Обманутая жена дракона

1. Госпожа, вы куда?

О том, что муж мне изменяет, я узнала из разговоров слуг.

Острая, словно ледяная игла, боль пронзила низ живота, выбивая воздух из легких. Инстинктивно сгибаюсь, хватаясь за живот. Холодный пот мгновенно покрывает виски, сердце сильно бьется.

— Госпожа, с вами всё в порядке, может, остановить карету? — беспокоится служанка.

— Нет! Никаких остановок.

Кармен замолкает, но тревога не пропадает из её глаз.

Спокойней, Шерилин.

Срок ещё совсем маленький — два месяца. Я не могу во второй раз потерять ребёнка.

Прикрываю веки, чувствуя, как карета мерно покачивается, потом берусь за ридикюль из дорогого изумрудного бархата с цепочкой и достаю круглое в металлической оправе зеркало.

Я должна выглядеть хорошо перед мужем. Но увы, мою тревогу не скрыть, лицо такое бледное, что сапфировые глаза, обычно искрящиеся, кажутся особенно большими и печальными. Но в этой хрупкости есть своя красота. Моя гордость — это густые и блестящие золотистые локоны. Ройнхард обожает пронизывать их пальцами.

Воспоминания о его порывах страсти проступили на щеках легким румянцем.

Карета наконец въехала на закрытую территорию, проезжая пост, где нас по гербам впустили без лишних вопросов. Проехав по вымощенной камнем площадке, мы наконец останавливаемся перед главным зданием-штабом. Место мрачное, обнесенное высоким каменным забором по всему периметру.

Тишина на миг зазвенела в ушах, пока за дверкой не мелькнул курсант в форме. Дверь щелкнула.

Выбрав в лёгкие воздуха, я выбралась наружу, опираясь на предложенную мне руку. Подобрав подол дорогого, из синей парчи платья, я направилась к парадной.

— Госпожа, вы куда? — останавливает стражник, когда я повернула к главному кабинету.

— К Дер Крэйну, разумеется.

Стражник побелел.

— Госпожа… — нервно облизывает губы. — Господин Дер Крэйн занят, у него возникли неотложные дела.

— Хорошо, я подожду, — складываю перчатки вместе.

— Госпожа, это займёт много времени, — растерянный взгляд мечется в сторону другого стража.

Сердце ухнуло.

— Что за противоречивая чушь? Отойдите, я пройду, — цежу сквозь зубы и, не задерживаясь, направляюсь к лестнице.

— Госпожа! — догоняет возмущение, но я его уже не слышу.

Взлетаю по лестнице, миную длинный коридор когда-то пышущего роскошью дворца, сейчас переделанного на армейский лад. Я оказалась перед массивной дверью. Створка была приоткрыта, и звуки, донесшиеся до моего слуха, пронзили острыми клинками самое сердце: это были чувственные женские стоны.

Замираю, не в силах пошевелиться. Но что, если я ошибаюсь и за дверью окажется не Ройнхард?

Онемевшими пальцами берусь за прохладную ручку двери, медленно открываю и вхожу.

В кабинете полумрак, лишь полоска света, просачивающаяся между задернутых штор, падает на массивный письменный стол с гербом страны, на котором разместилась длинноногая шатенка. Её волосы красиво рассыпаны по спине, платье бесстыдно задрано до пояса, открывая кружевные резинки нейлоновых чёрных чулок, и между её ног ритмично вклинивался высокий роскошный темноволосый мужчина — Ройнхард. Мой муж.

Оцепенение и холод сковывают.

Ройн обратил на меня тяжелый, ещё затуманенный страстью взгляд пронзительно-синих глаз, превращая секунды в вечность. Даже сейчас он был неимоверно мужественен, сексуален и красив. Волевой подбородок с темнеющей щетиной, чувственная линия губ с ледяной ухмылкой… О, мне известно, как эти губы могут доставлять удовольствие. Мне одной. Как они шепчут непристойности, как искусно ласкают, выжигая на коже следы вечной принадлежности. И сейчас… они целуют другую. Не меня.

Стою как в бреду, сливаясь с тенью, пропахшей парфюмом и чужой близостью. А после замечаю детали: дорогой шелк дамского нижнего белья, порочно брошенный на спинку его кресла, полупустой бокал на краю стола и… бархатный пустой футляр из-под драгоценностей, которые теперь украшают тонкое запястье и мочки ушей соперницы, сверкая между полных грудей каплей крови.

В животе разливалась тупая боль, лишая способности дышать, магия горячим гейзером выплеснулась из тела и хлынула на него. Ройн, конечно, успел среагировать, выставив щит, и горячее пламя, ударившись о преграду, жидким огнём разбрызгалось по сторонам. Бесстыдница вскрикнула.

Ройн выпрямился во весь свой могучий рост, сильный, опасный, матёрый дракон.

— Я вижу, что ты не контролируешь свои силы, Шерелин, — запахивает брюки. — Говорил, что тебе нужна помощь в управлении ими. Но в следующий раз, прежде чем обрушивать на меня свою… ярость, попытайся объяснить, что ты тут делаешь, — пугающе спокойно говорит предатель, ледяной тон тяжёлым клинком рассёкает моё сердце надвое.

Кровь отлила от лица. Как же так?! Значит, это правда. Слухи, шепот за спиной, его странное поведение в последние недели — все сложилось в эту ужасную неоспоримую картину предательства. Он спит с другой.

Меня трясло, а глаза щипали подступающие слёзы, застывая комом в горле.

✹ Визуал ✹

Шерелин. Наша героиня, умница, красавица, артефактор и исследователь

Ройнхард Дер Крэйн, черный дракон, генерал. Мужчина лёд, аналитик и стратег

1.1

Оцепенение. Шок. Неверие, пронзающее насквозь. Но это была она.

Я замерла, воздух словно выкачали из лёгких.

Высокая, ослепительно яркая, с вызывающе малиновыми губами и хищными раскосыми зелёными кошачьими глазами, точная копия матери… Сейчас она казалась мне воплощением порока. Эта стерва… в постели моего мужа!

— Ты… как ты мог?! — вырывается у меня сквозь стиснутые зубы, а предательская пелена уже застилае глаза. Нет, никогда они не увидят моих слёз.

Ройнхард отстранился от неё и двинулся ко мне. Сестра же, с ленивой грацией одёрнув короткий подол платья, прикрывавший бёдра, соскользнула со стола. Презрительно. Лениво. Победно. Я зажмурилась, судорожно сжимая кулаки, чувствуя себя раздавленной, униженной, ничтожной.

— Как ты мог лгать мне?! — голос всё-таки предательски дрожит, выдавая всю глубину моей боли. Где-то внутри голос разума кричит молчать и покорно принять всё, но боль рвётся наружу.

— Тебе не следовало приходить сюда, — его красивый, обычно такой холодный голос вдруг опасно понижается на градус, скользнув по нервам ледяным холодом, заставляя невольно отступить. Ройнхард сейчас чужой, пугающий, опасный.

— Я… — я запинаюсь, пытаясь собраться с мыслями, пересилить нарастающую истерику. — Я хотела сказать тебе… — подбородок дрожит, и я не могу остановить эту предательскую дрожь. — Я беременна.

Секунда тягостного, давящего, сокрушительного молчания, казавшаяся вечностью. И затем Ройнхард шумно, с каким-то болезненным надрывом выдохнул.

— Ты опять за своё? Хватит врать мне, — он делает шаг ко мне, но я отшатывааюсь, словно от удара. Меня тошнит. От него пахнет другой женщиной.

— Признайся, что ты бесплодна, так будет лучше для тебя же, — его взгляд вдруг становится каким-то жадным, голодным, болезненным, скользнув по мне, обжигая ледяным жаром презрения.

Я дышала часто, поверхностно, но казалось, что задыхаюсь. Воздух словно превратился в вязкую удушающую массу.

— Что ты такое говоришь? Я не бесплодна.

Беременность… выдумка? Я почувствовала, как его слова бьют меня словно пощечины. Сердце бешено колотилось, а в горле стоял ком. Больше всего ранило даже не его неверие, а то, как Беттис злорадствовала, наслаждаясь моим унижением.

— Возвращайся домой, — продолжает он холодно, словно отчитывая непослушного ребенка. — Займись своими игрушками, заройся в книгах, пока меня нет. Считай это моим великодушием, Шерелин. Я закрываю глаза на твою очередную глупость.

В его голосе не было ни капли сочувствия, только снисходительное презрение.

— Но когда я вернусь, — его тон становится угрожающим, — подумай хорошенько над тем, что ты собираешься сказать. Хватит испытывать мое терпение. И признай уже наконец, что твоя магия бессильна в этом вопросе. Ты не сможешь выносить ребенка.

Слова жгли как кислота. Неужели он действительно считает меня такой лгуньей и дурой? Неужели он совсем не верит в то, что я говорю? Он ведь знал, как мне было плохо, сколько я переживала! Да, у нас не получалось зачать ребёнка в первый раз, и вот спустя два года я снова беременна, но он не верит, думает, что я лгу. Что с ним?

А Беттис… ее ликующая ухмылка говорила о том, что они все эти месяцы вместе.

Сердце бешено стучит от обиды. Семья разбилась, и боль от осколков ранила меня.

— Я ухожу от тебя, Ройнхард, — слова срываются с дрожащих губ словно чужие, те, что я никогда бы не посмела произнести даже в самых страшных кошмарах.

В ответ Ройнхард резко сжал мою шею своей пятерней, перекрывая доступ кислорода. В глазах потемнело.

— Шерелин, ты, кажется, забываешь, — рычит он сквозь зубы. — Я осыпал тебя драгоценностями и артефактами. Ты получила лучшее место в жизни, влияние, ресурсы… А как насчет защиты? Ты забыла, как тебя хотели выдать замуж за старика? Где бы ты была сейчас, если бы не я?

Его слова были правдой. Мой брак должен был стать политическим союзом, но метка истинности все изменила. Я верила, наивная, что истинность — это прежде всего верность. Как же я ошибалась! Упустила из виду, что суррогатом может стать даже родная сестра.

Холод сковал меня изнутри. Все это время он делал это не ради меня, а ради контроля. Драгоценности, статус — все это оказалось лишь золотой клеткой для драконицы. Наш брак был шахматной партией, где я — всего лишь пешка, жертва в его игре за власть. Мои крылья, когда-то сильные и свободные, теперь опутаны золотой паутиной обязательств и смирения. Я — трофей, выставленный напоказ, символ его триумфа, а не любимая жена.

— Ты должна быть благодарна мне, Шерелин. Не забывайся, кто здесь главный. То, что я вообще выслушиваю твои сопли после твоего внезапного появления — это уже великая милость. И не смей больше выкидывать такие фокусы. Особенно это касается твоего недовольства. Забудь, что видела. Всё до последней секунды. Или я помогу тебе это сделать, и поверь, тебе не понравится.

Меня затрясло от осознания: Ройн — собственник, чудовище.

Воспоминания проносились лихорадочным сном: как он выбирал мне платья, как указывал, с кем мне общаться, как контролировал каждый мой шаг. Я всегда думала, что это забота, что он просто хочет уберечь меня. Но теперь я понимаю — это была клетка.

2. Не прикасайся ко мне!

Каждый сильный размеренный толчок окатывает меня жаром внутри, разжигая сумасшедший пожар. Ритмичное покачивание и влажные звуки в темноте обнажают самые сокровенные желания, а властные прикосновения словно выжигают на коже метку.

Ройнхард присваивал, брал, и я полностью отдалась ему. Прикушенные губы горят от страстных поцелуев, тело ноет от следов пальцев сильных рук. Меня подбрасывает и опрокидывает в водоворот ярких сладострастных ощущений. Стремление слиться, почувствовать его глубже захватывает и взрывается гейзером внутри, заставляя обхватить его бёдра ногами. Процесс завершается парой сильных толчков и жарким дыханием в мои губы.

Ройнхард застывает на несколько секунд, даря ощущение наполненности и наслаждения, а потом горячо впивается в губы, проникая в рот языком, и отстраняется, ложится рядом.

Прихожу в себя. Секунды текут, в животе дрожь, воздух сладко льётся по горлу, между ног горячо, а вершинки грудей ноют от жестких ласк.

Только что мы занимались любовью.

Что?!

Резко открываю глаза.

Несколько секунд смотрю в полумрак, в котором мерцает позолота лепнины потолка. Горячие ароматные свечи, источающие густой запах цветочных прерий, смешанный с тонким ароматом мускуса, заполняют голову и будоражат.

Моргаю, ничего не понимая.

Тяжелые портьеры на окнах, за которыми едва занимается холодный рассвет, остывшие угли в камине, столик с пустыми бокалами и горой фруктов. Дорогой ишевский ковёр…

Это была наша супружеская спальня. Наша…

Но как это возможно?!

Прислушиваюсь и немею. Размеренное дыхание Ройнхарда рядом.

Медленно поворачиваю голову.

Сердце бешено колотится в груди.

Он даже во сне прекрасен: загорелая кожа литого тренированного тела контрастирует с белоснежной постелью, чёрные как смола волосы рассыпаны по шёлковой подушке. Тени от длинных чёрных ресниц мягко падают на щёки, чётко очерченные скулы, губы, которые так хочется целовать, притягивают. И я целовала совсем недавно!

Ощущение тяжести и стеснение внизу живота красноречиво говорили о недавнем произошедшем соитии.

Подскакиваю в постели и чувствую характерную влагу между ног.

Ройнхард повернулся.

— Что такое, Шерелин? — хрипит муж и усмехается: — Приснился кошмар?

Кошмар? Что вообще происходит? Я ведь только что была в генеральном штабе. И…

Потеряла ребенка и умерла!

Хватаюсь за живот, скольжу рукой по тончайшему некфирскому шёлку своей пыльно-розового цвета сорочки.

— Ложись спать, Шерелин, ещё несколько часов до утра, завтра визит твоей матери. Отдохни.

Завтра? Что он несёт? Это было два месяца назад!

Так, стоп.

— Шерелин, — напрягается Ройнхард и тянется ко мне.

Я подпрыгиваю как разъярённая дикая кошка.

— Не прикасайся ко мне!

Ройнхард напрягся, черты его лица заострились, а взгляд потемнел и стал мгновенно опасным. Предатель, из-за которого я потеряла ребёнка! Чувствую, как в груди поднимается залегшая плотным слоем волна боли и гнева.

— Ты думаешь, я позволю тебе так поступить со мной?

Голос сорвался, и я отвернулась, чтобы он не увидел брызнувших из глаз слёз.

— Какого черта, Шери? — басит голос Ройнхарда, называя меня так ласково.

Лживый мерзавец!

Он поднимается с постели, и я соскальзываю с края и отбегаю от супружеского ложа.

— Я понимаю, что ты нервничаешь из-за приезда матери, но это уже ненормально.

Ненормально? А нормально то, что ты спишь с моей сестрой?! Нормально, что ты не верил, что я беременна, и делал вид, что обеспокоен, на самом деле считая меня лгуньей?! О, как же мне хотелось взорваться яростью. Это мне не приснилось, не приснилось! Я не знаю, что произошло, но меня откинуло назад! Кто? Для чего? Ещё предстоит выяснить, но сейчас… Сейчас сердце разрывается от боли.

— Ройнхард, скажи мне правду, ты… — мой голос дрожит, сердце ноет, — ты веришь, что я была беременна?

Ройнхард каменеет.

— Шерелин, — жёстко обрывает он, — давай не будем это вспоминать.

— Ответь мне!

— Не кричи и ложись спать, — грозно рычит он и отворачивается, взяв с кресла халат, накидывает на широкие плечи и покидает покои, хлопнув дверью.

Вздрагиваю и поджимаю дрожащие губы. Он не верит мне. Два года я жила во лжи. Ройнхард давно потерял надежду, что я смогу подарить ему наследника.

Моя жизнь раскололась, как хрупкая хрустальная ваза об пол, на тысячи острых холодных осколков.

Разворачиваюсь и, опираясь о край туалетного столика, дышу часто и глубоко, но всё-равно не хватает дыхания, отчаяние накрывает. Всё эти два года я думала, что обрела своё собственное счастье. Разве семья не должна строиться на доверии? Его нет с самого начала.

2.1

Немедленно выпить горькую настойку. Но разве невинная частичка виновата в том, что его отец — бессердечный негодяй?

Мысли путались в голове. Минувшие события как пушечные выстрелы чередой взрывались один за другим.

Я так свыклась с тем, что во мне зародилась жизнь, пусть и небольшой срок, но это уже случилось. Одна мысль, что я держу кроху на руках, растапливает сердце и обиду. Заставляя сердце жить…

Я сохраню ребёнка вопреки всему.

И Ройнхард об этом никогда не узнает.

Как он сказал? Моей магии недостаточно, чтобы выносить ребёнка?

Ха!

Мы ему ещё покажем! Он пожалеет, что предал нас. Очень сильно пожалеет.

Снова в груди защемило, снова потекли слёзы, как бы я ни держалась, боль разрывала.

И всё-таки как я перенеслась на два месяца назад? Для этого нужно иметь мощной силы дар. Другого объяснения я не могу дать. Только магия способна это сделать. Редкая и запретная магия.

