Ну, здравствуй, папочка!

глава 1

— Костомаров Егор Сергеевич?

— Слушаю, — выдавливаю из себя, пытаясь отдышаться.

Только что показывал старшей группе захват с отводом назад и резким броском на спину. Делать такое нужно аккуратно, чтобы не навредить противнику, а ещё старался показывать в замедленном темпе, для наглядности. Мышцы горят, дыхание сбито. Кому приспичило звонить во время тренировки?

— Вас беспокоят из органов опеки. Ваша дочь Ветрова Алиса Егоровна сейчас в приёмном отделении. Для оформления временного опекунства подъезжайте по адресу Северная, 115 с документами.

Хрень какая-то. Отрубаю вызов недослушав. Какая опека? Какая дочь? Нет у меня никого. Опять эти интернет-разводилы стараются. Наверное новая схема, хорошо, что я не из тех, кто на это ведётся. Ставлю на беззвучный и откладываю телефон в сторону. Сразу же ещё звонок. С того же номера.
Обломитесь, твари. Не до вас сейчас.

— Пилотов, ты ох… обалдел совсем? — после работы со взрослыми мужиками переход на пацанов даётся сложно, трудно с исконно русского, рубящего и легко входящего в сознание, переходить на лайтовый детский. — Я сказал, без меня новый захват не пробуем! Страховку кто делать будет? А если ты ему сейчас спину сломаешь?

Ору на весь зал. Здесь я за них отвечаю. Боевое искусство — это не кружок вышивания, последствия могут быть непредсказуемыми. Бдю, как могу.

— Егор Сергеевич, вам опять звонят, — указывает мне пальчиком на телефон девочка Полина.

Очаровательное создание. Впитывает всё, что показываю и рассказываю, как губка. На тренировках старается, одна-единственная девочка в группе. Учу пацанов, чтобы с ней бережно обращались, а она обижается. Ничего, вырастет — поймёт.

— Не отвлекаемся на внешнее! — командую. — Сохраняем внутренний настрой. Продолжаем тренировку.

Телефон переворачиваю экраном вниз. Всё, погнали.

Тренировку заканчиваем вовремя. Мои подопечные довольные разбегаются по домам, я привожу зал в порядок и тоже собираюсь уходить. На телефоне три пропущенных с одного номера. Опека… Не, это точно не по мою душу.

Я с детьми только в зале, и то лишь потому, что это было обязательным условием директора школы. Веду секцию три раза в неделю — она разрешает использовать зал под занятия со взрослыми на коммерческой основе. Уже два месяца, как восстанавливаю свой просраный бизнес в стенах этой школы. Не очень удачно получается, но я не жалуюсь. Жизнь она такая. Нормально всё будет.

После холодного уличного ветра с моросью заваливаюсь в свою просторную берлогу-студию. По дороге забежал в магазин: сумку на стол, лоток с пловом в микроволновку на три минуты, сейчас звякнет таймер и подкреплюсь после долгого рабочего с мелкими. С пенным шипением открываю бутылку светлого солодового. Несколько больших глотков, и я падаю на диван, привычным движением беру в руки пульт. Включаю телек, ищу спорт канал, там сейчас футбол, наши играют, тут же втягиваюсь в расстановку, длинный пас, захват мяча, новая передача, удар…

Гол! Ору что есть мочи, вскакиваю с дивана. В ответ — сразу же яростный стук в стену. Соседи.

— Идите на хрен! — рычу приглушённо в сторону стены, вечно весь кайф обламывают, но не ерепенюсь, сажусь обратно на диван и делаю звук тише.

Первая кончается быстро, открываю вторую бутылку.

Тревога. Она поднимается откуда-то из глубины живота, холодной и липкой. Я стараюсь её затопить. Пью большими глотками. Смотрю в экран, но уже не вижу игры. Перед глазами — чёткие, безэмоциональные слова: «органы опеки», «ваша дочь», «временное опекунство».

Чёрт. Нет. Этого не может быть. Это развод. Точно развод.

Но этот голос… Этот голос в трубке. Уверенный. Холодный. Безжалостный. В нём не было ни капли сомнения. Не так говорят мошенники. У них всегда есть какие-то заготовки, эмоции, попытки втереться в доверие. А этот голос… Он звучал как приговор.

Интуиция, нечастый мой гость, назойливо начинает разъедать меня изнутри. Что-то не так. Что-то не сходится. Выключаю телек, тишина в квартире становится оглушительной, только звонкий таймер микроволновки бьёт прямо в мозг.

Вера. Вера Ветрова. Мы не общались уже лет сто. Она тогда просто отказалась ехать со мной в столицу. Я уговаривал, убеждал, что мы справимся, а она вцепилась в своё село руками и ногами, так и расстались на хреновой ноте. Когда это было то? Неужели она мне не сказала? Нет, не может быть. Мы расстались чисто. Я уехал, она осталась. Всё.

Но холодок под лопатками не уходит. Этот голос. Адрес официальным тоном: Северная, 115, приёмное отделение.

Чёрт... Чёрт. Чёрт!

Откидываю голову на спинку дивана, закрываю глаза. Надо гнать эти мысли. Надо забыть. Выпить ещё и забыть. Не считай, не вспоминай, это просто дурная шутка, это не мне, не для меня, надо выбросить всё из головы…

Но вместо этого я протягиваю руку к телефону. Пальцы сами набирают в поиске: «Северная, 115».

Выскакивает официальный сайт: Органы опеки и попечительства. Режим работы. Контакты.

Телефон совпадает.

В животе всё сжимается в один тугой, холодный узел. Бутылка выскальзывает из руки и с глухим стуком падает на ковёр, оставляя пенную лужу.

Это не развод.

глава 2

Да… вашу маму!

Иду на кухню за бумажными полотенцами, пытаюсь впитать в них пенное с ковра, вонища на всю студию, бурчу как старый дед и открываю балкон настежь, чтобы запустить осенний воздух в дом.

Охренеть попадалово… Просто днище… Только этого мне сейчас не хватало.

Залезаю в журнал пропущенных вызовов, коротко кашляю, чтобы голос звучал увереннее, набираю тот самый номер. Длинные гудки. Ещё раз. Снова гудки. Смотрю на время — почти девять вечера. Конечно, никто не отвечает. Эти клерки работают строго с девяти до шести. Как все нормальные люди. Не то что я.

Пытаюсь вбить в поиск «как проверить, не внесён ли ты в свидетельство о рождении как отец». Выдаёт кучу рекламы юридических контор и дурацких форумов. Всякая хрень. Закрываю браузер.

Ночь превращается в мой личный ад. Заснуть нереально, то ворочаюсь на диване, то курю на балконе (бросил называется, вот долбанная зависимость).

Пытаюсь отключить водоворот мыслей — бесполезно. В голове крутятся одни и те же цифры. Мы с Верой расстались... почти девять лет назад. Если бы она тогда, сразу... Нет, не могла же она молчать все эти годы. Это какой-то бред. Верка всегда была правильной, рассудительной, исключительно «как надо» жила, помню меня это даже бесило порою... А что, если это действительно какая-то ошибка? Совпадение? Но фамилия-то Ветрова.

От одной этой мысли, что где-то в приёмном отделении меня ждёт дочь, которую я никогда в жизни не видел, по спине бегут мурашки. Чувствую себя как в ловушке. Собственная квартира вдруг начинает давить стенами.

До самого утра не смыкаю глаз. Голова раскалывается, холодный душ не помогает. Завариваю кофе покрепче, пытаюсь привести себя в чувство, жарю яйца на автомате, хотя аппетита абсолютно нет. Вариант один — ехать в эту чёртову опеку и всё выяснить там, на месте. Сегодня же.

Звоню директрисе в полседьмого утра, надеюсь, она ещё спит и согласится на всё, лишь бы отвязаться.

— Маргарита Петровна, доброе утро, это Костомаров, учитель физкультуры. У меня... неожиданно возникли срочные дела. Не смогу сегодня провести уроки. Напишу за свой счёт завтра, хорошо?

В трубке повисает тяжёлое, недовольное молчание.
— Егор Сергеевич, вы в своём уме? — её голос звучит как удар хлыстом, значит, уже не спит, или она никогда не спит. — У вас по расписанию пять классов сегодня. Вы хотите оставить детей без урока? Сорвать выстроенное расписание? Нарушить дисциплину? У меня нет никого, кто мог бы вас подменить. Приходите и отрабатывайте свою зарплату.

Всё знает Маргоша (так её ласково за глаза называют), у неё, наверное, вместо головы процессор. Я порой забываю, сколько у меня уроков, а директриса спросонья назвала чёткое количество часов, вот же ж… Шлю в её сторону смачный мысленный привет матом. Но она права. Она директор школы, ответственна за всё, что там происходит, ей в первую очередь порядок нужен, а не истеричные звонки утром с попыткой отпроситься.

Ладно. Значит, так. Проведу уроки, а после поеду. Прямо со школы, сразу, с порога в опеку. Без задержек. Без отмазок. С документами.

Допиваю обжигающий кофе, чувствуя, как тревога сжимает желудок в тугой камень. Сегодня будет долгий день. Очень долгий.

На первом же уроке всё идёт наперекосяк. Семиклашки, как назло, разбушевались не по-детски. Виноват я сам — голова гудит, внимание нулевое. Вместо чётких команд бормочу что-то себе под нос, а они это чувствуют и садятся на шею.

— Егор Сергеевич, а можно в волейбол? — ноет один.

— А можно нам на турниках? — перебивает его другой.

— А мы сегодня играть будем? — ноет в уши третий.

Осекаю их сиплым, невыспавшимся голосом, заставляю бегать кросс. Сам прислоняюсь к шведской стенке и закрываю глаза на секунду. Перед глазами всё та же ночная канитель: почти девять лет, Северная, 115, девочка, Ветрова.

— Егор Сергеевич, а вы чего сегодня такой злой? — доносится чей-то писклявый голосок.

Открываю глаза. Смотрю на этих сопляков. У них свои проблемы: кто форму не принёс, кто кроссовки забыл. А у меня... У меня где-то там, в каком-то казённом кабинете, сидит моя кровь. И ждёт. Или не ждёт. Чёрт его знает.

С трудом дотягиваю до конца уроков. После пятого урока вваливаюсь в учительскую, падаю на небольшой диванчик, как подкошенный. Хочу просто пять минут посидеть в тишине… там Маргарита Петровна. Буравит меня своим взглядом из-за очков.

— Костомаров, вы выглядите как смерть. Идите домой и заболевайте официально. Я найду кого-нибудь на завтра. Или расписание поменяю. Придумаем.

В другой ситуации я бы, может, и обрадовался. Но сейчас её слова вгоняют меня в ступор. Всё утро я мечтал об этом, а теперь то что...

— Спасибо, Маргарита Петровна, — выдыхаю я с неприкрытой иронией в голосе, ишь благодетельница нашлась, дорого яичко к пасхальному дню, а что мне её «завтра». — Всё в порядке. Я... я уже ухожу. По делам.

Выскакиваю из школы как ошпаренный. Сердце то колотится, то предательски замирает. Такси. Надо вызвать такси. До Северной, 115.

Роюсь в кармане в поисках телефона. Достаю. И зависаю.

На экране — три новых пропущенных вызова. И одно СМС. С одного и того же номера. Я со вчерашнего забыл отключить беззвучный режим.

Сообщение короткое, без знаков препинания, будто набранное в ярости.

«Гражданин Костомаров прекратите игнорировать нас ребёнок находится в приёмном отделении второй день ждёт решения по опеке если в течение часа вы не появитесь мы будем вынуждены передать дело в полицию для принудительного розыска и оформления акта об оставлении в опасности»

Пипец. Дыхание перехватывает. В глазах темнеет. Второй день. Она целую ночь провела там. Одна. Вот я мудак!

Оставление в опасности. Полиция. Звучит, как сраный ультиматум. В бессилии замахиваюсь кулаком на кого-то сверху, пытаясь докричаться о справедливости, неужели именно так нужно? От сильного замаха телефон выскальзывает из ладони и, делая несколько кульбитов в воздухе, падает на асфальт экраном вниз.

визуалы

Костомаров Егор Сергеевич, 32 года

Ветрова Алиса, 8 лет

глава 3

Стекло хрустит под пальцами. Поднимаю телефон, стараясь не порезаться. На осколках экрана застыло то самое СМС. «В течение часа». Час уже начался.

Рвусь к дороге, ловлю такси взмахом руки, как сумасшедший. Водитель, мужик с уставшим лицом, косится на меня.

— До Северной, сто пятнадцать! По-братски, мужик, очень надо быстро!

Он фыркает, но трогается. Тыкаюсь в разбитый экран, пытаясь набрать нужный номер, но сенсор выведен из строя, на пальцы не реагирует. Вот они реалии прогрессивного времени, а был бы кнопочный аппарат, я без проблем уже разговаривал с этой службой опеки.

Доезжаем достаточно быстро. Приёмное отделение опеки оказывается серым зданием с облупленной штукатуркой. Влетаю в кабинет, который мне назвали на проходной, и едва не сношу дверь с петель.

— Я Костомаров! Здрасте, — выпаливаю задыхаясь. — Мне вчера звонили... про дочь...

За столом сидит женщина. Лет шестидесяти, в строгом тёмно-синем костюме, с короткой стрижкой на седых волосах, массивными очками на переносице и с лицом, которое абсолютно ничего не выражает. Она медленно поднимает на меня глаза и кажется, что эта дива уже заочно составила обо мне мнение, а теперь сверяет оригинал с протоколом.

— Здравствуйте. Меня зовут Валентина Матвеевна, я занимаюсь делом Алисы. Гражданин Костомаров, а вы явно не приверженец пунктуальности, — её голос ровный и холодный, как сталь. — Ребёнок ждёт вас со вчерашнего утра.

— Да я... мне не сказали... — начинаю я, но она перебивает, тыча пальцем в какую-то папку.

— Вам позвонили, сообщили. Вы проигнорировали. Это классифицируется как уклонение от родительских обязанностей, — она смотрит на меня поверх очков. — У вас стабильный доход? Собственное жильё имеется? Подходящие условия для содержания ребёнка есть?

Чувствую, как кулаки от злости сжимаются. Им абсолютно похрен на то, что я только узнаю о своей дочери, они не спрашивают, как я себя чувствую после этой новости, не просвещают, почему я вдруг так резко становлюсь отцом, о котором не вспоминали больше восьми лет, их интересует только материальные аспекты.

— Где Вера? Что с ней случилось? — наконец выдавливаю я из себя давно мучивший меня вопрос.

— Мама Алисы погибла в аварии, — ровно и безэмоционально констатирует факт служащая.

— А другие родственники? Бабушка? Тётя? — Вера не оставалась совсем одна, я помню её мать, которую в принципе уже тогда в шутку окрестил своей будущей тёщей, и сестру, пусть младшую, но сейчас уже точно совершеннолетнюю.

— Бабушки уже давно нет, а тётя живёт в другом регионе. Вы самый близкий из родственников.

— Но я даже не знал о том, что у меня есть дочь, её мать ничего мне не рассказывала, мы не виделись тысячу лет, — понимаю, что звучу глупо, но это действительно правда.

— Незнание не освобождает вас от ответственности, гражданин Костомаров, — заученным канцеляризмом добивает она мою хрупкую оборону. — И предупреждаю сразу: если вы не имеете возможности или желания воспитывать Алису, говорите сразу, до того как я вам покажу её. У ребёнка тяжёлая травма, она была в машине в момент аварии и всё видела собственными глазами. С девочкой работал штатный психолог в больнице, но, как вы понимаете, этого мало. Очень мало. Так что решайте сразу, возможности передумать у вас не будет.

С шумным выдохом сминаю лицо ладонью, тру щетину на подбородке, моя жизнь совсем не заточена на ребёнка. Студия, залитая пивом, с горой грязной посуды, работа учителя физры, вечерние тренировки. Всё это совсем не клеится с детским расписанием. Но…

Это ребёнок. Травмированный гибелью матери ребёнок, у которого в свидетельстве о рождении я значусь отцом. Блэт. Нет, я, конечно, понимаю, что ничего не знаю и не умею, но я не последняя тварь. Детский дом против моей жилплощади кажется днищем, не хочу потом всю жизнь себя жрать из-за минутного страха. Справлюсь.

— У меня есть квартира! И работа стабильная, — рычу я, но в голосе звучит слабость.

— Мы это проверим, — безразлично отвечает она. — Завтра в десять утра я буду у вас для составления акта обследования жилищных условий. Если условия не будут соответствовать нормам... — она не договаривает, но смысл ясен.

— Считаете я за сутки смогу подготовиться? Сегодня среда, у меня рабочий график!

— Я не буду слишком придирчивой, — на секунду смягчается она. - Ребёнок школьного возраста, обязательно нужна отдельная кровать, место для хранения вещей и письменный стол. Ну и чистота, естественно.

Хмыкаю, уже представляя, как буду носиться по мебельным и доставать из заначки бабло на новые приобретения.

— Это всё?

— В идеале ребёнку нужна отдельная комната, но здесь мы уже не будем упираться рогом…

— Вот спасибо, — цежу я и перехватываю её пристальный взгляд.

— Пока не будем. Мы дадим вам время, график проверок: один раз в месяц. Предупреждаем за сутки, если будете на связи, всё успеете. И да, не забудьте, что в вашем доме появляется ребёнок, обеспечьте набор продуктов в холодильнике. Хорошо?

— Хорошо, — у меня настрой ниже плинтуса, ещё сегодня вечером занятия у взрослых, ладно, восемь лет — уже большая, посидит дома одна.

Служащая медленно поднимается и выходит из-за стола.

— Пойдёмте. Вы должны её увидеть.

Она ведёт меня по коридору. Сердце колотится о рёбра как бешеное. Готов ко всему, но не к этому. Кажется, к такому вообще невозможно подготовиться.

Дверь в соседний кабинет приоткрыта. Женщина в очках толкает её, и мы вместе входим внутрь.

визуал

Валентина Матвеевна, работник органов опеки

глава 4

В комнате, на слишком большом для ребёнка стуле, сидит девочка. Маленькая, худенькая. В жёлтой толстовке и джинсах, на ногах кроссовки, в руках сжимает потрёпанного плюшевого зайца. Она не плачет. Не смотрит по сторонам. Просто сидит, уставившись в стену, абсолютно неподвижная.

Она похожа на затравленного котёнка, который закрылся внутри себя и больше не реагирует на мир. Просто существует, чисто механически, без чувств и эмоций, на автомате.

Подхожу ближе, чтобы разглядеть черты её лица, и вижу глаза. Большие, серые, точно такие же, как у Веры. И в них нет ни страха, ни надежды. Только пустота. Пустота, в которой тонет всё: и этот казённый кабинет, и голос чиновницы, и моё собственное отчаяние.

Вся моя злость на несправедливость жизни, моё отрицание создавшейся ситуации рушится в одно мгновение. Это не абстрактная «дочь», которая неожиданно свалилась на мою голову. Это живой, настоящий, абсолютно беспомощный ребёнок. И он брошен. И теперь я, своим опозданием, своим страхом, своим пьяным вечером, бросаю его снова.

