Ну здравствуй, милая моя

Глава 1

Глава 1

Девица сидела неподвижно, и мне в общем-то не было никакого до неё дела. Ну сидит на скамейке, так никто и не запрещал. А что сидит напряжённо и на самом краешке, так то к психологам разбираться. Мне-то что?

Оценив масштаб детской площадки, решил зайти с тылов. Мегера могла заныкаться как под бортиками песочницы, так и под каруселью. За густым кустарником по периметру тоже могла сховаться. А он колючий, зараза.

Мегера — это кошка Хрыча. Красивая породистая персидская кошка от известных в городе заводчиков, но больная на всю голову и с мерзким характером. Под стать хозяину, надо заметить. Никакая другая нормальная кошка Хрыча не вынесла бы, а эта уже седьмой год ему руки полосует и ноги кусает, а он ее за это уважает.

Я помял багет в руках. Отломал горбушку и задумчиво похрустел свежей зажаристой корочкой. Вкусный багет. У Мегеры губа не дура, она признает только свежий багет и только из определенной кондитерской. А ещё она ест корм определенной марки, весьма не дешёвый, и спит на хозяйской подушке. При такой шикарной жизни чего ее дёрнуло воли понюхать, не понимаю.

Но факт остаётся фактом: вчера Мегера дала стрекоча. Хрыч выносил мусор и не закрыл дверь. Сразу пропажу Мегеры не заметил, обнаружил уже ближе к вечеру.

А сегодня мне досталось. Хрыч брюзжал и выколупывал мой мозг чайной ложечкой. Мы на пару с мозгом сопротивлялись, ибо воскресенье — законный выходной, но Хрыч оказался сильнее.

И вот я, жертва домашнего насилия и тирании, стою на детской площадке под деревянным грибком и пытаюсь решить: имитировать поиски Мегеры или черт с ней, сама придет?

Девица на скамейке дернулась, я скосил глаза.

Привычка, вбитая в подкорку — следить за объектом.

Девица угрозы не представляла. Обычная, глубоко беременная, выгуливающая свой живот на свежем воздухе. Тем более погода располагает, солнышко светит, птички поют.

Только синюшные губы на белом лице выглядели болезненно.

Я отломил ломоть багета и засунул в рот. Девица гулко сглотнула и резко отвернулась. Ну, ясно. Голодная, нищая. Одежда чистая, без дыр, но прям видно, что с чужого плеча. Футболка болтается на плечах, натягиваясь на животе, пластиковые шлепки на пару размеров больше, обтрепанный серенький рюкзачок, лямки которого пришиты синими нитками. Волосы, собранные в хвост, отрезаны неровно, как будто сама ножом их обкорнала.

И вот нафига мне эти наблюдения?

Я подошел ближе и молча протянул оставшуюся половину багета.

Девица дернулась и попыталась отодвинуться.

— Бери.

— Не надо, спасибо, — пролепетала, жадно смотря на багет. Но гордость — это вам не фига с маслом.

Девица попыталась встать, подхватив свой рюкзак, но то ли резко встала, то ли реально на грани голодного обморока, но словить я её успел уже почти на земле.

И вот на кой черт мне эти приключения, а?

Девица оказалась очень даже лёгкой, несмотря что беременная. Я оттащил ее в квартиру, хотя разумнее было бы вызвать скорую.

— Нашел? — Выскочил Хрыч, когда я тихонько грохнул ногой по двери. — Это ещё что такое?

Вот ради его совершенно офигевшего выражения лица и стоило тащить девицу.

— Карма твоя, — обошёл Хрыча и в гостиной уложил девицу на диван.

— На мусорке подобрал?

— На детской площадке. Чёрт, багет потерял в подъезде. Сходи, подними.

Хрыч кривится, пытается принюхаться.

— Да не бомжиха она.

— Аа...

— Вены чистые, алкашкой от нее не несёт. Визуально не наркоманка.

Не то, чтобы я был спецом, этим у нас всё-таки медики занимаются, но повидал всяких по долгу так сказать работы.

— Хм. — Хрыч подходит ближе к дивану, куда я сгрузил девицу. — А ничего такая. Симпатичная. И с пузом уже.

Единственная тема, которую не использовал Хрыч, как способ меня задеть и унизить, это тема деторождения. Нет, Хрыч не знал такое слово, как деликатность, просто считал, что его единственный сын не удался настолько, что лучше о нем не вспоминать. И эта бездетность, пусть и по разным причинам, нас с Хрычем как будто примирила и уравняла в его глазах.

— Иди, тащи нашатырь, и скорую вызывай. Так-то чего на неё любоваться? Чай не картина, — в привычной своей манере приказал Хрыч и уселся в кресло.