Несколько секунд я смотрю в собственное отражение, и тут меня просто оглушает собственной догадкой.

Ну конечно… Мой ребёнок! Он настолько сильный, что своей магией почувствовал смертельную опасность и откинул нас назад.

Ошеломленно смотрю в свои пылающие магией огня глаза, в груди не хватает дыхания от страха и восхищения.

Если это так, то я просто обязана выносить моего малыша и родить. Он подарил мне вторую жизнь.

Судорожно обдумываю всё, время от времени подавляя приступы отчаяния. Разум буквально был в неравной схватке с эмоциями. Только боги знают, какая борьба происходит внутри меня.

Ройнхард так и не вернулся в спальню, и блеклый рассвет я встретила одна. Сегодня он останется в нашей резиденции и вместе со мной встретит гостей. Боги, как я радовалась такому событию, Ройнхарда сложно уговорить остаться на тесном семейном торжестве, он обычно оставлял это всё на меня. Но в этот раз я знаю почему, знаю истинную причину такого снисхождения. Он остался из-за моей сестры.

Сердце снова кольнуло и горячо забилось, слезы застилали глаза, хотя всё это время щёки оставались влажными, я даже не заметила, как непрерывно плачу. А осознание, что я была бы сейчас мертва, выбивало воздух из легких.

Вряд ли бы Ройнхард долго печалился по такому недоразумению. Его бы наверняка утешила Беттис, и он быстро бы забыл обо мне. О нас…

Яркий луч света пробился в окно и ослепил, я болезненно поморщилась, за дверью послышалась возня слуг. Отрываю взгляд от скомканной постели со следами страсти, на которую пялилась оставшиеся часы, и смотрю на настенные массивные часы, показывающие семь утра.

Надо приводить себя в порядок.

Как же невыносимо оставаться здесь, рядом с ним. Хотелось прямо сейчас собрать вещи и исчезнуть, спрятаться и зализывать собственные раны, но не могу. Ройнхард здесь, он не отпустит. Я нужна ему как изысканная брошь на лацкане дорогого камзола — деталь, подчеркивающая его положение, но никак не согревающая его сердце. Как редкая картина в его галерее — предмет восхищения для гостей, но не источник личного вдохновения. Как дорогая ваза на столе переговоров — символ достатка, но не сосуд для живых цветов. Ею стала Беттис.

Судорожно делаю вдох.

— Потерпи ещё немного, Шерелин, всего один день.

Я приму мать и её, а после сбегу из этой клетки, когда он уединится с ней.

Я помню его долгое отсутствие… тогда я была слепа.

Но не сейчас!

Поднявшись с кресла, направилась в ванную комнату. Кармен как всегда была рядом и не задавала лишних вопросов, хотя видела моё состояние. Хочу припереть её к стенке и выбить из неё всё, что знает. Но зачем? Теперь нет в этом смысла.

Пришлось долго возиться со своим внешним видом, чтобы убрать припухшие от слез веки и красноту глаз.

— Что наденете, госпожа?

Поворачиваюсь к гардеробу. Все эти безумно дорогие наряды в одночасье поблекли, какая разница, что надеть. Для кого? Мужа-предателя? Это потеряло смысл.

— Без разницы, — бросаю хрипло.

Кармен теряется, но быстро соображает.

Нет, Шерелин, ты будешь выглядеть сногсшибательно, несмотря ни на что!

— Вот это давай, — указываю.

Уже вскоре на мне оказалось нежнейшее шелковое платье персикового цвета. Оно струилось по фигуре, подчеркивая талию и мягко обнимая бедра. Вырез деликатно открывал ключицы и приподнимал грудь. Невероятно элегантное и вкусное. Персиковый — любимый цвет Ройнхарда…

Уже через пару часов в зеркало на меня смотрела прежняя Шерелин, роскошная блондинка, Золотая драконица и жена самого богатого дракона в столице.

Только не хватало одного — улыбки и блеска в глазах.

Но это ведь не страшно, правда ведь?

В приёмный зал я спустилась в гордом одиночестве. И не ожидала увидеть там Дер Крэйна, ведь согласно событиям настоящего я встретила гостей одна: Ройн присоединился немного позже.

Видимо, моя утренняя истерика поменяла ход событий. Но теперь поменяется всё, сегодня я не лягу в супружескую постель.

2.2

— Объяснение? Какое ты требуешь от меня объяснение? Я хочу получить ответ на свой вопрос, и только, — леплю на губы улыбку.

Ройнхард пристально смотрит, потом откладывает книгу и медленно поднимается.

Каждая клетка моего тела превращается в натянутую струну. Хотелось прижаться к стене и не двигаться. Он подходит почти вплотную. Замираю, ощущаю исходящую от него волну власти и незыблемого авторитета, чувствую себя каплей в этом океане, ничтожной и зависимой. Неспособной выйти из этого омута. Любая попытка — гибель. Смогу ли я вообще уйти от него? Забыть? Мой распалённый ум сходит с ума от одной мысли.

— Ты опять об этом?

Тело отзывается на его грудной голос, купается в этой стихии, млеет от недавних жестких ласк, растекающихся сладким ядом по венам. Злюсь ещё больше, что поддаюсь этому.

— Меня это уже порядком утомляет. Прекрати за это цепляться.

Он снова уклоняется от ответа. А значит, я должна смириться с тем, что никогда не стану матерью? Поджала губы, с трудом сдерживая рвущийся наружу крик. Дыхание стало шумным, прерывистым.

Я так не могу! Мне нужно знать, как долго он с Беттис, иначе просто умру.

— Как продвигается работа с артефактами? Нужно что-нибудь еще? Просто скажи, и я доставлю все, что потребуется, — он резко меняет тему, не отрывая от меня взгляда.

Кривая усмешка тронула мои губы. Вот оно что! Ему просто выгодно, чтобы я была занята и не лезла не в свое дело. Чтобы не заметила, как он развлекается с другой женщиной, осыпает ее драгоценностями, шепчет непристойности, а она… раздвигает ноги.

Почему именно она?!

Сердце пропустило удар, забилось где-то в горле.

— Пока ничего не нужно, — выпаливаю я. Мне уже от тебя ничего не нужно.

Терпи, Шерелин, терпи! Нельзя показывать слабость. Но как же это сложно! Это самый ужасный день в моей жизни.

Он склоняется, сокращая дистанцию до предела. Я отшатнулась, не в силах себя контролировать.

Взгляд Ройнхарда стал хищным, пронзительным. Он видел меня насквозь, давил своей силой, пытался подчинить. Это была настоящая пытка.

— Не играй со мной, Шерелин, — его голос становится ниже, опаснее. — Ты знаешь, что я терпеть не могу, когда от меня что-то скрывают. Особенно ты.

Да как он смеет вот так мной манипулировать?!

Чувствую запах его кожи, мускуса. Мне нельзя приближаться к нему, тело становится непослушным, а мысли вязкими.

— Ты действительно думаешь, что я настолько глупа? — спрашиваю с болью в голосе.

В его глазах мелькнуло удивление, но тут же сменилось холодной непроницаемостью.

— К чему ты клонишь?

Это было последней каплей, видимо, я не настолько сильна, чтобы выдержать его напор. Я сильно переоценила себя, думая, что смогу молча уйти. Не получится. Ураган бился в груди несправедливостью.

— Я знаю, что у тебя есть другая, — твёрдо заявляю.

Ройнхард каменеет.

Секунды молчания тянутся невыносимо бесконечно.

— Я всё знаю, — повторяю. — Ты думаешь, я не слышу шепот слуг?

Жаль только, я слишком поздно об этом услышала.

— Думаешь, не почувствовала твоего холода по ночам? Думаешь, посадил меня в клетку, и я стану закрывать на всё глаза? — голос срывается на хриплый шёпот, ком подкатывает к горлу, не давая говорить, гнев звенит в каждом нерве моего тела, оглушая.

Нет, я больше не хочу молчать, не хочу делать вид, что всё в порядке! Я хочу, чтобы он знал, как больно мне, как унизительно осознавать, что меня предали.

— И что ты собираешься с этим делать? — в его голосе нет ни капли раскаяния, лишь холодная циничность, уверенность в том, что эта правда не делает мою жизнь легче. — Уйдешь? Ты думаешь, я тебя отпущу?

Его слова прозвучали опасно, я сжалась.

— Я не твоя собственность, Ройнхард. Я не вещь, которой можно пользоваться, когда захочется.

Ройнхард склоняется, и я чувствую его мятное дыхание на своей коже. Мое тело дрожит, охваченное диким страхом и каким-то болезненным желанием.

— По мне, так ты, кажется, совсем не против.

Мерзавец!

— Ты моя законная жена, Шерелин, — жёстко говорит он, будто надоело играть. — И ты останешься ею, пока я этого хочу. Моя личная жизнь не должна тебя касаться.

Он хватает меня за подбородок, заставляя смотреть ему в глаза. В его взгляде нет добра, лишь властное желание обладать.

— Ты можешь злиться, можешь ревновать, но ты никогда не уйдешь от меня. Никогда. Так что выкинь эту идею из своей светлой головки как можно быстрее.

Значит, он не отрицает, что спит с моей сестрой.

Миг отчаянной борьбы сменяется полным крахом.

— Герцогиня Амалиен Декар и госпожа Беттисия Декар! — громогласно произносит дворецкий.

2.3

— Почему? Что я делала не так? — голос дрожит.

Зачем я это спросила? Не нужно было, но так хочется узнать правду. Я была верна ему, исполняла все обязанности, старалась, выкладывалась, в конце концов, готова была родить от него детей, рискуя собой. Где я свернула не туда, в каком моменте наши пути разошлись? Да, мы вместе три года, не много, но где я сделала ошибку? Почему не сложилось? Почему она, а не я?!

Мой вопрос как мыльный пузырь повис в воздухе, и он не значил для него ничего.

— Ты знала, что брак со мной будет непростым, — сухо отвечает он, смотрит сверху вниз. В его глазах ни капли тепла, лишь холодный расчет, анализирующий ситуацию, словно раскладывая её на составляющие. Лёд, который никогда не растопить.

— Ты действительно не понимаешь, Шерелин? — его голос полон снисходительности. — Ты полезна. Идеальная супруга для поддержания статуса. Дорогая, красивая. Драконица. Но ты не смогла дать мне наследника. Ты лжёшь мне, придумала эту небылицу с потерей ребёнка, устраиваешь по ночам истерики, обвиняя меня в том, что я не верю тебе. Назови хоть одну причину, по которой я должен выбрать тебя дальше? Хотя бы одну. Секс? Нет, я могу его получить по щелчку пальцев, и поверь, он будет гораздо приятнее. Знаешь почему? Потому что я не чувствую себя виноватым в чьей-то неполноценности. Меня просто хотят, от меня текут, я могу просто трахать другую бабу, не задалбливаясь чужой проблемой. Что ещё? Комфорт? У меня достаточно денег, чтобы это себе обеспечить на десять жизней вперёд. Хозяйство? Для этого есть слуги. Престиж? Пожалуй, немного, совсем чуть-чуть, именно поэтому ты ещё со мной. Маленькая доля того, что я получаю от тебя.

Он делает паузу, словно давая время осознать всю глубину моего ничтожества в его глазах. Истерики? Я? По его мнению, мои душевные переживания — это истерики? Я же думаю о нём!

— Не усугубляй, Шери. И не зли меня. Недостаточно быть хорошей для меня. Недостаточно! Мои амбиции требуют большего. Моя власть требует большего. И другая может дать мне это “большее” А ты — нет. Три года — это долгий срок для проверки. Я правда ждал. Ты провалила её.

Его слова как ледяной ветер пронизывают до костей. Жестко. Жестоко осознавать, что я всего лишь инструмент в его руках, ступенька на пути к его величию. И теперь, когда появилась возможность подняться выше, он без колебаний отбросил меня в сторону.

— Шерелин, не думай, что ты незаменима. Я — тот, кого хотят все. Любая женщина, какую только пожелаю, ляжет ко мне в постель. И если я выбрал другую, значит, она дала мне то, чего не смогла дать ты. Просто смирись с этим.

Он меряет меня глазами пристально, долго, обжигает своим холодом самую душу. Ощущение, что я стою на тонком льду и он трескается. Становится холодно.

Сжимаю пальцы в кулаки, пронзаю ладони ногтями.

Холодно и больно.

За дверью послышались шаги и шелест тканей. Казалось, что я не справлюсь, просто рухну под лёд, и никто мне не подаст руки.

Но я знаю одно — ты ошибаешься, Ройнхард, я рожу ребёнка, но ты его не получишь, никогда.

Приподнимаю подбородок, собрав в себе все необходимые силы.

3. Наша Лин-Лин опять не справилась

Ройнхард отступает, освобождая от своего ледяного плена.

— Гостей примешь одна. Присоединюсь позже, — говорит он и направляется прочь.

Оглушенная, провожаю его широкую спину немым взглядом. Снова ход событий изменился, ведь мой муж был со мной, а теперь уходит. Не успела подумать об этом, в зал вошли две женщины.

Амалиен Декар, моя мать, была в столице на нашей с Ройнхардом свадебной церемонии. С тех пор прошло три года.

Она не изменилась, всё так же красива, горделива и стройна, как возвышающий маяк на каменном мысе, и таким же холодным и далеким был её взгляд, встретивший меня.

Каштановые волосы собраны в сложную причёску без единого признака седины. Амалиен любила подчёркивать декольте, демонстрируя женственную естественную грудь, которую украшали драгоценные тяжёлые тёмно-синие алмазы. Морского цвета платье с недлинным шлейфом струилось как волны к полу.

Рядом с ней стояла копия матери, только молодая, свежая и цветущая, она.

Моя сводная сестра. А теперь ещё любовница мужа. Беттисия младше меня на три года, свободная и раскованная, знающая себе цену, это было видно по смелому прямому взгляду, развороту плеч и наряду. Полная тяжёлая грудь с проступающими горошинами, осиная талия, а линия бёдер мягко изгибается под нежной струящейся тканью персикового цвета, любимого цвета моего мужа.

Продемонстрировала, что знает вкусы моего мужа, в то время как на мне было такого же тона платье. Намеренно провоцирует, чтобы унизить и подчеркнуть моё положение.

Словно в тумане смотрю в её лицо, на котором лёгкая косметика, подчёркивающая бесстыжий кошачий взгляд.

Спокойной, Шерелин, держи себя в руках.

Это было непросто, магия текла огненной лавой по венам, готовая нанести удар.

Горько признать красоту и великолепие Беттис. Секс с драконом сделал ее женщиной. Она приобрела будто еще больше манкости, в то время как я после первой неудачной беременности будто утратила часть своей привлекательности.

Мой взгляд невольно опускается на ожерелье, украшающее её длинную шею. Подарок Ройнхарда?

— Шерелин, ты здесь? Ты нас примешь или так и будешь стоять? — Амалиен напрягается.

Мать приблизилась, шлейф садовой фиалки окутал душным облаком. Не люблю этот запах, он напоминает дом, в котором были вечные скандалы.

— Как поживаешь, Лин-Лин? — встаёт рядом Беттис, её высокий голос всегда заставлял мой слух напрягаться. Пожалуй, это единственный её недостаток, хотя для мужчин наверняка достоинство, стоит только вспомнить, как она стонала под ним совсем недавно.

Ненавижу это прозвище, которое дала мне она! Теперь мне ясен его смысл, звучит как “динь-динь” — звон колокольчика, когда зовут слуг. Сестра просто глумилась, называя меня так, а я даже не понимала этого.

Беттис делает шаг для объятий, а я резко поворачиваюсь к Амалиен.

— Как добрались? — леплю на губы улыбку.

— Ужасно, нас застал шторм, — закатывает глаза мать. — Судно сильно качало, до сих пор не могу отойти…

Амалиен что-то дальше рассказывала, а я следила за ней. Беттис же приняла от слуги бокал с пузыристым напитком и, качая бёдрами, разместилась в кресле, где только что сидел Ройнхард.

Как же хотелось вцепиться в её волосы и оттаскать как следует. Но что это даст? Ройнхард не поменяет своего мнения, и уже ничего не изменить. Мне дан именно этот отрезок времени, и я не имею права на ошибку. От этого зависит не только моё будущее. Я должна держаться, быть осторожной.

Амалиен вдруг прищурилась, окинув меня взглядом с головы до ног.

— Шерелин, что за фасон платья? — она быстро приближается, подхватывая подол моего платья. — Тебе не кажется, что оно слишком вызывающее, ужасная безвкусица. А фигура, ты пополнела? Опять налегаешь на сладкое? Не следишь за собой, Шерилин. А причёска? И косметики много. Прости меня, но так только шлюхи выглядят.

Её придирки хлестали плетью. Это платье одобрил Ройн, и я не поправилась, а даже исхудала от бесконечных переживаний.

Амалиен всегда несправедливо цеплялась ко мне без причины, выискивая недостатки. Каждое слово как ледяная игла впивалось больно в кожу. В такие моменты я снова превращалась в колючий комок, маленькую девочку, которая никогда не угодит.

То ли дело Беттис, её Амалиен обожает, гордится и заботится. Почему? Почему от меня что-то требуют, винят, принижают, а её боготворят? Чем я хуже Беттис? Да что со мной не так, чёрт возьми?!