Валентина Матвеевна что-то говорит мне про документы, про завтрашнюю проверку, про необходимые справки. Я ничего не слышу. Смотрю на Алису. И впервые за долгие годы чувствую вину. Такую всепоглощающую и тяжёлую, что под её весом подкашиваются ноги.

В горле встает ком, а глаза предательски застилает влага. Чёрт, да ей бы в куклы играть, а не вот это вот всё. Я сжимаю кулаки, чтобы скрыть дрожь в пальцах.

— Ветрова, где твои вещи?

Грубое обращение по фамилии режет уши в кровь, сейчас бы как всадил этой Валентине Матвеевне в нос за такое. Неужели она не видит, как девочке плохо?

Алиса сползает со стула и берёт в руки маленький рюкзачок, замирая и тем самым показывая, что она готова.

— Это твой папа, теперь ты будешь жить с ним, я завтра приду и проверю, как ты устроилась на новом месте. Если тебе что-то не понравится, можешь смело мне говорить, поняла?

Алиса кивает, даже не поднимая на тётку взгляда. Матвеевна недовольно хмыкает и вручает мне папку с бланками, которые я должен заполнить к завтрашнему приходу.

Через некоторое время, я уже не помню как, мы оказываемся на улице. У меня в одной руке разбитый телефон, в другой — какой-то пластиковый пакет с вещами, который сунула в руки опекунша. Алиса стоит рядом, молчаливая, держит своего зайца и нервно покусывает губы.

Смотрю на неё, на её длинные густые волосы, просто распущенные и непричёсанные, на её маленькое, серьёзное личико. В горле встаёт ком.

Опускаюсь перед ней на корточки, стараясь попасть в поле её зрения.

— Ну что... — мой голос срывается на хриплый шёпот. — Поехали домой?

Она молчит. Просто смотрит куда-то мне за спину. Я тяжело поднимаюсь, беру её за руку — маленькую, холодную. Она не сопротивляется, но и не сжимает мою ладонь. Просто идёт, как марионетка.

Ловлю такси. Водитель, тот же уставший мужик, что вёз меня сюда, смотрит на нас с немым вопросом, я диктую адрес. Молчим всю дорогу. Пытаюсь придумать слова, но в голове — вата. Она прижимает к груди своего потрёпанного зайца, уткнувшись носом в его шёрстку.

Подъезд моего дома встречает нас скрипом входной двери и душным воздухом. Лифт старый, медленный. Я нажимаю кнопку седьмого этажа. Алиса замирает в углу, стараясь быть как можно меньше.

На втором этаже лифт с лязгом останавливается. Двери открываются — и на пороге возникает Ника, моя странная, если не сказать чудненькая соседка.

Она похожа на взъерошенную птицу: в руках деревянный поднос, уставленный тюбиками краски, кистями, банками. В волосах фиолетовая прядь, явно испачкалась краской. Она вся светится какой-то внутренней энергией.

— О, Егор! Привет! — Ника улыбается, заходя в кабину и стараясь не задеть меня подносом с красками. — Прости, что влетаю как ураган, идея в голове, нельзя упускать! — Только тут она замечает Алису, её глаза удивлённо расширяются. — Ой! А у тебя... гостья!

Ника приседает, чтобы быть с девочкой на одном уровне.

— Привет, я Ника! А тебя как зовут?

Алиса молча прячет лицо в зайца.

В этот момент лифт дёргается, и Ника, чтобы удержать равновесие, инстинктивно опирается на стену, поднос наклоняется, и баночка с рубиновой краской опрокидывается прямо на светлую лапку плюшевого зайца.

Наступает секунда ошеломляющей тишины.

Воздух в лифте сгущается, становится нечем дышать. Сейчас что-то будет…

Лицо Алисы искажается от немой, страшной боли. Она открывает рот, но вместо крика её вырывает тишиной, от которой холодеет внутри.
— Тихо-тихо, котёнок, — голос Ники срывается, но в её глазах я вижу не панику, а решимость. — Всё исправим. Я обещаю.

Из груди Алисы вырываются хриплые всхлипы, она пытается руками стереть слишком яркое пятно с игрушки, но делает только хуже.

– Это я виновата, — я слышу в голосе Ники не попытку оправдаться, а уверенное принятие своей вины. - Я художница, и везде ношусь со своими красками. Но я сделала это не специально, поверь. Я дико извиняюсь перед тобой и перед твоим зайкой, но чтобы убрать краску, салфеток недостаточно, нужна специальная жидкость…

Пока мы поднимаемся до нашего седьмого, Ника не переставая говорит, поддерживая с Алисой зрительный контакт. Она обещает, что у неё есть волшебная жидкость, которая всё отмоет, даже если она ужасно пахнет. Алиса всё ещё всхлипывает, но уже дышит ровнее. На вопрос Ники, пойдёт ли она к ней в студию, чтобы почистить шёрстку своему плюшевому другу, девочка медленно, почти незаметно кивает.

Наблюдаю за этой сценой, и у меня отвисает челюсть. Я, который может свалить с ног взрослого мужика, стоял и тупил. А эта девчонка за минуту сделала то, что я бы не смог и за три часа.

Лифт с лязгом останавливается на нашем этаже. Ника поднимается во весь рост и протягивает руку Алисе:

— Пойдём?

Дочь впервые смотрит мне прямо в глаза с немым вопросом, кажется, я должен разрешить ей пойти? Или мне нужно пойти с ними вместе?

визуал 2

Иванова Вероника, 25 лет,
художница, соседка Егора по лестничной площадке

глава 5

Замираю на пороге, чувствуя себя идиотом, потому что мой мозг отказывается обрабатывать эту картинку.

Прихожая Ники не похожа ни на что привычное, никаких обоев, спокойных тонов и шкафов под одежду. Нас окружает... улица. Узкий коридор, но его стены с потолком расписаны так, что исчезают. Вместо них — уходящие ввысь стены небоскрёбов, тротуар под ногами, и даже кусочек вечернего неба с редкими звёздами где-то наверху. Иллюзия настолько полная, что на секунду у меня кружится голова. Я инстинктивно крепче сжимаю руку Алисы, которая тоже замирает, разинув рот и впервые за сегодня отрывая взгляд от пола. Она смотрит на стены, будто попадает в другую вселенную.

— Да, я знаю, немного... необычно, — голос Ники выдергивает нас из ступора. Она уже швыряет куда-то свой поднос с красками и теперь роется в огромном ящике, набитом банками, скотчем и какими-то тканями. — Не стойте как вкопанные, проходите! Разуваться необязательно, тут и так вечный творческий беспорядок.

Через секунду она извлекает откуда-то пузырёк с жидкостью и несколько чистых белых тряпочек. С извиняющейся, но уже более уверенной улыбкой она мягко протягивает руку к Алисе.

— Давай я ему быстренько помогу, а? Обещаю, будет как новенький.

Алиса, всё ещё ошеломлённая видом «улицы», молча и почти автоматически отдаёт зайца. Ника приседает на корточки, и её пальцы, испачканные в краске, вдруг становятся удивительно точными и ловкими. Она не трёт, а аккуратными промокающими движениями обрабатывает пятно. Через пару минут от него не остаётся и следа, а в воздухе повисает резкий, химический запах.

— Фу, — не выдерживает Алиса, сморщив носик.

Её тихий голосок звучит как выстрел в тишине. Это первое слово, которое я от неё слышу.

— Да, воняет жутко, — без тени смущения соглашается Ника, закручивая крышку на бутылке. — Но зато работает на ура. Прости меня ещё раз, ладно? Честно, не хотела тебя расстраивать.

Она чистой тряпкой стирает с лапки остатки растворителя и возвращает зайца Алисе. Та быстро прижимает игрушку к себе, словно без этого зайца ей невыносимо. В глазах девочки, помимо пустоты, мелькает лёгкое недоумение.

— Слушай, — Ника поднимается, отряхивая руки о свои разноцветные штаны. — Чтобы уж точно загладить вину... У меня тут целая мастерская, — она машет рукой вглубь квартиры, где за арочным проёмом угадывается пространство. — Приходи ко мне рисовать, когда будешь свободна. Я научу тебя, как оживлять стены. Ну, или просто поболтаем. Обещаю, больше ничем твоего зайку не испачкаю.

Она говорит это не мне, а прямо Алисе, смотря на неё как на взрослую. Алиса не отвечает, не кивает. Она просто смотрит на Нику, и в её молчании уже нет прежней ледяной стены. Есть настороженность, но и проблеск интереса.

Я стою посреди этого сумасшедшего арт-хауса, пахнущего скипидаром и краской, и понимаю, что наша с Алисой жизнь только что делает ещё один резкий, непредсказуемый поворот.

— Ну ладно... Спасибо, Ника. Большое, спасибо, — бормочу я, чувствуя себя неловко.

Выходим с Алисой в подъезд. Дверь в квартиру соседки закрывается, оставляя нас в сером, пахнущем пылью пространстве.

Я достаю ключи. Лязг замка кажется неестественно громким. Вставляю ключ в личинку и чувствую, как по спине бегут мурашки. Дикое, дурацкое стеснение сжимает горло. Сколько раз я открывал эту дверь с разными женщинами? Тогда можно было отшутиться и сказать «мужская берлога, чего ты хотела». Некоторые даже пытались навести порядок, но быстро понимали, что это не путь к моему сердцу, а дорога в никуда.

А сейчас я открываю дверь для дочери. Это по-настоящему. Это навсегда.

Дверь издаёт тихий скрип. Запах — спёртый воздух, вчерашний плов, пиво — бьёт в нос. Алиса замирает на пороге. Она медленно проводит взглядом по комнате: груда грязной одежды на стуле, пустая бутылка на полу, пыль на телевизоре. Она не плачет, не кривится. Она просто морщит носик, и этого достаточно, чтобы мне захотелось провалиться сквозь землю. Молчание хуже любого крика.

— Проходи... — сиплю я. — Присаживайся на диван, если... если найдёшь место.

Она осторожно, как сапёр, пробирается к дивану, сдвигает в сторону смятый плед и садится на самый краешек, прижимая к себе зайца.

В голове стучит: «ХОЛОДИЛЬНИК». Я открываю его. Пусто. Сосиска позавчерашняя, бутылка кетчупа, пачка масла. И всё.

— Алис... Ты есть хочешь? — слышу свой неестественно-бодрый голос. — Пиццу закажем? Дети же пиццу любят, да?

Она молча смотрит на меня своими огромными глазами. И я понимаю, что заказать пиццу — это как заклеить пластырем пулевое ранение. У меня завтра в десять утра будет здесь опека. А уже полдня прошло. И мне нужно не просто накормить ребёнка, а совершить чудо.

Чудо под названием «превратить этот ад в дом». И я даже не знаю, с чего начать.

Я смотрю на испуганную дочь, на этот свинарник, на свои руки, которые умеют только бить да ломать. И понимаю, что есть только один человек, который сейчас может мне помочь. Это унизительно. Невыносимо. Но другого выхода нет.

— Алис, подожди минуточку, я сейчас вернусь, хорошо?

Естественно мне никто ничего не отвечает, ну ладно, я быстро…

А в нашем литмобе "Папа может всё" стартовала ещё одна замечательная история

Ирма Шер и Дина Лазарева "Папа поневоле" https://litnet.com/shrt/2eCC

визуал 3

прихожая Ники с творческим беспорядком

пострадавший плюшевый друг Алисы

глава 6

Жму на кнопку звонка её квартиры, одновременно с этим пытаюсь придумать, чем можно мотивировать соседку на помощь. Ника не открывает долго, звоню снова и снова, и уже от безнадёги начинаю кулаком долбить в железную дверь.

Знаю же, что ты там, открой! Ну, пожалуйста…

Тяжёлый выдох разочарования вырывается из груди, дверь мне так и не открывают, стоять в подъезде без толку, возвращаюсь к Алисе. К дочке. К своему ребёнку. Пипец. Я ещё не привык.

Захожу, бросаю взгляд в комнату, она всё также сидит на краешке дивана, даже позы не сменила, словно в статую превратилась.

— Алис, раз уж мы теперь вместе будем жить, то может поможешь прибраться, а? Завтра Матвеевна притащится, будет тут жалом водить, придираться, — стараюсь говорить спокойным тоном, но получается как-то жалобно и слабо.

Фигня, списываем на неопытность.

Хотя, какая неопытность, Егор? Я с этой мелюзгой давно в зале общаюсь. Опыт как раз есть. Здесь другое.

Она моя дочь, и я чувствую, что абсолютно не готов стать отцом. Одно дело, когда ты медленно свыкаешься с мыслью о ребёнке во время беременности, потом привыкаешь к нему пока он младенец, а после, уже закалённый буднями, уверен, что порвёшь любого за свою кровь…

А у меня не так. Я вообще не в курсе был. Как они без меня жили? Почему Вера мне ничего не сказала? Я на неё долго злился, что отказалась со мной ехать, а теперь…

Алиса медленно поворачивается ко мне лицом и смотрит бесконечно тоскливым взглядом.

Понятно.

«У девочки тяжёлая травма» — вспоминаю слова чиновницы.

Хорошо, пусть так, начну сам, возможно, потом захочет, сама подтянется.

Обвожу растерянным взглядом поверхности, заваленные всем чем только можно, обхватываю голову руками и выпускаю пар в потолок.

Кого я обманываю, я ведь даже не знаю, с чего начать, это полный провал.

Беру ещё один маленький тайм-аут, иду на балкон, сейчас крикну в небо с седьмого этажа, спущу напряжение и точно начну, стопроцентно, с того, что самое ближнее и дальше по ходу действий. Я мужик или вафля?

Плотно прикрываю дверь, откатываю вбок фрамугу и ору вверх что есть мочи. В горле саднит, зато в груди становится больше места, дышать легче.

— Егор, с тобой всё нормально? — раздаётся слева знакомый голос.

— Блэт, Ника! — срывается с языка ругательство. — Я тебе звонил, стучал, почему ты не открывала?

Балкон соседки смежный с моим, в принципе так мы и познакомились когда я сюда заехал. Оба курить бросали и жвачками через перегородку делились.

— Эй, стопэ, ты чего орёшь-то? Я в наушниках была, не слышала, - строго осекает меня, но тут же добавляет более мягко. — Что-то случилось?

— Всё случилось, — бурчу я и отворачиваюсь в другую сторону.

Не нужно её в свои траблы погружать, она вообще здесь ни при чём. Плохая идея была.

Через перегородку слышно, как Ника закуривает. Она же бросала вместе со мной? Неужели сорвалась? Наверняка свои проблемы есть, жизнь она такая.

— А что всё? Рассказывай, раз начал, — загорается соседка любопытством и смотрит с прищуром, словно в душу заглядывает.

— Да… Справлюсь, — впиваюсь пальцами в перила балкона, чтобы чувствовать хоть какую опору.

Я взрослый, сильный, предприимчивый, не пропадём с Алиской. Нормально всё будет.

— Эй, сосед, что за настрой? Мы же друзья, давай, делись своей бедой, может, помогу чем смогу.

Поворачиваюсь к ней лицом: Ника улыбается, подмигивает, вся такая смешная, уже успела щеку в зелёной краске измазать, на голове одноразовая шапочка, тоже вся в цветных каплях. Легко с ней, реально, как с дружбаном.

— Понимаешь… Нам теперь вместе жить, я должен её принять, а как это сделать не знаю, не умею, меня вообще это всё врасплох застало, — путанно пытаюсь я объяснить свою ситуацию. — Что делать? Пипец я потерялся…

— «Нам»? — переспрашивает она, делая долгую паузу. — Так это... твоя дочь?

— Да, чёрт возьми! — бью со злостью обеими ладонями по перилам лоджии. — Её мать погибла, других родственников поблизости нет. Опека подсуетилась и мне подбросила, завтра утром уже придут с проверкой, надо квартиру в порядок привести, кровать ей купить, стол, шкаф... Столько всего сразу… А я не знал о ней, вообще не знал. Сегодня впервые увидел.

Вываливаю сразу всё, сама виновата, спросила — теперь знаешь.

Сигарета с соседнего балкона летит вниз траекторией падающей звезды.

— Ты сейчас не шутишь? — голос Ники становится серьёзным.

— Какие на хрен шутки, — эта фраза больше похожа на стон, закрываю лицо ладонями, тру щёки, лоб, подбородок.

Слышу, как хлопает её балконная дверь. И уже через минуту — стук в мою входную.

Открываю. Ника стоит на пороге с ведром, тряпками и решительным видом.

— Отойди, бывалый. Сейчас оценим объём работы и поделим.

— Постой, я не просил...

— Молчи, — она уже протискивается внутрь, окидывает квартиру взглядом стратега. — Ребёнок где?

— На диване.

Ника проходит в комнату, останавливается перед Алисой. Та смотрит на неё тем же пустым взглядом.

— Ещё раз привет, зайка. Вижу, тебе достался не самый аккуратный папа. — Ника поворачивается ко мне. — Ты ей что-нибудь поесть предложил?

— Пиццу хотел заказать… — прячу кулаки в карманы брюк, хочется сквозь землю провалиться от её испепеляющего взгляда.

— Пиццу, — фыркает она. — Ладно. Слушай сюда, Костомаров. Я мою полы и готовлю обед. Ты выносишь этот хлам из углов. Быстро и без возражений. Что встал? Работаем, — звонко хлопает Ника в ладоши, акцентируя моё внимание, и ищет взглядом дверь в ванную.

Смотрю ей в спину: резвая, бесстрашная, решительная. Боже, спасибо за бонус, именно такую мне сейчас и нужно. Пусть я не прав, что напрягаю постороннего мне человека, но сам я не вывезу точно. Лучше отблагодарю потом, пусть просит что угодно, ничего не пожалею.

Беру в руки мешок для мусора и начинаю методично скидывать туда ненужный хлам, пустые коробки, бутылки и прочую хренатень. Чёрт с ним, с самолюбием. Переживу. Зато она хоть знает, что делать.

глава 7

— Поговорить? Срочно? Что ты хочешь? — у меня внутри всё напрягается, и лицо каменеет, если родственники вдруг объявляются, то ничего хорошего это не предвещает.

— Мне звонили из опеки, ну, когда это случилось с Верой, понимаешь?

— Допустим, понимаю, что дальше? — рычу я, чувствуя, как холодеет промеж лопаток.

Лиза явно что-то выкруживает, издали заходит, много слов и всё не по делу, что задумала?

— Так вот, они мне позвонили и начали объяснять, что к чему, а я ещё не готова к вот такому повороту. Я ещё молодая и не хочу свой самый лучший период жизни на детей разменивать. У меня тут личная жизнь налаживается, а если я Алиску к себе заберу, то… Ну, как тебе сказать, у меня многие двери в будущее прикроются. Вот я про тебя им и рассказала. Что ты точно отец, и точно существуешь, а не просто приписка в свидетельстве.

— Всё сказала? — сжимаю телефон так, что трещит пластик.

Нет, я, конечно, её понимаю, сам в осадок выпал от этой новости, но я про Алису не знал ничего, а эта коза видела её, общалась, как так можно? Совсем совести нет? Это же племянница родная.

— Ну, не всё... — в голосе Лизы появляется нотка деловой хватки. — Видишь ли, есть один нюанс. Квартира, в которой мы с Верой жили... она ведь не просто так на нас записана. Мама, перед тем как... ну, ты понял, переоформила её на Алису. Чтобы у девочки было гарантированное жильё. Но Алиса-то ребёнок, правда? И пока она будет жить с тобой, я вот тут одна остаюсь... Понимаешь, к чему я веду?

Я молчу, сжимая телефон так, что белеют костяшки пальцев. Она ждёт, но я не подаю вида. Пусть договаривает. Вижу, как Ника замерла с тряпкой в руке прислушиваясь. Алиса продолжает мыть чашку, но её движения стали ещё более медленными, она словно чувствует, что разговор о ней.

— Короче, Егор, давай как взрослые люди. Ты же не хочешь проблем с опекой? — её голос становится сладким и ядовитым одновременно. — А они очень не любят, когда у отца, внезапно появившегося из ниоткуда, есть материальный интерес к ребёнку. Если я намекну, что ты претендуешь на её жилплощадь... Ну, ты понял. Давай решим это миром. Ты пишешь бумагу, что не претендуешь на квартиру, а я, как добрая тётя, не буду чинить препятствий вашему... счастью.

В трубке повисает тягучее молчание. Перед глазами стоит Алиса, которая моет посуду в моей холостяцкой берлоге, помогая разгребать беспорядок, а эта тварь на другом конце провода торгуется за её же дом.

— Ты вообще слышишь себя? — шиплю я, стараясь говорить тише, чтобы Алиса не услышала. — Это же её дом! Ты хоть понимаешь, что она только что маму потеряла?

— Понимаю, лучше тебя понимаю! — внезапно взрывается Лиза, и в её голосе впервые прорывается настоящая, неподдельная боль. — Я её, вообще-то, хоронила! А ты где был все эти годы? Целых восемь лет! А теперь пришёл и играешь в благородного отца?

— Я звонил! — слово вырывается само по себе, я чувствую, как кровь приливает к лицу. — Не делай из меня монстра. Я звонил Вере, предлагал помочь, просил её приехать! Она сама отказалась! Она сама ничего не сказала про ребёнка!

Я вдруг замечаю движение в дверном проёме. Ника замерла, глядя на меня с тревогой. За её спиной видна маленькая фигурка Алисы у раковины. Девочка напряжена, она не оборачивается, но я понимаю — она слушает. Всё слушает.

И этот взгляд Ники, полный не вопроса, а предостережения, останавливает меня. Вываливать сейчас грязное бельё её покойной матери? Устраивать разборки с тётей на её глазах? Это будет последней каплей. Это окончательно добьёт её.

Я с силой закусываю губу, до боли, и проглатываю свои оправдания.

— Мы… мы разошлись, — глухо выдавливаю я, чувствуя вкус крови на языке. — Это было решение Веры.

— Решение Веры? — язвительно переспрашивает Лиза, и вот оно, новое обвинение, которое я не могу парировать. — А то, что она одна на двух работах вкалывала, чтобы Алису поднять? То, что мы всем селом им помогали, пелёнки, каши? Это тоже её решение? А тебе хоть раз в голову пришло позвонить и спросить: «Вер, тебе помочь?» Нет? Зато в столице устроился, по ресторанам, наверное, развлекался, да? Легко быть святым, когда за твоей спиной другие горбатятся!

Каждое слово как удар хлыстом. Она права. В каком-то смысле права. Я не знал о ребёнке, но я и не искал. Ушёл, залил боль работой и одиночеством, построил стену. И теперь расплачиваюсь.

— Ты ничего не знаешь, — прерываю я её, но в моём голосе уже нет прежней силы, одна усталость.

— Я знаю, что сестра была несчастна из-за тебя! Знаю, что ты её бросил! Может, ты и в аварии виноват? Может, из-за тебя она за рулём так убивалась, что не справилась с управлением?

От этих слов у меня перехватывает дыхание, будто меня ударили ножом под дых. В глазах темнеет. Я прислоняюсь лбом к холодной стене в прихожей.

— Молчи, — прерываю я её, голос срывается.

— Не затыкай меня! Я не позволю тебе забрать у Алисы последнее, что осталось от матери! Или ты отказываешься от квартиры, или завтра же опека получит звонок о том, какой ты «образцовый» отец. Подумай. Мне нужно знать твой ответ до их визита. До девяти утра.

Щелчок в трубке. Она отрубает вызов, оставляя меня в полной тишине, нарушаемой только звуком воды из кухни.

Я медленно опускаю телефон. Поворачиваюсь и вижу две пары глаз, устремлённых на меня. Ника смотрит с пониманием и тревогой. А Алиса — с тем самым пустым, отрешённым взглядом, в котором вдруг, как мне кажется, мелькает вопрос и недоверие. Она слышала. Не всё поняла, но почувствовала.

Девочка аккуратно ставит вымытую чашку на сушилку. Этот тихий, осторожный звук громче любого крика. Всё становится на свои места. Опека, Лиза, квартира — всё это было фоном. Главное стоит у раковины в моей грязной квартире и молча ждёт, не веря никому. И этому молчанию нужно доказать, что я — не тот, кем меня выставляют. Прямо сейчас.

В нашем литмобе "Папа может всё" стартовала ещё одна замечательная история

глава 8

Стою посреди комнаты, до сих пор сжимаю мобильник так, что пальцы затекают. Дышу, словно спринт на две сотни метров пробежал, взгляд упёрся в писунок на ламинате. Пипец эта Лиза, совсем кукухой поехала. Её слова — «опека», «права», «квартира» — будто гвоздями вбили в мозг.

— Егор, вот эти мешки надо отнести на свалку, давай прям сейчас, чтобы не мешали, а я полы до конца дотру, — голос Ники, чёткий и рубящий, выдёргивает меня из внутреннего диалога с младшей сестрой Веры. Ника не спрашивает, не ноет, прямо приказывает. И сейчас это — единственное, что меня заставляет вынырнуть из хаоса мыслей.

Поднимаю глаза. Соседка стоит, упёршись руками в бока, и смотрит на меня так, будто я только что заявил, что собираюсь лечь и умереть. Бровь вздёрнута, взгляд жёсткий. Маякует без слов: «Соберись, тряпка».

— Ага, щас, — делаю глубокий вдох-выдох, пытаясь выдавить из себя ядовитые гаости Лизы, бросаю взгляд на Алису, которая у кухонной стойки, будто автомат, вытирает уже давно вымытые чашки (спина прямая, взгляд в никуда). — Мусору не место в прибранном доме. Сейчас всё чисто будет.

Хватаю чёрные, переполненные пакеты. Ноги сами несут вниз по лестнице, седьмь этажей вниз пролетаю на автопилоте. Каждый шаг отдаётся в висках. Так, значит, Лиза в городе. Не уехала, как клялась. Специально опеке наплела, чтобы от греха подальше. И всё ради маминой квартиры. Чтоб ей пусто было. Гадство какое-то, как таких земля носит.

Швыряю пакеты в контейнер с таким звоном, что соседская кошка шарахается в кусты. Обратно тащусь медленно, будто ноги в бетон залили. В лифте ловлю своё отражение в грязном зеркале: осунувшееся лицо, синяки под глазами. Герой-отец, блин.

Возвращаюсь. В студию вхожу и замираю на пороге. Пол блестит, пахнет мокрым деревом и чистой. А на диване — картина, от которой что-то внутри туго сжимается. Ника откинулась на подушки, расслабленная, а рядом Алиса. Сидит прямо, спина в струнку, руки на коленях сжаты в кулачки. Но она тут. Не сбежала в угол.

— Чем занимаетесь? — подхожу сзади, стараясь не напугать, заглядываю через плечо.

— А, Егор! Как раз показываю Алисе, как можно её уголок обустроить, — Ника листает каталог на телефоне, на экране не просто мебель, а целый комплекс: кровать под потолком, а внизу и стол, и полки, и маленький шкаф. — Смотри, компактно и всё под рукой. Как тебе?

Первым делом глаза сами цепляются за цену. Эх, прощай, мой спортзал... Но смотрю на Алису, на её склонённую голову, на прядь волос, которую она нервно наматывает на палец. Важнее. В сто раз важнее.

— Круто, — говорю я, но голос звучит глухо, без огонька.

И тут вижу, как плечи Алисы опускаются ещё ниже. Голова уходит в плечи, будто она хочет провалиться сквозь диван. Чёрт, она же ждала другой реакции. Ждала, что я восхищусь.

— Егор, что за кислая мина? — Ника бьёт меня по плечу, но несильно, скорее по-дружески. — Это же будущая крепость твоего ребёнка! Давай-давай, одевайся, поедем!

— Куда? Это же можно онлайн заказать, — упираюсь я, мысленно уже подсчитывая, сколько часов убью на сборку этого конструктора.

— Можно, но сложно! — отрезает Ника, вставая и тыча пальцем мне в грудь. — Закажешь сейчас — привезут к полуночи, а тебе ещё это всё собирать! Я уже всё решила. Едем в «Миран», выбираем всё там, заодно воочую пощупаем, потом поедим, продукты купим и домой. По приезду я Алису к себе на пару часов заберу, порисовать, а ты тут как настоящий мужик всё соберёшь. Без отговорок! Понял?

Она смотрит на меня с вызовом. А я смотрю на Алису. Она украдкой поднимает на меня глаза: огромные, испуганные, но в них мелькает крошечная искорка интереса к тому розово-белому домику на экране.

И я понимаю, что Ника права. Сидеть тут и пережёвывать свою злость — себе дороже. Надо делать. Просто делать.

— Понял, — сдаюсь я, и в голосе наконец появляется твёрдость. — Поехали. Покажем этой мебели, кто в доме хозяин.

Алиса не улыбается. Но она пальчиком указывает на рабочие джинсы Ники, перепачканные разноцветными красками.

— О, ты моя хорошая, я совсем забыла! — Ника так мило морщит носик, что я на секунду зависаю от этого ничего не значащего действия. — Я быстренько переоденусь, встретимся на улице, у машины!

Пока Ника ныряет в свою шедевральную квартиру, мы выходим на улицу первыми. Я завожу машину, чтобы прогрелась, жду, прислонившись к тёплому капоту. Алиса молча рисует палочкой на пыльном асфальте какую-то загогулину. Смотрю на подъезд, ожидая увидеть привычный пёстрый вихрь — нашу соседку-художницу.

И вот дверь открывается...

Выходит Ника. На ней простые тёмные джинсы, но вместо мешковатой футболки — свободная, полупрозрачная бежевая блузка, из-под которой угадываются тонкие бретельки топа. Сверху наброшен серый тёплый пиджак, небрежно, нараспашку. Её светлые, волнистые волосы, красиво развеваются на осеннем ветру, обрамляя лицо с улыбающимися губами. Она идёт по двору к нам быстрой, лёгкой походкой, и пиджак развивается, открывая тот самый силуэт, который я раньше как-то не замечал.

— Не замерзли тут? — она улыбается, и эта улыбка почему-то кажется другой, не просто доброй, а чуть кокетливой, может, из-за того, как она поправляет ветром сбившуюся прядь.

Я отвожу взгляд, делая вид, что проверяю, закрыта ли пассажирская дверь.
— Да нормально, как раз прогрелась.

Алиса молча смотрит на Нику, и мне кажется, я читаю в её взгляде не просто удивление, а одобрение. Ника открывает заднюю дверь, чтобы помочь девочке сесть, и наклоняется. В этот момент ветер снова играет краем её пиджака, и я невольно замечаю изящную линию груди, которая сейчас кажется невероятно женственной.

«Чёрт, — проносится в голове мысль, — а она симпатичная. Как я раньше-то не видел?»

— Поехали, покорять мебельный рай! — бодро говорит Ника, усаживаясь на пассажирское сиденье рядом с Алисой и пристёгиваясь.

Я включаю передачу, бросаю последний взгляд в зеркало заднего вида и ловлю её взгляд. Она смотрит на дорогу, но на её губах играет лёгкая, загадочная улыбка. И эта поездка обещает быть куда более интересной, чем я предполагал.

глава 9

Торговый центр «Миран» встречает нас оглушительной яркостью и гулким эхом голосов. Алиса идёт между нами, вцепившись в край моей рубашки, её глаза пугливо метаются по бесконечным рядам мебели. Кажется, это изобилие её попросту пугает.

— Ну, принцесса, смотри, — Ника уверенно ведёт к детскому отделу, где возвышаются разноцветные кровати-чердаки. — Вот те варианты, о которых я говорила. Белый и синий. Оба в наличии.

Белый комплект выглядит строго и чистенько, а синий — ярко, с какой-то космической графикой. Алиса молча переводит взгляд с одного на другой. Видно, что ей не по душе оба. Она украдкой оборачивается на гарнитур-образец розового цвета, которого сейчас нет в наличии и нужно заказывать.

— Понимаю, хочется розовый, — мягко говорит Ника, приседая перед ней на корточки. — Он красивый. Но его ждать две недели. А эти — мы можем забрать сегодня. И знаешь что? Если хочешь розовый, мы его сделаем!

Алиса вопросительно поднимает на неё глаза.

— Честно! — Ника улыбается. — Вот этот белый шкаф он как чистый лист. Мы с тобой возьмём краски, трафареты, и превратим его в самый уникальный в мире розовый замок. Хочешь, бабочек нарисуем или сердечки? А можно и звёздочки… Всё, что захочешь!

Алиса медленно подходит к белоснежному фасаду шкафа, входящего в комплект, задумчиво смотрит на свою руку, а потом осторожно проводит пальчиком по гладкой поверхности, оставляя слабый след. Потом проводит ещё раз, и на дверце проступает маленькое, чуть кривоватое сердечко.

Ника ахает, но не громко, а восхищённо.

— Точно! Видишь? Ты уже начинаешь! Отличный выбор, малышка! Чистый лист — это же свобода! Мы с тобой сегодня же вечером нарисуем эскиз, пока твой папа тут будет мучиться с шуруповёртом, — она подмигивает мне, — а потом всё это перенесём на мебель. Согласна?

Алиса не говорит ни слова. Она лишь кивает, коротко и решительно, не отрывая взгляда от нарисованного сердечка. В её глазах, впервые за этот долгий день, вспыхивает не просто интерес, а настоящий, живой огонёк: огонёк творчества, предвкушения чуда, которое она сможет создать сама.

— Вот и договорились! — Ника хлопает в ладоши поднимаясь. — Егор, ты как, справишься с белым холстом?

Смотрю на дочь, на это маленькое хрупкое создание, на её вдруг выпрямившуюся спину, и понимаю, что Ника гениальна. Она даёт Алисе не просто мебель. Она даёт ей мечту и право на её воплощение.

— Справлюсь, — уверенно говорю я, чувствуя, как камень с души понемногу сдвигается. — Раз уж мне выпала честь собирать будущий шедевр.

— То-то же! — Ника уже хватает с полки коробку с какими-то блёстками и кисточками. — А это для будущего декора. И да, Егор, кредитку готовь. Сейчас мы ещё за текстилем пройдёмся. Раз уж кровать белая, надо же её чем-то розовым украсить!

Я с покорностью обречённого тянусь к карману. Глядя на Алису, которая уже смелее разглядывает полки с постельным бельём, я готов раскошелиться на всё что угодно, лишь бы этот робкий огонёк в её глазах не погас.

***

Последнюю, самую большую коробку с матрасом удаётся впихнуть на переднее пассажирское сиденье, пристегнув её ремнём для безопасности. Я отступаю на шаг, вытираю пот со лба. Багажник завален остальными частями нашего будущего «замка».

— Ну вот, главное приобретение дня пристроили, — весело констатирует Ника и поворачивается к Алисе. — А теперь стратегический привал! Я знаю тут одно кафе на первом этаже, порциям там не скупятся. Алиса, ты, наверное, проголодалась? Они классную пасту делают. Или, может, картошку фри с наггетсами? Это же классика!

Алиса молча смотрит на неё, но в глазах нет прежней пустоты — есть робкий интерес.

— Я пока отвезу тележку, а вы идите, занимайте столик, — предлагаю я, хватая ручку тяжёлой конструкции.

— Договорились! — Ника берёт Алису за руку, и они направляются снова к стеклянным дверям торгового центра.

Сдаю тележку, иду в кафе, девочки заняли столик у окна. Ника помешивает ложечкой свой латте, а Алиса, сгорбившись, рассматривает узор на столешнице.

— Ну что, голодные? — сажусь я напротив, нарочито бодро.

— Я только кофе, — отмахивается Ника, вся погруженная в созерцание своей чашки. — А вы, мужчина, заказывайте себе и дочери что-то существенное.

Открываю меню, но мысли путаются. В голове крутятся цифры с ценников, а ещё образ пустого холодильника дома.

— Давайте так, решаю после недолгого раздумья: мне карбонару, чайник чая и яблочный пирог на троих на десерт. Алиса, тебе пасту, как Ника предлагала, или картошку с наггетсами?

Алиса молча смотрит на меня и после паузы едва заметно кивает в ответ на «наггетсы».

Ждём недолго, кухня здесь работает хорошо, слаженно. Уже через десять минут на столе горячая еда и дымящийся паром чайник. Пирог на тарелке смотрится по-домашнему уютно.

Обедаем живо. Ника, заряженная творческими планами, продолжает рисовать в воздухе будущий дизайн мебели, но я почти не слушаю. Я смотрю на Алису. Она ест молча, опустив глаза, но её вилка движется с такой методичной, голодной скоростью, что тарелка пустеет на глазах. Она не просто ест, она словно навёрстывает упущенное.

Когда Алиса доедает свой кусок пирога, я отдаю ей свою и порцию, под предлогом, что наелся. И девочка, после секундного колебания, молча принимается за второй кусок. Она не жадничает, нет. Она просто утоляет голод, который, видимо, копился всё это время.

Я сижу и смотрю на дочь, как она доедает, как аккуратно собирает крошки вилкой с тарелки. И тут меня накрывает. Не мысли, а простая, ясная уверенность, холодная и тяжёлая, как камень. Пока я носился со своими обидами, мой ребёнок голодал. По-настоящему. Вот я дурак, я же даже не спросил, завтракала ли она сегодня.

Я откидываюсь на спинку стула, и взгляд сам натыкается на огромные часы на стене кафе. Стрелки неумолимо ползут вперёд. До девяти утра остаётся всего ничего.

«Ладно, — мысленно говорю я сам себе, Лизе, всему миру. — Игра началась. Посмотрим, кто кого».

глава 10

— Что ж, — Ника ставит свою пустую кофейную чашку с решительным стуком. — Теперь главный марафон. Продовольственный. Егор, твой холодильник плачет от тоски, и мы это исправим.

Супермаркет встречает нас другим видом изобилия — не гулким, как в мебельном, а шипящим шёпотом холодильников и яркими пирамидами из товаров. Я беру тележку, её холодная ручка неприятно обжигает ладонь. Алиса снова прячет руку в складках моей рубашки.

— Так, стратегия проста, — Ника берёт инициативу в свои руки, буквально ведя нашу маленькую процессию по молочному ряду. — Основа — это белок, сложные углеводы и витамины. Никаких полуфабрикатов с годностью в полгода.

Она останавливается перед витриной с творогом и берёт несколько пачек. Я смотрю на них с недоумением.
— А что с этим делать? — не удерживаюсь я. — Я обычно котлеты готовлю. Или пельмени. Всё.

Ника поворачивается ко мне, и на её лице — смесь жалости и веселья.
— Боже мой, Егор, ты как ребёнок. С творогом делают запеканки, сырники... Это же элементарно. Я тебе рецепт сброшу, справится даже первоклассник. — Она переводит взгляд на Алису. — Правда, Алиса? Мы потом с тобой сырники со сметаной сделаем, вкусно же будет?

Алиса молча смотрит на разноцветные баночки с йогуртом. Она не кивает, но и не отводит глаз. Это уже прогресс.

Дальше — мясной отдел. Ника выбирает куриное филе, индейку, пока я в ступоре наблюдаю, как наша тележка постепенно заполняется какими-то странными, «настоящими» продуктами. У меня в морозилке всегда лежали готовые котлеты, а тут какая-то сырая индейка. Что я с ней буду делать? Варить? Жарить? Я не представляю.

— Ника, — осторожно говорю я, пока она выискивает на полке «правильную» гречку. — Я, может, не справлюсь. Я не умею всё это... готовить.

Она оборачивается, и её взгляд смягчается.
— Никто с первого раза не умел. Начнём с простого. Сваришь куриный бульон — это просто вода, курица и соль. А из фарша слепишь тефтели. Я покажу. Главное — начать.

Её слова «я покажу» почему-то действуют на меня успокаивающе. Не «сделай сам», а «я покажу». В этом есть поддержка, а не упрёк.

В этот момент я замечаю, как Алиса, пользуясь тем, что мы заговорились, тянется к полке с яркими пачками чипсов. Её пальцы уже почти касаются упаковки.

— Ой-ой-ой, — мягко говорит Ника поворачиваясь. — Это, конечно, очень ярко и хрустяще, но знаешь, что ещё хрустит и в сто раз вкуснее?

Алиса замирает, убирая руку.

— Смотри, — Ника берёт с верхней полки пачку воздушной кукурузы без сахара и пакет с курагой и орехами. — Это как конфеты, только полезные. А если смешать это с вот этими хлопьями, — она указывает на коробку со злаками и сушёными ягодами, — получится самый настоящий походный обед для принцессы. Хочешь, попробуем?

Алиса смотрит то на чипсы, то на пакет с курагой. Интерес в её глазах борется с привычкой хотеть запретное. Наконец, она медленно, почти ритуально, берёт из рук Ники пакет с орехами и прижимает его к груди.

— Отличный выбор! — Ника сияет и бросает оба пакета в тележку.

Я смотрю на эту сцену и чувствую, как во мне борются два чувства. С одной стороны — растерянность и лёгкая паника перед этой горой незнакомых продуктов и кухонных процедур. Я не настраивал себе быт, я существовал на всём готовом. С ребёнком так нельзя. Это осознание давит.

Но с другой стороны... Я смотрю на Алису. Она не смотрит на меня, но она стоит рядом, и в её позе нет прежней готовности сбежать. Она держит тот пакет с орехами, как какую-то ценность. И я понимаю, что все эти гречки, твороги и индейки — это не просто еда. Это кирпичики, из которых строится её ощущение безопасности, заботы, дома.

— Ладно, — тихо говорю я, больше самому себе, глядя на нашу ломящуюся от полезностей тележку. — Разберёмся. Придётся.

Мы подходим к кассе. Пока кассир пробивает товары, я смотрю на Алису. Она стоит рядом с Никой и смотрит на конвейерную ленту, по которой ползут наши покупки. И снова — тот самый, почти невидимый, но для меня теперь очевидный огонёк интереса в её глазах. Она наблюдает, как её новая жизнь, яркая, здоровая и непредсказуемая, медленно складывается в пакеты.

И в этот момент все мои терзания по поводу неумения готовить кажутся мелочью. Ради этого взгляда я научусь жарить и эти чёртовы сырники, и всё что угодно.

Мы выходим из супермаркета, нагруженные пакетами. Я несу самые тяжёлые, Ника — с хрупкими покупками, а Алиса крепко сжимает в руке тот самый пакет с орехами и сухофруктами. Возвращаемся к машине, забитой мебельными коробками. Приходится проявлять чудеса логистики, чтобы утрамбовать пакеты с едой в оставшиеся щели.

Я устраиваю пакеты с заморозкой вокруг коробки с матрасом, бормоча себе под нос:

— Ладно, курица... творог... Сырники, говоришь? Надеюсь, у меня хоть сковорода есть. А то, может, проще в кафе заказывать...

Ника, укладывая йогурты в сумку-холодильник, которую она, оказывается, тоже прихватила, смеётся:

— Перестань, Егор, ты справишься. Мы с Алисой тебе поможем. Правда, помощница?

Она оборачивается к девочке, которая молча наблюдает за нашей вознёй. Алиса смотрит на куриное филе в моих руках, потом на моё растерянное лицо. И вдруг так тихо, что едва слышно сквозь уличный шум, она говорит первые слова за весь этот бесконечный день.

— С мамой... мы лепили котлеты.

Воздух застревает в лёгких. Время останавливается. Я замираю с пачкой курицы в руках, не в силах пошевелиться. Её голосок, тихий и хрупкий, звенит в ушах громче любого грохота.

Смотрю на неё. Она не смотрит на меня, её взгляд прикован к курице в моих руках, словно она видит не её, а другую кухню, другую жизнь.

Сердце сжимается так больно, что я едва не роняю пакет. Это не просто слова. Это — воспоминание. Это — боль. Это — её мама, которая умела лепить котлеты, и которой больше нет. И моя полная несостоятельность как отца, который даже не знал, что его дочь умеет это делать.

Ника тоже замирает. Её взгляд обращается ко мне, полный сочувствия и понимания. Вся наша возня с продуктами, все мои глупые страхи о готовке — всё это мгновенно обесценивается перед этим простым, страшным признанием.

глава 11

Мы доезжаем до дома в полном молчании, я тихо включаю радио, и никто даже не пытается заговорить. Слова Алисы на репите проигрывается в голове, становится физически больно, справлюсь ли я, не причиню ли дочери своей косорукостью в бытовых вопросах ещё больше горечи.

Глушу двигатель возле подъезда, отстёгиваю ремень и оборачиваюсь назад: сначала посмотрев на Алису, потом сразу на Нику.

— Что ж, — первая нарушает тишину моя соседка, и в её голосе я слышу ту же осторожность, что и у меня. — Приехали. Давайте разгружаться.

Вылезаем из машины, я механически открываю багажник, и Ника берёт несколько лёгких пакетов с текстилем и продуктами. Алиса, после секундного колебания, подходит и молча протягивает руки. Ника вручает ей ту самую коробку с блёстками и кисточками, самую лёгкую и самую ценную ношу.

— Молодец, помогать — это правильно, — тихо говорит Ника, и Алиса, прижимая коробку к груди, направляется к подъезду.

Я же начинаю выгружать тяжёлые коробки с деталями гарнитура. Матрас и самую большую коробку с переднего сиденья, я взваливаю на плечо. Она перекрывает обзор, и я двигаюсь почти на ощупь, чувствуя, как напрягается спина.

И тут до меня доходит едкий, пропитанный злобой голос. Из-за куста сирени, где стоит скамейка, за нами наблюдает бабка Анфиса — местное сущее наказание, сплетница и источник токсичности для всего нашего двора.

— О, дурак дурака видит издалека, — раздаётся её сиплый голос. — И прицеп свой уже притащила. Нарожают по дурости, а потом чужим мужикам пристраивают, лишь бы с рук сбыть.

Я замираю, сжимая пальцы на картонной коробке. Глаза Ники встречаются. Она бледнеет, но тут же наклоняется к Алисе, которая испуганно прижимается к ней.

— Не слушай, солнышко, — громко и чётко говорит Ника, беря девочку за руку. — Видишь, у бабушки, наверное, совсем плохи дела: ни здоровья, ни радости в жизни. Вот она и пытается свою злобу на других вылить. Жалко её. Пойдём, занесить вещи.

Она уводит Алису в подъезд, бросив на меня взгляд, в котором я читаю и поддержку, и предостережение: «Не надо».

Но во мне что-то срывается с тормозов. Вся накопленная за день ярость: на Лизу, на опеку, на себя, на эту несправедливую вселенную, находит себе наконец выход. Я медленно, стараясь не уронить матрас, подхожу к скамейке и опускаю коробку на асфальт. Выпрямляюсь. Бабка Анфиса смотрит на меня с ядовитым удовольствием, ожидая, что я буду оправдываться или огрызаться.

Но я подхожу вплотную. Так близко, что вижу каждую морщинку на её лице, чувствую запах её дешёвых душных духов. Говорю негромко, но так, чтобы каждое слово врезалось, как нож.

— Слушай сюда, Анфиса Петровна. И запомни раз и навсегда, — мой голос низкий, без единой дрожи. — Это моя дочь. И моя... соседка, которая помогает. И если я ещё раз услышу от тебя хотя бы один такой комментарий в их сторону, особенно в сторону ребёнка...

Делаю паузу, давая ей прочувствовать тяжесть молчания.

— ...то твоя жизнь в этом дворе превратится в кромешный ад. Каждую твою сплетню буду превращать в доказательство клеветы. Каждую жалобу на шум во встречную о тебе же. Ты думаешь, у тебя проблем не может быть? Я тебе создам таких, что забудешь, как на людей тявкать. Поняла?

Она отводит взгляд, её уверенность мгновенно сдувается, сменясь страхом. Она что-то бормочет про «да я ж не всерьёз», но я уже поворачиваюсь к ней спиной, поднимаю матрас и иду к подъезду.

Сердце колотится. Руки дрожат от адреналина. Я не трус, но и не задира, да и на пожилых наезжать не приучен. Просто Анфиса эта, совсем берега попутала. Одно дело алкащей местных воспитывать, а другое — лезть туда, куда тебя вообще не звали. Это был мой щит от её нападок. Щит, который я поставил между своим ребёнком и грязью этого мира. Пусть даже в лице одной злобной старухи.

Захожу в подъезд. Ника и Алиса стоят у лифта, ждут меня. Ника смотрит на меня с нескрываемым облегчением.

— Спасибо, — тихо говорит она.

Алиса не говорит ничего. Она просто смотрит на меня своими огромными глазами. И в них я читаю не страх. А что-то другое. Что-то, похожее на слабый, едва зарождающийся огонёк доверия.

Этот взгляд согревает изнутри, гася остатки адреналиновой дрожи. Киваю ей, пытаясь изобразить что-то вроде успокаивающей улыбки. Подхватываю валяющуюся у ног коробку с креплениями и нажимаю кнопку вызова лифта.

— Ну что, почти дома, — обречённо вздыхаю я, глядя на груду нашего имущества.

С характерным скрежетом и лязгом двери лифта открываются. Мы заходим внутрь. Я затаскиваю матрас и коробки, Ника и Алиса с пакетами втискиваются в угол. Двери с трудом, будто нехотя, закрываются. Нажимаю кнопку седьмого этажа.

Секунду лифт стоит на месте, затем с глухим стуком дёргается и... глохнет. Свет на панели этажей меркнет и вспыхивает снова. Но мы не едем. Воцаряется тишина, нарушаемая лишь натужным гудением механизма.

— Э-э-э... Егор? — Ника смотрит на панель, потом на меня.

Я несколько раз тыкаю в кнопку «7». Никакой реакции. Затем жму кнопку «Открыть». Тишина. Сердце начинает биться чаще. Я методично прохожу по всем кнопкам. Лифт не двигается. Мы застряли.

— Так, не паникуем, — говорю я, больше себе, чем им, и тянусь к кнопке вызова диспетчера, долгий гудок, потом второй, никто не берёт трубку.

— Охренеть, — тихо ругаюсь я. — Значит, так.

В этот момент Алиса, прижимается спиной к стене лифта. Её глаза снова становятся огромными от ужаса. Она начинает часто-часто дышать, почти задыхаться.

— Алиса, всё хорошо, дыши глубже, — Ника тут же опускается перед ней на колени, пытаясь поймать её взгляд. — Мы просто немного застряли. Нас скоро выпустят. Всё в порядке, малышка.

Но Алиса не слышит. Её взгляд блуждает по маленькой металлической коробке, в которой мы оказались в заточении. Она начинает трясти головой, беззвучно, отчаянно.

И вдруг, сквозь прерывистое дыхание, она выдыхает не слово, а какой-то обрывок фразы, от которого у меня кровь стынет в жилах. Её голос: тонкий, пронзительный шёпот ужаса:

глава 12

Мир сужается до размеров лифтовой кабины, до обмякшего тела дочери, безжизненно повисшего на руках у Ники.

— Алиса!

Словно кто-то вдавил кнопку «тревога» в моей голове. Я выхватываю дочь из объятий Ники, прижимаю к себе.

— Алиса! Алиса! Слышишь меня?

Тормошу её за щёки, похлопываю, пытаясь увидеть хоть какую-то реакцию. Страх, холодный и липкий, сковывает меня. Трясу её за плечи, и тут она резко, с судорожным всхлипом, вдыхает. Глаза распахиваются, полные абсолютного, животного ужаса. Она не видит меня. Она видит что-то другое.

— Не двигается... — вырывается у неё прерывистый, хриплый шёпот, она задыхается, ловя ртом воздух. — Темно... мама... мама не дышит...

Время останавливается. Эти обрывки фраз бьют меня по голове, как молоток. Она об аварии. О той самой аварии, в которой погибла Вера. Она там была. Она всё видела. Она была в той самой перевёрнутой, тёмной машине, рядом с телом мёртвой матери.

С тихим, пронзительным вскриком она вцепляется в меня мёртвой хваткой, пальцы впиваются в плечи, а лицо с силой утыкается в мою грудь. Всё тело девочки бьёт крупная дрожь, как в лихорадке.

— Всё, всё, я тут, ты в безопасности, — бормочу я, охватывая её плотнее, чувствуя, как бешено колотится её маленькое сердечко, каждый мускул в моём теле напряжён. — Мы вместе, в лифте. Всё в порядке. Я никуда тебя не отпущу.

Я опускаюсь на пол, прислонившись спиной к стене, не отпуская Алису. Она не плачет, вся сплошной комок боли, немой крик, запертый внутри.

Ника, бледная как полотно, смотрит на нас, и я вижу, как она понимающе закрывает ладонью рот. Теперь и она всё поняла. Она снова начинает давить на кнопку вызова, и в её голосе прорывается настоящая паника:

— Алло! Пожалуйста! Ребёнку плохо! Нужна помощь, быстрее!

И тут из-за двери доносится приглушённый крик:

— Там кто есть? Не волнуйтесь! Мастера уже вызвали, он скоро будет! Минут через двадцать!

«Двадцать минут». Эти слова повисают в воздухе, как приговор. Двадцать минут в этой железной коробке, которая для моей дочери сейчас та самая перевёрнутая машина, та самая ловушка, где она осталась одна с погибшей мамой.

Я прижимаю её ещё крепче, целую в макушку, глажу по спине, шепчу бессвязные слова утешения. Но в голове стучит только одна мысль, ясная и чудовищная: «Она там была. Она всё видела. А я... я даже не догадывался, через какой ад она прошла».

Время в лифте теряет всякий смысл. Оно измеряется не минутами, а медленным, едва уловимым возвращением Алисы. Сначала я просто чувствую, как постепенно, миллиметр за миллиметром, ослабевает её хватка. Пальцы, впившиеся мне в плечи, разжимаются, оставляя на ткани влажные от пота и слёз пятна. Её дыхание, ещё недавно рваное и поверхностное, становится глубже, хотя и всё ещё неровным.

Я не шевелюсь, боясь спугнуть это хрупкое затишье. Продолжаю гладить её по спине, но теперь уже не так судорожно, а почти ритмично, укачивающе.

— Всё хорошо, — снова и снова тихо бормочу я. — Я здесь. Мы вместе.

Ника, видя, что самый острый приступ прошёл, тоже медленно опускается на корточки рядом с нами, создавая своим присутствием некое подобие защитного круга. Она не говорит ничего, просто дышит ровно и спокойно, и это, кажется, тоже помогает.

И вот Алиса делает первый осознанный шаг — она чуть отстраняется. Не рывком, а медленно, будто противясь собственной слабости. Её лицо, заплаканное и раскрасневшееся, всё ещё обращено ко мне, но взгляд уже не безумен. В нём усталость, глубокая, пронзительная усталость, и стыд.

Алиса поднимает руку и тыльной стороной ладони вытирает щёки, потом нос. Движения её становятся собранными, почти механическими. И в этот момент я с болью понимаю, что окно в её душу, так недолго распахнутое шоком, захлопывается. Она снова возводит стены.

Медленно соскальзывает с моих коленей. Я инстинктивно протягиваю руку, чтобы поддержать, но она уворачивается от прикосновения, негрубо, а с той же отстранённой вежливостью, что была у неё с самого утра. Отступает на шаг назад, потом ещё один, пока её спина не упирается в холодную металлическую стенку лифта.

Замирает.

Голова опущена, руки за спиной, худенькие плечики напряжены. Она снова стала неслышным и невидимым существом, старающимся занять как можно меньше места. Только заплаканные ресницы и лёгкая дрожь в подбородке выдают пережитый ужас. Всё остальное — сомкнувшаяся скорлупа. Эмоции, которые только что выплеснулись наружу с такой разрушительной силой, снова стали её личной тайной, её крепостью, куда мне хода нет.

Мгновение назад она была моей маленькой девочкой, которая искала защиты у меня на груди. Теперь между нами снова выросла стена. Опускаю голову, чувствуя своё поражение.

И вдруг тишину разрывает лёгкий, почти весёлый голос Ники.
— Знаете, а однажды я застряла в фотостудии, — мы с Алисой одновременно поворачиваем к ней головы.

Ника сидит на корточках, прижавшись спиной к стенке лифта, на её лице играет самая что ни на есть беззаботная улыбка, будто мы не в застрявшем лифте, а на пикнике.

— В лифте — это ещё цветочки. Здесь люди постоянно ходят, можно покричать, кто-нибудь обязательно придёт на помощь. А я была в костюмерной, складывала реквизит в сумки, и меня там случайно закрыли, а телефон сел! — Она смеётся, и звук этот такой искренний и заразительный, что кажется, он отталкивает стены лифта чуть шире. — Просидела там четыре часа, пока меня не нашли. Чтобы не сойти с ума, придумала себе развлечение — примеряла все шляпки подряд и разговаривала с манекенами. Дала им всем имена и даже придумала характеры.

Я не могу сдержать короткий, хриплый выдох, что-то среднее между кашлем и смехом. А главное — я вижу, как плечи Алисы, бывшие острыми и напряжёнными, слегка расслабляются. Она не смеётся, нет. Но её сжатые за спиной кулачки медленно, почти незаметно, разжимаются.

— Вот так, — Ника обводит нас своим лучистым взглядом, — уверена, что совсем скоро нас вытащат отсюда и мы наконец-то разложим продукты в холодильник. Хорошо, что взяли мороженое в ведёрке, оно хотя бы не растечётся по всему пакету.

глава 13

Лифтёр Михалыч оказывается прав, его «увалень» на каждом этаже вздыхает, скрипит и делает паузы, будто специально капризничает, не желая делать то, что от него требуют. Я стою, прислонившись к стене, и чувствую, как по спине ручьём течёт пот. Наконец, седьмой этаж. С грохотом, который, наверное, слышат все соседи, я выволакиваю коробки в коридор и по одной втаскиваю в квартиру, складывая посреди комнаты в хаотичную гору.

— Спасибо, Михалыч, выручил, — я, переведя дух, сую в руку мужчины свёрнутую купюру.

Тот крутит её в пальцах, ухмыляется и прячет в карман.

— Не за что, богатырь. Теперь отдыхайте, а я этого страдальца на техобслуживание загоню, а то он после такого подвига полдня в отключке будет.

Дверь лифта с лязгом закрывается, оставляя меня в тишине прихожей. Я оборачиваюсь. В студии царит почти идиллический порядок. Пакеты с продуктами аккуратно разобраны, холодильник гудит, набитый под завязку. Алиса сидит на диване, сжимая в руках ту самую коробку с блёстками, а Ника, сняв пиджак, наливает в три кружки только что вскипячённый чай.

С улыбкой соседка протягивает одну мне чашку. Я беру, чувствуя, как дрожат мои пальцы от усталости и выброса адреналина.

— Ну? — выдавливаю я, глядя на неё поверх края кружки, взгляд мой красноречивее любых слов: «Что дальше? Я сломлен. Спасай».

Ника тоже делает глоток чая, её глаза блестят от усталости, но в них читается привычная решимость. Она обводит взглядом нашу маленькую гору «конструктора», затем переводит взгляд на Алису, потом снова на меня.

— Значит так, мастер-сборщик, — говорит она, и в её голосе звучат нотки того самого стратега, что брал штурмом мебельный отдел. — План такой: я забираю Алису к себе. Мы будем рисовать эскизы для её будущего замка, готовить трафареты, подбирать тона и оттенки, а ты... — она театрально указывает пальцем на груду картона, — ты остаёшься здесь наедине с этим великолепием, своей мужской силой и шуруповёртом.

Я издаю стон, похожий на смесь смеха и отчаяния.

— Ника, а если я не смогу... Глянь на это! — я киваю в сторону коробок.

— Сможешь, — отрезает она просто и безвозвратно. — Ты же обещал принцессе новую кровать. А обещания, особенно данные принцессам, надо выполнять, — она подмигивает Алисе. — Правда, солнышко?

Алиса не отвечает, но её взгляд скользит с коробки в своих руках на ту, что лежит на полу, с изображением белого фасада кровати. В её глазах снова мелькает та самая искорка — не надежды даже, а любопытства. Действительно ли я соберу из отдельных деталей целый комплекс мебели?

— Ладно, — сдаюсь я, делая последний глоток горячего чая, который обжигает горло, но придаёт бодрости. — Валяйте. Творите. А я... я буду ввинчивать. И надеяться, что у меня получится не какая-нибудь Пизанская башня.

Ника одобрительно хлопает меня по плечу, забирает у Алисы коробку с блёстками и ведёт её к двери.

— Не вздумай звать на помощь первые полчаса! — бросает она напоследок уже из подъезда. — Мужайся!

Дверь закрывается, и я остаюсь один в центре своей студии, в окружении молчаливых картонных коробок, от которых пахнет новизной и... непреодолимой сложностью. Вздыхаю, иду к встроенному шкафу за шуруповёртом и, возвращаясь в комнату к коробкам, тянусь к первой инструкции. Битва начинается.

Сначала распаковка. Разрываю скотч, извлекаю из коробок детали, аккуратно раскладывая их по полу, как части гигантского пазла. Пахнет свежей ДСП и каким-то заводским лаком. Нахожу схему. Лист А3, испещрённый стрелочками, цифрами и иероглифами, похожими на инструкцию по сборке марсохода. В глазах слегка рябит, но я щурюсь и впиваюсь взглядом. Шаг первый, шаг второй...

Разбираю крепления. Отделяю болты от шурупов, пластины от уголков, раскладываю по кучкам. Звон металла о кафель — единственный звук, который сейчас нарушает тишину в квартире.

После распаковки сборка остова. Беру шуруповёрт. Его знакомый, деловитый гул наполняет комнату, заглушая тревожные мысли. Я ввинчиваю шурупы, соединяя брусья, чувствуя, как под пальцами рождается каркас чего-то настоящего, прочного. Спина напрягается, капля пота катится по виску, но я не останавливаюсь. Потом нижняя часть, та самая, что станет столом и тумбой. Конструкция уже обретает форму, сложную, но решаемую.

Самые противные — ящики тумбочки. Крошечные болтики, хлипкие направляющие. Матерюсь себе под нос, роняю несколько раз маленький винтик на пол и ползаю за ним на карачках.

Последний этап — навешивание дверей шкафа. Они не хотят становиться ровно, щёлкают, перекашиваются. Я почти рычу от бессилия, но потом нахожу тот самый регулировочный винт, подкручиваю его, и, вуаля, двери висят идеально.

Внезапно раздаётся звонок. Вздрагиваю и поднимаю глаза на часы. Боже, почти девять! Я и не заметил, как пролетели эти три часа.

Открываю. На пороге стоят Ника и Алиса. Ника держит в руках большую миску с салатом и дымящуюся кастрюльку, от которой исходит божественный, согревающий душу запах куриного бульона.

Алиса заглядывает мне через плечо, её глаза расширяются при виде собранного белого комплекса, который теперь занимает половину комнаты.

Я опираюсь о косяк и слабо улыбаюсь им, чувствуя, как вся усталость разом наваливается на плечи. Руки дрожат от напряжения, в спине тупая боль.

— Принцессу с замком можно поздравить? — весело спрашивает Ника, переступая порог.

— Вполне, — сипло отвечаю я. — Осталось только матрас закинуть наверх и постель застелить.

Гляжу на Алису. Она стоит, не решаясь войти, но взгляд её прикован к её новой «крепости». И я понимаю, что все эти муки сборки того стоили. Но сейчас, глядя на её уставшее личико, я чётко осознаю: день ещё не окончен. Её нужно накормить, помочь ей застелить эту кровать, отправить в душ и уложить спать. И никакая моя усталость не отменит этих простых, но таких важных отцовских дел.

Все вместе ужинаем супом и салатом, которые так кстати приготовила Ника, отправляем Алису совершать гигиенические процедуры, а после отправляем уставшую девочку в постель.

глава 14

— Понимаешь, Егор, — её голос срывается, но она заставляет себя говорить, выдавливая слова сквозь стиснутые зубы. — У меня был заказ. Дорогой. Я сделала эскиз, заказчик его утвердил. В назначенный день я пришла в его дурацкую квартиру и разрисовала ему целую стену. Всё по договору. А он... он теперь не оставляет меня в покое.

Она делает короткую паузу, чтобы перевести дыхание, её пальцы нервно теребят лямку джинсового комбинезона.

— Сначала звонки. «Обсудим детали», «Приезжай, выпьем кофе». Потом звонки стали другими. Настойчивыми. Грубыми. А после он просто стал приходить в студию, где я работаю, как домой! Садится в кресло и сидит, смотрит через стеклянную стену на меня, говорит моему начальству, что мы «друзья». А с недавнего времени... он начал встречать меня. Стоит и ждёт. И говорит... — её голос превращается в шёпот, полный стыда и ярости, — говорит, что если я не стану его девочкой, он порушит мне всю карьеру. Обещает разослать всем заказчикам отзывы, что я неадекватная, что я ворую идеи, что я...

Стоим на балконе, и её слова повисают в холодном ночном воздухе. Мозг отказывается склеивать эти обрывки в цельную картину. Эта женщина, что час назад командовала мной с энергией полевого командира, распределяла задачи и буквально на своих плечах вытягивала меня и Алису из трясины отчаяния... У неё не может быть таких проблем. Это не вяжется с её образом.

И из меня вырывается короткий, нервный смешок. Глупый, рефлекторный, слетающий с губ помимо моей воли.

— Ника, да перестань, — качаю я головой, всё ещё не в силах поверить. — Ну, бывают же такие мужики... с приветом. Манера у них такая, деревенская, настырная. Топический кретин, что с него взять? Отшей его раз и навсегда, жёстко, без этих своих художественных экивоков. Скажи прямо, и всё.

Я ожидаю, что она вздохнёт с облегчением, что я всё так просто разрешил. Но вместо этого вижу, как её лицо искажается. Не от обиды, а от чистой, неприкрытой ярости. Её глаза сужаются до щёлочек, губы белеют.

— Ты думаешь, я не пробовала? — её голос: низкий, шипящий шепот, который режет слух острее крика. — Я его и на русском, и на матерном посылала. В офисе при всех кричала, чтобы он отстал. В лицо дверью хлопала. Я ему говорила всё, что только можно придумать! Но он не уходит. Уже целый месяц, Егор! Как маньяк. И я уже... я уже реально боюсь выходить из дома.

Она произносит последнюю фразу, и её голос срывается. Она отворачивается, но я успеваю увидеть, как её подбородок предательски дёргается. И вот только сейчас, сквозь свою усталость и глупое мужское не восприятие, я, наконец, разглядываю её по-настоящему. Не «соседку-художницу», которую я всё время считал немного «отлетевшей», а женщину, которая месяц живёт в настоящем, изводящем страхе.

Идиотский смешок застревает в горле комом стыда. Это не игра. Это не «ухаживания». Это преследование.

— Ника... — мой голос звучит хрипло, я откашливаюсь, пытаясь прочистить горло, забитое этим комом. — Прости. Я... Я несу полную херню. Абсолютную. Просто в голове сегодня такая каша из Алисы, Лизы, опеки, этой чёртовой кровати... Но это не оправдание. Я неправ. Серьёзно. Прости.

Она не поворачивается, лишь её плечи чуть вздрагивают. Мне катастрофически мало этих слов. Я делаю шаг ближе, осторожно, как к раненому зверю, чтобы не спугнуть.

— Расскажи всё. Скажи, что я могу сделать. Прямо сейчас. Хочешь, поедем в полицию? Я с тобой, буду на каждом слове настаивать. Или... — я на секунду запинаюсь, — ему нужно, чтобы с ним поговорили «по-мужски»?

Я не знаю, что именно значит эта фраза в такой ситуации, но я готов стать той самой каменной стеной, о которой она, оказывается, не просто так просила.

Она медленно поворачивается ко мне. Слёз нет, но глаза горят сухим, яростным огнём.

— В полицию, — она произносит это слово с горькой усмешкой. — Ходила. Написала заявление. Мне сказали: «Ну, угроз причинения физической расправы не было, насилие не зафиксировано. Мы поговорим с обвиняемым по душам». Они поговорили. На следующий день он прислал мне букет цветов с запиской: «Извини, что довёл до ментов».

Я сжимаю кулаки. Гнев, чистый и ясный, наконец-то пробивается сквозь усталость и стыд.

— Значит, «поговорить», — тихо говорю я. Это не вопрос, а констатация. В голове уже проносятся обрывки мыслей. Адрес. Имя. Внешность.

— Егор, не надо... — она читает мои мысли по лицу. — Он... он не какой-то хулиган из подворотни. У него связи, деньги. Его все знают в тех кругах, где я работаю. Если ты к нему придешь, он просто уничтожит и тебя. Твою репутацию. Твой бизнес. Всё.

— У меня уже нет бизнеса, — роняю я и тут же понимаю, что это прозвучало как жалоба. — То есть я к тому, что мне терять нечего. Кроме Алисы. И... — я запинаюсь, — и соседей, которые приходят на помощь. Ты же не предлагаешь сидеть и ждать, пока он к тебе в квартиру вломится?

Она закрывает глаза, делает глубокий вдох, будто готовясь прыгнуть в ледяную воду.

— Есть один вариант. Глупый. Отчаянный. — Она открывает глаза и смотрит на меня с вызовом. — Егор, сыграй... сыграй ненадолго моего парня.

Я зависаю. Словно кто-то выдернул штепсель из розетки, и все мои мыслительные процессы разом остановились.

— Что?

— Ему нужно понять, что я... не одна. Что есть кто-то. Кто-то большой и серьёзный. Он увидит тебя, увидит Алису... Может, отстанет. Хотя бы ненадолго. Просто для вида.

Она произносит это, глядя мне прямо в глаза, и я вижу в её взгляде не только отчаяние, но и жгучий стыд за эту просьбу.

Молчу. Секунду. Две. Вечность. Этот «глупый вариант» пахнет такой непредсказуемостью, по сравнению с которой все наши сегодняшние хлопоты и сборы кажутся просто детской игрой.

— Ладно, — наконец говорю я, и мой голос мой звучит глухо, будто из соседней комнаты. — Допустим, мне не сложно будет это сделать, а что потом? Ты думаешь, он сдастся?

Ника пожимает плечами:

— Возможно, если мы сыграем максимально натурально, он поймёт, что ему ничего не светит, — Ника ждёт моего согласия, отчаянно ждёт, а у меня внутри происходит полное переключение режимов действия.

глава 15

— Костомаров, а ты не охренел?

Её резкий голос режет уши, и я тут же выныриваю их своих пошлых фантазий.

— Да я пошутил, — пытаюсь придать своему голосу бодрый настрой, поднимаю руки вверх, чтобы она расслабилась, а сам зависаю на губах Ники.

Сочные, пухлые, если сделать резкий выпад вперёд и зафиксировать ей плечи, прижав спиной к стене, вполне можно поцеловать. Во рту уже ощущаю этот нежный привкус её кожи, мой взгляд и мимика отрываются от сознания и, видимо, выражают совсем не то, что она хочет видеть.

Смачный шлепок ладонью по щеке мгновенно приводит в чувства.

— Не надо. Со мной. Так. Шутить. — говорит рвано, на лице строгость, как у училки перед контрольной, пальцем мне перед лицом трясёт. — Я вообще к тебе как к другу обратилась, если не можешь, так и скажи, а не вот это всё… — она делает многозначительную паузу, — короче, Егор, не беси меня, понятно?

— Ясен пень, объяснила доступно, беру свои слова обратно, — уверенно заверяю я, хотя внутри уже сработал спусковой крючок и теперь вряд ли между нами будет всё как раньше.

— Ну так поможешь?

— С чем? — как тяжко думать, когда в голове уже картинка избавления от лямок её комбеза и цветастой футболки под ними, я ж мужик, к тому же у меня уже прилично, как не было женщины, мне тупо хочется.

— Мозг включи! Где у тебя эта кнопка? Может коленом нажать?

— Да помогу, конечно, помогу, чего ты сразу драться? — прекрасно понимаю, о какой кнопке для удара коленом она говорит, не надо мне этого, буду действовать не так явно. — Только ты сама придумывай, что делать, а я подыграю, окей?

— Окей, — передразнивает меня Ника и делает шаг к балконной двери, — Я сейчас домой, а завтра позвоню. Пока!

— Пока, — мой голос звучит слишком уныло, поправляюсь, — спасибо большое за помощь с Алиской.

— Не за что, — бросает мне даже не оборачиваясь, провожаю соседку до двери в её квартиру и возвращаюсь к себе.

Нормально так у меня закрутилось, не успел ещё с дочкой разобраться, а тут уже девушка появилась. Пока фиктивная, но это же ненадолго. И чего я раньше не замечал, какая она притягательная? Живём рядом уже почти год, а я всё провафлял.

В моей студии тихо и темно, включать свет не хочу, заваливаюсь на диван, думаю о том, какая бы из Ники хорошая получилась мама для Алиски. А что? Заботливая, суп вкусный варит, как обращаться с детьми знает, нет, такую упускать никак нельзя.

Довольно лыблюсь в потолок, а с другого края подкрадывается неуверенность. А что если Алиса Нику не воспримет как маму? Хотя, что значит не воспримет? Мама у неё одна, это Вера, и она к величайшему ужасу погибла. Естественно, Ника не будет занимать это место в душе ребёнка, но женское тепло дома так важно. Сам бы я никогда такую красоту не навёл, а ей как легко далось.

Мысленно зажимаю Нику в углу, нахожу её губы, захватываю их своими, фантазия сегодня прёт. Рука тянется в неприличное место, обрываю себя мыслью, что я сейчас не один, а с ребёнком, с девочкой. Егор, угомонись.

Тяжко выдыхаю, отказывая себе в удовольствии и, перевернувшись на другой бок, медленно уплываю в страну сновидений. Там то точно можно себе позволить всё что угодно.

И мне позволяется. Снится, будто мы с Никой в том же «Миране», только не за мебелью, а просто так, гуляем. Я правдоподобно играю роль её парня. Вот обнимаю за плечи, чувствуя тепло её тела через тонкую ткань блузки, вот наклоняюсь и чмокаю в щёку, вдыхая лёгкий аромат её духов. Она смеётся, прижимается ко мне, и её улыбка такая солнечная, что мне хочется, чтобы этот сон длился вечно. Наслаждаюсь каждой секундой, каждым взглядом посторонних, которые словно говорят: «какая красивая пара». Всё получается так легко, будто так и должно быть.

И вдруг дикий, пронзительный визг. Не из сна. Откуда-то извне, из реальности. Визг Алисы.

Меня подбрасывает на диване, как от удара током. Сердце взрывается выбросом адреналина. Секунда на то, чтобы осознать, где я, и я уже вскакиваю, жёстко ударяюсь мизинцем левой ноги о ножку дивана, матерюсь, чуть не падаю, но дотягиваюсь до стены и ударом ладони врубаю верхний свет. Резкий, слепящий поток обрушивается на пространство.

— Алиса?

Девочка сидит наверху своей кровати-чердака, вжавшись в стену. Одеяло натянуто до самых глаз, но даже в полумраке видно, что она белая как мел. Всё её маленькое тело бьёт крупная, беспомощная дрожь. Глаза, огромные от ужаса, смотрят не на меня.

— Что случилось? Что ты увидела? — выбрасываю я из себя, делая пару прыжков через комнату, останавливаюсь у её кровати, хватаясь за лестницу.

...Она не отвечает. Только смотрит в одну точку. Её палец, бледный и тонкий, медленно, предательски выныривает из-под одеяла и указывает в угол напротив её спального места.

Я прослеживаю за её взглядом, но ничего не понимаю. Ничего. Пустота. +

— Дочь, там никого нет, — говорю я, пытаясь сделать голос мягче, но он срывается на хрип. — Тебе показалось. Всё хорошо. Это просто тени от новой мебели.

Она молча трясёт головой, и по её бледным щекам ручьями текут слёзы. Она не издаёт ни звука, просто плачет, беззвучно и отчаянно, её маленькие плечики судорожно вздрагивают. Справиться с этим — нереальная задача. Я чувствую себя беспомощным идиотом.

Осторожно, чтобы не напугать ещё сильнее, протягиваю руку и беру её холодную, влажную от слёз ладошку. Она лежит в моей руке, как маленькая мёртвая птичка.
— Алиса, расскажи мне, что случилось? — стараюсь говорить спокойно, но настойчиво, глажу её ледяные пальчики, пытаясь согреть их своим дыханием. — Я не пойму. Ты должна сказать мне. Я же не могу прочитать твои мысли. Всё хорошо, я тут, я с тобой...

И в этот момент её взгляд, прикованный к одеялу, вдруг замирает, а затем в её глазах вспыхивает новый, совершенно животный ужас. Ещё один, ещё более пронзительный визг разрывает тишину. Она дёргает руку и чуть ли не спрыгивает с верхнего яруса кровати прямо на меня, вцепляясь в мою футболку мёртвой хваткой.

глава 16

И тут я наконец-то всё понимаю. На розовом одеяле, в складке у её ног, замер небольшой, но достаточно жирный паук. Чёрт, ясное дело, приехал с нами из «Мирана» в одной из коробок, безбилетный пассажир. Для меня — просто противное насекомое, для неё — восьминогое воплощение ночного кошмара.

— Так-так-так, кто это у нас тут расселся без спросу? — говорю я, стараясь придать голосу бодрость. — Алиска, не бойся, папуля сейчас с этим разберётся. Спокойно, без резких движений, постой пока здесь.

Спускаю её с рук на пол и начинаю эту дурацкую охоту. Хватаю стаканчик, валявшийся на тумбочке, пытаюсь накрыть это насекомое, но... Вот чёрт! Паук, почуяв неладное, делает резкий рывок в сторону подушки.

— Ах ты ж гад многоглазый! — шиплю я. — Думаешь, уйдёшь? Алиска, видишь, какой он хитрый? Но мы его перехитрим!

Я снова заношу стаканчик над пауком, но в этот раз более плавно, и накрываю беглеца.

— Всё, поймал! — объявляю я, подсовывая под стаканчик старую квитанцию. — Ну что, бандит, попался? Тебе конец! Сейчас устроим показательную казнь через сбрасывание с высоты!

Я поднимаю стаканчик с пленником так, чтобы она видела. Она смотрит на него, затаив дыхание, её глаза — два огромных испуганных блюдца.

— Прощай, захватчик! — с пафосом провозглашаю я, широко распахиваю балконную дверь и демонстративно вытряхиваю паучишку в ночь. — И чтоб ноги твоей здесь больше не было!

Возвращаюсь в комнату, вытирая лоб. Алиса уже не плачет, а молча смотрит на меня. В её взгляде ещё есть страх, но теперь там же читается и что-то новое, она смотрит на меня словно на героя. Приятно. Продолжай в том же темпе Егорка.

— Видала? — спрашиваю я, подходя ближе. — Теперь можно дальше спать, врагов в твоей постели больше нет.

Но Алиса не соглашается с моей точкой зрения, она наотрез отказывается забираться в кровать. Ну что такое?

— Ну чего ты ещё боишься, ты же видела, что я его выбросил. Что ещё сделать?

Опускаюсь перед ней на корточки, чтобы быть на уровне глаз, такой контакт всегда помогает в общении с детьми, это я как тренер хорошо запомнил.

— А вдруг там ещё есть? — она говорит очень тихо, я практически читаю по губам, но понимаю, киваю, поднимаюсь во весь рост и направляюсь снова к кровати.

Окей, замечание обоснованное, да и повторно подрываться в ночи на детский визг совсем не хочется. Сжимаю челюсти от безысходности и начинаю перетряхивание её постельных принадлежностей. Снимаю её розовое одеяло, трясу, осматривая каждый сантиметр.

— Ну конечно, привезли этого гада вместе с кроватью, — ворчу я себе под нос. — Теперь вот, блин, ночной дозор устраивай.

Берусь за подушку, следом за простыню. Снимаю, встряхиваю над полом.

— Чисто? — спрашиваю я у Алисы, показывая ей пустую простыню. — Никого? Так. Теперь главное — матрас.

Снимаю его на пол, верчу разными сторонами, чтобы она удостоверилась, что он абсолютно чист.

— И здесь пусто! Вражеские лазутчики уничтожены! — объявляю я, уже чувствуя дикую усталость.

Теперь нужно всё это великолепие обратно застелить, но Алиса уже сама взбирается по лестнице, проверяя дно кровати. Отлично, сама посмотрела, значит, будет спокойнее. Поднимаю матрас на место, а дочка мне помогает заправлять простыню и сама укладывает на место подушку. На её лице сосредоточенное выражения, и мне кажется, что она испытывает неудобство за то, что разбудила меня, надо показать, что я на неё не злюсь.

— Ну вот, — выдыхаю я закончив. — Теперь здесь стерильно. Готова приземлить голову на подушку и унестись в мир снов? Как по мне, так я в полной готовности! — демонстративно зеваю, а она несмело улыбается.

Делаю шаг к дивану, но её лицо снова искажается немой мольбой. Взгляд такой, будто я собираюсь оставить её одну на необитаемом острове.

— Ладно, — сдаюсь я, чувствуя, как веки наливаются свинцом. — Понял. Операция «Ночной дозор» продлевается до особого распоряжения.

Взбираюсь по лестнице на её этаж и устраиваюсь на краешке матраса, свесив ноги. Сидим в тишине. Я не глажу её по спине, просто сижу. Она медленно укладывается, поворачивается ко мне спиной и сворачивается калачиком, подтянув колени к подбородку. Маленький, беззащитный комочек.

Сижу. Смотрю в окно. Слушаю, как её дыхание постепенно становится ровным и глубоким. Проходит десять минут, двадцать, кажется, целая вечность. В голове пусто, только одна мысль стучит: «Только бы не пошевелиться, не разбудить».

Наконец, убедившись, что она крепко спит, я начинаю свою диверсию. Осторожно, как ниндзя, сползаю вниз по лестнице, замирая после каждого скрипа.

Падаю на диван, как подкошенный. Мысли путаются, последнее, что я помню, это смутный силуэт белой кровати в полумраке. И всё. Мгновенное, беспросветное, животное отключение.

***

Утро решило ворваться в наш мир резким, настойчивым, как противная дрель соседа, звонком в дверь. Громкая трель вгрызается в моё сознание и выдёргивает из объятий беспамятства. Я вскакиваю, сердце колотится от резкого пробуждения. Голова чугунная, в глазах будто песком засыпано.

— Щас, — сиплю я, голос сломан и хрипит.

На автомате натягиваю свои домашние шорты, спотыкаюсь о ту самую коробку с болтами от кровати, чуть не лечу носом в пол, и, шатаясь, как пьяный, бреду к двери. Поворачиваю ручку замка и открываю дверь.

На пороге, словно материализовавшийся кошмар, стоит Валентина Матвеевна. Та самая, из опеки. В своём неизменном строгом пиджаке, с сумкой-папкой в руках и лицом, на котором без слов написано «а я вас предупреждала, Егор Сергеевич».

Чёрт. Неужели проспал будильник? Неужели уже десять утра?

Ещё одна история нашего литмоба "Папа может всё"

«Притворись её мамой» от Зои Астэр
https://litnet.com/shrt/KPMQ

глава 17

— Здравствуйте, Егор Сергеевич, — на лице у нашей ранней гостьи скептическое выражение, при виде которого хочется сплюнуть три раза и закрыть дверь.

Но… к сожалению, так делать нельзя.

— Доброе утро, — с утренней хрипотой здороваюсь я и жестом приглашаю работницу опеки в свою скромную обитель.

— Я так понимаю, меня не ждали? — она придирчивым взглядом обводит студию, останавливаясь взглядом на куче из картона, составленной в углу. — Даже мусор не удосужились прибрать. Понятно всё.

— Да мы вчера до ночи кровать собирали, сил идти к контейнерам уже не было, что вам понятно? — непроизвольно огрызаюсь я и тут же ловлю строгий взгляд проверяющей.

— Несоблюдение режима, — ледяным тоном отрезает она и ставит пометку в бланк проверки, — надеюсь, ребёнок хоть накормленный?

Без спроса двигается в сторону кухни, видит на плите кастрюлю, заглядывает в холодильник, удовлетворённо хмыкает. Похоже, вид забитых полок её слегка смягчает. Но ненадолго.

— А где, собственно, сама воспитанница? — её взгляд снова сканирует комнату, будто она ищет не ребёнка, а улики.

В этот момент из-за бортика кровати-чердака медленно появляется Алиса. Она лежит наверху и молча смотрит на происходящее. Лицо девочки абсолютно невозмутимо, но в глазах та самая настороженность, которую я уже научился замечать.

— Вот она, — говорю я, и сам слышу, как в голосе появляются защитные нотки.

Валентина Матвеевна подходит к кровати, её взгляд становится пристальным, изучающим.

— Здравствуй, Алиса. Я из органов опеки. Помнишь, мы с тобой разговаривали? — она пытается сделать голос заботливым, но получается фальшиво и неестественно.

Алиса не отвечает. Она просто смотрит. Молча. Такой тихий, живой укор всей этой системе.

— Видимо, стресс, — бросаю я, чувствуя, как внутри всё сжимается в комок. — Адаптируется.

— Адаптация адаптацией, но молчание не показатель благополучия, — парирует Валентина Матвеевна, не отрывая взгляда от девочки. — Ребёнку нужна социализация, общение. Что со школой? Вы уже подали документы?

— Когда? — охреневаю я от турбоскорости этой чиновницы. — Только вчера её от вас забрал, если не забыли. Не до школы пока было.

Она цокает языком, делая очередную пометку в своём блокноте. Чёрт, этот блокнот начинает меня бесить.

— Понятно. То есть режим дня отсутствует, образовательные учреждения не посещаются, круг общения ограничен... — она ведёт этот убийственный список, и у меня по спине бегут мурашки.

И тут её взгляд падает на коробку с блёстками и кисточками, которую Ника вручила Алисе вчера. Она лежит на тумбочке, яркое пятно в этой серой, официальной атмосфере.

— А это что? — в её голосе слышится неподдельный интерес.

— Для творчества, — быстро объясняю я. — Соседка, художница, подарила. Говорит, это помогает... Ну, выражать эмоции. Когда словами сложно.

Валентина Матвеевна на секунду замирает, рассматривая коробку. Кажется, это первый раз за всё утро, когда её каменное лицо выражает что-то, кроме осуждения. Что-то вроде... задумчивости.

— Творчество, — повторяет она, и в голосе появляется странная носка. — Это хорошо. Это полезное занятие, одобряю. Иногда красками нарисовать проще, чем сказать словами.

Она переводит взгляд на Алису, потом снова на меня. В её глазах идёт какая-то внутренняя борьба. Монолитный бюрократ сталкивается с чем-то человеческим внутри себя.

— Ладно, — наконец говорит она, закрывая блокнот. — Предварительные выводы я сделала. Нарушения, конечно, есть, но грубых пока нет. Егор Сергеевич, — её взгляд снова становится стальным, — это только начало. У вас есть неделя. Неделя, чтобы наладить режим, определиться с учебным заведением и... — она кивает в сторону Алисы, — найти способ достучаться. Иначе следующий наш разговор будет куда менее приятным.

Она разворачивается к выходу, открывает дверь в подъезд и на мгновение задерживается.

— Забыла сказать, — Валентина Матвеевна делает многозначительную паузу и приглушённым голосом выдаёт. — Сегодня утром нам в службу поступил анонимный звонок. Так вот, нас попросили обратить внимание на то, что вы могли взять девочку в связи с корыстными целями, а конкретнее из-за её жилплощади.

— Всё-таки позвонила, зараза, — не могу сдержаться и взрываюсь на эмоциях. — Валентина Матвеевна, это никакой не аноним, это родная тётка Алисы, — проясняю я ситуацию для работника опеки. — Она вчера и мне звонила, угрожать пыталась, хотела, чтобы я расписку написал, что не имею никаких претензий на квартиру.

— И что? Вы написали? — она смотрит на меня пронзительным вопросительным взглядом.

— Это квартира Алиски, мне она ни к чему, а вот ребёнку очень даже пригодится в будущем. Так что не надо меня монстром делать, — кулаки непроизвольно сжимаются, для пущей уверенности хочется стукнуть по чему-нибудь твёрдому, но я сдерживаюсь, работник опеки такое поведение точно не оценит.

— Я вас услышала, Егор Сергеевич. И поняла, — а в голосе-то ни капли сочувствия.

Вот что она услышала? Наверняка совсем не то, что я хотел донести. И что теперь с этим делать?

— На следующей неделе я приду к вам с повторной проверкой. Надеюсь, вы не забудете о полученных сегодня рекомендациях и подготовитесь как следует. До свидания.

Валентина Матвеевна нажимает кнопку вызова лифта и исчезает за закрывающимися дверями. Я возвращаюсь в квартиру и вижу любопытную мордочку Алиски, выглядывающую сверху своей кровати.

— Ну что, дочь, слышала, что наговорила нам баба Валя? — уголки губ Алисы медленно приподнимаются, оценила моё уменьшительно-ласкательное. — А раз слышала, то слезай, будем завтракать и пойдём записываться в школу.

Ещё одна история нашего литмоба "Папа может всё"

«Нежданное счастье майора Громова» от Тани Поляк и Татьяны Каневской
https://litnet.com/shrt/MXRA

глава 18

Пока Алиса идёт умываться, я иду к холодильнику и начинаю выгружать на стол колбасу, сыр и сливочное масло. На полке нахожу батон белого, машинально доливаю в чайник воды и начинаю шинковать продукты для бутеров.

Пока режу, из ванной приходит Алиска и садится напротив меня за стол, оценивающе смотрит на неровные куски варёной колбасы и тяжело вздыхает.

— Не подходит такой завтрак? — приподнимаю я одну бровь, готовый выслушать претензию (я не жил с ней восемь лет, не знаю, к какому рациону она привыкла). — Я могу тебе яичницу сделать, хочешь?

Качает головой, поджимает губы и снова вздыхает.

— Алис, я вижу, что тебя не устраивают мои вкусовые пристрастия, я понимаю, что такое может быть, мы все люди разные, с разными вкусами. Честно, я бы хотел тебе угодить, но, видишь ли, не обладаю даром телепатии, — развожу руками в сожалеющем жесте и улавливаю в её глазах недоумение.

Она наклоняет голову набок и смотрит мне прямо в глаза с немым вопросом.

— Алис, если ты молчишь, то я тебя не понимаю, как-то так. Так что у тебя два пути: либо ешь то, что я тебе даю, либо озвучиваешь ртом то, что хочешь. Возможно, у нас получится сделать для тебя вкусный завтрак.

Девочка ненадолго замирает, упёршись взглядом в стол, потом медленно поднимает глаза и произносит одно-единственное слово: омлет.

— Тебе пожарить яйца? — уточняю я.

— Нет, я хочу омлет. Можно?

Теперь вздыхаю я, потому как в моём личном списке освоенных рецептов только глазунья и пельмени, омлет ассоциируется у меня с детством, с детским садиком, наверное, тогда я и ел его в последний раз.

— Отлично, — зависаю я, пожалуй, пора звать Нику, сам я не справлюсь, но посмотрев на Алису, у меня сам по себе вырывается вопрос, — а ты знаешь, как этот омлет готовить?

К моему великому облегчению ребёнок кивает головой, и я принимаю командование. Алиса достаёт из холодильника четыре яйца, молоко и протягивает это мне.

— Что с этим делать?

— Нужна миска, чтобы взбить, — так приятно слышать, что она разговаривает, у неё словно напряжение спадает с плеч, и слова льются изо рта таким детским нежным голоском, на пение бы её отдать.

— Такая подойдёт? — нахожу у себя в посуде ёмкость поболее глубокой тарелки и смотрю на дочь, ожидая дальнейших распоряжений.

— Нужно взбить яйца с солью, — скромно произносит она, а я уже тянусь за ножом, чтобы бить скорлупу.

— Вот эта кружка подойдёт, — Алиса показывает пальцем на чашку среднего размера, стоящую в сушилке.

— Подойдёт, бери. Дотянешься?

Девочка приподнимается на мысочки и достаёт нужную ей чашку, а потом берёт со стола бутылку с молоком, чтобы налить его в ёмкость. Крышка открывается легко, а вот бутылка полная, при резком наклоне молоко булькает и выплёскивается не столько в чашку, сколько на стол.

Белая лужа быстро растекается по гладкой поверхности столешницы, тонким ручейком капая на пол. У меня на лице автоматически мина разочарования, хочется пристыдить, но вижу, как Алиска вся съёживается, глаза виноватые, нижняя губка трясётся, вот-вот заплачет.

— Ладно, чего ты расстроилась? — беру себя в руки. — Считаешь разлитое молоко достойно твоих слёз? Я думаю, что нет, неси тряпку с раковины и вытри, пока я с яйцами заканчиваю.

Алиса слушается, несёт кусок розовой микрофибры и старательно размазывает разлитую белую жидкость по столу. Эх.

— Вот так, давай аккуратнее, — мягко говорю я, принимая у неё мокрую тряпку. — Ничего страшного не случилось. Сейчас быстро уберём.

Вытираю стол, а сам наблюдаю за ней краем глаза. Напряжение постепенно спадает, плечики расправляются. Она снова берётся за бутылку, на этот раз осторожно, обхватывая её обеими руками.

— Держи крепче. Вот так, — поддерживаю я её ладонями, помогая направить струйку молока точно в чашку. — Видишь, получается!

Когда в чашке, оказывается, нужное, как ей кажется, количество, она торжествующе поднимает на меня глаза.

— Теперь в миску? — уточняю я, и она, кивая, бережно переливает молоко к взбитым яйцам.

Дальше всё идёт как по маслу. Она командует, я повинуюсь, и через пару минут ароматная смесь шипит на сковороде.

— Нужно накрыть крышкой, — делится она следующим секретом из маминого рецепта. — Чтобы поднялся.

Я послушно накрываю. Стоим рядом, как два алхимика, наблюдая за чудом. И оно действительно происходит — через несколько минут на сковороде пышно поднимается золотисто-жёлтый «суфле».

— Опа, — произношу я с искренним изумлением. — Никогда бы не подумал, что у меня такое получится.

Алиса молча улыбается, и в этой улыбке читается тихая гордость.

Аккуратно перекладываю омлет на две тарелки. Он такой воздушный, что дрожит на лопатке. Садимся за стол. Я пробую свой кусок.

— Алиска, да это же... вкусно! — говорю я, и это чистая правда. — Честное слово. Гораздо лучше моей яичницы. Спасибо, что научила.

Она в ответ лишь скромно опускает глаза к своей тарелке, но я вижу, как довольна. Она не просто поела. Она сделала для нас обоих что-то важное. И мы оба это понимаем.

Телефон на столе снова вибрирует. На этот раз звонок. Я смотрю на экран и замираю с вилкой на полпути ко рту. Ника. Похоже меня ждёт новый инструктаж, я помню про её просьбу сыграть роль её парня.

Ещё одна история нашего литмоба "Папа может всё"

«Папа. Мы все уронили...» от Леры Корсика
https://litnet.com/shrt/tHk7

глава 19

Ника. Зависаю с вилкой в воздухе, глядя на экран телефона.

Сердце почему-то стучит чаще, но не от испуга, а от чего-то другого, тёплого и тревожного одновременно. Вспоминаю её просьбу, её испуганные глаза на балконе, и по спине пробегают мурашки.

— Ника, привет, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо.

— Егор, доброе утро! — а её голос бодрый, даже слишком, будто она через силу выдавливает из себя эту энергию. — Не разбудила тебя?

— Да нет, мы уже вовсю завтракаем, — с гордостью говорю я и ловлю на себе внимательный взгляд Алисы, она смотрит то на меня, то на телефон. — Омлет, представляешь? Настоящий, воздушный. Алиска меня учила, и мы вместе сделали. Вкусно, м-м-м...

— Ой, какая умничка! — слышу я искреннее восхищение в трубке. — Передай ей привет. Слушай, Егор, я насчёт того нашего... разговора. Ты не передумал?

В голосе сквозит неуверенность, и это меня задевает. Раньше я видел в своей соседке только вечно погружённую в свой мир художницу с чудинкой и краской на щеках, а сейчас понимаю — ей правда страшно.

— С чего мне передумывать? — бурчу я, отворачиваясь от стола и понижая голос. — Договорились — значит, договорились. Только я, честно, не очень понял, что конкретно делать-то надо. Прикидываться крутым парнем при встрече?

— В общем, да, — она с облегчением выдыхает. — Он... он сегодня опять написал. Говорит, заедет в мою студию «обсудить новый проект». А я не могу с ним одна, Егор. Ты же сможешь... подъехать? В самое ближайшее время? Сыграть роль заботливого бойфренда, а?

Смотрю на Алису. Она доедает свой омлет, аккуратно, вилкой. У нас только что случилась полноценная командная работа над приготовлением завтрака. Первая совместная победа. И теперь я должен бросить её и бежать на помощь к другой женщине? Чувствую себя последним подлецом.

— Понимаешь, Ник... — начинаю я, но она меня перебивает.

— Я всё понимаю! Ты с Алисой. Но ты можешь... можешь взять её с собой! — выпаливает она. — Это же даже лучше будет! Смотри: папа, девушка и ребёнок. Идиллическая картинка. Он точно отстанет, увидит, что у меня своя, настоящая жизнь.

Мысль, честно говоря, дурацкая. Тащить травмированного ребёнка в разборки с каким-то придурком озабоченным, но с другой стороны... Оставлять Алису одну в квартире после вчерашнего кошмара с пауком я не могу. А вариант «отдать соседке» не прокатит, Ника и есть та самая соседка, которой я бы мог доверить девочку.

— Алис, — поворачиваюсь я к дочери, и она поднимает на меня глаза. — Помнишь Нику, которая вчера нам во всём помогала?

Она медленно кивает.

— Так вот, теперь ей нужна наша помощь. Небольшая. Нужно просто поехать к ней на работу и посидеть там немного. Поможем? Я понимаю, что тебе это скорее всего неинтересно, но оставлять тебя дома одну мне не хочется.

Взгляд ребёнка на словах «оставить одну» быстро упирается мне в глаза, наполненный паническим страхом и возмущением.

— Вот, и я о том же. Поедем вместе? — на всякий случай ещё раз уточняю я.

Кивает.

— Ник, всё, решили, сейчас приедем, — произношу я в трубку, чувствуя, как на меня накатывает авантюрный дух. — Говори адрес. Только предупреждаю, актёр из меня так себе. Так что не обессудь, буду импровизировать.

— Спасибо, Егор! — в её голосе слышится такое облегчение, что аж сердце сжимается. — Я тебе в сейчас сброшу локацию. Только, пожалуйста, постарайся вести себя... ну, как настоящий парень.

— Постараюсь, — цежу я, глядя на свои домашние шорты и футболку с надписью «Бей молотом!». — Сейчас только с посудой разберёмся и выдвигаемся.

Вешаю трубку. Алиса уже молча несёт свою тарелку к раковине.

— Ну что, дочь, поехали выручать нашу помощницу, — хлопаю себя по бедру и поднимаюсь.

Быстро переодеваюсь в джинсы и тёмную футболку. На Алису натягиваем её любимую жёлтую толстовку. Выходим к машине, усаживаю её на заднее сиденье, щёлк — ремень застёгнут. Завожу, выезжаю в поток.

Притормаживаю у знакомой кофейни. Заказываю американо, капучино и горячий шоколад. Вручаю Алисе её стакан, наши с никой размешаю в подстаканники на панели. Едем дальше, к стеклянной высотке в деловом районе.

Паркуюсь, заходим в холл. Лифт бесшумно поднимается. Находим дверь с лаконичной табличкой «Студия NIKA». Я делаю глубокий вдох и толкаю дверь.

Вхожу первым. Ника стоит за рабочим столом, скрестив руки на груди — защитная поза. Напротив, развалившись в кресле, как хозяин, сидит мужчина в идеально сидящем дорогом костюме.

Без паузы делаю три быстрых шага вперёд, заполняя пространство.
— Ника, родная! А мы проезжали мимо и решили заглянуть, — голос звучит нарочито бодро и громко, в конце добавляю более низким и интимным тембром. — Я уже соскучился.

Подхожу вплотную к столу, ставлю на него стаканчики с кофе. Вижу, как её глаза расширяются от непонимания. А моя левая рука рефлекторно обхватывает её талию, притягиваю к себе, и прежде чем она успевает что-то осознать, целую её в губы: нежно, но уверенно, задерживаясь на секунду дольше, чем нужно для формальности.

Отпускаю, получив порцию кайфа, а она отскакивает, будто обожжённая, щёки моей соседки заливает густой румянец. Она беспомощно поднимает руку к губам.

— Егор... я... у меня клиент, — выдавливает она сдавленным шёпотом, смущённо отводя взгляд.

Поворачиваюсь к мужчине, моя улыбка широкая и непринуждённая, но во взгляде — сталь.

— Искренне прошу прощения, что помешал, — говорю я, слегка наклоняя голову. — Егор. Не сдержался, увидел свою девушку, ну вы понимаете.

Мужчина медленно, с некоторым усилием поднимается из кресла. Его надменная маска на мгновение даёт трещину, в глазах мелькает неподдельное замешательство. Он явно не ожидал такого развития событий.

— Сергей Владимирович, — откликается он, и его бархатный голос теряет привычную уверенность. — Рад... был познакомиться. Не буду больше отвлекать. Я перезвоню, Ника. По телефону всё обсудим.

глава 20

Ника отступает ещё на шаг, будто боится, что я снова её схвачу. Ладно, понятно, я нормальный, понимаю, что нельзя с места в карьер, хотя честно был бы совсем не против. Отхожу к стене, прислоняюсь плечом, давая ей пространство. В воздухе висит неловкость, густая, концентрированная, заставляющая делать усилие на вдохе.

— Расслабься, — говорю я Нике, разбивая молчание. — Миссия выполнена, этот прилипала ушёл. Но для пущего правдоподобия нам с Алисой надо здесь ещё минут тридцать потусить. А потом нам по плану в школу, к Маргарите Петровне. Надо ребёнка во второй класс пристроить, пока опека не пришла с вилами.

Ника нервно выдыхает, проводит рукой по волосам. Потом её взгляд падает на стаканчик с капучино на столе. Она берёт его, делает осторожный глоток и вдруг щурится, на её лице проступает удивлённое удовольствие.

— С корицей... — говорит она, глядя на меня поверх стаканчика. — Как ты угадал, что я люблю именно с корицей?

Вопрос застаёт меня врасплох. А чёрт его знает, как угадал. Сказал наугад, когда заказывал. Просто показалось, что она на корицу похожа — тёплая, с характером.

— Везучий, — хмыкаю я, отводя взгляд и делая глоток своего американо. Горькая бодрость разливается по жилам.

Но Ника уже не смотрит на меня. Её внимание переключилось на Алису, которая всё так же стоит у двери, но теперь с интересом разглядывает огромное полотно, прислонённое к стене.

— Алиса, иди сюда, солнышко, — мягко говорит Ника, и в её голосе снова появляются те самые, тёплые нотки, что были вчера. Она будто отряхивается от всей этой истории с Сергеем Владимировичем, как стряхивает блёстки с футболки. — Хочешь, я покажу тебе, чем тут пахнет? В прямом смысле.

Алиса медленно отрывает взгляд от картины и смотрит на Нику. Та улыбается ей и манит пальцем. Девчонка делает неуверенный шаг вперёд, потом ещё один.

— Вот, понюхай, — Ника подносит к её носу баночку с тёмным порошком. — Это умбра. Пахнет землёй, да? А это — берлинская лазурь. Холодная.

Алиса осторожно нюхает, её глаза расширяются. Она смотрит на палитру, на тюбики с красками, на кисти, разбросанные повсюду. В её позе уже нет прежней готовности сбежать — есть настороженный, но живой интерес.

Я откидываюсь на стене, наблюдаю за ними. Вижу, как Ника берёт чистый лист и что-то быстро набрасывает углём. Алиса неотрывно следит за движениями её руки. В студии, пахнущей кофе, скипидаром и краской, наконец-то становится спокойно. Тишину нарушает лишь скрежет угля по бумаге и счастливое сопение Алиски, втягивающей носом запах масляной краски.

Ника чувствует мой пристальный взгляд в спину, оборачивается и по её лицу пробегает тень смущения. Она отводит взгляд, потом снова смотрит на меня, и в её глазах читается досада.

— Егор, я... я совсем забыла спросить, — она произносит это тихо, с искренним раскаянием. — Как вообще прошло утро? Проверка? Я со своими проблемами, даже не поинтересовалась...

Её беспокойство такое настоящее, что у меня на мгновение перехватывает дыхание. Кто вообще эта женщина, что переживает о нас, как о самых близких?

— Да ничего, — отмахиваюсь я, но не могу сдержать кривую ухмылку. — Вырулили. Твои блёстки, кстати, произвели фурор. Валентина Матвеевна, грозный сотрудник опеки, аж щуриться от них начала. Сказала, мол, «творчество — это полезно». Похоже, наша суровая бабуля имеет слабость к искусству. Словно смягчилась на полградуса, а для неё несвойственная слабость.

Я вижу, как напряжение в плечах Ники понемногу спадает, а на её губах появляется лёгкая, счастливая улыбка.

— Правда? — она смотрит на Алису, потом на меня, и её глаза сияют. — Ну, я рада, что... что хоть чем-то помогла.

И тут у меня в кармане начинает вибрировать телефон.

Достаю. На экране «Маргарита Петровна». Чёрт. Лицо директрисы школы само собой встаёт перед глазами: строгое, в очках, с неодобрением.

— Костомаров, — выдыхаю я в трубку, принимая вызов. — Добрый день, Маргарита Петровна.

— Егор Сергеевич, добрый день, — её голос звучит неестественно ровно, а это плохой знак. — Я, конечно, понимаю, что сама одобрила вам сегодня выходной, но...

Она делает небольшую паузу, и я уже чувствую, как по спине бегут мурашки.

— Но у нас форс-мажор, — продолжает она, и в её тоне появляются стальные нотки. — В общем, вы не могли бы подъехать в школу? Прямо сейчас. Ваши... взрослые подопечные устроили разборку в спортзале, и без вас никак не обойтись. Приезжайте срочно. Я не шучу.

Я замираю, сжимая телефон. Перед глазами — картина: мои взрослые ученики, разгорячённые тренировкой, сорвавшиеся с цепи. Интересно, что там у них произошло, из-за чего даже моё участие потребовалось.

— Буду, — коротко отрезаю директору, отрубаю вызов и долгим взглядом смотрю на девочек с красками.

По-хорошему оставил бы Алиску здесь ненадолго, но с другой стороны: она будет мешать работать Нике, да и всё равно её в школу везти. Поедем лучше сразу вместе.

— Ну что, девочки. Вынужден прервать ваше активное погружение в мир цветов и красок, но, кажется, — сипло говорю я, — наш спокойный день только что закончился. Алиса, поехали знакомиться с директором твоей будущей школы. Пока поговоришь с Маргаритой Петровной, я буду усмирять небольшое стадо непослушных учеников. Выходим сейчас!

Ещё одна история нашего литмоба "Папа может всё"
«Вакансия: Мама для Ягодки» Лена Грин
https://litnet.com/shrt/PZt9

глава 21

Сказать «поехали» оказывается проще, чем сделать. Алиса упирается взглядом в только что начатый Никой набросок и не двигается, словно приросла к полу. В её глазах читается немой укор: только вошла в этот пахнущий чудесами мир, и уже выдворяют.

— Алиса, солнышко, — мягко говорит Ника, будто читая её мысли, она быстро дорисовывает пару линий и протягивает лист девочке. — Держи. Это небольшой набросок, который ты сможешь сама закончить дома. Сейчас не получится, нужно ехать с папой, ему без нас никак.

«Без нас никак». От этих слов что-то тёплое и неуклюжее шевелится у меня в груди. Я привык, что мои проблемы — только мои. А тут вдруг — «наши».

Алиса медленно берёт листок, обиженно хмурится, но делает шаг к выходу.

— Спасибо, — подмигиваю я Нике, уже открывая дверь.

— Не за что, — она тянется за своей сумкой, на ходу бросая в неё телефон и снимая с крючка ключи от студии. — Я с вами.

Я замираю на пороге.

— Ты с нами? Куда?

— Как куда? В школу, конечно же, — она удивлённо поднимает брови. — кто Алисе поможет сориентироваться, пока ты будешь разнимать своих громил? Кто её представит Маргарите Петровне, пока ты в зале? Она же там будет впервые.

Она говорит это так просто и логично, будто её присутствие в нашей внезапно нахлынувшей школьной жизни само собой разумеется. Как вчера вечером, когда она мыла мои полы.

— Давай, Егор, — она мягко толкает меня в спину, пропуская вперёд Алису. — Там люди дерутся, а мы тут топчемся.

Мы втроём входим в лифт. Та же самая троица, что и вчера, когда пытались подняться с разобранной кроватью на седьмой этаж. Алиса прижимает к груди рисунок, я ловлю взгляд Ники в глянцевой стенке лифта, и та, поймав его, коротко улыбается. Не кокетливо, а ободряюще. Мол, справимся.

Дорога до школы занимает пятнадцать минут. Я веду машину на автомате, мозг лихорадочно перебирает варианты, кто из моих взрослых учеников мог устроить разборку. Ника сидит сзади с Алисой и тихо объясняет ей, что такое перспектива, показывая на убегающую вдаль дорогу. Я слушаю этот тихий, ровный голос, и тревожный комок под ложечкой понемногу разжимается.

Подъезжаем к школе. Из распахнутых окон спортзала доносится приглушённый гул — не обычный, рабочий гул тренировки, а тревожный, низкий гвалт многих возбуждённых голосов.

— Пошли, — я выключаю зажигание и глубоко вздыхаю.

Маргарита Петровна поджидает нас в холле, как стражник у ворот, её взгляд, тяжёлый и неодобрительный, скользит по мне, потом по Нике и Алисе.

— Егор Сергеевич, наконец-то, — её голос похож на скрежет металла. — Ваши... — она запинается, бросая взгляд на Алису, и её тон немного смягчается, — ...подопечные, — тут она уже смотрит на меня, — в спортзале. Ситуация на грани.

— Я сейчас, — киваю я и поворачиваюсь к Нике, чтобы попросить её присмотреть за дочерью, а она уже машет на меня рукой.

— Иди. Мы с Алиской справимся. Не переживай.

И она берёт девочку за руку и ведёт её в сторону кабинета директора, даже не оборачиваясь. Я смотрю им вслед, и меня пронзает странная мысль: я доверяю ей своего ребёнка. Безоговорочно. Как себе.

Затем до меня доносится особенно громкий возглас из спортзала, и я, переключившись, рвусь туда, скидывая по пути куртку.

В зале стоит ад. Два моих самых крепких парня: Сергей и Дмитрий, стоят друг напротив друга, красные, с перекошенными лицами, сжимая кулаки. Остальная группа разбилась на два лагеря и орёт, подначивая их, а в углу у стеночки стоит бледный трудовик, которому сегодня досталось по распоряжению директора меня подменять.

Увидев меня, Вячеслав Алексеевич с облегчением выдыхает и присаживается на лавку.

— Всем молчать! — рявкаю я таким голосом, от которого дрожат стёкла в окнах.

В зале на секунду воцаряется тишина. Все замирают.

— Егор Сергеевич! — оборачивается ко мне Сергей. — Диман говорит, что мой бросок через бедро — говно!

— Потому что так иесть! — парирует Димка. — Ты ногу ставишь не так! Сломаешь кому-нибудь хребет!

Я подхожу к ним, чувствуя, как по накатанной вхожу в роль тренера, строгого и беспристрастного. Всё остальное (Ника, Алиса, опека) сейчас отходит на второй план. Здесь есть только я, зал и разгорячённые парни.

— Значит, так, — говорю я уже тише, но так, чтобы слышали все. — Вы, два здоровых лба чуть не разнесли зал из-за техники? Вячеслава Алексеевича напугали, директор мне в выходной звонит, я срываюсь, бросаю все дела, лечу их разнимать, а они...Охренели что ли? Все в шеренгу и двадцать кругов по залу, пусть из вас дурь с потом выходит. Быстро!

Пока парни с недовольным ворчанием становятся в шеренгу, я устраиваю дуэлянтам показательную тренировку. Показываю, ставлю, поправляю. Через пятнадцать минут они оба, мокрые от пота и смущения, пожимают друг другу руки, бормоча извинения.

Я стою, вытираю лоб, и смотрю, как эти архаровцы присоединяются к бегущим. И тут дверь в зал приоткрывается, и в проёме показывается кудрявая голова Ники. Она не заходит, просто стоит и смотрит на меня. И снова эта улыбка. Нежная, одобрительная. В руках моя куртка, которую я скинул в холле. Простой, бытовой жест. Но от него в груди словно становится теплее и одновременно уютнее. Похоже, я начинаю к этому привыкать.

Выдыхаю. Можно расслабиться. Иду к ней.

— А где Алиса? — спрашиваю я, и в голосе невольно звучит тревога.

— Спокойно, герой, — Ника мягко тянет меня за локоть, уводя из-под любопытных взглядов учеников, возвращающихся с пробежки. — Всё в порядке. Маргарита Петровна, надо отдать ей должное, прекрасный педагог и организатор. Я быстро ввела её в суть дела, и пока ты наводил порядок в зале, она сама повела Алису знакомиться со вторым «А». Говорит, пусть посмотрит на одноклассников, посидит на уроке, почувствует атмосферу.

От её спокойного тона тревога отступает, сменяясь лёгким удивлением. Маргоша, оказывается, может не только казнить, но и миловать.

— Ну что, — Ника останавливается у стола в пустом коридоре и с деловитым видом раскрывает пластиковую папку, которую я только сейчас заметил в её руках. — Я провела разведку боем, так что слушай и вооружайся ручкой.

глава 22

Следующие два дня пролетают в сумасшедшем вихре. Я снова вытрясаю свою заначку, и банковский счёт, с бережно откладываемыми суммами на собственный спортзал, тает на глазах: строгий сарафан, белые блузки, сменная обувь, целый ворох тетрадей, ручек и карандашей. Покупаю всё, что нужно, стараясь не думать о том, сколько останется. Внутренняя жаба душит, но, глядя, как Алиса молчаливо примеряет новую форму, понимаю — иного пути нет.

Маргарита Петровна, к моему удивлению, идёт навстречу. Возможно, сыграло роль моё положение учителя, а может, она увидела что-то в самой Алисе. Директриса даёт мне ещё один отгул и разрешает привести девочку в класс сразу, взяв с меня честное слово, что все документы будут у неё на столе к концу недели. За это респект, прямо вздохнул спокойнее, а то всё бегом и бегом.

Утром, отправив свою второклашку в школу, я мчу в старую школу Алисы. Дорога в Марково — словно путешествие в прошлое, которое я всеми силами пытался забыть. Знакомые поля, покосившиеся заборы, та самая вывеска «Сельскохозяйственный кооператив «Рассвет»». В животе — холодный, тяжёлый камень. Какая-то всеобъемлющая тоска накатывает на подъезде. Припарковавшись на небольшой стоянке, собираюсь с силами и иду.

Сельская школа встречает меня запахом старого паркета и тишиной, сейчас идёт урок, ученики по классам. Директор, Анна Васильевна, женщина с добрым, уставшим лицом и внимательными глазами, уже ждёт. Я предварительно набрал её номер и всё подробно объяснил.

— Егор Сергеевич, проходите, — она проводит меня в свой кабинет, заваленный папками с отчётами.

Директор этой школы не чета нашей Маргоше, доброжелательная и невероятно разговорчивая. Не из любопытства, а, кажется, из искренней заботы. Она расспрашивает, как Алиса, как перенесла потерю, переезд, новые условия, куда её устроили. Каждый её вопрос словно иголка, вонзающаяся в незажившую рану. Я отвечаю коротко, сжав челюсти, стараясь не подавать вида, что мне это неприятно.

— Документы Алисы я приготовила, — наконец говорит Анна Васильевна, протягивая мне плотный скоросшиватель. — Всё здесь. И... — она замолкает, внимательно глядя на меня. — Вы ведь, наверное, за вещами девочки зайдёте? Из квартиры?

Этот вопрос застаёт меня врасплох. Я об этом не думал. Вообще. Мысль о том, чтобы войти в то пространство, где жила Вера, где росла Алиса без меня, вызывает у меня чисто животный ужас. Это как сунуть руку в раскалённую печь. Но с другой стороны, во мне включается прагматизм. У Алисы почти ничего нет. Её старые вещи, игрушки, книги — всё это частичка её прошлого, её стабильности в этом поломавшемся для неё мире.

— Я... не знаю, — честно выдыхаю я. — Не уверен, что это правильно. Не навредит ли ей это. Да у меня и ключей нет.

Анна Васильевна смотрит на меня с бездной понимания.

— Егор Сергеевич, это её жизнь. Её память. Дети цепляются за знакомые вещи, особенно сейчас. Это даст девочке опору. А ключ у меня есть, Вера оставила, чтобы, если что, Алиса всегда могла домой попасть. Она часто всё теряла. Решайте.

Директриса кладёт на стол простой металлический ключ. Он лежит между нами, как вызов.

В голове проносятся образы: Алиса, сжимающая своего зайца; её пустой взгляд; её первая улыбка над омлетом. И я понимаю. Это не про меня и мои страхи. Это про неё.

— А вы не могли бы поехать со мной? — этот вопрос вырывается из меня неожиданно, словно крик о помощи. — Помочь. Я, знаете ли, совсем недавно дочерью обзавёлся, ещё не понимаю что нужно, а что нет, — объясняю сбивчиво я, и голос мой звучит хрипло, но твёрдо, прагматизм и отцовский долг перевешивают личные демоны.

Анна Васильевна понимающе кивает, заглядывает в свой ежедневник, смотрит на часы на стене и произносит.

— У меня есть свободный час, я помогу вам.

Как камень с плеч. Я понимаю, что она абсолютно чужой мне человек, но мне так нужна сейчас хоть какая-нибудь поддержка.

Директор школы берёт ключ , и мы выходим на улицу. Дорога до старого двухэтажного дома занимает пять минут. Каждый шаг отдаётся в висках тяжёлым стуком. Вот он, подъезд. Та самая дверь на втором этаже. И из-за двери раздаются вполне живые звуки.

— Там сейчас кто-то живёт? — вопросительно смотрит на меня Анна Васильевна, на что я лишь пожимаю плечами и решительно вдавливаю кнопку звонка.

— Кто? — из-за двери раздаётся мужской голос с характерным акцентом горячих жителей гор.

— Открывайте, я хозяин квартиры, — замечаю, как Анна Васильевна настораживается и делает шаг назад, к лестнице.

— Я заплатил за два месяца, договор есть, что надо? — мужской голос по ту сторону становится агрессивнее, но я тоже не пальцем деланный.

— Открывай, говорю, я ни с кем договора не подписывал! — стучу в дверь кулаком, пытаюсь вставить ключ в личину, но замки, похоже, уже поменяли.

— У бабы своей спроси, с ней всё решали. В квартиру не пущу, в договоре написано — за сутки до визита предупреждать.

— Мужик, ты что? Охренел?

У меня от напряжения и невозможности решить конфликт спокойно, срывает крышу. Анна Васильевна пытается меня успокоить, но я с силой бью в дверь ногой и требую показать договор.

— Вот, смотри, — дверь приоткрывается на цепочку, и грузный мужчина протягивает мне лист А4.

Быстро пробегаюсь по строчкам глазами: квартира сдана на год, арендодатель — Лиза.

Ах ты зараза меркантильная. Достаю телефон, ищу во входящих номер этой нерадивой тётушки и нажимаю кнопку вызова.

глава 23

Гудки в трубке бесконечны, первый звонок не проходит, я набираю повторный, ещё и ещё, пока в динамике не раздаётся щелчок и раздражённый, сонный голос:

— Алё? Чего надо? — в её тоне вызывающая враждебность.

— Я сейчас возле квартиры Алисы. Здесь какой-то мужик. Говорит, ты сдала ему жильё на год. Это правда? — без приветствий и лишних объяснений сразу перехожу к сути.

— И чё такого? — тут же переходит в нападение Лиза. — Квартира пустует, деньги лишними не бывают! Я имею право!

Я закрываю глаза на секунду, чувствуя, как красная пелена застилает мир вокруг. Но я не тот вспыльчивый парень, каким был когда-то. Теперь у меня есть дочь, чьи интересы важнее моей злости.

— Ты имеешь право? — я говорю тише, но от этого мой голос звучит только опаснее. — На квартиру, которая записана на Алису? Ты вообще в своём уме? Я сейчас звоню в полицию. И объясняю, как родная тётя пытается нажиться на имуществе ребёнка-сироты. Думаю, после такого твоя светлая полоса в личной жизни, о которой ты так печёшься, закончится надолго.

В трубке — тягучее молчание. Я слышу её тяжёлое дыхание. Она попала в ловушку, и мы оба это понимаем.

— Ладно... Чего ты хочешь? — наконец, сдавленно выдавливает она.

— Я приехал за вещами дочери, и я не уеду отсюда, пока не заберу то зачем явился, — говорю жёстко, голос звенит от напряжения, бесит эта Лиза, но главный вопрос сейчас не в квартире, мне нужно взять то, что я запланировал и успеть вернуться в Москву.

— Не надо полиции... — голос Лизы в трубке становится тихим и глухим. — Вещи Алисы... и Веры... они в маленькой комнате. Я её закрыла на ключ, чтобы арендатор туда не ходит. Ключ у меня.

Меня будто обдают ледяной водой. Комната Веры. Запертая. Полная её вещей, её запаха, её памяти.

— Где ты? — коротко спрашиваю я.

— Недалеко. На Полевой, 28. Подъезжай, я тебе ключ отдам.

Вешаю трубку. Поворачиваюсь к арендатору, который всё ещё стоит за дверью, и к Анне Васильевне.

— Договор расторгнут, — говорю я твёрдо. — Ищите другое жильё. У вас есть неделя.

— Да вы что, я же заплатил! — начинает он возмущаться, но я его перебиваю.

— Разбирайтесь с Лизой. Это ваши проблемы. Через неделю квартира должна быть свободной.

Поворачиваюсь к Анне Васильевне.

— Извините, что я так бессовестно трачу ваше время, но мне нужно отъехать за ключом.

— Всё нормально, я с вами, — тихо говорит она, и в её глазах я читаю поддержку.

Дорога до Полевой кажется вечностью. Лиза выходит из подъезда бледная, злая, избегая смотреть мне в глаза. Молча протягивает ключ.

— Там... там всё, как было, я просто сложила в одном месте, — бросает она и, развернувшись, быстро уходит.

Возвращаюсь в квартиру. Арендатор, хмурый, сидит на кухне и громко мешает ложкой чай, видимо, выражая таким образом своё недовольство. На это мне вообще пофиг, прохожу мимо него, вставляю ключ в замок той самой запертой комнаты. Поворачиваю. Щелчок звучит оглушительно в тишине квартиры.

Дверь открывается. Воздух неподвижный, густой, пахнет пылью и застоявшимися духами Веры — лёгкими, цветочными. Комната замерла во времени. На кровати — сложенные одеяла и куча постельного. На тумбочке стопками книги, сверху женская заколка для волос. На столе детские рисунки Алисы, аккуратно разложенные под стеклом. В углу кроватка дочери, а над ней балахон с жёлтыми звёздами на тёмно-синем фоне (автоматом в голове проносится мысль сделать ей такой же на её нынешней кровати).

Стою на пороге, и по спине бегут мурашки. Это не просто комната. Это мавзолей. Где в одном месте собраны части их общей жизни, от которой меня отсекли. На полу коробки с какой-то посудой, большие чёрные мешки (видимо, с вещами), большой телевизор аккуратно прикрыт простынёй и засунут в проём между столом и тумбочкой. Всё именно так, как при посмертной уборке, когда не выбрасывают сразу, а убирают в дальний угол, чтобы не сталкиваться глазами. С чего начинать?

Анна Васильевна осторожно входит следом, её взгляд скользит по немым свидетельствам чужого счастья.

— Егор Сергеевич, — говорит она тихо, — давайте сосредоточимся на главном. На том, что действительно нужно Алисе. Одежда, её любимые игрушки, книги.

Киваю, стараясь дышать ровнее. Начинаю со шкафа. Аккуратно складываю в коробку платья, джинсы, кофты. Руки сами запоминают текстуру тканей, размеры. Потом перехожу к полке с игрушками. Беру потрёпанного мишку, какого-то пёстрого попугая. Действую на автомате, отсекая эмоции. Просто задача. Выполнить.

И тут мой взгляд падает на верхнюю полку шкафа. Там в пыльной тени, лежит большой картонный альбом с потёртой кожаной обложкой. Сердце замирает. Знаю, что не надо. Знаю, что это больно. Но рука сама тянется, снимает его.

Открываю. Первая же страница — удар под дых.

Мы с Верой. Лето. Я молодой, глупый, с раздолбайской улыбкой до ушей, обнимаю её за плечи. Она прижимается ко мне, заливаясь счастливым смехом, который я почти физически слышу сквозь годы. Её глаза сияют. Мы смотрим друг на друга так, будто весь мир для нас — только мы двое.

Листаю дальше. Вот мы на пикнике. Вот я несу её на руках через лужу. Вот она кормит меня с ложки тортом. Кадры нашей жизни, которую я сам когда-то похоронил, уехав в город. Счастье, которое казалось таким прочным и вечным.

Переворачиваю страницу. И всё во мне обрывается.

Более позднее фото. Вера одна. Она сидит на этом диване, что сейчас стоит в комнате. Живот уже заметно округлился. Она смотрит в объектив, улыбается, но в её глазах... в её глазах нет прежнего безудержного счастья. Есть усталость. Грусть. И какая-то бесконечная, тихая надежда. Она была уже беременна Алисой. Одна.

И я... меня там нет. Я уже был далеко. Строил свою карьеру, свою новую жизнь. Без неё.

Похолодели пальцы. Альбом выскальзывает из рук и с глухим стуком падает на пол, рассыпая старые фотографии веером воспоминаний. Я отшатываюсь, прислоняюсь лбом к холодной стенке шкафа. Дышу, как после спарринга, грудью ловя воздух. В висках стучит: «Бросил. Ты её бросил. И она одна... одна растила твою дочь».

глава 24

Слова Ники впиваются в мозг, как раскалённые иглы.

«Просто плачет и зовёт маму».

Вот он, привет из прошлого. Моя справедливая расплата. Приехала. Не в виде опеки или злой тётки, а в виде разрывающегося от горя детского сердца. Моего ребёнка. Который зовёт ту, кого я не смог уберечь. Кого оставил одну.

— Уже выезжаю, — бурчу в трубку, с силой проворачивая ключ зажигания, двигатель урчит как надо, надо просто ехать, и я скоро буду рядом с ними, смотрю на навигатор, оцениваю пробки на въезде. — Буду примерно через час. Может, раньше. Позвоню, как буду подъезжать.

Голос Ники спокойный, но в нём слышится стальная напряжённость, как бывает и у меня на тренировках перед сложным спаррингом.

— Хорошо. Мы тебя очень ждём. Будь осторожен за рулём.

Она не торопит. Не истерит. Просто говорит «ждём». И от этого ещё больнее. Потому что я мчусь не к счастливой семье, а на поле боя. На бой с призраком, которого сам же и вызвал к жизни этими чёртовыми коробками в багажнике.

Выруливаю на трассу, вдавливаю газ. Спидометр быстро уходит за сотню. Из Марково выезжаю быстро, впереди шоссе и поток фур с редкими огнями. Голова — раскалённый котёл.

Вера. Её усталое лицо на той фотографии. Я тогда был уверен, что всё правильно. Что она поймёт. Что переедет.

Не переехала. Не поняла. Осталась. Растила одну. Мне ничего не рассказала, даже не намекнула, почему она так сделала? А я... а я строил свою никчёмную жизнь. Ходил по барам. Топил злость в тренажёрном зале. Просрал годы. А она была всё это время без меня.

И теперь её дочь. Моя дочь. Рвёт на части мою новую, такую оказывается хлипкую жизнь. Справедливо? По-любому справедливо. Получил, Егорка. Всадил себе нокаут с одного удара. Ещё в тот день, когда уехал от Веры.

Мысли путаются. Перед глазами худенькая фигурка Алисы. Её пустые глаза. Её первое слово «омлет». Смешливый взгляд, когда я целовал Нику на нашей спецоперации. Она начала оттаивать. А я... я сейчас везу её мёртвое прошлое. Она там, в своей новой кровати, и так задыхается от воспоминаний, а вдруг я сделаю ей ещё хуже? Вдруг это решение забрать вещи было неправильным. Мы бы и так прожили. Я бы справился. Зачем я поехал на эту квартиру? На душе теперь кошки скребут.

Как помочь? Ей, себе... Я не психолог. Я мужик, который умеет только бить и ломать. Но она моя кровь. Мои гены. Обниму её крепко, может, она почувствует, что я из опеки её забрал не потому, что «надо». А потому что... захотел. Увидел эту девочку, и что-то встало на своё место, щёлкнуло внутри. Захотел, чтоб она была со мной. Всего лишь. Простое желание. А оказалось, одного моего желания мало. Нужно ещё её расположение, а с этим труднее.

Мысли в башке перетекают из одного полушария в другое медленно, все действия на автомате: руль ровно, передача давно пятая, дорога хорошая, покрытие сухое. Внезапно слева, с рёвом, меня обгоняет ржавая «девятка». Лихач. Несётся, задирая нос и прижимаясь брюхом к асфальту. На мгновение наши взгляды в боковом окне встречаются. И я вижу... нет, не может быть. На пассажирском сиденьи тот самый арендатор. Тот, что был в квартире, откуда я забирал коробки. Его наглое, небритое лицо. Он смотрит на мою машину, на меня, и его губы растягиваются в знакомой ухмылке. Он что-то говорит водителю, тычет пальцем в мою сторону.

Что за чёрт? Совпадение? Не верю.

«Девятка» резко пристраивается передо мной и... бьёт по тормозам. Стоп-сигналы горят багровым в полуметре от моего бампера. Ослепляюще.

Время растягивается. Рефлексы. Только рефлексы. Руль — резко вправо. Отбойник. Избежать лобового.

Шинам не за что зацепиться. На обочине скользкая трава. Визг. Резкий, рвущий душу. Потеря управления. Удар. Глухой. Голова бьётся о боковую стойку. Хруст. Треск ломающегося пластика и стекла. Мир кувыркается. Небо — земля — небо. Ещё удар. Боковой. Моё тело дёргает в ремнях, как марионетку. Боль. Острая, жгучая, в груди. Ребро? Два? Дышу — больно. Голова гудит. В ушах — звон, грохот, свист и...

Тишина.

Машина встаёт на крышу, зарывшись капотом в землю кювета. Я вишу вниз головой, пристёгнутый. В нос бьёт едкая смесь запахов бензина, горячего металла и пыли. Из пореза на лбу течёт кровь, тёплая, противная. Капает на потолок.

Пытаюсь пошевелиться. Шея ноет. В груди — штык. Каждый вдох — пытка. Чёрт. Чёрт!

«Девятки» и след простыл. Уехали. Сделали своё дело.

Я остаюсь один. Перевёрнутый в железной коробке. В багажнике — призраки, которые точно добьют мою дочь. А в городе... она ждёт. Ждёт папу, который должен её спасти. А я... я снова не смог. Снова подвёл.

Тьма накатывает, густая, как смола. Сознание уплывает. Бороться нет сил. Где-то вдали слышу сирену. Приближается. Скорая? Полиция? Кто-то остановился, увидел.

Силы покидают. Мысли обрываются. Последнее, что успеваю почувствовать — резкий щелчок. Кто-то с силой дёргает ручку двери. Снаружи. Она не поддаётся, погнута. Слышу приглушённые голоса.

И один из них, мужской, хриплый и чёткий, пробивается сквозь шум в ушах и звон крови:

— Один! Мужик, ты живой? Подожди, мы тебя сейчас вытащим. Держись! Не отлетай. Открой глаза, мужик!