Нашатырь нашелся в аптечке. Девица пришла в себя быстро. Чай и пирог из рук Хрыча приняла менее подозрительно, чем багет от меня.

— Ты иди, Марусеньку ищи, — выставил меня Хрыч, а я в который раз удивился, как можно было Мегеру назвать Марусенькой, и какой же всё-таки Хрыч хамелеон. Втираться в доверие он умел. Никто, кроме меня и сына Хрыча, наверное и не знал, какой он настоящий. А может, и мы не знали. Просто ви

дели Хрыча ещё с одной его стороны.

Глава 2

Глава 2

— Твою неудачную шутку я оценил, — встретил меня Хрыч на пороге, когда я втащил в квартиру грязную, вонючую и упирающуюся всеми четырьмя лапами Мегеру.

Её я откопал реально на мусорке. А ещё породистая кошка называется! А с каким наслаждением она тащила из бака рыбный хребет. Дорогой супер сбалансированный корм она харчила с выражением вселенского презрения на морде, а хвост селёдки жевала, мурча от восторга.

— Я рад, — всунул Мегеру в руки хозяину. — Ну, я пошёл.

— Ага. Скорую встреть у ворот, — Хрыч рассматривал свою кошку на вытянутых руках, морщил нос и кривил морду.

— Довёл-таки девицу!

— Не я, — Хрыч перевел взгляд на меня. — Жизнь довела. И роды преждевременные начались. Так что скачи, встречай. Уже должны подъехать. А мы аккуратно сейчас спустимся.

Ну я поскакал встречать машину скорой у ворот, дал отмашку охране, чтоб пропустили внутрь двора. Из подъезда уже вышел Хрыч, ведя под руку девицу. Облезлый рюкзачок вынесла Прокурорша. Вообще она наша соседка, бодрая ещё пожилая дама — Раиса Мефодиевна, наша главная по дому. Всегда в курсе всего происходящего. Вроде и не лезет сама, а народ к ней идёт за помощью.

А дурацкую привычку всем давать клички привил мне Хрыч. Он-то и прозвал Раису Мефодиевну Прокуроршей.

— Стас, какой ты молодец. — Кинулась ко мне соседка. — А я в окно смотрю, девушка сидит на площадке. А я ее не знаю. И как только зашла к нам? Наверное, вместе с кем-то. Я хотела выйти да закрутилась что-то. А потом глядь в окно, а девушку уже и нет. А это ты, оказывается, ей помог. На-ка держи. Там документы её, — она сунула мне потрёпанный рюкзак.

Пока меня забалтывала соседка, Хрыч уже усадил девицу в машину скорой помощи. Ты же смотри: сам вышел, помог.

— Стас, сопроводи, — кинул мне.

А мне лучше с незнакомой девицей в роддом, чем с Хрычем Мегеру отмывать. Поэтому я тоже сел в машину.

— Везём по прописке? По контракту? — интересуется врач, заполняя какие-то бумаги, переписывая данные из паспорта, полиса.

Перевел взгляд на девицу. Она лежала на каталке тихо, обхватив живот руками.

— По прописке.

Врач пролистнул до разворота с пропиской.

— Угу. Ясно. — Он открыл окошко, разделяющее салон и кабину, и бросил: — В ближайший. Местная.

Не знаю, что подумали врачи, но мне вопросов о моей роли не задавали. По приезду на место попросили проводить.

В приемном покое роддома мне бывать не доводилось. И не сказать, что мне понравилось. Шумно, метушня какая-то, народ мечется, медперсонал мельтешит. Я попытался слиться потихому, но не вышло. Девица, имя которой я так и не узнал, вцепилась в меня мертвой хваткой. Ей сказали присесть на стуле и подождать, пока оформлять будут. Вот мы и сидели. Потом подошла медсестра, забрала документы, подхватила девицу под локоток и с удивлением уставилась на меня.

— Вещи с собой?

Я развел руками. Я еле высвободился из хватки и уже считал себя свободным, а тут какие-то вопросы.

— Потом привезёте? — не отставала медсестра.

Я посмотрел на девицу, она поступила взгляд и тихо отозвалась:

— Я без вещей. Нет у меня.

Медсестра окинула её взглядом, потом меня, хмыкнула как-то презрительно и заявила:

— И где только таких штампуют...

— Что, простите? — не очень вежливо переспросил.

Не стоило, конечно. Надо было драпать домой и забыть случившееся как сон, но меня задело, как на меня ярлыки навесили. С детства терпеть это не мог. То, что воспринимали меня, как сына непутёвого отца, позже как дедова внука. А вот должен был я соответствовать чьим-то представлениям, иначе выходило что-то не то.

