, но вообще, наделал бы в штаны, причем – основательно…

Ведь рядом с нашим героем, в той же самой ванной, в неестественной позе, с неправдоподобно вывернутыми в разные стороны руками и ногами застыло бездыханное тело мужчины средних лет в дорогом костюме… Его голова склонилась на грудь, так что лица не было видно, но на его макушке – слегка уже седоватые волосы слиплись от запёкшейся крови, продолжавшей капать на его двубортный пиджак.

А ещё эта лампочка… Она без перерыва моргала и моргала, точно посылая кому-то, при помощи азбуки Морзе, сигнал – два коротких проблеска, три длинных, а затем после паузы – наоборот… Впрочем, пугало Рому не тело рядом и уж тем более не азбука Морзе, его пугало – собственное отражение, выхваченное из тьмы вспышками лампочки, – на широком блестящем лезвии огромного ножа…

Ведь прямо над Ромой, в медицинском халате и с огромным тесаком в руках, застыл… ну, назовем его пока – «некто»… И, хотя я и знаю, кто это – об этом позже… Ну, сами понимаете, закон жанра, и – всё такое…

– Ну-с, начнем… – доверительно произнес «некто».

– Нет… нет… не надо! Нет! – забормотал Рома хриплым голосом, захлебываясь от ужаса, при виде поднимающегося над своей головой огромного лезвия.

- Пора… – оскалился «некто» в безумной, жуткой улыбке.

– Неэээт!!! – закричал Рома так, как никогда в жизни не кричал.

Вы, уважаемый и горячо любимый читатель, наверное, уже задаётесь вопросом – что же довело нашего симпатичного молодого Рому до такого кровавого финала? Ну, рано или поздно – узнаете… И, скорее всего, не поверите, хотя эта история– чистейшая правда… От начала и до конца… Честно-честно…

Ну а мы пока оставим нашего героя прямо в ванной, как говорится, – «на самом интересном месте»… и перенесёмся на пару дней вперед – в ту же самую квартиру… Тогда она и правда была плохо освещена…

Глава 1. Очная ставка

Итак, два дня спустя…

Несмотря на то, что за окном стоял прекрасный солнечный день – в гостиной царил полумрак. В редких лучиках, с трудом пробивающихся сквозь щели между плотно закрытыми оконными шторами, лениво кружились пылинки, оседая на большой угловой диван и симпатичный журнальный столик. Квартира казалось очень уютной, если бы не… Да, если бы не большие бурые засохшие пятна крови, находящиеся в центре обведённых белым мелом контуров двух человеческих тел… Судя, по всему, мужских.

Именно на них, молча, нахмурившись, смотрели два полицейских в форме.

Первый – плотный мужчина лет сорока пяти, с напряженным, усталым взглядом, залысинами и – погонами майора, был опытный «следак» Степан Эдуардович Сулин, которого за глаза сослуживцы величали просто, но уважительно – СЭС.

Второй, моложе его лет на двадцать, с погонами старшего лейтенанта и юношеским задором, три года назад окончивший «Полицейскую Академию», и пусть и не ту самую – американскую, а нашу отечественную… Этот достойный юноша обладал весьма редким именем – Пафнутий… Да-да… Пафнутий Ильич Пирикин… Дело в том, что матушка его была особой очень уж набожной, ну и имя единственному ребенку выбирала тщательно, со смыслом и любовью. Означало же редкое имя «Пафнутий» - что-то вроде «прославленный» или «почитаемый»… Да, вот как бывает… и имя хорошее, светлое, а как жить с ним, с именем этим… в современном мире… Впрочем, матушка особо и не задумывалась – то ли надеялась на Божий промысел… а, может и вовсе не понимала таких сложностей – ведь для неё, дома, он был просто – Пафа… Пафик…

В детстве судьба отнеслась к Пафнутию весьма сносно – к его неимоверному счастью, в садике, дети думали, что у мамы Пафы просто проблемы с дикцией, и она не выговаривает букву «ш», а потому выбрали для себя понятный им эквивалент – Паша… Кстати, при знакомстве Пафнутий до сих пор представлялся Пашей – так ему было проще. Это что, у меня знакомый один, его вообще зовут Варфоломей, так он всегда представляется Евгением… Но – это уже другая история… Короче, Пафнутий, был Пашей и в школе – перешло из садика по наследству… Но в Академии, а потом и с острыми на язык его коллегами-следаками такое уже не прокатило!