— Я слышала, что ты плохо справляешься со своими обязанностями. А Ройнхард доволен тобой? — продолжает она. — Почему у тебя такое кислое лицо? Плохо спишь? Кстати, где он, почему не с тобой? Вы поссорились?

Я буквально немею от града колючих вопросов.

А знает ли мать, что Беттис спит с моим мужем?

Тревога расползалась по телу, сообщая о том, что здесь опасность, разговор зашёл не туда. Впрочем, так подавленно я не должна была выглядеть, меня выдавало все: дрожащий, сдавленный обидой голос, затравленный взгляд, полный боли, нервные жесты, заторможенная реакция, пассивное поведение.

3.1

В её словах сквозила ядовитая насмешка, и я почувствовала, как моё лицо пылает от стыда.

Беттис решила объявить мне войну, сколь же уверенной нужно быть, чтобы говорить подобное законной жене? Значит, на роль любовницы она утверждена, иначе бы не посмела подобной дерзости.

— А теперь посмотри на себя, — Беттис указывает на меня пальцем, словно на грязное пятно. — Ты жалкая. Неуверенная в себе, забитая… Как Ройнхард вообще всё ещё с тобой?

Я не могла больше этого выносить. Ярость, копившаяся во мне все эти годы, начала прорываться наружу. Но нельзя срываться, во мне зарождается новая жизнь. Ройнхард хочет потомство и думает, что моя сестра может его дать. Посмотрим, как он сильно разочаруется, они под стать друг другу, мой муж даже не знает, с какой расчётливой дрянью связался. Но Беттис серьёзно влипла.

— Рано радуешься, сестрёнка, — мой голос звучит едва слышно, ровно, как натянутая струна, без малейшего намёка на недавнюю дрожь. — Ройнхард не терпит лжи, а ты насквозь ею пропитана.

— Я подарю ему наследника.

— Ты уверена, что сможешь?

Лёгкая, словно тень бабочки, улыбка коснулась губ Беттис и тут же исчезла, оставив после себя лишь напряжённую линию.

— В отличие от тебя, да.

Я сделала шаг вперёд, переступая через ту невидимую, но ощутимую грань, что всегда держала меня на ступень ниже, заставляла чувствовать себя меньше.

— Удачи, — усмехаюсь сдержанно и горько.

Беттис хмыкнула, закатив глаза, и отступила.

Разворачиваюсь к госпоже Декар.

— Знаешь, в чём твоя главная ошибка, мама? Я не позор, не кукла для битья. Я — человек. Да, уставший, растерянный, возможно, даже сломленный. И пусть я далека от идеала, от той картинки, которую ты нарисовала в своей голове, я больше не позволю вам обеим топтаться по мне, вытирать об меня ноги, как о грязную тряпку.

Мать, до этого сверлившая меня ледяным взглядом, вдруг потемнела.

— Ты всегда смотрела на меня так, словно я твоя самая большая ошибка, провал всей жизни. Ты никогда не хотела увидеть, кем я стала, что я из себя представляю. Тебе было важно лишь то, кем я должна была быть — по твоим тщательно выверенным правилам.

Слёзы предательски блеснули в глазах, но я сдержала их, не позволила им пролиться. Внутри меня клокотал огонь обиды, боли, ярости. И я больше не собиралась прятать его, гасить, делать вид, что ничего не чувствую.

— Я больше не позволю тебе со мной так обходиться.

Тишина, что повисла в воздухе после моих слов, давила.

Беттис лениво вскинула бровь, её глаза сузились:

— И что же ты теперь собираешься делать, Лин-Лин? Чем нас удивишь?

Я медленно отвела взгляд от матери, переводя его на Беттис. В уголках губ мелькнула едва заметная усмешка:

— Поверь, мне не нужно что-то делать, — смолкаю, давая время им подумать. — Сейчас вы в моём доме, приятного отдыха. Пойду проверю, как справляются слуги.

Я развернулась, спина прямая, плечи расправлены, каждый шаг уверенный. Я больше не та испуганная девочка, загнанная в угол, готовая подчиниться любой воле. Я — женщина, у которой отняли личное счастье, но не волю. И именно она теперь ведёт меня вперёд.

Поражение жжёт. Но голову я не опущу — никогда!

Шагаю по этому ослепляющему сверкающему коридору словно на казнь. Толкаю эти помпезные двери, покрытые фацеточным стеклом, и захлопываю за собой, прислоняясь спиной.

Вдох… выдох…

Слёзы должны были смыть всю эту гадость, но вместо этого обжигают лицо лавой! Слова матери — как отравленные стрелы прямо в сердце! Какая там броня? Её нет! Только старые раны, которые я так надеялась вылечить.

Я всегда чувствовала себя лишней, некой обузой для Амалиен. Это чувство словно тень преследует меня всю жизнь, напоминает, что даже в самом близком человеке нет тепла для меня. Мой отец — незаконнорожденный потомок императорской крови, один из приближённых к трону. Его происхождение даёт ему высокий статус, хотя и омрачённый скандалом. Он не сделал союз с Амалиен официальным, хотя признал меня как дочь — формально, без любви или особого участия в моей жизни. Это было холодное признание из чувства долга, не более.

После этого позора Амалиен оказалась в сложной ситуации: одиночка с дочерью от мужчины, который не стал её защищать. Чтобы сохранить статус и вернуть благосклонность общества, она вышла замуж за другого мужчину — влиятельного. В этом браке родилась Беттис — легитимная дочь, которой Амалиен гордится открыто.

Я всегда напоминала ей о её же слабости, ошибке и унижении. И хотя та сама была участницей этих событий, всю вину она перенесла на меня.

Даже несмотря на метку истинности — знак, который открывает доступ к наследию — меня считают слабой. От отца мне досталась огненная магия. А от прабабушки по материнской линии — ипостась драконицы. Редкая, древняя. Та, что пробуждается только раз в поколение.

Но для Ройнхарда всё это — не аргумент. Я обладаю силой, но в его глазах не имею особой ценности. А теперь Беттис претендует на моё место. На мою роль. И ей начали верить.

4. Я прощаюсь

Меня вывернуло наизнанку.

Открываю кран и умываюсь, чувствуя, как меня потряхивает. Прохладная вода приводит в чувство. В животе словно поселилась трепетная бабочка, но её крылья несут не легкость, а дикую ответственность. Вся кровь отхлынула от лица, оставив след робкого, еще не оформившегося счастья.

— Ну вот, все получилось, — шепчу хрипло.

И уже не будет как раньше. Боль и радость перемешиваются в один коктейль, через который пробивается тонкий луч радости, предвкушение чуда, зарождающейся жизни. Это опьяняет и пугает одновременно.

Как жаль, что Ройнхард не верит нам. И снова от этой мысли заныло сердце. И снова будто не хватает воздуха.

Обхватываю края раковины и дышу.

Всё, больше не думай об этом.

Выкинуть его из головы, из сердца вырвать. Пусть развлекается со своей шлюхой, а мы будем строить новую жизнь. Но для начала нужно добиться развода.

За эти дни я обдумала всё. Дракон найдёт меня по метке, куда бы я ни отправилась, единственное место, где я могу получить защиту, это императорский дворец. И чем больше я думала о будущем, тем больше укреплялась в мысли встретиться со своим отцом. Но не так-то просто это было сделать. По слухам, герцог Альвис Дарнель не был в столице, поэтому пришлось ждать столько времени.

— Госпожа, давайте я вызову лекаря, — встречает Кармен, когда я выхожу из ванной.

— Нет, — категорически возражаю, никто не должен знать о моей беременности, я не могу рисковать. — Со мной всё в порядке.

— Вы уверены? У вас нездоровый вид.

— Уверена, закроем этот вопрос.

— Хорошо, тогда позвольте помочь одеться, госпожа Амалиен Декар ждёт вас на завтрак.

Прикрываю веки, чувствуя, как ураган проносится по телу. Когда же она покинет этот дом? Впрочем, неважно, я покину его быстрее.

— Скажи, что у меня нет аппетита, я пропущу завтрак, пусть не ждёт.

— Слушаюсь, — приседает Кармен.

— Прикажи приготовить карету, мне нужно отлучиться по важным делам.

— Госпожа, но господин Крэйн запретил…

Резко поворачиваюсь к ней и надвигаюсь, сдерживая в кулаках эмоции.

— Кармен, ты забыла, что моя служанка и подчиняешься только мне? А если нет, то я быстро найду тебе замену.

— Простите, госпожа…

— Что он ещё сказал?

— Ничего, госпожа, только то, что вам запрещено покидать резиденцию до его возвращения, — Кармен опускает глаза, переминаясь с ноги на ногу.

Мир на миг покачнулся. Словно кто-то вырвал опору из-под ног, не с яростью, а с холодом, обжигающим изнутри. На несколько секунд наступает тишина. Она давит, как купол из стекла, в котором не хватает воздуха. Я чувствую, как в груди закипает паника, перемешанная с унижением. Заключённая. В собственном доме.

Я отворачиваюсь, чтобы Кармен не увидела, как дрожат мои пальцы.

— Ты свободна, — произношу с ледяной ровностью. — Можешь идти.

— Госпожа… простите меня… — хочет остаться, но не смеет ослушаться. Кланяется и уходит.

Дверь закрывается за ней с глухим щелчком.

Я стою в центре комнаты и впервые за всё это время позволяю себе сорваться — кидаю серебряную щётку на пол, и та с грохотом катится в угол.

Он закрыл меня. Он боится, что я уйду. Значит, всё же понимает, что теряет.

Но даже это не утешает. Сажусь за секретер и вытаскиваю лист бумаги. Мои пальцы дрожат, но мысли становятся всё яснее. Мне нужно уйти. Как бы ни было страшно.

Пишу короткое письмо. Не отцу. Не сейчас. А Орвелю Мериану, единственному, кто может меня прикрыть — как личный лекарь. Если кто и сможет вытащить меня из дома без лишних подозрений, то он.

Запечатываю письмо, прячу его в складках платья и выхожу из комнаты. Кармен я нашла в соседнем зале.

— Мне действительно нездоровится. Вызови Орвеля Мериана. И передай вот это лично в руки. Если кто-то узнает — забудь, кто тебе передал, — ловлю её взгляд.

Карман кивает и берёт письмо. Не знаю, можно ли ей довериться, время покажет.

Смотрю ей вслед, затаив дыхание. Теперь — ждать.

Кармен удалилась. Несколько секунд стою посреди спальни. Если я не сбегу сегодня, то стану постельной рабыней для своего мужа-изменника и снова случится выкидыш на этой почве, когда я буду наблюдать, как он развлекается с Беттис. Что самое скверное, вдруг она забеременеет, кем я тогда стану в этом доме? Я просто умру от страданий.

Бежать.

Сбрасывая нервозность, принялась собираться. Но как бы я себя ни успокаивала, сомнения грызли, страхи душили. Что, если отец меня не примет? Выставит за дверь и обвинит, что я пытаюсь своим появлением запятнать его репутацию.

Тогда я попрошу аудиенции у самого императора. Сделаю всё что угодно, но не останусь здесь, заточённая в стенах.

Много вещей не имело смысла брать, пара платьев, документы и деньги, которые были у меня в тайнике. Но большую ценность представляла моя библиотека.

4.1

— Что происходит, могла бы ты объяснить? — заводится Амалиен сходу. — Сначала ты отказываешься от завтрака, потом посылаешь служанку за лекарем. А теперь нахожу тебя в библиотеке. Может, поставишь меня в известность? Я всё-таки твоя мать.

Как громко сказано, даже можно поаплодировать.

— Ты бледная и взъерошенная, съела что-то не то вчера?

Съела, да. Яд, которым вы меня поили всё это время.

Эта мысль покоробила, в висках запульсировало. А может, кто-то мешал моей беременности? Ведь даже в первую беременность она не поддержала меня — просто снисходительно улыбнулась. Тогда я не понимала, что за этой улыбкой скрывалось. А теперь понимаю: родная мать всегда видела во мне недоразумение, которое изо всех сил старается, но всё равно ничего не выходит.

Нет, она не может так поступить со мной, это уже слишком. Каким чудовищем нужно тогда быть?

Мне её помощь не нужна. После всего она показала, кем была на самом деле — и что на самом деле обо мне думает.

Амалиен медленно прошлась по комнате. Разворачиваюсь так, чтобы она не смогла увидеть собранные вещи.

— Знаешь, находясь здесь, я убедилась, что твой муж крайне недоволен тобой. Уехал так скоро, оставил тебя. Шерелин, ты не справляешься, признай это. Хватит обижаться.

— А кем он доволен? Беттис? — не могу удержаться от укола.

— Перестань, ты ведёшь себя как истеричка. Он будет доволен той, кто понимает его и поддерживает. Беттис порядочная девушка, лучше, чем ты о ней думаешь, умна, образованна, с чувством достоинства. Она просто хотела тебе помочь, чтобы ты посмотрела на себя, Шерелин. Она добра и дружелюбна, и в этом её большая слабость. Да, немного прямолинейна, но всё, что она сказала, это из заботы о тебе. Для твоего же блага.

Не понимаю её слепую любовь к младшей дочери: возводить её на пьедестал, на котором она раздвигает ноги перед моим мужем.

— Ты правда в это веришь? Или снова решила сделать из меня идиотку? — голос садится, но я не могу молчать. — Беттис спит с моим мужем.

Хотя что говорить, Беттис так умело играет, ставит себя так, что я до конца не подозревала её в этом.

Амалиен вздрогнула как от пощечины.

— Не смей так говорить, она не спит с ним, — вспыхивает. — Она даёт то, что нужно мужчине. А ты не можешь этого принять с достоинством, — вспыхнули яростью глаза. — Ты прекрасно знаешь, кто ты для дракона — средство в достижении его целей. Ты согласилась на это изначально. И не справилась, а теперь обвиняешь в этом других. Беттис имеет право занять твоё место, а ты подло завидуешь своей сестре, это низко и жалко. Посмотри на себя, во что ты превратилась за эти дни! Ни один мужик тебя не захочет, плачущая страдающая размазня!

Я криво усмехаюсь. Больно. Очень больно. Мать меня буквально хоронит заживо. Но я переживу. Как-нибудь. А она будет с этим жить. Никто не узнает истинную причину моего состояния. Первый ребёнок дракона будет от меня, хотят они этого или нет!

Я уже победила.

Теперь мне нужно заботиться о себе и о малыше.

— Знаешь, мне уже плевать, надеюсь, Беттис оправдает твои ожидания, а если нет, как ты будешь себя чувствовать? — мой голос звучит зло, ядовито, я понимаю это, но последнее живое умерло во мне и сгорело, осыпавшись пеплом.

Амалиен замерла словно громом пораженная. Я вижу, что мои слова приводят её в ужас, ведь она уверена, что Беттис сможет использовать Ройнхарда.

— Ты не в себе, — шепчет, у неё даже слов не нашлось. Пытается удержать лицо, но в глазах мелькает страх.

Я делаю судорожный вздох. Всё, с меня достаточно. Сколько можно быть подушкой для битья? Хватит. Я больше не дам им топтать мою душу. Пусть ищут новую жертву.

— Для вас есть хорошая новость. Я не буду вам мешать. Я уезжаю. Радуйся и живи счастливо.

Хватаю сумку, что прятала, и обступаю её, больше не собираюсь говорить с этой женщиной.

— Да куда ты поедешь? Ты не сможешь уйти, — разворачивается она. — Кому ты нужна? Использованная, пустая, отверженная собственным мужем, жалкая и никчёмная, посмотри на себя! Через неделю приползёшь и будешь просить прощения, вот увидишь, пожалеешь.

Слова её били как свинцовые пули в спину. Но я уже ушла — за грань, где они больше не причиняют боли.

5. Да, мой господин, как скажешь

Ройнхард

Холодные тени утренних деревьев словно когти впиваются в свет, проникающий сквозь приоткрытое окно. Тюль лениво колышется, подчиняясь порывам ветра, но меня больше занимают дела надвигающегося дня. Слишком много задач, чтобы позволить себе роскошь валяться в постели.

Резким движением отбрасываю в сторону стройную женскую ногу. Беттис как змея ворочается и просыпается, нарушая утреннюю тишину своим сонным дыханием. Я изначально был против её визита в штаб, но инстинкты, чертовы инстинкты взяли верх. Дракон внутри меня жаждал её плоти, желая запечатлеть свое семя в ее утробе. Меня она раздражает своей наивной похотью, но дракона дразнит, ему нужно потомство. И мне тоже. В этом мы с ним едины.

Тонкие женские руки обвиваются вокруг меня, ладони скользят по обнаженной груди, опускаются на торс и проникают в расстегнутые брюки.

— Останься еще немного, Ройн, — шепчут нежные, еще не тронутые ото сна губы.

— Достаточно, иллариэ, — произношу ее имя, имя любовницы, женщины второго плана. Так принято традициями, где иерархия важна даже в постели.

Беттис замирает, словно примеряет на себя новую роль, я чувствую сладкий вкус её волнения. Да, девочка, знай своё место.

— А твой друг с этим не согласен? — шепчет она горячо, снова принимаясь за ласки, играя пальцами в моих брюках.

И, надо признать, у нее это получается отменно. Слишком хорошо для девственницы, которой она пыталась казаться. Опыт у нее определенно есть, опыт в доставлении удовольствия мужчине. Маленькая грязная шлюшка.

Задержаться еще на пять минут пришлось лишь для того, чтобы преподать ей урок: не стоит удерживать меня, не используя свой рот для чего-то более полезного…

Раскрасневшаяся задыхающаяся маленькая шлюха рухнула обратно на постель, вытирая губы.

— Я напомню тебе, — беру её за подбородок и смотрю в глаза: — Мне нужен наследник, очень постарайся, чтобы он был, иначе ты окажешься в незавидном для себя положении.

Колышущиеся как облака груди с бледно-кремовыми вершинками вздымаются и опадают от судорожного дыхания. Глаза блестят, волосы шоколадным шёлком разбросаны по подушке, плоский живот дрожит. Красивая здоровая самка, дракон доволен — она может выносить здоровое потомство. И этого достаточно. Мне нравилось, что она быстро умела перестраиваться и соглашаться на всё, что я говорю. Тянет к ней, к этой животной страсти и вызову, с каким она смотрит на меня, и я наслаждаюсь властью над ней.

Когда-то Шери была такой же безумно горячей, а потом с этой проблемой стала холодной, заковала себя в непробиваемый панцирь льда.

Достаю из кармана мундира портмоне, открываю его и вынимаю несколько бумажек. Кидаю их на постель. Беттис смотрит на них, а затем переводит на меня взгляд, в котором бушуют жадность и восхищение. Похотливая сучка.

Она напряжённо смотрит на деньги. Но молчит. Умная девочка.

— Купи себе что-нибудь. Чтобы выглядела прилично, когда снова явишься ко мне, — добавляю хладнокровно, застёгивая ремень.

Она моргает, её губы дрожат — от злости или желания, неважно. Я вижу, как она сжимает кулаки под простыней, а потом резко выпрямляется, отбросив ткань. Гордая, голая, с выпяченной грудью и вызовом во взгляде.

— Я рожу тебе сына, Ройн. Не из-за денег. Потому что ты выбрал меня, а не её.

"Её" — и без имён понятно, кого она имеет в виду. Напрягаюсь, дыхание мгновенно становится свинцовым. Гнев хлынул лавой по венам, обжигая лёд. В мои планы не входило, чтобы Шерелин узнала о связи с Беттис. Последняя ночь была той самой каплей, когда после бурного секса она сразу закатила мне истерику. Нервы лопнули. Я долго терпел, ждал, а в итоге стал тем, кто должен её понять.

Беттис шевелится, встаёт, грациозно, как хищница. Волосы каскадом спадают по спине. Как же они похожи. И какая же она всё-таки другая.

— Не заставляй меня ждать, Беттис. У тебя несколько месяцев на это. Собирайся, — командую и шлёпаю её по упругой ягодице.

— Ай! Ройнхард! — по спальне прокатывается её смех.

— Возвращайся к себе и приедешь тогда, когда я позову. Поняла?

Достаточно того, что она здесь уже неделю.

— Да, мой господин, как скажешь.

5.1

***

Вхожу в давящий тишиной, как толща воды, кабинет. На столе ворох канцелярии. Планы, схемы, списки — холодная логика, призванная удержать империю в моих руках.

Они должны были бы занимать мои мысли, но реальность оказывается куда более неудобной.

Личные чувства мешают добиваться высот.

Злюсь. На себя. За эту проклятую слабость, за то, что позволил эмоциям просочиться сквозь броню рассудка. Знал ведь, что цена бездействия непомерно высока. И все равно предавался иллюзиям, тратил годы на призрачную надежду получить от Шерелин наследника.

Ничего она не смыслит, думает, власть и статус это что-то должное? Это постоянная борьба.

Отодвигаю кресло, падаю в него с нарочитой небрежностью. Бросаю взгляд на портрет в овальной серебряной рамке. Шерелин. Идеальная Шерелин. Нежный лик красавицы, фиалковые глаза, утопающие в море золотых локонов. "Самая красивая женщина Глинфорста”. Задерживаю взгляд на длинной изящной шее, на тонких ключицах, на манящих холмиках грудей, вырывающихся из кружевного плена декольте. Моя оценка холодная, отстраненная. Как на аукционе.

Она перебесится. Подумает и успокоится. В конце концов, я — дракон. Я главный. Для меня статус, власть, долг перед кланом — превыше всего, как бы она ни хотела этого отрицать. Женщина — лишь инструмент, не более. Не должна занимать в моих мыслях столько места.

Резким движением переворачиваю портрет лицом вниз. Гашу эту ненужную болезненную искру.

Так лучше. Без этого взгляда. Взгляда, в котором ещё недавно бушевал целый ураган чувств.

Проще быть волей, а не человеком. “Человек” звучит как что-то слабое. Чертовски прописная истина, которую отец вбивал в меня с самого детства. Как же он был прав. Еще один шаг в сторону — и все рухнет. Никто не должен увидеть трещины, которые уже расползаются по моей броне.

Я командующий. Я дракон. Я — Ройнхард Крэйн. Для меня важен долг, а не бабьи капризы.

Прикрываю веки, но ее взгляд, полный огня и непокорности, все еще обжигает мои воспоминания.

Сжимаю кулаки, отгоняя эти лишние мысли.

Тянусь к планам. Вчитываюсь, заставляя себя сосредоточиться на линиях и цифрах, а не на пустяках. Громкий, почти панический стук в дверь вырывает меня из сосредоточенности.

— Входи, — разрешаю я, откидываясь на спинку кресла, отбрасывая бумаги на стол.

В кабинет шагает курсант. Молодой зелёный юнец. Чётко отсалютовав, он впускает доносчика. Тот вваливается, едва не спотыкаясь на пороге, словно загнанный конь, находит мечущимся взглядом меня.

— В чём дело? — сжимаю кулаки, предчувствуя западню.

— Господин, — выдавливает он, голос срывается, — жена ваша… сбежала.

Взрыв. Невидимая ударная волна проносится по кабинету. Чувствую, как воздух сгущается словно перед бурей. Каждая мышца в моем теле каменеет, превращаясь в стальные канаты. Разум отказывается принимать эту новость.

— Что значит “сбежала”? Ты перепутал что-то? — рычу, медленно поднимаясь из-за стола. Кресло с лязгом отодвигается назад. Мой голос — низкий, угрожающий — заставляет доносчика съежиться.

— Простите, ваша светлость, — заикаясь, мотает он головой, — сам не знаю, как так получилось. Госпожа вызвала лекаря, Орвеля Мериана. Якобы приступ слабости. Охрана допустила его. А спустя час из резиденции выехала карета лекаря. Никто не догадался, что госпожа уехала вместе с ним. После слуги доложили — так и есть, госпожи нет в замке. Они нашли записку. Вот она.

Доносчик достаёт из-под полы камзола конверт из пудрово-розовой бумаги и дрожащей рукой кладет на край стола.

Грохот сердца. Что-то тяжелое поднимается из недр моего тела. Как будто встаю на край пропасти, один неверный шаг — и кану вниз. Шерелин сбежала, посмела дерзнуть, наплевав на мои слова, на моё предупреждение, ни во что меня не ставя. Накажу.

Хватаю записку. Рву бумагу. Сладкий запах ириса заполняет голову, насмешливо дразнит.

Раскрываю лист.

“Ты растоптал нашу любовь, унизил и предал, и если теперь я ухожу, то не потому что боюсь или слаба, а потому что больше не могу жить во лжи, где меня используют как вещь, обесценивают мою боль потери, стирают моё имя под ногами чужих прихотей, и пусть ты назовёшь это бегством, но для меня это — единственный путь сохранить то, что останется со мной”.

Ниже подпись — “Шери”.

“Бах! Бах! Бах!” — под градом ударов дубовая столешница хрустит пополам.

Кулак в кровь.

Ярость обжигает. Дыхание срывается. Перед глазами тьма. Накатывает ледяное осознание: она переиграла меня. Она посмела это сделать против моей воли, против закона, ослушалась.

Проклятье! Гадкое, щемящее, почти унизительное чувство накрывает, расползается мерзкими липкими щупальцами, душит.

— Догнать! — рявкаю я утробным рыком.

6. В вашем положении нужно беречь себя

Шерелин

Погода портилась, напуская на вечереющее небо насыщенно-синие облака. Листва деревьев шелестела колыбельную. Карета мерно покачивалась на ровной дороге. И мои веки тяжелели с каждой минутой.

Раньше я любила путешествия, особенным событием были поездки на светские вечера и долгие луговые прогулки, чтение в беседках или у пруда, долгие размышления, мечтания. Казалось, весь мир для меня, и в нём не было места боли и разочарованию.

Закрываю глаза и вдыхаю наполненный кислородом воздух в грудь. Как наивна я была.

Подкатывающая тоска и обида выжигают в сердце дыру. Задыхаюсь. Я не справилась. Не получилось. А ведь жизнь обещала победы. Но почему-то судьба решила, что я не достойна счастья, сколько ни старайся.

Тяжело. И несправедливо. Жестоко.

— Шерелин, вы можете остаться в моём доме сколько нужно, — мягко прерывает мои душевные муки Орвель Мериен.

Быстро моргаю, сбрасывая непрошеные слезы. Прихожу в себя.

— Спасибо, вы и так сделали для меня многое. Оставаться надолго рискованно, боюсь, что мой муж не даст мне так просто уйти, — вымучиваю из себя улыбку.

Хотя искренне не понимаю, зачем я нужна ему. У него теперь есть новая игрушка, более перспективная, чем я.

На смену тоске подходит тупая злость. Нет, Шерелин, так нельзя. Нужно твёрдо решить для себя не скатываться в жалкое ничтожество, неугодное и не нужное никому. Я должна сосредоточиться на своей безопасности. Расторгнуть брак. Для начала — попасть в резиденцию своего отца, попросить поддержки, в конце концов, я его законная дочь. Если не получится, тогда обратиться за помощью к императору. А если меня даже слушать не станут? Попросят вернуться? Сделают меня виноватой? Что тогда?

Кусаю губы.

Кто-то должен меня услышать и понять.

— И всё же вам нужно хорошо отдохнуть. В вашем положении нужно беречь себя, — назидательно, но мягко сообщает лекарь.

Смотрю на Кармен, которую я взяла с собой. Не могла этого не сделать, леди без прислуги — дурной тон. Женщина сделала вид, что не услышала слов лекаря.

— Хорошо, буду смотреть по обстоятельствам, — соглашаюсь я.

Всё же он прав. Я покинула свой дом, место, которое за три года стало мне родным. Впереди неизвестность и трудности. Мне необходимо ещё отстоять свои интересы. Ещё неизвестно, как будет вести себя Ройнхард. А он явно дал понять, что не отпускает меня.

Задерживаю дыхание.

Нужно набраться сил перед очередным боем. Ещё никогда я не была уязвима как сейчас. Справлюсь ли я? Смогу ли противостоять своему мужу-изменщику и не сломаться под его давлением?

Наконец карета въехала на территорию усадьбы господина Мериена, и как раз лениво заморосил мелкий дождь.

Собрав все вещи, мы спешно направились к парадной. Успела отметить, что усадьба лекаря, окружённая зеленью, напоминала укромное гнездо, выстроенное природой для тишины и исцеления, где сама земля, казалось, дышала настоем трав и старых секретов.

Сразу сделалось так тепло. Пожалуй, я бы осталась здесь жить, не то что переночевать!

Окончательно в этом убедилась, когда мы вошли в дом.

Внутри пахло сушёными апельсинами, корицей и чуть терпкой грушей. Тепло от камина окутывало, проникало в кости, в самые трещинки души, туда, где затаилась усталость. Свет был мягким, словно вечернее солнце переливалось в янтарных стёклах подвесных ламп и рассыпалось бликами по деревянным полированным поверхностям. Всё здесь дышало достатком — но без показной роскоши. Словно хозяин знал цену каждой вещи и выбирал не для показухи, а для уюта.

Плетёные кресла с высокими спинками, мягкие подушки с вышивкой ручной работы, грубые деревянные балки, тёплые ковры с замысловатым орнаментом. Дом словно был соткан заботливыми руками женщины. В нём хотелось остаться, ещё никогда у меня не было такого чувства. Даже в собственной колыбели.

Тишина здесь не давила, а ласкала. И хотелось дышать.

На круглом столике у окна в чайнике остывал настой, и рядом лежала раскрытая книга, словно хозяин просто вышел на минуту и вот-вот вернётся.

— Эвелен, родная, ты где? Встречай гостью, — зовёт строго и как-то заботливо Мериен кого-то из глубины дома.

6.1

Я почувствовала робость, стыд и желание покинуть дом. Не потому, что мне что-то здесь не нравилось, напротив! Я чувствовала себя в безопасности, как в лоне тёплого озера. Просто мне было стыдно за себя перед незнакомой женщиной.

Стыдно за то, что я не смогла устроить свою личную жизнь, запрещая себе быть женщиной.

Но ведь причина не во мне, как утверждает Ройнхард. Не во мне! Это он не понял меня, не оценил! Он!

Но стоило Эвелен появиться в комнате, как всё это уродливое ощущение неполноценности схлынуло, когда я услышала мелодичный голос:

— Иду-иду, милый! — выходит в холл невысокого роста женщина с подносом в руках.

Эвелен была не просто приятна — она вся излучала тепло. В этих её добрых янтарных глазах, в мягкой улыбке, в том, как двигалась, легко, по-домашнему. Простое кремовое платье, передник цвета шоколада, толстые косы уложены без вычурности, но так, что глаз не оторвать. И запах... Господи, от пирога на подносе тянуло такой сладостью — корица с грушей, как в детстве на праздники.

— Ой, да вы как раз вовремя! — радостно говорит она. — Заходите, милая, не стесняйтесь. Дом — не музей, у нас здесь всё по-простому. Устали ведь? Сейчас я вас накормлю, потом отдохнёте, а уж потом всё остальное.

Она не дала времени на неловкость. Как будто я не гостья, а родная племянница. Меня сразу посадили в одно из плетёных кресел с мягкими расшитыми подушками, поставили блюдце с горячим золотистым чаем, загрузили на расписную тарелку сочного пирога и окружили заботой — тёплой, ненавязчивой, почти невидимой, но такой, от которой сразу внутри что-то размягчается.

— Ешьте, не стесняйтесь, — Эвелен садится рядом со своим пирогом. — У нас тут всё своё: груши с дерева, корицу сам Мериен готовил, уж больно любит возиться на кухне. А пироги — это моё всё. Обожаю их печь.

Я кивнула, и хотя ничего не лезло в горло, пирог я откусила из вежливости. Некрасиво ведь отказываться.

И прикрыла глаза от удовольствия.

Он был горячий, сладко-пряный, с тающей мякотью во рту. Господи, какая вкуснотища! Я не заметила, как за первым кусочком последовал второй, и, кажется, никто не отставал от меня.

— Бесподобно, дорогая, — хвалит Мериен, смакуя каждый кусочек, приобняв жену.

А у меня горло защемило. Нет, я не готовила никогда Ройнхарду сама — в доме были повара, но я всегда следила за меню, выясняла, что нравится мужу, добавляла новые блюда, экспериментировала. Ройнхарду нравилось, но он воспринимал мои старания как должное. Будто ничего особенного в этом не было. Я задумалась, а ценил ли он когда-то меня вообще?

Не заметила, как разговор за столом стих. Но никто не задавал мне лишних вопросов, а я не хотела делиться тем, что творилось внутри.

— Спасибо, Эвелен. Очень вкусный пирог, давно не ела чего-то подобного, — говорю я, ставя чашку с недопитым чаем на кружевную салфетку, наверняка смастерённую этой доброй мудрой женщиной.

— Шерелин, так вы решили? Останетесь? — спрашивает лекарь осторожно и без нажима.

Эвелен смотрит на меня. Конечно, муж ей обо всём рассказал, ведь в записке я передала всю суть своего положения, пусть и без излишних подробностей.

— Мы будем рады принять вас столько, сколько нужно. Понимаю, как это тяжело, возможно, невыносимо, — заговаривает Эвелен, — но, поверьте, время всё лечит. Я ведь, знаете, тоже пережила развод, а потом встретила своего горячо любимого мужа. А тогда мне казалось, что это крах. Уверена, вы также встретите достойного мужчину.

Я замираю, сердце болезненно сжимается. Всё внутри меня протестует, отвергает. Я не хочу встречать кого-то! Не нужно мне это. Это последнее, о чём бы я хотела думать. Не хочу и не буду! Не эти слова я хочу слышать. Мне не нужен никто!

Я горю от собственного осознания — не готова я отпустить Ройнхарда. Эта мысль бьёт ещё больнее, желание сохранить отношения с изменником во мне вызывает ярость.

— Спасибо за поддержку, — улыбаюсь, сдерживая горячий вулкан внутри, а в самой всё переворачивается. — И за приём тёплый спасибо, — моргаю я, сбрасывая наваждение. — Я уеду завтра утром, мне нельзя задерживаться. Не хочу подставлять вас. Мой муж… — господи, почему я до сих пор называю его своим мужем? — Он влиятельный человек и… не потерпит, если его попытаются остановить, сам факт того, что я нарушила его запрет, разозлит его, не хочу подводить вас, — наконец выдаю я.

Чем быстрее окажусь подальше от него, тем лучше.

— Извините, а сейчас мне хотелось бы отдохнуть, — поднимаюсь из-за стола.

— Конечно, — поднимается следом Эвелен, — я провожу. Комната уже приготовлена, свежая, чистая, окна выходят в сад, там тишина, только листья шепчутся, и слышно вечернее пение птиц. Вашу служанку я размещу в комнате прислуги.

Киваю.

Уже через минуту мы поднимаемся по лестнице на второй этаж.

Эвелен идёт медленно, хочет сказать многое, но мудро молчит. Я иду за ней, уставшая до ломоты в плечах, и всё же ощущаю рядом со мной человека, который, как фонарик в тумане, выводит меня из тени собственных терзаний.

— Если что, вы никого не подставляете, — говорит она вдруг. — Уйти — это не слабость. Поверьте. Это огромная сила, вы умница. Остаться и сломаться — вот что страшно.

6.2

Разворачиваюсь, осматривая уютную теплую комнату.

На полу тёмный потёртый ковёр с нежным орнаментом. У стены простая, но добротная кровать, застеленная пышным одеялом цвета сливок и с вышитыми вручную подушками. Рядом — резной шкаф, невысокий комод с плетёной корзиной и кувшином воды. Подсвечник на комоде. У окна — кресло с пледом, сложенным в аккуратный прямоугольник.

Всё здесь дышало заботой. И всё было чужим — настолько чужим, что захотелось заплакать.

К окну иду, раскрываю рамы. Солнце село уже, но за плотными тучами не видно этого, зато слышно пение птиц в тишине и тихий, как шум волн, дождь по листьям. Влажный, напоенный травами воздух дохнул на меня, разливаясь по комнате свежестью и прохладой.

Вдыхаю полной грудью, смотрю в сторону сада. Ройнхард наверняка уже узнал о моём побеге. Лишь бы не нашёл меня, прежде чем доберусь до отца.

Закрываю раму и прохожу к шкафу. Красивый такой, хотела бы такой же в свою комнату. Вот только своего дома у меня теперь нет.

Глажу пальцами резное, покрытое лаком дерево, раскрываю стеклянную дверцу и нахожу тот самый томик, который Эвелен предлагала. Беру его и возвращаюсь в кресло.

Спать сейчас не хотелось, хотя устала очень. Хорошо, что за весь день не тошнило. Ладно, надо как-нибудь занять себя, чтобы о плохом не думать.

Но сборник я так и не открываю, смотрю сквозь комнату.

И вижу свою жизнь в резиденции Дер Крэйна.

Вспоминаю, как мы с Ройнхардом познакомились. Это была любовь с первого взгляда. Сильный, статный, безумно красивый. Тогда я почувствовала, что словно за горой. Серьёзный, сдержанный, настоящий аристократ. А я… Я просто очаровалась им. Думала, вот он — мой дракон.

Ройнхард таким и оставался, если я думала, что смогу смягчить его сердце, то напрасно — он был непреклонным, местами требовательным, властным, часто отстранённым. За каждым моим шагом следили, каждый мой поступок держался в рамках. Но я закрывала глаза на это, потому что… любила.

Но были и хорошие моменты, конечно. Помню, как мы гуляли в саду, держась за руки. Он рассказывал о своей службе. В такие моменты я слушала его, затаив дыхание, ведь он не часто открывался.

Как-то раз зимой, когда выпало много снега, мы дурачились. Бегали друг за другом, смеялись как дети. А потом сидели у камина, пили горячий шоколад и смотрели на огонь. Мне запомнилось это хорошо.

Но все эти светлые моменты были лишь редкими вспышками среди серых будней. А после моей первой беременности всё чаще мы ссорились, всё больше он отдалялся.

И причина была в том, что он считал меня лгуньей.

И вот теперь я здесь, в этой комнате, вдали от резиденции Дер Крэйна. Я сбежала от неверного мужа, чтобы спастись и не потерять второго ребёнка от бессердечного изменщика.

И как теперь понять, делаю ли я правильно. Не загоняю ли себя в ловушку. Так страшно, не хочу потерять своего малыша, который дал мне второй шанс. Спасу от отца-предателя.

Раскрываю книгу, и первое, что мне попадается, это выведенные красивым контуром строки:

“Иногда, чтобы остаться собой, приходится отпустить всё — и дом, и любовь, и даже то, во что верил. Потому что по-настоящему свободным становишься только тогда, когда перестаёшь жить в чужой лжи”.

Я задерживаю дыхание, и меня словно молнией пронзает. А любил ли меня Ройнхард? Кем я была для него? Если бы родила детей, он бы считал меня любимой женщиной? Или просто вещью, средством достижения своих целей, исходным материалом?

Именно так и было, всегда. А я… Я поддерживала эту роль, обманываясь, что любима. Не любима, никогда, ни разу.

Горечь комом подкатила к горлу. Как? Как же так? Вот где моя ошибка. Я не дала понять Ройнхарду, что я ценность, что я личность и важна, что я не просто красивая статуя в его доме. Так ведь он меня воспринимал? Да? А я разрешала. А теперь он думает, что я потерплю его любовницу. Буду молчать, смирюсь, проглочу обиду, наблюдая, как он развлекается с Беттис в нашем доме.

Гнев обжёг горло, запылал углями перед глазами. В груди запекло от боли. Стискиваю книгу в пальцах, сдерживая себя от порыва разорвать её, сжечь.

Но донёсшийся до слуха быстрый топот за дверью заставил меня мгновенно очнуться, а короткий стук — подскочить на ноги. Поднимаю упавший на пол сборник и иду к двери.

В комнату вбегает Кармен.

— Госпожа, госпожа, ваш муж, господин Крэйн, он здесь, нашёл вас, с господином Мериеном спорят, — приглушённо испуганно тараторит Кармен.

Я и в самом деле слышу с улицы какие-то звуки.

— О чём спорят? — возвращаюсь к служанке.

— Не знаю, госпожа, не расслышала толком, на улице они, — мотает головой, продолжив бубнить Кармен, — но господин Крэйн выглядит очень злым, очень. Вам нужно спрятаться, идёмте, Эвелен велела спуститься вниз через тайный ход.

Меня покрывает всю липким потом, сердце колотится так, что, кажется, проломит грудную клетку. Стискиваю жёсткий переплёт книги в дрожащих пальцах.

Так, спокойнее, Шерелин, без паники.

— Живо, идём, — подталкиваю Кармен к двери.

7. Давай, поиграем!

Ройнхард

Я знал, что она здесь. Дракон чуял её. Аромат ириса перебивал запах корицы, но это был точно он.

— Господин Крэйн, мы с супругой уже отдыхаем, могли бы мы перенести разговор на утро? — лекарь устало потирает переносицу.

В груди клокочет ярость, магия бурлит в венах. Меня сорвали из штаба, я вынужден гоняться по всему Глинфорсту, бросить, мать твою, всё, чтобы мне сказали перенести разговор?!

— Где Шерелин? Я знаю, что она здесь, — рычу, теряя терпение.

— Господин Крэйн, прошу вас, — голос лекаря напряжён, но он упрямо стоит на своем, — она только что приняла успокоительное. Ей нужен покой.

Дракон внутри меня рвется наружу, подталкивая к необдуманным действиям. Запах ириса становится невыносимым, он душит меня, словно напоминание о том, что я теряю контроль. Я его потерял ещё в штабе. Как она посмела уйти из дома за моей спиной, наплевав на мою репутацию?!

— Покой? — ядовито шиплю я, чувствуя, как магия просачивается сквозь пальцы, обжигая воздух. — Она сбежала, молча, моя жена! Я потратил чертов день, чтобы услышать, что ей нужен покой? Серьёзно?!

В глазах лекаря мелькает испуг, но он не отступает.

— Я понимаю ваше беспокойство, господин Крэйн, но почему не дождаться утра? Вы придёте в себя, Шерелин отдохнёт, и тогда вы сможете обо всём поговорить.

— Я не собираюсь с ней говорить, я намереваюсь вернуть её домой немедленно! Открой дверь, — рявкаю я, не давая ему договорить. — Сейчас же открой эту дверь, или я вынесу её вместе с тобой!

Орвель Мериен встаёт, преграждая путь.

— Тогда вам придётся пройти через меня.

Я усмехаюсь и делаю шаг вперёд, смотрю на лекаря. Да, он уважаемый человек, только кое-что забывает.

— Я генерал, командующий целой империи, когда дело касается меня, моего статуса, всего, что принадлежит мне, я пройду через всё, — выжидаю паузу. — Сам факт того, что я ещё не в доме, говорит, что я уважаю границы. Но моё уважение не бесконечно, предельно понятно объясняю?

Орвель сглатывает, он прекрасно понимает.

— Она не хочет с вами говорить, господин Крэйн, почему вы это не примете?

Слова Орвеля пронзили меня как осколки льда. Не хочет говорить? Да кто она такая, чтобы решать? Я её муж! И она обязан слушать меня. Ярость клокотала внутри, смешиваясь с отчаянием и чем-то мучительным. Она нарушила правила, наплевав на мои слова. Хотел ли я её наказать или просто увидеть? Не знаю, но я верну её прямо сейчас.

— С дороги, — командую я, собственный голос трескается льдом в горле.

Орвель медлит, но вынужденно отходит. Шагаю в дом, в холл выходит женщина, на лице испуг, но с места не двигается.

— Родная, проводи господина Крэйна к Шерелин, — разумно просит Орвель свою супругу.

Она кивает, задерживает дыхание.

— Хорошо. Раз так необходимо… Идёмте, господин Крэйн, — направляется к лестнице.

Мы поднимались, минуя бесконечные коридоры, пока хозяйка дома не замерла перед одной из дверей. Она колеблется, и эта заминка, это её чёртово замешательство злит меня. Не дожидаясь приглашения, я толкаю створку и врываюсь в комнату. Запах Шерелин повсюду, вот только её самой нет.

Сердце бешено колотится, кровь стучит в висках. В несколько шагов я пересекаю комнату и выглядываю в распахнутое окно. Внизу расстилается ухоженный сад: кустарники, клумбы… Неужели она могла выпрыгнуть? С этой высоты? Безумие!

Ярость полосует меня словно кнутом. Развернувшись, возвращаюсь к побледневшей хозяйке дома и в упор смотрю ей в глаза, давя своим взглядом.

— Где она?

— Была здесь… — отвечает стойко.

Меня трясёт от ярости. Срываюсь с места, шагаю вдоль коридора и распахиваю двери одну за другой. Каждая пустая комната обжигала меня как плевок в лицо. В какой-то момент до меня дошло: её нет в доме. Она исчезла, растворилась в воздухе. След терялся в коридоре.

Иду на выход, пересекаю двор под обрушившимся на меня ливнем. Дождь смывает всё, мешает слушать. Но зверю не нужно слышать, он чувствует. Дракон ревёт, рвёт плоть в клочья, толкая меня к обороту.

Она где-то рядом, я знаю это. Дракон жаждет ощущать под кожей её страх и податливость. Тьма сгущается, отбрасывая все доводы рассудка, оставляя лишь вторую сущность. Зверь вёл носом, выискивая её запах.

— Хочешь поиграть в кошки-мышки, Шерелин? Давай поиграем! — разрезает ливень гортанный рык.

Резко разворачиваюсь и срываюсь с места, от земли отрывается тяжёлое тело дракона, крылья которого прорезают воздух.

7.1

Шерелин

Лошадь несла карету едва ли не в галоп, но вскоре вымощенная дорога сменилась разбитой проселочной, и кучеру пришлось сбавить ход. Лошадь скользила по грязи копытами, а начавшийся ливень так и не прекращался, создавая опасные препятствия.

— Как страшно, госпожа, — трясётся Кармен, ее голос перебивает грохот тяжёлых капель о корпус кабины, в которой мы укрылись.

У меня и самой были недобрые предчувствия. Сейчас Ройнхард поймёт, что меня нет в доме лекаря, и погонится за мной.

Если уже не погнался.

Что он тогда сделает? Запрёт меня в комнате, как безвольную наложницу? Всячески даст понять, чтобы я пожалела о своём поступке? Чего он хочет?

Почему, чёрт возьми, все вокруг так несправедливы ко мне? Почему? И за что?

Мне было семь, когда мать наказала меня за то, что я сорвала тюльпаны в клумбе перед комнатой, где она музицировала на рояле. Цветы были такие красивые, сочно-жёлтые, алые, запах сладкий. Маленькой девочке очень-очень хотелось их. Я принесла целый букет в свою комнату, поставила в тяжелую вазу, что стащила из гостиной. Когда мать их увидела, у неё случился приступ ярости, она громко кричала, топала ногой, а потом выхватила цветы из вазы и швырнула мне в лицо.

Я долго плакала в подушку, укрывшись с головой одеялом, горячая несправедливость терзала маленькую девочку. Никто тогда не собирался её утешить… Я так и уснула, проспав до вечера.

Наверное, матери была важна эта клумба с цветами, в перерывах она выходила на террасу и любовалась их видом. И увидев одни стебли, пришла в ярость. Но тогда я ничего этого не понимала и думала только одно — что мама меня не любит.

И никто не любит… Я и сейчас так думаю.

Горло сдавило поступающими слезами, я заставила себя успокоиться — не плакать же перед служанкой!

Впрочем, она заметила, раскрыла рот, чтобы что-то сказать…

И тут неясная тревога внезапно настигла и меня. Хватаюсь за подлокотник сиденья, вцепившись как в сук.

Моя драконица редко даёт такие сигналы, но сейчас тревога нахлынула как морская волна. Внутренний драконий рёв, подняв самую настоящую панику, заставил заледенеть.

Такое было перед свадьбой с Ройнхардом, когда моя драконица чувствовала рядом своего сильного опасного хищника, готового спариться с самкой. Оно вдвойне обостряется при обороте. Конечно, ни о каком спаривании не может быть речи, а вот то, что муж летит по моему следу, становится совершенно ясно.

— Что случилось, госпожа, плохо? — сильнее беспокоится Кармен.

— Останови кучера, — выдавливаю из себя, губы словно налиты свинцом, дыхание рвётся из груди клочьями. Внутри всё сжалось — я будто превратилась в сгусток тревоги.

Кармен заметалась как перепуганная птица, застучала в окно кучеру. Колёса заскрипели, лошадь, сбив шаг, замедлилась. Я резко накидываю капюшон.

— Куда вы?

— Сиди здесь, — командую.

Кучер съёжился под козырьком, мокрый, как сноп соломы, укутанный в плащ до глаз. Я выбегаю, подбегаю к нему, почти не слыша собственных шагов в грохоте ливня.

— Сверни с дороги! — кричу, почти перекрывая ветер. — Под деревья, вон туда, дальше! Спрячьтесь!

Кучер, ничего не спрашивая, натянул поводья.

— Госпожа! Я с вами! — Кармен уже открыла дверцу, готовая броситься следом.

— Оставайся с кучером, и дождитесь меня, — строго одёргиваю.

— Нет, я вас не оставлю!

— Высеку! — выкрикиваю, топнув в грязь так, что брызги летят в стороны. Кармен затихает. Её плечи обмякают, но я вижу, как у неё дрожат губы.

— Дождитесь меня, если Дер Крэйн вас найдёт, скажешь, что я ушла без объяснений.

— Но как вы… как вы нас найдёте? — скулит она, почти теряя лицо. Знаю: Кармен пытается быть сильной, но её с детства пугал гром.

— Найду, не переживай. А если меня… не дождётесь, возвращайся в дом господина Мериена. Он примет тебя на работу. Не останешься на улице.

— Но…

— Делай что говорю!

Кармен кусает губу, кивает, вся съёжившись. Кучер, не дожидаясь больше, трогает поводья — лошадь вздрагивает и трогается прочь. Я стою, мокну и смотрю вслед. Когда карета скрывается за поворотом, в меня с новой силой ударяет ливень.

Грязь под ногами чавкает, вода течёт вдоль дороги мутными ручьями. Следы — колёс, копыт — тают прямо на глазах.

Осталось мне спрятаться.

Тревога снова обрушивается на меня ледяным градом, одновременно внутри толкает горячее, как лава, первобытное чувство. И если с эмоциями я могу справиться, то как быть с инстинктами и диким неуправляемым желанием?

Задираю подбородок, щуря глаза от потока, льющегося с тёмного, как глубины моря, неба. Лёд стекает мне за шиворот, дрожь пробегает по спине.

Ройнхард. Он знал. Знал, как вызвать свою драконицу.

Но больше я ему этого не позволю. Никогда больше ты не получишь меня. Ни тело. Ни голос. Ни душу.

7.2

Сердце отзывается гулкой дробью в ушах. Чувствую его приближение — словно хищник настигает, опаляя затылок горячим дыханием.

Страх хлестал плетью, но в то же время внутри разгоралось дикое, первобытное возбуждение. Драконья сущность пробуждалась, тянула к нему, и я изо всех сил сопротивлялась, удерживая остатки человеческой воли.

Я знала, если он догонит, я сдамся.

— Не позволю этому случиться!

Заросли становились всё гуще и непроходимее. Тяжёлые сапоги с налипшей сухой листвой и грязью предательски скользили по влажной глинистой почве. Я хваталась за цепкие ветки, царапая ладони до крови, лишь бы только уйти, оторваться от него. Чтобы он потерял мой след, прекратил эту безумную погоню. Ему нужно вернуть человеческий облик, только тогда дракон внутри ослабит хватку, станет менее восприимчив к самке.

Внезапно меня накрыло горячей волной жара. Невольный стон вырвался из груди, и я словно подкошенная прильнула к мокрому стволу дерева. Паника парализовала, но инстинкт выживания заставил задрать голову, выискивая его в надвигающейся тьме.

И вот он — в черноте исторгающего воду неба промелькнуло мокрое тяжелое тело дракона. Чешуя, словно отполированная до блеска, отражала бледный свет. Перепончатые крылья бесшумно рассекали воздух, лишь слабый свист говорил о его чудовищной мощи.

Стискиваю кулаки, жмусь к стволу, прячась за ним под крону. Тяну руку к застёжке плаща и одёргиваю себя, гашу пылающую внутри магию.

— Не сметь, Шерелин, — сжимаю бёдра, подавляя возбуждение.

Терпи.

В какой-то момент настигает облегчение. Дракон куда-то делся, я всё равно чувствую, что Ройнхард не сдался — это не в его характере. Не теряя времени, отталкиваюсь от дерева и продолжаю петлять по лесу.

Уже через десять минут впереди появился просвет, а под ногами — каменные выступы, похожие на руины. Я не ошиблась: на возвышенности вдруг стеной вырос старый разваленный замок, возможно, часовня.

Оглядевшись по сторонам, я осторожно спускаюсь, обхожу её. Я уже промокла так, что по телу гуляет озноб. А развалины обещают хоть какое-то укрытие. Обойдя их стороной, замечаю полуразрушенные ступеньки — они почти незаметны.

Быстро поднимаюсь, и уже на самом верху в небе раздаётся яростный рёв. Сердце вздрогнуло, тело охватило жаром, и, чуть не поддавшись зову, я нырнула внутрь руин, прячась за толстые стены.

Очередной рёв сотряс камни. Спотыкаясь и хватаясь за сырые, покрытые мхом стены, я поднимаюсь выше, оказавшись на просторной площадке, видимо, служившей залом — об этом говорили и посеревшие колонны, среди которых ручьями стекала с края разбитого потолка вода.

Хруст ветвей приводит в чувства. Прячусь за стену, плотно прижимаясь к ней спиной. Не дышу.

В шуме дождя моё сердце, казалось, барабанило громче крупных капель, стучащих по стенам. Я чувствовала, что Ройнхард здесь, но он не давал о себе знать.

Не выдержав, осторожно выглядываю из-за стены, забывая про воздух. И замираю.

Наконец он приземлился. Недалеко от руин, словно сошедший с древних фресок, стоял Ройнхард. Полуобнаженный, лишь обтягивающие брюки с низко посаженным поясом подчеркивали его мощное тело.

В солнечном сплетении у меня всё сжимается, ноги едва держат от невольного узнавания и страха. Я видела своего мужа таким впервые: опасным, злым, еще не до конца вернувшимся в человеческое обличье.

Литые плечи и твердая грудь блестят как доспехи, словно их только что выковали в кузнице. Чёрные волосы мокрыми прядями липли к каменному лицу. Тёмные провалы глаз, в которых еще бушевал драконий огонь, казались почти нечеловеческими. Не мужчина — хищник. Настоящий зверь, проснувшийся после долгой спячки. Опасный, дикий, неуправляемый. От него исходила волна первобытной силы, заставляющая меня дрожать, а кровь — стынуть в жилах. И я, словно заворожённая, не могла отвести от него взгляда.

Ройнхард будто почуял меня — хотя знаю, невозможно!

Я резко прячусь обратно и замираю. Крайне трудно сейчас сохранять самообладание. Если бы он оставался в обличье дракона — пришёл бы конец моему побегу.

— Шерелин!! — раздаётся яростный рык.

7.3

Ройнхард знал, что я здесь прячусь, и единственное, что меня спасало, это руины, так себе защита, правда? Как остатки моего разрушенного мира, в котором ещё оставалось немного сил. Ройнхарду ничего не стоит войти и окончательно убить меня, не физически, морально.

Меня трясёт, я буквально считаю каждую секунду, прежде чем всё окончательно разрушится. Моя крепость. Которую он возьмёт штурмом. Я чувствую его силу кожей. До дрожи. До боли.

Я думала, что это любовь. Как я могла это путать?! Этот огонь, который зовёт не чтобы согреть, а чтобы сжечь. Страсть Дер Крэйна красива, но ядовита. Она сделала меня его собственностью, и он упивался этой властью. А я слишком долго путала пепел с жаром.

— Шерелин, я знаю, что ты здесь! — рычит он, от чего меня пробирает дрожь. — Неужели ты думала, что сможешь сбежать? Я найду тебя, где бы ты ни была. Признаюсь, что ты меня разочаровала. Я считал тебя более проницательной. Чего ты добиваешься?

Закрываю глаза, прижимаясь к стене.

— Ты моя. Даже сейчас, когда дрожишь от страха. Хочешь свободы? Хорошо. Но знай: ты не убежала. Я тебя отпустил. Ты воспользовалась шансом. Теперь — моя очередь. Я дам тебе время, чтобы обдумать свой выбор. Я жду тебя завтра утром в резиденции. И не опаздывай. Я не люблю ждать. Если ты сделаешь ошибку… Подумай, что может последовать.

Он говорит хладнокровно. Это страшнее. Страшно представить, что он может сделать.

Задерживаю дыхание, чувствуя, как больше не могу вынести этого давления, этот зов и сладкое томление. Его хладнокровие страшнее любого крика, оно проникает в самую суть, подчиняет, и моя драконица охотно на это соглашается. Он уверен в своей власти, он наслаждается тем, что держит меня в своей хватке.

Держись, Шерелин, держись.

Глухой хлопок крыльев заставляет прийти в себя. Отталкиваюсь от стены и выглядываю из укрытия: место, где только что стоял мой муж, пустует. Он ушёл.

И я не знаю, что хуже: быть пленённой или остаться с мучительным выбором.

Дышу глубоко и часто, голова кружится, а ноги всё-таки подкашиваются. Хватаюсь за стену, всё ещё не веря, что он оставил меня. Только до каких пор?

Я сжимаю пальцы в кулаки, ногти впиваются в ладони, оставляя лунные полукружия.

— Нужно идти. Нужно бежать, пока он не передумал.

Но что-то внутри будто приросло к земле. Не страх — хуже. Часть меня всё ещё тянется к нему. К этому чудовищу, что когда-то шептал мне горячие нежности, а сам предавал.

В груди — горечь и злость. На то, что сердце всё ещё реагирует.

Шерелин, очнись, ты не сможешь ему противостоять. Не сможешь! Ты только что чуть не сдалась ему, ещё бы немного, и…

Как же тяжело! Я не справлюсь! Не спасу малыша, не смогу.

Отчаяние захлёстывает, вызывая град слёз, которые смешиваются с дождевой водой. В какой-то момент я вдруг понимаю, что всё не так, как думаю. Это просто минута слабости. Я ведь выстояла. Не вышла к нему! Я смогла ему противостоять.

— Всё будет хорошо, моя кроха, — обнимаю свой ещё плоский живот и стираю слёзы. — Я не дам тебя в обиду, прости меня за слабость. Мы с тобой будем бороться. Я справлюсь, обещаю.

Возвращение в карету было не таким быстрым, хорошо, что ливень стих и теперь с неба моросил противный дождь. Карету я нашла за кустом молодого орешника.

— Госпожа! Хвала небу, — обрадовалась Кармен, открывая дверцу кареты, завидев меня в запотевшее оконце.

Кучер взглянул молчаливо на меня, потянулся за поводьями.

— Едем дальше, быстро! — бросаю чёткое распоряжение.

Сняв с плеч мокрый плащ, поднимаюсь в карету. Кармен быстро принимается распаковывать саквояж, выискивая для меня сухие тёплые вещи.

8. Я не тот, от кого просто уходят

Ройнхард

Сижу на диване в полной тишине. Керамическая чашка чёрного цвета источает густой пар, разнося по малой гостиной терпко-горький кофейный аромат.

Это была уже вторая чашка.

Секундная стрелка раздражающе тикала в фамильных тяжёлых напольных часах, пробегая круг за кругом. Шерелин не спешит возвращаться. Это раздражает. Преподносит мне сюрпризы, умная послушная жёнушка решила выпустить коготки, показать свой характер.

Она не была паинькой, я знал, что за холодной ледяной стеной, которой она себя окружила, бушует пламя. И в этом была сложность — я не мог до конца понять, на что она способна. За три года она ничего подобного не выкидывала. Ни разу.

Деньги. Статус. У неё есть всё — потому что это дал ей я. А она отвернулась. Как будто я — пустое место. Плевать. Она вернётся. Обязана. Не настолько же она дура.

Беру чашку и подношу к губам, напиток обжигает их, а горечь заглушает чувство раздражения. Пальцы сжимают подлокотник. Костяшки белеют. Отставляю чашку, чувствуя, как тепло немного расслабляет, а кофеин прогоняет злость.

Ещё не спал всю ночь — последствия оборота. Тру переносицу. В голове проигрываю свои действия за последние сутки. Меня сорвали со штаба, полдня я отдал на поиски, вечером ломился в дом лекаря, а потом взял наконец след.

Я чуял её в этих руинах, будто сам воздух носил её флёр — страх, желание, борьба. Эта смесь пахла Шерелин. Я был в таком оглушительном гневе, что готов был смести остатки стен вместе с фундаментом и добраться до неё. Но что-то остановило. Я впервые настолько теряю контроль. Один шаг — и за этой гранью я уже не человек.

Я бы мог добраться до неё, схватить и силой вернуть в резиденцию, если бы знал, что сделаю именно так. Проблема в том, что не мог тогда гарантировать себе это.

Эта мысль заводит в тупик, туда, где нестерпимо душно, тесно и невыносимо.

А я обязан управлять ситуацией! Обязан, чёрт возьми! Мне не впервой ломать.

Я не тот, от кого просто уходят.

Довела меня до ручки. Да нет, я просто в бешенстве, на грани срыва из-за действий этой женщины! Шерелин, кто она для меня? Та, которую выбрал мой дракон, иногда я думаю, что ненавижу её, как сейчас: от её поступка выворачивает и ломает кости, горит внутри. Допустить не могу, что она посмела так поступить, будто я… Кто?

Беру кофе и делаю большой глоток, смотрю на часы и со стуком ставлю опустевшую чашку на блюдце.

Уверен, она вернётся. Она моя истинная, моя жена. Моя собственность.

Гнев — это роскошь, которой я не могу себе позволить. Сейчас важен холодный расчёт. Шерелин переступила черту. Её действия не останутся безнаказанными. Она должна уважать меня. Принимать мои решения и выбор. Следовать моей воле.

Минута давящей тишины, и я рывком поднимаюсь с кресла, приближаюсь к окну. Ночью был ливень, а сейчас небо наполнено синевой, взбитой белыми лёгкими облаками.

За дверью слышатся шаги. В зал почти бесшумно входит слуга. Ждать пришлось долго, но я был прав — она вернулась.

Разворачиваюсь.

— Ваше сиятельство, к вам пожаловал герцог Джеил Фэйнорн.

8.1

Делаю тяжёлый вдох.

— Зови.

Джеила я приглашал, но сейчас жду свою жену, а не его. Джеил Фэйнорн — мой старый друг с гарнизона. Пыль, кровь, порох — вот из чего состояла наша дружба, выкованная в пожаре битв. Фэйнорн, офицер с пылающим сердцем. В сражениях, где смерть дышала в спину, мы стали щитом и мечом друг для друга.

Когда я женился на Шерелин, Джеил лишь приподнял бровь и пожелал мне удачи.

— Ну и что ты там вылупился в окно, как вдова по мужу? — звучит голос за спиной, нарушая гнетущую тишину. В нём сквозит привычная колкость, попытка спрятать за маской сарказма искреннее беспокойство.

— Не думал, что доживу до утра, когда ты молчишь дольше двух минут, — Джеил приближается и без приглашения, беря такую себе вольность, плюхается в кресло, зачесав пятернёй короткие светлые волосы.

Прохожу к креслу и беру бутылку тёмного стекла, разлив по натёртым до блеска бокалам насыщенно-бордовое густое квалианское вино.

— Похоже, дела неважные, — заключает друг, подхватывая предложенный напиток. Он делает небольшой глоток, оценивая вкус, и слегка прищуривается. — Что ж, хоть вино не подкачало. Так что случилось? Я знаю, тебе же влом пригласить друга просто так. Хотя дай угадаю. Шерелин уехала к маменьке, не выдержав твоей харизмы?

Про Шерелин я ничего не говорил ещё. Хотя Джеил за словами не лез в карман, говорил правду, обжигающую, как раскалённое железо. В этом с Шерелин они были чем-то похожи.

— С чего ты так решил? — отвечаю, опускаясь в глубокое массивное кресло.

— Ну как, весь штаб знает, что в твоей постели её сестричка, как там её, Беттис? Не удивлюсь, что твоя жена этого не одобрила.

— Я решаю, с кем мне быть и как действовать. Но да, Шерелин психанула и сбежала. Точнее, я её отпустил. Она вернётся, — бросаю очередной взгляд на часы. Делаю глоток вязкого напитка с виноградным душком и расслабляю плечи.

— Я, конечно, знал, что ты страшный человек, но она не солдат, а женщина, — возражает друг, понаблюдав за мной.

— Она знала, что такое может случиться в любой момент. К тому же, — ещё один глоток, — Шерелин не единственная.

Джеил несколько секунд молчит, не отводя от меня взгляда, а потом задается беспокоящим его вопросом:

— Ты ведь её любишь, Ройн. Хоть раз признай это не мечу, не императору, не мне, а самому себе. Себе-то можно.

Любовь… слабость. Зачем она мне, когда есть долг? Но её улыбка… этот взгляд… тело… Чёрт, да замолчи уже! Она не может дать мне наследника, вот и всё. Это главное.

Морщусь. Вино печёт горло, но не так сильно, как эта его до бешенства спокойная правда.

— Любовь — это контроль. Попытка управлять другим. Любовь это миф, выдумали для того, чтобы удержать. Её не существует. Есть привязанность, привычка, и это обличают таким большим словом, оправдывая свою слабость и неспособность быть собой. Любви не существует.

— Не существует или не должно существовать? Это разные вещи, — усмехается Фэйнорн.

Я вздохнул и бросил суровый взгляд в его сторону.

— Ты забыл, кто я? Я дракон, и для спаривания мне не обязательна именно она. Мне нужен наследник, Шерелин не может мне его дать, не смогла за три года… Как ты думаешь, о чём я должен думать? О любви? — голос понижается и следом взрывается, обрываясь на полуслове: — Какой нахрен в этом смысл, если?..

Она жила как на пороховой бочке, знала, что в любой момент я могу использовать её сестру для продолжение рода, ничего личного. Шерелин не последняя в очереди. Империя, статус, власть важнее, чем все эти бабские чувства. Так всегда было, так всегда будет. Я не мальчик на побегушках, чтоб за юбкой её таскаться. Я генерал, я сама власть, я тут закон и порядок устанавливаю.

Задерживаю дыхание, на миг погружаясь в прошлое. Шерелин как кошка жмётся, такая хрупкая, манящая, теплая, до боли красивая… и только моя.

Чёрт бы побрал эти воспоминания!

Отворачиваюсь, моргаю, в глотке пересохло. Хватаю бокал.

Если она ещё не поняла, кто в доме хозяин — заставлю понять. Жестоко, но по-другому никак.

Злость на самого себя кипит в венах, давит на череп. Нельзя позволить этой… дурацкой привязанности… ослабить меня. Я хочу, чтобы она была рядом. И всё. Сейчас, немедленно вернулась домой, в чём, чёрт возьми, трудность?!

— Беттис станет моей иллариэ, если забеременеет, — отвечаю после паузы другу.

— Ты правда думаешь, что Шерелин вернётся?

— Уверен. Она без меня никто. И вскоре это поймёт.

Друг скептически хмыкнул.

— Ты вообще за кого? — задаю вопрос, изучая его взглядом.

— За тебя, конечно. Я знаю, о чём ты говоришь. Ты прав, но Шерелин мне симпатична как сестра, честно, — скалится в плотоядной ухмылке. — Она умная, мне нравятся умные женщины. Просто… не знаю, тупик какой-то, дружище.

— Такова жизнь. Шерелин смирится, она не из тех, кто распускает сопли. Перебесится, я уверен.

Джеил только покачал головой, промолчал.

9. Кто эти женщины?

Шерелин

По дороге меня несколько раз тошнило, поэтому после третьей остановки я всё же приняла лекарство, которое выписал Орвель Мериен. И стало значительно легче.

Правда, к обеду бледность всё ещё оставалась на лице. Я чувствовала это кожей: холодной, натянутой, будто вся я полупрозрачная оболочка, не способная удержать тепло. Липкие пальцы, чуть влажные виски. Быть может, сказалось, что спала я всего пару часов. Погрузиться в сон было всё равно что спуститься в ледяную воду — глубоко не пускало. Каждые двадцать минут я просыпалась, прерываясь с неровным вдохом. Где-то в груди сжималась тревога: что, если Ройнхард вернётся? Догонит?

Всё ещё не верилось, что он позволил мне уйти.

Что его сдержало? Жалость? Или у него есть план?

Я должна позаботиться о своём малыше. Сделать всё, что в моих силах, чтобы он жил. Всё остальное неважно.

Когда мы въехали на чужую территорию, я сразу почувствовала это по чуть слащавому от плодовых деревьев воздуху на языке, тяжести в лёгких, свежей, как мятный чай, прохладе где-то под кожей. Повеяло назойливой сыростью. Здесь пахло иначе, забыто спокойно.

Этого места я не помню — мама уехала отсюда, будучи беременной мной.

Интересно, что она тогда чувствовала?

Вряд ли это было что-то приятное: её ожидания разбились, несмотря на то, что её жизнь была полностью обеспечена моим отцом. И всё же она была молода и одинока.

Сжималось ли у неё внутри, как сейчас у меня? Ощущала ли она эту вязкую пронзительную тишину, когда прощалась с домом, не имея права туда вернуться?

Наконец из-за деревьев показалась и сама резиденция семейства Альвиса Дарнеля, чей статус я получила, но не получила признания.

Задерживаю в груди дыхание. Не представляю, как меня встретят. Как посмотрит на меня отец и что скажет. Он не видел меня ни разу. Захочет ли со мной говорить или даже не выйдет?

Чтобы отвлечься от мыслей, я принимаюсь поправлять одежду, волосы, хочу придать себе уверенный вид. Но волнение ощущалось в каждом моем движении.

Карета остановилась. Кармен приготовилась идти со мной. Она тоже выглядела взволнованной и бледной. Не спала, как и я.

Белоснежные мраморные стены дворца слепят, слишком чистые, слишком гладкие, как холодный пласт памяти, который не сдвинуть.

Я часто видела дом отца во снах: как ползала по этим залам в солнечных пятнах, как тянула руки к статуям, вазам и всему, что привлекало мое внимание.

Так могло бы быть, но я была в животе у мамы, не зная, что под этими сводами гремели голоса империи, что здесь когда-то решались судьбы.

Теперь здесь стерильная тишина. Лёгкий ветер качал шёлковые шторы, шелестел в кронах, скользил по белокаменным дорожкам.

Кармен немного ссутулилась от аляпистой давящей роскоши.

Я переступила порог: женщина, которой здесь никогда не будут рады. Мраморные колонны бросали на нас холодные тени, будто сами стены не одобряли моего возвращения.

Это я поняла уже по лицу дворецкого, что встретил меня в холле. То, как вытянулось его строгое, в морщинистых складках лицо: он не имел понятия, кто перед ним.

— Леди, чем обязан дом господина? — спросил так, будто я бездомница или бродяжка, зашедшая попросить милостыню. Ужасное чувство.

— Простите, — выдавила я, стараясь говорить как можно ровнее, — моё имя Шерелин Дер Крэйн.

Дворецкий на мгновение замер, его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах мелькнула тень — узнавания, сомнения… может быть, даже страха. Он пытался скрыть удивление, но складки вокруг рта предательски углубились.

Как больно — осознавать, что неугодного ребёнка можно вычеркнуть из памяти, как ошибку. Как будто меня никогда и не было.

— Как вы это можете доказать?

— Что, простите? — выдохнула я, с трудом сдерживая дрожь в голосе.

— Ваше имя, предоставьте документы, леди. У господина Альвиса Дарнеля не назначено никаких встреч.

Волна стыда, несправедливости, обиды и унижения окатывает с головы до ног. Но как бы то ни было, пришлось лезть в сумочку. С трудом разжимая дрожащие пальцы, я открываю её, чувствуя, как щёки заливаются краской. Наконец заветный конверт оказывается у меня в руках.

— Пожалуйста, — протягиваю дворецкому документ. Бумага слегка дрожит в моих руках. Я чувствую, как он смотрит на меня, оценивая, словно назойливую муху над роскошным столом. И от этого взгляда становится ещё гаже.

Мужчина изучает мой документ, я стараюсь держаться с достоинством, но время идёт слишком медленно, подрывая во мне уверенность. Он перелистывает бумаги, только слышно шуршание, а у меня такое ощущение, что копаются в моём белье.

Спокойно, Шерелин, потерпи.

— Гарц, что происходит? — прозвучал женский голос. Мелодичный, уверенный, чуть ленивый. Голос человека, привыкшего, что весь мир крутится вокруг него.

Я сглотнула, пытаясь унять барабанящее в груди сердце, и подняла глаза.

С лестницы, касаясь перил тонкими пальцами, спускалась женщина в вельветовом тёмно-синем платье. На ней не было ни одной лишней детали — всё сдержанно, благородно, как у портретов в галерее. Светловолосая, стройная, с холодными синими глазами, которые скользнули по мне как по мраморной плитке пола.

9.1

— Госпожа, к нам пожаловала леди Шерелин Дер Крэйн, — с лёгким поклоном представляет дворецкий женщине, после того как тщательно изучает мои документы.

Сложно было описать, что именно отразилось на её лице: неверие, смятение, раздражение, уязвлённая гордость и холодная ярость, — всё это поочерёдно и одновременно скользнуло по напудренному лицу.

Передо мной стояла Лиднер Дарнель — нынешняя супруга моего отца, его законная жена уже более двадцати лет. У них была полноценная семья: дочь-подросток, два взрослых сына, благополучие, уважение в обществе. Всё то, чего не было у моей матери и меня. Всё то, чего я никогда не просила, но с чем теперь мне предстояло столкнуться.

Я едва ли представляла, что когда-нибудь окажусь на пороге этого дома. За три года жизни в Глинфорсте, где началась моя семейная жизнь после окончания пансиона за границей, я ни разу даже не взглянула в сторону этой резиденции. Мы с матерью жили вне высшего света, я росла вдали от интриг, ужинов с серебряной посудой и взглядов, которые режут хуже лезвий.

— Ты не ошибся, Гарц? — голос Лиднер звучит негромко, но в нём сквозит ледяной металл.

Она отвела от меня долгий пристальный оценивающий взгляд. Будто смотрела не на человека, а на изъян в дорогой картине. Потом неспешно подошла к дворецкому и забрала у него мои документы.

— Это подделка? — произносит она, пролистывая страницы с холодным вниманием. — Наш дом становится каким-то проходным двором. Что ни день — всё новые наследницы, побочные дочери, забытые кузины... Право, утомительно.

Она не говорила это мне — и в то же время именно мне. Каждое слово было ударом. Не грубым, а выверенным, как укол шпаги. Негласно, тонко, но безошибочно она объявила меня самозванкой.

Возможно, действительно не впервые в своей жизни сталкивается с ненастоящими претендентками. Не могу сказать за отца, были ли у него ещё внебрачные дети, всё возможно.

И всё же она знала, кто я. Я похожа на своего отца больше, чем на мать. Мой брак с Ройнхардом прогремел достаточно ярко. Поэтому в её взгляде мелькнула тень узнавания. В любом случае, она скрывала одно — отчётливое понимание, что моё появление не случайность. Я — серьёзная угроза.

— Но не беспокойтесь, Лиднер, — говорю я ровно, — я не претендую на главное место. Мне нужно лишь немного помощи от герцога.

Я стояла прямо, не отводя взгляда, ожидая, когда закончится этот фарс, похожий на светский допрос под улыбкой.

— И что же за помощь, мадам Дер Крейн? — голос Лиднер скользит как лезвие. — Да и с какой стати? Что-то внезапно проснулось? Ностальгия? Или, быть может, потребность? Только прошу — без рассказов о внезапной вспышке любви к отцу. Это уже звучит... даже неловко.

Она недовольно поморщилась, передавая конверт дворецкому, а тот — мне. Жест был почти оскорбительно небрежным.

— Вы правы, — я крепко сжимаю пальцы на конверте, — чувств нет и быть не может. Для этого нужно хотя бы изредка интересоваться жизнью ребёнка.

Лиднер чуть склонила голову с лёгким удивлением.

— Ещё и неблагодарная.

Я краснею и отвожу взгляд. Отец дал имя, это так. Если бы не оно, не было бы брака с генералом империи, не было бы и ребёнка…

— К герцогу я пришла по личному вопросу, — добавила я, возвращая взгляд.

— Увы, — её голос становится мягким, почти извиняющимся, но в каждом слове чувствуется холод. — Герцог занят. Он с нашей любимой дочерью. Настоящей. И, боюсь, не сможет прерваться ради… не вполне запланированных визитов.

Она сделала шаг в сторону, словно освобождая проход.

— В следующий раз, если, конечно, он будет, советую заранее предупредить. Чтобы мы могли… подобрать время и настроение. Гарц, проводи гостью до выхода, будь любезен.

— Прошу вас, — каменной стеной подступает слуга, настаивая, чтобы я покинула дворец по-хорошему.

Мне и самой было неприятно в этом доме, ещё неприятнее — когда меня буквально выставляли за порог, как бедную родственницу, как досадную ошибку, которую поскорее нужно забыть.

В горле встал ком. И даже затошнило. Хотелось вскинуть подбородок, выпрямить спину и гордо уйти, хлопнув дверью.

— Я имею право говорить, я — дочь герцога, — решительно настаиваю я. — Не уйду, пока не увижу его сиятельство.

— Какая бестактность и наглость, — фыркает Лиднер.

— Я подожду, — отвечаю, смотря прямо в глаза.

Нервно сжимаю в пальцах конверт. Она не может меня прогнать, не имеет права, во мне всё же императорская кровь.

— Хм, — дёргает подбородком жена отца. — Боюсь, ждать придётся долго.

— Не страшно.

Лиднер разворачивается и удаляется, стуча каблуками по мраморному полу. Не взглянув больше ни на неё, ни на вычурную лепнину потолка, ни на портрет моего отца в холле, молча прохожу к окну, чувствуя спиной тяжесть презрения.

Только когда дверь с глухим стуком закрывается за моей спиной, выдыхаю, позволив себе всю гамму чувств, что бурлит вулканом внутри. Их свидетелем становится единственный человек — это молчаливая Кармен.

Достаю платок и промокаю уголки глаз. Беременность сказывается. Я становлюсь слишком уязвимой и ранимой, и чем дальше, тем больше.

9.2

Минуты тянулись слишком долго. Примет ли он меня? Станет слушать? Или скажет что я никчемная жена.

Неизвестность грызла изнутри, но отступать было некуда. Возвращаться значило признать поражение, а я этого не могла допустить. Единственный выход сейчас — снять комнату в городе на пару дней.

Сбережений пока хватит, но что потом?

Отчаяние подкралось незаметно, готовое поглотить целиком. Сомнение, словно чернильная клякса, расползалось по душе, отравляя каждый уголок. В этот момент вся моя затея с побегом казалась до смешного глупой, наивной и обречённой на провал.

Я едва не сломалась. Стоило Лиднер чуть сильнее надавить, и я бы сдалась, рухнула под гнётом её осуждения.

“Малыш, кажется, я не настолько сильна…”

Замираю, как испуганный зверь, загнанный в угол. Нет, нельзя поддаваться этим мыслям, нельзя позволить слабости взять верх. Я справлюсь! Я выдержу! Я сделаю всё возможное, чтобы доказать себе и ему, что я не вещь.

“Прости за эту минуту слабости”.

Резким движением убираю платок, которым вытирала слезы, и выпрямляю спину. Смотрю на простирающийся передо мной зелёный ландшафт, вдыхаю свежий воздух полной грудью.

За спиной слышатся торопливые шаги. Разворачиваюсь, тот самый дворецкий спешно приблизился, лицо каменное и бледное, сравнявшееся с седым париком.

— Леди Дер Крэйн, прошу пройти за мной, его сиятельство ждёт вас.

Сердце радостно подпрыгивает в груди и горячо колотится. Я изумлённо переглянулась с Кармен, говоря ей взглядом, чтобы она дожидалась меня здесь.

Мужчина развернулся на каблуках и чеканя шаг направился через зал, мне же оставалась приподнять подол своего дорожного платья и поспешить за ним.

Не знаю, что у них там произошло, но слуга выглядел раздражённым и немного взволнованным.

Мы шли по коридорам, сверкавшим позолотой, устланным коврами дорогого бордового цвета — я лишь краем глаза отмечала детали, всё внимание сосредоточив на предстоящей встрече. С человеком, который не участвовал в моей жизни, но стал её причиной.

Волнение накатывало волнами — то отступая, то с новой силой сжимая грудь. Внутренняя борьба продолжалась до тех пор, пока из-за поворота вдруг не вылетела взъерошенная, раскрасневшаяся светловолосая девушка.

Столкновение оказалось неожиданным. Мы ударились плечо о плечо — она резко отшатнулась, гневно глядя на меня снизу вверх. Лицо юное, но глаза полны злости — такой, что не объяснишь просто плохим днём.

— Это ты… — процедила она. — Конечно! Приём тебе устрою, обещаю.

Я молчу рассматривая её.

— Думаешь, ты теперь вдруг станешь нужна? — продолжила она, поднимая подбородок. — А где ты была все эти годы? Где ты была, когда он болел?

Это было столь неожиданным нападением, что я окончательно теряюсь. С одной стороны эта юная особа чужая мне, но официально является моей сестрой. Ещё одной…

— Джулия! — раздается строгий мужской тон из раскрытой двери кабинета. — Остынь, иди в свою комнату, позже мы с тобой поговорим.

От его тона даже мне стало не по себе, грудной и давящий, сразу хотелось сжаться и отступить. Краска гуще облила её щёки, девушка сердито поджала губы, испепелив меня взглядом, но против воли своего отца не пошла.

Резко разворачивается, как будто подхваченная ветром, и почти бегом скрывается за поворотом. Я слышала, как её каблуки стучат по мрамору яростным ритмом.

— Входите, — раздался тот же голос. Уже спокойнее, но не менее властно.

Я делаю вдох, приглушая пульс в висках, и делаю шаг в кабинет. Воздух в комнате казался плотным, чуть сухим — пахло древесиной, и чем-то горьким, временем.

Он стоял у окна, спиной ко мне, руки сцеплены за спиной. Высокий, статный, в чём-то даже величественный — несмотря на возраст. Волосы серебрились на висках, но спина оставалась прямой, как у военного.

Я сразу узнала его по портретам. В груди сдавило. Это было странно — узнать человека, которого никогда не знала.

— Прости её, — сказал он, не оборачиваясь. — Джулия эмоциональна и юнна. И не готова делить с кем-то даже воздух, когда речь касается моего внимания.

Он медленно повернулся.

— Ты взрослая, — произносит.

В глазах оценка. Я чувствовала себя будто на весах. Под наблюдением. Как будто он искал: что от моей матери, а что от него.

— Да, уже давно не ребенок, — роняю первое, что пришло в голову, голос показался уязвимым — слишком натянутым. Гортань пересохла, будто я проглотила горсть пепла сожалений.

Несмотря на всю подготовку, я не знала, что сказать. Чего ожидать от этого взгляда, что буравит меня своими серыми глазами? О чем он думает, держа лицо непроницаемым? Что держит за сжатыми в твёрдую линию губами?

Молчание давит, как тяжелая подошва туфель.

Он медленно, шаг за шагом, подходит к столу, а я в панике пытаюсь подобрать слова, как будто они разбежались от меня.

Наливает в стакан воды, не смотрит на меня, дает возможность, немного прийти в себя, осмотреться.

9.3

— Присядь, — говорит и отрывает от меня взгляд, проходит к креслу и садится, сжимая стакан в руке.

— И он знает о твоём желании?

— Я сказала ему, — отвечаю, расположившись в кожаном жёстком кресле.

— Он дал согласие на это?

На миг опускаю взгляд.

— Нет.

— То есть ты ушла от него?

— Да.

— Шерелин, ты взрослая женщина, твои решения недальновидны. Допустим, ты разведёшься с ним, что дальше? Куда ты пойдёшь? Ты понимаешь, что тем самым лишилась всего?

— Да, понимаю, статуса, денег, возможно, уважения в глазах людей, которые меня осуждают, что бы я ни делала. Я никогда не буду хорошей ни для кого, но какая разница?! Деньги… Мне много не нужно, что тогда остается? Безопасность? Я смогу найти для себя место надежное. Что ещё? Кажется, всё, — сердце от волнения лихорадочно бьётся, пальцы пронимает дрожь от накатывающей злости, от разочарования и боли, которая так долго жила внутри. — Хватит, с меня достаточно. Я сама смогу о себе позаботиться. Мне только нужно немного помощи, могу я на это рассчитывать?

Отец пристально смотрит на меня, снова взвешивая и сравнивая.

— Ты достаточно зрело рассуждаешь, не перекладываешь вину, не цепляешься за комфорт, но вижу, ты на грани. Что у вас случилось?

Я замираю. Вопрос вполне ожидаем, но вот делиться подробностями… Поднимаю голову, рассматриваю человека, который не участвовал в моей жизни, но сейчас вижу, что он человек дела, ищет подход, вникает в вопрос, не прогоняет. Он готов слушать, а значит, у меня есть шанс получить поддержку. И я могу открыться. И если не сделаю этого, то закрою себе путь.

Моргаю, склонив голову, избегаю его взгляда. Жжёт щёки, а горло давит от слов, что застряли на полпути, как кость, которую не проглотить и не выплюнуть.

Стыдно. Горько. Унизительно произносить вслух, что муж выбрал другую. Её. Как будто меня можно было просто заменить.

А если отец решит, что я сама виновата? Что я не справилась, что я слабая и никчёмная? Все ведь всегда ищут, где я ошиблась, порицают за неправильный шаг. Это делала мать, потом Ройнхард, ещё и отец.

Он второй после императора, и если кто и способен противостоять Ройнхарду — то только он.

Я цепляюсь за эту мысль. Пусть бы он поверил. Пусть бы понял. Потому что если и он отвернётся — мне будет ещё тяжелее.

Набираю в грудь больше воздуха.

— Ройнхард… спит с моей сестрой, — выдавливаю из себя. — Он мне изменяет.

Несколько секунд отец молчит, продолжая наблюдать за мной. А я не знаю, куда себя деть, будто выставленная на всеобщее обозрение голой.

— Почему ты ему не родишь наследников, ты ведь уже три года с ним?

— У меня была попытка… — сглатываю, во рту совсем сухо. — Я потеряла ребёнка два года назад, и… с тех пор… не получается… — вру, не признаюсь в том, что беременна, даже отцу, иначе он вернёт меня обратно мужу.

Альвис Дарнель отставляет стакан, смотрит в сторону, обдумывая это.

— Нас ничто больше не сближает. Ройнхард не хочет терять очки с разводом, ему это невыгодно. А я не хочу больше жить с предателем.

— Для твоего мужа наследник очень важен, когда ты выходила за него, ты обязана была это знать и просчитать риски. Пожалуй, вопрос рождения наследников важнее вопроса собственной жизни. Это вопрос силы права. Если он не согласен с тем, чтобы отослать тебя, то, видимо, есть весомые причины, и они глубже, чем ты обозначила. Может, стоит посмотреть в это?

— Хм, почему?

— Что “почему”? — хмурится.

— Почему я должна в это смотреть? Почему никто не хочет смотреть в мои причины?! — на последнем слоге поднимаю тон, а внутренности пробирает лихорадкой, пятна гнева перед глазами.

“Тише, Шерелин, нельзя проболтаться.” Но, видимо, поздно, он что-то почувствовал.

— Что за причины? — склоняет набок голову, вглядываясь в меня.

— В том, что я живой человек и женщина, мне… больно, понимаешь? — шепчу, душа слёзы в горле.

— Тобой управляют эмоции, — звучит словно укор, словно женщина это что-то неважное, незначимое, и её можно упрекать за собственную уязвленность.

На грудь начинает давить, и воздуха становится мало, голова кружится.

— Шерелин, ты должна знать, что драконья ипостась мужчины отличается от женской. В случае, если потомства нет долгое время, дракон будет нацелен на других самок из близкого по истинности круга. Разве ты не знаешь?

— Но я… — сжимаю губы вовремя.

“Беременна”. Хочется сказать, но вовремя останавливаюсь.

Отец расположен ко мне, по крайней мере, желает разобраться в ситуации, но стоит ли ему открываться? Возможно, это, наоборот, поможет. Или нет.

Нет! Нельзя делать ошибок.

— Что “я”? Ты чего-то недоговариваешь? — настораживается Альвис.

— Ничего, просто сильно устала. Я почти не спала последние несколько недель.

10. Почему?

Поднимаюсь со стула, вцепившись в сумочку.

— Я… не могу на это согласиться, — отвечаю я растерянно.

Условие настолько же ошеломительное, насколько и нелепое.

— Ты из влиятельного рода, в тебе королевская кровь, твоё имя в числе первых после императорской семьи. Оно везде открывает тебе двери, но накладывает ряд обязанностей, — он замолкает, давая мне осмыслить сказанное.

Я морщусь, сжимаю побелевшие пальцы, думаю.

— Если ты покинешь столицу, то, боюсь, станешь изгоем. Хочешь, чтобы все двери за тобой закрылись? Подумай, назад тебя уже никто не пустит. Будешь вычеркнута из всех списков, лишена поддержки, привилегий, денег и права на голос. Куда тогда пойдёшь? Кем станешь? Фабричной чернью? Прачкой? Ты превратишься в нищенку. Одинокая женщина — это дурной тон, ни один высокородный больше не посмотрит в твою сторону. Ты запятнаешь свою репутацию, и не только свою, но и императора. Тебе не простят этого, не поймут, осудят и прогонят как бездомную кошку.

Тишина после этих слов отравляет. Альвис берёт стакан, отпивает.

— Тебе не позволят выйти без потерь.

— А ты? — вырывается у меня. — Ты не слишком следовал обязательствам участвовать в моей жизни.

— Я дал тебе имя. И будущее.

— Потому что был обязан, — добавляю я. Хотя мне не следовало этого делать, я не за тем пришла, чтобы выплескивать обиду и претензии, но сдержаться оказалось сложнее.

Альвис посмотрел на меня тяжело и мрачно.

Я отворачиваюсь от его взгляда. Ног не чувствую, только жар на щеках и звон в ушах. Внутри — тугой ком из горечи и злости.

Он не двигается, только пальцы постукивают по поверхности стола, будто отмеряют время — и терпение.

— Если ты думаешь, что после развода станешь свободна — это самообман, — наконец говорит он. — У Ройнхарда влияние. У него связи. Он не позволит тебе уйти. Не из принципа. Из-за гордости. Ты для него — поражение, и он этого не стерпит.

Он делает паузу, взгляд сверкает под тяжёлыми веками.

— Другой мужчина даст тебе защиту. От него. От слухов. От осуждения, которое разорвёт тебя на куски в любом светском кругу. От множества последующих неприятностей, которые ты даже не можешь предугадать.

Сжимаю пальцы, ногти врезаются в грубую ткань сумочки, меня начинает трясти. Кажется, что в комнате стало меньше воздуха. Реальность, будто хищник, сбросила маску. Она не даёт шанса на побег. Не предлагает выхода. Только требования, только условия.

Я ведь и правда думала… Думала уехать. Забраться куда-нибудь подальше, к тишине. У матери были какие-то связи за границей — но кто откроет двери женщине, сбежавшей из столицы с именем, запятнанным скандалом, да ещё и с животом? Кто возьмёт в круг, кто даст работу? А ребёнок? Какая у него будет жизнь? Чужой среди чужих, без права на возврат, без имени, без защиты.

Тошно. Губы становятся сухими, и на секунду я чувствую, что ноги не держат. Всё, на что я надеялась, рушится будто карточный дом.

Отец сидит передо мной — не как тот, кто может помочь. Как напоминание: в этом мире ты становишься сильной, либо тебя раздавят. И я больше не уверена, что смогу.

Альвис смотрит на меня — выжидающе, спокойно, как будто всё это просто обсуждение стратегии, а не моя жизнь.

— Ты умная, — произносит он словно между прочим. — Но ты уже сделала выбор, когда вышла за него. Не получится сбежать. И ты это знаешь, — отставляет стакан, тяжёлое стеклянное дно стучит о лакированное дерево стола, как решающий приговор судьи.

Сердце стучит оглушительно, кровь отливает от лица, и как-то мутит.

— Но я не хочу замуж, — горло давит. — Это исключено.

Альвис смотрит на меня так, будто я только что заявила, что не желаю дышать.

— Почему?

Я закрываю рот и убегаю взглядом от ответа.

— Почему? — повторяет вопрос и смотрит так пристально, что кажется: уже что-то подозревает.

10.1

Чувствую, что меня к стенке прижали, тело сжимается будто в узел.

— Мне не нужен другой мужчина, — отвечаю.

Сама мысль об этом вызывает отторжение. Ройнхард был единственным мужчиной в моей жизни, и я не хочу больше никого.

— Всё-таки ты чего-то не договариваешь. Что, Шерелин? Тебе нужно быть со мной сейчас предельно честной, тогда я смогу тебе помочь. Доверие — это такая хрупкая вещь, она требует откровенности, если не будет правды, наш разговор бессмысленный. Ты любишь мужа?

— Он растоптал мои чувства! — вздёргиваю подбородок, а у самой всё дрожит внутри. — И предал.

Он не сразу отвечает. Только пристально смотрит, будто пытается заглянуть сквозь меня, выудить то, что я сама не до конца готова признать.

— Это не ответ, — произносит он наконец, медленно, почти мягко. — Ты ушла от сути. Я не спрашиваю, что он сделал. Я спрашиваю — любишь ли ты его.

Молчание становится вязким, как смола.

Я вновь отвожу взгляд.

Ройнхард… Его глаза, когда он врал. Его руки, когда касался Беттис там, в кабинете, он брал её прямо в кабинете, развлекался с ней эти две недели, чтобы заделать ребёнка. Я ненавижу его и никогда не прощу!

— Раньше, слишком сильно, — сердце давит, слова даются слишком тяжело.

Он кивает, будто именно этого ждал.

— Вот теперь мы ближе к сути. Знаешь, чем опасны чувства? Они… Могут тебя убить. Чувства страшнее даже самого страшного врага. Потому что они внутри, и ты не понимаешь, что находишься в их власти.

Воздух звенел от создавшейся тишины.

— Поэтому убери чувства. Они тебя изводят.

Я вскидываю голову, на этот раз злясь.

— Ты хочешь, чтобы я прыгнула в объятия первого, кто предложит мне защиту?

— Я хочу, чтобы ты вышла из этой ситуации с достоинством. С правом выбора. Это твоя безопасность. И твоя возможность потом жить как хочешь.

Я прикусываю губу.

— И кто же он? — спрашиваю тихо, почти шёпотом.

Альвис улыбается уголком губ — криво, без радости, но и без тепла.

— Ты его скоро узнаешь. Но сначала ты должна решить: ты хочешь свободы прямо сейчас… Или готова подождать и получить её без крови и с минимальными потерями.

У меня внутри всё снова сжимается, будто рёбра сдвигаются ближе, как и стены комнаты подаются внутрь. Воздух стал гуще, как лекарственный сироп, и горло перестало его пропускать.

— Подумай. У тебя… — он бросает взгляд на каминные часы, стрелки тикают безжалостно, как песочные капли приговора, — не так много времени.

Он откидывается в кресле, а я будто застываю в нерешительности в этом зыбком холодном «между».

Облизываю пересохшие губы, язык словно наждачный. Перед глазами чаша весов. Одна чаша — с тяжестью его поддержки, влияния, безопасности. Другая — со мной. Оголённой, уязвимой, почти беспомощной. Если я откажусь… Я лишусь фундамента. Помощь отца — это не просто защита, это вопрос выживания.

И я не одна теперь. Я должна думать не только о себе.

Мысленно кладу руку на живот. Ребёнок. Должен ли Альвис знать? Насколько это разумно — открывать эту тайну? Я не могу так рисковать, это может быть роковой ошибкой.

Голова гудит от мыслей. Допустим… Я выхожу замуж. От одной этой мысли меня буквально выворачивает изнутри. Я могу сказать, что ребёнок от нового мужа. Это… это решение.

Я зажмуриваюсь. Господи. Это неправильно. Это ложь. Это против всякой морали.

Смогу ли я сказать, что мой ребёнок — не от того, кого я любила? Как я могу лечь в постель с другим, когда внутри меня всё кричит от отвращения даже при мысли об этом?

Это невозможно. Я не смогу.

Но как тогда быть?

Остаться здесь одной? Нет, он не даст. Райнхард не даст покоя. Я помню этот тёмный взгляд там, в лесу. Он будет хладнокровно методично подавлять. Он уничтожит мою репутацию, связи, разрушит всё, что я ещё не успела построить.

Уйти? Покинуть столицу, где каждый камень знает мою фамилию? Принять клеймо позора, стать отвергнутой всеми?

Не знаю, где правильный выход. И есть ли он вообще.

Я будто зажата между стен, которые сдвигаются, прессуют.

Громкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть всем телом.

Альвис поднимает подбородок, смотрит на выход, потом на меня.

— Да.

Дверь раскрывается, и в кабинет входит дворецкий. Мужчина выглядит крайне хмурым и возмущённым.

— Прошу прощения, ваше сиятельство…

— Что такое, Гарц? — недовольно скрипит зубами Альвис.

— Лорд Ройнхард Дер Крейн. Он… уже внизу. Настойчиво требует аудиенции. Он…

Гарц запнулся, словно опасался, что скажет лишнего.

— Он в ярости, господин. Он знает, что леди Дер Крейн здесь, и требует встречи.

10.2

Конечно, он понял, что я здесь. Кармен, моя служанка, осталась в зале. Он не дождался меня утром, когда я должна была вернуться, и пошёл по следу. Второго шанса на побег у меня не будет.

Альвис поворачивается ко мне, пристально смотрит.

— Я надеюсь, ты всё обдумала и выбор сделала. В противном случае, тебе придётся вернуться к нему. Ты — его жена, с этим я не могу спорить.

— Я не хочу возвращаться к нему, — твёрдо заявляю.

— Тогда ты знаешь, что ему сказать. Идём.

— Я-я не могу, — мотаю головой, вцепившись в подлокотники липкими пальцами.

Прикрываю веки. Когда же закончится этот кошмар?! Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я дышала свободно.

Отец выходит из-за стола. Его лицо — маска непроницаемости.

— Будет хуже, если ты не выйдешь. Прятаться — плохая затея. Нужно сказать о своём решении чётко, и самой, я за тебя не смогу этого сделать.

Судорожно вдыхаю и медленно поднимаюсь. Ноги ватные, в голове туман, страх сжимает внутренности. Я следую за своим отцом словно неживая. Не представляю, как смотреть ему в глаза, как выдержать это всё. Смогу ли я вообще что-то сказать?

И когда я вижу его, стоящего в центре гостиной, широкоплечего, сильного, огромного Ройнхарда Дер Крейна, в груди что-то сжимается до боли. Мои шаги становятся неподъемными.

Его аура наполняет собой всё пространство, подавляя и подчиняя. Сердце грохочет так, что ломит в висках. Я следую за отцом, словно за каменной стеной, но она такая же ненадёжная перед этим молодым драконом, как те руины.

Я сразу чувствую его давящую силу. Его звериная властная сущность просачивается сквозь все мои барьеры. Драконица внутри трепетно преклоняется, дрожит и… хочет. Этого изменника и предателя. Ноги тяжелеют, в животе сладкое тепло.

“Замолчи и не смей!” — рычу я внутри на нее, пытаясь обуздать животный инстинкт.

Я сильная и справлюсь. Но как же я устала, как же хочется стереть всё из памяти, выкинуть эту боль из груди и просто податься вперёд и утонуть в его горячих сильных объятиях. Почему ты предал?

Я трачу все силы, чтобы только переставлять ноги. Отмечаю каждую деталь: зачёсанные блестящие чёрные волосы, открытый лоб с хмурящимися разлётами бровей, холодный взгляд, ровную линию красивых мужских губ. Он выглядит уставшим, это очевидно. И дико злым. Взгляд как бы говорит: “Зря ты это делаешь, Шери”. Шатает мою волю.

Я держу маску холодности на лице, когда мы останавливаемся, каких же усилий мне это стоит, с каждой секундой силы капля за каплей покидают меня.

Воздух взрывается от столкновения, и наступает тишина.

Напряжённые взгляды, вздутые вены, каменные мышцы. Ройнхард не спускает с меня взгляда: тяжёлый, как лёд, и бесконечно родной. Был когда-то. Несмотря на вымотанность, он хищник, который будет сражаться на пределе своих сил, до последнего.

— Чем обязан мой дом, господин Дер Крейн? — первым нарушает тишину Альвис.

— Я приехал за своей женой.

Альвис поворачивается ко мне, говоря взглядом, что разговаривать придётся мне. Воздуха не хватает, так страшно. Нет, не дракон меня так пугал, а собственный выбор, который я была вынуждена сделать. Потому что… я не смогу вынести другой женщины рядом с ним. И, возможно, уже беременной…

Делаю шаг. Он смотрит, не отрываясь. В его взгляде — предупреждение: подумай, прежде чем откроешь рот.

— Я… — горло пересохло. — Я подаю на развод, Ройнхард.

— Какого чёрта, Шерелин? Вернись домой. Немедленно.

— Возвращайся один.

— Без тебя я с места не сдвинусь.

— Ты уже нашёл мне замену. Так что… всё честно.

Глаза дракона вспыхнули. Не просто злость — ярость, как у зверя, лишённого добычи. Он стал ещё тяжелее, чем каменные стены за его спиной.

— Шери… — выдохнул он срывающимся грудным голосом, делая шаг ко мне.

Но тут же встал между нами Альвис.

— Похоже, вы не расслышали мою дочь, господин Дер Крейн. Позвольте, я объясню, — делает паузу для обдумывания. — Я — брат короля. Шерелин — моя дочь. И она не разменная монета в вашей игре. Она — женщина. С гордостью. С честью. Поэтому я обращусь к императору с жалобой и требованием официального развода для неё.