— Где, говорю, гнездо, из которого вы такие лезете, — повторила громче медсестра. Она явно не сомневалась в своих выводах и решила поучить меня жизни.

— Такие это какие?

— Татьяна Анатольевна, — ещё одна сотрудница роддома откликнула воинствующую медсестру, — третий родзал. Доведешь?

Медсестра отстала от меня и потащила девицу дальше по коридору.

Плевать ядом в спину недалёкой женщины не стал, развернулся на выход.

— Асоргин!

Меня передёрнуло от голоса. Думал, что столько лет прошло, я и не узнаю. Но нет. По спине прокатился озноб, следом накрыла волна жара, как после укола хлористого. По позвоночнику пробежал разряд тока. Я дернулся и медленно повернулся на голос.

— Ты на малолеток переключился? — Насмешливо. — И так-то она не в твоём вкусе.

Молчу, рассматривая. Свалить все на то, что обозналась, не вариант.

— Привет, Асоргин.

— Ну здравствуй

, милая моя, — язык выдал вперёд мозга.

Глава 3

Глава 3

«Милая моя, солнышко лесное,

Где, в каком краю свидимся мы снова...»

Этой песне меня научил в учебке товарищ. Он её единственную знал от начала и до конца, остальное — только огрызками, типа первый куплет или только припев. Потом за время службы я значительно расширил свой репертуар, но «Милая моя...» осталась навсегда в моей душе как напоминание о молодости и Неське.

Мы познакомились на дискотеке. Я с ребятами оттягивался в увольнительном, а Неська с подружкой отмечали успешно сданные экзамены в медицинском училище.

Заметить на танцполе в общей массе двух внешне ничем не примечательных девчонок было бы трудно, если бы не завязавшаяся вокруг них драка. Мы с пацанами, не сильно думая и разбираясь, вмешались. Один из нас получил перелом челюсти, до конца лета пил через трубочку перетертые супчики, которые ему таскала из дома сестра, и молчал на построении, едва выдавливая «Есть» и «Так точно» при встрече с начальством. Второй тогда обзавелся шикарным бланшем на правом глазу. Ну а я влюбился.

Девицы, не дожидаясь исхода драки, смылись в неизвестном направлении.

Я потом на эту дискотеку таскался два месяца каждый увал, пока снова не увидел Инессу. Тогда уже времени терять не стал, подкатил, познакомился, домой потащился провожать.

Она мелкая была, год как школу закончила. А я то уже взрослый, двадцать три года. Училище военное закончил, распределился. Жизнь повидал. Сам себе казался крутым перцем, а уж Неська мне и вовсе в рот смотрела. Она ещё худенькая была и едва мне до плеча на каблуках доставала. Ну, ребенок. Такая, как говорил наш командир, из категории карманных баб. Вроде как за пазуху спрячешь и носишь с собой.

Я Неське на свиданки шоколадки таскал, игрушки плюшевые. Как-то петушка на палочке принес, она обиделась, надулась, заявила, что уже взрослая и нечего к ней как к ребенку относиться.

А я и не относился, жениться на ней собирался, привел к Хрычу её знакомиться. Не то чтобы его мнение имело для меня значение, но вроде как положено. Хрыч, ожидаемо, воспринял Неську в штыки. Да именно она дала ему прозвище Хрыч, которое прилипло намертво. До этого я к деду никак не обращался. «Эй, ты» или «Мне надо» — этим ограничивалось наше общение.

Хрыч не возлюбил меня с первого взгляда, когда меня семилетнего пацана привели к нему знакомиться.

Мой биологический отец отчалил в закат сразу после развода с мамой. Мне тогда два года было. С дядей Антоном мама познакомилась через пару лет.

Дядя Антон был единственным сыном Хрыча, который не удался. Это слова самого Хрыча, не мои. По мне дядя Антон был нормальным, если бы не пристрастие к водке. Которое вот сто пудов развилось не само по себе, а из-за Хрыча и его нелюбви. А не любил он всех: жену, которая рано померла, я её и не видел, сына, который не оправдал надежд и вложенных в него сил, любую девушку, которую сын приводил. А уж меня Хрыч не любил особенно яростно и в нашем редкие встречи пытался убедить дядю Антона отдать меня на перевоспитание в военное училище. Дядя Антон был против, он сам прошёл через воспитание в училище и люто ненавидел военных. Зато меня любил, на велосипеде учил кататься, на рыбалку водил, помогал с уроками, особенно физику и химию хорошо умел объяснить. И даже усыновил меня, дав свою фамилию. Так я стал причастен к славному роду Асоргиных, которые со слов Хрыча верой и правдой служили Родине.

Жили мы с мамой и дядей Антоном вполне неплохо до моих лет двенадцати, а потом случилось несчастье. Обмыв по традиции на заводе получку, возвращался вечером дядя Антон, не очень внимательно глядя по сторонам, и попал под машину. Умер в больнице от кровоизлияния в мозг.

Хрыч на похоронах ни слезинки не проронил. Мама убивалась за двоих. А потом запила. Вначале она держалась. Выпивала тихо, по рюмочке вечером после работы. Вроде как для сна и от нервов. Водку не пила, как дядя Антон. Предпочитала вино. Я-то мелкий был, чего мог понять?

А вот когда она стала уже не рюмочками, а стаканами пить, когда в пятницу вечером напивалась до беспамятства, а все выходные мучилась похмельем и чувством вины, тогда я понял, что дело дрянь.

Она пила одна, в дом никого не водила, сама нигде не шаталась. Еда у нас всегда была, хоть каша без масла и кусок хлеба, но я не голодал. И одежду мама покупала, и книжки. Самые дешёвые, но я без претензий. Пьяная мама ложилась спать, утром принималась плакать. Не била меня, не отчитывала, не обвиняла в жизни загубленной. Любила, как могла.

Но алкоголь всё сильнее маму затягивал. Увеличивались дозы, тяжелее становилось похмелье.

Дальше пошло по накатанной. Маму с работы уволили, она устроилась мыть полы в подъездах. Я помогал, когда ей совсем худо было, выходил вместо неё.

К середине девятого класса мама слегла, уехала по скорой в больничку и там умерла.

Хоронил её Хрыч. Он же меня и забрал. Опеку оформил. И в училище засунул, в котором когда-то начальствовал.

Никаких теплых чувств я от него не видел, но он хоть не сдал меня в детдом.

В училище все меня воспринимали как внука того самого Асоргина. У Хрыча ещё остался авторитет, даже после выхода на пенсию. И все от меня чего-то ждали: кто-то подстав, кто-то стукачества, кто-то выдающихся достижений. Меня это жутко бесило.

Глава 4

Глава 4

Инесса изменилась. Назвать её теперь Неськой язык не повернулся бы.

Во врачебном халате. Строгая и собранная. Вон, как ее послушалась та придурковатая медсестра, что пыталась на меня наезд организовать на ровном месте.

— Помнишь? — она сглотнула и дернула ртом, то ли улыбнуться хотела, то ли заплакать.

— Не забыл, — я развел руками.

Инесса выдохнула и порывисто меня обняла.

Она в молодости была смешливая, болтушка-хохотушка, открыто проявляющая свои эмоции. Хотела — лезла целоваться, хотела — на спину запрыгивала, на шее висла. Могла от радости и на улице песню запеть или начать танцевать. У меня с этим как раз таки были проблемы. Неська прекрасно компенсировала: обнимала и целовала за двоих.

— Какой ты стал, Асоргин. Не обхватить даже, — Инесса попыталась сцепить руки в замок на моей спине.

А вот она так и осталась карманной женщиной. В удобных тапках на ногах совсем мелкая, худенькая. Со спины ее легко можно было бы принять за подростка.

Я ее тоже обнял одной рукой. Инесса тут же оказалась как будто у меня под крылом. Отодвинулась немного и захихикала.

Вот улыбка тоже такая же как и в молодости. А волосы отрезала. У нее были шикарные. Темно- рыжие, густые и тяжёлые. На солнце выгорали прядки возле лица до золотого оттенка. И вились после ванны, обрамляя лицо кудряшками. Неська часто грозилась волосы остричь, потому что не модно и трудно с ними. Я отговаривал. Такое богатство и отрезать? Жалко.

Я смотрел на её лицо, подмечал морщинки вокруг уставших глаз, залом возле губ, но видел все равно ту девчушку, в которую мгновенно влюбился много лет назад.

— Сколько же лет мы не виделись?

— Лет так тринадцать, — сходу ответила Инесса.

— Ужас. Как быстро ты научилась считать в уме. — Неська в школе училась не важнецки. С тройки на четверку. В универ не поступила, вот и пошла с подружкой за компанию в медучилище. Подружка потом бросила, потому что вида крови не переносила, уколы делать не могла, и вообще не её это оказалось. А Неська втянулась. Ей даже нравилось. — Или ты зарубки делала на каждый год?

Не удивился бы. Ей было за что меня вспоминать злым и громким словом.

— Ага. — Инесса дернула плечом, на котором лежала моя рука, мне пришлось ее отпустить. Она поправила прическу, одернула халат, возвращая себе обратно вид невозмутимой врачихи. И ответила: — Моей дочери

двенадцать лет.