Тут уж карма имени, настигла беднягу Пафнутия, как морская волна при шторме – окатила с ног до головы… В Академии его имя склонялось и пересклонялось всеми возможными и невозможными способами, цензурными и нецензурными, обидными и совершенно невинными… Конечно, Пафнутий мог бы сменить ненавистное имя, но – память о матери, к тому времени уже умершей, не позволяла ему это сделать…

В отделении же его сначала прозвали Паф-Паф, а потом – Пиф-Паф… Ну, и пока – так и оставалось…

– Может, раздвинем шторы? – спросил Пиф-Паф, потирая глаза.

– Не-не, давай пока без света… - поморщившись, севшим голосом, тяжело дыша, сказал СЭС. – Вчера перебрали у прокурорских, - он щёлкнул пальцем по шее. – Башка раскалывается... – и тут же зажмурил глаза.

Пиф-Паф понимающе кивнул.

СЭС страдал. Сильнейшее похмелье – его тошнило, мутило, трясло… СЭС казалось, что в его темечко, с чудовищной силой, всей своей массой давит огромная чугунная плита… и вот-вот готовая его расплющить. Он задыхался – его реакция на запахи были куда сильнее, чем у пребывающих в токсикозе беременных дам. Но пуще всего СЭС боялся света –боялся, что тот ворвется в его темные недра и вызовет из глубин желудка вчерашние грехи, а потом они – единым порывом, выплеснутся, вырвутся, точно раскаленная лава из вулкана, наружу…

Впрочем, причиной его плохого самочувствия было не только похмелье… Во-первых, СЭС выпил-то не так уж много (по его меркам), так как вернулся домой на своих двоих, пусть и покачиваясь, пусть и не попадая сразу в дверной проём, но всё же сам – без чьей-либо помощи! Но супруга, с пониманием относившаяся к его работе и знавшая о побочках тяжкого труда в виде встреч с прокурорскими, генеральскими и прочими важными шишками… Но в этот раз что-то пошло не так…

– Ах, ты кобель! – взревела его жена диким голосом и влепила пощёчину. – Хрен ты старый! Всё туда же?! – заорала она и вцепилась в его и без того, реденькие волосы. – Гад паршивый!

В общем, вскоре, «паршивый гад» был грубо выставлен из собственной квартиры. Но перед тем как захлопнуть дверь, жена выкрикнула:

– Помаду хотя бы вытер, паскуда! И ширинку, скотина, застегни!

Опешивший СЭС, с полыхающими щеками и всклокоченными волосами, прислонился к стене.

«Да пошла ты… Какая ещё помада?» - пронеслось у него где-то в улочках и переулочках его хитро сплетенных, а сейчас слегка размякших от алкоголя извилин.

Он автоматически вызвал лифт. Зашел в него – нажал на первый этаж. В кабине лифта было зеркало, и СЭС внимательно осмотрел лицо – никакой помады. «Вот же дура-баба! – с раздражением подумал он. – Черти чего придумает, а мне – потом расхлебывать!». Тут он вспомнил про расстегнутую ширинку и начал её застегивать. Ну и так, невзначай, глянул вниз – тут он обмер… Алый след от губной помады был именно там… по обеим сторонам молнии на ширинке…

«Мать моя…» - пронеслась обжигающая мысль.

СЭС икнул, быстро застегнул ширинку, плюнул себе на ладонь и попытался вытереть след от помады. Не получилось – помада не оттиралась… Тогда СЭС начал тереть основательно – изо всех сил… В этот момент двери лифта открылись – на первом этаже стоял со своим палевым догом его сосед из квартиры напротив.

– Доб-р-ы… - пробормотал сосед, видя манипуляции СЭС. Последняя буква так и застряла у него где-то между гландами и вставной челюстью. А его дог, услышав непонятные интонации хозяина, угрожающе зарычал.

СЭС что-то буркнул в ответ, выскочил из лифта и бросился прочь. По дороге купил влажных салфеток в ближайшем магазине, и когда доехал до отделения – вытер, наконец, злосчастную помаду, но, видимо, расстарался так, что весь пах у него был мокрым. Так что коллеги ещё долго потом говорили: